кафедра ИСТОРИИ ПРОФЕССОРА ЗУБОВА
Первая мировая война и российская экономика: иллюзии модернизации.
Статья В.П. Булдакова
Через год весь мир будет отмечать начало Первой мировой, или Великой, как ее называли в России, войны. Наше отношение к этой войне особое. Наши союзники, страны Согласия (Антанта), вступившие в 1914 г. в войну в соответствии со своими союзническими обязательствами перед Россией, победили в 1918. А вот Россия по воле большевиков, захвативших власть в стране, опозорила себя - вышла из войны за 9 месяцев до общей победы, заключила с врагом «похабный» Брестский мир. Почему русский солдат в своем большинстве пошел не за своими офицерами, не за думскими политиками, а за большевиками, почему он «воткнул штык в землю» - об этом размышляет ведущий историк революции доктор исторических наук Владимир Прохорович Булдаков, рассматривая положение предвоенного и военного народного хозяйства России. Засилье бюрократии в хозяйственной жизни, легкомыслие власти и эгоистическая алчность национального капитала – разве этот диагноз принадлежит только началу ХХ века?
Андрей Зубов
доктор
исторических наук
исторических наук
Сто лет назад многие считали, что война приведет к обновлению России. «Ослепление прогрессом» доминировало над опасениями. И в современной России все чаще вздыхают об «упущенной» или «украденной» победе. Желание отыскать самоутешительные «альтернативы» итогам войны, а равно и «виновников» несостоявшейся победы, похоже, нарастает.
С чем связано пробуждение подобных иллюзий ? Имели ли они под собой реальную основу?
Война как надежда на будущее?
Обычно технологические достижения умножают число «романтиков прогресса». Так случилось в Европе начала ХХ в. А в России некоторые нетерпеливые умы убеждали, что ее хозяйственный организм «не может быть поколеблен в своих устоях бедствиями будущей войны, как бы надолго она не затянулась». Предполагалось, что от длительной войны Россия только выиграет1. Поражения русско-японской войны не отрезвили «оптимистов», хотя более умудренные деятели и заявляли, что «легкомысленный авантюризм войны был слишком ясен, а корыстная и преступная личная заинтересованность в ней отдельных лиц кидалась в глаза и непосвященным»2.
Но предостережения не помогали. Незадолго до войны тогдашний министр А.В. Кривошеин, сподвижник П.А. Столыпина, отмечал, что предыдущее развитие России «едва не завершилось общим экономическим кризисом» начала ХХ в. «Если все останется в прежнем положении, – предупреждал он, – …то кризис этот неизбежен в более или менее близком будущем»3. Он был не одинок. Люди, близкие к правящим верхам, считали, что «в последние пятьдесят лет перед войной Россия была тяжким хроником, хотя казалась здоровой и сильной»4, а армия не была готова к войне по причине «громадности и тяжеловесности бюрократической машины мирного времени»5.
На надежды на обновление России упорно прорывались сквозь страхи перед будущим. Обратимся к авторитету И.Х. Озерова, известного экономиста, члена Государственного совета. Накануне войны (9 июня 1914 г.), выступая перед сенаторами, он заявил: «…Наша промышленность… обставлена массами пут. У нас …совершается нередко промышленный маскарад. …Русские предприятия конструируются не на русской территории… где-то в Берлине, во Франции или в Англии». При таких условиях, считал он, «развивать производительные силы страны просто невозможно»6. Сходные мысли высказывались и ранее. «Россия должна очистить Авгиевы конюшни бюрократизма», избавиться от взяточничества и административной волокиты, писали еще в 1907 г., причем, отнюдь не либералы7.
Впрочем, все европейские народы мечтали избавиться от препятствий, мешающих движению вперед. Прогресс технологий убеждал во «всесилии» человека, соответственно возросли «авантюристичность» и «безрассудность» социальной среды. Избежать мирового конфликта становилось все труднее.
Озеров вкладывал в войну экономически освободительный характер. Это соответствовало всеобщим лозунгам войны, как войны за свободу. Предполагалось, что Россия «очистится» войной, избавится от всевозможных врагов – в том числе и внутри ее. Возможно, это произносилось с отчаяния.
Причина «застоя», по мнению Озерова, была обусловлена тем, что российская бюрократия ориентировалась на текущую конъюнктуру, а не на будущее. Чиновники предпочтитает стабильность, а не прогресс. Как результат, экономическая политика оставалась пассивно-охранительной, промышленность не была приспособлена к работе в экстремальных обстоятельствах. Победить в войне рассчитывали исключительно за счет запасов мирного времени.
Озеров приводил впечатляющие примеры хозяйственных нелепостей. Так, больше половины российского экспорта в 1913 г. приходилось на Германию, в результате чего «мы своими деньгами питали германскую промышленность» и «тем самым давали деньги на вооружение Германии». Теперь, чтобы эмансипироваться от заграницы, считал он, предстояло развивать новые производства (машиностроение, химическое производство и т.д.). «Нам должно быть стыдно перед Богом и людьми, что мы, обладая такими естественными ресурсами, остаемся в кабале у других стран», – заключал он8.
Ситуация выглядела противоестественной. Академик В.А. Вернадский в 1916 г. констатировал, что из 61 полезного химического элемента в России добывалось только 31 – даже алюминий приходилось ввозить из-за границы, поскольку запасы бокситов в России не исследованы9.
В своих алармистских настроениях Озеров и Вернадский были не одиноки. Инженер-электрик Э.О. Бухгейм приводил свидетельства специалистов, видевших в Германии «роскошно оборудованные фармако-химические заводы-дворцы, построенные, по заявлению самих немцев, наполовину на русские деньги»10. Начальник Главного артиллерийского управления (ГАУ) ген. А.А. Маниковский утверждал, что поскольку на протяжении многих лет Германия обеспечивала Россию вооружениями, то становление немецкой военной промышленности в значительной степени осуществлялось на русские деньги11. Многие вели себя так, как будто война оставалась последней надежной на модернизацию России.
Европейская война и русская промышленность.
Иностранные предприниматели действительно играли непропорционально большую роль в российской экономике. Рассчитывать на инновационный рывок на автохтонной социокультурной базе не приходилось, хотя по уровню развития фундаментальной науки Россия не отставала от Запада.
В.И. Вернадский упорно надеялся, что война создает новую инновационную ситуацию: решающее значение приобретет соперничество в области изучения и использования собственных природных богатств. В начале 1915 г. он выступил с предложением о создании Комиссии по изучению естественных производительных сил страны – КЕПС. Вместе с тем, он призывал к мобилизации ученых-естественников и даже гуманитариев по примеру инженеров, химиков, врачей и бактериологов, работающих на нужды обороны12. По-своему видел модернизацию России Бухгейм. Он предлагал масштабную «электрификацию страны и широко организованную кооперации»13. Как известно, первым из этих предложений воспользовались большевики с их планом ГОЭЛРО.
Но органичного соединения «капитала ума и капитала денег» не получалось. Российские предприниматели были слишком зависимы не только от своей бюрократии. В августе 1914 г. г. их охватила паника: выяснилось, что зависимость России от промышленно-технологического импорта непомерно велика. Эту тенденцию следовало преодолеть. Однако протекционистские формы государственного индустриализма по-прежнему развращали российский бизнес, «национальная модель» капитализма не складывалась. По мнению Озерова, сказывались российская пассивность, нерасторопность, лень – результаты затянувшегося крепостничества. Как результат, отмечал он, до сих пор мы «никакой мы политики не проводили: мы одно знали – выжимать деньги из населения, выжимать всеми средствами»14.
В создавшихся условиях правящие верхи главные надежды возлагали на казенную промышленность. Считалось, что ее продукция обходится дешевле. Но современные исследователи решительно возражают, указывая, что в себестоимость ее продукции следует включать и государственные расходы на поддержание ее жизнедеятельности15. В любом случае, рассчитывать на инновационную активность госсектора экономики не приходилось. Так, на первый год войны внутри страны было заказано 8 647 орудий, а произведено было лишь 88, то есть 1 % требуемого16. Частично это было связано с медленной перестройкой производства.
Между тем, в верхах разгорелся спор каким должен стать новый оружейный завод – казенным или частным? Естественно, частные предприниматели всячески отстаивали свои интересы. В результате согласованный план строительства новых военных заводов так и не был реализован. С другой стороны, власть по-прежнему ориентировалась на заграничные заказы.
При этом хозяйственные слабости России стали связываться со «злокозненность» немцев. Газеты требовали сбросить немецкое экономическое иго. Либерал С.И. Гессен ставил задачу создания нации, как «духовно-экономического целого» через «очищение» войной17. В низах подобные призывы воспринимали в чисто шовинистическом духе. РРабочие принялись выявлять немецких «вредителей» на производстве. Это вряд ли способствовало повышению его эффективности. Но на «очищение войной» по-прежнему надеялись, ибо казалось, что мирная модернизация России сделалась невозможной.
Экономика России была многоукладной, но основная причина хозяйственных неурядиц была не в этом. Строго говоря, всякая экономика многоукладна, другое дело – связи между укладами. Если они блокируются либо бюрократией, замыкающей естественный продуктообмен на себя, если они сдерживаются хозяйственной замкнутостью наиболее архаичных укладов, если, наконец, в низах нет гражданского понимания общего хозяйственного блага, в экстремальных обстоятельствах многоукладность может обернуться «многоконфликтностью» – войной всех против всех. Как ни парадоксально, до известной степени связку между укладами обеспечивал импорт сельскохозяйственных машин и оборудования. Теперь на него рассчитывать не приходилось, хозяйственные уклады в годы войны неуклонно «разъезжались». Но этой опасности не замечали. На втором году войны сохранялась убежденность, что «в производстве фабрично-заводских изделий недостатка нет, так как мы работаем на своем сырье», сельские производители выиграли от «сухого закона» и повышения цен на их свою продукцию, в общем «война открывает перспективы будущих успехов, будущего подъема народного хозяйства»18.
Бюджет, импорт, прибыли.
Предвоенный бездефицитный российский бюджет базировался на косвенном налогообложении. Жесткий «золотой стандарт» обеспечивал приток иностранных капиталов. С другой стороны, громадный сельскохозяйственный экспорт создавал положительное внешнеторговое сальдо. С его помощью создавался «золотой мост», по которому шли средства для индустриализации. Но он мог действовать только в мирных условиях. В экстремальных обстоятельствах империя становилась должником более развитых стран. Ситуацию усугубило введение сухого закона.
«Оптимизм» верхов базировался на представлении, что война окажется скоротечной, накоплений мирного времени будет достаточно. Не случайно к мобилизации всех ресурсов страны правительство начало лишь спустя год. А пока оно продолжало интенсивно и нерасчетливо закупать материальные ресурсы заграницей. Так, в начале войны французы предложили закупить стальные каски по цене 11 франков. Мнения российских военных верхов на этот счет разошлись. В конечном счете, каски все же закупили, но уже по цене 25 франков за штуку19.
Уже к осени 1914 г. обнаружилась нехватка винтовок. В результате, более половины винтовок, которыми воевали русские солдаты, было произведено за границей. «Окончательно отдаемся в руки добрых союзников, – иронизировали в Совете министров в марте 1916 г. – Переходим из огня в полымя, из немецкого засилья экономического в английское»20.
Импортировалось не только то, что в России не могли или не успевали произвести. Закупалось за границей и то, что имелось в стране в изобилии, – например, серный колчедан, без которого был невозможен выпуск взрывчатых веществ. Возникали и «странные» нужды. Так американский рынок получил из России заказ на производство 400 тыс. пехотных топоров, 600 тыс. киркомотыг, 2,5 тыс. пудов колючей проволоки21.
Для заказов за рубежом требовались все более значительные суммы. В июне 1915 г. министр финансов П.Л. Барк признал: «Надо ждать крушения финансовой системы»22. А.А. Маниковский, со своей стороны, пришел к выводу, что деньги, израсходованные на экспорт, эффективнее было потратить на развитие отечественной промышленности. В результат, затратив более 300 млн. руб. на иностранные автомобили, в ноябре 1915 г. решили развивать их отечественное производство23.
Как вели в этих условиях российские промышленники? Известно, что многие из них жертвовали громадные суммы на нужды армии. Но обычно это было всего лишь частью верноподданнического ритуала, не исключавшего азарта наживы. Кое-кто при этом преуспел. Так К.И. Ярошинский, получивший 400-миллионный кредит в Государственном банке на организацию военной промышленности, потратил значительную часть этих средств на скупку прибыльных сахарных заводов24. В правительственных верхах говорили: «Наши заводчики – шайка, с которой надо действовать решительно»25.
Продовольственные коллизии.
Тотальная война легко превращается в войну на истощение. И здесь Россия проиграла. Причем вовсе не из-за недостатка продовольствия, как случилось в Германии.
Полная или частичная военная блокада любой страны обнажает слабые места ее народного хозяйства: зависимость от внешнего мира, управленческие изъяны, отраслевые диспропорции, технологические упущения, слабости инфраструктуры. Но при этом становятся ясны и пути преодоления недостатков системы с помощью скрытых внутренних резервов. В годы войны выяснилось, что российская власть предстает беспомощной в перестройке народного хозяйства. Особенно болезненно это сказалось на продовольственных поставках. Среднегодовой сбор хлебов в России в 1910 – 1913 гг. составлял 4,5 млрд. пудов, потребность населения и армии составляла 3 млрд. До войны ежегодно вывозилось до 680 млн. пудов, то есть 15 % общего сбора. В 1915 г. вывезли всего 31 млн. пудов. Откуда же взялась продовольственная проблема?
Причина носила системный характер. Так, не было выработано общего, детально проработанного плана снабжения армии; запас жиров был израсходован в первые месяцы войны, а при эвакуации из западных губерний часть скота погибла или досталась неприятелю26. Виной было управленческое безволие. К тому же теперь руки у правительства были связаны распоряжениями военных властей. 2 декабря 1915 г. Кривошеин отметил в связи с этим: «Сплошное безумие, бедлам»27. Если такие «откровения» посещали преданных сторонников режима, то как могли повести себя низы?
Всякие ограничения в снабжении вызывали волну спекуляции, в том числе хлебом. Армейские снабженцы вынуждены были конкурировать не только друг с другом, но и с государственными закупщиками, многочисленными представителями земств и городов28. Железные дороги не справлялись с продовольственными перевозками. В ноябре 1916 г. командующий Юго-Западным фронтом А.А. Брусилов жаловался министру земледелия А.А. Риттиху, что «крайнее однообразие пищи действует угнетающе на людей»29. Но главная причина коллапса снабжения была в отсутствии понимания между властью и основной массой хлебопроизводителей – крестьянами.
Целей войны крестьяне не понимали, сдавать государству хлеб, не получая взамен «городских» товаров, не желали. Их следовало чем-то стимулировать. Начальник Генерального штаба Н.Н. Янушкевич в июле 1915 г. признавал: «Сказочные герои и альтруисты – единицы». Он предлагал «купить героев» из крестьян, пообещав им прирезать земли после войны30. Совет министров отверг это предложение как невыполнимое. Государство неуклонно двигалось к реквизициям «излишков» продовольствия у его производителей.
И все же экономическая ситуация выравнивалась, хотя качественного обновления экономики не происходило. Последнего не замечали, а потому к концу 1916 г. в верхах появилось убеждение, что Россия может успешно продолжать войну. Того, что империя способна только обороняться, ибо не располагает новейшими видами вооружений, не замечали. Не видели и крайне опасного разрыва между индустриальным и аграрным секторами экономики. Близорукость столетней давности поразила сегодня некоторых российских авторов, в полном смысле слова упивающихся магией лукавых бюрократических цифр.
За безудержные иллюзии «государственных мужей» приходится расплачиваться массам. Еще дороже обходится забвение уроков истории. А потому, независимо от «объективных» обстоятельств, следует помнить, что к 1917 г. народ устал от тягот войны и окончательно разуверился во власти, неспособной к модернизации страны.
ВЛАДИМИР БУЛДАКОВ
С чем связано пробуждение подобных иллюзий ? Имели ли они под собой реальную основу?
Война как надежда на будущее?
Обычно технологические достижения умножают число «романтиков прогресса». Так случилось в Европе начала ХХ в. А в России некоторые нетерпеливые умы убеждали, что ее хозяйственный организм «не может быть поколеблен в своих устоях бедствиями будущей войны, как бы надолго она не затянулась». Предполагалось, что от длительной войны Россия только выиграет1. Поражения русско-японской войны не отрезвили «оптимистов», хотя более умудренные деятели и заявляли, что «легкомысленный авантюризм войны был слишком ясен, а корыстная и преступная личная заинтересованность в ней отдельных лиц кидалась в глаза и непосвященным»2.
Но предостережения не помогали. Незадолго до войны тогдашний министр А.В. Кривошеин, сподвижник П.А. Столыпина, отмечал, что предыдущее развитие России «едва не завершилось общим экономическим кризисом» начала ХХ в. «Если все останется в прежнем положении, – предупреждал он, – …то кризис этот неизбежен в более или менее близком будущем»3. Он был не одинок. Люди, близкие к правящим верхам, считали, что «в последние пятьдесят лет перед войной Россия была тяжким хроником, хотя казалась здоровой и сильной»4, а армия не была готова к войне по причине «громадности и тяжеловесности бюрократической машины мирного времени»5.
На надежды на обновление России упорно прорывались сквозь страхи перед будущим. Обратимся к авторитету И.Х. Озерова, известного экономиста, члена Государственного совета. Накануне войны (9 июня 1914 г.), выступая перед сенаторами, он заявил: «…Наша промышленность… обставлена массами пут. У нас …совершается нередко промышленный маскарад. …Русские предприятия конструируются не на русской территории… где-то в Берлине, во Франции или в Англии». При таких условиях, считал он, «развивать производительные силы страны просто невозможно»6. Сходные мысли высказывались и ранее. «Россия должна очистить Авгиевы конюшни бюрократизма», избавиться от взяточничества и административной волокиты, писали еще в 1907 г., причем, отнюдь не либералы7.
Впрочем, все европейские народы мечтали избавиться от препятствий, мешающих движению вперед. Прогресс технологий убеждал во «всесилии» человека, соответственно возросли «авантюристичность» и «безрассудность» социальной среды. Избежать мирового конфликта становилось все труднее.
Озеров вкладывал в войну экономически освободительный характер. Это соответствовало всеобщим лозунгам войны, как войны за свободу. Предполагалось, что Россия «очистится» войной, избавится от всевозможных врагов – в том числе и внутри ее. Возможно, это произносилось с отчаяния.
Причина «застоя», по мнению Озерова, была обусловлена тем, что российская бюрократия ориентировалась на текущую конъюнктуру, а не на будущее. Чиновники предпочтитает стабильность, а не прогресс. Как результат, экономическая политика оставалась пассивно-охранительной, промышленность не была приспособлена к работе в экстремальных обстоятельствах. Победить в войне рассчитывали исключительно за счет запасов мирного времени.
Озеров приводил впечатляющие примеры хозяйственных нелепостей. Так, больше половины российского экспорта в 1913 г. приходилось на Германию, в результате чего «мы своими деньгами питали германскую промышленность» и «тем самым давали деньги на вооружение Германии». Теперь, чтобы эмансипироваться от заграницы, считал он, предстояло развивать новые производства (машиностроение, химическое производство и т.д.). «Нам должно быть стыдно перед Богом и людьми, что мы, обладая такими естественными ресурсами, остаемся в кабале у других стран», – заключал он8.
Ситуация выглядела противоестественной. Академик В.А. Вернадский в 1916 г. констатировал, что из 61 полезного химического элемента в России добывалось только 31 – даже алюминий приходилось ввозить из-за границы, поскольку запасы бокситов в России не исследованы9.
В своих алармистских настроениях Озеров и Вернадский были не одиноки. Инженер-электрик Э.О. Бухгейм приводил свидетельства специалистов, видевших в Германии «роскошно оборудованные фармако-химические заводы-дворцы, построенные, по заявлению самих немцев, наполовину на русские деньги»10. Начальник Главного артиллерийского управления (ГАУ) ген. А.А. Маниковский утверждал, что поскольку на протяжении многих лет Германия обеспечивала Россию вооружениями, то становление немецкой военной промышленности в значительной степени осуществлялось на русские деньги11. Многие вели себя так, как будто война оставалась последней надежной на модернизацию России.
Европейская война и русская промышленность.
Иностранные предприниматели действительно играли непропорционально большую роль в российской экономике. Рассчитывать на инновационный рывок на автохтонной социокультурной базе не приходилось, хотя по уровню развития фундаментальной науки Россия не отставала от Запада.
В.И. Вернадский упорно надеялся, что война создает новую инновационную ситуацию: решающее значение приобретет соперничество в области изучения и использования собственных природных богатств. В начале 1915 г. он выступил с предложением о создании Комиссии по изучению естественных производительных сил страны – КЕПС. Вместе с тем, он призывал к мобилизации ученых-естественников и даже гуманитариев по примеру инженеров, химиков, врачей и бактериологов, работающих на нужды обороны12. По-своему видел модернизацию России Бухгейм. Он предлагал масштабную «электрификацию страны и широко организованную кооперации»13. Как известно, первым из этих предложений воспользовались большевики с их планом ГОЭЛРО.
Но органичного соединения «капитала ума и капитала денег» не получалось. Российские предприниматели были слишком зависимы не только от своей бюрократии. В августе 1914 г. г. их охватила паника: выяснилось, что зависимость России от промышленно-технологического импорта непомерно велика. Эту тенденцию следовало преодолеть. Однако протекционистские формы государственного индустриализма по-прежнему развращали российский бизнес, «национальная модель» капитализма не складывалась. По мнению Озерова, сказывались российская пассивность, нерасторопность, лень – результаты затянувшегося крепостничества. Как результат, отмечал он, до сих пор мы «никакой мы политики не проводили: мы одно знали – выжимать деньги из населения, выжимать всеми средствами»14.
В создавшихся условиях правящие верхи главные надежды возлагали на казенную промышленность. Считалось, что ее продукция обходится дешевле. Но современные исследователи решительно возражают, указывая, что в себестоимость ее продукции следует включать и государственные расходы на поддержание ее жизнедеятельности15. В любом случае, рассчитывать на инновационную активность госсектора экономики не приходилось. Так, на первый год войны внутри страны было заказано 8 647 орудий, а произведено было лишь 88, то есть 1 % требуемого16. Частично это было связано с медленной перестройкой производства.
Между тем, в верхах разгорелся спор каким должен стать новый оружейный завод – казенным или частным? Естественно, частные предприниматели всячески отстаивали свои интересы. В результате согласованный план строительства новых военных заводов так и не был реализован. С другой стороны, власть по-прежнему ориентировалась на заграничные заказы.
При этом хозяйственные слабости России стали связываться со «злокозненность» немцев. Газеты требовали сбросить немецкое экономическое иго. Либерал С.И. Гессен ставил задачу создания нации, как «духовно-экономического целого» через «очищение» войной17. В низах подобные призывы воспринимали в чисто шовинистическом духе. РРабочие принялись выявлять немецких «вредителей» на производстве. Это вряд ли способствовало повышению его эффективности. Но на «очищение войной» по-прежнему надеялись, ибо казалось, что мирная модернизация России сделалась невозможной.
Экономика России была многоукладной, но основная причина хозяйственных неурядиц была не в этом. Строго говоря, всякая экономика многоукладна, другое дело – связи между укладами. Если они блокируются либо бюрократией, замыкающей естественный продуктообмен на себя, если они сдерживаются хозяйственной замкнутостью наиболее архаичных укладов, если, наконец, в низах нет гражданского понимания общего хозяйственного блага, в экстремальных обстоятельствах многоукладность может обернуться «многоконфликтностью» – войной всех против всех. Как ни парадоксально, до известной степени связку между укладами обеспечивал импорт сельскохозяйственных машин и оборудования. Теперь на него рассчитывать не приходилось, хозяйственные уклады в годы войны неуклонно «разъезжались». Но этой опасности не замечали. На втором году войны сохранялась убежденность, что «в производстве фабрично-заводских изделий недостатка нет, так как мы работаем на своем сырье», сельские производители выиграли от «сухого закона» и повышения цен на их свою продукцию, в общем «война открывает перспективы будущих успехов, будущего подъема народного хозяйства»18.
Бюджет, импорт, прибыли.
Предвоенный бездефицитный российский бюджет базировался на косвенном налогообложении. Жесткий «золотой стандарт» обеспечивал приток иностранных капиталов. С другой стороны, громадный сельскохозяйственный экспорт создавал положительное внешнеторговое сальдо. С его помощью создавался «золотой мост», по которому шли средства для индустриализации. Но он мог действовать только в мирных условиях. В экстремальных обстоятельствах империя становилась должником более развитых стран. Ситуацию усугубило введение сухого закона.
«Оптимизм» верхов базировался на представлении, что война окажется скоротечной, накоплений мирного времени будет достаточно. Не случайно к мобилизации всех ресурсов страны правительство начало лишь спустя год. А пока оно продолжало интенсивно и нерасчетливо закупать материальные ресурсы заграницей. Так, в начале войны французы предложили закупить стальные каски по цене 11 франков. Мнения российских военных верхов на этот счет разошлись. В конечном счете, каски все же закупили, но уже по цене 25 франков за штуку19.
Уже к осени 1914 г. обнаружилась нехватка винтовок. В результате, более половины винтовок, которыми воевали русские солдаты, было произведено за границей. «Окончательно отдаемся в руки добрых союзников, – иронизировали в Совете министров в марте 1916 г. – Переходим из огня в полымя, из немецкого засилья экономического в английское»20.
Импортировалось не только то, что в России не могли или не успевали произвести. Закупалось за границей и то, что имелось в стране в изобилии, – например, серный колчедан, без которого был невозможен выпуск взрывчатых веществ. Возникали и «странные» нужды. Так американский рынок получил из России заказ на производство 400 тыс. пехотных топоров, 600 тыс. киркомотыг, 2,5 тыс. пудов колючей проволоки21.
Для заказов за рубежом требовались все более значительные суммы. В июне 1915 г. министр финансов П.Л. Барк признал: «Надо ждать крушения финансовой системы»22. А.А. Маниковский, со своей стороны, пришел к выводу, что деньги, израсходованные на экспорт, эффективнее было потратить на развитие отечественной промышленности. В результат, затратив более 300 млн. руб. на иностранные автомобили, в ноябре 1915 г. решили развивать их отечественное производство23.
Как вели в этих условиях российские промышленники? Известно, что многие из них жертвовали громадные суммы на нужды армии. Но обычно это было всего лишь частью верноподданнического ритуала, не исключавшего азарта наживы. Кое-кто при этом преуспел. Так К.И. Ярошинский, получивший 400-миллионный кредит в Государственном банке на организацию военной промышленности, потратил значительную часть этих средств на скупку прибыльных сахарных заводов24. В правительственных верхах говорили: «Наши заводчики – шайка, с которой надо действовать решительно»25.
Продовольственные коллизии.
Тотальная война легко превращается в войну на истощение. И здесь Россия проиграла. Причем вовсе не из-за недостатка продовольствия, как случилось в Германии.
Полная или частичная военная блокада любой страны обнажает слабые места ее народного хозяйства: зависимость от внешнего мира, управленческие изъяны, отраслевые диспропорции, технологические упущения, слабости инфраструктуры. Но при этом становятся ясны и пути преодоления недостатков системы с помощью скрытых внутренних резервов. В годы войны выяснилось, что российская власть предстает беспомощной в перестройке народного хозяйства. Особенно болезненно это сказалось на продовольственных поставках. Среднегодовой сбор хлебов в России в 1910 – 1913 гг. составлял 4,5 млрд. пудов, потребность населения и армии составляла 3 млрд. До войны ежегодно вывозилось до 680 млн. пудов, то есть 15 % общего сбора. В 1915 г. вывезли всего 31 млн. пудов. Откуда же взялась продовольственная проблема?
Причина носила системный характер. Так, не было выработано общего, детально проработанного плана снабжения армии; запас жиров был израсходован в первые месяцы войны, а при эвакуации из западных губерний часть скота погибла или досталась неприятелю26. Виной было управленческое безволие. К тому же теперь руки у правительства были связаны распоряжениями военных властей. 2 декабря 1915 г. Кривошеин отметил в связи с этим: «Сплошное безумие, бедлам»27. Если такие «откровения» посещали преданных сторонников режима, то как могли повести себя низы?
Всякие ограничения в снабжении вызывали волну спекуляции, в том числе хлебом. Армейские снабженцы вынуждены были конкурировать не только друг с другом, но и с государственными закупщиками, многочисленными представителями земств и городов28. Железные дороги не справлялись с продовольственными перевозками. В ноябре 1916 г. командующий Юго-Западным фронтом А.А. Брусилов жаловался министру земледелия А.А. Риттиху, что «крайнее однообразие пищи действует угнетающе на людей»29. Но главная причина коллапса снабжения была в отсутствии понимания между властью и основной массой хлебопроизводителей – крестьянами.
Целей войны крестьяне не понимали, сдавать государству хлеб, не получая взамен «городских» товаров, не желали. Их следовало чем-то стимулировать. Начальник Генерального штаба Н.Н. Янушкевич в июле 1915 г. признавал: «Сказочные герои и альтруисты – единицы». Он предлагал «купить героев» из крестьян, пообещав им прирезать земли после войны30. Совет министров отверг это предложение как невыполнимое. Государство неуклонно двигалось к реквизициям «излишков» продовольствия у его производителей.
И все же экономическая ситуация выравнивалась, хотя качественного обновления экономики не происходило. Последнего не замечали, а потому к концу 1916 г. в верхах появилось убеждение, что Россия может успешно продолжать войну. Того, что империя способна только обороняться, ибо не располагает новейшими видами вооружений, не замечали. Не видели и крайне опасного разрыва между индустриальным и аграрным секторами экономики. Близорукость столетней давности поразила сегодня некоторых российских авторов, в полном смысле слова упивающихся магией лукавых бюрократических цифр.
За безудержные иллюзии «государственных мужей» приходится расплачиваться массам. Еще дороже обходится забвение уроков истории. А потому, независимо от «объективных» обстоятельств, следует помнить, что к 1917 г. народ устал от тягот войны и окончательно разуверился во власти, неспособной к модернизации страны.
ВЛАДИМИР БУЛДАКОВ
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Гулевич А. Война и народное хозяйство. СПб., 1898. С. 179.
2 Друцкой-Соколинский В.А., кн. На службе Отечеству. Записки русского губернатора. 1914 – 1918. М.: Русский путь, 2010. С. 69.
3 Цит. по: Островский А.В. Зерновое производство Европейской России в конце XIX – начале ХХ В. СПб., 2013. С. 349.
4 Государственный архив Российской федерации (ГА РФ). Ф. 5881. Оп. 2. Д. 533. Л. 91.
5 Там же. Л. 95 – 96.
6 Озеров И.Х. На Новый путь! К экономическому освобождению России. М., 1915. С. 287, 290, 291.
7 Карцов Ю. Революция сверху. СПб., 1907. С. 3.
8 Озеров И.Х. Указ. соч. С. 326.
9 Вернадский В.И. Очерки и статьи. Т.1. Пг., 1922. С. 65.
10 Бухгейм Э.О. Указ. соч. С. 27.
11 Маниковский А.А. Военное снабжение русской армии в войну 1914 – 1918 гг. Ч. 1. М., 1920. С. 237.
12 Вернадский В.И. Указ. соч. С. 131–132, 5.
13 Бухгейм Э.О. К экономическому освобождению России путем электрификации ее территории. М., 1915. С. 29.
14 Озеров И.Х. Указ. соч. Там же. С. 322.
15 Поликарпов В.В. От Цусимы к Февралю. Царизм и военная промышленность в начале ХХ века. М., 2008. С. 305.
16 Сидоров А.Л. Экономическое положение России в годы Первой мировой войны (1914 – 1917). М., 1973. С. 30–31.
17 Гессен С.И. Идея нации // Вопросы мировой войны. Пг., 1915. С. 589.
18 Воронов Л.Н. Война и народное хозяйство. М., 1915. С. 44, 46, 64.
19 ГА РФ, Ф. 5881. Оп. 1. Д. 201. Л. 52.
20 Совет министров Российской империи в годы Первой мировой войны. Бумаги А.Н. Яхонтова (записи заседаний и переписка). СПб., 1999. С. 325.
21 Виноградов П.В. Российско-американское военно-экономическое сотрудничество в годы Первой мировой войны // Россия и АТР. 2012. № 2. С. 107.
22 Совет министров… С. 186.
23 Маниковский А.А. Указ. соч. С. 248.
24 Фурсенко А.А. Конец «русского Вандербильта» // Проблемы социально-экономической и политической истории России XIX – XX веков. СПб., 1999. С. 333.
25 Совет министров... С. 119.
26 ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 110. Л. 26, 43, 56, 76.
27 Совет министров... С. 284.
28 Земский феномен. Политологический подход. Саппоро, 2001, С. 153, 178.
29 Цит. по: Сербин А.И. Первая мировая война. Россия накануне и в годы войны (1914 – 1918 гг.) Омск, 2009. С. 31.
30 Совет министров… С. 203.
1 Гулевич А. Война и народное хозяйство. СПб., 1898. С. 179.
2 Друцкой-Соколинский В.А., кн. На службе Отечеству. Записки русского губернатора. 1914 – 1918. М.: Русский путь, 2010. С. 69.
3 Цит. по: Островский А.В. Зерновое производство Европейской России в конце XIX – начале ХХ В. СПб., 2013. С. 349.
4 Государственный архив Российской федерации (ГА РФ). Ф. 5881. Оп. 2. Д. 533. Л. 91.
5 Там же. Л. 95 – 96.
6 Озеров И.Х. На Новый путь! К экономическому освобождению России. М., 1915. С. 287, 290, 291.
7 Карцов Ю. Революция сверху. СПб., 1907. С. 3.
8 Озеров И.Х. Указ. соч. С. 326.
9 Вернадский В.И. Очерки и статьи. Т.1. Пг., 1922. С. 65.
10 Бухгейм Э.О. Указ. соч. С. 27.
11 Маниковский А.А. Военное снабжение русской армии в войну 1914 – 1918 гг. Ч. 1. М., 1920. С. 237.
12 Вернадский В.И. Указ. соч. С. 131–132, 5.
13 Бухгейм Э.О. К экономическому освобождению России путем электрификации ее территории. М., 1915. С. 29.
14 Озеров И.Х. Указ. соч. Там же. С. 322.
15 Поликарпов В.В. От Цусимы к Февралю. Царизм и военная промышленность в начале ХХ века. М., 2008. С. 305.
16 Сидоров А.Л. Экономическое положение России в годы Первой мировой войны (1914 – 1917). М., 1973. С. 30–31.
17 Гессен С.И. Идея нации // Вопросы мировой войны. Пг., 1915. С. 589.
18 Воронов Л.Н. Война и народное хозяйство. М., 1915. С. 44, 46, 64.
19 ГА РФ, Ф. 5881. Оп. 1. Д. 201. Л. 52.
20 Совет министров Российской империи в годы Первой мировой войны. Бумаги А.Н. Яхонтова (записи заседаний и переписка). СПб., 1999. С. 325.
21 Виноградов П.В. Российско-американское военно-экономическое сотрудничество в годы Первой мировой войны // Россия и АТР. 2012. № 2. С. 107.
22 Совет министров… С. 186.
23 Маниковский А.А. Указ. соч. С. 248.
24 Фурсенко А.А. Конец «русского Вандербильта» // Проблемы социально-экономической и политической истории России XIX – XX веков. СПб., 1999. С. 333.
25 Совет министров... С. 119.
26 ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 110. Л. 26, 43, 56, 76.
27 Совет министров... С. 284.
28 Земский феномен. Политологический подход. Саппоро, 2001, С. 153, 178.
29 Цит. по: Сербин А.И. Первая мировая война. Россия накануне и в годы войны (1914 – 1918 гг.) Омск, 2009. С. 31.
30 Совет министров… С. 203.
Об авторе
Владимир Прохорович Булдаков, 1944 г.р., доктор исторических наук, закончил МГУ в 1967 г. С 1976 г. работает в Институте российской истории РАН. Сфера научных интересов: кризисные ситуации в истории России, массовая психология, этнические конфликты, политическое лидерство. Автор около 350 работ различного жанра. Наиболее крупные исследования: «Красная смута: природа и последствия революционного насилия» (2010, РОССПЭН) и «Хаос и этнос: этнические конфликты в России, 1917 – 1918 гг.» (2010, Новый хронограф).
Владимир Прохорович Булдаков, 1944 г.р., доктор исторических наук, закончил МГУ в 1967 г. С 1976 г. работает в Институте российской истории РАН. Сфера научных интересов: кризисные ситуации в истории России, массовая психология, этнические конфликты, политическое лидерство. Автор около 350 работ различного жанра. Наиболее крупные исследования: «Красная смута: природа и последствия революционного насилия» (2010, РОССПЭН) и «Хаос и этнос: этнические конфликты в России, 1917 – 1918 гг.» (2010, Новый хронограф).