1. Идея начала бытия. Актуальность вопроса сотворения мира во всех религиозных концепциях Переднего Востока и отсутствие такой идеи у неписьменных народов

2. Сложность в нашем понимании древних текстов. Образная символика, неэксплицитное богословие и отсутствие живой культурной среды.

3. Инобытие и бытие как две ипостаси единого божественного мира.

4. Нун как категория Инобытийности. Инобытийность как абсолютная полнота и отсутствие действий. Все сущее прежде его воплощения в бытие уже содержится в Боге.

5. Способы связи между бытием и инобытием - образы пищи, молитвы и двери.

6. Образы Предвечных Вод и Небесной Тверди

1. Проблема начала бытия

Одна из проблем, которую нам помогает решить египетское богословие, египетская религия – это проблема начал бытия. Обычно считается, что идеи, связанные с сотворением мира, имеют довольно позднее происхождение, потому что человеку как таковому сложно представить понятие творения, если речь идет о мире. Сложно, потому что в течение жизни одного, двух, даже трех поколений в мире, по сути говоря, ничего не меняется: реки текут так же, как и текли, горы стоят так же, как и стояли. Это мы сейчас в современных условиях иногда видим, как за одно, два поколения очень что-то фундаментально изменяется, а раньше мир жил более спокойной, размеренной жизнью. Поэтому для человека намного естественнее считать, что мир был всегда. Так, по крайне мере, думают ученые. Например, был такой замечательный исследователь древних обществ – в том числе и библейского общества, и египетского – Сэмуэль Джордж Фредерик Брэндон. Ученый с удивительной судьбой: в 1971 году, возвращаясь в Англию из Египта, он скоропостижно скончался от болезни, которой как раз в своём любимом Египте и заразился. Так вот, этот замечательный историк в свой книге «Истоки человека и космоса» (Рим, 1969), посвященной передневосточной космогонии, пишет следующее:

Интересно, что Брэндон – англиканский священник, впитавший христианскую культуру, видимо, с детства, и в своей литургической жизни имевший с ней постоянный контакт – Брэндон воспринимает эту идею как великое откровение, великое знание, данное людям извне. Знание, которого по естеству быть не может. Но характерно, что и мы, россияне старшего поколения, которые родились и учились в эпоху воинствующего атеизма и которым в общем-то никто не рассказывал о христианском богословии, мы также мучились мыслью о вечности вселенной. О вселенной, вечной и бесконечной, нам рассказывали в школе, и я помню, как в своём воображении ясно видел, что за этим черным, усыпанным звездами миром космоса, за его пределами, стоит вечный немерцающий какой-то золотой свет. И если космос развивается и живёт, то иное, находящееся за ним, как бы сформулировал богослов, пребывает, то есть остаётся вечным и неизменяемым. Ощущение этого конца мира и этого иного было у меня, школьника из СССР, совершенно отчётливым.

При изучении доисторических верований людей реконструировать их представления о творении мира практически невозможно, потому что представления эти столь утончены, что их нельзя выявить в материальных предметах. То, что люди верили в вечную жизнь, воскресение после смерти – видно по погребениям, но как они представляли себе начало и конец мира, естественно, никакая археология нам объяснить не в состоянии. В эпоху неолита, как я не раз рассказывал, люди начали очень часто использовать так называемую солярную символику: звезды, солнце, луну – и с этим вошли в историю. Но это ровным счетом ничего не говорит о творении мира. Ведь звезды, солнце, луна – это символы, скорее, не творения мира, а божественной удаленности от человека, наглядный образ того, что, как солнце отстоит от земли, так Бог отстоит от человека и не подобен человеку. Вы помните уже в лекции по Египту, я говорил о том, что образ солнца, например, символизирует не только свет и тепло, но также и отдаленность. Не случайно, одна из очень важных божественных сущностей Египта – Гор – это Вышний, тоже отдаленный, высоко вознесенный. Так что о начале мира в действительности ничего сказать нельзя.

При этом современные неписьменные народы, дикари (с той оговоркой, что никакого негативного смысла слово «дикарь» в данном случае не несет), живущие в мире шаманизма и тотемизма, не говорят о творении мира. Творение мира их не интересует. Когда о творении мира спрашивают коренных жителей, скажем, нашей восточной Сибири, тех же орочей или ульчей – они начинают запинаться и говорить какую-то невнятицу или повторяют школьные упражнения. То есть для них представление о творении явно неактуально – неактуально, потому что люди не мечтают уйти в некое иное бытие. Когда мы изучаем заупокойные представления современных дикарей, мы ясно видим, что их иной мир, мир, куда они уходят после смерти, подобен нашему миру. Он, если угодно, зеркало нашего мира – может быть, улучшенное, где больше рыбы в реке и больше зверей в лесах – но и только. И никакого Бога там нет – о чём спокойно говорят те же ульчи, когда рассказывают о посмертном бытии. У современных дикарей нет представления о творении мира, вернее оно крепко забыто, и существует лишь в форме отдельных фрагментов, но не более того.

А вот, например, у австралийских аборигенов, разговор начинается не с сотворения мира, а с того, как некие духи, их тотемные предки, из косной неорганизованной материи организуют мир, сами выходят в этот мир, упорядочивают его – и потом уходят обратно в какое-то иное бытие. Но откуда возникла эта косная материя, об этом опять же в религии аборигенов Австралии не сказано практически ничего. Поэтому можно утверждать, что современные дикари о творении мира или забыли, или не знают, а о космогонических представлениях дикарей древних мы сказать ничего не можем.

2. Сложность в понимании древнейших текстов

Получается, что идеи творения мира – это поздние идеи? Оказывается, нет. Многие ученые, глубоко изучавшие древние религиозные письменные традиции, отмечали, что исследуемые ими письменные тексты, первые тексты человечества, фиксируют очень развитую религиозную систему. Систему, период максимального рассвета и максимальной глубины которой, относительно времени написания самих текстов, возможно, уже давно в прошлом. То есть люди не выдумывали новое богословие, когда писали. Напротив, научившись писать, они фиксировали давно известные им истины – с трудом находя адекватные слова для абстрактных понятий, связанных с творением мира. Вот как говорит об этом в своей книге «Истории религиозных идей» замечательный религиевед, которого мы уже много раз упоминали, Мирча Элиаде:

«Как только первые тексты дополнили собой археологические свидетельства Переднего Востока, мы видим, сколь существенно они раскрывают мир смыслов древнего человека, указывая не только на его сложность и глубину – но также и на то, что эти смыслы уже в течение долгого времени, (до их письменной фиксации, естественно), являлись объектом напряженного созерцания и переосмысления. Порой эти смыслы в первых текстах человечества оказываются уже темными и почти невразумительными. В некоторых случаях самые ранние из доступных нам текстов являют собой какой-то приблизительный пересказ творений религиозного гения незапамятной древности к моменту их письменной фиксации давно устаревших и полузабытых».

И это очень важное указание. Когда мы перейдем сейчас к египетским текстам, мы должны будем помнить, что там есть много такого, что, может быть, и не полузабыто, но уже давно известно. И для понимания чего для египтянина было достаточно лишь названия или даже одного намека – тогда как прямо проговорить можно далеко не все. Следует иметь в виду, что религиозный текст имеет несколько уровней скрытности. Что-то можно сказать каждому, что-то можно произнести только в священном богослужении, что-то можно написать только в тех местах, которые никогда не прочтут живые (в замурованных частях гробниц). А что-то вообще никогда нельзя написать и можно только передавать тихо на ухо. Мы знаем, что само слово «мистерия» («тайна» по-гречески) произошло от глагола «мео» – шептать на ухо, это очень древняя категория тайной передачи знания. Потому что знание – сила, и древние это прекрасно понимали. И потому на некоторые вещи надо только намекнуть, но не говорить явно.

Вспомним, например, литургические молитвы, которые священник читает во время совершения святой евхаристии в алтаре. Они тоже называются тайными, но тайные они не потому, что их никто не должен знать – их знают все, кто хочет почитать чинопоследование литургии – тайные они потому, что намекают на некие вещи бездонной глубины. И многие образы этих молитв – это только намеки. Это не эксплицитное богословие, когда все, как в учебнике для семинарии, разложено по полочкам. Объяснено – и поэтому умерло. Это намеки на живое, которое нельзя убить, и поэтому нельзя его вынимать и целиком показывать.

Вот примерно то же самое мы увидим и в египетских текстах, когда с ними столкнемся. Для верного понимания мы должны будем смотреть на эти намеки, и вчитываться в них. А это вдвойне трудно, поскольку, с одной стороны, мы имеем дело с культурой, которая давно ушла, и не все намеки нам понятны, а с другой – язык Древнего Египта мы знаем далеко не идеально, особенно язык Древнего Царства. Поэтому о некоторых вещах приходится только гадать.

И именно потому, что многое дается намеками, и о многом мы только гадаем – поэтому ученые очень часто идут путем упрощения и оглупления древних. Посмотрите, крупнейший религиовед, один из столпов религиоведения, собеседник и старший друг Мирча Элиаде, Рафаэль Петтацони пишет: «Египтяне приписывали творение мира различным божествам. В первую очередь творцом являлось солнце Ра или Атум, но также и Птах, Хнум и иные местночтимые божества».

То есть, получается, египтяне спорили, кто же Творец мира? Но в действительности ни одного такого спора нет. Мы уже с вами выяснили в предыдущей лекции, что никто в Египте никогда не говорил, что мир сотворил Ра, а не Атумом, Птахом, а не Хнумом. Так что никакого приписывания функций творения мира разным божествам в Египте не было. Все иначе. А вот как иначе – мы и должны с вами сейчас понять. И при этом мы должны следовать указанию интересного и очень глубокого британского религиеведа Генри Фрэнкфорта. У него есть книга «Kingship and the Gods», которая вышла уже очень давно, в 1948 году, но до сих пор, по-моему, является одной из самых лучших книг по религиеведению древнего Переднего Востока – Месопотамии, Египта и Израиля. Фрэнкфорт, свободно владевший языками Месопотамии, древнеегипетским и древнееврейским, замечает: «Ожидать найти в Египте стройное религиозное учение – то же, что искать одинокое дерево там, где высится целый лес».

Действительно, эксплицитного богословия, наподобие нашего семинарского богословия, мы в Египте не найдем. Все богословие Египта мы должны сами вычленить, опираясь на богослужебные тексты. Египтяне писали не трактаты, египтяне писали молитвы и чинопоследования. Для них божественное слово было словом дела, а не словом размышления – богословских трактатов в Египте практически не найдено. Даже то, что мы называем памятниками богословия – скажем, «Памятник Мемфисского богословия», о котором тоже сегодня пойдет речь, – на самом деле, безусловно, литургический текст.

Таким образом, мы должны делать то же, что делают современные христианские богословы в разных университетах над литургическими текстами: они из них «берут» богословие. Но современным богословам легко, потому что существует живая христианская традиция – и если человек ушел в не ту сторону, его поправят. А кто нас поправит, когда мы изучаем Древний Египет? Древнеегипетские священники давно в другом мире. Но именно литургический характер египетского богословия позволяет нам очень твердо сказать, что египтяне не могли не разобраться с проблемами творения. Почему? Следует хорошо понимать, что все описания творения мира в действительности не есть рассказы, как в энциклопедии, как, когда и что возникло. У нас очень многие верующие люди воспринимают их буквально: все было точно так, как в Библии написано, а если кто говорит иначе – анафема. Но на самом деле все рассказы о творении, представленные всюду в развитых религиях: христианстве, зороастризме, индуизме, в религии Китая, Египта, Месопотамии и прочих – эти рассказы преследуют совершенно иную цель. Не рассказать, что, из чего и как было сотворено – а показать, куда и, главное, как надо вернуться.

Творение – это ступеньки с неба на землю, но они выстраиваются авторами священных текстов для того, чтобы по этим ступенькам подняться с земли на небо. Поэтому здесь, как говорится, шутки плохи, если мы хотим подняться – и у нас один шанс, одна жизнь, и мы ее должны использовать для подъема по этой лестнице. Соответственно, если мы ошибаемся, если мы ищем в этом богословии другие смыслы – ничего не получится.

Кроме того, молитвы (а египетские тексты, как я уже сказал, это, прежде всего, молитвы) – это обязательно призвание Бога и, соответственно имя Бога. Кого ты призываешь: Творца или не Творца? Если ты призываешь не Творца, то соответственно, у тебя нет шанса соединиться с Творцом (особенно если это заупокойный текст). Призвание Бога, или, как говорят религиеведы по-латыни, инвокация, это очень серьезная вещь. Посмотрите, с чего начинается главная христианская молитва «Отче наш». Это же звательный падеж – Отец наш, мы обращаемся к Тебе. То есть это призывание Бога, и мы не сомневаемся, что тот Бог, который на небесах, Он и создал мир, Он и создал человека – и к Нему мы чаем прийти, Его волю исполняя. Это же утверждение будет справедливо и для Египта.

3. Две ипостаси Единого

Обратимся теперь непосредственно к египетским текстам. Куда же они хотели прийти и откуда они вышли? В царских гробницах XVIII-XX династии, в гробницах пяти царей – Тутанхамона, Сети I, Рамсеса II, Рамсеса III и Рамсеса VI повторяется один и тот же текст, который египтологи назвали «Книгой Небесной Коровы». В этом есть определенное основание, поскольку в тексте данный персонаж действительно фигурирует. Сейчас «Книгу Небесной Коровы» обычно относят к жанру сказок. Например, так делает Мириам Лихтхейм из Иерусалимского университета, крупнейшая исследовательница, переводчик и публикатор египетских текстов на английском языке. К сожалению, она уже умерла, но ей очень много удалось сделать за свою жизнь, в том числе издать ставший классическим трехтомник - антологию древнеегипетской литературы на английском языке. Она называет «Книгу Небесной Коровы» сказками. Но мы сейчас увидим, что это не совсем так.

Понимаете, сказки не будут писать в гробницах царей – тем более не рано умерших маленьких деток, а великих царей – так как Сети I или Рамсес II, успевших покорить половину тогдашнего известного египтянам мира. Естественно, эти тексты имеют сотериологическое содержание – то есть ведут человека к спасению. Поэтому они и высечены в гробницах царей. И в этом смысле, мы должны прислушаться к словам хорошего христианского богослова и специалиста по Древнему Египту Джона Уилсона, отметившего, что имевшее место в незапамятные времена избавление человечества от уничтожения (а это и есть суть текста из «Книги Небесной Коровы») должно было, по всей видимости, иметь значение и для отдельных человеческих судеб. То есть нам следует совершенно ясно понять, что эта книга имеет сотериологическое значение, и поэтому она была очень важна. Добавлю ещё, что хотя книга и высечена в гробницах царей Нового Царства, но по своему языку она, безусловно, восходит, как минимум, к Среднему Царству.

Послушаем этот текст, его начало. Потом нам еще придется о нем говорить, когда речь пойдёт об антропологии – тогда мы поговорим о других разделах этого текста. Теперь же посмотрим самое начало «Книги Небесной Коровы».

«Так было:

Ра, создавший Сам Себя, стал правителем и людей, и богов.
Когда Его Величество стал стар,
Когда кости Его стали серебряными,

Плоть – золотой, а волосы уподобились истинному лазуриту,
Люди замыслили против Него мятеж.
Когда Его Величество узнал о мятежных замыслах людских против Него,
Его Величество рек присным своим:
Ко Мне, Око Мое, Шу, Тефнут, Геб, Нут!
Отцы и матери творения, которые были со Мной,
Когда пребывал Я в Нуне и вместе с Нуном.
И пусть приведет Он (Нун) с Собой свою свиту –
Но пусть приведены будут они, боги, тайно,
Дабы не ведали о том люди,
Дабы не бежали сердца их.
Приди с ними во дворец, дабы могли держать с ними совет наш.
Когда же будет совершено все, вернусь Я (Ра) в Нун, туда, откуда исшел Я вначале.
Приведены были боги, встали боги по обе стороны от Него,
Склонились они до земли в поклоне перед Его Величеством,
Дабы мог Он держать речь к Отцу старейших, создателю человеков, царю людей.
Рекли они: Его Величество, говори к нам, дабы могли мы слышать это.
И тогда обратился Ра к Нуну: О, Бог старейший, в котором Я пришел в бытие,

(здесь обратите внимание на все формулы, мы Ольгой старались в переводе их сделать максимально близкими к египетскому оригиналу),

И вы, боги-прародители, смотрите
Се люди, вышедшие из Ока моего, злоумышляют против Меня.
Скажите Мне, как бы вы поступили?
Я ищу совета вашего, не казню Я их до тех пор,
Пока не услышу слов ваших об этом деле.
И тогда рекло Величество Нуна: Сын Мой, Ра, Бог больший, чем создатель Его, Прославленейший творцов Его, пребывающий на престоле Своем,
Велик ужас пред Тобой, когда Око Твое на тех, кто замышляет против Тебя».

В этом тексте мы видим несколько очень важных вещей. Во-первых, что есть Солнце-Ра. Что отец этого Солнца-Ра – старейший Бог, в котором Ра вошел в бытие. Мы понимаем, что для египтянина есть бытие – этот мир, над которым светит солнце, из которого оно уходит ночью. И есть нечто иное – то, что было до нашего бытия и которое остается вне нашего бытия. Потому что люди уже сотворены и мир сотворен, когда Нун приходит. Соответственно, кроме нашего бытия, есть, как бы мы сейчас сказали, инобытие. Больше мы ничего про это инобытие сказать не можем, потому что все наши понятия – это понятия нашего бытия. Но мы подчеркиваем, что это именно другое бытие. И это иное бытие именуется Нуном – он прародитель Ра, и Ра в Нем вошел в наше бытие. Вот это очень важно: «…в котором Я пришел в бытие», – помните, говорит Ра Нуну? Значит, Нун и Ра – это не разные сущности, как, скажем, Крон и Зевс в греческой мифологии.

Если угодно, Ра и Нун – это две ипостаси одной сущности: ипостась, присутствующая в этом мире и ипостась инобытийная (запредельная). То есть Ра – это эпифеномен проявления Нуна. Это первое, что необходимо понять.

Значит, для египтянина было важно, что есть категория инобытийного (Нун) и есть категория бытийного (Ра) – это одно и то же, но при том и разное. Потому что Нун обращается к Ра и Ра обращается к Нуну, мы можем понять, что для египтян – это два лица, но одна сущность.

Один из любимейших образов Египта, это – лотос. Его изображали всюду: на мебели, на ювелирных изделиях, на фресках. Это был любимый цветок египтян, который, видимо, ставили в вазы и ароматом которого наслаждались – есть изображения, как вдыхают аромат лотоса. Лотос был очень важным символом. Остракон XX династии говорит: «Ра – великий лотос, появляющийся («хай») из Нуна». Мы должны представить себе растение лотос, чтобы понять, почему этот образ был так важен – без этого мы просто не сможем понять этого символа. Вообразите только: где-то в глубине болота, из грязи, ила, из незримости и небытийности прорастает к свету растение – и раскрывается великолепным цветком к Солнцу. Это было очень важно – Ра также приходит из небытийности Нуна и раскрывается, сияет, освящает мир и дает миру жизнь.

4. Природа Инобытийности

Обратимся теперь к «Книге мертвых». Напомню, что название «Книга мертвых» дали исследователи, а сами египтяне называли её иначе – «Книга появления в день» – то есть, явлений в жизнь, в настоящую (вечную) жизнь. И на самом деле эта книга – это никакая не книга, а собрание папирусов, которые клали во время погребения в пелены, и которыми обвивали мумифицированные тела умерших в Новом Царстве.

Мы уже твердо знаем, что тексты «Книги мертвых» не относятся к Новому Царству – они восходят к Текстам Саркофагов и к Текстам Пирамид, уходят корнями в глубочайшую древность. В папирусе «Книги мертвых», обнаруженном в гробнице Ани, замечательного царедворца XX династии (который так и называется, папирус Ани), в 17-ом речении мы обнаруживаем очень важные слова, которые воспроизводятся в виде диалога. Дело в том, что умерший должен знать нечто важное – если он знает, то имеет шанс к спасению, а если не знает – значит, он вне понимания этих духовных реалий и не жил этим при жизни. Итак:

«Глаголет Господь Вседержитель: был Я Атумом, когда один пребывал в Нуне (то есть, в инобытийной пустоте)
Был Я Ра в Его славных явлениях, когда начал Он править тем, что сотворил (то есть, в земном мире)
Я - Великий Бог, сотворивший Себя Сам.
Кто это?
Великий Бог, сотворивший Себя Сам – это воды, это Нун, Отец богов,
Иначе говоря – это Ра»

Как вы видите, этот текст совершенно ясно показывает единство между внебытийной категорией Нуна (который, кстати, здесь назван водами) и Ра. Атум – это полнота Бога, находящаяся в Нуне и потом являющая Себя в этом мире в виде Ра. В коптском языке «ноун» – это бездна, это более поздняя форма древнеегипетского «Нун». Я еще скажу, как иероглифически изображается Нун, но сейчас важно, что слово «нун» очень близко к глаголу «ненни» (на это довольно рано было обращено внимание). «Ненни» – это условное произношение, можно было и «нунни». Это глагол означает «быть инертным», «быть пассивным» – и он изображался человеком с опущенными руками:

Кроме того, слово «ненни» было связано с разливом Нила, поскольку период разлива Нила – это время пассивности. Время, когда нельзя заниматься никакими сельскохозяйственными работами, когда все залито водой, и земледельцы просто ждут, когда вода уйдет и останется ил, в который надо высаживать зерна, чтобы потом получить хороший урожай (всё это отлично видно в рисунке иероглифа nnj). Таким образом, категория Нуна представляет собой некое инобытие, где еще нет действия – где царит покой (как мы его пониманием). А действие свойственно именно нашему миру и ассоциируется с Творцом мира.

5. Способы связи между двумя мирами

А теперь давайте посмотрим на другие древнейшие заупокойные тексты. Знаменитый Текст Пирамид, параграф 1040 a-c:

«Пепи рожден был в Нуне
До того, как возникло небо,
До того, как возникла земля,
До того, как возникли столпы небесные».

Это потрясающий текст. Пепи – земной царь. И, одновременно, он был рожден в Нуне – то есть в инобытийности. Был рожден до того, как возникли небо и земля. В Текстах Саркофагов царь Пепи заменяется на любого другого, совсем не царского происхождения человека, но смысл остаётся тем же.

Послушаем текст о Неферкара (Pyr §1701):

«Неферкара был создан шуйцей Нуна.
Когда был он еще дитя, не имевшее разума,
Он (Нун) спас Неферкара от враждебных богов,
и он не выдал Неферкара враждебным богам».

То есть мы видим, что Нун создает Неферкара в своем инобытии, приводит его к рождению и не дает каким-то враждебным богам его уничтожить. Обратим внимание на появившуюся здесь категорию вражды (о ней будем говорить позже), а также на роль Нуна.

Наконец, замечательное 211-ое речение Текстов Пирамид (§131-132):

«Отвратителен Унасу голод, и он не вкушает его,
Отвратительна Унасу жажда, и он не пьет ее (вот такой интересный образ).
Воистину Унас – тот, кто дает хлеб тем, кто пребывает (в инобытии).
Иат - кормилица его (иат – это буквально - молоко, имя кормилицы)
Она дает жить ему, воистину она родила Унаса.
Унас зачат в ночи, Унас рожден в ночи».

И все, конечно, радостно говорят: ну, конечно, ночью-то люди и делают детей, - но совсем не об этом идет здесь речь.

«Он пришел в свите Ра, предшествующей утренней звезде»

И дальше все объясняется уже прямым текстом:

«Унас зачат в Нуне, рожден он в Нуне.
Он пришел и принес вам хлеб, там обретенный им».

Во-первых, перед нами заупокойный текст. Мы видим, что и Унас зачат в инобытии. Во-вторых, он приходит в этот мир и приносит хлеб инобытия – это жертва. В-третьих, появляется очень важный для нас образ кормилицы, который как вы помните, уже был в гробнице царя Антефа, когда говорили о сосцах и о неких злых силах, которые пытаются отвести сосцы. Образ молока богини связан с представлением об ином мире, а питаться молоком богини – значит питаться пищей иного мира. Потом этот же образ мы встретим в Месопотамии. Если питаешься пищей иного мира, следовательно ты – дитя иного мира, потому что ты есть то, что ты ешь – и если ты вкушаешь молоко богини, ты принадлежишь к её миру. На самом деле молоко, о котором идёт речь, это именно молоко Нуна, а никакой не «богини» – это молоко («иат»), и хлеб инобытия. В сущности, символы не важны, символы могут меняться.

Идея пищи инобытия здесь очень важна. Поскольку «аабет» – это, одновременно, и пища и жертва. Когда в тексте говорится, что «он пришел и принес вам хлеб (аабет)» – это значит, он принес жертвенную пищу, обретенную в Нуне. И мы должны здесь представить себе инверсию. Мы все знаем образ Божьей Матери, в том числе, Божьей Матери-Млекопитательницы. Мы понимаем, что младенец Христос питается молоком – в этом образе тысячекратно, в разных христианских богослужебных текстах обозначена Дева Мария. Почему это столь важно? Потому что если человек, питающийся божественным молоком, обретает обоженье, то рожденный свыше младенец, питаясь молоком земной женщины, обретает земное. Таким образом, в Иисусе подчеркивается его человеческая природа. «Пришел в подобии плоти греховной»[Рим.8,3], говорит апостол Павел. Получается, что образ молока обладает двойным смыслом. С одной стороны, когда молоко даёт земная женщина, оно символизирует человеческое начало. С другой, если источником молока является божественное инобытие, то приобщившийся ему человек сам становится богом.

Здесь мы можем вспомнить замечательное место из беседы Иисуса с Никодимом (3-я глава Евангелия от Иоанна), хотя, на первый взгляд не совсем понятное. «Если кто не родится свыше, не может увидеть Царствие Божие, если кто не родится от Воды и Духа («экс хидатос кэ пневматос»), не может войти в Царствие Божие. Рожденное от плоти – есть плоть, рожденное от Духа – есть дух». Не понимая этого, Никодим спрашивает: «Как можно родиться, если я уже на земле, что мне другой раз войти во чрево матери? Если ты не родишься от этих субстанций иного мира – божественного духа и воды (инобытия) – то ты не можешь в него вернуться. Ты должен иметь эту природу – и ты ее имеешь. Любой человек имеет эту природу, просто вы забыли об этом, вы, учителя Израиля, избранный народ, забыли о том, что вы имеете божественное естество. Поэтому Я пришел это вам напомнить и напомнить Собой.

В другом месте евангелист Иоанн говорит о том же самом еще яснее: «Старайтесь не о пище тленной, но о пище, пребывающей в жизнь вечную, которую даст вам Сын Человеческий. Ибо хлеб Божий есть тот, который сходит с небес и дает жизнь миру. Я есмь хлеб жизни – и приходящий ко Мне, не будет алкать, и верующий в Меня, не будет жаждать никогда. Хлеб, сходящий с небес, таков, что ядущий его не умрет. Я – хлеб живой, сшедший с небес, ядущий хлеб сей будет жить вовек. Хлеб же, который Я дам вам, есть плоть Моя»

Прочтите полностью этот большой и полный глубокого смысла фрагмент 6-ой главы (27-58) Евангелия от Иоанна и увидите, что он очень близок 211-му речению Текстов Пирамид.

Буквально вслед за этим в Текстах Пирамид говорится:

«Присоединился он (Унас) к тем, кто в Нуне,
Те, кто в Нуне, дают ему жизнь» (§318-319).
«Пепи преклонил колена свои в Нуне» (§1057),
«Я (Пепи) узрел Нуна, Я явился во дни новолетия, хвала мне, велик Я силой (ба) своей».

В одном из текстов прямо говорится, что Пепи – это Нун. То есть устремление к Нуну, устремление в инобытие – это главная цель для древнего египтянина:

«О, высота неотверзаемая, врата Нуна!
Унас пришел к вам, открывайтесь ему!
-Кто есть малый сей?
- Это Унас, тот, кто во главе спутников Ра.
Унас не во главе богов, сеющих смуту».

Посмотрите, в Тексте Пирамид (§ 392, 603) мы обнаруживаем, что «Нун – это ворота, отверзающиеся только для тех, кто со спутниками Ра, а не с теми, кто сеет смуту». Очень четкое разделение. Это не магия, где необходимо что-то знать. То есть знать тоже необходимо – но, главное, надо не сеять смуту.

Вы помните «Книгу Небесной Коровы», где люди замыслили мятеж против Бога – вот те, кто замыслили мятеж, не могут вернуться в Нун. Поэтому Нун и дает советы Ра, поэтому Ра и призывает Нуна, чтобы определить, можно ли человеку достичь жизни вечной и вернуться в Нун. Образ врат здесь очень важный. Двери, врата (вспомните врата рая) – это постоянный образ, и приходит он именно отсюда.

Удивительно, что, когда умерший приходит в Нун, там происходит его встреча с другими. Эти другие, уже пребывающие в Нуне, именуются «аху» – «сияющие». О них я уже говорил, мы слово «аху» обычно переводим, как «воскресшие». «Те, кто в Нуне, и те, кто в небесных обителях, они приветствуют пришедшего, те, кто в Нуне, идут к тебе. Солнечный народ окружает тебя». (§ 2147). О Пепи говорится: «Ты получил свое тело при дворе Нуна». (§1174) – так обозначается единство человека с божественным инобытием.

Пожалуй, посмотрим еще два текста с этим связанных.

«Пепи Неферкара, великий сокол,
сидящий на зубчатой стене Того, чье имя сокрыто.
Берет он принадлежащее Атуму
Для Того, кто отделил небеса от земли и Нуна» [§1778].
Они (боги) глаголят о тебе Тому,
Кто предводительствует девятерицами (то есть Атуму),
Как о господине наследия Геба,
Которое Нун поверг к стопам твоим»[§2236].

И другое:

«Небеса отверсты,
Земля отверста,
Окна небесные отверсты,
Движение бездны (Нуна) явлены,
Сияние солнца льется свободно
Тем единственным, Кто непоколебим вечно.
Тем, кто, находясь предо мною, глаголет ко мне,
Когда восхожу я в небо» [§1078-1079].

Вот таково определение Нуна.

Немецкий египтолог Эрик Хорнунг о Нуне сказал: «Нун в небе, на земле, под землей. Подобно океану, он окружает землю, подобно подземным водам, он в почвенных глубинах, и воды дождей также рождаются в нем. Однако если мы захотим определить точное местопребывание Нуна, то окажемся в затруднении, так как хаос и его характеристики находятся по ту сторону пространства и времени, вне определенного места – всюду и нигде».

Эрик Хорнунг использует здесь греческое слово «хаос». На мой взгляд, оно не совсем точное, потому что само по себе может очень по-разному определяться – например, обозначать первоматерию. Мы же понимаем Нуна не как первоматерию, а именно как инобытие. И, возможно, намного полезнее этих слов египтолога, будут для нас слова древнего богослова - Дионисия Ареопагита, который в книге «О божественных именах» пишет так:

«Запредельное всему сущему бытие Его (то есть, Бога) совершенно не познаваемо, хотя Оно… определяет возможность существования всей совокупности знаний, и вместе с тем, пресущественно содержит в Себе все сущее прежде его воплощения в бытие».

Таким образом, все сущее прежде его воплощения в бытие «пресущественно» – то есть до своего осуществления, уже содержится в Боге. Такое определение вполне бы пришлось по душе древнему египтянину.

6. Образы Вод и Небесной Тверди

Само слово «нун» – общесемитского происхождения. Оно близко к месопотамскому слову «намму», которое давалось в женском роде и означало Предбытийную Мать всего сущего. А в Египте были понятия «нун» – мужское и «нунет» – женское. И вот именно соединение «нуна» и «нунет» давало возможность бытия как рождения. Причём не будем забывать, что перед нами лишь символы – то есть речь не идёт о конкретных двух богах, в результате совокупления которых родилось нечто, а только о символике появления. Вы помните, что иероглиф «нун», включал два знака: вод, кувшинов и божественной тверди:

Давайте сначала разберемся, почему в очередной раз здесь появляется образ вод? Дело в том, что для египтянина образ вод очень часто связывается с инобытием. В «Шатапатха-брахмане», в индийском тексте говорится, что небытие (асат) – это первичные воды. Если вы внимательно читаете первые главы Книги Бытия, то вы увидите начало творения – но в этом начале вы не найдете одного: творения вод. Воды не сотворены, они только разделены (под твердью и над твердью небесной) . Там есть все, что угодно – и все остальное сотворено. Да будет свет, стал свет. Свет сотворен, небо, земля, человек, – а вот воды не сотворены. Разумеется, никакой случайности здесь нет, и автор вовсе не по забывчивости об этом не упоминает.

Важно понять, что воды – универсальный для человека образ инобытийности. Он связан с тем, что воды не имеют формы, но дают всему жизнь. Для Египта данная мысль была очень ясной: вот Нил – и он даёт всему жизнь. В других местах дождь дает всему жизнь, река дает всему жизнь. Для египтян воды воспринимались в двух видах. Во-первых, как покоящаяся бездна (Нун), а во-вторых, как водный поток (Хух). Покоящаяся бездна – это инобытие само в себе, а водный поток – то, что из инобытия приходит в наше бытие. Слово «хух» («хэххи») происходит от глагола «хэххи» – «идти» и содержит в себе знак вод:

Связь воды и инобытия до сих пор сохраняется в тысяче обрядов множества народов. Посмотрите, и когда человек рождается, и когда умирает – его омывают водой. Даже те племена, где вообще люди не моются (а таких племен, к сожалению, существует немало), даже там, два раза осуществляется омовение: один раз, когда приходят в жизнь, другой раз, когда из жизни уходят. У нас есть привычка омовения рук, а вы знаете, что у многих народов, тех же мусульман – это не привычка, а религиозная обязанность. То есть тоже некое соприкосновение с инобытием. Или ритуальное омовение перед молитвой. В той же индской цивилизации Мохенджо-Даро для этих целей предназначались огромные бассейны, которые до сих пор существуют в индуистских храмах. Их до сих пор можно видеть и в Камбоджи у древних индуистских храмов – например, в Ангкор-Вате. Поэтому традиция омовения как вхождения в инобытие, очищения инобытием, соприкосновения с инобытием – эта традиция очень распространена.

Собственно говоря, само слово «омовение («баптизма» по-гречески) это слово мы в христианской традиции переводим как «крещение». Когда мы читаем о крещении, читаем, например, о том, что все мы, крестившись во Христа Иисуса, в смерть его крестились – на самом деле слова в точном переводе с греческого звучат так: «Неужели не знаете, что все мы, омывшись во Христа Иисуса, в смерть Его омылись, мы погреблись с Ним омытием в смерть, дабы как Христос восстал из мертвых славой Отца, так и нам ходить в обновленной жизни». (Рим. 6:3,4).

На мой взгляд (хотя у этимологов есть иные объяснения) связь слова «креститься» со словом «крест», может быть объяснена тем, что в наивном русском раннем христианском народном богословии таинство крещения было связано визуально с надеванием на тебя крестильного креста. Тогда как на самом деле «крещение» – это именно омытие. И это тоже вхождение в Нун и выхождение из Нуна. Это удивительное представление о Нуне, из которого вышел человек и в который он должен войти вновь, прямо соединено с сущностью наших представлений о бездне. Потому что бездна и вода в начале Книги Бытия, (по-еврейски, «техом и маим») – это же водная бездна. Мы видим первые слова Книги Бытия: «Вначале сотворил Бог небо и землю, земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездной, и Дух Ьожий носился над водами». Вот эта бездна и воды, «техом и маим», водная бездна – так Книга Бытия определяет Нун.

И последний очень важный момент – категория небесной тверди. Для Нуна данное понятие означает отделенность. Ведь что такое твердь? На еврейском языке слово «твердь» означает то, что простерто. На русском языке, простертая твердь – это то, что отделяет божественное инобытие от нашего бытия. В зороастризме она обозначалась кремневой скорлупой яйца, в котором находится мир. Наш мир как бы со всех сторон заключен в некую твердь, вокруг которой бесконечное божественное бытие. Мы все пришли из того бесконечного божественного бытия в этот мир, и наша задача выйти из этого мира в то самое бесконечное божественное бытие. Но это удастся не всем, а тем, кто, как мы видели, не творил зла, не был с преступными силами – это представление в Египте было очень прочным. В следующих лекциях мы сделаем первый шаг к пониманию того, как достичь этого выхода в инобытие. Но чтобы понять, как достичь выхода, надо сначала увидеть, каков вход – об этом далее и пойдет речь.