1. Борьба Баала и Йамму

На прошлой лекции мы говорили о религиях Ханаана и Финикии, об их видении Бога, и сегодня мы продолжим этот разговор. Мы уже выяснили самую главную, ключевую вещь. Несмотря на то, что текстов II тысячелетия до Рождества Христова немного, они фрагментированы, и многое в них неясно, тем не менее, из них понятно то, что Баал узурпировал власть Эля и стал новым правителем. Подобная картина ясно присутствует и в греческой религиозной традиции со сменой поколений богов.

Как вы помните, в Древнем Шумере этой борьбы поколений богов не было. Если она появилась в Вавилоне, в аккадский период (в «Энума Элиш» она уже представлена), то в Ханаане она доведена до крайних, очень похожих на греческие, форм борьбы. Именно Баала царь Азитавадда именует Баал-Шаменом, «Богом, Творцом мира и вечным солнцем». Значит, Эля уже не считают творцом мира, он отодвинут от мироздания. Один Бог — это Бог в себе, а другой – Бог-творец мира. Эта традиция потом была очень и очень развита. В гностике есть Демиург – и Бог в себе; в каббале это Энсоф – и Бог, проявляющийся в Сефирот. То есть это традиция распространенная, и в ней очень важен, хотя и плохо сохранившийся, но дошедший до нас из Угарита текст, который называется «Борьба Балу и Йамму за царскую власть».

Я хочу напомнить вам перед тем, как буду его читать, что для Финикии первой половины I тысячелетия до Р.Х., было ясно, что это некий реванш. Потому что – кому поклонялись евреи? Они поклонялись Богу, Эль, Элахим, а не Баалу. Баал, наоборот, был негативным аспектом веры, почитание его было запрещено. Вы помните известное ветхозаветное описание того, как Илия посрамил жрецов вааловых и сидонскую царицу Иезавель, супругу израильского царя Ахаза. Илия – священник, совершитель жертвоприношения Элю, Богу Небесному, а против него выступали «студные жрецы Вааловы», как их называют в славянском тексте, то есть, «постыдные жрецы Ваала». Илия, как вы помните, посрамил жрецов Ваала и убил их в священном порыве. Таким образом столкнулись два разных мировидения – то мировидение, в котором Эль отправлен в ссылку к истокам вод, а то и оскоплён, и то, в котором Эль является единственным истинным Богом, а Баал – узурпатором, жрецов которого жестоко наказывают. Этот известный эпизод ветхозаветной истории приобретает в свете религии Ханаана иной смысл, смысл борьбы между сторонниками Эля и сторонниками Баала. И здесь для нас текст «Борьба Балу и Йамму за царскую власть», очень важен.

Одним из первых исследовал и перевёл эти таблички Джон Грэй, опубликовав перевод в своей книге «Наследие Ханаана». Он говорит, что эта повесть – аналог истории борьбы Энлиля и Тиамат. Действительно, казалось бы, это напрашивается, ведь Йамму — это море, это владыка вод, князь вод, но на самом деле всё не так просто. Мы сейчас увидим, что материал тут располагается по-другому. Во-первых, текст начинается с того, что Эль говорит Йамму, который тоже его сын, как и Баал, морю, или, если угодно, первозданному океану:

«Теперь он (Баал) презрел Меня. Изгони его с кресла царского его, с престола, с трона властительского его!..»
[Здесь и далее цит. по: Поэма о борьбе силача Балу и Йамму // И.Ш. Шифман. О Ба'лу. Угаритские поэтические повествования. – М.: Восточная литература, 1999. С.461-473]

К сожалению, дальше сохранились только кусочки текста, но в них говорится, что кого-то, возможно, Илу, Баал привязал между скалами и обнажил его чресла. То есть, осрамил, а то и оскопил. После этого Йамму отправляет посланцев в собрание богов на гору Лиллу и требует, чтобы ему выдали Баала. И боги испугались посланцев. Эти строки в табличке хорошо сохранились:

«Едва боги увидели их, увидели посланцев Йамму, полчище судии Речного, склонили боги головы свои на колена свои и к тронам властительским своим…» [2.21-24]

Обратите внимание, что Йамму именуют Речным Судьёй, или Водным Судьёй, но не царём. Судья, который различает ложь и правду – это более архаичный образ властителя, чем царь. Если угодно, царская власть замещает власть судейскую – и в Библии так же. И боги испугались.

«…Силач Баалу… власть твоя, владычество твое на голову твою! Я прогоню тебя. Судия Речной да разобьет плечи твои, да разобьет голову твою. Астарта, слава Баалу – имя твоё (действительно, его переводят как «слава Баала», «образ Баала», это дочь Эля, которая была его супругой, а стала супругой Баала)! Вниз да падешь ты с вершины лет твоих…».

Не совсем ясно, кто именно это говорит – Эль или посланцы Йамму; важно то, что конфликт налицо. Баалу разгневан тем, что его хотят выдать Йамму, и хочет убить этих посланцев, но его жёны, Анат и Астарта, его удерживают. И Астарта при этом причитает:

«…Славу забрал у меня Бык, Илу, Отец мой! Нет дома у меня как у богов, и подворья, как у сынов Святого. Одиноко я схожу в обитель мучений, омывают меня Пригожие в доме Йамму, во дворце Судии Речного…».

Она сходит во дворец Йамму и, судя по всему, там происходит некая битва. В тексте мы видим, что сначала Астарта вместе с Баалом борются с этим Йамму, и далеко не сразу, но побеждают. Вообще, эта схватка идёт очень драматично. Баал говорит:

«У Йамму покой да я уничтожу. У Йамму грудь Судьи Речного окрашена кровью, там мечи. Преломлю я оружие в доме. На землю падет угнетающий меня и во прах - притесняющий меня…».

То есть, как это обычно и бывает перед битвой, герои похваляются друг перед другом и объявляют, что ставят своей целью друг друга убить.

«…Изо рта его слово да вышло, из уст его речение его. И издал вопль, забрался под трон вельможный Йамму. И сказал Пригожий и Мудрый (видимо, один из помощников Баала): - Не говорил ли я тебе, о вельможный Баалу, не говорил ли я, о скачущий на облаке (эпитет Баала), вот, врага твоего, Баалу, вот, врага твоего уничтожь. Вот, погуби соперника твоего. Возьми царство вечное твоё, власть, что из поколения в поколение твои. Пригожий две палицы выстругал и нарек имена их: имя твое Изгоняющая — Изгоняющая, изгони Йамму. Изгони Йамму с кресла его. Устремись из рук Баалу как орел из пальцев его, порази плечи вельможного Йамму меж рук Судьи Речного. - Устремилась палица из рук Баалу, как орел. Поразила плечи вельможного Йамму. Силен Йамму — он не сражен. Не подернулось лицо его. Не надломилось тело его».

То есть, хотя палица и ударила Йамму, его не удалось изгнать. И тогда в ход пускают вторую палицу, которая именуется Прогоняющая. И вторая палица поразила Йамму.

«Склонился Йамму, упал на землю, подернулось лицо его и надломилось тело его. Одолел Баалу и развеял Йамму, уничтожил Судью Речного. По имени яростно покликала его Астарта: – Рассей, силач Баалу, рассей его, о, скачущий на облаке, ибо пленник наш – вельможный Йамму. Ибо пленник наш – Судья Речной. И вышел Баалу, рассеял его силач Баалу. Йамму пусть умрет, Баалу пусть царствует, летает на облаках, пусть правит. И пусть умрет Йамму. – Пусть правит, сказала Астарта».

Есть ещё и другие фрагменты, но этот – наиболее ясно читаемый. Из него совершенно очевидно, что происходит конфликт, и в этом конфликте Баал и Астарта побеждают Йамму, убивают его и рассеивают. Это может быть, действительно, намёк на Тиамат, из которой создали мир. Мы видим, что этот мир становится в конфликте, так же, как в «Энума Элиш». Вы помните, что в «Энума Элиш» Тиамат посылает в бой Кингу, и в итоге и Кингу, и Тиамат убивают. Полной аналогии здесь нет, но конфликт очевиден.

Творится ли мир таким образом, или же не творится, а только уничтожается водный хаос Йамму – этого мы не знаем. Но, безусловно, Элю, верховному Богу, всеотцу, отцу богов, ближе Йамму, чем Баал. Это первое, что мы можем сказать. В ветхозаветных текстах можно встретить огромное количество намёков на конфликт Баала и Йамму. Мы их долго не понимали, но, когда получили угаритские тексты, стало ясно: то, что мы читали как эпитеты, как имена нарицательные, на самом деле – воспоминания об этом конфликте. Но я напомню, что в Библии, напротив, Эль побеждает Баала.

С другой стороны, отзвуком этих угаритских сказаний, странным воспоминанием, которое явно относится к Баалу и Йамму, является аггадический текст Бава Батра 74b, то есть текст уже послехрамового иудаизма: «Когда пожелал Святой – благословен Он! – сотворить вселенную, Он сказал князю моря (сер шел им или зебел им, аналогичное зебел баба, «господин преследования», «господин моря»; слова им и Йамму, по сути говоря, означают одно и то же – «море»): открой рот свой и проглоти все воды, которые во вселенной. Сказал он (князь вод) пред лицом Его: Владыка вселенной, довольно, что я буду стоять спокойно. Тут же Он (Всевышний) ударил его и убил его».

2. Баал побеждающий смерть

На прошлой лекции я уже говорил вам о тайне окна, о том, что когда у Йамму просили победить Баала, Эль первым делом повелел, чтобы некие мудрые построили Йамму дом. А потом такой же дом эти мудрые, которые оказались на стороне Баала, строят для него. И там есть такой разговор: «Cделать тебе окно в этом доме или нет?», а Баал отвечает: «Нет-нет, окна делать не надо». Но потом, через некоторое время, соглашается. Этот момент не совсем ясен, тем не менее, определенный смысл тут присутствует. Дело в том, в Библии окно – это образ того отверстия, через которое может войти смерть. И сейчас я прочту такие строки из Библии, это девятая глава пророка Иеремии:

«Смерть входит в наши окна, вторгается в чертоги наши, чтобы истребить детей с улицы, юношей с площадей. Скажи: так говорит Господь: и будут повержены трупы людей, как навоз на поле и как снопы позади жнеца, и некому будет собрать их». [Иер.9:21-22]

То есть, смерть имеет такое ужасное свойство. И поэтому Баал, пока смерть не повержена, боится делать окно, но он собирается победить смерть. Смерть — Муту, Мут, она тоже мужского рода. Интересно, что смерть – мужского рода, а солнце, которое сейчас нам понадобится, Шапашу, женского. Шапашу, понятно, это Шамаш, который относится к мужскому роду и у евреев, и в Вавилонии.

И Муту восстаёт на бой с Баалом, и даже его побеждает. Вы помните, что во время совершения священного брака Муту убивает Баала – я рассказывал об этом на прошлой лекции. Но Солнце, Шапашу, призывает Муту покориться Баалу. И дальше происходит весьма интересная вещь: если борьба с Йамму, безусловно, заканчивается его уничтожением и гибелью, то с Муту дело обстоит иначе.

«Сверху Шапашу воззвала к Муту: «Послушай-ка, о сын Илу, Муту! (то есть Муту – тоже сын Илу) Как ты сражаешься с силачом Баалу? Пусть не услышит тебя Бык, Илу, отец твой! Пусть вырвет подпоры жилища твоего! Пусть опрокинет трон царский твой! Пусть сломает жезл судейский твой!..»
[Здесь и далее цит. по: Поэма о борьбе силача Балу и Муту // И.Ш. Шифман. О Ба'лу. Угаритские поэтические повествования. – М.: Восточная литература, 1999. С.143-156]

То есть Шапашу говорит Муту: «пусть Илу тебе не будет помогать и пусть ты потерпишь поражение. Ты, Муту, должен потерпеть поражение, ты не можешь победить Баалу».

«…Испугался сын Илу Муту, убоялся любимец Илу, витязь, возопил Муту голосом своим, покорился силачу Баалу. Усадил его на трон царский его, на престол властительский его...»

Как мы видим, Муту, сын Илу, испугался и не стал вступать с Баалом в последнюю битву. Хотя он вроде бы и убил его, но испугался с ним воевать до конца. Смерть сама возвела Баала на трон. И дальше говорится:

«…И да будешь ты есть хлеб возношения! Да будешь ты пить вино свежее! Шапашу рапаиты (блаженные умершие, в Библии это рефаимы) на месте твоем, Шапашу на месте твоем! Боги – прибежище твое! Муту – прибежище твое! Пригожий – товарищ твой, и Мудрый – друг твой! В день, когда пожелаешь, пусть да руку протянет Пригожий да Мудрый». [6:48-50]

«Сын Илу, Муту, радуется, и любимец Илу, Витязь, оплакиванию могучего и погребению владыки».

Из этих фрагментарно дошедших до нас текстов мы видим, что смерть радуется погребению Баала, поскольку сама же его восстанавливает и возводит его на престол. В этом смысле Баал действительно является богом, которого убивают, и который возрождается. И в этом ключ: повсюду в Ханаане почитают того, кто умер и воскрес. Это может быть Думузи, в Вавилонском варианте – Таммуз, это может быть Баал, Господь, но на самом деле это тот же Таммуз. То есть, конфликт совершенно ясно виден.

И все это происходит против воли Эля: Эль не хочет этого, а Баал воскресает, побеждает смерть – смерть его боится – и возводит его на престол. Баал побеждает, но не уничтожает смерть. Интересно, что хаос Баал уничтожает, а смерть – нет. Хаос, Йимму Баал рассекает на части, рассеивает, а смерть просто покоряется – и остаётся. Но теперь смерть уже как бы не страшна. Эта смерть может быть побеждена жизнью – и побеждается вновь и вновь. Прямо как у Осии: «Смерть, где твое жало? Ад, где твоя победа?». То есть, смерть вступает в союз с Баалу. Вот такой интересный образ.

3. Почитание Астарты в Ханаане и Финикии

И теперь мы переходим ко второму, тоже очень важному образу, а позже вернемся ещё к Баалу под разными его именами. Этот образ – Астарта-Атират. Об Астарте мы много говорили в лекциях по Месопотамии, и ничего этого повторять не будем. Мы будем говорить именно об особенностях почитания Астарты в Ханаане и Финикии и об особенностях понимания её образа.

Во-первых, надо сказать, что у нас есть два образа, две супруги Илу и Баала — Анат и Астарта. Что касается Анат, то это аспект матери богов. Она как супруга Илу порождает всех богов, она – мать богов, мы сейчас это увидим. Но это - то же самое лицо, что и Астарта. Только это Астарта в её другой форме, я не использую слово «ипостась», оно здесь будет некстати. Анат-Атират именуют Илит, «богиня»; она – Кинит-Илим, «та, кто родила богов», в Библе ей молились как Баалат Баал, то есть, «жене Баала».

А Астарту именовали Ахет, «сестра», Бетлит, «девственница», Рихми, «жалостливая», «участливая». Они обе и дочери, и супруги Эля, и одновременно – матери богов. В надписи сидонского царя Эшмуназара V века Астарта названа «именем Баала», в Карфагене Тинит — «лик Баала». И имя, и лик – это проявления божественной силы. Карфагенские имена женщин: Пене-Баал — «лик Баала», Шем-Баал — «имя Баала», Цалам-Баал — «лик Баала». Это последнее имя, кстати говоря, стало именем героини и названием романа Гюстава Флобера - Саламбо.

Астарта – не какое-то независимое божество. Астарта-Анат – это энергия, проявление, явление вовне Баала, и люди Ханаана это отлично понимали. Баал являет себя в мир своим женским обликом Анат-Астарты. Илу – в первую очередь являет себя через Анат, Баал – в первую очередь через Астарту. Но это одна и та же энергия, которую, оскопив, или хотя бы прогнав Ила в отдалённые места, Баал забирает себе. То есть, если в Месопотамии Инанна - Иштар имеет самостоятельное значение, и, что важно, благодаря ей происходит обоженье человека через брачный союз, союз мужчины и женщины, Инанны и Думузи, то в Финикии мы видим иное. Женский образ – это только энергия, через которую человек восходит к Богу, сотворившему мир и управляющему миром, и отстранившему предвечного Бога от власти над миром.

В Израиле считали, что это - величайшее заблуждение, величайшее нечестие – так представлять себе Бога. По сути говоря, иконография этой Великой Богини, назовем её Сирийской Богиней, не менялась на протяжении тысячелетий. Мы усматриваем её прообразы еще в Чатал Хююке, еще в неолите, в Анатолии VI тысячелетия до Р. Х. Это знают ученые. В.Роске пишет: «В городах центральной Анатолии… молитва богине, которая типически изображалась на троне, фланкированном львами или леопардами, может быть прослежена в глубину времен вплоть до неолита». [W.Roscoe. Priests of the Goddess: Gender Transgression in Ancient Religion // History of Religions Vol. 35, No. 3 (Feb., 1996), P. 198].

И действительно, в Чатал Хююке есть изображение такой богини. Но в Финикии, где скрещиваются многие религиозные традиции, множество языков и культур, это супруга Баала. Египтяне её почитают как Хатхор, в Месопотамии, как Иштар - Инанну, в Греции – как Афродиту, Геру и Кибелу.

4. Образ богини в «Метаморфозах» Апулея

К Сирийской Богине в окружающем Ханаан мире было двойственное отношение. Почитание соединялось с отвращением - и не только со стороны христиан или евреев. В «Метаморфозах» Апулея, как вы помните, весьма превозносится Исида, она же – Хатхор, она же – мать Гора. И говорится, что главный герой, Луций, вернул себе человеческий образ и очистился от скверны благодаря тому, что решил стать жрецом Исиды. «Метаморфозы» кончаются панегириком Исиде. В «Метаморфозах» говорится и о Сирийской Богине, и эти два образа жестко противопоставляются.

Я подчеркиваю, что Апулей - благочестивый и мудрый римлянин. Следует прочесть восьмую книгу «Метаморфоз» (обычно этот роман называют «Золотой Осёл»), разделы 26-28.

Осел, а точнее – Луций, ставший ослом за своё нечестие, был куплен жрецами Сирийской Богини. И эти жрецы оказались очень странными существами, не мужчинами и не женщинами. Это люди, которые сами себя оскопили, они - флагелланты, то есть, они избивают сами себя, режут себя бритвами, хлещут себя специальными плетьми, в которые вплетены косточки жертвенных животных - овец и коз. И которые при этом предаются неуёмному, совершенно отвратительному и разнообразному разврату, безмерно похотливы, алчны и, в сущности, обманывают людей:

«Новый мой владелец, получив нового слугу, повел меня к своему дому и, едва ступил на порог, закричал:

– Девушки, вот я вам с рынка хорошенького раба привел!

А девушки эти оказались толпой развратников, которые сейчас же возликовали нестройным хором ломающихся, хриплых, пискливых голосов, думая, что для их услуг действительно припасен какой-нибудь невольник; но, увидев, что не дева подменена ланью, а мужчина – ослом, они сморщили носы и стали по-всякому издеваться над своим наставником, говоря, что не раба он купил, а мужа – для себя, конечно.

– Смотри только, – твердили, – не слопай один такого восхитительного цыпленочка, дай и нам, твоим голубкам, иногда попользоваться.

Болтая между собою таким образом, они привязали меня к яслям возле дома. Был среди них какой-то юноша, достаточно плотного телосложения, искуснейший в игре на флейте, купленный ими на рабском рынке на те пожертвования, что они собирали, который, когда они носили по окрестностям статую богини, ходил вместе с ними, играя на трубе, а дома без разбора служил общим любовником. Как только он увидел меня в доме, охотно и щедро засыпал мне корма и весело проговорил:

– Наконец-то явился заместитель в несчастных моих трудах! Только живи подольше и угоди хозяевам, чтобы отдохнули уже уставшие мои бока.

Услышав такие слова, я призадумался об ожидающих меня новых невзгодах.

На следующий день, надев пестрые одежды и безобразно размалевав лицо краской грязно-бурого цвета, искусно подведя глаза, выступили они, украсившись женскими повязками и шафрановыми платьями из полотна и шелка; на некоторых были белые туники, поддерживаемые поясами, разрисованные узкими пурпурными полосками, напоминавшими маленькие копья в полете, ноги обуты в желтые туфли; а изображение богини, закутанное в шелковый покров, водрузили они на меня; сами же, обнажив руки до плеч, несли огромные мечи и секиры и прыгали с криками, возбуждаемые звуками флейты, в бешеном священном танце. Миновали они немало хижин и, наконец, достигли дома зажиточного хозяина; как только они вступили в него, сейчас же воздух огласился нестройными воплями, и они в исступлении принялись носиться, опустив голову, стремительными движениями поворачивая шею, так что свисающие волосы развевались, образуя круг; некоторые на бегу кусали свои плечи и, наконец, двусторонними ножами, которые при них были, руки себе начали полосовать. Один из них особенно старался: из глубины груди вырывалось у него прерывистое дыхание, и он изображал дикое исступление, словно на него снизошел дух Божий, как будто Божеское присутствие, вместо того чтобы совершенствовать человека, делает его немощным и больным.

Но смотри, какое вознаграждение заслужил он от небесного провидения! Притворно начал он громогласным вещанием поносить самого себя и обвинять в том, будто он каким-то образом преступил священные законы религии; потом кричит, что должен от собственных рук получить справедливое возмездие. Наконец схватывает бич – своего рода оружие этих полумужчин, одним им свойственное, – сплетенный из полосок лохматой шерсти с длинной бахромой и овечьими косточками различной формы на концах, и принимается наносить себе узелками этими удары, защищенный от боли необычайным присутствием духа. Можно было видеть, как от порезов мечом и от ударов бичом земля увлажнилась нечистой кровью этих скопцов. Обстоятельство это возбудило во мне немалую тревогу; при виде такого количества крови, вытекавшей из многочисленных ран, подумал я: «А вдруг случится так, что желудок странствующей богини пожелает ослиной крови, как некоторые люди бывают охочи до ослиного молока?» Наконец, не то утомясь, не то удовлетворясь бичеванием, прекратили они кровопролитие и стали собирать и складывать за пазуху, где места было довольно, медные и даже серебряные деньги, которые наперебой протягивали им многочисленные жертвователи; кроме того, дали им бочку вина, молока, сыра, немного муки разных сортов, а некоторые подали и ячменя для носителя богини; все это они с жадностью забрали и, запихав в специально для подобной милостыни приготовленные мешки, взвалили мне на спину, так что, выступая под тяжестью двойной поклажи, был я одновременно и храмом и амбаром.

Таким образом, переходя с места на место, они обирали все окрестности. Придя, наконец, в какое-то селение, на радостях по случаю хорошей наживы решили они устроить веселое пиршество. Посредством ложного предсказания выманили они у какого-то крестьянина самого жирного барана, чтобы удовлетворить этой жертвой алчущую Сирийскую Богиню, и, приготовив все как следует к ужину, идут в баню; помывшись там, они приводят с собою как сотрапезника здоровенного мужика, щедро наделенного силой бедер и паха; не поспели они закусить кое-какими овощами, как, не выходя из-за стола, грязные эти скоты почувствовали бесстыдные позывы к крайним выражениям печально знаменитой похоти, окружили толпой парня, раздели, повалили навзничь и принялись осквернять гнусными своими губами. Не могли глаза мои выносить долго такого беззакония, и я попытался воскликнуть:

– На помощь, квириты!

Но никаких звуков и слогов у меня не вышло, кроме ясного, громкого, поистине ослиного «о». Раздалось же оно совершенно не ко времени, потому что из соседнего села прошлой ночью украли осленка, и несколько парней отправились его отыскивать, с необыкновенной тщательностью обшаривая каждый закуток; услышав мой рев в закрытом помещении и полагая, что в доме прячут похищенное у них животное, они, чтобы лично наложить руку на свою собственность, неожиданно всей гурьбой вваливаются в комнату, и очам их предстает гнусная пакость; тотчас они сзывают соседей и всем рассказывают про позорнейшее зрелище, поднимая на смех чистейшее целомудрие священнослужителей».

Когда читаешь этот фрагмент, «Метаморфоз», то видишь, что Апулей, специально противопоставляет Сирийскую Богиню и великую Исиду, показывая, что Сирийская Богиня — это очень плохо. Но у нас есть и другой текст. Тексты II тысячелетия фрагментированы, вы помните, тем не менее, из них понятно, что Астарта, супруга Баала, изображается постоянно жаждущей убийства, жаждущей крови. Однако, есть довольно подробный текст, который дошел до нас под именем Лукиана, он называется «О сирийской богине».

5. Лукиан «О сирийской богине»

Многие ученые считают, что автор – не тот Лукиан, который написал известные сатирические произведения. Повесть «О Сирийской Богине» очень серьёзна. Она описывает ритуалы и священнодействия, и автор утверждает, что сам был их участником. По поводу этой книги существует множество современных размышлений; достаточно сказать, что исследование этого маленького текста, который может уместиться на нескольких страницах, очень подробно комментировано. Его издало в виде книги издательство Лейден Брилл в серии «Сравнительное религиоведение». То есть это ключевой текст. И вот что пишет об этом празднике Астарты Лукиан – подчеркиваю, не противник, как Апулей, а, скорее, почитатель Сирийской Богини.

«На это празднество стекается множество народа из Сирии и соседних стран; каждый несёт с собою свои священные предметы, и каждый имеет отличительные значки, изготовленные для этого.

В установленные дни толпа собирается в святилище, чтобы присутствовать при оргиях: множество галлов и священнослужителей, которых я уже назвал, справляют оргии, причем режут себе руки и бьют друг друга по спинам. Находящиеся тут же многочисленные музыканты играют на флейтах, бьют в тимпаны и поют боговдохновенные священные песни. Всё это происходит вне храма, и никто из участников оргий в него не вступает».

[Лукиан. О сирийской богине, 49-53]

Перед нами открывается некая картина. Я вам скажу, о каком храме идёт речь, он сохранился очень неплохо, это знаменитый храмовый комплекс в Баальбеке, который греки ещё называли с эпохи эллинизма Гелиополем, городом Солнца. Эти храмы сохранились, слава Богу.

«В эти дни многие становятся галлами. В то время, как одни играют на флейтах и справляют оргии, на многих уже находит безумие, и, хотя пришли они сюда только как на зрелище, начинают делать следующее, расскажу и о том, что они делают: юноша, которому надлежит совершить это, с громким криком сбрасывает свои одежды, выходит на середину и выхватывает меч; мечи эти постоянно находятся там, как я думаю, для этих целей. Оскопив себя мечом, юноша носится по всему городу, держа в руках то, что он отсек. И в какой бы дом он ни забросил это, оттуда он получает женские одежды и украшения. Вот всё, что совершается во время оскопления».

Те люди, о которых пишет Апулей, тоже ходят в женских одеждах, то есть, это и не мужчины, и не женщины.

«Галлов хоронят не как обыкновенных людей (Это важно, обратим на это внимание). Если умирает галл, товарищи его относят за город. Положив его там вместе с носилками, на которых его принесли, они бросают на него камни, после чего возвращаются назад».

Забрасывание камнями здесь выступает не как наказание, а как средство не предавать его земле. Он как бы не умирает, он как бы по ту сторону смерти. Потому что умирают мужчины и женщины, те, кто может продолжать род. А существо, не имеющее пола и не могущее продолжить род, и умереть не может. Смерть для него – нонсенс, и поэтому его так странно хоронят.

«От посещения храма они (те, кто его хоронил) воздерживаются в течение семи дней; если бы они пришли в храм до установленного срока, то совершили бы бесчестие.

При подобных обстоятельствах они руководствуются следующими правилами: если кто-либо из галлов видел покойника, он не должен входить в этот день в святилище; на следующий день он может вернуться туда, но лишь после очищения».

Вот, собственно говоря, таково описание, если угодно, сторонника всего этого дела. Оно, скажем прямо, довольно жуткое, но это описание, корреспондирует Апулею, и у нас нет основания считать, что это выдумка или напраслина.

Перед этим Лукиан описывает одну историю. История эта хрестоматийная, она пересказывалась тысячу раз, её впоследствии очень любили рассказывать персы. Она даже была любимой историей у Гёте в «Годах учения Вильгельма Мейстера». Перед холстом, на котором был написан этот сюжет, мальчик, будущий главный герой книги, а, наверное, и сам автор, проводил часы. Действующие лица этой истории – ассирийский царь и его молодая жена Стратоника. Стратоника — на греческом легко понятное слово - «победительница войск». Но на самом деле все по-другому: это грецизированное ханаанское слово Астарта-ниику. Астарта-ниику – это образ проявления, если угодно, человеческое воплощение Астарты. Вот кто такая Стратоника.

В Стратонику влюбляется сын ассирийского царя – по всей видимости, от первого брака. Влюбляется, но, естественно, это жена отца, поэтому он не смеет раскрыть свои чувства и болеет, и совсем захирел. Отец пытается своего сына и наследника вылечить, но врачи ничего не могут сделать. И тогда придворному врачу приходит в голову мысль – а не любовь ли это? Потому что никаких видимых симптомов какой-то тяжелой болезни у пациента нет, а болезненные проявления очевидны. И он велит всем женщинам в доме, которых мог бы видеть царевич, в том числе и собственную жену, пройти перед этим юношей, который лежит на кровати. А сам положил руку на его лоб и на его сердце. И в тот момент, когда мимо него прошла Стратоника, у него выступил пот на лбу и учащённо забилось сердце. И всё стало понятно.

Но сказать царю такое врач боится. И он говорит ему совершенно иное: «Царь, я должен тебе сообщить, что узнал причину болезни твоего сына – это любовь». «О, – говорит царь, – скажи мне, кто же его возлюбленная, и я решу эту проблему». «Мне стыдно сказать, но это моя жена» – отвечает врач. «Ну, – говорит царь, – ради наследника престола, ради будущего ассирийского царства, пожертвуй своей женой, отдай её мальчику, если он её так полюбил. Мы тебе найдём ещё лучше». И тут врач признается: «Царь, ради славы ассирийского царства я готов на это пойти. Но беда в том, что на самом деле это не моя жена, а твоя. Я специально тебе так сказал, чтобы посмотреть, какой будет твоя реакция. В твою жену, в свою мачеху, влюбился твой сын. И из-за неё он чахнет». Царь, поговорив с сыном, выяснил, что это правда. И он оказался достойным царём, хотя ситуация, как вы понимаете, была двусмысленная. Он отдал и жену, и престол своему сыну, а сам удалился в Вавилон и стал там одним из жрецов Мардука. Такова первая часть этой истории.

Но на этом она не заканчивается. Стратоника, видимо, дала какой-то обет Астарте, но не исполнила его. Непонятно, с чем был связан этот обет, но Астарта за его неисполнение наслала на неё тяжкую болезнь. И теперь уже бедная Стратоника близка к смерти. И она узнаёт, что единственный способ избавиться от этой болезни — построить в Гелиополе храм Астарты. А греки называли его храмом Геры, жены Зевса. И Стратоника говорит своему новому, молодому мужу, что «я должна отправиться туда и построить этот храм, иначе я умру». И он отвечает: «я тебя отпущу, но с тобой, помимо строителей, поедет как помощник мой близкий друг Комбаб. А Комбаб – молодой красивый мужчина, который ясно понимает, что долгое пребывание с, по всей видимости, любвеобильной Стратоникой кончится для него очень печально. Сначала он уговаривает царя его не посылать — но всё бесполезно. И он решается сделать страшную вещь: он сам себя оскопляет. И свои половые органы кладет в мёд, в бальзам, чтобы они не разложились. И прячет их в ларец, запечатывает печатями и отдает царю со словами: «Это мое главное сокровище, оно запечатано в ларце. Ты ни в коем случае на него не смотри, но храни его у себя. Только на этом условии я согласен ехать». Царь принял на хранение «сокровище».

Они едут, храм строится, конечно же, Стратоника влюбляется в Комбаба. Сначала это робкое чувство, потом оно уже явное, Лукиан всё это рассказывает на греческий манер, как роман, а потом уже Стратоника, напившись вина, бросается на колени перед Комбабом и объясняется ему в любви. Но тут Комбаб говорит: «слушай, я рад быть тебе полезным, но увы — у меня ничего нет для любви. И тогда, естественно, она огорчена, но теплые, очень горячие дружеские чувства между ними сохраняются. А «добрые» соглядатаи, вельможи, которые присутствовали при них, они заметили их чувства, все поняли, но не до конца, что естественно. И сообщили царю, что его жена спит с его доверенным лицом, и все это видели.

Естественно, царь отзывает Комбаба, говорит ему «казнить тебя, помиловать нельзя». И когда его уже ведут на казнь, он обращается к царю: «Царь, я знаю, что ты меня хочешь казнить, чтобы завладеть моим сокровищем, которое я тебе дал». «Да, ничего подобного - говорит царь. - Я тебе сейчас отдам твоё сокровище — иди вместе с ним на казнь, мне оно совершенно не нужно!». И выносят ему этот ковчежец. И тогда при всем народе, который уже ждет казни, Комбаб его открывает, достает из него, понятно, что. И говорит: «Царь, посмотри, у меня этого нет, а вот здесь есть, я вручил это тебе ещё до моего отъезда. Я тебя предупреждал».

Царь, конечно же, потрясенный, обнимает Комбаба, говорит ему: «ты мой единственный и верный друг, ты мне брат». Любовь и доверие между ними восстанавливается. Что произошло после этого с бедной Стратоникой, предание не сообщает. Видимо, ничего хорошего. А Комбаба посылают всё-таки достроить, возвести этот храм Астарте, если уж начали.

И дальше Лукиан пишет: «Эта неожиданность (то, что у Комбаба не оказалось этой естественной части) успокоила страсть Стратоники, но любовь свою она не могла забыть, проводя целые дни с Комбабом. Она утешала этим своё безнадежное чувство. Подобную же любовь и теперь еще можно встретить в Гелиополе. Женщины страстно влюбляются в галлов, которые в свою очередь безумно к ним стремятся. Такая любовь не вызывает ничьей ревности и почитается даже священною».

Такой вот странный рассказ. Я думаю что это фрагмент какого-то недошедшего до нас мифического предания II или III тысячелетия до Рождества Христова, которое еще предстоит кому-то проанализировать в деталях. Но в целом ситуация совершенно ясна – обычай такой был, и он был распространен.

У Лукиана в повести «О Сирийской Богине» есть ещё одна интересная деталь: в этом храме были поставлены два огромных фалла, каменных изваяния в виде мужского полового органа, с надписью «Я, Дионис, посвятил эти фаллы Гере, своей мачехе». А Дионис, как вы понимаете, это умерший и воскресший бог, победитель смерти. То есть это аналог Баала и тех его проявлений, которые умирают и побеждают смерть.

Если вспомнить, что Стратоника – тоже мачеха, то становится понятно, что Дионис, Комбаб и Баал — одно и то же лицо относительно формы гибели и воскресения. То, что произошло с Думузи, то, что описано в древних повествованиях как смерть от жестоких демонов, которые поймали его и убили, переосмысляется, а может быть, раскрывается таинством. Мы не знаем, когда появилось это добровольное оскопление, скорее всего, это добавка Ханаана, ничего подобного в Месопотамии нет. Хотя намеки на это имеются. Есть определенные элементы таинства Думузи, где в ритуале говорится о чем-то похожем. По крайней мере, некоторые месопотамские тексты можно так интерпретировать.

В тексте Лукиана говорится, что фаллы, установленные том в храме, имеют в высоту 30 сажен, а сажень – это 2 метра 15 сантиметров. То есть это гигантские, почти семидесятиметровые фаллы. Что маловероятно – наверняка единицы длины тут нами неправильно понимаются. В любом случае, на них влезает человек, как на столб, и молится. Причем молится в течение недели. И в тексте подробно описывается, как он влезает по этому фаллическому столбу. И семь дней пребывает на его вершине, в то время как ему туда подают воду и пищу. Но он боится спать, потому что, если уснуть, он свалится и разобьётся на смерть. И поэтому семь дней он бодрствует и молится за всю Сирию – так там сказано.

Интересно, что столпостояния, христианские уже молитвы на столпах, —пришли из Сириии. Эта традиция появилась в сирийских монастырях. И у неё вот такая предыстория, казалось бы, совершенно нравственно ей не соответствующая, тем не менее, это безусловный факт. В чём здесь смысл? Столб – это образ той самой великой жертвы. Дионис, он же Баал, говорит: «Я принес эту жертву своей матери, и поэтому на ней, как на столпе, осуществляется молитва за всю Сирию, за жизнь народа».

Мы видим порочное, больное представление о том, что добровольное лишение себя возможности продолжать род даёт бессмертие. Продолжение рода естественным образом даёт родовое бессмертие в детях, во внуках. А самооскопление будто бы дает индивидуальное бессмертие. Опять же, на это есть много аллюзий даже в Евангелии, когда, например, Иисус говорит: «есть скопцы, которые от чрева матери родились так; и есть скопцы, которые оскоплены людьми; и есть скопцы, которые оскопили самих себя для Царства Небесного» [Мф 19:12].

Традиционное понимание тут таково, что «третьи» воздерживаются от брака, и в этом смысле делают себя скопцами. Но, как вы знаете, что есть немало сект, в частности, русская секта скопцов, которые понимают это буквально. И всё это связано с оргиями, связано с вещами весьма несимпатичными. И мне кажется, что это - продолжение той Сирийской традиции. Вы помните, что дьявол – обезьяна Бога. И вроде бы это очень похожее на добровольное безбрачие явление, но с таким извращенным элементом, что не открывает, а закрывает врата в Царствие Божие. А открывает врата самым низменным человеческим инстинктам, которые человек, выросший в религиозной культуре, себе не позволяет.

В данном случае нам не обязательно говорить только о христианах, Апулей – представитель греко-римского религиозного мира, но он крайне это осуждает. Есть точка зрения, что Лукиан в такой благочестивой форме написал пародию на объективный факт. И именно об этих объективных фактах мы сейчас и поговорим.

На самом деле здесь воспроизводится модель, уже известная нам по Месопотамии, по двойному браку Инанны. Инанна и жена Ана, владыки неба, и она же – жена Думузи, и тем самым осуществляется обожение. Но если при этом конфликта Ану и Думузи в Месопотамии нет, то в Ханаане конфликт Эля и Баала очевиден. И теперь посмотрим на почитание Баала в качестве именно умершего и победившего смерть Бога. Посмотрим и в предании, и религиозной практике, и в ритуале.

6. Эшмун

Первое имя, которым именуется Баал как умерший бог, это Эшмун, и означает оно просто «имя». Шем, шемен в западносемитских языках, в том числе и на еврейском, это «имя». Его символ – змей на шесте, тот самый медный змей, который был воздвигнут в пустыне для победы над смертью от змеиных укусов [Числа 21:9]. Очень возможно, что это образ Эшмуна. Его почитали в Сидоне, соединяли с Асклепием.

Вы помните, что Асклепий – это бог-целитель в Греции. А подземные боги, как правило, целители. Потому что во время болезни пред человеком открываются два пути – путь смерти и путь исцеления. И вот, древнее сознание считало, что оба этих пути в руках одного бога, который может дать исцеление, а может дать смерть. Во всяком случае, любое исцеление временно; рано или поздно человек умрёт. И поэтому он может дать и смерть как благой конец, или же исцеление и некоторое время жизни до благого конца. Кстати говоря, эта традиция двойного понимания исцеления – как смерти или как выздоровления, – она у восточных христиан сохранилась в таинстве елеосвящения или соборования. В отличие, скажем, от западной церкви, где соборование связано только с приготовлением к смерти, в церкви восточной оно совсем с этим не связано и сейчас у нас, как вы знаете, народ соборуется целыми храмами не для того, чтобы тут же умереть, а для того, чтобы, наоборот, выздороветь и жить.

Видимо, подобная традиция была очень широко распространена и на Переднем Востоке. Эшмун – покровитель умерших в том же Угарите, и его именуют Рапиу, «целитель». Он сохранился в именах поздних финикийских мелких божеств, эпитетах Баала, связанных с исцелением. Например, Шадрафа – «Целящий дух», Баал-Меррапе – «Господь-целитель». Филологи просматривают в них присутствие имени Эшмун. У Дамаския, уже христианского автора, это смертный сын финикийского бога Цадика, то есть «Благочестивого». Он преследовался Афродитой - Астартой, оскопил себя и умер, но был возрождён её жаром. Как вы понимаете, это та же самая история, что и со Стратоникой и Камбабом.

В договоре с Ассархадона с Сидоном от Эшмуна и Мелькарта, а о Мелькарте мы сейчас поговорим особо, зависит плодородие полей и продуктивность скота. Опять же, это совершенно естественно: то, что связано со смертью, связано и с плодородием. Поскольку плодородие – это хлеб и трава, которую ест скот. Это пища, которую нам подают мёртвые. Мёртвых хоронят в земле – и поэтому они дают нам пищу жизни. Это естественный цикл, который древние прекрасно понимали. В Библии эти боги именуются Баалим, ваалы – и они осуждаются. У пророка Осии есть такие слова об Иудее: «Накажу её за дни служения Ваалам, когда она кадила им и, украсив себя серьгами и ожерельями, ходила за любовниками своими, а Меня забывала, говорит Господь» [Ос. 2:13].

Речь здесь идёт о соединении, возможно, ритуальном, мистическом, с Баалом. Альтернатива очень ясна: «За Ваалами ходила, а Меня – Бога-Эля - забывала».

7. Культ Адониса

Более известен нам, благодаря античным авторам, культ Адониса. Слово Адонис кажется нам почти греческим благодаря окончанию, но на самом деле это ханаанское адони – Адонаи – «мой Господь». И Адонаи, «Господь», это обычное выражение в Библии, совершенно положительное, потому что это просто эпитет. Мой Бог – мой Господь. Культ Адониса был в Библе, у потока Апхака, близ Бейрута, тогдашнего Берита, в горах. Овидий в своих «Метаморфозах» подробно описал возникновение культа. И мы опять видим ту же историю, связанную с любовью и с оскоплением юноши. Послушаем этот текст, он красивый, и в нём самые отвратительные вещи очень красиво убраны. Речь в нём идет об охотнике, это как раз Адонис, но он не называется. Он называется юным сыном Кинира.

«Тут из берлоги как раз, обнаружив добычу по следу,
Вепря выгнали псы, и готового из лесу выйти
Зверя ударом косым уязвил сын юный Кинира.
Вепрь охотничий дрот с клыка стряхает кривого,
Красный от крови его...»

То есть, Адонис охотится на вепря. Собаки его выгоняют из лес, юноша кидает дротик, но неудачно – поражает вепря в морду, но не убивает - зверь стряхивает с себя этот дротик, и страшно зол. Животное доведено до невероятной свирепости.

«…Гонит свирепый кабан. И всадил целиком ему бивни
В пах и на желтый песок простёр обреченного смерти!..»
Как видите, бивни этот кабан всадил охотнику в пах, а не куда-либо ещё. Теперь же речь пойдет об Афродите, которую здесь именуют Киферея.

«С упряжью лёгкой меж тем, поднебесьем несясь, Киферея
Не долетела еще на крылах лебединых до Кипра,
Как услыхала вдали умиравшего стоны и белых
Птиц повернула назад. С высот увидала эфирных:
Он бездыханен лежит, простертый и окровавленный.
Спрянула и начала себе волосы рвать и одежду,
Не заслужившими мук руками в грудь ударяла,
Судьбам упреки глася…»

Обратите внимание, что самобичевание и растерзание своего тела здесь совершает Афродита, скорбя об Адонисе, который ей нравился, которого она любила.

«…Но не все подчиняется в мире
Вашим правам, — говорит, — останется памятник вечный
Слёз, Адонис, моих; твоей повторенье кончины
Изобразит, что ни год, мой плач над тобой неутешный (речь тут идет о ритуальном повторении гибели).
«Кровь же твоя обратится в цветок. Тебе, Персефона,
Не было ль тоже дано обратить в духовитую мяту
Женщины тело? А мне позавидуют, если героя,
Сына Кинирова, я превращу?" Так молвив, душистым
Нектаром кровь окропила его. Та, тронута влагой,
Вспенилась. Так на поверхности вод при дождливой погоде
Виден прозрачный пузырь. Не минуло полного часа, –
А уж из крови возник и цветок кровавого цвета.
Схожие с ними цветы у граната, которые зерна
В мягкой таят кожуре, цветет же короткое время,
Слабо держась на стебле, лепестки их алеют недолго,
Их отряхают легко названье им давшие ветры».
[Овидий. Метаморфозы. Х.710-739.]

Цветок красного цвета, который вырастает весной, напоминает кровь Адониса и быстро умирает. Если угодно, это тот же образ победы над смертью, хотя Овидий, конечно, уже многое забыл. В Карфагене храмы Адонису располагались рядом с храмами Мелькарта. В Финикии адони – только эпитет, но плач по Адонису известен и в Библе, и у Лукиана. У того же Лукиана в трактате «О Сирийской Богине» он связан именно с Библом. Библ вообще интересный город; как вы понимаете, он связан и с Осирисом. Ведь именно туда, в Библ, принесло гроб с телом Осириса, и в Библе из него выросло дерево. Это дерево, заключившее в себя как в ковчег, тело Осириса, было использовано как колонна во дворце библского царя. Это - египетское предание, изложенное Плутархом в трактате «Об Исиде и Осирисе». Но Библ присутствует и во многих древнеегипетских повестях, это очень известный город; это центр египетского влияния в Финикии.

И мы увидим сейчас нечто подобное, но сильно переосмысленное в рассказе Лукиана. Опять же, мы должны понять, что до конца интерпретация мифа невозможна. Вы уже видите мой метод – я стараюсь образовать некую сферу, наметить некоторые аспекты, которые дадут вам почувствовать суть. Но я её не назову вам в двух-трёх чётких образах, потому что это невозможно. Учёные часто пытаются мифы разложить как дважды два, но, в конечном счете, всегда получается глупость. Поэтому давайте почувствуем пределы мифа, картину мифа. Итак, вот что говорит Лукиан:

«Видел я в Библе великое святилище Афродиты библосской, в котором справляются оргии в честь Адониса…».

Оргии – не обязательно в нашем смысле. Оргиазм – это освобождение всех сил, всех энергий, но совсем не обязательно, что это происходит как в дионисийских оргиях. Это, возможно, и нечто более скромное, например, совместное пиршество, но возможно – и оргия в полном масштабе, об этом Лукиан нам не сообщает.

«…Я ознакомился и с ними. Говорят, что оргии эти установлены в честь Адониса, раненного в этой стране вепрем; в память об его страданиях местные жители ежегодно подвергают себя истязаниям, оплакивают Адониса и справляют оргии, а по всей стране распространяется великая печаль. Затем, когда прекращаются удары и перестают плачи (удары по себе хлыстами), приносят Адонису жертву, как умершему, и на следующий день рассказывают, что он жив и удалился на небо; в то же время они бреют себе головы, как египтяне, когда умирает Апис…».

Обратите внимание: умер – и удалился на небо. То есть он умер, он вошел в землю, и кровью его паха, его половых органов, обагрилась земля, но он взошел на небо.

«Если же какая-нибудь женщина не хочет остричь свои волосы, то её подвергают следующему наказанию. В течение одного дня она должна стоять на площади и продаваться (как проститутка); доступ на площадь открыт тогда только иностранцам. А плата, получаемая от них женщиною, приносится в дар Афродите».
[Лукиан. О Сирийской Богине. 6-7]

Думаю, что вы теперь уже ясно видите, что это – абсолютный аналог рассказа Геродота о том, что женщины раз в жизни должны принести себя в жертву Астарте таким образом. Это абсолютно то же самое: если ты не хочешь сбривать волосы — тогда отдавайся. А что такое сбривание волос? Это и есть жертва собой, отдание себя. Волосы человека – та часть его тела, которую можно отдать безболезненно, хотя, конечно, неприятно потом ходить лысой, обритой, тем не менее, это не так ужасно, как покончить жизнь самоубийством, совершить жертвоприношение себя. Это отдание той части себя, которая, слава Богу, восстанавливается, но, безусловно, это самопожертвование, это отдание части себя ради Адониса, который отдал себя, умер и воскрес. И все эти плачи по Адонису, конечно же, не воспоминания о нём, как и Пасха – не воспоминание о Христе. Это желание приобщиться к победе над смертью и, как пишет Лукиан, взойти на небо.

Вот такой обязательный ритуал. И только иностранцы, как в описании Геродота в Вавилоне, могут в этом участвовать. Кстати говоря, помните жёсткие слова апостола Павла о том, что «если жена не хочет покрываться, то пусть и стрижётся, а если жене стыдно быть остриженной или обритой, пусть покрывается»? [Кор. 11:6]

Бритая голова для женщины – бесчестие. Для христианского автора это древняя традиция его страны, Ханаана, но это и намёк на то, что бритьё женщинами голов, да и не только женщинами, это было принято и у мужчин, потом я вам об этом расскажу, это распространенный обычай частичного самопожертвования. Но продолжим чтение Лукиана.

«Некоторые из жителей Библа говорят, что египетский Осирис погребен у них и что оргии и траур совершаются не в честь Адониса, а в честь Осириса. Я расскажу, на каких основаниях они считают себя вправе утверждать это…»

Опять же, многого он не знает и о многом не рассказывает, видимо, из-за мистириальных обетов молчания. Но благодаря Плутарху мы знаем факты. А Лукиан рассказывает следующее:

«Каждый год из Египта в Библ прибывает голова, плывущая по морю в течение семи дней. Ветры сами направляют её в чудесном плавании. На своём пути она никогда не сворачивает в сторону, а приплывает прямо в Библ. Все это похоже на настоящее чудо. Это происходит каждый год; случилось и при мне, когда я был в Библе. Я сам видел эту библосскую голову…».
[Лукиан. О сирийской богине. 7]

Как видите, Адонис и Осирис – это контаминированные сущности. А Осирис, понятно, спаситель от смерти.

«В стране Библа есть еще и другое чудо — это река, текущая с Ливанских гор в море. Имя её — Адонис. Каждый год она меняет свой цвет, делаясь кровавой. Впадая в море, она окрашивает его на далекое пространство и тем указывает библосцам время великой печали. Рассказывают, что в эти дни на Ливане получает рану Адонис и что его кровь, стекая в реку, меняет её цвет. Отсюда река и получила своё имя. Так думает большинство (как видите, рациональные греки всё подвергают сомнению). Мне же один библосец указал на другую, по его мнению, истинную причину этого явления. «Чужестранец, — сказал он мне, — Адонис-река протекает по Ливану, почва которого имеет красноватый оттенок. Свирепые ветры, подымающиеся в эти дни, несут эту землю с большою примесью сурика в реку. Таким образом земля эта, а вовсе не кровь Адониса, на которую указывают, придает реке кровавый цвет». Вот что говорил мне библосец. Если это правда, то мне всё же кажется весьма чудесным возникновение подобного ветра в эти дни».
[Лукиан. О сирийской богине. 8]

В пунических могилах, то есть, в могилах Финикии, в особенности, Карфагена, и других колоний, найдена масса бритв – и у женщин, и у мужчин. Почему? Потому, что это знаки их священнодействия. Этими бритвами они обривали себе волосы и бороды, совершая обряд плача по Адонису. Не забудем, что Адонис – это, с одной стороны, Осирис, как говорят в Библе, а с другой стороны это Баал. А Баала связывают с убийцей Осириса, Сетом.

Но в Финикии не очень хорошо понимают тонкости египетской религии. И, опять же, вспомним, что Библия запрещает евреям брить свои головы. А назареи – это люди, которых никогда не касается бритва, которые никогда не стригут волос. То есть идея волос как жертвы весьма распространена. И при воскресении Адониса оргия – это искупление жизни миста. Адонис воскресает, восходит на небо, побеждает смерть, и люди, которые участвуют в его оргиях, скорбят, наносят себе раны, потом радуются вместе с ним, когда он побеждает смерть. Оргия означает и совместное вкушение пищи, вина, то, что почитатели Адониса могут быть вместе с Ним победителями смерти.

Анализируя таинства Адониса, Н. Роберстон пишет: «Мист приносил собственные жертвы и тем соединял себя с жертвой Адониса. Затем он участвовал в оплакивании Адониса и вместе с Богом спасался».
[N.Robertson. The Ritual Background of the Dying God in Cyprus and Syro-Palestine // Harvard Theological Review. 75. No3.1982. P.313-359]

Как приносится эта жертва, мы яснее видим из жертвоприношения, которое Лукиан относит к Гелиополю - Баальбеку. Я думаю, что тип жертвоприношения здесь тот же самый. Посмотрите:

«Я расскажу ещё о том, что делают посетители празднеств. Когда человек приходит в Гелиополь, он, прежде всего, бреет себе волосы и брови и, принося в жертву овцу, отделяет мясо и вкушает от него. Затем, разостлав на земле шкуру овцы, он становится на неё на колени и поднимает над своей головой ноги и голову овцы. В то же время он молится и просит богов милостиво принять его жертву, обещая в следующий раз принести большую. Сотворив обет, паломник кладет себе на голову венок, причём увенчивает также и всех тех, кто прибыл вместе с ним. С самого начала в дороге он пользуется для омовения и питья только холодной водою и спит всегда на земле, так как нечестиво для него спать на ложе прежде, чем он окончит своё паломничество и вернётся обратно домой».
[Лукиан. О сирийской богине. 55]

Ни тёплых ванн, которые так любят греки, ни вина. Как вы видите, это явная аскеза: ты, сохраняя пост, долго идёшь в храм, спишь на земле, пьёшь только холодную воду, не моешься приятной тёплой водой в банях. И каково жертвоприношение? Ты приносишь в жертву овцу, становишься на её шкуру, ешь её мясо, возносишь над собой её ноги и голову. Вспомните месопотамский образ, тоже жертвоприношение агнца, «твоя голова за мою голову, твоя грудь за мою грудь, твои плечи за мои плечи». Это то же самое – совершенно явная заместительная жертва. И он обещает принести больше. Но что же больше? Больше – это уже самопожертвование. Причем не игривое, не пожертвование волос: здесь он тоже бреет себе голову, брови, но это всё отрастет. А намного более страшное жертвоприношение.

Всё это делается для того, чтобы победить смерть. Мы видим те же месопотамские образы. Но что-то из того, что здесь происходит, уже не близко Месопотамии. На следующей лекции мы с вами будем говорить о культе Мелькарта, другом проявлении Баала. И вот здесь мы с вами узнаем основу и сущность ханаанского жертвоприношения.