1. Теология мифа о Минотавре

Дорогие друзья, прошлую лекцию мы с вами завершили рассказом о главной мифологеме Крита – предании о Европе, белом быке Зевса, Миносе, Радаманте и Минотавре. И сейчас нужно подвести этому итог.

Пасифая, как вы помните, является одновременно и супругой Миноса, земного царя, сына Зевса и Европы, и супругой Посейдона, поскольку она соединилась с белым быком Посейдона. Таким образом, Пасифая – посредница. Будучи женой Зевса, Небесного Бога, она получает через соединение с ним божественные качества; будучи в то же время и женой земного царя, она передаёт ему эти божественные качества. Речи о том, что при этом она передаёт и Богу человеческие качества в древности не возникало. Это идея будущего, христианского дискурса.

Нам нужно понимать, и я уже не раз об этом говорил, что священный брак – это отнюдь не только биологическое соитие бога и богини, или человека и богини, жрицы и царя. Речь здесь идёт о другом, хотя биология тут тоже присутствует, как необходимый, но недостаточный аспект. Когда мы внимательно вчитаемся в тексты, обрамляющие священный брак, а это и песнь шумерской жрицы-лукур царю Шу-Суэну, и библейская Песнь Песней, и ряд иных памятников, то мы видим, что главным их содержанием является не, так сказать, физиология секса, а любовь, которая сильнее смерти, всепожирающая любовь, страсть не животная, физиологическая, а страсть душевная, человеческая, не имеющая границ любовь. И именно эта любовь, а не физиология только делает двоих, мужчину и женщину, одной плотью. Эта страстная любовь наиболее близка к первообразу единения человека и Бога. И поскольку Бог есть Дух, понятно, что ни о какой физиологии у Него вообще речи быть не может, речь тут идёт только о духовном соединении.

А плотское соединение в священном браке, например, царя и жрицы, Соломона и Суламиты, это только материальный символ духовных реальностей, который постоянно присутствует в древней религиозной культуре, но одновременно он всегда и снимается: вспомним завершение V главы Послания к Эфесянам апостола Павла, где говорится о браке между мужчиной и женщиной, о том, каким должен быть брак. Но в конце сказано: «я же говорю о Христе и Церкви» [Еф.5:32], то есть, о тех сущностях, которые, безусловно, подвержены не физиологии, но духу, энергии любви. Поэтому половой акт – это, если угодно, ритуальное или символическое, физиологическое уподобление обожению. Но само действие священного брака уничтожает физиологию и переводит отношения в пневматику, в единство духа. Тем более при переходе от древних трёхчленных ритуальных практик священного брака к эпифанической символизации, половой акт становится не обязательным, факультативным.

Я напомню, что трёхчленная практика ритуального брака – это любовь бога и богини, любовь богини и человека, и обожение человека. Эта классическая трёхчленная схема, которую мы увидим и на Крите, снимается явлением божественной любви: Бог есть любовь в христианстве. Остается только энергия чувства, «бесстрастная страсть» человеческой души к её Создателю. И наоборот, половой акт, лишённый высоких любовных переживаний, существует лишь как магическая практика.

Вы помните, что священный брак постепенно вырождается даже в Месопотамии. У нас нет текстов, которые могли бы это подтвердить, но я думаю, что в минойской религии священный брак сохраняет древний передневосточный характер ритуального образа священной страсти обожения. Он не превращается в магический элемент, как в поздней Месопотамии или в некоторых тантрических практиках индуизма и буддизма.

Теперь мы вновь вернёмся к Минотавру, ведь этот образ также весьма существенный. Быко-человек, коим является Минотавр, нам с вами знаком, поскольку мы уже говорили о доисторических религиях, религиях неолита. Если вы помните, в Чатал-Хююке, в священных городах VI-V тысячелетий до Рождества Христова, одно из встречающихся изображений – это сцена рождения женщиной быко-человека или барано-человека, быкоголового или бараноголового человека. Причем там очень наглядно изображается, как из лона женщины выходит этот быко- или барано-человек.

Мы тогда говорили, что эти изображения – попытка отобразить обожение, где женщина – Великая Небесная Мать, которая умершего рождает уже Богом. Это древний неолитический, а может быть, даже и палеолитический образ. И Минотавр – это тот, кто сподобился обожения, это дитя, рождённое от священного брака, ведь он действительно рождён от священного брака Посейдона и Пасифаи, это - полубожественное-получеловеческое существо.

В классическую эпоху Зевс Крита очень сильно отличался от Зевса Эллады. Он именовался Зевс Лабрандский, то есть «Зевс Лабиринта». И по всей видимости, его образ соединялся как раз с Минотавром, который обитал в лабиринте и пожирал людей. И это говорит о том, что Минотавр, с одной стороны, – объект жертвы, то есть, ему приносят жертвы, а с другой стороны, он принимает в себя людей, давая им новое рождение, давая им новую жизнь. Потому что вкушение так же, как и брак, означает сущностное соединение двух субстанций в одно.

Вспомним классический образ Вишну, пожирающего миры в «Бхагавад-Гите» [глава 11]: там мы видим то же самое. Вишну пожирает их не потому, что очень голоден, или он – невероятный людоед, или мироед, а затем, чтобы все эти миры таким образом сподобились его божественности. Принимающая в свою утробу умерших Нут в Древнем Египте – образ того же плана. А второе имя Минотавра, Астерий, «Звёздный», совершенно, казалось бы, к этому чудищу не имеющее отношения и никак к нему не привязываемое, означает, что умершие, как звёзды, пребывают в нём, то есть, что они божественны. Звёзды – это образ умерших, пребывающих на небесах. Это знали в Древнем Египте, это прекрасно знали и на Крите, и в Индии, это универсальный символ. «Все души милых на высоких звёздах», так говорит в одном из своих стихотворений Анна Ахматова.

Я думаю, что убийство Минотавра афинским героем Тезеем – это поздний греческий элемент завершения мифа, который появился оттого, что миф должен быть завершён. Тезей, человеческий муж Ариадны, должен убить это чудище, которое должно было убить его. Но я думаю, что в древней мифологеме всё было иначе, и сейчас мы об этом поговорим.

Ранее ритуал обожения через соединение с быком Миноса вёл человека в божественное иное, в то, что Платон впоследствии назовёт Гиперуранией. О формах этого ритуала мы поговорим позже. Интересно, что утратив представление о посмертном суде, и вообще – о блаженном бытии умерших, которое, как вы знаете, было в Египте, и которое наверняка было на Крите, греки в классическую эпоху сохранили память о некой связи почему-то именно Крита с этим божественным миром посмертия, с божественной судьбой умерших, с тем, что когда-то посмертный суд был достоянием предков обитателей Эллады классического времени.

Как сообщает в «Диалогах» Платон, Минос дал критянам законы, а после смерти вместе со своим братом Радамантом стал одним из судей в Аиде – обители умерших. [Горгий 526 c-d] Посмотрите – тот, кто даёт людям законы на земле, и будет судить их после смерти. В Евангелии Иисус говорит: Не думайте, что Я буду обвинять вас пред Отцем: есть на вас обвинитель Моисей, на которого вы уповаете [Ин.5:45]. Моисей, тот, кто дал законы, он и будет судить евреев за то, соблюдали они закон или не соблюдали.

То есть, идея того, что посмертный суд будет вершиться по тем законам, какие пророк и законодавец дал в этом мире, характерна и для Крита. Платон также рассказывает в другом своем произведении, «Законах», что раз в девять лет, а девять – это священное число на Крите, Минос беседовал с Зевсом в Идейской пещере [Законы 624 a-b]. Платон, безусловно, знал очень много древних преданий и был посвящен в таинства, но задолго до него собеседником Зевса Крониона, называет Миноса и Гомер: «Пеласги, в городе Кноссе живут. Едва девяти лет достигнув, там уж царем был Минос, собеседник Крониона, мудрый» [Одиссея. XIX, 179].

Эти истории – суть воспоминания древних представлений об особой близости жреца-царя минойского Крита к своему божественному alter ego. Посмотрите: как Осирис судит умерших в Египте, так же и Минос судит умерших на Крите. Как Осирис когда-то был царём живых, так же и Минос был царём живых на Крите. Но Осирис божественен, а никаких свидетельств о божественности Миноса нам не известно. Он – человек, рождённый от брака Зевса и земной женщины. Это важное отличие от Египта, где, как вы помните, Осирис – сын Геба и Нут. При огромном сходстве мы видим и очень существенный акцент различия, которого нет в Египте, но есть, как вы помните, в той или иной форме уже у хеттов, и даже в Угарите. Это очень важный элемент человеческого в священных отношениях. То, что связано с человеком, то и даётся, хотя бы отчасти, человеком. Если угодно, в Миносе проявляется богочеловеческая природа – или даже человекобожественная природа. Человеческий элемент здесь сильнее божественного.

2. Ритуальные игры с быком

А теперь перейдём к самому ритуалу. Что такое – этот священный ритуал, связанный с быком? Ритуал священного брака в прямом смысле на Крите не зафиксирован. Очень косвенно, по некоторым моментам мы можем предполагать, что в какие-то определённые дни, может быть, раз в девять лет, а может быть, и каждый год, царь и царица, а мы знаем, что царица тоже была священной персоной на Крите, вступали не в обычные супружеские отношения, а совершали священный брак. Пожалуй, вот максимум того, что мы знаем. Но мы знаем очень подробно о специфической критской форме соединения человека и бога. Это то, что называется в истории религии Крита «игры с быком».

Игры с быком изображены тысячекратно. Есть в Кноссе так называемая фреска тореадоров. Игры с быком можно увидеть на многих печатях, в различных малых формах, в отдельных элементах сохранившихся скульптур. Что же это такое? Это священнодействие свершалось на большой арене, на той самой арене, какую мы видим и во дворце Кносса, и во дворце Феста, и даже, в уменьшенном виде, – во дворце Като Закрос на востоке Крита. Мы говорили, что это – место народных собраний - экклесии, возможно, так оно и было. Но одновременно это и место священнодействия.

Это место священнодействия было необычно по виду, совершенно отлично от Месопотамии, Египта и Ханаана: это был театральный амфитеатр, подмостки, поле, окруженное рядами поднимающихся скамей как в классическом греческом театре. По многим моментам, о которых мы сейчас скажем, мы понимаем, чт игры с быком были священнодействием, а совсем не very popular secular sport, то есть очень популярным светским спортивным развлечением, как пишет замечательный специалист по критской и греческой религии Мартин Нильсон в его книге «Микенские первоистоки греческой мифологии». [M.Nilsson. The Mycenaen Origin of Greek Mythology.— Berkeley: univ. of Calif. press, 1932.— P.374].

Сохранились фрески с изображением зрителей этого священнодействия, в том числе – знаменитая фреска с изображением хорошеньких молодых женщин, которую археологи шутливо окрестили «Парижанки», потому что все они ярко накрасили губы и подвели глаза, как это делали в начале ХХ века, парижанки. Итак, при большом стечении народа молодые юноши и девушки играют с быком. Игра заключалась в том, что надо было буквально взять быка за рога, стоя прямо перед его головой, отжаться на этих рогах, то есть – головой вниз, ногами вверх, потом совершить кувырок и встать на спину быка, и вторым полным сальто-мортале спрыгнуть позади этого быка так, чтобы не попасть ему под копыта.

Причём изображается, что это всё делалось с гимнастической чёткостью, с красиво вытянутыми вперёд или сведёнными по швам руками. Интересно, что современные тореадоры, знатоки обращения с быком, говорят, что совершить всё это невозможно, что гибель человека в такой игре неизбежна. Но то ли быки тогда были послабее, то ли люди были посильнее, мы не знаем, но на Крите это делали, и делали многократно, о чём свидетельствуют десятки изображений. Быка, который участвовал в этих играх, что, конечно, несправедливо с нашей современной точки зрения охраны животных, потом приносили в жертву. Но он же был божественен. Его приносили в жертву, заколая двулезвийным ритуальным топором.

Сохранилось немало изображений, на которых из этого быка текут спиралевидные струи крови, наполняющие сосуды. Соответствующие сосуды найдены на Крите в большом количестве. Потом эту кровь выливали к основанию столба или дерева, символизирующего Божественную Деву, Божественную Мать. И это выливание крови жертвенного быка к символическому изображению Небесной Богини – ещё одна форма, как вы понимаете, символики соединения двух природ в одно.

Здесь нам с вами может быть интересно и то, что в этих совершенно беспрецедентных, нигде больше не существовавших ритуальных формах мы видим начало будущих олимпийских игр – и вообще начало всего светского спорта Европы. Дело в том, что эта традиция жертвоприношений – чисто эллинская традиция, хотя, возможно, она существовала и на Крите, а возможно, до Крита – в Чатал-Хююке. Я уже говорил, что первые пришельцы на Крит очень может быть – люди, бежавшие из неолитических городов Чатал-Хююка, Хаджилара, которые были сожжены в V тысячелетии до Рождества Христова. Уже в пятом ярусе святилища Чатал-Хююка, что соответствует примерно 5880-му году до Р.Х., встречается изображение, напоминающее минойские игры с быком.

В чём суть этих игр? Вы помните, что одним из важнейших элементов священного ритуала спасения является соединение себя с той сущностью, которая является бессмертной, которая - супруг Богини. Надо отдать себя в жертву Богу, надо, чтобы ты сам стал жертвой. И эта проблема везде решалась по-разному. В Месопотамии, как вы помните, в жертву приносили ягнят или других животных, повторяя ритуальную формулу: «твоя голова за мою голову, твоя грудь за мою грудь, твои плечи за мои плечи». В Ханаане это были жертвы первенцами, или, в лучшем случае, срезанными волосами, а вот на Крите это была жертва силой, жертва энергией.

Ведь человек – это не только купленный или выращенный в его стаде ягнёнок, это не только его первенец, это не только его волосы и даже не только он сам как физическое тело. Намного важнее физического тела та энергия, которая в нём живёт, этот, как потом скажет Анри Бергсон, присущий этому человеку поток жизни. Потому что энергийный поток намного ближе к сути человека. Человеческое тело от меня зависит в небольшой степени. Я, например, не могу по своей воле стать худым в один день. А вот что касается человеческой энергии, то я могу её потратить на разные вещи: я могу её потратить на эту лекцию, а могу пойти в кабак водку пить. Я свободен в употреблении своей силы. И на Крите эта человеческая сила отдаётся священнодействию. Человек жертвует не своим телом, а своей энергией в этих очень сложных, очень опасных играх с быком, требующих огромного мастерства и огромной физической подготовки, которой, по всей видимости, и занимались эти юноши и девушки. Очевидно, что они не просто от сохи приходили прыгать на быка, тогда бы у них точно ничего не получилось.

И эта традиция жертвы своей силой, если угодно – передача себя как силы Богу, сохраняется впоследствии в Греции. Ведь Олимпийские игры, те самые игры, которые мы знаем, появились в IX веке до Рождества Христова именно как игры в память умерших. Как аналог того, о чём писал Алексей Константинович Толстой в его стихотворении «Курган»: «дружина дралася три дня». Почему на похоронах умершего вождя дружина дралась три дня? Не просто от нечего делать, не потому, что они все перепили сладкого мёда, а потому, что они таким образом отдавали умершему свою силу для того, чтобы он стал Богом и смог перейти страшный рубеж, отделяющий этот мир от божественной вечности. В этом и состоял смысл спортивных состязаний.

Потом уже, в классическую эпоху, в V-IV веках до Р.Х. и позже, люди стали постепенно об этом забывать, и спортивное соревнование стало ценностью само по себе, призы – лавровые венки или золотые – стали ценны сами по себе, а ранее они были только побочными символами победы. Главным было то, что молодые, полные силы и энергии атлеты отдавали себя Богу во имя всей общины, во имя всего народа. Не во имя себя как отдельной личности, как в Месопотамии, где каждый должен был вступить в священный брак, и не как царь, который вступал в священный брак за всех, как в Древнем Шумере. Так же, как молодые воины шли на битву сражаться за весь город, (понятно, что женщины, старики и дети на битву не шли), как они выполняли эту социальную функцию воинства, так же они выполняли и социальную функцию жертвы – наиболее молодые, энергичные, сильные, именно они отдавали свои силы.

Эта ритуальная жертва, которая, безусловно, была крайне опасна и очень нелегка, из брачного союза или жертвоприношения животного изменяется в форму игры, которая не несёт в себе ни нравственно предосудительного соединения человека с животным, ни нравственно недопустимого человеческого жертвоприношения, но несёт в себе элементы и того, и другого. Бык может убить атлета, забодать, убить копытами, и мы находим погребения людей со знаками того, что они, безусловно, погибли именно во время этих игр: их кости сломаны определённым образом, обычно – ударами копыт быка, иногда – ударами рогов. Поскольку они были захоронены на священных участках, по всей видимости, такие жертвы считались священными. Это было как бы человеческим жертвоприношением, не обязательным, ведь человек мог не погибнуть, но возможным.

Люди шли на риск гибели, и это тоже одна из форм жертвы. А с другой стороны, такое напряжённейшее соединение энергии и сил быка и человека, поскольку речь шла о жизни и смерти, в некотором смысле тоже означало священный брак. Это было энергийное слияние. Мы с вами уже говорили, что сам половой акт при этом был совершенно необязателен, главное – энергийное слияние, слияние в невероятной силе чувства, даже большего, чем любовь. Любовь – только символ слияния энергий. И такое соединение энергий происходило, как мы знаем, в этих играх, и оно запечатлено в соединении белого быка с Пасифаей, которое по сути - то же самое, но происходящее в форме соития и рождения Минотавра, божественного человека.

Из этих игр с быком возникает божественная субстанция, видимо, всех зрителей, всех участников этого действа. Поэтому и в классической Греции, эти спортивные игры публичны, они происходят не на закрытой площадке, они происходят для всех, и все в них соучаствуют. Я, например, не футбольный или хоккейный болельщик, и на самом деле мне немного странно видеть безумие спортивных фанатов, но как религиевед я прекрасно понимаю, что природа этого безумия – соединение с этими футболистами и хоккеистами, играющими на поле, в одно целое, это некий энергийный обмен. Но поскольку ни хоккеисты, ни футболисты, ни их болельщики не знают и не думают о духовном смысле спортивного действа, то, понятно, что духовного аспекта там и не возникает, а возникает чисто горизонтальное социальное единство, но, согласитесь, доводящее порой людей до полного исступления, до настоящего дионисийского экстасиса. В некотором роде это, если угодно, какое-то вакхическое таинство, но абсолютно светское.

Вот что такое на самом деле массовые коллективные спортивные действа, которые существуют во всем мире, и от которых не могут и не хотят отказаться даже самые цивилизованные люди в самых цивилизованных странах. А в античной Греции это было соединение с героем. Когда мы будем читать лекции по античности, то узнаем, кто же такой этот «герой». Это вовсе не герой Советского Союза, это совсем другое, и мы поймём, что соединение с героем давало огромные перспективы – как активным участникам этих таинств, так и их созерцателям, сопереживателям.

Надо заметить, что эта традиция энергийного обмена сохранилась в греческой христианской традиции. Христианские византийские богословы Симеон Новый Богослов и Григорий Палама говорили о том, что Бог и человек соединяются в энергиях. И если ты здесь, на земле, не соединился с Богом в энергиях, то у тебя нет шанса соединиться по ту сторону смерти с Богом сущностно. Энергийное соединение здесь, которое достигается через Иисусову молитву, через непрестанное размышление о Боге, или какими-то иными путями, необходимо для спасения. Греки остаются греками и в христианстве: это древняя традиция отдачи энергии как жертвы, в данном случае – энергии молитвы, как того, что даёт Бог и принимает человек, это духовный бесстрастный брак человеческой души с Богом, как обычно и трактуют «Песнь Песней» христиане, по сути говоря, традиция, идущая в глубины веков, как мы сказали, к Олимпийским играм и к играм с быком, и прямо в Чатал-Хююк, а может быть, и дальше. Следы эти теряются в глубине тысячелетий.

3. Минойские погребения и заупокойные обряды древнего Крита

Теперь давайте посмотрим на минойский заупокойный обряд. Он тоже должен быть каким-то образом связан с этими духовными явлениями, ведь для того, чтобы победить смерть, и нужны были эти игры с быком, а ни для чего другого. Ещё в то время, когда на острове, видимо, отсутствовала царская власть как таковая, в конце IV – начале III тысячелетия до Рождества Христова, что соответствует ещё преддинастической эпохе Египта, критяне с исключительным вниманием и заботой относились к погребению своих близких. В это время Крит испытал большое влияние мегалитической культуры, которая, если вы помните, в это время пришла в Восточное Средиземноморье. И одним из её явлений было довольно резкое изменение египетских традиций при переходе от II к III династии, то есть между первой и второй четвертью III тысячелетия.

Типы захоронений на раннем минойском Крите разнообразны, но всегда фундаментальны. В могилы нередко помещали золотые диадемы, металлическую посуду, художественно выделанное оружие. На северном побережье острова в этот период распространены однокамерные прямоугольные подземные гробницы или гробницы, состоящие из нескольких помещений, круглые могилы, захоронения в пещерах и расселинах. На крайнем востоке Крита, это знаменитая долина мёртвых Като Закрос, когда многие сотни метров идёшь по руслу речушки и видишь, как с двух сторон поднимаются высокие скалы, где в три-четыре яруса расположены специально выбитые пещеры, а где-то, наверное, естественные, но расширенные, в которых хоронили обитатели этого минойского города своих умерших. Все эти захоронения – вторичные, то есть умерших где-то хоронили временно, а потом их кости, уже освобождённые от мягких тканей, перекладывали в эти гробницы или в специальные цисты – каменные гробы, сделанные из тонких каменных плит, или в простые копаные могилы, которые тоже имеются на Восточном Крите.

Но особенно интересны захоронения, которые археологи нашли в долине Мессара, раскинувшиеся по левому берегу реки Геры. Подобные захоронения встречаются не только там, но там они были раскопаны и хорошо исследованы Кейсом Брэнигэном. Вы помните, что Гера – супруга Зевса, и эта река называется Геропотамос, «река Геры». Понятно, что для Крита, где есть образ рождения Зевса, Гера – это одна из ипостасей, один из образов Великой Богини. И на левом берегу Геропотамос в долине Мессары были раскрыты многочисленные фундаментальные заупокойные комплексы конца IV – начала III тысячелетия. Эти комплексы очень напоминают мегалитические постройки, как ни странно, самой родины мегалита, Ирландии, курган Ньюгрейндж, и одновременно – мегалитические памятники Оркнейских островов к северу от Шотландии.

Эти заупокойные комплексы представляют собой круглые склепы, сложенные из грубо подогнанных каменных плит. Диаметр этих построек составляет пятнадцать-двадцать метров, они огромные. Они напоминают снежные хижины иглу, которые эскимосы строят в Гренландии, вырезая кубы никогда не таящего вечного снега. И здесь такие же, но из камня. Эти каменные купольные гробницы диаметром пятнадцать-двадцать метров завершаются ложным куполом. Почему ложным? Потому, что это камни, положенные не в распор, как настоящий купол, а одни на другие, и они образуют псевдокупол.

До сих пор подобные постройки возводят на Крите, правда, намного меньшего размера - два-три метра в диаметре - для того, чтобы хранить там необходимые вещи, связанные с животноводством. Это умение строить из камня всухую сохранилось на Крите до сих пор. И если вы поедете в критские высокогорья, куда редко ездят туристы, то скорее всего, вы там встретите такие современные постройки. Не радуйтесь, это не постройки III тысячелетия до Р.Х., это постройки, которым максимум сто или двести лет, а может быть, они возведены и десять лет назад.

Стены тех больших куполообразных построек конца IV – начала III тыс. до Р.Х., назовем их толосами, были толщиной до двух с половиной метров. Представьте – такая сферическая постройка, как полуяйцо, с толстыми стенами, и к востоку от склепа вплотную к нему находился прямоугольный заупокойный храм площадью до 400 квадратных метров, то есть это была площадка двадцать на двадцать с каменными стенами, также сложенная из каменных плит, но имевшая, по всей видимости, в отличие от этого толоса, деревянную плоскую кровлю. Мы не видим никаких следов каменной кровли. С востока же к этому храму, тут всё располагается на восток, примыкала большая площадка, иногда замощённая, как в Кумасе, прямоугольными плитами. Весь ансамбль был ориентирован с запада на восток со входом, открытым на восход солнца.

По мнению исследователя заупокойных архитектурных комплексов Мессары, Кейса Брэнигэна, «гробницы Мессары были родовыми склепами эгалитарного, догосударственного сообщества». [K.Branigan. Funerary Ritual and Social Cohesion in Early Bronze Age Crete. — P.188]

Эти склепы были не пирамидами, не усыпальницами царей, это были склепы семей, в которых хоронили сотни и тысячи людей на протяжении многих столетий. Это были вторичные захоронения. Долина Геропотамос очень плодородна по сей день, она возделывалась и тогда, и мессарские земледельцы были достаточно зажиточны, и строили для своих умерших такие фундаментальные заупокойные комплексы. Мы сейчас поймём их функции. Отдельные семьи возводили гробницы почти впритык друг к другу, это были не отдаленные хутора, как на севере Европы, а наоборот, постройки близких людей, друзей, которые жили рядом, трудились бок о бок, видимо, помогали друг другу, и хотя заупокойный комплекс у каждой семьи был свой, но они стояли рядом, и это совершенно не смущало людей, иначе бы они так не строили. Захоронения находились буквально на околице поселений живых, в десяти-пятнадцати метрах от крайних домов.

Как указывает Брэнигэн, «Кладбища, по всей видимости, считались важной частью поселения и имели весьма большое значение для общины». То, что сейчас практикуется в христианстве как «родительские субботы» с их необходимостью посещения могил предков, что худо-бедно осуществляют наши современники, тогда это было нормой, как и в Египте. Умершие и живые жили одной жизнью. Но если в Египте в большинстве своем кладбища были на западном берегу Нила, а жили преимущественно на восточном, и Нил был разделением между живыми и мёртвыми, хотя и далеко не всегда, то здесь мы видим желание людей быть как можно ближе к своим умершим. Их не боялись, а наоборот, ощущали, что они уже достигли того мира, в который стремятся после смерти попасть и их ныне живые потомки.

И, наверное, помощь предков была очень для них ценна в надежде на преодоление ими смерти. Люди жили этим. Сейчас мы об этом забыли, это наше достоинство, или наш величайший ущерб – забвение мертвых, каждый это решает по-своему. Итак, эти комплексы состояли из заупокойного храма, что совершенно очевидно, их модель видна, и она такая же, как в Египте, усыпальницы, куда вносили умерших и хоронили подле других умерших уже кости без плоти. Заупокойные храмы, где совершали жертвоприношения умершим, и куда регулярно входили живые для совершения жертвоприношений. И площадки перед храмами.

Такая площадка есть обязательно. Тут совершалось какое-то священнодействие, связанное, видимо, с Небесной Царицей Ариадной, с Божественной Девой, и опять же – это была жертва силой, но и не только. Жертва силой – это не обязательно атлетическая жертва, греки же были эстетами, это могла быть и жертва силой и красотой. А что такое жертва силой и красотой? Это - танец. Это уже не упражнение, кто успешнее пройдёт по спине быка, это упражнение - кто красивее танцует. И красивый танец – это тоже своеобразная жертва умершим.

Мы и об этом совершенно забыли. Танец сейчас может быть чем угодно, только не жертвой умершим предкам. А эти древние танцы, которые, я думаю, не слишком отличаются от нынешних греческих, например, сиртаки и других танцев, когда танцуют не парами, тем самым подчеркивая некую уединенность двоих - мужчины и женщины, а танцуют, если угодно, стенка на стенку, это как раз древние традиции. Удивительно, что у нас сохранилось описание такого танца – и именно с Крита. Это описание изображений на щите Ахилла, которое в XVIII книге «Илиады» дал Гомер. А щит сделан Гефестом, но как бы имея в виду критские традиции. И вот, послушайте, мы прямо видим перед собой долину Мессара.

«В тихой долине прелестной, несчетных овец среброрунных,
Стойла, под кровлей хлева, и смиренные пастырей кущи.
Там же Гефест знаменитый извил хоровод разновидный,
Оному равный, как древле в широкоустроенном Кноссе
Выделал хитрый Дедал Ариадне прекрасноволосой.
Юноши тут и цветущие девы, желанные многим,
Пляшут, в хор круговидный любезно сплетяся руками.
Девы в одежды льняные и легкие, отроки в ризы
Светло одеты, и их чистотою, как маслом, блистают;
Тех — венки из цветов прелестные всех украшают (то есть девушек);
Сих — золотые ножи, на ремнях чрез плечо серебристых.
Пляшут они, и ногами искусными то закружатся...
То разовьются и пляшут рядами, одни за другими.
Купа селян окружает пленительный хор и сердечно
Им восхищается; два среди круга их головоходы (предводители, корифеи),
Пение в лад начиная, чудесно вертятся в средине». [18;588-605]

Вот такая удивительная картинка. Мы видим здесь некоторые элементы. Оказывается, что этот танец, хотя он, конечно, не допускал никакого видимого эротизма, тем не менее, этот эротизм, безусловно, содержал. Желанные девы, юноши, которые рядом друг с другом танцуют, то сходятся, то расходятся, это тоже, конечно же, образ священного брака. Одновременно они делают это очень красиво и поют очень гармонично – и это всё жертва. Это всё происходит, по всей видимости, на площадке перед костями умерших. Казалось бы, что совсем не к месту – но тем не менее.

При этом «купа селян окружает пленительный хор», то есть это не просто девушки и юноши веселятся, прогнав старичков, чтобы они не мешали, а наоборот, те, кто уже сами, как говорится, вышли из возраста этих резвых танцев, они радуются веселью молодёжи. Как писал Лермонтов, «под говор пьяных мужичков». Всё это рисует гармонию, единство живых и умерших, жертву для живых и умерших. Брэнигэн там же пишет: «Мы, разумеется, не можем утверждать, что в нашем распоряжении имеются какие-либо определенные свидетельства о танцах в честь Ариадны, происходивших на раннеминойских кладбищах долины Мессары, но сходство (с текстами Гомера) весьма велико».

Я напомню, что речь идёт о додворцовом периоде, о догосударственной эпохе, когда общины жили ещё совершенно независимо. Главные же источники по заупокойному обряду Крита дворцовой эпохи – это царские гробницы в Кноссе, усыпальницы микенских династов уже на Пелопоннесе и в материковой Греции, и это знаменитый саркофаг XIV-XIII веков до Р.Х. из Агиа Триады (то есть Святой Троицы, это современное название деревни, понятно, что тогда она называлась как-то иначе). Все, кто будет на Крите в музее Гераклиона, посмотрите его повнимательней. Сразу скажу, что во всех случаях предполагается трупоположение. Причем это не вторичное захоронение, а по всей видимости, захоронение первичное. То есть умершего после смерти сразу клали в ковчег или в гробницу. Так, по крайней мере, кажется по останкам.

4. Саркофаг из Агиа Триады

Обратимся к саркофагу из Агиа Триады. Картинки позволят вам легко понять, что это такое. Мирча Элиаде назвал этот замечательный саркофаг, эту замечательную находку «самым ценным, хотя и наиболее таинственным свидетельством о религии Крита» [M.Eliade. History of Religious Ideas. - Vol.I, p. 135]. Мы видим то, что и ожидали: принесение в жертву быка, священного животного Небесного Бога. Три жрицы стоят перед ним, кровью из перерезанного горла наполняют сосуд и затем изливают его под священное дерево. Это снова образ священного брака. Были с этим быком до этого спортивные игры, или же нет, естественно, мы не знаем, этого на саркофаге не изображено, но само жертвоприношение быка изображено. Обратите внимание, что жертву приносят жрицы, женщины, то есть образы Великой Богини. Они принимают эту кровь, они выливают её под дерево, тем самым тоже изображая некий инвариант священного брака.

Модель священного брака, которая в наиболее явной, я бы даже сказал – грубой мифологической форме проступает в браке Европы и Зевса, Пасифаи и Посейдона, всё время воспроизводится в религии Крита. А дерево, как я уже говорил, это образ Богини. Жертвоприношение быка – необходимый элемент и древнеегипетского заупокойного обряда, об этом я говорил подробно, когда рассказывал о религии Египта, и оно, конечно, уводит прямо в палеолит. Образ быка как Небесного Бога – это палеолит, это пещера Ляско, это глубочайшая по древности традиция.

На другой стенке саркофага изображен сам умерший – подобно тому, как он изображался в Египте на папирусах Книги Мёртвых. Умерший, стоит в длинных ниспадающих одеждах, с улыбкой на устах, на краю могилы в позе счастливого, уже преображённого существа. Ему несут заупокойные жертвенные дары, корзины с пищей. Опять же, как в Египте. Здесь же – заупокойное святилище, или храм Великой Богини, и это святилище увенчано рогами – образом Небесного Быка – и, как вы помните, в некотором смысле – египетским образом Рути, то есть, Шу и Тефнут, через которых идёт путь в небесное сверхбытие, в ту самую Гиперуранию. Также на саркофаге изображены двойные топоры на высоких древках, и снова эти топоры – образ священного брака. На топорах сидят птицы. Это образ Небесной Богини; потом появятся голубки Венеры, и вот птицы сидят на топоре. Идёт процессия людей, играющих на музыкальных инструментах, которой предводительствует некий странный муж, облачённый в леопардовую шкуру. Леопардовая шкура – это традиционная одежда священника в Египте.

Примечательно, что леопардов, сколь мы знаем, на Крите никогда не было, а в Египте и в окрестных горах пустыни их водилось немало. То есть леопардовая шкура – это привезенный наряд. Возможно, наследованный ещё из Малой Азии, из Чатал-Хююка, где тоже были эти животные, и рождение человека-леопарда Великой Богиней, объятия ею ребенка-леопарда – один из сюжетов неолитического Хаджилара.

Очень вероятно, что на саркофаге из Агиа Триады изображена дионисийская процессия, и предводительствующий ею изображает Диониса, он – мистагог, «тайноводитель», не забудем, что Дионис пришел с Востока, из Азии. А Дионис – это тот, кто даёт новую жизнь. Он сам умер и воскрес, он сам – сын Зевса и земной женщины Семелы. Дионис даёт образ победы над смертью через священный брак, потому что он сам – дитя священного брака. И эта традиция изобразительно присутствует на саркофаге из Агиа Триады.

На каменном ритоне из той же Агиа Триады, на так называемой «вазе земледельцев» (вы её тоже увидите в археологическом музее Гераклиона) из зеленоватого камня, крестьяне под звуки систров несут, видимо, начатки плодов нового урожая. И эту процессию также возглавляет странный человек, закутанный в плащ, поразительно напоминающий плащ-комус дионисийского культа. То есть, Дионис присутствует на Крите; дионисийский культ тесно связан с Критом и в греческих мифах, через предание о небесном супружестве Ариадны с Дионисом, которое осуществилось на острове Наксос, как вы помните. По всей видимости, этот обряд совершался на Крите, возможно, это была дионисийская мистерия, дионисийская оргия с упованием воскресения умерших.

Учитывая эти образы из Агиа Триады и единодушное убеждение греков классического времени в том, что греческое имя Осириса – Дионис, мы можем предположить, что представления критян о воскресении умерших III-II тысячелетия близки парадигме осирического предания. На это же указывают и сцены приношения жертвенных даров усопшему, изображения которых обязательны для гробничного искусства Египта. На связь сюжетов ковчега из Агиа Триады с осирическим ритуалом обратил внимание исследователь Швейцер, и его подтвердил крупнейший египтолог Зигфрид Моренц в своей книге «Египетская религия» [S.Morenz. Egyptian Religion. Ithaca (New York), 1996 - P.244].

Так что можно с большой определённостью говорить о том, что инвариант осирического мифа был на Крите. Но в нём присутствовал тот элемент, которого не было в Египте, к которому мы, конечно, уже привыкли, когда шли постепенно через Ханаан и хеттов. Новым элементом критского осирического мифа является человек. Это не чисто божественная мистерия, это таинство, в котором важную, знаковую роль играет человек. Мы помним, что он играл свою роль в сюжете о Хупасиасе, он играл свою роль у хеттов, он играл роль даже в Угарите.

5. Минойско-Микенские царские погребения

Царская гробница Кносса, о которой мы будем теперь говорить, была раскопана Эвансом, и материалы по ней опубликованы в IV томе «Дворца Миноса», его главного археологического пятитомного труда по Криту. Это высеченная в скале колонная крипта, напомню, что крипти по-гречески означает «тайник», или «подземный ход». Потом уже, в христианское время, слово крипта употреблялось на Западе для наименования подземных подалтарных церквей. В Кноссе это поддерживаемая колоннами крипта, и потолок её, как в египетских гробницах Древнего Царства, окрашен в голубой цвет, цвет неба, иконы инобытия. Над гробницей было воздвигнуто небольшое святилище, напоминавшее дворцовые храмы Великой Богини – имеются в виду храмы Кносса и Феста. Диодор Сицилийский сообщает, что Минос был погребён в крипте, над которой возвели храм Афродиты. Тут всё совпадает.

В шахтных гробницах Пелопоннеса и в толосах Микен, найденных в 1874-м году Шлиманом, тоже практикуется трупоположение. Я напомню, что толосами археологи называют круглые в плане гробницы со ступенчатым каменным ложным сводом или главный купольный зал галерейных мегалитических гробниц. Собственно говоря, в Долине Мессара тоже были толосы, но здесь они ещё больше. Шлиман в 1874-м году раскопал эти толосы в Микенах, а в 1951-м году в Микенах был найден второй круг шахтных гробниц. Шахтная гробница – это шахта вниз, в землю, и затем – горизонтальный коридор и погребальная камера. В шахтных гробницах и толосах Микен на лица умерших кладутся золотые маски. Это хорошо известные золотые микенские маски – знак того, что плоть не должна истлеть, распасться, а должна воскреснуть.

Вы помните, что золотая маска Тутанхамона – это классика египетского заупокойного ритуала. Мумия когда-нибудь истлеет, египтяне не знали, насколько хорошо они мумифицируют, в любом случае, она изменится, но на лицо мумии клали прекрасную золотую маску, сохраняющую навсегда даже усовершенствованную красоту оригинала. И это был не просто портрет умершего, это было знамение его грядущего воскресения во плоти.

Кстати говоря, то, что мы именуем иконой и что повсеместно распространено в православной церкви и, в меньшей степени, – в католической, всё это идёт от заупокойной маски. Потому что заупокойная золотая маска, понятно, это дорогое удовольствие, её могли себе позволить только очень богатые люди, как правило, цари или люди, связанные с царским домом, например, жёны царя. А простой человек мог себе позволить портрет. Но портрет, который также не разрушался. В Египте его рисовали на специальной хорошо подготовленной кедровой доске восковыми красками, которые были очень прочны.

И сейчас вы можете пойти в любой хороший музей мира, в том числе, и в наш музей Александра III (который сейчас называется Пушкинским) и увидеть там прекрасную коллекцию так называемых фаюмских портретов. Вот это и есть то, с чего началась икона. Фаюмский портрет не вешали в комнате, чтобы вспоминать об умершем, его клали на лицо умершего и запелёнывали мумию так, чтобы этот портрет, эта доска была видна, как будто умерший человек, скажем так, смотрит на вас из пелен. Но это – в Египте. Сходство микенских золотых масок и других элементов заупокойного обряда Микен с египетским заупокойным обрядом очень велико. Очень хороший знаток микенской цивилизации, французский исследователь Шарль Пикар в своей книге «Догреческая религия Крита и Микен», которая вышла в 1948-м году, специально это подчёркивал.

Толосные гробницы микенских, по всей видимости, правителей, очень монументальны. Знаменитая, как её назвал Шлиман, сокровищница Атрея –это купольная гробница, толос, который имеет высоту 13,2 метра и диаметр 14,5 метров, круги каменной кладки постепенно сужаются кверху, и вес самых маленьких блоков составляет многие сотни килограмм. Без бетона и кирпича, без связующего раствора микенские зодчие возвели купол, сохранившийся в целости до сего дня и остававшийся самым грандиозным купольным сооружением древности до постройки римского Пантеона во II веке по Р.Х. Над этой погребальной камерой был насыпан курган, то есть эта каменная постройка была скрыта землёй, как и мегалитические гробницы Западной Европы. Ко входу в толос вёл каменный коридор, дромос, длиной в тридцать шесть и шириной в шесть метров. По нему легко проезжала колесница. Десятиметровой высоты вход в гробницу перекрыт монолитной глыбой, весящей около ста тонн.

Как всё это было установлено, мы можем только догадываться. Судя по всему, речь идёт о очень высоком уровне инженерной техники – с помощью рычагов, насыпных валов можно было поднимать и передвигать такие камни. Это умели делать уже в мегалите, и данный навык сохранили микенцы за XV веков до Рождества Христова. Когда-то вход был украшен полуколоннами из зеленого камня и облицован красным порфиром. Подобных, пусть несколько более скромных гробниц микенского времени –многие десятки. В некоторых толосах сохранились следы совершавшихся здесь когда-то заупокойных обрядов – возжигания огня. Как и на египетских заупокойных изображениях, в толосах присутствуют модели лестниц, символа небесного восхождения.

6. Священный царь Микен

Микенские толосы предназначались не для захоронения общинников, как гробницы долины Мессары или курганы европейского мегалита, а для хранения останков царей. Поскольку мы прочли линейное письмо B, как раз использовавшееся в Микенах, то знаем, каким был титул царя. Царей, скорее всего, именовали ванака, и у Гомера анакс или анактус – это «царь». Вы помните, что в классической Греции царь – это басилей, василий, а здесь это древнее микенское слово анакс. Не исключено, что микенский анакс, ванакс, как он писался (первым был полугласный звук «у»), считался божественным лицом или по естеству, или в результате священного брака. Поэмы Гомера, да и вообще – предания классического времени, сохранили память об этом, именуя героев эпического прошлого полубогами, детьми от браков богов и смертных.

Но в отношении ванакса есть одна странность, отличающая его от египетского фараона и от басилеев, царей классической Эллады. Вы прекрасно помните, что египетские цари очень любили изображать себя – или подданные очень любили изображать своих царей. Мы не знаем, кто был инициатором. В любом случае, изображений египетских царей множество в каждом музее. Цари классической Греции тоже любили себя изображать. А вот ванакс себя изображать не любил. Его изображений нет, и имя его редко встречается в дворцовых архивах. Кажется, что между ним и другими лицами властной иерархии не делается принципиального различия. Ванакс – один из важных, если угодно, компонентов властной системы Микен, но, в отличие от других он, скорее всего, священен.

Живым памятником монархической традиции в Греции республиканского времени, например, в тех же Афинах, остался Архонт-басилей, то есть старейшина-царь. Он не был царём в нашем смысле этого слова, он никем не правил, не командовал, но он и его жена совершали определённые священные обряды, в том числе и символический священный брак, в определённый мистериальный момент, важный для города, и только они могли это сделать. То же самое было и в Риме, об этом мы будем говорить в своё время. Но оказывается, что эта же традиция была и в Микенах, что это не какой-то пережиток монархии, как, кстати говоря, думает Аристотель в «Афинской политии». Он уже не знал этого, тогда это уже ушло в прошлое, а оказывается, так же было и во II тысячелетии. То есть это особенность греческой, если угодно, сакрально-политической структуры – что царь, ванакс, важный в ритуальном смысле, политически неважен. Совсем как английская королева, хранительница веры, далеко не определяющая политику современной Великобритании. То есть это очень древняя традиция.

Царь у индоевропейцев, а я напомню, что ахейцы – это индоевропейцы, это совсем не ведический раджа, который не имеет священных функций, но это и не абсолютный священный монарх III династии Шумера или Египта эпохи, скажем, Хеопса. Это функционально другое лицо. Политически не значимое, религиозно – очень значимое. Наш исследователь Юрий Андреев, удивляясь этому явлению, пишет в своей замечательной статье «В ожидании греческого чуда», может быть, лучшем, что он когда-либо написал: «Личность главы государства как будто навсегда исчезает из поля зрения придворных художников..., что производит достаточно странное впечатление, если вспомнить о колоссальных царских усыпальницах этого времени». [Ю.В. Андреев. В ожидании греческого чуда. Из записных книжек. СПб.: Нестор-История, 2010. - С.29]

Но эта странность как раз и указывает на особую роль ванакса. Как священное лицо он был уникален, поэтому строились великие усыпальницы – как усыпальницы египетского царя. Как политическое лицо он был незначим, в микенском обществе он не светский правитель, не военачальник, но священное лицо, значимое в ритуальной сфере. А светским правителем был второе лицо государства, которое именовалось лавагет. Не исключаю, что более поздний греческий логофет происходит от этого микенского лавагет, которое буквально на греческом микенском языке означает «народный вождь». Он военачальник, он предводитель, но он не царь. Что же касается ванакса, то его земельный надел, а он имел земельный надел, вполне соизмерим с наделом лавагета и других видных микенских вельмож, то есть не какой-то особо громадный.

Мы знаем, что и в Древнем Египте не было того, о чём когда-то говорил К.Маркс, – будто бы всей землёй владел царь, – но всё же царские владения были велики, и здесь они не малы, но вполне сравнимы с владениями других видных вельмож. Совсем как в современной Европе, или как в феодальной, скажем, Франции и Англии. Но его земельный надел именуется теменос, «священный участок». Позднее греки именовали так только храмовое пространство, в которое нельзя было входить без очищения, но тогда это был земельный надел царя. Да и классическим типом греческого храма I тысячелетия после Рождества Христова, то есть, уже классической Греции, становится так называемый мегарон. Мегарон буквально переводится как «большой зал». В микенское время он составлял не что иное, как центральную часть царского дворца.

Мегарон – это архаичная постройка, в которой выступают две боковые стены, они именуются анты, что происходит от древнеиндоевропейского слова онд; древнескандинавское онд – это «прихожая», «сени», латинское антэ, антэс в единственном числе, это две выступающих стены, и между ними – две колонны. Потом вы проходите между этими двумя колоннами и оказываетесь перед новой стеной, а в ней – вход уже во внутренний зал. Как правило, если это дворец, то посередине горит огонь, это мегаронный очаг, или же, если это храм, то там расположен жертвенник. В гомеровском языке мегарон – это «царские чертоги, царские палаты», но позднее, в классическую эпоху, – это «святилище» и «святая святых».

В хорошо сохранившемся мегароне пилосского дворца середины II тысячелетия до Р.Х. (вы помните песчаный Пилос из «Илиады» Гомера, где правит мудрый Нестор), рядом с царским престолом, который стоит у задней стены мегаронного зала, обнаружены два углубления, соединённые трубой – видимо, там совершались какие-то возлияния царственному правителю, или же Богу самим царственным правителем. Под аркой входа в тронный зал этого мегарона расположен небольшой жертвенник, второй жертвенник находится рядом с алтарем-престолом в центральной части четырёхколонного зала мегарона напротив царского трона.

В 1962-1963-м годах на стенах пилосского дворца были открыты фрески, на которых изображены две процессии: женщины с цветами в руках – и мужчины, облачённые в звериные шкуры. Скорее всего, это картина религиозного действа, похожего на Дионисийские мистерии классической Эллады. И очень возможно, что нечто подобное происходило тут в царских чертогах, а живой иконой триждырождённого Диониса был в этом действе сам ванакс Пилоса, как и любой ванакс микенской, а может быть, и минойской царской традиции. Скорей всего, ванакс был не только исполнителем, но и объектом священнодействия – так же, как египетский фараон и шумерский эн, - ритуальным богом. Сокровища, найденные Шлиманом в царских гробницах Микен, более пяти килограмм золота на телах женщин, должно быть, священных жен ванаксов, были превзойдены в новоевропейское время в археологии только находками Картера и лорда Карнарвона в гробнице Тутанхамона. И это – тоже свидетельство священного статуса ахейских династов. Это золото знак священного, потому, что оно сияющее и некорродируемое, и эти золотые маски, эти золотые предметы, сейчас столь же прекрасны, как и во время их создания три с половиной тысячи лет назад.

Ванакс редко упоминается в деловом архиве Пилоса и никогда не становится объектом интереса художников, так как ахейцы избегали изображать священное иначе, чем через символы. А символы, связанные с царем-жрецом в микенской традиции, мы далеко не всегда умеем различать и читать, хотя определённые догадки в этом смысле есть. Надо сказать, что на самом Крите, мы же говорим сейчас о Микенах, о материковой Греции, кносский дворец приходит в упадок после ахейского завоевания, хотя мы знаем из описания Гомером похода на Трою, что кносский царь Идоменей вышел к Трое с большим флотом и участвовал в троянской войне. Но высшим военачальником в греческой армии, собранной против троянцев, был ванакс златообильных Микен - Менелай. Царская власть на Крите тоже ставит нам загадки, тоже даёт нам некоторые перспективы для размышлений.

Последнее, о чём нам осталось рассказать, это религия самих Микен. Дело в том, что микенская религия при всём сходстве с критской от неё отличается. Ахейцы, завоевав Грецию примерно за 1450 лет до Р.Х., создали особую цивилизацию, в которой соединились и критские, и иные элементы. Для нас с вами это особенно важно, потому что Иные элементы – это уже сравнительно поздние индоевропейские явления. И как именно они все соединяются вместе, об этом мы, дорогие друзья, поговорим на нашей следующей, быть может, завершающей лекции по цивилизации Эллады III-II тыс. до Р.Х.