1. Греческая религия о причинах зла

На прошлой лекции, дорогие друзья, мы остановились на очень важной теме – теме зла. Мир лежит во зле. Этот опыт есть у любого человека. Те немногие счастливцы, которые воспитываются в хороших и добрых семьях и которые не узнают о наличии этой силы зла в детстве, познают ее с горестью уже во взрослом возрасте. То есть объективность зла очевидна. Причины зла - вот что всегда очень волновало людей и волнует по сей день. И от того, какие ответы на вопрос, что есть зло, дает та или иная культурная или религиозная традиция, очень многое зависит во всей этой религиозной традиции.

И сейчас мы посмотрим, какой ответ на этот вопрос дает традиция классической Греции. Мы помним таинственное учение Гесиода из «Трудов и дней», что при жертвоприношении в Меконе, когда люди и боги соперничали друг с другом, препирались друг с другом, разозленный Зевс обрек мир на зло. Эти таинственные и, надо сказать, беспрецедентные в греческой традиции слова, никак не объясняются, не интерпретируются, но они, видимо, содержат некое важное для греков древнее знание, что зло возникло из конфликта богов и людей. Это и понятно - боги-то благи, они беспечальны, значит, зло возникло из конфликта богов и людей.

И вот, желание жить счастливо было связано у греков с очень интересной категорией – с категорией неведения. Мы привыкли думать, и есть у нас такая народная мудрость, что «много будешь знать, скоро состаришься», то есть если мало будешь знать, то будешь более счастлив. Так вот для греков это была норма жизни. У Еврипида в его драме «Ипполит» хор поет удивительные слова.

Вообще, нам надо представить себе, что такое Еврипид. Еврипид – это уже завершение греческого расцвета. Он родился, видимо, в 484 году, хотя исторически греческая традиция связывала его рождение с битвой при Саламине, происшедшей в 480 году, и Еврипид уже видит постепенное схождение на нет того великого объединяющего подъема, который был в Греции после победы над персами. И во многих его пьесах – в отдельных диалогах, в песнях хора, уже присутствует какая-то горечь, гениально отраженная Еврипидом. И в замечательной драме «Ипполит», где дается потрясающий характер молодого человека, устоявшего перед всеми соблазнами: и в отношении своей мачехи, которая пыталась его склонить на блуд, и в отношении отца, который его возненавидел, не веря в то, что Ипполит невинен, и убил его, в конце концов. Умирая, Ипполит его прощает. Вот такой совершенно цельный положительный образ. И хор в «Ипполите» поет (от лица женщин города):

«Если я в сердце, как боги велики, помыслю,
Муки смолкают и страх;
Но и желание верить в могучую неба поддержку
Тает, когда о делах и о муках раздумаюсь наших.
Вечно – сегодня одно, а завтра другое…
Жребии смертных, что спицы
Быстрых колес, там мелькают.
Я у тебя, о судьба, благодатных даров бы молила,
Чуждое сердце забот.
Я не хотела бы видеть глубокую сущность творений,
Но и в потемках коснеть не хотела бы я суеверных.
Солнце хочу я встречать весёлой улыбкой,
Благословляя сегодня
И уповая на завтра».
[Евр. Ипполит. Перевод Иннокентия Анненского. 1100-1120].

Вы видите здесь, с одной стороны, желание счастья, а, с другой – потерю веры в заботу богов о людях, когда человек думает о муках, о делах человеческих. И он не хочет знать глубинную сущность явлений. Хор трагедии Еврипида не хочет знать глубинную сущность явлений, потому что глубинная сущность явлений для грека страшна. Она открывает бездны. Хочется просто встречать веселой улыбкой солнце, благословлять сегодняшний день, уповать на завтрашний. Вот, собственно, желание простого человека, который, кстати говоря, не хочет быть суеверным, не хочет верить во всякие приметы, во всякие сглазы.

Уже в самом начале «Илиады» мы встречаем представление о том, что и добро, и зло дает сам Зевс. То есть боги дают не только блага – потом об этом будут говорить философы, особенно Платон, - но они дают и добро, и зло. И, кстати, у Платона тоже будет эта мысль, что боги дают и то, и то. Значит, совершенный мир небесных богов тоже несовершенен, раз он дает зло, или же зло – это столь же объективное качество, как и добро.

Если мир богов несовершенен, значит, правильны были наши с вами выводы относительно того, что боги греков – это не боги, а несовершенные духи. Тем не менее, в 24-ой песни «Илиады» говорятся замечательные своей определенностью слова:

«Боги судили всесильные нам, человекам несчастным, жить на земле в огорченьях: боги одни беспечальны. Две великие урны лежат перед прагом Зевеса (то есть перед порогом Зевса стоят два пифоса), полны даров: счастливых одна и несчастных другая. Смертный, которому их посылает, смесивши, Кронион, в жизни своей переменно и горесть находит и радость; Тот же, кому он несчастных пошлёт, - поношению предан; нужда, грызущая сердце, везде по земле его гонит; бродит несчастный, отринут бессмертными, смертными презрен» [Ил. 24:525-33].

То есть зло дается от бога.

Платон в своих «Законах» - в позднем, по всей видимости, сочинении, рассуждает на эту же тему:

«Не следует ли признать, - говорит Афинянин, - что душа, правящая всем и во всём обитающая, что многообразно движется, управляет также и небом? – Клиний: Конечно. – Афинянин: Но одна ли или многие? Я отвечу за вас: многие. Ибо мы никак не можем предположить менее двух - одной благодетельной и другой, способной совершать противоположное тому, что совершает первая. – Клиний: Ты очень верно сказал». [Платон. Законы, 896 е]

Значит, по мнению Платона (и это, надо сказать, его позднее представление), есть две души, одна из которых дает благо, а другая – зло.

Плутарх в своем трактате «Об Исиде и Осирисе» указывает: «Если ничто не возникает без причины, а добро не могло бы содержать в себе причину зла, то природа должна иметь особое начало и особый источник, как для добра, так и для зла. Таково мнение большинства мудрейших людей». [Плут. Ис.Ос.45-46].

Плутарх был платоником, и фактически он повторяет мнение Платона.

Представьте себе культуру, которая считает, что от богов исходит и зло, что во зле нет вины человека, что причина зла – это воля богов. Это будет совершенно другая культура, чем, скажем, культура христианская, которая видит причину зла в самом человеке, в его решении, в его свободной воле. Не удивительно, что именно греческая традиция, греческое христианство потом очень тщательно проработало идею свободы воли и идею того, что человек есть причина зла. Та греческая культура, которая считала бога причиной зла, от Гомера до Платона и Плутарха, пересмотрела эту позицию сама в себе. Это был тяжелый глубокий, но необходимый, внутренний пересмотр.

С другой стороны, уже у Гомера в «Одиссее», буквально в первых же стихах первой книги, Зевс говорит очень ясные слова: «Странно, как смертные люди за всё нас богов обвиняют! Зло от нас, утверждают они, но не сами ли часто, Гибель, судьбе вопреки, на себя навлекают безумством» [Од.1.33-35].

Это, собственно, пролог ко всей «Одиссее». Но обратите внимание, что Гомер заставляет Зевса говорить (или Гомер говорит устами Зевса), что люди утверждают, будто зло от богов. То есть это было распространеннейшее мнение в греческом обществе эпохи Гомера, хотя в данном случае Зевс возражает против этого мнения и говорит, что люди сами очень часто творят зло.

Но, с другой стороны, в том же «Ипполите» Еврипида богиня Артемида говорит Ипполиту и Тезею в последние минуты жизни Ипполита (а Тезей – тот самый, который бежал с Крита с Ариадной, – был отцом Ипполита): «Чужою волей ты умертвил его. И дивно ль вам грешить, когда того желают боги?» [Ипполит. 1433-34].

«Чужою волей» – это о наговоре Федры. То есть, по сути говоря, это воля человеческая, но боги желают, чтоб люди грешили. Это удивительные слова, не так ли? Но они в том самом Гомеровском русле, когда из пифоса зла дают людям дурное и, соответственно, побуждают их к греху.

2. Ящик Пандоры

Гесиод, который так глубоко говорил о причине зла как о соперничестве богов и людей, в «Трудах и днях» подробно рассказывает о Пандоре. Пандора – это созданная Зевсом и всеми богами прекрасная внешне девица, но гнусная внутренно (такое бывает), которая стала женой Эпиметея и принесла с собой пресловутый ящик, полный горестей. Само создание Пандоры было ответом на то, что Прометей, желая спасти людей после той самой трагедии в Меконе, принес им огонь. Он дал им огонь, и, тем самым, дал цивилизацию и культуру. И вот, в отместку за это Зевс дает людям массу злого. Опять же, как видите, зло от богов.

Надо сказать, что все имена тут значимы. В имени «Прометей» «метеус» означает «мыслящий», а «про» - «вперед, прежде». То есть Прометей – это тот, кто провидит будущее, отсюда провидец, буквально – «мыслящий прежде» (тот, кто сначала подумает, а потом делает). А Эпиметей («думающий после», сравните, например, «эпилог» - то, что завершает) – это тот, кто, как говорят у нас, задним умом крепок, то есть сначала сделает, а потом подумает. Понятно, что это - недалекие люди. И вот именно через Эпиметея Зевс пытается отомстить Прометею, да и людям, которые получили божественный дар огня.

Вообще, мы видим здесь очень интересную и сложную картину, когда один титан, сын титана Иапета, Прометей спасает людей, помогает людям, а верховный Бог, победитель титанов Зевс, пытается погубить людей. И греки ощущали себя существующими под властью этого губителя людей. То есть, фактически, тиранический, человеконенавистнический характер богов в поэзии ясно отражен. Наверное, он был разделяем и в жизни. Поэтому нелегко было греку жить в таком мире. Отсюда специфика греческого искусства доклассического времени, времени Гомера и Гесиода, до Персидских войн. Потом все сменилось и как бы забылось. На какое-то время греки забыли, под каким гнетом нелюбви богов они живут. Потом эта память стала возвращаться, но она стала вытесняться уже различными мистериальными традициями и, в конце концов, была побеждена христианством. Можно представить себе, как греки восприняли христианство, живя под бременем такого миропредставления.

Но послушаем, как в «Трудах и днях» описывается этот подарок Пандоры. Надо вам сказать, что эта тема настолько важна для Гесиода, что он ее повторяет в сокращенном виде в «Теогонии», в строках 567-590. То есть это важнейшая для него тема. Послушаем, это довольно большой кусок, но мне кажется, что его очень важно услышать. Это перевод В.В. Вересаева.

«Сын Иапета, меж всеми искуснейший в замыслах хитрых!
Рад ты, что выкрал огонь и мой разум обманом опутал
На величайшее горе себе и людским поколеньям!»

Сын Иапета – это Прометей. И Зевс осуждает его, просто как современный диктатор. Прометей дал людям огонь, и, тем самым, дал им цивилизацию, а Зевс утверждает, что он дал им цивилизацию на горе. И вот это горе сам же Зевс выдумывает и дает людям. Это, в общем, какой-то совершенно извращенный тиранический принцип. Ведь греки же умные люди, они все это понимали.

«Им за огонь ниспошлю я беду. И душой веселиться
Станут они на нее и возлюбят, что гибель несет им».
Так говоря, засмеялся родитель бессмертных и смертных.
Славному отдал приказ он Гефесту, -
– обратите внимание, что Зевса именуют родителем бессмертных и смертных, но не в том смысле, что он всех их породил, а в том, что он ими всеми управляет, как отец, но как отец для многих приемный. –
Славному отдал приказ он Гефесту, как можно скорее
Землю с водою смешать, человеческий голос и силу
Внутрь заложить и обличье прелестное девы прекрасной,
Схожее с вечной богиней, придать изваянью. Афине
Он приказал обучить ее ткать превосходные ткани,
А золотой Афродите – обвеять ей голову дивной
Прелестью, мучащей страстью, грызущею члены заботой».
То есть, чтобы она была настолько прекрасна, что увидевшие ее люди мучились бы от желания обладать ею.
«Аргоубийце ж Гермесу, вожатаю, разум собачий
Внутрь ей вложить приказал и двуличную, лживую душу.
Так он сказал. И Кронида-владыки послушались боги.
Зевсов приказ исполняя, подобие девы стыдливой
Тотчас слепил из земли знаменитый хромец обеногий (то есть Гермес).
Пояс надела, оправив одежды, богиня Афина.
Девы-Хариты с царицей Пейто золотым ожерельем
Нежную шею обвили. Прекрасноволосые Оры
Пышные кудри цветами весенними ей увенчали.
[Все украшенья на теле оправила дева Афина.]
Аргоубийца ж (Гермес), вожатай, вложил после этого в грудь ей
Льстивые речи, обманы и лживую, хитрую душу.
Женщину эту глашатай бессмертных Пандорою назвал,
Ибо из вечных богов, населяющих домы Олимпа,
Каждый свой дар приложил, хлебоядным мужам на погибель».
Пандора – от «пандорос», «вседар» («пан» - это все, а «дорос» - дар, одаривание). То есть все боги дали ей свои дары.
Хитрый, губительный замысел тот приводя в исполненье,
Славному Аргоубийце, бессмертных гонцу, свой подарок
К Эпиметею родитель велел отвести. И не вспомнил
Эпиметей, как ему Прометей говорил, чтобы дара
От олимпийского Зевса брать никогда, но обратно
Тотчас его отправлять, чтобы людям беды не случилось.
Принял он дар и тогда лишь, как зло получил, догадался».
Эпиметей ведь крепок задним умом. Зевс-то знал, кому давать!
В прежнее время людей племена на земле обитали,
Горестей тяжких не зная, не зная ни трудной работы,
Ни вредоносных болезней, погибель несущих для смертных.
Снявши великую крышку с сосуда, их все распустила
Женщина эта и беды лихие наслала на смертных.
Только Надежда одна в середине за краем сосуда
В крепком осталась своем обиталище,- вместе с другими
Не улетела наружу: успела захлопнуть Пандора
Крышку сосуда, по воле эгидодержавного Зевса.
Тысячи ж бед улетевших меж нами блуждают повсюду,
Ибо исполнена ими земля, исполнено море.
К людям болезни, которые днем, а которые ночью,
Горе неся и страданья, по собственной воле приходят
В полном молчании…» [Труды и дни, 54-104].

Так описывает Гесиод, и так, видимо, знает греческая традиция идею зла. Зло, болезни, горести, старость – все это «подарок» всех богов. И через Пандору он пришел в мир.

Но, будучи народом эстетическим, греки даже из этого вывели некий положительный образ. В одном из фрагментов, который приписывают Еврипиду (21-ый фрагмент), говорится, что «не могут существовать отдельно добро и зло. Но должно быть некое смешение, чтобы было прекрасно». То есть прекрасное – это смешение добра и зла. Греческий философ легко бы объяснил в коротком диалоге, что мы бы не ценили добра, если бы оно не оттенялось злом. Например, когда после боли наступает освобождение от боли или когда после бессмысленных, бесплодных многолетних ожиданий, скажем, счастливого брака вдруг этот брак настает, тогда горесть забывается, и мы радуемся. Так что без горести нет радости. Но греческая традиция таким образом себя просто утешала. На самом же деле, принцип горя, которое дано от богов – это очень тяжелый принцип. И он, конечно, запечатлелся в сознании и в культуре греческого народа.

3. Люди и боги

Зевса именуют, как вы уже слышали, отцом и бессмертных, и смертных. В «Трудах и днях», как я уже говорил, есть такая 108-ая строка, где рассказывается, как появились на свет и боги, и смертные люди. Считают, что эта строка - позднейшая вставка. Но, в любом случае, и люди, и боги происходят из земли, Геи, то есть они земнородные, они все рождены из земли. Как вы помните, в Деяниях апостолов апостол Павел цитирует в Ареопаге слова греческих поэтов Клеанфа и Арата Киликийца, говоря о том, что «мы Его и род» [Деян. 17:28], то есть мы – род Бога. Это знание присутствует и слова Павла понятны его слушателям.

Философ Эпиктет говорил: «ты часть Бога, ты носишь в себе частицу бога» [Эпиктет 2,8,11]. Но это знание, которое всегда было, не было доминирующим. Оно было на очень большой глубине, и далеко не все в это верили и, даже, об этом думали. А доминирующим было другое знание - что между богами и людьми лежит пропасть. И первый момент этой пропасти – это бессмертие богов и смертность людей. Люди не рождены, а созданы. Я вам рассказывал на прошлой лекции о создании людей.

Боги презирают людей - это много раз говорится. Боги смотрят на людей как на нечто низшее, в лучшем случае - как барин смотрит на крепостных мужиков. Он еще может захотеть соединиться с какой-нибудь красивой молодой крестьянкой, как и боги вступали в связи с людьми, но в целом он презирает это грязное мужичье, этих смердящих холопов.

Отношение к людям как к черни очень характерно для богов. Может, они и одного рода, потому что, в конечном счете, аристократы и простолюдины тоже одного рода, но аристократы презирали простолюдинов, хотя и жили за их счет. Так же точно и боги стараются, чтобы люди все, что они просят, получали только через мольбу и жертву, чтобы они не разучились приносить жертвы богам. Ведь если они подумают, что они сами могут жить, без богов, так они и забудут о богах. И богам тогда нечему будет радоваться. То есть это, на самом деле, отношение господина и рабов в большом рабовладельческом или, если угодно, крепостническом хозяйстве.

В «Илиаде» есть такой момент, когда Диомед, один из ахейских героев, сам того не понимая, вступает в сражение с богом Аполлоном. Аполлон отражает его мощные удары и возмущен тем, что он на него напал. Аполлон говорит Диомеду, сыну Тидея: «Вспомни себя, отступи, и не мысли равняться с богами…». «Вспомни себя» – это значит «вспомни о том, что ты – человек». «Никогда меж собою не будет подобно племя бессмертных богов и по праху влачащихся смертных!» [Ил. 5.441-442].

Совершенно слова аристократа, обращенные к восставшему плебсу или к плебсу, требующему своих прав! И именно тогда говорится о том, что люди не вечны, что люди изменчивы. Именно Диомеду его противник Главк говорит: «Листьям в дубравах древесных подобны сыны человеков: Ветер одни по земле развевает, другие дубрава, вновь расцветая, рождает, и с новой весной возрастают: Так человеки: сии нарождаются, те погибают» [Ил.6:146-150]. То есть идет круговорот людей как листьев в дубраве. Одни листья желтеют, опадают, истлевают, становятся гумусом, которые дает соки дереву, то есть силу растить весной новые листья. И новые листья осенью повторят судьбу тех, что дали им силу роста весной.

У нас мало кто задается мыслью о вечности человека, даже среди христиан, а греческое христианство с самого начала открыло для себя и, в сущности, эта мысль никуда не делась, просто ее редко вспоминают – мысль о том, что человек был замыслен Богом и был в мысли Бога предвечно. V Вселенский собор, который был при Юстиниане, подтвердил эту истину: Осудив идею предсуществования душ вне Бога, он подтвердил, что в божественном Уме каждый человек существовал предвечно, как замысел. И человек этот будет существовать вечно. Смерть – лишь переход. Вот это была новая мысль. То есть вообще она, конечно, была не новая - в Египте так думали и раньше, но грека это освобождало от власти тех «всегда суровых» новых божественных правителей, которые вовсе не добры к человеку.

4. «Доля смертных». Судьба человека

Поэт VII века Семонид Аморгосский (я бы предпочел прочтение имени – Симонид, учитывая, что первая гласная – «эта», но сейчас в мире принято – Семонид), который вывел с Самоса греческую колонию на остров Аморгос, в одной из своих элегий, которая так и называется «Доля смертных», очень грустно написал об этой доле. Никакого восторга, никакого подъема:

«По воле, мальчик, Зевса тяжкогромного
Конец приходит к смертному. Не сами мы
Судьбу решаем нашу. Кратковечные,
Как овцы, мы проводим жизнь, не ведая,
Какой конец нам бог готовит каждому».
То есть не мы строим свою жизнь в свободной воле, но мы - как овцы, а он - как пастырь.
«Бесплодно мы мятемся и, однако же,
Всё тешимся надеждой. Кто в ближайший день
Ждет радости, а кто — в далеком будущем.
Но каждый ждет, — пора придет желанная,
Получит много-много он богатств и благ.
Один же между тем печальной старостью
До времени сражен. Болезни тяжкие —
Удел других. Те, Аресом повержены (то есть убиты во время войны),
Низводятся Аидом в землю черную.
Те в море ураганом настигаются
И в яростных пучинах волн пурпуровых
Находят смерть, хотя б могли пожить еще.
А те в петле кончают жизнь злосчастную
И с солнцем расстаются волей собственной.
Нейдет из бедствий мимо ни единое.
Но тысячи страданий, зол и горестей
Повсюду стерегут людей. По-моему,
Ни к бедствиям стремиться нам не нужно бы,
Ни духом падать, раз они настигли нас».

Вот такое грустное размышление. Но самое главное, что это от богов. Это не люди измыслили, все идет от богов. От богов идут горести, от нас идут только бесплодные мечтания, как сказал когда-то Николай II о Конституции. Вот эти бесплодные мечтания у людей есть, а откуда эти мечтания? А эти мечтания от очень глубокого убеждения, которое есть в человеке - не знаю, опытно ли, от прошлой ли религии II тысячелетия, или же оно вообще укоренено в человеке, это уже очень глубокий вопрос, - но мечтание это от ощущения того, что Бог благ. Помните: «Вкусите, и увидите, как благ Господь! Блажен человек, который уповает на Него!» (Пс. 33:9). Вот эти слова чужды грекам. Грек бы так не сказал. Но в глубине души живет надежда на благого Бога, отсюда и обращение к христианству – глубокое, проработанное обращение к христианству.

Другой поэт этого же времени (конца VII века), тоже принадлежащий так называемой Ионической школе (то есть с восточного побережья Ионического моря и прилегающих к нему островов), Мимнерм Колофонский (или Смирнский), написал несколько замечательных песен своей возлюбленной флейтистке Нанно. Он был влюблен в женщину, и она стала известной навсегда потому, что ее любил поэт. Но удивительно, что любимой женщине он пишет следующие слова:

«Стоит ли жить? Для чего? Лучше тотчас умереть!
Беды несчастные душу нещадно терзать начинают:
У одного его дом гибнет, идёт нищета.
Страстно другому детей бы хотелось иметь, и однако,
Старцем бездетным с земли грустно он сходит в Аид.
Душегубительной третий болезнью страдает.
И в мире нет человека, кого б Зевс от беды сохранил».

Крайний пессимизм.

Мирча Элиаде в «Истории религиозных идей», подводя итог вот этим крайне пессимистическим воззрениям на смысл жизни (причем это было отнюдь не данью моде, как, скажем, у нас, когда в начале XX века многие поэты принимали позу разочарованности жизнью; здесь же это была действительно разочарованность, действительно огорченность жизнью), пишет: «Ионические поэты, кажется, были раздавлены ужасом страданий, болезней и старости. Единственными утешениями были война и слава и наслаждения, доставляемые богатством» [M. Eliade М. A History of Religious Ideas: Vol. 1: From Stone Age to the Eleusinian Mysteries. Chicago, 1978. P. 260].

Можно добавить еще, вспоминая того же Мимнерма, и просто объятья любимой. При всем своем пессимизме он пишет своей Нанно: «Без золотой Афродиты какая нам жизнь или радость? Я бы хотел умереть, раз перестанут манить тайные встречи меня, и обьятья, и страстное ложе».

Любовь, слава, успех на войне, успех в народном собрании – все это хорошо. Это потом очень ясно проявится. Но вообще-то все это не имеет большого смысла. Богатый ты или бедный, известный ты или неизвестный, имел ли радости любовные или не имел, все, в итоге, кончается старостью, болезнями, смертью. И если хотя бы по смерти тебя ожидали Елисейские поля, радость… Но Елисейские поля, как мы сейчас увидим, достаются далеко не каждому, а посмертный мир несет мало радостей и мало надежд.

5. Представления об Аиде

Что же касается обиталищ Аида, то, во-первых, мы должны вспомнить, что Аид - это Аидэс, аэйдос - «безвидность». То есть царство мертвых – это царство безвидности. Мы должны вспомнить, что идея эйдоса, которую потом взял Платон для всей своей философии, которая стала в его философии центральной, была очень распространена в Греции даже просто на уровне быта. Потому что эйдос - это то, что англичане называют shape, - это модель, образ, который имеет в голове любой мастер. Греческая культура – это, по большому счету, культура ремесленная. Это не культура только земледелия. И в этой ремесленной культуре очень важна ремесленная логика. Хороший ремесленник, хороший мастер, которому, скажем, воин заказывает меч, сначала имеет в голове образ этого меча, он знает, каким должен быть меч. Он должен быть красивым, такой-то длины, с такой-то рукоятью, так-то заточенный. И потом уже, исходя из этого образа в своем уме, из этого эйдоса, он делает руками этот меч.

И то же самое гончар. Ему заказывают какой-нибудь красивый сосуд, и он представляет его себе, а потом на гончарном круге его лепит. А художник, которому он его отдает, тоже не рисует что-то абы как, а представляет себе картину – скажем, сюжет, где Пандора открывает свой ящик перед Эпиметеем (кстати, такая амфора есть), - представляет себе, кто где должен быть исходя из формы сосуда и из задачи образа. И только потом расписывает эту вазу. То есть в начале должен быть образ, эйдос.

Весь мир образный. Например, гражданский закон. Конституция Афин, афинская полития описана Аристотелем. Найдены и законы Гортины, столицы Крита. Эти законы были написаны на каменной стене, сложенной из огромных квадров камня. И это эйдосы, но уже эйдосы политики, образы политического. Поэтому, кстати говоря, когда в Конституции написано одно, а в жизни эта Конституция осуществляется совершенно иначе, лживо, то, соответственно, она осуществляется против своего эйдоса, как сказали бы греки, и это – фальсификат закона. И так же точно, когда у художника прекрасный замысел, а он его не может осуществить и осуществляет всякую дрянь, рисует плохо, то, конечно, он дрянной художник, даже если он сам себя считает хорошим.

Можно сказать, что греческий разум основан на эйдосе. И поэтому назвать некий мир без-эйдосным, назвать его Аидом, это сказать, что хуже мира не бывает. Там нет ни замыслов, ни воплощений. Поэтому неудивительно, что обиталище Аида в 20-й главе, которая, кстати, именуется «Война богов», характеризуется как «мрачные, ужасные жилища, которых трепещут и самые боги» [Ил.20:65], то есть это место, где совсем несимпатично и куда попадать совсем не хочется. Традициям Месопотамии и Ханаана (но не Египта!) тоже свойственно характеризовать мир мертвых как плохое, безрадостное обиталище. Это то, что евреи называли шеолом. И это вполне присутствует в Греции, и даже еще усилено. В шеоле просто спят, а здесь не спят, а реально страдают.

6. Состав человека

По-моему, я уже об этом говорил, но сейчас просто напомню, о характерном диалоге между живым Одиссеем, стоящим на границе Аида, подземного царства, и тенью Ахилла, которая к нему подходит (это 11-я глава «Одиссеи»). Одиссей говорит: «Живого тебя мы как бога бессмертного чтили; здесь же, над мертвыми царствуя, столь же велик ты, как в жизни некогда был; не ропщи же на смерть, Ахиллес богоравный». Так говорил я, он же ответствовал, тяжко вздыхая: «О Одиссей, утешения в смерти мне дать не надейся; лучше б хотел я живой, как поденщик, работая в поле, службой у бедного пахаря хлеб добывать свой насущный, нежели здесь над бездушными мертвыми царствовать мертвый». [Од. 11:484-494].

Запомним это слово - «бездушный». Оно очень характерно. В Аиде нет душ. Потому что душа – это энергийно-волевое средоточие человека. А в Аиде нет никакой силы, никакой воли, тем более - ума. Мы чуть позже об этом поговорим. Способность мыслить в Аиде оставлена как особый дар только одному фиванскому прорицателю Тиресию. Ради встречи с ним и спускается Одиссей в Аид. Сам Одиссей говорит: «Он лишь с умом, все другие безумными тенями веют» [Од. 10:495].

Как описывается в «Илиаде» смерть Патрокла, одного из величайших героев-ахейцев, убитого Гектором? «Тихо душа, излетевши из тела, нисходит к Аиду, плачась на жребий печальный, бросая и крепость, и юность». [Ил. 16:256]. Мы скоро узнаем, что у греков есть две души. Одна душа нисходит к Аиду, а другая просто растворяется и исчезает. «Подлинно, – говорит Ахилл после встречи с духом Патрокла, - есть и в Аидовом доме подземном дух человека и образ, но он совершенно бесплотный». [Ил. 23: 103-105]. Эти слова Ахилла свидетельствуют о том, что все сомневаются. Ахилл говорит: «Да, есть. Вот теперь-то я верю, что есть, когда я встретил Патрокла». А до этого он не верил.

Кроме плоти, тела, которое по-гречески именуется сома, человеческий состав включает психею (псюхе) и тимос. Причем, если тимос коренится в мозгу, в крови, в сердце, то психея, как правило, связывалась с родовым принципом и помещалась древними греками в область спинного мозга. В момент смерти тимос просто растворялся, исчезал. А вот психе, теряя ум, то есть, становясь безумной, сохраняла некую тень личности и уходила в безвидный мир. Так что умерший переставал быть человеком и становился только бестелесным образом человека, который греки именовали идолон. Жуковский, переводя «Одиссею», использовал для идолон слово «образ». Словом «идолон» греки именовали и любую статую из камня или бронзы – и статую бога, и статую усопшего (ср. наше слово «идол»).

У врат Аида Одиссей видит «образы тех, кто трудились на земле». Они внешне сходны с умершими, лица их узнаваемы. Он сразу видит, где Ахилл, где Тиресий, где его, Одиссея, мать, покончившая самоубийством, где другие герои. И даже Геракла он узнает. Но все они сущностно пусты, они подобны статуям. Статуя имеет образ того или иного человека, но это, конечно, не человек. Сколько бы ни орошали слезами статую умершего, он не ответит, не обнимет, не согреется. Только жертвенная кровь на время возвращает жизнь этому, назовем его так, идолу умершего. Он становится опять как бы человеком. Эта пустая оболочка вдруг согревается, вдруг наполняется, вдруг приобретает память и может говорить. Возможно, это тимос возвращается в человека. И души мечтают, хоть на мгновение, обрести память.

Одиссей рассказывает дальше: «Сам я барана и овцу над ямой глубокой зарезал; черная кровь полилася в неё и слетелись толпою души усопших, из темныя бездны Эреба поднявшись» [Од.11.35-37].

7. Смерть и посмертие

Последняя, 24-ая, книга «Одиссеи» начинается с рассказа о том, как души умерших идут в Аид. Речь идет о Гермесе, которого Жуковский называет Эрмий. Вообще перевод Жуковского – это, конечно, романтический, очень красивый перевод, я бы даже сказал - с красивостями, но все равно он очень качественный.

«Эрмий тем временем, бог килленийский, мужей умерщвленных души из трупов бесчувственных вызвал, имея в руках свой жезл золотой… (как видите, жезл, которым у нас изображают торговлю, имел еще совершенно другую функцию – изводить из умерших тел души). Им он махнул, и, столпясь, полетели за Эрмием тени с визгом, как мыши летучие… и вел их Эрмий, в бедах покровитель к пределам тумана и тленья…» [Од.24:1-10].

Умерщвленные мужи – это убитые Одиссеем женихи Пенелопы, которые, думая, что Одиссей погиб, домогались ее руки, а на самом деле – престола Итаки.

Я подчеркиваю, что это - Гомер. Это не какие-то поздние упаднические стихи. Это самое начало греческого классического мировоззрения. Я опустил подробный рассказ Гомера о том, что эти души, подобны летучим мышам в пещере, которые висят, сцепившись в целые гирлянды, и если одна из них случайно отвалится, то и всех за собой отдирает от скалы, и они все пищат, визжат, пока опять не устроятся уютно и не повиснут вниз головой. Вот так же точно - души умерших.

Конечно, это несимпатичный образ. Интересно, что в «Государстве» Платон предлагает вычеркнуть эти стихи из поэмы Гомера. Он говорит, что надо «вычеркнуть эти стихи из поэм», чтобы граждане боялись рабства больше смерти. [Государство 386с-387а]. Потому что если люди будут бояться умирать, то они предпочтут рабство смерти и, соответственно, будут порабощены. Поэтому не следует описывать посмертное существование как ужасное. То есть он предлагал цензурировать и Гомера, и Гесиода, и всех остальных писателей. Тоталитаризм позднего Платона хорошо известен. Но важно то, что для Платона это была проблема - что все его соотечественники верят в то, что на том свете плохо.

Интересно соотносятся идеи души и тела в классической Греции. Вы помните, что в микенскую эпоху умерших очень редко кремировали, в крайнем случае подвергали вторичной кремации - через некоторое время после похорон доставали кости и их сжигали. Но, как правило, кремации не подвергали вообще. Наоборот, чтобы сохранить человека, его облик, его эйдос, на лицо человека клали золотую маску. Естественно, золотую маску клали богатым людям, царям, царицам, а, как мы знаем из Египта, людям победнее клали их нарисованный образ - отсюда, в конечном счете, и возникла икона. В запеленатую мумию клали написанные на доске восковыми красками портреты. Историки искусства, по месту первых находок, именуют их фаюмскими портретами. То есть и в Египте, и в Микенской Греции, и, впоследствии, в христианстве тело считалось ипостасью (подставкой) личности, важнейшим её элементом.

А в классической Греции погребальный обряд изменяется, людей стали сжигать. Кстати говоря, здесь мы видим, как Гомер отходит от археологической точности и переносит погребальный обычай своего времени в эпоху Троянской войны. Так что тело уже не важно, тело уже не сохраняется. Важно освободить душу. Греки классического времени считают, что сохранение тела плохо. И мы знаем, что в Риме так укоренилась эта традиция сожжения умерших, что даже христиане из высших сословий были вынуждены соглашаться на кремацию, потому что иначе их просто считали бы нарушителями всех традиций и, соответственно, вычеркивали бы из высших сословий, из сенаторов, из всадников. Это была большая проблема.

Но греческий язык, язык «Илиады», язык Гомера еще сохраняет оговорку, что тело и сам человек – это одно и то же. В начале «Илиады» Гомер говорит про Ахилла: «многие души могучие славных героев низринул в мрачный Аид, и самих (автис) распростер их в корысть плотоядным птицам окрестным и псам» [Ил. I,3]. То есть сами люди – это тела, потому что в корысть, то есть в добычу плотоядным птицам и псам, достается, конечно, плоть, а не душа. Значит, сам человек – это плоть, которую пожирают эти трупоядцы.

В Аиде Одиссей видит и Геракла, но с Гераклом все довольно интересно. «Видел я там, наконец, и Гераклову силу, один лишь призрак (биэн гераклиин идолон) воздушный; а сам он (автос де) с богами на светлом Олимпе сладость блаженства вкушал близ супруги Гебы, цветущей дочери Зевса…» [Од. 11:601-603].

То есть, опять же, сам он может быть распростерт в корысть псам и птицам, а может быть вознесен во плоти на Олимп и стать мужем божественной Гебы, дочери Зевса.

И такова может быть судьба. Вы помните, что, как исключение, пророк Илия тоже был вознесен во плоти на небо (4 Цар. 2). И Енох был взят на небо и не узнал смерти (Быт. 5:24). Так же и Геракл. Но здесь тоньше: его «призрак воздушный» в Аиде, а сам он на Олимпе как супруг божественной Гебы. Впрочем, иногда считают, что это вставка Ономакрита (VI век до Р.Х.).

Эрвин Роде в своей книге «Псюхе. Культ душ и вера в бессмертие среди греков» (E. Rohde. Psyche: The Cult of Souls and Belief in Immortality among the Greeks. L.:Kegan Paul., 1950) пишет: «по представлениям Гомера, люди существуют дважды: сначала в плотском и зримом облике, а потом в качестве незримого образа, обретающего свою свободу только в смерти» (p. 6). Но никакой особой свободы у «незримого образа» нет - это призрак, который не по своей воле нисходит в Аид. Только в исключительном случае (как с Гераклом) свобода обретается вновь на Олимпе.

О том, каким во времена Гомера был погребальный обряд, мы знаем из целого ряда описаний. Но наиболее ясное описание содержится в той же 11-й главе «Одиссеи». Среди многих умерших Одиссей неожиданно встречает Эльпенора. Эльпенор – это один из его гребцов, который куда-то делся. Когда Одиссей бежал от Цирцеи, ему не удалось взять с собой всех своих спутников. И Эльпенор остался, и его неожиданно Одиссей встречает в Аиде. Одиссей спрашивает, как он оказался здесь быстрее, чем он, плывя на корабле? И дальше рассказывается довольно печальная и назидательная история.

Эльпенор у Цирцеи напился вина и пьяный улегся спать на крыше, а ночью встал и забыл, где он, сделал шаг, свалился с крыши и сломал шею. Но, говорит Эльпенор, сейчас мое тело лежит непогребенным, никому не нужным. И, пожалуйста, когда ты будешь возвращаться в Итаку, а теперь я знаю, что ты вернешься, ты найди меня. И дальше он говорит: «Возложи меня во всех доспехах на костер, и после того, как мой прах будет сожжен, насыпьте надо мною курган и в этот курган воткните весло (он был гребцом на корабле), как память о том, чем я всем вам служил». Вот, собственно говоря, такая просьба. А иначе, говорит, будет плохо и тебе, и мне, если я останусь лежать непогребенным. Опять же, почему ему плохо? Он в Аиде. Не все ли равно бесчувственному телу? Оказывается, связь с телом остается, и оно должно быть правильно погребено.

Поэтому пожиратели тела такие страшные - они не давали совершиться погребению и, тем самым, повергали усопших в большую печаль. Их называли саркофагос (саркс – плоть), пожирателями плоти. Это Кербер – пес подземного царства, Химера, у орфиков – Геката.

Хотя связь тела и души очевидна для Гомера, в этом часто сомневаются. Классическое представление формулирует Платон. И оно тоже, между прочим, двусмысленно. В диалоге «Кратил» Платон говорит: «Многие считают, что тело, или плоть (саркс), подобно могильной плите, скрывающей погребенную под ней в этой жизни душу (психе)» [Plat. Krat. 400 c].

Вот отсюда характерная для позднейших платоников и для народного вульгарного платонизма диада сома-сима, тело-темница. Тело – темница души. Но эта фраза Платона говорит о том, что она не просто скрывает душу, а скрывает в виде могильной плиты. А могильная плита - она же не только скрывает. Могильная плита, по древнейшим представлениям, когда еще могильной плитой был менгир, является знаком личности и, можно сказать, нетленным вечным телом умершего, потому что камень нетленен. И на могильной плите до сих пор, как вы знаете, пишут имя умершего и годы его жизни, то есть идентифицируют его.

В этом смысле могильная плита – это не клетка, не темница. Это идентификат человека - так же, как и тело. Ведь на самом-то деле даже в Аиде, в безвидности, Одиссей узнавал души. Значит, они имели облик тела, хотя бы как статуи. Если угодно, и на могиле можно поставить статую.

И буквально в следующей фразе Сократ объясняет Гермогену: «В то же время эта плита представляет собою также и знак (сима), ибо с её помощью душа обозначает то, что ей нужно выразить, и потому тело правильно носит также название сима». Отсюда - «сома-сима». Значит, тело это не только темница, но еще и знак. Тело – знак души.

Это большая мысль. Мы видим, что у греков были искания. У них не было догматики, были народные представления, представления философов, но они искали. В отличие, скажем, от цивилизаций Месопотамии и Египта, где была проработанная догматика, греки искали. И, можно сказать, поэтому и появилась греческая цивилизация, до нас дошедшая и нас одушевляющая, что ничего ясно не было обозначено и от каждого ожидали поиска истины.

8. Учение о переселении душ

В это же время или даже немного раньше мы фиксируем учение о переселении душ - у Гомера и Гесиода его нет, а у Пиндара уже есть. Учение о переселении душ находится в очень большой враждебности с учением о значении тела. Если тело – это действительно подставка души, ипостась души, то непонятно, как может душа менять тело? У души может быть одна подставка. Эта подставка ее отражает в Аиде всегда. Все, что я только что говорил об Аиде, свидетельствует о том, что смерть может быть только один раз и, соответственно, один раз схождение в Аид.

Но Пиндар во Второй Олимпийской оде говорит замечательные слова: «Но те, кто трижды пребыв на земле и под землей, сохранили душу свою чистой от всякой скверны, дорогой Зевса шествуют в твердыню Крона, Острова Блаженных… Овевается там земля веяниями Океана: там горят золотые цветы, возникая из трав меж сияющими деревьями. Радамант избран в сопрестольники Крона» [Олимп.2.68-70].

Вы помните, что Радамант – это брат Миноса, и Минос, Радамант и Эак судят умерших. И он избран в сопрестольники Крона. Вы помните, что Зевс прощает Крона, своего отца, и делает его царем Островов Блаженных. И человек, Радамант, избран в сопрестольники Крона. Конечно, Радамант не простой человек, его отец – Зевс, он - сын Европы и Зевса, но, тем не менее.

Золотые цветы меж трав, меж сияющими деревьями – это описание Рая для греков. Но что здесь очень интересно для нас? Что каждый, кто чист от скверны, кто в течение трех жизней не осквернил себя (то есть надо пройти троекратное испытание, прожить три жизни и, соответственно, три раза умереть), тот идет уже не в мрачный Аид, а на острова блаженных, под власть Крона, где люди, подобно Радаманту, уже сопрестольники Крона. Здесь можно вспомнить слова Христа, сказанные Своим ученикам: «Сказываю же вам, что отныне не буду пить от плода сего виноградного до того дня, когда буду пить с вами новое вино в Царстве Отца Моего» (Мф. 26:29). Или - «истинно говорю вам, что вы, последовавшие за Мною, -- в пакибытии, когда сядет Сын Человеческий на престоле славы Своей, сядете и вы на двенадцати престолах судить двенадцать колен Израилевых» [Мф.19:28].

Откуда это у Пиндара? Мы можем только гадать. То ли это древнее орфическое знание, древнее мистериальное знание, то ли это знание, пришедшее с Востока. У Платона есть миф об Эре - рассказ о том, как некий Эр попал «по ошибке» живым в посмертный мир и увидел, как души умерших вновь возвращаются в тела, причем в зависимости от того, как себя вел человек на земле, он обретает то или иное тело. Либо он рождается в счастливой семье, скажем, царской - богатой, культурной, либо же в семье каких-нибудь бандитов, разбойников, крестьян, несчастных рабов, или же вообще оказывается животным.

Потом все это будет очень подробно разработано Плотином и сохранится в неоплатонической традиции. Но представление о том, что человек многажды рождается, было, как мы видели, и до Платона, у Пиндара. Потом это будет описывать Вергилий, и он даже назовет тысячелетие как период, через который происходит перерождение. Но все эти представления строятся на убеждении в незначимости тела. А значимость тела – это то, что, как вы видите, у Гомера присутствует в качестве интуитивного знания, знания-ощущения.

Эмпедокл, ровесник Еврипида (484-421 гг. до Р.Х.), досократик, вообще высказывает очень оригинальную точку зрения - греки, именно потому, что искали, часто выдвигали оригинальные точки зрения. Он говорит о том, что люди, все ли или частично, это демоны:

«Есть рок Ананке (Необходимость), древнее постановление богов. Вечное, скрепленное словно печатью, пространными клятвами: Если какой-нибудь демон осквернит свои члены кровью по прегрешению, следуя ненависти, даст преступную клятву… 30 тысяч лет скитаться ему вдали от блаженных, рождаясь с течением времени во всевозможных обличьях смертных существ, меняя мучительные пути жизни… По этому пути и я иду ныне, изгнанник богов и скиталец, повинуясь бешеной ненависти» [Ипполит. Опровержение всех ересей. 7:29].

Вот эти слова Эмпедокла, приведенные Ипполитом, христианским автором, говорят о том, что Эмпедокл считал или всех людей, или хотя бы некоторых (по крайней мере, себя), воплощенными духами. Возможно, все люди – это воплощенные духи, осужденные за свои злые дела обитать в теле. И тогда, возможно, вся наша земная жизнь – это и есть Аид наизнанку. То есть это сплошные эйдосы, сплошные образы. Мы же все в телах. Но это как раз и мучительно, мы поэтому-то и мучаемся. Это, если угодно, чистилище для провинившихся духов. Такое представление тоже присутствовало.

Но у Гомера идея уникальности жизни безусловна. Никаких перерождений. Ахилл говорит Одиссею в 9-й книге: «С жизнью по мне не сравнится ничто… Можно стяжать и прекрасных коней, и златые треноги; душу ж назад возвратить невозможно, души не стяжаешь, вновь не уловишь её, как однажды из уст улетела» [Ил. 9:401-409]. Жизнь одна и смерть одна. Хотя философы думали по-разному, и, видимо, было глубокое мистериальное знание о перерождении, чего не было в Египте и Месопотамии.

Но еще больше говорит нам обычная традиция погребения. Пока что мы рассуждали, опираясь на тексты, на литературу. Но ведь сохранились сведения и об обыденной жизни греков – в частности, о том, как они хоронили умерших. Мы знаем, что их не только сжигали, но и хоронили в земле, причем, и это удивительно, умерших хоронили в надежде на продолжение их жизни за гробом. Безусловно, в теле. Умерших хоронили с большим количеством даров. На женщин надевали украшения, мужчинам в гроб и даже в кремационную урну клали оружие. И это не просто дань воспоминанию.

Посвятивший специальное исследование греческим захоронениям, в первую очередь, одному очень интересному захоронению, о котором мы с вами сейчас будем говорить, немецкий ученый Буше писал: «Большое количество заупокойных даров помещается вместе с телом умершего. Характерно, что с умершей незамужней молодой девушкой в гроб были помещены полагающиеся невесте ювелирные украшения и даже лутрофорос (сосуд для воды, используемый для омовения невесты перед брачной церемонией; отсюда «лутрон» - купель и омовение в Новом Завете), чтобы девушка в свое время могла принять ванну перед свадьбой» (E. Bouscher. Grab eines attischen Mädchens. 2ed. Münch, 1941. S.16).

О какой ванне может идти речь? Ведь ее хоронят. Значит, ее близкие предполагали, что она выйдет замуж там. А где там? Непонятно. Так накладываются друг на друга народные верования, что и тело значимо, и жизнь будет продолжаться, и молодая девушка продолжит жизнь за гробом и станет там женой, а, быть может, и матерью, и представление поэтов о том, что жизнь здесь полна печали, а тот мир, в общем, непонятен, и уж, по крайней мере, ничего радостного там человека не ждет.

И теперь мы стоим перед еще одной очень важной проблемой –проблемой загробного суда и вообще проблемой судьбы человека. Мы видим, что простые люди верили в то, что жизнь продолжается после смерти. Надо сказать, эта традиция поразительным образом кочует из эпохи в эпоху. Мне пришлось присутствовать на христианском отпевании двух молодых людей, жениха и невесты, которые вместе погибли в автомобильной катастрофе. И их похоронили рядом в одной могиле, и хоронили их так, как будто совершали венчание. В венчальном белом платье была невеста, свечи венчальные в их руках. Молодой человек был в костюме, с галстуком, как полагается при венчании.

Эта традиция, как вы видите, очень глубока. С точки зрения христианского богословия, это немножко странная вещь. Но так же и с точки зрения греческих представлений, странно. Но человеческое сознание, человеческое миропредставление подсказывает, что так надо сделать, что невеста должна быть всем снабжена в тот мир, а уж там - как получится.

А о том, каковы перспективы того мира, мы с вами поговорим на следующей лекции.