Деметра в Элевсине Итак, дорогие друзья, на прошлой лекции мы начали говорить об Элевсинских мистериях и приступили к разбору важнейшего гимна, гимна «К Деметре». Это так называемый «V Гомеровский гимн», который наиболее глубоко рассказывает об Элевсинских таинствах. Если бы у нас не было этого гимна, то мы бы имели представление только о его основных героях, но саму канву себе не представляли бы. Поэтому я позволю себе прочесть этот гимн дальше, объясняя по ходу текста те или иные реалии, к которым впоследствии мы не раз ещё вернёмся.

Итак, мы помним, что гимн начинается с того, что дочь Зевса и Деметры, Персефона, была похищена с разрешения её отца Гадесом, Аидом, и увезена им в подземное царство, чтобы стать там его женой. Деметра, мать Персефоны, ищет дочь, нигде не может её найти и, в конечном счёте, обращается к Солнцу, титану Гелиосу. Он всё видел и рассказывает ей, что «да, твоя дочь с позволения Зевса украдена Гадесом.

Но в этом нет ничего дурного, это же большое счастье, ведь он брат Зевса, царь подземного мира, мира усопших, и всё это очень хорошо». Короче говоря, если перевести на современный язык, то Гелиос сказал Деметре, что смерть – это естественное дело, и Персефона становится супругой царя подземного мира, соответственно, в некотором смысле она тоже вкушает эту смерть. Не так, как обычные люди — боги бессмертны, но она оказывается пленницей подземного мира, и это совершенно не устраивает её мать. Гелиос рассказал ей все это и помчался дальше по небу, как и полагается Солнцу, а дальше идёт текст, который мы ещё не читали:

«Ей же (Деметре) еще тяжелей и ужасней печаль её стала,
Гневом исполнилось сердце на тучегонителя Зевса.
Сонма богов избегая, Олимп населяющих светлый,
Долго она по людским городам и полям плодоносным
Всюду блуждала, свой вид изменив. И никто благодатной
Ни из мужей не узнал, ни из жён, подпоясанных низко,
Прежде чем в дом не пришла она храброго духом Келея
(Был в это время царем благовонного он Элевсина)»
[«К Деметре», 90-97].

Итак, мы впервые встречаем в этом гимне Элевсин и видим, как туда приходит скорбящая Деметра, потерявшая дочь. Практически для небесного мира и для мира земного её дочь умерла. И Деметра отказалась быть среди богов, она пришла скорбеть к людям, знающим, в отличие от богов, что такое смерть; пришла в Элевсин, изменив свою внешность с божественной на человеческую. И мы видим царя Элевсина, а им в то время был Келей, о нём нам ещё придется говорить. Но послушаем, как дальше описывается происходящее. Мы видим некоторую бытовую реальность того времени, то есть мы как бы входим в мир Древней Греции архаического, а то и микенского периода.

«…Сердцем печалуясь милым, богиня близ самой дороги
У Парфенейского села колодца, где граждане воду
Черпают, — села в тени под оливковым деревом, образ
Древней старухи приняв, для которой давно уже чужды
Венколюбивой дары Афродиты и деторожденье.
Няни такие бывают у царских детей или также
Ключницы, в гулко звучащих домах, занятые хозяйством.
Дочери там элевсинца Келея её увидали.
Шли за водою они легкочерпною, чтобы, сосуды
Медные ею наполнив, в родительский дом воротиться»
[«К Деметре», 98-108].

Как вы помните, к колодцу приходит и библейская Рахиль, дочь Лавана. Городской колодец — это такое место встречи и на Переднем Востоке, и в Греции. Опять же, милая патриархальная подробность: дочери царя сами идут на колодец за водой, чтоб принести её в дом, как обычные девушки из обычного дома.

«Четверо, словно богини, цветущие девичьим цветом,
Каллидика, Демо миловидная, и Клейсидика,
И Каллифоя (меж всеми другими была она старшей).
И не узнали: увидеть богов нелегко человеку (интересное замечание).Остановились вблизи и крылатое молвили слово:
"Кто ты из древнерождённых людей и откуда, старушка?
Что ты сидишь здесь одна, вдалеке от жилищ, и не входишь
В город? Немало там женщин нашла б ты в тенистых чертогах
В возрасте том же, в каком и сама ты, равно и моложе.
Все бы любовь проявили к тебе на словах и на деле"»
[«К Деметре», 109-117].

Вы видите: отношение к страннику здесь самое любезное. От никому не известной старухи большинство из нас, видимо, отшатнулось бы, а в этом гимне не кто-нибудь, а царские дочери говорят ей: «есть масса домов, где тебя примут, где есть такие же пожилые женщины, есть и более молодые, и все будут рады тебя видеть».

«Так говорили. Ответила им пречестная богиня:
"Милые детки! Кто б ни были вы между жён малосильных,
Здравствуйте! Всё расскажу я. Ведь было бы мне непристойно
Гнусной неправдою вам на вопросы на ваши ответить.
Доя мне имя: такое дала мне почтенная матерь
(Доя – это чуть измененное Дия, «богиня»: Деметра их почти не обманывает, а мать её на самом деле – Рея).
«Ныне из Крита сюда по хребту широчайшему моря
Я прибыла не по воле своей. Но, помимо желанья,
Силой меня захватили разбойники. Вскоре пристали
На быстроходном они корабле к Форикосу, где все мы,
Женщины, на берег вышли, равно и разбойники сами».
[«К Деметре», 118-127].

Здесь упоминается, что Богиня прибыла с Крита. Как я уже рассказывал, Крит – это прародина Элевсинских мистерий. Как пишет Диодор, «В Кноссе открыто рассказывают о мистериях всем желающим то, что повсюду говорит тайно мистагог после принесения обетов молчания». [Диодор, Историческая библиотека, 5, 77:3]

К сожалению, мы этих тайн не знаем. Это древнее знание в материковой Греции уже было мистериальной тайной. Поэтому Деметра, принявшая облик старой женщины, говорит, что она пришла с Крита, то есть эти таинства пришли с Крита. Всё это говорится откровенно. Форикос — это мыс в Аттике, расположенный недалеко от Элевсина. Тут есть и обычная, бытовая реальность того времени: разбойники, захват людей и продажа их на невольничьих рынках, всё это было в то архаическое время, в Тёмные века, когда контроль государств над морем ещё не был установлен. И дальше следует:

«Близ корабельных причалов они (разбойники) там устроили ужин.
Сердце ж мое не к еде, услаждающей душу, стремилось.
Тайно от всех я пустилась бежать через черную сушу
И от хозяев надменных ушла, чтобы, в рабство продавши
Взятую даром меня, барышей бы на мне не нажили;
Так вот, блуждая, сюда наконец я пришла и не знаю,
Что это здесь за земля, что за люди ее населяют (естественно, на самом деле Деметра всё это знает).
Дай вам великие боги Олимпа законных супругов,
Дай вам и деток они, по желанью родителей ваших,
Вы же, о девы, меня пожалейте, во мне благосклонно,
Милые детки, примите участье и в дом помогите
Мужа попасть и жены, чтоб могла я для них со стараньем
Делать работу, какая найдется для женщины старой.
Я и за новорождённым ходить хорошо бы сумела,
Нянча его на руках; присмотрела б в дому за хозяйством;
Стлала б хозяевам ложа в искусно устроенных спальнях
И обучать рукодельям могла бы служительниц-женщин"
(Вот все дела старой женщины – Деметра просится просто быть служанкой).
«Тотчас ответила ей Каллидика, не знавшая мужа
Дева, из всех дочерей Келеевых лучшая видом:
"Бабушка! Как ни горюй человек, все же волей-неволей
Сносит он божьи дары, ибо много сильнее нас боги.
Все я подробно тебе расскажу и мужей перечислю,
Кто здесь у нас обладает великою силой почета,
Кто выдается в народе и кто многомудрым советом
И справедливым судом охраняет у города стены»
[«К Деметре», 128-152].

Вот видите, хотя вроде бы в Элевсине есть царь, их отец Келей, но он вовсе не абсолютный правитель, не какой-то тиран, деспот, а лишь один из многих мужей, видимо, выполняющий определённые священные царские функции, но отнюдь не управляющий всем как единовластный монарх. Поэтому какие-то другие знатные люди, другие мужи, «охраняющие стены», то есть военачальники, мало чем по знатности отличаются от царя. И дальше она перечисляет имена, которые нам впоследствии будут нужны:

«Встретишь у нас хитроумного ты Триптолема, Диокла,
Долиха и Поликсена, и знатного родом Евмолпа,
Также отца моего, знаменитого храбростью духа (видите, он знаменит храбростью духа, но он отнюдь не единовластный правитель).
Дома у всех их обширным хозяйством заведуют жёны:
Вряд ли из них изо всех хоть одна, после первого ж взгляда,
Видом твоим пренебрегши, твое предложенье отвергнет.
Все тебя примут охотно: богине ты видом подобна.
Если желаешь, то здесь подожди нас. Домой воротившись,
Всё подпоясанной низко Метанире, матери нашей,
Мы по порядку расскажем. Быть может, к себе она примет
В дом наш тебя, и к другим обращаться тебе не придётся (мы видим удивительно милый, почти бытовой, хороший рассказ).
Сын у неё многомилый в чертоге, устроенном прочно,
Позднорожденный растет, горячо и издавна желанный.
Если б его ты вскормила и юности мальчик достиг бы,
Право, любую из жён слабосильных, тебя увидавших,
Зависть взяла бы: такую награду бы ты получила".
Так говорила. Она головою кивнула. И девы
Воду в блестящих сосудах назад понесли величаво (медные сосуды – это архаика предшествующего времени, как раз микенской эпохи, любимый Гомером знак, что повествование идет о стародавних временах).
«Прибыли быстро в великий отцовский дворец и поспешно
Матери все сообщили, что видели, что услыхали.
Тотчас велела им мать поскорей за безмерную плату
К ней чужестранку призвать. Как олени иль юные телки
Прыгают по лугу в пору весеннюю, сытые кормом,
Так понеслись по дороге ущелистой девы, руками
Тщательно складки держа прелестных одежд; развевались
Волосы их над плечами, подобные цвету шафрана.
Возле дороги богиню нашли они, там же, где прежде
С нею расстались. К чертогам отца повели ее девы.
Сердцем печалуясь милым, богиня за девами следом
Шла, с головы на лицо опустив покрывало, и пеплос
Черный вокруг ее ног развевался божественно легких.
Быстро жилища достигли любимого Зевсом Келея
И через портик пошли. У столба, подпиравшего крышу
Прочным устоем, сидела почтенная мать их, царица,
Мальчика, отпрыск недавний, держа у груди. Подбежали
Дочери к ней. А богиня взошла на порог и достала
До потолка головой и сияньем весь вход озарила».
[«К Деметре», 153-189].

Это характерная особенность греческой поэтики: когда боги скрывают своё божественное происхождение, но хотят на него намекнуть, то они касаются головой о притолоку. То есть они выше среднего человеческого роста. Так и в «IV Гомеровом гимне» Афродита, которая должна по необходимости соединиться с Анхизом, и скрывает, что она богиня, потом не выдерживает, хочет сказать «ты знаешь, с кем ты спал?», и её голова касается притолоки, и она вся сияет. Так же происходит и здесь.

2. Деметра во дворце Келея

«Благоговенье и бледный испуг охватили царицу.
С кресла она поднялась и его уступила богине.
Не пожелала, однако, присесть на блестящее кресло
Пышнодарящая, добропогодная матерь Деметра,
Но молчаливо стояла, прекрасные очи потупив.
Пестрый тогда ей придвинула стул многоумная Ямба»
[«К Деметре», 190-195].

Ямба – это прислужница Метаниры, но её имя не случайно, ведь ямб — одна из форм греческого стихосложения, как и хорей, и амфибрахий. И на Элевсинских мистериях пели именно ямбическими стихами. Поэтому Ямба здесь – неслучайное имя. И вы увидите сейчас, что Ямба будет развлекать грустящую богиню разными неприличностями, как мы бы сказали. И развлечёт — богиня станет улыбаться, сейчас я об этом прочту. Точно так же на обратном пути из Элевсина в Афины, после напряжения, посвящения, мистерий и откровений, мисты тоже пели разные не вполне пристойные песни, за что их потом всячески укоряли христианские проповедники. Безусловно, это была психологическая разрядка, а также это была радость. Что греха таить, все мы не всегда бываем серьёзны, когда мы очень радостны, все мы можем позволить себе небольшую шалость. И это была радость, что уже достигнута цель мистерий, о которой мы с вами ещё будем говорить. Поэтому роль Ямбы здесь неслучайна.

«Сверху овечьим руном серебристым покрывши сиденье.
Села богиня, держа пред лицом покрывало руками.
Долго без звука на стуле сидела, печалуясь сердцем,
И никого не старалась порадовать словом иль делом (понятно, это неприличное поведение).
Но без улыбки сидела, еды и питья не касаясь,
Мучаясь тяжкой тоскою по дочери с поясом низким.
Бойким тогда балагурством и острыми шутками стала
Многоразумная Ямба богиню смешить пречестную:
Тут улыбнулась она, засмеялась и стала веселой.
Милой с тех пор навсегда ей осталась и в таинствах Ямба (Здесь снова упоминаются мистерии, таинства).
Кубок царица меж тем протянула богине, наполнив
Сладким вином. Отказалась она. Не годится, сказала,
Красное пить ей вино. Попросила, чтоб дали воды ей,
Ячной (пшеничной) мукой для питья замесивши и нежным полеем»
[«К Деметре», 196-209].

Полей – это сорт мяты, а смесь воды, муки и мяты – священное питье Элевсинских мистерий, которое называлось кикеон. Оно всегда принималось на мистериях, и мы с вами понимаем, что это глубочайшая древность. Дело в том, что всё, связанное с зерном и хлебом — естественно, и мука тоже, это образы возрождения, воскресения. И выпеченный хлеб, и, как в данном случае, мука и вода, из которых потом делается тесто и печётся хлеб. Но здесь ещё нет никакого огня, огонь будет позже. Пока это только мука, вода и мята. А душистая мята по представлениям многих народов, отгоняет злых духов. И соответственно, этот напиток исключительно добрый, исключительно благой.

«Та, приготовивши смесь, подала, как велела богиня.
Выпила чашу Део (богиня). С этих пор стал напиток обрядным.
И говорить начала ей Метанира с поясом пышным:
"Радуйся, женщина! Не от худых, а от добрых и славных
Ты происходишь, я вижу, родителей. В царских родах лишь
Благоволеньем таким и достоинством светятся взоры.
Что же до божьих даров, все мы волей-неволей их сносим,
Как ни горюем душой: под ярмом наши согнуты шеи.
Здесь же, в дому у меня, будешь так же ты жить, как сама я.
Мальчика этого мне воспитай. Ниспослали мне боги
Поздно его и нежданно, его горячо я желала.
Если б его ты вскормила и юности мальчик достиг бы,
Право, любую из жен слабосильных, тебя увидавших,
Зависть взяла бы: такую награду бы ты получила."»
[«К Деметре», 210-223].

То есть, этот образ благодарности повторяется. Но обратите внимание на речь — здесь нет никакого пренебрежения, никакого чванства, никакого отношения к случайной иноземке как к какому-то недостойному существу, как иногда бывает у нас к людям, которые приехали издалека и оказались у нас. Наоборот, к ней относятся с симпатией и уважением: «ты будешь жить как я, а вид твой царский…». Понятно, что Метаниру также поражает божественное величие Деметры, и она уже боится, но в то же время это радушие характерно для благородного человека вообще, и для Греции в частности.

«Тотчас прекрасновеночная ей отвечала Деметра:
"Радуйся также и ты, да пошлют тебе счастие боги!
Сына с великим стараньем вскормить я тебе обещаюсь,
Как ты велишь. Никакие, надеюсь, по глупости няньки,
Чары иль зелья вреда принести не смогут ребенку:
Противоядье я знаю сильнее, чем всякие травы,
Знаю и против вредительских чар превосходное средство" (как видите, колдовство и тогда было распространено, и матери его боялись).
«Молвила так и прижала младенца к груди благовонной,
Взяв на бессмертные руки; и радость объяла царицу.
Вскармливать стала богиня прекрасного Демофоонта, (Демофоонт будет важным героем Элевсинских мистерий).
Позднорожденного на свет Метанирой с поясом пышным,
Сына Келея-владыки. И рос божеству он подобным.
Не принимал молока материнского, пищи не ел он;
Днем натирала Деметра амвросией тело младенца»
[«К Деметре», 224-238].

Вы помните, что амброзия – это божественная пища, и она даёт бессмертие. Амброзия – это греческое измененное индоевропейское слово амрита, а амрита, как вы прекрасно понимаете, это «бес-смертие», мрита – это «смерть», а — отрицательная частица. Это пища бессмертия.

«Нежно дыша на него и к бессмертной груди прижимая;
Ночью же, тайно от милых родителей, мальчика в пламя,

Словно как факел, она погружала, и было им дивно,
Так он стремительно рос, так богам становился подобен.
И неподверженным стал бы ни старости мальчик, ни смерти,
Если бы, по неразумью, Метанира с поясом пышным,
Ночи глубокой дождавшись, из спальни своей благовонной

Не подглядела (факт греха, грехопадения, пусть и в такой причудливой форме, тут очевиден. Она подглядела). Вскричав, по обоим ударила бедрам
В страхе за милого сына, и ум у нее помутился.
Проговорила слова окрыленные в горе великом:
"Сын Демофонт! Чужестранка (вот теперь она уже чужестранка)

в великом огне тебя держит,
Мне же безмерные слезы и горькую скорбь доставляет!"

Так говорила, печалясь. Услышала это богиня.
Гневом наполнилось сердце Деметры прекрасновенчанной.
Милого сына, царицей нежданно рожденного на свет
В прочных чертогах, из рук уронила бессмертных на землю,
Вырвав его из огня, возмущенная духом безмерно.

И взговорила при этом к Метанире с поясом пышным:
"Жалкие, глупые люди! Ни счастья, идущего в руки,
Вы не способны предвидеть, ни горя, которое ждет вас!
Непоправимое ты неразумьем своим совершила.
Клятвой богов я клянуся, водой беспощадною Стикса,

Сделать могла бы навек нестареющим я и бессмертным
Милого сына тебе и почет ему вечный доставить.
Ныне же смерти и Кер уж избегнуть ему невозможно.
В непреходящем, однако, почете пребудет навеки:
К нам он всходил на колени, и в наших объятиях спал он.

Многие годы пройдут, и всегда в эту самую пору
Будут сыны элевсинцев войну и жестокую свалку
Против афинян вчинять ежегодно во вечные веки…»
[«К Деметре», 239-267].

Это так называемая ритуальная война – сложная вещь. Ритуальная война была в Египте в определённые моменты. Люди серьёзно били друг друга палками, но вроде бы не убивали. Вы понимаете, дело в том, что, как мы знаем, в религиозной системе за любое доброе дело приходится платить цену. И платить цену приходится потому, что есть некое злое начало, которое эту цену пытается урвать. Поэтому, когда начинается какое-нибудь доброе дело, то всегда может произойти какая-то катастрофа, какая-то неурядица. Поэтому древние эту катастрофу, если угодно, устраивали сами как прививку, но не в катастрофической форме, то есть, не дожидаясь смерти, тяжких увечий, но создавая видимость потасовки, драки. И вот эта иллюзия, этот символ прорыва злых сил обязательно включался в некое доброе дело – или почти обязательно. Поэтому такая свалка должна быть и здесь, в Элевсине.

«Чтимая всеми Деметра пред вами. Бессмертным и смертным
Я величайшую радость несу и всегдашнюю помощь.

Пусть же великий воздвигнут мне храм и жертвенник в храме
Целым народом под городом здесь, под высокой стеною,
Чтобы стоял на холме, выдающемся над Каллихором.
Таинства ж в нем я сама учрежу, чтобы впредь, по обряду
Чин совершая священный, на милость вы дух мой склоняли"».

[«К Деметре», 268-274].

3. Установление Таинств и возвращение Персефоны

И после этих событий устанавливается таинство. Деметра хотела сделать одного человека бессмертным – мальчика, которого она, как любая кормилица, не могла не полюбить. Но теперь это будет таинство для всех. Так неудача обернулась великой удачей.

«Так сказала богиня, и рост свой и вид изменила,
Сбросила старость и вся красотою обвеялась вечной.
Запах чудесный вокруг разлился от одежд благовонных,
Ярким сиянием кожа бессмертная вдруг засветилась,
И по плечам золотые рассыпались волосы. Словно

Светом от молнии прочно устроенный дом осветился.
Вон из чертога пошла. А у той (Метаниры) ослабели колени.
Долго немой оставалась царица и даже забыла
Многолюбимого сына поднять, уроненного наземь.
Жалобный голос младенца услышали издали сестры,

С мягких постелей вскочили и быстро на крик прибежали.
Мальчика с полу одна подняла и на грудь возложила;
Свет засветила другая; на нежных ногах устремилась
К матери третья — из спальни ее увести благовонной.
Бился младенец, купали его огорченные сестры,

Нежно лаская. Однако не мог успокоиться мальчик:
Было кормилицам этим и няням далеко до прежней!
Целую ночь напролет, трепеща от испуга, молились
Славной богине они. А когда засветилося утро,
Все рассказали Келею широкодержавному точно,

Что приказала Деметра прекрасновеночная сделать.
Он же, созвавши немедля на площадь народ отовсюду,
Отдал приказ на холме выдающемся храм богатейший
Пышноволосой воздвигнуть Деметре и жертвенник в храме.
Тотчас послушались все, и словам его вняли, и строить

Начали, как приказал. И с божественной помощью рос он.
После того как исполнили все и труды прекратили,
Каждый домой воротился. Тогда золотая Деметра
Села во храме одна, вдалеке от блаженных бессмертных,
Мучаясь тяжкой тоскою по дочери с поясом низким»

[«К Деметре», 275-304].

Обратите внимание: интересно, что это не рабы, не какие-то нанятые строители – сам народ, весь город откликнулся на призыв царя и построил этот храм. Так же и в средневековом европейском городе собор строился всем народом, и на Руси всем народом строилась, часто рубилась, деревянная церковь. Созидаемый храм – это всем народом творимое священное дело, это - важный образ народного единства.

«Грозный, ужаснейший год низошел на кормилицу-землю
Волею гневной богини. Бесплодными сделались пашни:
Семя сокрыла Деметра прекрасновеночная в почве.
Тщетно по пашням быки волокли искривленные плуги,
Падали в борозды тщетно ячменные белые зерна.

С голоду племя погибло б людей, говорящих раздельно,
(скотина мычит, а люди говорят раздельно)

Всё без остатка, навек прекратились бы славные жертвы
И приношенья богам, в олимпийских чертогах живущим,
Если бы Зевс не размыслил и в сердце решенья не принял.
Прежде всего златокрылой Ириде призвать повелел он

Пышнокудрявую, милую видом Деметру-богиню.
Так он сказал. И, словам чернотучего Зевса-Кронида
Внявши, помчалась Ирида на быстрых ногах сквозь пространство.
В город сошла Элевсин, благовонным куреньем богатый,
В храме сидящей нашла в одеянии черном Деметру»

[«К Деметре», 305-319].

Дальше я пропущу небольшой кусок, там идут повторы. Смысл его в том, что Деметра не соглашается вернуться. Многих богов Зевс посылает уговорить Деметру - свою сестру и одну из жён - опять взойти на Олимп и даровать людям хлеб. Надо сказать, что в Элевсине хлеб растёт, а вот во всей остальной земле свирепствует страшный голод. Образ этого страшного голода – один из характерных образов в подобных поэмах по всему Востоку. Деметра же говорит одно: «я требую, чтобы моя дочь ко мне вернулась». Зевс, наконец, соглашается и отдает приказание своему брату Аидонею отпустить Персефону. И Аидоней - Гадес, говорит:

«"К матери черноодежной немедля иди, Персефона.
Кроткую силу и благостный дух во груди сохраняя.
И не печалься чрезмерно: не хуже других твоя доля.
Право, не буду тебе я в богах недостойным супругом,
Брат родителя Зевса родной. У меня пребывая,
Будешь владычицей ты надо всем, что живёт и что ходит,
Почести будешь иметь величайшие между бессмертных.
Вечная кара постигнет того из людей нечестивых,
Кто с подобающим даром к тебе не придет и не будет
Радовать силы твоей, принося, как положено, жертвы".
Так он промолвил. Вскочила, объятая радостью, с ложа
Мудрая Персефонея. Тогда повелитель умерших
Зернышко дал проглотить ей граната, сладчайшее меда,
С замыслом тайным, чтоб навек супруга его не осталась
Там наверху с достославной Деметрою черноодежной.»

[«К Деметре», 360-374].

Обратите внимание на этот образ пищи. Вы часто можете увидеть статуи архаического периода Персефоны или Коры - девушки, которая держит в руках гранат. Гранат — это образ того гранатного зёрнышка, которое Гадес дает Персефоне. Мы становимся тем, с чем мы соединяемся в пище, а пища подземного царства, даже одно маленькое зёрнышко, делает человека связанным с подземным царством. Пища небесная, амвросия и нектар, связывают человека с небом, с вечностью, с божественным миром. Гадес даёт ей это семя граната, чтобы она не ушла от него насовсем. Тайна пищи здесь видна.

«Раньше того уж бессмертных своих лошадей быстроногих
Многодержавный Аид в колесницу запряг золотую.
На колесницу богиня вступила. И, в милые руки
Вожжи и бич захвативши, коней устремил из чертогов
Аргоубийца (Аргоубийца - это Гермес) могучий; охотно они полетели.

Быстро великий проделали путь; ни широкое море
Бега бессмертных коней задержать не могло, ни речные
Воды, ни гор высота, ни зеленых долин углубленья.
Поверху резали воздух они высоко над землею.
Там, где сидела Деметра в прекрасном венке, колесницу

Остановил он, — пред храмом душистым. Она же, увидев,
Ринулась, словно менада в горах по тенистому лесу.
А Персефона...»

[«К Деметре», 375-386].

Дальше, к сожалению, в тексте довольно большая лакуна. Видимо, там происходит объяснение в любви дочери и матери. И мать спрашивает: «Дочь моя… пищи… скажи откровенно?» Видимо, Деметра спрашивает Персефону, не ела ли она пищи подземного царства.

«Ибо тогда, возвратившись, …
Подле меня и отца твоего чернотучего Зевса …
Будешь ты жить на Олимпе, бессмертными чтимая всеми.
Если ж вкусила, обратно пойдёшь и в течение года
Третью будешь ты часть проводить в глубине преисподней.

Две остальные — со мною, а также с другими богами.
Чуть же наступит весна и цветы благовонные густо
Черную землю покроют, — тогда из туманного мрака
Снова ты явишься на свет, на диво бессмертным и смертным»

[«К Деметре», 387-403].

Учёные XIX - начала XX века считали, что речь здесь идёт именно о земледельческом культе. Понятно, что Греция – южная страна, и одна треть года – холодное время, зима, когда особенно ничего не растёт, а две трети – тёплое. Не забудем, что в Греции сеяли зерно осенью, как у нас озимые, но особых морозов не было, а весной зерно прорастало, что и было, если угодно, образом смерти и возрождения Персефоны. То есть зерно - Персефона, уходило в землю осенью и весной опять выходило на свет Божий, из царства Аида в наш мир. Дальше в тексте опять лакуна, и потом Деметра говорит:

«Также о том, как тебя обманул Полидегмон могучий" (Аид, Гадес – Полидегмон, Полидект – многих принимающий, т.е. умерших)

Тотчас в ответ ей сказала прекрасная Персефонея:
"Всё, как случилось, тебе откровенно, о мать, расскажу я»

[«К Деметре», 404-406].

И она рассказывает, что Аид коварно дал ей это зёрнышко, и она его съела после того, как играла на лугу. Далее перечисляются все прекрасные девушки-нимфы, которые её тогда сопровождали. И Персефона повторяет рассказ о том, как они собирали цветы, как их поймал Аид и как в итоге он заставил её съесть это зёрнышко, Деметра же всего этого на тот момент ещё не знает. И так целый день они беседовали друг с другом. Деметра не восходит на Олимп, она беседует с Персефоной.

«С вестью отправил к ним Зевс, тяжело и пространно гремящий,
Пышноволосую Рею (мать Деметры), чтоб в пеплосе черном Деметру

В сонм олимпийцев обратно она привела, обещаясь
Почести ей даровать величайшие между бессмертных.

Постановил он, чтоб дочерь ее в продолжение года
Треть проводила одну в многосумрачном царстве подземном,
Две ж остальные — с Деметрой, а также с другими богами.
Так он сказал, и приказа его не ослушалась Рея»

[«К Деметре», 441-448].

В этот голодный мир, в котором нет уже никакой растительности, даже люди не рожают, звери не рожают, приходит Рея и говорит Деметре:

«"Встань, о дитя моё! Зевс, тяжело и пространно гремящий,
В сонм Олимпийцев тебя призывает вернуться, и много
Почестей хочет тебе даровать средь блаженных бессмертных.
Постановил он, чтоб дочерь твоя в продолжение года
Треть проводила одну в многосумрачном царстве подземном,

Две остальные — с тобою, а также с другими богами.
Так он решил и главою своею кивнул в подтвержденье.
Встань же, дитя мое, волю исполни его и чрезмерно
В гневе своем не упорствуй на тучегонителя Зевса.
Произрасти для людей живоносные зерна немедля!"

Так говорила. И ей не была непослушна Деметра.
Выслала тотчас колосья на пашнях она плодородных,
Зеленью буйной, цветами широкую землю одела
Щедро. Сама же, поднявшись, пошла и владыкам державным,
С хитрым умом Триптолему, смирителю коней Диоклу,

Силе Евмолпа, а также владыке народов Келею (опять, как вы видите, коллегиальное правление),

Жертвенный чин показала священный и всех посвятила
В таинства. Святы они и велики. Об них ни расспросов
Делать не должен никто, ни ответа давать на расспросы:
В благоговенье великом к бессмертным уста замолкают.

Счастливы те из людей земнородных, кто таинство видел (мы с вами ещё не раз будем упоминать, что таинства видят, их не слышат, их не изучают, не читают, не раскрывают какие-то смыслы, как иногда у нас думают, их видят).

«Тот же, кто им непричастен, по смерти не будет вовеки
Доли подобной иметь в многосумрачном царстве подземном.
Все учредив и устроив, богиня богинь воротилась
С матерью вместе на светлый Олимп, в собранье бессмертных.

Там обитают они подле Зевса, метателя молний,
В славе и чести великой. Блажен из людей земнородных,
Кто благосклонной любви от богинь удостоится славных:
Тотчас нисходит в жилище его очага покровитель
Плутос (богатство), дарующий людям обилье в стадах и запасах.

Вы же, под властью которых живут Элевсин благовонный,
Парос, водой отовсюду омытый, и Антрон скалистый,
(Парос и Антрон — это места почитания Деметры)

Ты, о царица Део, пышнодарная, чтимая всеми,
С дочерью славной своею, прекрасною Персефонеей,
Нам благосклонно счастливую жизнь ниспошлите за песню!

Ныне ж, вас помянув, я к песне другой приступаю».

[«К Деметре», 460-495].

4. Элевсинские таинства. Ночное откровение

Вот, дорогие друзья, мы услышали этот гимн почти целиком, но дома вы можете прочесть его полностью. Как вы видите, этот гимн посвящён, если угодно, мифологической подоснове таинства. Теперь мы всю её знаем, и сейчас давайте разбираться. Основа таинства нам ясна: человек, в данном случае – мальчик Демофонт, – должен был стать божественным, но по глупости собственной матери не стал. И для того, чтобы компенсировать это, хотя смерть таким образом и не исключена из мира(что перекликается с первыми главами Библии, повествующими о грехопадении Адама и Евы и его последствии) есть таинства, которые помогают пройти через смерть. И первыми в них были посвящены царь Келей и другие славные мужи Элевсина. А Триптолем, о котором мы здесь слышали, это вообще очень интересная фигура. Триптолем, Три полемос- «трижды воин», а если переводить точно, то «троепашец». Почему? Видимо, он военачальник. Важно то, что этот герой по преданию был возлюбленным Деметры и получил от неё в дар за любовь пшеницу, которую распространил до концов мира в сопровождении Гермеса.

Первую культурную пшеницу он посеял на Рарийском поле близ Элевсина. Это место также весьма почиталось в Элевсинских мистериях – и вообще в Греции. То есть Триптолем — податель пищи, податель пшеницы. Он важный герой, и его часто изображают стоящим на колеснице, запряжённой драконами, с пучком колосьев. Например, на краснофигурном скифосе мы видим двух богинь с факелами, и между ними стоит Триптолем. Одна из богинь вручает ему пучок колосьев, это Деметра, а вторая богиня – это Персефона. Порфирий, поздний неоплатонический автор, в своем трактате «О воздержании» приводит три заповеди Триптолема: «Чти своих родителей; Почитай богов, жалуя им плоды; Щади животных». [Порфирий. О воздержании. 4:22]

Гимн «К Деметре» я немножко сократил, но, по-моему, упомянул в нём Гекату. Она, как вы помните, первая встретилась Деметре и сказала, что слышала крики девы, которую похищали. И потом она тоже была вместе с Деметрой, когда та беседовала с Персефоной. Геката также весьма почиталась в Элевсинских таинствах, потому что Элевсинские таинства проводились ночью, а Геката считалась Артемидой Ночи. То есть божественной покровительницей, страшной, потому что всё, связанное с ночью, страшно, ночного действа, ночной мистерии. Поэтому Гекатеон - храм Гекаты, был одновременно храмом Артемиды Привратницы, через который люди входили в Элевсин. А сами таинства происходили ночью.

Мы слышали уже и имя Эвмолпа. Эвмолп означает «прекраснопоющий». Он тоже – один из великих мужей Элевсина, по всей видимости, поющий какие-то религиозные гимны. Все Иерофанты Элевсина, то есть главные жрецы, главные священники Элевсина, все они были из рода Эвмолпидов – до конца Элевсинских мистерий, которые были прекращены в конце IV века после Рождества Христова уже по воле христианских императоров.

Само наименование верховного жреца, Иерофант, тоже значимо. Фено – это «являть, показывать», а Иерофант – «показывающий священное». Опять же, не рассказывающий, не открывающий – показывающий. То есть таинство показывают. В гидрии из археологического музея Стамбула есть интересное изображение, как Деметра из земли передает ребёнка в роге изобилия Коре, то есть Персефоне, а по сторонам стоят две факелоносицы, две женщины с факелами. Вы помните, что Деметра искала свою дочь с факелами. Она её нашла, и теперь передаёт ей ребёнка. Конечно, этот ребенок – Демофонт, но одновременно это и любой человек, посвященный в мистерии.

Как я вам сказал на прошлой лекции, Мартин Нильсон, хотя он и предлагал упрощенный вариант, что эти мистерии были созданы для того, чтобы стимулировать плодородие, не мог сам не признать ошибочность своих взглядов. Тщательно исследуя Элевсинские мистерии, он завершает этот раздел следующими словами: «Человеку уже недостаточно было вечной жизни, осуществляемой в смене поколений. Ему хотелось личного бессмертия. В счастливой жизни, в подземном царстве, Элевсинские мистерии обещали ему даже это. И если человек той эпохи проходил посвящение в Элевсинские мистерии, то делал он это потому что он надеялся на более счастливую жизнь в мире ином и считал важным для себя участие в мистериях». [М. Нилльсон. Греческая народная религия. СПб. 1998 – с.87-88]

Вы помните, что Деметра обещает в этом гимне посвящённым в таинства особое счастье в «многосумрачном царстве подземном». А другие не получат ничего подобного. Поэтому идея личного бессмертия тут, безусловно, была, она и окрыляла жаждущих посвящения.

5. Малые и великие таинства

Сами по себе Элевсинские мистерии проходили следующим образом: они делились на Малые мистерии и Великие мистерии. Малые мистерии были подготовительными, в них могли участвовать все, они не были тайной. Они назывались миезис и происходили в феврале на реке Илис. Речка Илис текла под стенами Афин. Под Акрополем по берегам Илиса как раз прогуливался Сократ, и там совершался священный брак Диониса и Персефоны.

Не забудем, что Дионис и Плутон (Аид) – это одно и то же лицо. Это тайна, но о ней говорили многие знатоки, в том числе Плутарх. Аид тождественен с Дионисом, одержимые коим менады беснуются и предаются вакхованию. Причем Плутарх в «Осирисе и Исиде» ссылается на пятнадцатый фрагмент Гераклита, который говорит те же самые слова. Дионис и Плутон – это одно и то же лицо в двух его проявлениях, и брак Диониса и Персефоны — это, по сути говоря, брак Аида и Персефоны. Но Дионис выступает здесь не в роли владыки подземного мира, а наоборот, в роли подателя всех благ. [Плутарх. «Осирис и Исида», 362а]. В этом смысле мы должны вспомнить Думузи, Таммуза, который одновременно пребывает в подземном мире и подаёт блага сельской жизни.

Персефону называли разными именами. Как вы помните, её называли Бритомартис, «Сладостная Дева», Бримо, Аритос Кора, «Неизречённая Дева», «Святая», и она особо почиталась. Именно она преодолевала смерть, именно она, одну треть года проводя в подземном мире, две трети проводила на Олимпе. Год тут воспринимается, как я уже объяснял, когда мы говорили о месопотамской религии, как целостность, как вечность. Одна часть этого года – это жизнь здесь, а другая часть этого года — это вечная жизнь там. Так что это не умирание и воскресение, а это одна смерть и одно воскресение для тех, кто знает тайну. То есть, умершие не уходили каждый год снова в подземный мир: каждый год это символизировало зерно, Солнце каждый год символизировало это, поворачивая с зимы на лето. Но умершие побеждали смерть единожды и навсегда.

Для малых мистерий, для свадьбы Диониса и Персефоны, символически изображаемой, был построен особый храм на реке Илис, который сохранялся ещё в конце XVIII века. Теперь он, к сожалению, разрушен. Английские художники Стюарт и Реветт около 1760-го года оставили картины, его изображающие, где как раз были запечатлены сцены похищения и принесения в жертву девушек. Говорят, что первым, сподобившимся этих малых таинств, стал Геракл.

Почему жертвами были девушки? Тут надо упомянуть, что в жертву, конечно же, девушек приносили символически. Похищения и жертвы – это образ похищения Персефоны, которая, как я вам уже говорил, практически умерла, поэтому были символические таинства такого рода. Иногда, вы помните это по драме «Ифигения в Авлиде», в чрезвычайных обстоятельствах, девушек действительно приносили в жертву Артемиде, в данном случае речь идёт об Ифигении. Но это всегда была осуждаемая традиция.

Малые таинства были посвящены похищению Персефоны и её браку с Аидом, то есть они были посвящены трагедии. А Великие таинства были посвящены победе. Естественно, чтобы участвовать в Великих таинствах, надо было сначала пройти Малые. Великие таинства совершали в середине месяца боэдромиона — в самом конце сентября - начале октября. Этот месяц, боэдромион, третий месяц аттического календаря, приходится на вторую половину сентября и первую половину октября. Малые таинства начинались тринадцатого боэдромиона. И понятно, почему: сентябрь был как раз временем, когда спадает жара и когда под зиму сеют хлеб.

Тринадцатого боэдромиона афинские юноши, эфебы, отправляются процессией в Элевсин, дабы принести оттуда то, что именовалось та иера — это священные предметы, святыни, необходимые для священной процессии из Афин в Элевсин, которая должна будет состояться через несколько дней. Я напомню вам, что расстояние между Афинами и Элевсином – двадцать километров, этот путь можно пройти за один день – и всегда его так и проходили. Это путешествие было открытым, оно не было тайным, его все видели. Но священные предметы при этом были закрыты, их давали юношам таким образом, что юноши и сами не знали, что именно они несут, знали только, что это святыни. И они несли их в Афины, на Акрополь. Пятнадцатого боэдромиона, через два дня, те, кто хотели получить посвящение, собирались, чтобы быть ведомыми мистагогами и получать советы во время празднества. У нас есть педагоги — «ведущие детей», а мистагоги — это «ведущие в таинство», это те, кто вводят человека в таинство.

В Великие мистерии принимались только те, кто не был запятнан преступлением или позором, кто хранил чистоту ума и сердца. На вновь посвящаемых налагались требования хранения абсолютной тайны относительно того, что они увидят и услышат. Все посвящаемые приносили в это время в жертву поросёнка. Символически этот поросёнок и был сам жертвователь. То есть жертвователь умирал символически, а вот поросенок, к сожалению, натурально. И его кровью люди мазались и потом смывали её в море. Аладе мисте — священное погружение в море, было обязательным. Море - это образ вечности, соответственно, люди умирали, проходили через эту купель вечности, входили в вечность и становились другими. То, что животное умирает вместо посвящаемого, говорилось прямо. Символическую смерть посвящаемого мы видим в таинстве крещения. Апостол Павел говорит: «Неужели не знаете, что все мы, крестившись во Христа Иисуса, в смерть его крестились?», то есть, «вы умерли, чтобы воскреснуть с Богом» [Рим., 6:3]. Этот образ смерти, омовение и воскресения для таинства крещения очень важен.

Посвящали в таинство и тех, кто когда-то согрешил, но действительно раскаялся, как говорили на греческом языке, совершили мэтанойу, «изменение ума», и тогда в знак покаяния они приносили в жертву барана, сидели на его шкуре, и им прощали грехи. Если же они лукавили, если они продолжали вести греховную жизнь, совершать грехи, такие, как убийство, прелюбодеяние, воровство, то это посвящение приводило их к гибели, и это все знали. То есть в таинство посвящали бывших грешников, но они не должны были впредь грешить.

На рассвете девятнадцатого боэдромиона, после совершения обряда очищения, из Афин все отправлялись в Элевсин и несли священную статую Иакха. Иакх и Вакх – это, конечно же, одно и то же. Есть предание, что это имя – одновременно и главный крик элевсинских мистерий, его кричали во время движения. Во время шествия часто устраивали привалы, во время которых исполнялись священные танцы. Люди, которые шли на великую мистерию, уже пройдя очищение и предварительные посвящения, несли веточки мирта в волосах и в руках. Мирт – это особое растение. У Диониса три священных растения: мирт, виноград и плющ, но говорят, что в обмен на мирт Гадес вернул на Землю мать Диониса - Семелу, которая умерла, увидев Зевса в его божественном виде.

Именно мирт – это ключ от ворот Аида, освобождающий мистов от смерти. Почему мирт обладает таким качеством, мы не знаем, но важно то, что до сих пор мирт в Греции почитается как совершенно особое растение. Во многих монастырях миртовым деревьям, очень старым, может быть уже по паре тысяч лет, а то и больше, и они до сих пор растут. Как правило, в их ветвях – икона Божией Матери. Это, в конечном счете, рефлексия Персефоны.

В архаический период только мисты входили на священный участок, а непосвящённые туда входить не могли. Поэтому чтобы, например, допустить рабочих, которые там должны были что-то отремонтировать, их надо было посвятить в таинство. Они не могли просто так зайти туда и, например, цемент замесить и что-то слепить. Они обязательно должны были быть посвящёнными.

О греческом афинском ораторе Лисии рассказывал Демосфен [In Neaeram, LIX,21], что он влюбился в очень красивую девушку-рабыню, которую звали Метанира, как и супругу Келея в Элевсинском предании, но все подарки, которые он ей дарил, отбирала её хозяйка. И он стал думать, что бы такое подарить этой девушке, чтобы хозяйка не могла это отобрать – и решил оплатить ей посвящение в элевсинские мистерии. Это был величайший дар, который, естественно никакая хозяйка отобрать не могла. Посвящение было довольно дорогим удовольствием. Посвящение рабочих, кстати говоря, оплачивала городская казна Афин, а обычно люди оплачивали его сами или это мог сделать какой-то благодетель.

Так вот, всё начиналось с прекрасных танцев — ещё в архаический период водили хороводы, как вы помните, это было и на Крите. Перед гробницами в долине Мессары были специальные площадки для танцев, и об этих танцах, изображенных на щите Ахилла, пишет Гомер. Эти танцы – естественно, тоже образы божественного, образы жизни, это некоторое отдание красоты и силы, но потом это забылось, и уже в классический период перед храмами не танцевали, танцевальные площадки пришли в запустение.

Во время процессии мисты пели гимны. На закате они достигали священного участка Элевсина, искали ночлег и готовились к таинствам. Процессию видели все, но когда они входили на священный участок, врата затворялись и о том, что происходило внутри священного участка, мы знаем очень мало. Знаем только, что в течение дня мисты постились, а вечером, в полной тьме, луны в это время нет, шли в зал. Этот зал называется Телестерион. Вы помните, что мио – «мистерия», если угодно, «оболочка», а теле — это «истинное таинство». И Телестерион – храм, где совершалось это истинное таинство.

Последний Телестерион, построенный после персидского нашествия и разрушения, был раскопан археологами. Это квадратный зал размером пятьдесят один на пятьдесят один метр со ступенями и сидениями. И в одной из частей этого Телестериона есть так называемый Анакторон. Анакторон – это маленький внутренний храм, он чем-то похож на Кувуклию в некоторых христианских церквях, но история его интересна.

Вы же помните, что все началось с дворца Келея - во дворце Келея воспитывали Домофоонта. И слово Анакторон производно от слова анакт, анактор, анактос. Анактор — это «царь», ванакс, но в микенском языке. Еще у Гомера есть это слово, но потом оно исчезает. То есть Анакторон на самом деле – «царский дворец», тот дворец, где, собственно и жил Келей, где жила Метанира и их дочери, и Демофонт, где была нянькой Деметра. И фундаменты этого дома остались, как сейчас считают археологи, от микенского времени. То есть, по крайней мере, мистам говорили, что это то самое место, где с Демофонтом происходили все эти события. А уж на самом деле было ли так или нет – это, естественно, вопрос веры, а не научного знания.

6. Великая тайна Эпоптеи

Мисты входили в Телестерион, но к Анакторону можно было только подойти, там, рядом со входом в Анакторон, как раз восседал Иерофант. И он что-то показывал. Мы знаем, что там находился и так называемый вход в пещеру Аида. Никакой пещеры там на самом деле не было, но был белый полукруглый камень, который олицетворял Пуп Земли, связь миров – так же, как и в Дельфах, – диаметром примерно в один метр. И около него находился мальчик одной из знатнейших афинских фамилий. Это было очень почетное дело, его называли дитя очага. Вы помните, что Демофонта опускали в огонь. И этот мальчик тоже принимал участие в таинствах.

В какой-то момент ночи над крышей Анакторона поднималось мощнейшее пламя – дым, огонь, но ничего не сгорало. Может быть, крыша была раздвижной, мы этого не знаем, в любом случае сияние огня – было видно из-вне. Плутарх говорит: «Тот, кому удается проникнуть внутрь (святилища) и увидеть яркий свет, от святыни (Анакторона) исходящий, в изумлении умолкает. Внимательно и смиренно он внемлет … Богу». [Плутарх. De profectu in virtute. 81 d-e.].

То есть огонь из Анакторона — это образ того огня, в который Деметра опускала Демофонта. Максим Тирский утверждает: «Пока ты не достиг анакторона — ты не посвящен» [Максим Тирский 39:3k]. Была такая поговорка, которая означала, что надо достичь некой цели, и только тогда ты действительно её достиг. А если ты только думаешь, что её достиг, а цели ещё не достиг — ты ещё не посвящён. Образом тут была Элевсинская мистерия: пока ты не достиг анакторона, ты ещё на самом деле не посвящён. Хотя формально все кто вступили на священный участок, посвящения уже прошли.

Каллимах в «Гимне Аполлону говорит»: «Тот, кто Его узрит (Того, кто являлся в Анактороне в огне) — тот велик, а кто не узрит — тот жалок». [Каллимах. Гимн Аполлону.10.]

Мы знаем, что в какой-то момент, что-то показывая, возможно, младенца или мальчика, дитя очага, Иерофант провозглашал священную фразу: «Бримо родила Бримона», что означает «Царица родила Царя». Бримо – слово из фракийского языка, не из греческого. Почему, мы не знаем. Но речь тут идёт о новом рождении. Вы помните, что Метанира родила Демофонта, простого мальчика, наверное, хорошего, а опуская его в огонь, Деметра хотела его пересоздать как божественное существо, но не успела – люди помешали, мать заорала. И то, чему помешала тогда мать, чему помешали люди, то, что Деметра не завершила, бросив ребёнка, это завершается в Элевсинском таинстве. Бримо родила Бримона. То есть, ребёнок до конца освящён. То, что не произошло тогда, произошло теперь.

А теперь – самое главное. Вальтер Отто, исследователь Элевсинских мистерий, говорит, естественно, от себя, это его размышления: «Эпоптея (эпоптея, как вы понимаете, это откровение таинства, в Великих мистериях происходит эпоптея) это то, что происходит, то, что видят люди. Да, в какой-то момент они пьют кикеон. Всем раздают кикеон, они его пьют. И какую-то воду выливают на землю уже потом, после эпоптеи, выходя из храма, знаменуя, что будут опять расти растения (вы помните, что была засуха, и это символ возрождения. Как и Деметра, они все пьют кикеон). Эпоптея должна быть реальностью, а не игрой». [В.Отто, Смысл Элевсинских мистерий // К. Кереньи. Элевсин. Рефл-бук 2000. с.264]

Потому что каждый был потрясён. Плутарх пишет, что люди входили в Телестерион, пели песни, приносили очистительные жертвы, но у них были ещё человеческие, земные мысли, каждый думал о своём. Помните, как и в литургии в какой-то момент во время Херувимской песни поётся: «всякое ныне житейское отложим попечение…». Так вот, они ещё не отложили этих земных попечений. Но когда они видели нечто в пламени, они все были настолько потрясены, что все как один замолкали навсегда в отношении этого таинства. Ни один человек не рассказал, что он там увидел, что именно там было. Я только по отрывочным моментам рассказываю вам то, что мы знаем, пытаюсь что-то реконструировать.

Что они видели? Именно видели, а не слышали, не узнавали. Что они видели в этот момент в анактороне? Что могло их так потрясти? Греки ведь были достаточно искушёнными людьми, не дикарями, они знали, как устроены театральные представления. А тут вдруг происходит такое, что даже циничный Цицерон, который большую часть жизни вообще был неверующим, и только смерть дочери заставила его уверовать, написал в «Законах»: «Самые лучшие – те мистерии, благодаря которым мы, дикие жестокие люди, были перевоспитаны в духе человечности, мягкости, были допущены к таинствам и воистину познали основание жизни». [Цицерон. О законах. 2:14,36]

То есть в Телестерионе происходило что-то невероятное. Косвенно об этом говорит Еврипид в своей драме «Ион». Там поет хор женщин возмущенных тем, что иноземец допущен до мистерий; вообще-то, иноземцев допускали к мистериям, но им кажется, что это плохо. Они принимают за иноземца героя Иона, сына Феба и Креусы, но здесь важно не это, а то, как они описывают, что видится всем в эту ночь. Смотрите, Еврипид – это уже время после персидского разорения, после восстановления Элевсина. Для знающих, если бы хор пел полную чепуху, люди бы не восприняли это серьезно. И вот что поют женщины, возмущённые тем, что Ион допущен до таинств:

«О Бог, прославленный в гимнах, неужто ты дашь, чтобы юный этот (Ион – сын Феба и Креусы) в священную ночь при свете пылающих факелов видел, бессонный, эйкад танцы, и хоры светил в эфире, и в хоре мерцаний Селену (Селена — Луна и одновременно Геката), чтоб он дочерей Нерея увидел в сверканиях моря и в черных кружевах виров на вечных потоках, где славят в венце золотом они Деву и Матерь-царицу?» [Еврипид. Ион, 1072-1086]

То есть зрелище, которое открывалось, было феерическое. Но этого мало, феерические зрелища могли устроить. По всей видимости, и это моё предположение, каждый, так или иначе, в этом ребёнке, которого показывала Бримо-Персефона, являвшаяся в пламени огня - понимаете, Персефона могла быть жрицей, но она показывала ребенка, и, каким-то образом каждый видел в этом ребёнке себя. Он узнавал себя, он понимал, что это он. Что он посвящённый, что он, как когда-то Демофонт, вынесен из огня, и он уже навсегда в вечности. И это откровение было столь поразительным и столь очевидным, что это нельзя было разыграть театрально, потому что были там сотни людей, и каждый видел себя, мужчины и женщины, старые и молодые. И это заставляло смолкнуть всех. Даже люди, обратившиеся впоследствии в христианство, всё равно оставались связанными обетом молчания.

В IV веке до Рождества Христова Исократ говорил: «В Афинах Деметра дала свои величайшие дары (а IV век – век довольно скептический) – сельское хозяйство, возвысившее людей над животными и посвящение, давшее надежду в отношении конца жизни и вечности». [Исократ. Панегирик, 28]

Аристотель в «Никомаховой Этике» сообщает, что афиняне готовы были побить камнями Эсхила, обличая его в раскрытии тайны элевсинских мистерий. Почему? Потому, что открытие тайны обесценивало мистерии для всех, а все надеялись на великое обретение вечности. [Аристотель. Никомахова Этика, 3.1.17]

В последние десятилетия существования Элевсина, когда он был уже закрыт, в надгробии, которое было воздвигнуто на могиле Иерофанта Элевсина, говорилось: «Девять лет поучал я людей светлым тайнам Деметры, а на десятом году отошел я в обитель богов. Дивная тайна сия, что дарована смертным богами. Смерть нам не только не зло — благом становится смерть». [Арсеньев. Пессимизм и мистика в Древней Греции // Путь. № 4-1926. c.456]

Элевсинские мистерии, видимо, прекратились в эпоху постмикенского регресса, а до этого они, по всей видимости, были локальными мистериями Аттики. Но на V Олимпиаде, в 760-м году до Рождества Христова, они были восстановлены. Они были восстановлены, потому что когда в Греции был недород и тяжкий голод, Дельфийский оракул повелел принести афинянам жертвы за всех эллинов в Элевсине. И после этого голод прекратился. И с этого времени все города присылали начатки плодов, апархэ, в Элевсин. И с этого момента Элевсинские мистерии становятся всеобщими.

Геродот, который вовсе не является сказочником, описывает удивительную вещь. Дело в том, что 480-м году Элевсинские мистерии не совершались: шла война с персами, Аттика была оккупирована Ксерксом, греки бежали. Какие там мистерии, какие там шествия – естественно, греков там вообще практически не было. И вот что пишет Геродот:

«Дикей, сын Феокида, афинский изгнанник, бывший тогда в почете у персов, рассказывал: когда войско Ксеркса опустошало опустевшую Аттику, ему как раз пришлось быть вместе с лакедемонянином Демаратом на Фриасийской равнине (Фриасийская равнина – это равнина Элевсина). И вот он увидел поднимающееся от Элевсина облако пыли, как бы от трех мириад человек (три мириада — это тридцать тысяч). Оба они пришли в изумление: какие это люди могли поднять такое облако пыли? И вдруг послышались звуки голосов, которые показались им ликующей песней хора мистов. Демарат, который не был посвящен в Элевсинские мистерии, спросил Дикея, что это за звуки. А тот отвечал: Демарат! Ужасная беда грозит царскому войску. Аттика ведь покинута жителями, и совершенно очевидно, что это голос божества, которое идет из Элевсина на помощь афинянам и их союзникам. И если это облако пыли обрушится на Пелопоннес, то это грозит опасностью самому царю и его войску на материке; если же оно обратится на корабли у Саламина, тогда под угрозой царский флот. А празднество это афиняне справляют каждый год в честь Матери и Девы, и всякий афинянин или другой эллин, если пожелает, принимает посвящение в таинства. Звуки же, которые ты слышишь, – это ликующие песни хора на празднике. На это Демарат ответил: Храни молчание и никому не говори об этом! Ведь, если эти твои слова дойдут до царя, тебе не снести головы и тогда ни я и никто на свете не сможет тебя спасти. Но будь спокоен и предоставь богам заботу о войске персов. Такой совет Дикею дал Демарат. А пыль и звуки голосов превратились в облако, которое, поднявшись вверх, полетело на Саламин к эллинскому флоту. Тогда Демарат и Дикей поняли, что флоту Ксеркса предстоит гибель. Это рассказывал Дикей, сын Феокида, ссылаясь на Демарата и других свидетелей». [Геродот. История. 8:65]

То есть, когда люди не смогли совершить Элевсинское таинство, то его совершили сами боги. Таков великий смысл Элевсинских мистерий. Христианский император Валентиниан, желая запретить Элевсинские мистерии и другие ночные мистерии, и вообще покончить с язычеством, запретил все ночные празднества, кроме христианских. Это произошло 364-м году, и тогда Претекстат Веттий Аграрий, проконсул Греции, осмелился ему написать: «Закон, запрещающий соблюдение самых священных мистерий, объединяющих весь род человеческий, сделает жизнь греков невыносимой (абиотос)». Таково было значение этих мистерий. А о том, что они составляли в своей сути, мы поговорим в следующий раз.