1. Особенности древнеримской мифологии

Эта новая лекция по истории римской религии будет посвящена месту мифологии в римской религии и римским ритуалам. Мифология привычна нам по греческой религии: вы помните «Мифологическую библиотеку» Аполлодора, «Историческую библиотеку» Диодора, мифы, которыми оперировали греки, собранные Куном в книге «Мифы и легенды Древней Греции». Так вот, удивительное дело, но в Риме мифологии не было. Это принципиальное и очень важное отличие римской религии от религии греческой.

И мы будем думать, почему так сложилось. В Риме мифологии не было, хотя, конечно, впоследствии она появилась, будучи заимствованной у греков. Это произошло довольно рано, но надо ясно понимать, что римское общество сформировалось без мифологии. Потом уже, через этрусков и непосредственно из Великой Греции, Римом были восприняты греческая мифология и мифология этрусская. Римских богов и богинь стали ассоциировать с греческими – и так их мифологизировали. Ассоциации местных богов с греческими и этрусскими были приняты среди торговцев, путешественников, учёных и философов. Греческая мифология, сама обогащённая передневосточной и египетской мифологией, охотно принималась этрусками и римлянами.

Так, уже в ранних слоях Вулканала, святилища Вулкана на Римском форуме, присутствуют свидетельства его ассоциации с Гефестом. Вы помните, что Гефест – это бог кузнецов в Древней Греции, один из богов Олимпа. По мнению Сержана Капдевилля, критский Велханос стал прообразом этрусского Велханса, который в свою очередь трансформировался в римского бога с именем Вулкан. То есть, в Рим имя этот бога попало от этрусков, минуя Грецию с её Гефестом. Но уже в этом святилище на Римском форуме Вулкана и Гефеста друг с другом ассоциируют. [Sergent B. G. Capdeville. Volcanvs. Recherches comparatistes sur les origines du culte de Vulcain // Revue de l'histoire des religions. — 1999. — Vol. 216, № 4. — P. 475—481]

В нижней части Рима, на берегу Тибра, около Бычьего форума, расположен знаменитый храм – рядом с церковью Cвятого Омобоно, от которой он и получил название. Это древнейшая из сохранившихся археологических построек Рима. Храм Сант Омобоно построил царь Сервий Туллий, а позднее, в 396-м году, Марком Фурием Камиллом там же были возведены два храма – Фортуны и Матери Матуты. В 1936-м году, в эпоху Муссолини, во время работ в центре Рима основания этих храмов обнаружили, и археологи зафиксировали эти постройки. Основания двух идентичных храмов действительно хорошо сохранились, их можно легко посмотреть на отчётах археологических экспедиций. А под храмом Матери Матуты и рядом с ним были найдены остатки маленького храма эпохи Сервия Туллия.

Что касается образа Матери Матуты, то о нём мы сейчас будем говорить, и немного его объясним. Это, конечно, образ совершенно не греческий, а, по всей видимости, индоевропейский, принесённый через Альпы. Для этой богини устраивались специальные праздники, Матралии, и Овидий в шестой книге своих «Фастов», ценном источнике по римским обычаям и праздникам, который фактически представляет собой календарь, пишет:

«Добрые матери, вам (Матралии — это ваш праздник)
Желтый богине пирог надо фивянке нести.
Рядом с мостами лежит и с Цирком известная площадь,
Что названа по быку, статуей ставшему там.
Здесь, в этот именно день, говорят, в старину был Матуте-
Матери храм посвящён Сервия царской рукой.
Что за богиня она, зачем служанок от храма
Гнать ей (а гонит!), к чему надобны ей пироги?»
[Овидий. Фасты, VI, 475—482].

Все эти вопросы задаёт Овидий, и надо честно сказать, что он не знает на них разумного ответа, и лишь предполагает, что Матерь Матута – это фивянка. И действительно, ко времени Овидия, к I веку до Р.Х., Матута была отождествлена с фиванской царевной, дочерью Кадма Ино - Левкотеей, кормилицей Диониса и сестрой погибшей Семелы. Как вы помните, Семела была возлюбленной Зевса, зачала от него Диониса и погибла, когда по наущению ревнивой Геры пожелала увидеть Зевса в его божественном облике. Соответственно, была найдена и параллель сыну Левкотеи, Меликерту: это мальчик на дельфине. Имя Меликерт происходит от древнего финикийского имени Милекарт. В римской мифологии появляется сын Матуты Портун, имя его восходит к слову «портус» со значением «порт», «гавань», он – покровитель гаваней, что вполне понятно, поскольку Бычий форум – это древнейший порт Рима. Потом русло Тибра отступило к западу, но тогда у Бычьего форума приставали корабли, с которых в Риме велась торговля.

По мнению Овидия, Левкотея – это фиванская царевна, но в древности ничего подобного не думали. Овидий уже находится в единстве греческого мифа и римского предания. А Дюмезиль предполагает, что Матута – это богиня начала, отсюда и материнство как начало человеческого естества. И она приравнивается к богине утренней зари Ушас у индоариев. Слово maturus приобрело смысл «годный, добрый, зрелый, знающий». Отсюда происходит и слово мэтр. И это представление о матери, которая даёт всему начало, которая даёт первое рождение, издревле относилось к Матери Матуте, и только затем её образ соединили с Левкотеей, и, фактически, с преданием о Дионисе.

В обрядах, которые совершались для Матери Матуты, были некоторые странности. Там приносились пироги, но там не было служанок. В храм Матери Матуты не могли вступать рабыни, а только первобрачные матроны, то есть, в первый раз вышедшие замуж женщины. Женщины разведённые и вышедшие замуж вторично или в третий раз, а в Риме было большое количество браков и разводов на одну женщину, зайти в этот храм не могли. Здесь требовалось единство, целостность материнства. А рабыня в этом храме всё же участвовала в совершении обряда, но очень своеобразным образом. Она входила в этот храм во время ночного богослужения, и её прогоняли матроны, причём при этом они били её по лицу.

И как, опять же, предполагает Дюмезиль, рабыня в римском доме, да и вообще в доме у ариев, была образом наложницы. Она считалась той женщиной, с которой может спать муж, имея законную жену. Естественно, законная жена такую наложницу обычно не любила, прогоняла, считала её соперницей. Вот эта древняя традиция и сохранилась в почитании Матуты, в обряде Матралий, но Овидий её уже не помнит, она не греческая, а имеет намного более раннее происхождение.

В этом же святилище Сант-Омобоно есть фрагмент древней скульптурной группы, изображающей Афину и Геракла во время восхождения Геракла на Олимп, апофеоз Геракла. Это тоже совершенно явное следствие соединения древних римских образов Минервы и Геркулеса с Афиной и Гераклом. Но особенно в отношении этого единения интересно древнее святилище Анны Перенны, бывшее к северу от города на Тибре. Анна Перенна в переводе с латинского означает «Вечный Год». Её почитали как богиню начала года, и празднества в её честь совершалось в Иды марта и соединялись с разливом Тибра, с началом земледельческих работ, с посевной страдой. И в этом святилище были обнаружены росписи и надписания названия реки, которая течёт в Элладе, Ахелоя, и изображение божества Ахелоя. Так что абстрактная Анна Перенна, связанная с началом года, с мартом, соединялась со вполне конкретным греческим божеством, да ещё и мужского пола – Ахелоем.

Как и многие другие празднества, связанные с началом посевных работ в первобытных обществах, празднества, посвящённые Анне Перенне, унаследовали такие древние традиции, как жизнь в шалашах, то есть, жизнь, по укладу жизни древних, ещё до государственных скотоводов и земледельцев, возлияния, пьянство и беспорядочные отношения полов. Это обычная, широко распространённая традиция весеннего распутства, зафиксирована и в Китае, в «Ши-цзин», и в Финикии, и в Риме. Это распутство должно было стимулировать плодородие почвы, то есть здесь не плодородие является символом человеческого возрождения, а человеческое «плодородие» – символ плодородия сельскохозяйственного, и мы можем предположить, что это свидетельство некоторой деградации первичной религиозности, когда смыслы диаметрально меняются местами.

Но как бы там ни было, для римлян культурного времени эти странные, необычные для римских нравов обычаи, которые уже осуждались, соединялись со следующей историей: бог Марс, как вы помните, отец основателя Рима, Ромула, попросил Анну Перенну склонить Минерву к его вожделению. А Минерва, по греческим представлениям – Афина, это девица непорочная и чуждающаяся мужчин, и она, естественно, отказывается от сомнительных предложений Марса. Но что сделала Анна? Сама будучи старухой, она переоделась Минервой, закрыла своё лицо, как и полагается невесте, и явилась Марсу, но когда он, полный вожделения, кинулся к ней и откинул покрывало, то увидел Анну Перенну, которая страшно расхохоталась оттого, как она его обманула.

В «Фастах» Овидий пишет: «С этих-то пор и поют в честь Анны нескромные шутки: весело вспомнить, как бог мощный был так проведён». То есть это уже полугреческое предание, плюс к изображению Ахелоя наложилось на древнее представление об Анне Перенне как о начале земледельческого года. [Овидий. Фасты., III, 695—696. 15 марта. Иды].

Во время празднеств, посвящённых Анне Перенне, действительно совершались непристойные ритуалы, но они никак не были связаны с Марсом, с вожделением богов, цель их, как я уже объяснял, была связана с совершенно иным: с оплодотворением земли, которая должна в своё время принести урожай, с «зачатием», которое естественно завершится «родами» плодов земли.

Мирча Элиаде называет отсутствие мифологических представлений римлян «бедными мифологическими представлениями»:

«Довольно бедное мифологическое представление Римлян и их равнодушие к богословию компенсировались их пристальным интересом к конкретному, отдельному и непосредственно имеющемуся. Религиозный гений Римлян примечателен своим прагматизмом, поиском самых эффективных решений и, главное, сакрализацией естественных сообществ – семьи, рода, отечества. Знаменитая римская дисциплина, их почитание долга (fides), их преданность государству, и то религиозное почитание, какое они воздавали праву, выразилась в обесценении человеческой личности: отдельный человек имел значение только постольку, поскольку он был частью своей общности» [M.Eliade. A History of Religious Ideas. V.2, Р.116.]

Удивительно, что Мирча Элиаде, совершенно правильно описав этот комплекс мировоззренческого сознания раннего римского общества в своей «Истории религиозных идей» и будучи знатоком оснований индоевропейской религиозности, не заметил, что дело тут не в бедности мифологии, ведь такую же бедность мифологии мы наблюдаем и в ведической религии. Это – принципиальная ненужность мифологии. Мифология не нужна, рассказы о богах не нужны. Нужно совершенно иное: нужно знать, как относиться к богам в тех или иных ситуациях, причём, боги всесильны, а люди – нет, и, соответственно, надо знать, как их задобрить, как их умилостивить, как их переманить на свою сторону, если это боги враждебных народов или городов.

2. Священность закона в обществе

Вся римская доблесть, всё римское право исходило из того, что будет приятно богам. И нарушить закон невозможно, потому что это прогневит богов. Вот если во многих обществах, в том числе и у нас сейчас, от закона есть возможность увильнуть, то в Риме было совсем не так. Закон был абсолютной божественной нормой, которой надо следовать, чтобы умилостивить богов. Мужество, вплоть до гибели на поле боя, героизм, как у Муция Сцеволы, отказ под пытками от того, чтобы раскрыть военные тайны Рима неприятелю, это образы именно той божественной доблести, которая угодна богам, а другое им неугодно. И поэтому другое будет губить город, и будет губить, понятно, самого человека.

Но человек мало интересует римлян. Подобно древнему индоарийскому обществу, римляне мыслили категориями сообществ. У индоариев это были варны, а у римлян – категории города и сообществ (триб) этого города. Интересная и, видимо, очень важная особенность Рима – это то, что там не было своеволия царя, от царей очень быстро избавились. Ничего, подобного своеволию царя, который считается образом Бога и может делать всё, что хочет, «что в сердце царёве, то в руце Божьей», как говорили русские епископы Петру I и Ивану Грозному, ничего подобного в Риме не было.

Чиновники, избранные самими гражданами из благочестивых людей, наблюдали за тем, чтобы жизнь города соответствовала божественной воле. И это они делали целым рядом способов. Человек в Риме важен не тем, что он – человек, что он – образ Божий; об этом в Риме вообще не говорилось. В Греции, как вы помните, есть намёки на это, особенно в Таинствах, а в Риме об этом вообще не говорится. Человек важен как тот, кто может познать волю богов, кто может исполнить волю богов – или священнодействием, или на поле боя, или политическим правильным действием. Этим важен человек.

И здесь мы опять вспомним Овидия. Его «Фасты» – энциклопедия римской религиозной жизни, пусть немного легкомысленно на него смотрят, от этого его книга менее значимой не становится. Тем более, Овидий пытался угодить Цезарю Августу, а Август, будучи сам человеком легкомысленным, в то же время старался восстановить древнюю римскую добродетель. За легкомысленность, в конце концов, поплатился сам Овидий, которого, как вы помните, выслали в город Томы (современная Констанца), на берег Чёрного моря, за аморальность. Овидий пытается добиться расположения Августа, сохраняя морализм и серьёзное отношение к богам, и этим его «Фасты» ценны.

Верил ли он сам, или же не верил в то, о чём писал, но писал он обо всём очень серьёзно, действительно в древних римских реалиях. Таким образом, в третьей книге «Фастов» речь как раз заходит об Идах марта. Овидий пишет об убийстве Юлия Цезаря. Убийство Юлия Цезаря произошло в 44-м году до Р.Х. И в Фастах он пишет, что в этом случае преступлением было не убийство человека и даже не убийство вождя народа, великого полководца-триумфатора. Совсем другое было преступлением:

«Я пропустил бы мечи, пронзившие Цезаря тело (не стал бы об этом говорить), -
Но со святых очагов Веста (Веста, Гестия, богиня очага Города и дома) сказала мне так:
"Не берегись вспоминать: он мой был священнослужитель,
И нечестивцы мечи не на меня ль занесли?
Мужа я скрыла сама, двойником его подменивши.
Что поразили клинки? Цезаря призрак пустой!"
Сам же к Юпитеру он вознесен под небесные кровы
И на великом теперь форуме в храме стоит (статуя).
Тех же, кто смели забыть богов повеления вышних
И осквернили главу высшего неба жреца,
Злая постигнула смерть. Об этом гласят и Филиппы…»
[Овидий. Фасты, 3:697-707]

Убийцы Юлия Цезаря – Брут и Кассий, как вы помните, погибли при Филиппах в Греции. Так что убийцы Цезаря – преступники в первую очередь не потому, что они цареубийцы: Юлий Цезарь не был царём, и не потому, что они человекоубийцы, что, конечно, страшное преступление, но главное тут то, что они вознесли мечи на жреца Весты, на священное лицо. Иногда у нас не понимают эту важную особенность осознавания священного в Риме в социальном, общественном плане.

Если Восток, в том числе и индоарийская традиция, выстраивает священную иерархию, где каждая последующая ступень, более близкая к священнодействию, более священна, чем нижестоящая, хотя при этом все они ценны и нужны, и отсюда – брахман ценнее кшатрия, а кшатрий ценнее вайшьи (что ясно видно из Законов Ману), то, видимо, Рим тоже имел эту традицию. Отсюда проистекает древнее противоположение патрициев и плебеев, хотя понятно, что плебеи – это вовсе не вайшьи, как думал Дюмезиль. Это «народ ниоткуда», пришедший и заселивший Рим. Отсюда – и название плебеев, как я уже рассказывал, от слова Plere, «наполнять»; это «те, кто наполнили Рим». Патриции же – это «отцы народа» (от Pater - отец). Это - Populus Romanus Quiritium, Римский народ квиритов.

Римляне очень рано поняли, что иерархизированность общество ослабляет, хотя человеческому эгоизму, человеческому самопревозношению и льстит, когда ты выше другого человека. Борьба неравноправных сообществ Города ослабляет государство и вызывает внутренний социальный конфликт, который делает невозможным настоящее прославление богов и, соответственно, настоящее величие Города, который, возносясь во всей вселенной, занимая первое место, тем самым особым образом прославляет своих богов. А равенство при различности – это то, что нужно. То есть не то равенство, когда все одинаковы, не смешение, но и не иерархия, когда одни – ниже других, и хотят быть такими же, как высшие, и из-за этого возникает смута, а когда каждый равен другому, но различен с ним. Люди выполняют разные функции, носят разные имена, но при этом имеют равные права, но сами люди – разные. Вот в этом была сила Рима, именно это сделало Рим особым городом, а не утопило всю энергию города в социальном и внутриполитическом конфликте.

Это, кстати говоря, отчасти связано с культами греческих богов. Дело в том, что в самой индоарийской традиции, видимо, не находилось таких примеров равенства при различности, и Риму нужен был другой пример. Вторая великая сила Рима, о которой я уже упоминал, заключается в том, что Рим всегда легко заимствовал на стороне всё то, что ему было полезно для его силы и величия, в том числе и религиозного.

3. Заимствования в римской мифологии

Сразу же после установления республики и бегства Тарквиния Гордого, бывший царь, Тарквиний, объединил лацийские сообщества, и коалиция из тридцати лацийских общин, а также сыновья и друзья Тарквиния, выступили против Рима, который не захотел оставаться под его властью. И впервые в Риме был избран диктатор Авл Постумий, с преднесением двулезвийных топоров, о которых я вам уже говорил, они являются типично этрусским знаком священной власти. Диктатор Авл Постумий организовал две важные вещи: мощную конницу, ведь конница – это аристократическая форма войска, а значительная часть аристократов ушла вместе с изгнанным царём, и конницы не хватало. И организовал поставки продуктов Рим, что было тоже очень важно. Рим уже тогда был городом немаленьким, и он нуждался в продуктах, которые в достаточном количестве не могли произрастить на ближайших полях его жители, тем более, значительная часть жителей ушла вместе с армией. Аристократов не хватало, ведь они ушли, и всадников набрали из богатых плебеев, торговцев, ремесленников, которые пришли в Рим и заселили город, но не принадлежали к семьям отцов-основателей, к патрициям.

Около Региллиева озера в 499-м году произошла решительная битва. Вот как об этом повествует в своей второй книге Тит Ливий:

«Диктатор (Авл Постумий) подлетает к всадникам, умоляя их спешиться и принять на себя бой, потому что пехота уже обессилела. Те повинуются, соскакивают с коней, выбегают в первые ряды и прикрывают передовых щитами. Тотчас воодушевляются полки пехотинцев, видя, что знатнейшие юноши сражаются наравне с ними, подвергаясь такой же опасности, чтобы преследовать неприятеля. Тут-то и дрогнули латины, подавшись под ударами: всадникам подвели коней, а за ними последовали пехотинцы. Тогда, говорят, диктатор, уповая и на божественные и на человеческие силы, дал обет посвятить храм Кастору (Кастор – это греческий герой, который как раз является покровителем всадников и кавалерии, их, вообще-то, двое братьев близнецов - Кастор и Поллукс, но здесь речь идёт только о Касторе – А.Б.) и объявил награду тому, кто первым, и тому, кто вторым ворвется в неприятельский лагерь. Столь велико было воодушевление, что единым напором римляне погнали врага и овладели лагерем. Такова была битва у Регилльского озера. Диктатор и начальник конницы вернулись в город триумфаторами…»

То есть, те богатые юноши, которые были новой кавалерией Рима, в тяжёлый момент спешились и пошли в бой как обычные пехотинцы, они умалили себя. И это было оценено, и именно поэтому в их честь был возведен храм Кастору – чтобы ознаменовать эту их победу, их смирение и их успех. Также перед походом Авл Постумий дал обет поставить храм Церере, Либеру и Либере, то есть, Деметре, Дионису и Коре-Персефоне, если город не будет нуждаться во время похода в пище, и город не нуждался в пище. Церера совершенно безликое божество, Мать-Земля у римлян, к тому времени уже соединенная с Деметрой, вполне личностной греческой богиней, вспомните Элевсинские мистерии. Либер – это Дионис, а Либера – (женский род), это Кора Персефона. Хотя все эти римские имена и обезличены, они уже соединены с личностными богами, и Авл Постумий также ставит им храм.

Итак, Кастор, греческий герой, стал римским богом и получил храм, воздвигнутый в 494-м году на Форуме. При этом брат Кастора, Поллукс, был признан только в ранней Империи. А выражение «Касторовы Иды» существовало уже с самых первых лет республики. Храм Кастора был храмом конников, патрициев и плебеев, но из наиболее богатой части общества. Он был поставлен внутри Помериума на Форуме, а храм Цереры-Либера и Либеры – вне Помериума, у Большого цирка у подножья Авентина. Он стал плебейским храмом и местом встреч эдилов, то есть, избранных начальников плебеев.

4. Плебеи

Как вы видите, даже низшая, беднейшая часть плебеев получила свой храм, благодарность, выборное устройство и была независима от патрициев. Их храмы стояли в другом месте. Вообще, Авентинский холм считался плебейским холмом, и плебеи как бы чувствовали себя полноценной частью римского общества, хотя и были другими, они не хотели становиться патрициями, но хотели иметь тот же вес, то же значение для римского города, какой имели патриции. Собственно, борьба шла не за то, чтобы плебеи стали патрициями, а за то, чтобы плебеи стали равными патрициям в своих правах. По сути говоря, то же было и в ренессансной Италии, когда богатые купцы не желали становиться аристократами, а хотели, оставаясь купцами, иметь те же права, что и аристократы. Кстати говоря, эта же традиция проявилась в России в последние десятилетия царского режима, когда крупные купцы и фабриканты совершенно не стремились к тому, чтобы получить дворянство, им нравилось быть потомственными почётными гражданами больше, чем дворянами.

Для уравнения плебеев с патрициями понадобилось народное восстание – или почти народное восстание. Оно произошло в 495 году до Р.Х., и об этом Тит Ливий пишет так: «Плебеи роптали о том, что вне Рима они сражаются за свободу и римскую власть, а дома томятся в угнетении и плену у сограждан, что свобода простого народа в большей безопасности на войне, чем в мирное время, и среди врагов, чем среди сограждан. Общее недовольство, и без того усиливавшееся, разожжено было зрелищем бедствий одного человека. Старик, весь в рубцах, отмеченный знаками бесчисленных бед, прибежал на форум. Покрыта грязью была его одежда, еще ужасней выглядело тело, истощенное, бледное и худое, а лицу его отросшая борода и космы придавали дикий вид. Но узнали его и в таком безобразном облике и говорили, что он командовал центурией, и, сострадая ему, наперебой восхваляли его военные подвиги; сам же он в свидетельство своих доблестей показывал, открыв грудь, шрамы, полученные в разных сражениях. Спросили его, отчего такой вид, отчего такой срам, и, когда вокруг него собралась толпа, не меньше, чем на сходке, ответил он, что воевал на сабинской войне, и поле его было опустошено врагами, и не только урожай у него пропал, но и дом сгорел, и добро разграблено, и скот угнан, а в недобрый час потребовали от него налог, и вот сделался он должником. Долг, возросший от процентов, сначала лишил его отцова и дедова поля, потом остального имущества и, наконец, подобно заразе, въелся в само его тело; не просто в рабство увел его заимодавец, но в колодки, в застенок. И он показал свою спину, изуродованную следами недавних побоев. Это зрелище, эта речь вызвали громкий крик. Волнению уже мало места на форуме, оно разливается по всему городу: должники (нексум) в оковах и без оков вырываются отовсюду к народу, взывают к защите квиритов. Повсюду являются добровольные товарищи мятежников; и уже улицы заполнены толпами людей, с криком бегущих на форум… Аппий (один из консулов), крутой нравом, предлагал употребить консульскую власть: схватить одного-другого, и остальные успокоятся. Сервилий же, склонявшийся к более мягким мерам, полагал, что возбужденные умы лучше переубедить, чем переломить, — оно и безопасней, и легче… Доверие к своей речи укрепил указом, чтобы никто не держал римского гражданина в оковах или в неволе, лишая его возможности записаться в консульское войско. И чтобы никто, пока воин в лагере, не забирал и не отчуждал его имущество, и не задерживал бы его детей и внуков. После такого указа собравшиеся здесь должники спешат тотчас записаться в войско и со всего города сбегаются люди на форум, вырвавшись из-под власти заимодавцев, и торопится принести воинскую присягу». [Тит Ливий 2:23]

Они пошли по второму пути, и это оказался римский путь. То есть, как вы видите, римское общество формируется не подавлением возмущения низов, черни, а наоборот – распространением на неё полноты прав. Это одна из тайн, один из ключей благоденствия Рима. И это примирение двух социальных групп происходит при рецепции греческой мифологии. Как мы уже поняли, своей мифологии в Риме не хватало, и она была иерархична, поэтому плебеи решают построить свой храм: им надо справлять свои праздники, Цереалии – праздник Цереры, и они выбирают жреца, фламина Цереалис. Цереалии справляются девятнадцатого апреля.

Церера, которую мы помним красивой дородной женщиной и царицей урожая, в Риме на самом деле - абстракция, имя её происходит от слова Creare, которое означает «животворящая сила земли». Римляне и доримские индоарийские племена приносили жертвы Матери-Земле без всякой персонализации, чтобы она давала еду. Но поскольку к этому времени стало важным создание персонализированного, личностного культа, то около 493-го года на Авентине, около Большого Цирка, была установлена первая в Риме бронзовая антропоморфная статуя Цереры. Об этом пишет Плиний Старший. Потому как стояла там древняя статуя Юпитера Капитолийского – а теперь должна была быть установлена такая же статуя Цереры. Вместе с ней в римское общество вошёл Элевсинский миф, и Плутон, и Персефона. Храм Цереры был украшен знаменитыми греческими мастерами Демофилом и Горгием как для великой греческой богини Деметры, и являлся шедевром античного искусства. Римляне сами не умели тогда так расписывать, так ваять статуи.

Плебеи – это те, кто несёт на себе основное экономическое бремя. Это, если угодно, искусственно созданное сословие вайшьев – торговцев, земледельцев, и оно было уравнено с прочими во всех правах с помощью греческой мифологии. Собственно говоря, и слово «Либер» - Liber, от которого произошло наше понятие «либерализм», первоначально значило «тот, кто освобождает, тот, кто даёт рождение и урожай» от индоевропейского корня *laudh, «тот, который освобождает семя при соитии и при севе», и даёт возможность семени превратиться в колос или в младенца. [Августин. О Граде Божьем 7:9]

Тем самым *laudh даёт мужскую возможность зачатия и рождения. Это понятие всегда было связано с образом мужского полового органа, фалла, и в процессиях Либералий, которые проводились семнадцатого марта, всегда несли изображения фаллов. В этом не было ничего неприличного, это – древний образ мужского зачинающего начала, без которого ничего не вырастет и ничего не родится. Ceres – это рост, материнское начало, которое обеспечивает рост растения: без земли, без материнской утробы тоже новая жизнь не получится, но и без зачатия, без семени ничего не выйдет. Так что Либер и Церос – это два аспекта одного явления. У греков мы видим Деметру и Диониса, а у римлян – такие абстракции, которые связаны с вайшьями, с производством пищи, с важнейшим элементом жизни – экономическим. Плебеи были довольны, ведь они безусловно получили бесценную возможность быть равнозначными патрициям. Потому что как без отцов, организаторов жизни, город невозможен, так же невозможен город и без кормильцев. А вскоре, после создания Законов двенадцати таблиц, кормильцы и отцы организуются и соединяются вместе.

5. Римское благочестие

Римская религия, обретает новый, не общественный, не коллективный, а персональный смысл именно через греческие аллюзии. Греки – через Элевсинские мистерии, через персонализацию абстрактной нуминозной сущности, – дают римлянам ощущение того, что если бог персонализирован, значит, он – личность, а, следовательно, и человек – личность. А если бог не персонализирован, а только является носителем некоторого божественного качества, то и ты – только носитель социального качества, и не имеешь в себе персоны. Так что римское общество становится римским из индоевропейского именно благодаря этому дополнению персонализмом, в первую очередь идущим от греков. Напомню, что то время, когда всё это входило в римское общество, было поздним для греков, это время Платона и Аристотеля, когда греческое общество уже было абсолютно развитым и в большой степени персонализированным.

Теперь перейдём к римскому священнодействию. Я не использую слово «ритуал», которое употребляют очень многие учёные, потому что оно восходит к индоевропейскому слову «рита», «порядок», и предполагает воспроизведение космического порядка на земле. Эта идея была характерна для ведической религии, но мы не знаем, была ли она характерна для индоариев доведических – не знаем, в отличие от Дюмезиля, который был в этом уверен. Я же не могу сказать, что я в этом уверен. Эта идея открывается нам в Ведах, и об этом мы с вами поговорим, когда будем ими заниматься. Но у римлян этой идеи уподобления земного мира космическому порядку – или как у египтян, уподобления земли небу, уподобления Нижнего Египта Верхнему, этой идеи у римлян не было никогда. Намного позже она была заимствована у египтян и индийцев, но в классической римской религии этого не было.

Римляне употребляли вместо слова «ритуал» слово pietas, и в латинском языке оно имеет другие смыслы. Это, естественно, «благочестие», «набожность, сострадание, любовь, законопослушность» в современных европейских языках. Это и религиозное, и социальное понятие аналогично китайскому ли. Например, «пиетас» сына к отцу – это повиновение, а неповиновение сына отцу – религиозное преступление. Но само слово «Пиетас», которое имело такое значение в классический латинский период, в период латинских поэтов, скажем, I века до Р.Х., – Тибула, Катула, Проперция, а потом и Овидия, – на самом деле происходит от глагола piare со значением «умиротворять, искупать дурные знамения» [M.Eliade, The History of Religious Ideas. – Vol.2, p. 119]. Основа римского благочестия, «пиетас», это даже не хорошее поведение, и здесь, заканчивается соответствие с китайским ли; основа римского благочестия – это знание, как не совершать дурных поступков, а если они уже совершены, или же божества чем-то недовольны, то это знание, как их умиротворить, как искупить дурные поступки.

Римское благочестие – не в соблюдении правды, теории правды в Риме тоже нет, а в том знании, как искупать неправильные действия. И нарушение правды – это одно из неправильных действий, и поэтому оно плохо, поэтому оно неприемлемо, отсюда и проистекают многие положения римского права. Отсюда jus gentium, «людской Закон», который распространяется на всех, даже на иностранцев, в отличие от тех же греков – потому что отношения людей должны соответствовать божественным принципам, нарушение которых требует умиротворения, искупления. Право – это правила поведения, которые нужно соблюдать, чтобы не нарушать волю богов.

Конечно, это очень близко к категории правды египетской Маат, но здесь всё же есть оттенок. Пожалуй, можно сказать, что этот оттенок заключается в том, что здесь в первую очередь стоит задача не соответствия Богу, а – не раздражать Бога. Именно в этом отличие римской религии от египетской религии или христианства. Но, кстати говоря, в этом есть некое приближение римской религии к религии ветхозаветной, к религии Пятикнижия Моисеева.

6. Домашний культ

Государственная религия коренится своими основаниями в домашнем культе. Домашний культ в Риме был, и домашний культ как некое зеркало государственного культа сохранялся в Риме. Главой домашнего культа был pater familias, отец семейства. Культ совершался вокруг домашнего очага Весты. Был общеримский храм Весты, и в каждом доме был храм Весты – домашний очаг, который славяне называли пéпелище, то есть, то место, где горит огонь. Помните – «Любовь к родному пепелищу, Любовь к отеческим гробам»? [А.С. Пушкин. «Два чувства дивно близки нам…»] Поэт ради сохранения размера сместил ударение.

Пепелище тут – это не сожжённый дом, речь идёт о любви к родному очагу. Это общий индоевропейский принцип. Каждая римская семья имела свой дом - domus, и каждая семья как героя почитала своего Лара. Лар – это покровитель земли, на которой жила семья. Римляне переводили слово «Лар» на греческий именно словом «герой». Лар долгое время, до Рождества Христова, был в единственном числе. Каждый дом имел своего Лара, имел ларарий, место, где поклонялись Лару. Сам Лар не изображался, но изображали в ларарии двух танцующих юношей, опрокидывающих, проливающих на землю рог для питья, то есть, были изображения жертвоприношения. Жертва была танцем, игрой и возлиянием. Лару поклонялись и члены рода, и домашние рабы, он был общим объектом поклонения. В широком смысле слова Лар – хранитель дома. Потом уже, в императорский период, в доме Ларов стало много.

В ларарии изображался и Гений, греческий Даймон или Тюхэ. Слово «Гений», как вы понимаете, происходит от слова gen, «рождаться», «появляться». Это та сила существа или вещи, которую они обретают в момент создания. Если угодно, Гением меча является его способность убивать, воевать с его помощью. Гением поэта является его поэтический дар, Гением земледельца является его способность, умение правильно возделывать поля, а Гением плуга является способность с помощью земледельца взрыхлять землю. У всего и всех есть Гений. В ларарии изображался Гений рода, то есть тот, кто даёт каждому роду особую силу. Это как раз не герой, это энергия в самом древнем смысле слова. Если угодно, наши слова «ген», «генетика» – прапраправнуки этого римского понятия.

Поэтому, когда мы называем человека гением, то мы говорим не о том, что он такой, а о том, что в нём есть некий Гений – живописи, поэзии, военного искусства, чего угодно. Его изображали в ларарии в виде змеи, хтонического, подземного существа, имеющего силу, это очень древний символ – или в виде человека, облечённого в тогу с рогом изобилия. То есть с рогом, который даёт изобилие семье. Днём почитания Гения был день рождения отца семьи, Pater Familias. И в каждом доме день рождения отца семьи отмечали как праздник. Совсем не так, как у нас сейчас, когда просто собираются и почему-то отмечают, хотя ничего особенного не происходит, наоборот, человек стареет на год. Но в Риме считалось, что это праздник той животворящей силы рода, которая действует через старшего в этом роде, через отца семьи. Позднее женщины вместо Гения стали почитать Юно, то есть женский вариант Гения, подобно тому, как в Египте умершие женщины стали именоваться не Осирисами, а Хатхор, потому что половой момент стал играть большую роль в религиозном осознании себя. До этого считалось, что, как говорит апостол Павел, «нет не мужеского пола, не женского» [Гал., 3:28], и эта животворящая сила не имеет половой различности, ибо исходит от Бога, Который по ту сторону пола.

А потом уже, постепенно, как раз с ранней Империи, возникло осознание особого женского начала, которое почитали отдельно. Считалось, что боги тоже имеют своих Гениев и Юно, как и в Египте боги имеют свои Ка. Это интересная категория отчасти, я думаю, менее осмысленна, но в какой-то степени, каким-то своим аспектом, касается египетской категории Ка. Кроме того, в Риме были ещё и пенаты – это божества дома как участка, постройки, а не рода, который может перемещаться из дома в дом, из страны в страну. Пенаты - духи именно этого конкретного дома, где живёт сейчас семья. «Вернуться в свои пенаты» означает «вернуться в свой дом».

И наконец, ещё одним родовым аспектом были так называемые гентильные культы, то есть культы великих богов, которые так или иначе покровительствовали тому или иному генусу, то есть, тому или иному роду. Например, род Юлиев, в том числе и Юлий Цезарь, считал, что им особо покровительствует Венера, и они почитали Венеру. Императорская семья Аврелиев, к которой принадлежит и Марк Аврелий, считала, что им особо покровительствует Солнце, Гелиос.

В семье особо отмечались, как и у нас сейчас, рождения, браки и похороны. Что касается умерших, то традиции погребения в Риме очень различались в зависимости от периода. С VI по I век до Рождества Христова доминировало погребение тела; до VI века и после I века – кремация тела, до второй половины II века после Рождества Христова, а потом – опять погребение. Но надо сказать, что и кремация предполагала погребение, потому что всё, что остаётся после кремации, прах и кости, промывались вином, собирались в урну и хоронились в могиле.

7. Почитание предков

Блаженные души предков и у этрусков, и у римлян почитались как Маны, добрые, светлые души умерших. Они покровительствовали своему роду, их культ был предусмотрен в Законах Двенадцати таблиц. Пребывалище Манов считалось находящимся под землёй, урны ведь хоронились под землёй, как и тело. В связи с этим слово «Маны» часто употреблялось вместо подземного царства, вместо inferi . Как добрые духи, они назывались также dii propitii, добрые божества.

Это тоже очень древняя традиция – когда предки являются заступниками. Благочестивые предки, предки, которые не навлекли на себя, на род, гнев богов, они – заступники. Потомок молится им, а не за них, молится, чтобы они помогли, помогли роду, сохранили дом. Со времён Нумы Помпилия служение Манам входило в обязанности понтифика. В древнейшие времена им приносились человеческие жертвы.

С двенадцатого до двадцатого февраля отмечали главный праздник умерших, который носил название dies parentales или parentalia – «Праздник отцов». В эти дни все соблюдали общий траур, и в особые даты для каждой семьи римляне собирались на могилах предков, разжигали костры, приносились жертвы – от животных жертв до венков, с возлияниями вином и маслом. Часто через специальные шурфы вино и масло вливались прямо в склеп, туда, где хранилась урна, или лежали кости умершего. Последний день Паренталий, 21 февраля, именовался feralia, кстати, само слово «февраль» происходит от названия этого праздника. Кроме того, Маны почитались ещё 23 мая, в праздник роз, Розалия, и 23 марта, в праздник фиалок, Виолария. Эти праздники были связаны с тем, что умершие как бы являются в наш мир этими прекрасными цветами.

Жертвоприношения Манам совершались и на погребальном костре, или на костре у могилы при трупоположении. Эти-то жертвы и назывались Holocaustum, всесожжение. умерший потреблял Вино, масла, благовония, то есть свою первую жертвенную пищу «как боги», вкушая не саму пищу, а её ароматы. Живые эту пищу не ели. Смертные же потребляли в пищу жертвы, принесённые пенатам, духам дома. Здесь римляне удивительным образом похожи на многие другие народы, в том числе и современные догосударственные народы, вы знаете, что у многих народов Амура приносятся жертвы на могиле умершего, фактически это тот же Holocaustum.

После смерти близкого человека в семье объявлялся траур, когда не полагалось бриться, люди носили чёрные одежды, не исполняли общественных функций, не причёсывались в течение семи дней. На восьмой день устраивался поминальный пир - novemdialis cena. Знатные семьи по обычаю этрусков устраивали гладиаторские бои и угощали весь город. И это кормление многих людей в память об умершем считалось действием, которое удивительным образом благоприятствует умершему, которое ему приятно.

Мертвецы, не погребённые по правилам и, тем более, вообще непогребённые, считались опасными для живых. Им были посвящены дни Лемурий 9, 11 и 13 мая. Лемуры – это блуждающие духи, те, кто не могут найти упокоения из-за того, что они были лишены правильного погребения. Представляете, сколько таких Лемуров в нашей стране, где миллионы людей расстреливали, убивали, закапывали абы как, и они до сих пор брошены в своих могилах, в своих ямах? Для римлян это было бы ужасно.

В первую очередь для непогребённых мертвецов в Риме предполагалось очищение земли, предание этих костей правильному погребению. Кстати говоря, известные всем зверьки лемуры, которые были найдены на Мадагаскаре, их там много, они напомнили зоологам, которые их открыли, именно эти блуждающие души своими, как казалось, несчастными круглыми глазами. Но, несмотря на очищения земли и погребение непогребенных останков, Лемурии в Риме всегда отмечались - ведь всех нельзя было найти, устроить для всех умерших правильные могилы.

Каждый раз во время Лемурий глава семьи бросал через плечо бобы, приготовленную бобовую пищу, со словами: «Этими бобами я откупаюсь, я и мои близкие». То есть – вот вам пища, а вы не трогайте моих близких, мой дом.

В память умерших славных предков в Риме проводилась так называемая Pompa imaginum, заупокойная процессия, в которой шествовали живые статуи – актёры в масках, изображавших предков, которые свидетельствовали о всех достижениях рода умершего. В шествии «участвовали» только предки, имевшие высокие звания. Предки, которые не имели высоких магистратур, не участвовали в процессии, и о них не вспоминали в поминальном слове - laudatio funebris - поскольку такие имена не были в списках выдающихся людей республики, которые хранились на Форуме, где завершалась такая процессия. Это очень интересная особенность Рима. Мы с трудом можем понять, когда этот ритуал возник. Описавшая его Харриет Флауэр считает, что он сложился в конце IV века до Р.Х. [Harriet I. Flower, Ancestor Masks and Aristocratic Power in Roman Culture. Oxford, 1996].

Полибий, грек, живший во II веке до Р.Х., замечательный историк, отец политологии, как многие считают, задался вопросом, почему за пятьдесят лет Рим из небольшого государства превратился в повелителя мира, (это произошло во II веке до Р.Х.), изучает обычаи римлян, и пишет в своей шестой книге как раз об этом обычае следующее:

«Когда умирает кто-либо из знатных граждан, прах его вместе со знаками отличия относят в погребальном шествии на площадь к так называемым рострам, где обыкновенно ставят покойника на ноги, дабы он виден был всем; в редких лишь случаях прах выставляется на ложе. Здесь пред лицом всего народа, стоящего кругом, всходит на ростры или взрослый сын, если таковой оставлен покойным и находится на месте, или же, если сына нет, кто-нибудь другой из родственников и произносит речь о заслугах усопшего и о совершенных им при жизни подвигах. Благодаря этому в памяти народа перед очами не только участников событий, но и прочих слушателей живо встают деяния прошлого, и слушатели проникаются сочувствием к покойнику до такой степени, что личная скорбь родственников обращается во всенародную печаль. Затем после погребения с подобающими почестями римляне выставляют изображение покойника, заключенное в небольшой деревянный киот в его доме на самом видном месте. Изображение представляет собою маску, точно воспроизводящую цвет кожи и черты лица покойника. Киоты открываются во время общенародных жертвоприношений, и изображения старательно украшаются. Если умирает какой-либо знатный родственник, изображения эти несут в погребальном шествии, надевая их на людей, возможно ближе напоминающих покойников ростом и всем сложением (это и есть актёры – А.З.). Люди эти одеваются в одежды с пурпурной каймой, если умерший был консул или претор, в пурпурные, если цензор, наконец — в шитые золотом, если умерший был триумфатор или совершил подвиг, достойный триумфа. Сами они едут на колесницах, а впереди несут пучки прутьев, секиры и прочие знаки отличия, смотря по должности, какую умерший занимал в государстве при жизни. Подошедши к рострам, все они садятся по порядку на креслах из слоновой кости. Трудно представить себе зрелище более внушительное для юноши честолюбивого и благородного. Неужели в самом деле можно взирать равнодушно на это собрание изображений людей, прославленных за доблесть, как бы оживших, одухотворенных? Что может быть прекраснее этого зрелища?

Далее, мало того, что оратор говорит о погребаемом покойнике; по окончании речи о нем он переходит к повествованию о счастливых подвигах всех прочих присутствующих здесь покойников, начиная от старейшего из них. Таким образом непрестанно возобновляется память о заслугах доблестных мужей, а через то самое увековечивается слава граждан, совершивших что-либо достойное, имена благодетелей отечества становятся известными народу и передаются в потомство; вместе с тем — и это всего важнее — обычай поощряет юношество к всевозможным испытаниям на благо государства, лишь бы достигнуть славы, сопутствующей доблестным гражданам». [Полибий. История, 6.52-54]

Как видите, здесь также доминирует не греческий подход, когда семья прославляет своего великого предка, своего героя, а подход гражданский, политический, общегородской, общегосударственный, когда для всего города важен героизм каждого из его членов и память о нём. Конечно, это во многом – наследие ещё в целом дописьменной традиции, когда писали мало, и простые люди мало читали, но таким образом они могли помнить, знать и вспоминать в повторяющихся процессиях с актёрами о великих людях своего города. Семья, имевшая таких великих людей, весьма уважалась и могла рассчитывать на все новые должности, которые, опять же, открывали путь к ещё большей славе. Потому что не богатство само по себе давало престиж в Риме, но оно открывало путь к успеху на выборах и занятию публичных должностей, которые в свою очередь предполагали привлекательные для толпы публичные священнодействия. Преторская и консульская власть была тут наиболее желанна.

Надо сказать, что о консуле мы понимаем, что это высшее должностное лицо. Но первоначально консулов называли преторами. Претор – это «идущий впереди», это то же самое слово, что пурохита у индоариев. Это была высшая государственная должность в Риме, а потом она стала второй по значению должностью после консульской. Претор заведовал всеми делами города. Постепенно преторское звание становилось всё менее значимым, и в императорский период это уже был просто правитель той или иной провинции Римской империи, но в раннее время это было высокое звание. Преторская и консульская власть позволяла существенно увеличить размеры состояния благодаря успешным войнам и присвоениям военной добычи. Часть захваченного должна была идти в общественное пользование, но пропорция между присвоенным и переданным Городу никогда точно не определялась. Победы увеличивали и клиентелу военачальника, поскольку в неё включались воины, принесшие воинскую присягу верности вождю. Воинские триумфы предполагали эффектные представления, игры и, часто, посвящения в храмы части воинской добычи.

Тем самым умножалась слава великих родов Рима, что делало их действительно значимыми, независимо даже от того, был ли род патрицианским или плебейского сословия. Если это были славные люди Рима, они всегда и оставались славными, если род не обесчестили другие его представители какими-то дурными поступками.

Распространение публичных религиозных зрелищных игр было главной новизной той эпохи республики. Оно должно было сплотить город. Соединение ритуальных процессий богов, представленных актёрами, шествующих через город, и соревнований в цирках, или постановок драматических представлений на временных подмостках, вводило религию в центр общественного пространства и позволяло множеству горожан включаться в религиозное действие в качестве зрителей. Так ритуал, pietas, помогал людям находиться во взаимообщении, группам – патрициям и плебеям - во взаимодействии, и способствовал сложению общей идентичности победоносной Римской республики.

Тот же Полибий указывал, что судьба, Тихэ, благосклонна к римлянам из-за их особого благочестия. Они стали властелинами мира из-за их постоянной заботы о благочестии – не о правде, а о том, чтобы не прогневить богов. А для этого была необходима масса приёмов, которые помогали узнать волю богов. Эти приёмы обычно назывались ауспициями - предсказания по зрительным образам, по полёту птиц, оминиями - предсказания по услышанному, по каким-то голосам, и очистительными жертвоприношениями - люстрациями.

Несмотря на обычное дистанцирование от своих богов, каждое важное действие высших магистратов предполагало предварительное согласие богов, в первую очередь Юпитера.

8. Ритуалы предсказаний

Религиозная легитимация вновь избранных магистратов была очень важной. Для этого существовал особый ритуал добрых предсказаний, ауспиций. Утром того дня, когда предполагалось действо, магистрат должен был наблюдать крики и полёт птиц, отмечая то, что на его взгляд может быть истолковано как божественный знак. Множество форм таких знаков становилось нормативными – значимым было, с какого плеча видны птицы, какие именно это птицы, как они появляются относительно солнца. Конечно, нечто подобное было и у этрусков, но у римлян эти ритуалы были доведены до совершенства. Эти предзнаменования были указаниями, хорошо что-то или плохо, знаки должны были рассказать о том, если я буду сегодня действовать, или не буду действовать, угодно ли это богам – или неугодно. Не оттого, чист магистрат или нечист, солгал он или совершил другое плохое действие – в этот день он не должен действовать просто потому, что богам это неугодно . Почему неугодно – вопрошающий не знает, но иногда может догадываться. Важно то, что богам может быть что-то неугодно, и человек должен узнать, что планируемое им или Городом действие угодно или неугодно божественным силам. Вот в этом и было римское благочестие – в сыскании воли богов.

С III века до Р.Х., с Пунических войн, а по всей видимости и ещё раньше, римлянами практиковалась такая, на наш взгляд, смешная форма предсказания, как Трипудиум. За военачальниками в войске специально везли кур в клетках, и, я думаю, что потом их употребляли в пищу, но при этом сначала наблюдали, как они едят зерно. Если куры отказывались клевать зерно, а курица всегда любит поклевать зерно, это считалось неблагоприятным знаком, и нельзя было вступать в сражение или делать очередной переход, или переправляться через реку и так далее. В этом и заключался Трипудиум, то есть поведение кур определяло поведение римского войска.

Интерпретация ауспиций была политическим делом, предполагающим или одобрение действия или его отклонение из-за неблагоприятных предзнаменований. Авгуры были специалистами в этом вопросе. Они имели индивидуальное право наблюдать и объявлять противоречивые знаки в общественных собраниях. Но обычно право наблюдения за знамениями, spectio, давалось магистратам. То есть, этим занимались не какие-то медиумы со специфическими способностями к общению с духами, как, скажем, у тех же этрусков, а обычные римские чиновники. Если ты чиновник, то ты должен наблюдать за знамениями и должен делать выводы, благоприятны они или неблагоприятны, кроме самых страшных случаев, для интерпретации которых всё равно прибегали к помощи этрусских священников.

Другим методом предсказаний, заимствованным у этрусков и греков, были гаруспиции, - гадание по внутренностям жертвенных животных, и консультации с книгами Сивилл. Это немножко похоже на греческие оракулы, но книги Сивилл – совершенно особая римская форма, если угодно, государственный оракул. Вы помните, что к Дельфийскому, да и к любому другому, например, к Додонскому оракулу, к оракулу Амона в Сиве, мог прибегнуть любой человек. К Сивиллиным книгам простые люди не допускались. Это был государственный оракул.

Как же он действовал? Во-первых, надо сказать, что ауспиции были действенны только в день вопрошания. То есть, если я сегодня собираюсь начать военные действия, например, перейти реку и напасть на неприятеля, я совершаю определённые гадания, но это не распространяется на последующее время. Юпитер говорит о том, что надо делать немедленно. Только этрусские предсказатели, хвалились тем, что могут предсказывать будущее – или гаруспициями, или изучением молний, или интерпретацией тех или иных чудесных явлений. Римляне же не умели этого делать и поэтому предпочитали в случаях менее явных и по-настоящему опасных призвать этрусских жрецов – или прибегнуть к Сивиллиным книгам.

9. Сивиллины книги

Что же такое – Сивиллины книги? Опять же, это слово пришло из Греции. Даже предполагалось, что Сивилла – это личное имя некоей прорицательницы, чуть ли не пифийской в Дельфах. Гераклит говорит: «Сивилла же бесноватыми устами несмеянное, неприкрашенное, неумащенное вещает, и голос её простирается на тысячу лет чрез Бога». [Гераклит. Фрагмент 75 Маркович, пер. А.В.Лебедева]

Сивиллины книги, скорее всего, действительно были связаны с Аполлоном, с пифийским Оракулом Аполлона в Дельфах. Но считается, что в Риме они появились, как рассказывает Варрон, при Тарквинии Гордом. При последнем римском царе Тарквинии Гордом (534-509) какая-то старуха принесла девять свитков с пророчествами и предложила Тарквинию их купить за триста золотых филиппов. Это были огромные деньги. Пикантность заключается в том, что филиппы, золотые монеты, чеканились при Филиппе II Македонском (359-336), то есть через двести лет после правления Тарквиния, так что в деталях рассказа явно есть нестыковка. Как бы там ни было, Тарквиний сказал старухе, что за такие деньги не нужны ему никакие предсказания, и она сожгла три из девяти свитков – и после этого снова предложила ему оставшиеся шесть купить за те же триста филиппов. Он опять отказался. Она сожгла ещё три. И когда осталось всего три свитка, то по совету авгуров Тарквиний всё же купил их за те же триста филиппов, и свитки хранились в храме Юпитера Капитолийского. Они пользовались исключительным уважением.

Кстати, Климент Александрийский, уже ранний христианский автор, говорит, что первой Сивиллой была дельфийская Фемонея, с которой советовался Акрисий, и жила она только на 27 лет раньше Орфея, Мусея и Лина, учителя Геракла. В других источниках Фемонея именуется Пифией. То есть связь с греческими пророческими традициями Дельф очевидна. Но мы помним, что дельфийское пророческое место, священное место Дельф, пуп мира, известно по крайней мере с середины II тысячелетия, так что оно, конечно, существовало задолго до основания Рима. Ответы из Сивиллинных книг цензурировались Сенатом. Они не могли рассматриваться и интерпретироваться отдельными людьми.

Сивиллины книги хранились самой священной коллегией жрецов. Сначала их хранили дуумвиры, то есть два знатных чиновника, потом децемвиры, десять чиновников, а позже – квиндецемвиры - пятнадцать чиновников. Дионисий Галикарнасский в своей десятой книге пишет: «(В 461-м году до Р. Х.) произошли землетрясения и появилась говорящая корова, а с неба стали падать куски мяса, которые поедали птицы, решено было поручить дуумвирам по священным делам обратиться к Сивиллиным книгам, из которых узнали, что «угроза исходит от собравшихся вместе чужеземцев, которые могут напасть на Город и погубить его; было дано также предостережение не затевать смут». [Дионисий Галикарнасский 10:9,1]

Вот стиль римской суеверности, даже у греков такого не было. Говорящие коровы, падающие с неба куски мяса – для Рима всё это хоть и необычно, но в пределах возможного. Эти странные и страшные знамения непонятны, а чтобы они не кончились чем-то плохим, надо срочно проявить Pietas, разузнать, как умилостивить богов. Вот для этого и нужны были Сивиллины книги, для этого нужны были ауспиции, для этого нужны были этрусские жрецы, для этого нужно было очень и очень многое.

6 июля 83 года до Р.Х., во время пожара Капитолия, эти книги сгорели. В 76-м году, через несколько лет после пожара, в Эретрию, (не забудем, что это совсем не та Эритрея, которая является сейчас африканским государством и была частью Эфиопии): это город Эретрия на Эвбее, сравнительно недалеко от Аттики, были отправлены послы Публий Габиний, Марк Отацилий и Луций Валерий, которые собрали около тысячи строк; после текст был утвержден коллегией квиндецемвирами. По повелению Августа эти книги, переписанные квиндецемвирами, хранились уже в храме Аполлона Палатинского в двух золотых ларцах.

Известно, что вопрошающие по решению Сената, к ним обращались часто. Одно из последних обращений состоялось в 363-м году, когда император Юлиан Отступник готовился к войне с персами. Он получил ответ, что согласно Сивиллиным книгам император не должен переступать границ державы в том году. Как известно, он их переступил в Аравии и погиб. 19 марта того же года сгорел храм Аполлона Палатинского, но Сивиллины книги были спасены. В 405-м году после Р.Х. римский полководец, фактически – правитель Западной Империи Стилихон, уже христианин, приказал сжечь Сивиллины книги, что и было исполнено. Их судьбу оплакал поэт Рутилий Намациан.

То, что сейчас выдают за Сивиллины книги - фальшивки или Средневековья, или даже времени Ренессанса. Забота об этих книгах, пока они существовали, была поручена самым благородным из всех патрициев, которых освободили от всех иных – военных и гражданских – обязанностей.

Итак, самая священная пророческая книга Римского государства была греческого происхождения. И это совсем не случайно. Когда для достижения какой-то политической или социальной цели римлянам не подходили свои боги, но надо было такую задачу решить, они очень часто призывали богов греков, того же Кастора, или Цереру как Деметру. Но были и другие формы призывания: богов переманивали на свою сторону. У них не получилось переманить Бога евреев, но Веспасиан пытался это сделать, принося жертвы на горе Кармель. Но в предшествовавшие века римляне действовали более успешно. Вот как, например, описывается штурм этрусского города Вейи, который находился под особой защитой Юны - по-этрусски, Юноны, в 396-м году до Р.Х.:

«По свершении ауспиций диктатор отдал воинам приказ к оружию, cам же выступил вперёд и возгласил: «Под твоим водительством, о Пифийский Аполлон (это уже греческая реальность), и по твоему мановению выступаю я для ниспровержения града Вейи, и даю обет пожертвовать тебе десятину добычи из него. Молю и тебя, царица Юнона, что ныне обхаживаешь Вейи (то есть, Юнона, покровительница Вейев), последуй за нами, победителями, в наш город, который скоро станет и твоим. Там тебя примет храм, достойный твоего величия. Такую молитву произнёс диктатор. Пользуясь численным перевесом, он начал приступ со всех концов одновременно, чтобы враги не заметили опасности, грозившей со стороны подкопа. Вейяне не знали, что даже их собственные прорицатели, даже чужеземные оракулы их предали, что врагов уже зовут к дележу вейской добычи, а других богов выманили из собственного города обетами и теперь их ждёт новое жилище во вражеских кумирнях. Не знали вейяне и того, что этот день станет для них последним». [Тит Ливий 5:21]

И действительно, Юноне Вейской был поставлен храм на Капитолии. Порой богов завоёванных городов брали в плен. Так, после завоевания этрусского города Фалерии и переселения его жителей на равнину в 241-м году до Р.Х. его богиня-покровительница была перевезена в Рим, и там ей был дан маленький храм у подножия холма Целия под именем Минерва Капта. То есть, Минерва пленённая. Овидий по этому поводу написал: «Малый увидишь здесь храм, именуемый «Капта Минерва»… Пленной взята, то есть «каптой», она у фалисков /нами, как это гласит древнее имя ее».
[Овидий. Фасты, 3:843-44]

Её праздник отмечался 19 марта. Так что богов не ниспровергали, не уничтожали, а пытались или переманить, или перевезти как военную добычу, и продолжать почитать.

Только со II века до Р.Х., когда республика уже вела войны в восточном Средиземноморье, статуи чужеземных богов стали привозить в Рим не как объект почитания, а как произведения искусства, и помещать не в храмах, а в общественных колоннадах и на частных виллах. Адам Циолковский в своём исследовании «Храмы среднереспубликанского Рима. Их исторический и топографический контекст», насчитал два десятка храмов, которые были поставлены трофейным богам. Это было публичное поклонение что, безусловно, не исключало частного поклонения.
(Adam Ziolkowski,. The Temples of Mid-Republican Rome and Their Historical and Topographical Context. Rome, 1992. pp. 187–188).

Частное поклонение тоже было, но оно в огромной степени было связано с влиянием эллинизма. Частный человек и частное отношение к богу – это не римская традиция. Римское отношение к божеству – это отношение города и человека как горожанина, как одного из субъектов города, а вовсе не как частного лица, свободного и независимого. Вот это свободное и независимое положение человека в сфере священного – дар Эллады, дар эллинизма, когда ещё в большей степени, чем в классическую эпоху, человек стал частным лицом. В Риме ко II-I веку эта традиция тоже закрепляется. Однако о влиянии Рима и об эллинистических ритуалах нам, видимо, надо поговорить уже на следующей лекции.