1. Причины и обстоятельства возникновения «русской колеи»

Эта лекция, дорогие друзья, безусловно, не случайна. Как вы наверняка заметили, в связи со всеми событиями последнего времени, тема «русской колеи» стала звучать всё чаще. Многие вокруг говорят, что русский народ обречён всё время влачиться по колее несвободы, колее деспотии, рабства. Вспоминают, естественно, крепостное право, вспоминают большевицкий террористический режим и многое другое. И действительно, слова Александра Блока (во многом вещего человека, который, как вы помните, уже в мартовские дни 1903 года предвидел революцию и убийство Государя) «и вязнут спицы расписные в расхлябанные колеи…» из стихотворения «Россия» кажутся сегодня актуальными. «Расписные спицы», то есть красивая Россия прекрасных икон, прекрасных картин, прекрасной архитектуры, тонет в «расхлябанных колеях» неустроенной общественной, политической, государственной жизни.

Однако, мы должны очень аккуратно относиться к публицистике. В ней, конечно, можно многое сказать, в том числе и о колее, но научный дискурс сразу заставляет нас задать вопрос — если есть колея, то тогда откуда она начинается? Можно ли говорить о колее Японии, Великобритании, Франции, Швеции, Соединённых Штатов, Италии, Бельгии? Какая колея в каждой из этих стран? Если мы говорим о странах Европы, то это демократические страны с парламентами, с правами человека. Но это же было не всегда. Когда же всё это началось? Ведь парламентаризм на Континенте — это только ХIХ век. До этого его нигде не было. Получается какая-то довольно поздняя колея. В Пруссии отмена крепостного права произошла в 1807 году, в Соединённых Штатах рабство было отменено в 1865 году, в Британских колониях — в 1837 году. Где же здесь колея свободы? Когда она началась? Поэтому говорить, что от яйца, от самого зародыша, Россия такая, и потому - обречена, а страны Европы и Америка другие, не совсем корректно.

Но предположим на минутку, что колея у России есть. В чём же причина этой колеи, откуда она взялась? Некоторые довольно радикальные товарищи говорят, что причина её в самой генетике русского народа. Вообще надо сказать, слово «генетика» сейчас употребляется на каждом шагу. Говорят — русские генетически такие и сякие. Но что значит генетика (даже не говоря о том, что такого гена не обнаружено…)? Предположим, речь идёт об устойчивой воспринятой склонности, подобной склонности к цвету кожи. У африканцев кожа чёрная, у европейцев кожа белая. Это, безусловно, генетика, но генетика кого? Африканцы чернокожие давно — это понятно, однако есть гипотеза, что когда-то и европейцы были чернокожими, но постепенно побелели. Если русские генетически другие — это особенность чего? Языка? Во-первых, язык никакого отношения к генетике не имеет. Это, как говорится, совершенно из другой сферы. Но, кроме того, о каком языке речь? Индоевропейском? Русский язык — индоевропейский. Но тогда значит такая же генетика у англичан, у французов, бельгийцев, итальянцев, хиндустанцев и так далее. Может быть, речь о славянских языках? Но тогда значит и поляки, и украинцы, и болгары, и хорваты, и словенцы, и чехи принадлежат к той же генетике. В чём тут дело, где границы? Язык как критерий явно не подходит.

Может быть речь о расе? Сейчас многие учёные вообще не любят употреблять слово «раса», но мы по старинке его скажем, потому что ещё совсем недавно это было обычное научное понятие, и оно имеет значение. Расы есть, это антропологический факт. Другое дело, не надо считать, что одни расы лучше, а другие хуже. Какой же расе принадлежат русские? К большой европеоидной расе, к двум её подрасам — к северной и к переходной. Линия северной расы идёт до Нидерландов, включая всю Скандинавию, Балтийские страны и северную Германию, в России занимает русский Север, Санкт-Петербург, территорию расселения поморов. А переходная раса — это вообще большая часть Европы, разве что кроме Центральной и Южной Италии и большей части Испании, а в России это Москва и всё русскоязычное население до самого Тихого океана. Получается, разговор о расе тоже не подходит.

В некоторых странах очень любят говорить о том, что славяне якобы подпорчены угро-финским и уральским типом. Тогда, получается, европеоидный тип подпорчен уральским типом в Венгрии, Финляндии, Эстонии… Но разве можно говорить здесь вообще о какой-то подпорченности? Да, расы перемешиваются, происходит взаимное общение, культурное, в том числе и генетическое, рождаются креолы, метисы — ну и что? Мы знаем, что это никак не влияет на человеческие качества. И вообще все рассуждения на уровне рас и языков — это, безусловно, чистый расизм. Генетически нет никакой предрасположенности ни к слаборазвитости, ни к свободе, ни к достоинству, ни к его отрицанию. Эти качества свойственны всем независимо от рас. Все могут развиваться, все могут достигать высот, и другие разговоры отвратительны, несправедливы и аморальны. Нет наций господ и наций рабов. Всё это давно осуждено. Соответственно, говорить о «русской колее» как о генетической, расовой или расово-лингвистической, у нас нет никаких оснований. И на этом мы должны поставить точку раз и навсегда. А если кто-то говорит таким языком, значит, этот человек прибыл к нам из конца ХIX или первой половины ХХ века. Таких людей мы знаем. Это нацисты, фашисты, национальные шовинисты. С ними нам, как говорится, не по пути.

Что же тогда остаётся? Остаются историческая колея и культурная колея. Вот здесь уже, что называется, теплее. Исторически Россия (но не одна Россия, а очень большой круг стран, включая и Скандинавию, и Германию, и, естественно, Украину, Польшу) — это периферийная цивилизация Европы. До конца III тысячелетия до Рождества Христова, дорогие друзья, вся Европа была окраиной мира. Правда, есть один таинственный феномен, который мог бы это опровергнуть, но мы мало знаем о нём. Это мегалитические цивилизации северо-западной Европы. Мой конёк, моя любовь. Я много занимаюсь этой темой и благодаря друзьям даже добрался до Оркнейских островов (их называли Египтом северо-западной Европы), чтобы провести исследования на месте. По результатам поездки было сделано несколько коротких фильмов из серии, которая так и называется — «In Loco» («На месте»). Их вы можете найти у меня на сайте.

Мы не знаем, кто строил мегалиты, есть только гипотезы, но знаем, когда — во времена до прихода индоевропейцев. По всей видимости, единственный современный народ Европы, который принадлежал к строителям мегалитов, — это баски Испании и Франции. Других таких не осталось. Но если не считать этого таинственного и интересного факта мегалитических цивилизаций, принадлежавшего к IV-III тысячелетию до Р.Х., то мы должны понимать — Европа оставалась периферийной цивилизацией практически до конца III тысячелетия до Р.Х. и поздно стала на путь государственного устройства. Первые её цивилизации, опять же если исключить мегалиты, — это Минойская цивилизация и цивилизация этрусков. Пришли они из Передней Азии, но мы не знаем, откуда точно. То ли это иберийские и лувийские народы, которые близки к кавказским языкам, то ли ранняя волна индоарийских переселений из древнего Хеттского царства и Митанни.

Однако Европа, будучи когда-то окраиной мира, породила уникальную и фундаментальную (то есть создавшую фундамент всего современного европейского и вообще европеоидного мира) греко-римскую цивилизацию.

Греко-римская цивилизация создала всё: и философию, и архитектуру, и искусство. Вся современная философия, и об этом говорят многие, — это комментарий к Платону. И что очень важно, греко-римская цивилизация является великой, в том числе и в бытовом аспекте. Я уверен, что в Древней Греции и Риме, как и в современном мире, большинство людей не читали Платона и Аристотеля, но зато все в той или иной степени пользовались бытовыми благами этой великой цивилизации. Что это за бытовые блага? Обустроенные города, водопровод, дороги, мирная стабильная жизнь без пиратов на Средиземном море, возможность для торговцев перемещаться из Карфагена до Лондониума (Лондона) и дальше на север, и на Рейн; и от Пальмиры до Улисеи (Лиссабона).

Греко-римская цивилизация была прекрасно организованным миром культурной и бытовой обустроенности. А политическое описание этого мира, оставленное нам Полибием, говорит о том, что при всех курьёзностях и естественных усмешках Светония или Тацита, — это было великое политическое устройство, которое оставалось стабильным в римское время на протяжении четырёхсот лет. И, конечно, существовавшие до этого эллинистические монархии, государства диадохов Александра Македонского тоже были развиты и тоже блистательны.

Говорю я об этом потому, что, когда гигантская цивилизация от реки Инд до Британии всё-таки рухнула (а всё в этом мире рано или поздно рушится), то произошло это довольно интересно. Греко-римская цивилизация сохранила себя как память и как социум. Весь европейский феодализм — это на самом деле попытка сохранить античность. Европейская аристократия и дворянство раннего средневековья — это же офицеры римских легионов. Ведь было как: легионы уходили (как вы помните, в 410 году император Гонорий приказал вывести войска из Британии), варвары нападали, а офицеров и солдат, связанных с местом имуществом, родством, просили остаться, им за это даже готовы были платить деньги. Именно так формировалась будущая европейская аристократия. Понятно, эти люди очень быстро начинали думать, что они лучше всех, что они не наняты, а просто все им платят барщину и оброки. Но, по сути, это была попытка сохранить Рим после Рима, которая продолжалась на протяжении доброго тысячелетия, если не больше. И того уровня бытового комфорта и организованности жизни, какой был в Риме, Европа, да и то не вся, а Западная, достигла только, как мне кажется, к концу ХVIII и началу ХIХ века.

То, что Европа сохранила память о той устроенной жизни и желание её воспроизвести, очень важно. Если вы возьмёте современное евро, то на самой маленькой пятиевровой бумажке увидите изображения римских построек.

Современная цивилизация в Европе ведёт себя именно оттуда. Если Древний Египет исчез, и арабы рассказывали какие-то сказки про пирамиды, если Месопотамская цивилизация исчезла, и о ней даже сказок особо никто не рассказывал (ведь строили из необожжённого кирпича, и всё просто растворилось в глине), то Европа постоянно жила памятью прошлого. Но жила так только та Европа, которая находилась когда-то внутри Римской цивилизации.

У народов той европейской части, которая не входила в границы Рима и распространялась от Рейна к востоку, от Дуная к северу, всё было по-другому. У них возникала тяга быть похожими на народы-наследники Римского государства, но при этом сами они были другими. И, если аристократия эту тягу ещё поддерживала, то в народной массе знания о римском прошлом просто не было. Однако постепенно, как вы знаете, Римская цивилизация во многом благодаря христианству распространялась и на периферии. Именно христианство, ставшее в эпоху Рима (с начала IV века) государственной религией империи, по мере его распространения включала в цивилизацию всё новые народы. В VII веке — Германию, в Х веке — сначала Польшу, потом Скандинавию и территорию, которая называлась Древней Русью.

С помощью христианской религии периферийная Европа, пусть не так глубоко включённая в процесс ностальгического воспроизводства Римской цивилизации, начинает жить общеевропейской жизнью. Киев, Великий Новгород, Псков и древние белорусские Полоцк, Брест — это города типичной европейской периферии до монгольского вторжения.

С этим люди, как правило, не спорят, зато любят говорить — «а вот монгольское вторжение всё изменило». Но давайте разберёмся. Монгольское вторжение, конечно, было ужасным, и оно действительно очень многое изменило, но лишь на время. Можно сказать, что оно было похоже на вторжение вестготов в пределы Рима, когда Аттила приказал изгнать всё население Рима, и на территории города оставалось всего несколько деревень, но при этом народная память жила, и потом всё стало воспроизводиться. Так же случилось и после монгольской власти. Страшное нашествие, испепелявшее города, угонявшее в полон людей, уничтожавшее произведения культуры, охватившее и территорию нынешней России, и нынешней Украины (только Белоруссия, Новгород, Псков, то есть север и северо-запад, счастливо спаслись от этого нашествия; учёные спорят, почему, есть мнение, что роль сыграли лесистые болотистые земли) на самом деле схлынуло как волна.

Довольно скоро владычество Орды стало ограничиваться только выплатой дани. Как вы помните, в юго-западной части Древней Руси (нынешняя Украина) оно вообще завершилось в 1362 году после знаменитой битвы на Синих водах. До сих пор удивляюсь, почему украинцы не празднуют эту важнейшую дату освобождения Украины от монгольского нашествия. Дальнейшие попытки освобождения от Орды наткнулись на сопротивление. В 1399 году Витовт потерпел поражение от монголо-татар на Ворскле. И формально под властью Орды Московская Русь и вся восточная Русь, постепенно объединяясь под рукой Москвы в ХV веке, находилась до 1480 года. Но это действительно была формальная власть, поскольку ордынцы уже давно не ходили на Русь, а если и ходили, то только изредка и набегами (например, так они нападали из Крыма на Украину). Жизнь же развивалась по своим лекалам, была старой домонгольской, и не надо думать, что это было что-то совсем другое. С лёгкой руки наших публицистов, вроде Георгия Федотова, многие думают, что ставка Орды переместилась в Москву, но это не так. Когда ставка Орды переместилась в Москву? При Иване III? Но Иван III имитировал Византию через свою жену Софью Палеолог и имитировал Европу через свои венецианские связи, строил соборы и так далее. Он был ориентирован на Европу. На Орду — нисколько. Он пытался, наоборот, ей себя противопоставить.

2. Протестантская революция ХV века

Однако давайте теперь перейдем к интереснейшим ХV и ХVI векам и нащупаем наконец-то, где Россия (и не одна она) начала сходить с колеи.

Дело в том, что в ХV веке происходят два важнейших события. Во-первых, гибнет великий город, столица мира, Новый Рим — Константинополь. В мае 1453 года он был взят османами и больше как римско-греческий город уже не возродится никогда. По крайней мере, до сего дня этого точно не произошло. Таким образом, перечеркнулась огромная восточно-христианская цивилизация. Через несколько лет последние её анклавы были завоёваны, а то, что завоёвано не было, успели взять венецианцы — Кипр, Крит, Ионические острова, некоторые острова архипелага ещё несколько столетий наслаждались Византией после Византии, но, безусловно, это были не культурные центры, а периферийные регионы. Культура угасла, она переместилась в Италию и создала огромный импульс для Ренессанса.

В России же была своя беда, не всемирная, но судьбоносная именно для нашей страны. В 1448 году, как раз в те самые годы, когда уже состоялся Ферраро-Флорентийский собор (1438-1445), когда вот-вот падёт Константинополь, Россия объявила о том, что она полностью отделяет себя от Византии, что, конечно, повлекло за собой отделение её от европейского общего целого. Вот он — намного более важный, чем татаро-монгольское иго, рубеж. Вот она дата схождения России с так называемой колеи (хотя, конечно, любые даты символичны и сами процессы, ясное дело, развиваются медленно) —1448 год. С этого момента европейские исторические и культурные процессы стали очень мало касаться России. Началась самоизоляция якобы православной России от якобы схизматического мира (изменниками считались все — и греки, и католики).

При этом та часть древней Руси, которая впоследствии стала Украиной и Белоруссией, продолжила жить общеевропейскими процессами, пусть и периферийно – от Константинополя, от греков Западно-русская церковь не отделялась.

В это же время начинается ещё один очень важный процесс. С началом Реформации (а началась Реформация, конечно же, не в 1517 году, а в конце ХV века) совпадает развитие и распространение книгопечатания. Иоганн Гутенберг открыл книгопечатание в 1439-1440 году, а уже в 1455-1456 году он напечатал на латинском языке первую Библию. Что же произошло после этого? Начали издаваться латинские словари, которые позволяли понять текст Библии. У людей сразу возникло желание перевести священный текст на национальные языки. Это был величайший поворот, в который Московия не вписалась и который она толком не пережила.

Давайте вспомним года издания первопечатных Библий в разных странах: 1466 год — немецкая Библия (обратите внимание, как быстро), 1471 — итальянская, 1478 — каталанская, 1519 — Библия на старобелорусском языке, 1530 — французская Библия, 1541 — шведская, 1550 — датская, 1569 — испанская, 1571 — баскская, 1590 — венгерская, 1602 — ирландская, 1611 — английская, 1637 — голландская, 1694 — латышская. Русская же появилась только в 1874 году. В Сербии и того позже — в 1936 году.

Мы сейчас это до конца не улавливаем, но ведь протестантизм шёл рука об руку с чтением и изучением Священного Писания. Простой человек, крестьянин, мужик, ремесленник должен был быть грамотным и сам читать Библию. И он мог себе это позволить — напечатанная Библия стала настолько дешёвой, что смогла войти почти в каждый дом, а там уже с благоговением передавалась по наследству.

Повсюду в Европе, вплоть до Латвии и Эстонии, Швеции и Финляндии, образовывались группы по изучению письма, по преодолению неграмотности и изучению Библии. А изучение Библии — это ведь огромный исторический, нравственный, этический мир, ещё и соединённый с идеей спасения. Вера становится личной, осмысленной. Теперь свою собственную веру можно проверить через текст. И я думаю, что это и есть великая революция реформации, которая в первую очередь происходит в странах Реформации. А поскольку в большинстве европейских стран — и в Германии, и во Франции, и в Испании, и в Италии — реформаторские и католические общины буквально живут бок о бок (хотя очень плохо и очень конфликтно, часто с преследованиями инквизицией и не менее нетерпимыми протестантами), Писание начинают читать все, и католики постепенно тоже.

И до сих пор ведь правильный немецкий язык — это Лютерова Библия. Мой старый, ныне уже покойный друг Борис Николаевич Орлов, один из наших крупнейших германистов, говорил мне, что на его тумбочке всегда лежит Библия Лютера, и свой немецкий язык он проверяет по ней. Вот таково значение перевода 1466 года. Такова культура языка. Так же и с латышским переводом 1694 года. Так же и с английским переводом. King James Version (Библия короля Иакова) до сих пор является мерилом английского языка для любого культурного англичанина. Там нет you в качестве второго лица единственного числа, там «shell» употребляется вместо will к первому лицу единственного числа, но это не важно. Всё равно мерилом английского языка является даже не Шекспир, а Библия короля Иакова.

Итак, то, что произошло в XV-XVI веке, сформировало народы, где образован почти каждый человек.

Как вы понимаете, та часть России, которая не была включена в европейскую культуру, прошла абсолютно мимо этого. Да, у нас был церковнославянский язык. Да, первопечатник Иван Фёдоров в Остроге, а потом в Москве стал печатать на нём славянский «Апостол», славянскую Библию. Но церковнославянский язык мало кто понимал. Он не был разговорным. Он был, конечно, не такой далёкий русскому человеку, как латынь европейцу, но совсем не такой близкий, как язык Библии Лютера немецкому крестьянину. Часто неграмотными оставались даже священники, они служили по памяти. Что уж говорить про простой народ. Читавших, понимавших, рефлексировавших книголюбов было немного. И в этом огромная проблема. Да, бытовая грамотность была, но подняться на уровень культурной рефлексии человек не мог, потому что священный текст был для него закрыт. А что самое главное для общественного дела? Для общественного дела важно понимать, где добро, а где зло, какой поступок правильный, а какой нет. Читая Библию, немецкий ремесленник и крестьянин мог опираться на авторитет Церкви и Книги и понимать все эти вещи. Но в России этого не было.

Макс Вебер говорил о том, что новое отношение к жизни, возникшее после протестантской революции, знаменитое «beruf», понимание своего дела как служения Богу, изменило мир. Однако мне это всегда казалось не очень убедительным. Дело в том, что отношение к любому делу как к Божьему служению свойственно вообще любой религии, не только христианству и уж тем более не только протестантизму. Любой человек, всё равно, христианин, иудей или мусульманин, всегда должен рассматривать своё дело как служение людям и Богу. Поэтому в протестантизме не было никакого особого «beruf», это выдумка. Мало того, при протестантизме было многое, что должно было помешать формированию либерального, а потом демократического самоответственного общества. И, в первую очередь, речь об отрицании факта свободы воли. В ответ на «Диатрибу или рассуждение о свободе воли» Эразма Роттердамского, Мартин Лютер, полемизируя, пишет обширный трактат «О рабстве воли». Говорит, что человека седлает сатана или Бог, и, оседлав, человеком как лошадью пользуется. Такое понимание, конечно, совсем далеко от христианского дискурса, в таком случае становится непонятно, за что вообще человека судить. Но Лютер уходит от очень многих вопросов и даже (как это часто делают теперь) начинает ругаться, когда не может ответить убедительно.

Итак, на мой взгляд, совсем не богословие помогает развитию западного общества (лютеранское богословие наоборот мешает). То, что действительно сформировало западное общество, и то, чего почему-то не заметил Вебер, — это грамотность. Причём грамотность не вообще, а грамотность при работе со священным текстом. Именно она сделала новым европейского человека. Сделала его нравственным, этичным, критичным, не воспринимающим на «ура» призывы всех агитаторов и миссионеров, а проверяющим всё через текст. Ганс-крикун может заявить с колокольни то-то и то-то, а сапожник, который честно исполняет свой beruf, не поверит Гансу на слово и скажет — а ведь апостол Павел-то иначе говорит. И Ганс тут же потеряет сторонника. Потому что сапожник читает текст. Он знает его. Вот в чём заключается великая революция, сначала протестантская, а потом, на протяжении ХVII века и особенно во второй его половине после трагедии Тридцатилетней войны (войны между католиками и реформатами 1618-1648 года) постепенно диффузировавшая в католический мир.

ХVI век — век, когда грамотность уже проникла в европейское общество, — породил невероятное бурление этого общества, многочисленные конфликты и споры о вере, отражённые в тысячах картин и огромном количестве трактатов, а также, разумеется, все новомодные тиранические режимы, которым вполне соответствуют и режим Василия III, и режим Ивана Грозного. Если говорить об Англии, то вы помните: время правления Генриха VIII — это как раз 1509-1547 год, после него королём стал ещё ребёнок Эдуард VI, а потом в Англии наступила смута. Та же самая колея — репрессии, споры о католицизме и протестантизме, но эта традиция закончилась Cлавной революцией в самом конце ХVIII века.

Итак, как вы видите, обозначенная нами тенденция делает лидером мира не что иное, как протестантский север, следующим эшелоном за ним следует католический центр и юг и совсем периферийным остается православный восток. Не богословие всё расставляет на такие позиции. В богословии нет ничего такого, что запрещало бы католикам или православным читать Писание. Просто на такой важный вопрос, как чтение Библии, не обращали внимания. Хотя для христиан чтение Писания — это и есть главное дело, начиная с апостола Павла, с I века. Это счастливо вспомнили реформаты, после чего принесли нравственную грамотность в каждый дом. Отсюда, в конечном счёте, революции ХVIII века, в том числе промышленная революция в протестантских странах.

Если мы посмотрим статистику грамотности начала ХХ века, то исключительно чётко увидим те самые эшелоны — первый, второй и третий. В начале ХХ века на тысячу (подчёркиваю, на тысячу, не на сто) призывников в армию в Германии неграмотных — 0,2, в Дании — 2, в Швеции — 3,7, в Швейцарии — 5, в Великобритании — 10, в Нидерландах — 14, во Франции — 33, в Бельгии — 85, в Австро-Венгрии — 220, в Греции — 300, в Италии — 306, в Сербии — 496, в России — 617 (то есть 61,7 процентов), в Румынии — 645.

Эта картина объяснима только тем, что мощнейший тренд нравственной грамотности не проник в Россию даже к моменту Революции. Это очень важный момент. Нравственное субъективное суждение о жизни, не такое как суждение соседа (потому что сосед сам читает Библию, и я сам читаю Библию), сильно в протестантском мире, средней силы в ХIХ-ХХ веках в католическом мире и очень слабое в православном. Традиции читать Священное Писание в православных странах не было и, к сожалению, нет и до сих пор.

3. Этапы становления нравственной грамотности в Европе

Какой же следующий очень важный вопрос встал перед Европой после распространения грамотности? Что читать и что учить. Библия Библией, но не только же Библию читать и изучать.

И первый этап здесь — Возрождение — мудрость древних и подражание им. Мы привыкли, что Возрождение — это Собор Санта-Мария-дель-Фьоре, миланские храмы, Сикстинская капелла. Но на самом деле Возрождение — это в первую очередь чтение книжек. Что же начинают печатать в то время для чтения? Античных классиков. С невероятным ажиотажем разыскиваются средневековые рукописи философов, историков, моралистов. Крестьяне, понятное дело, эти труды не читают, но средний городской класс — читает. Что-то из Сенеки, что-то из Марка Аврелия, что-то из Платона, Эсхила, Софокла. И не только читают, но и ставят на сцене, подражают, пишут, вдохновившись прочитанным, своё.

Главной особенностью Реформации, соединённой с Ренессансом, становится то, что теперь каждый сам себе богослов. Человек уже не слишком нуждается в словах священника. Эта тенденция распространяется и на Италию, и на Испанию. С ней безуспешно боролась Католическая церковь. Это не нравилось, за это иногда наказывали, но это неотвратимая вещь, которая в свою очередь продиктовала следующий этап.

Страшная эпоха Тридцатилетней войны и потом борьбы с кальвинизмом в итоге осуществила себя в эпохе просвещения ХVIII века — в эпохе, когда потребность накапливать знания проявилась ещё в большее интенсивно, а Бог при этом отправился на периферию. Теперь Бог — это уже Бог не Паскаля, а Бог Декарта, Бог, Который запустил механизм и ушёл, если угодно, отдыхать. А каждый человек — сам себе уже не богослов, а сам себе философ. Мудрый дикарь, мудрый часовщик своей семьи, своей жизни, он сам заводит свои часы, и сам отвечает за их ход. Это — самоответственный человек.

Просвещение — это время, когда человек фактически становится на место Бога. Иногда с гордостью, иногда без, но он сам полностью определяет свою жизнь. Во многом эта традиция — масонская традиция. В ХVIII веке в Европе она очень сильна. В России проявляется лишь чуть-чуть. И, конечно, революции ХVIII века, в первую очередь Великая французская, являются именно просвещенческими. Это революции людей, уверенных в том, что они знают уже не религиозную истину, которую они сверяют с Писанием (это уже ушло), а истину, которую они черпают из голого знания, из фактов, из истории, из описания географических путешествий. И если первого возрожденческого момента в России практически не было (в отличие опять же от Украины и Белоруссии, где он был, пусть и периферийно), то второй просвещенческий этап уже проявился, но тоже чуть-чуть, как курьёз. Масоны типа Лопухина, Новикова были, но представляли очень тонкий и, безусловно, подражательный слой.

После Французской революции наступает третий этап — Романтизм. Если Просвещение формировало отдельного индивидуального человека, то Романтизм возвращает человеку коллективное, и это коллективное находят в истории, в прошлом народа. А прошлое полно тайны, и эту тайну хранит душа народа. Уже не человек — Бог, а нация, народ обожествляются Романтизмом.

Романтизм зарождается в Германии и распространяется на разные страны и народы. Очень много внимания этому движению уделяется во Франции. В России оно тоже вполне схвачено и не только славянофилами. Национальный характер, национальное будущее, национальная судьба становятся сутью интеллектуальной саморефлексии общества. Иван Аксаков говорит, что историю России надо читать как Священное Писание. Так же точно говорят немцы про историю немецкую, — про французскую. Англичане, заметим, здесь немного в стороне. Там Романтизм тоже был, но не стал доминирующим, он остановился где-то на уровне изучения Священного текста и приложения его к жизни и не сформировал национальный романтизм. В Германии же романтическое представление о своей нации буквально сводит немцев с ума. В Италии, как вы помните, всеми в это время владела идея Рисорджименто — воссоединения страны. Романтические настроения царили всюду: революция в Венгрии в 1848 году, освобождение Греции. Все эти сказки про нового императора ромеев, который восстановит Византийскую империю, приходят сначала к славянам Австрийской империи, потом к славянам турецких Балкан и потом, естественно, к жителям России. Великие реформы в Российской империи тоже были связаны именно с проблемой национального возрождения. Да, благодаря им решались вполне конкретные и важные задачи, такие как освобождение крестьян, свободный суд, самоуправление, но главное — это то, что благодаря им русские становятся в их понимании великим народом. Не великий царь – Петр Великий, Екатерина Великая, а Его Величество Русский народ. Посмотрите, что венчает памятник тысячелетия России в Новгороде? - Ангел России. Такой ангел есть у любой другой страны, а каков он и чего хочет, выдумывают политики и публицисты.

Итак, в Романтизме национальное превалирует над индивидуальным. Бог — это не человек, а нация. Если для Ренессанса и даже для Барокко ещё сохраняется богословская идея обоженого человека, то здесь религиозное начало уходит на задний план, оно теперь часть национального комплекса. Я русский — значит я православный. Я грек — значит я православный. Я настоящий немец — значит я лютеранин, а если в Баварии, - то католик. Швед — лютеранин и так далее. Всё это было очень серьёзно и уже приучало человека к тому, что коллектив — всё, а он — ничто. Надо было сделать только ещё один шаг… Поставить на место нации социальный слой.

Европа делает этот шаг во второй половине ХIХ века, Россия — чуть позже, но на этом этапе почти синхронно с Европой. Разрыв сокращается до 20-30 лет. На место Национального романтизма приходит Социализм. Теперь двигатель жизни — общественный класс. Начинаются социалистические революции, когда один класс требует повиновения других классов или проповедует их уничтожение.

Но заметим, в образованном обществе, которое прошло через все предшествующие стадии обучения, революцию не так легко сделать. В её необходимости людей надо убедить. Отсюда германская социал-демократия — именно «социал» + «демократия». То есть социализм, достигаемый через демократические процедуры. Надо чтобы общество проголосовало за социализм. Карла с Мартой надо убедить в социализме, они на слово не поверят, они читают книги. И Карл Либкнехт вместе с Розой Люксембург очень стараются на этот счёт. Обратите внимание, ведь к сердцу немецкого народа Маркс нашёл путь в меньшей степени, чем к сердцу русского народа, который вместо Священного Писания на непонятном языке воспринял его труды, переведённые на русский, как Священное Писание на понятном языке и который, начиная с Белинского, ходил с книгами Маркса как с катехизисом. Общество, подобное русскому, необразованное и непривыкшее читать и размышлять над текстом, не столько надо было убеждать, сколько обманывать, обольщать словом, а потом заставлять подчиняться, что большевики мастерски и сделали. Даже нацизм и фашизм в большей степени пытался что-то объяснить своему народу, доказать, паразитировать на ложных национальных и расовых чувствах. В России же человек был не настолько развит для того, чтобы его убеждать. Поэтому особенность тоталитарной диктатуры большевизма — это почти чистое принуждение.

И, конечно, надо сказать, что и большевизм, и фашизм, и нацизм, и национализм ХХ века, скажем, японский, — это всё формы крайнего коллективного эгоизма. Потому что когда свой народ, свой класс, своя раса — это хорошо, а другие народы, расы, классы должны стать твоими рабами, это эгоистический принцип, возведённый из персонального в коллективный.

Однако уже Первая Мировая война с её невероятной трагедией и бессмысленным убиванием людей отрезвляет часть культурного европейского общества. В первую очередь англо-саксонские страны: Великобританию, Скандинавию, Соединённые Штаты, в меньшей степени Францию (потому что Франция полна радости от реванша и возвращения Эльзаса и Лотарингии), но всё же в значительной степени и её. Появляется убеждение в том, что мир не может строиться на коллективных обольщениях романтического национализма. Мир победителей, мир Антанты начинает обращаться к принципу индивидуальной нравственной ответственности за свои поступки. И знаменем этого стали знаменитые четырнадцать пунктов Вудро Вильсона, которые были предложены миру как принципы завершения Первой Мировой войны. Это уже не коллективные национальные цели, а реальный мир без аннексий и, по возможности, без контрибуций, открытые, а не тайные договоры, это права народов на самоопределение, отсутствие права победителей над побеждёнными. Не всё из этого было принято. Америка тогда не имела такого веса в мире. Но эти четырнадцать пунктов Вудро Вильсона станут доминирующими элементами в западной политике после Второй Мировой войны. А сам их автор получит Нобелевскую премию мира в 1919 г. как великий миротворец.

После окончания Первой Мировой войны в Британии создаются рабочие правительства, приходят к власти лейбористы. Происходит отказ от социальной исключительности. Социализм из экспроприации экспроприаторов, превращается в стремление к социальному государству.

Но этот период короткий. Он осложнён тем, что проигравшие в войне народы жаждут реванша. К ним примыкают из победителей итальянцы, которые считают себя обманутым «коллективным пролетарием». Начинается страшная Вторая Мировая война, в которой, с одной стороны, есть Советский Союз, где вообще о новой тенденции ответственного персонализма, которая появляется в англо-саксонских странах, не слыхивали, где русский национальный романтизм полностью раздавлен коллективистским интернационализмом и где Сталин только-только начинает его оживлять, и с другой стороны, страшные нацистские и фашистские режимы и похожий на них кемалистский режим в Турции. Всё это приводит к огромной вселенской трагедии.

После Второй Мировой войны западный мир осознаёт кошмар коллективного преступления — национального, расового, социального — и отказывается от него. Что же становится альтернативой в побеждённой Германии, в Италии, потерпевшей такое унизительное fiasco, во Франции, пережившей оккупацию, в Британии, пережившей битву за Англию и страшные страдания, почти чудом победившую в 1940 году, когда Советский Союз был союзником Германии? Что становится для всех этих народов, и победителей и побеждённых, новой реальностью?

Новой реальностью становится мир человека, человека не как части какого-то коллектива, какой-то социальной общности, а как индивидуальности, как нравственной личности. Фактически через полтысячелетия мир возвращается к изначальному принципу критического личного отношения через нравственное чувство к происходящим политическим явлениям и событиям. Карл и Марта вновь открывают Библию. В послевоенной Германии создается огромное количество кружков по изучению Писания. В гимназиях преподают, как и когда-то в России, греческий язык. Люди изучают греческий оригинал Нового Завета, Посланий. Начинают сверять тексты, искать истину и правду. И в этом, по сути говоря, основа христианского демократического выбора и Франции, и Германии, и Италии. В этом же основа Европейского союза. Это принцип мира без аннексий и без контрибуций. Аннексии на Западе не проводятся. Побеждённые страны не лишились ни одного куска земли (это касается Запада, на Востоке Сталин свирепствует по-старому). Контрибуции, хотя французы и хотели их брать с немцев, быстро заканчиваются. План Маршалла покрывает собой и победителей, и побеждённых, равно разрушенных, равно бедных, и начинает восстанавливать Европу. Новый принцип, осуществляемый в послевоенной политике, — это на самом деле старинный принцип ХV-ХVI века — принцип индивидуальной ответственности через индивидуальное продумывание Священного текста – Делай другому то, что хотел, чтобы делали тебе.

Но, как всегда, ничего не происходит без искушений. Вы знаете, что на смену периоду роста христианских демократических отношений приходят студенческие революции или, как их тогда называли, «сексуальные революции» конца 1960-х годов, растет вполне заинтересованный интерес к социализму, новому коллективизму, Мао Цзэдун, Че Гевара. Начинается Вьетнамская война, в которой Соединённые Штаты терпят поражение. Вся Европа приветствует победителей — тоталитарный Вьетнам, Китай и Советский Союз.

Новое отрезвление начинается с 1980 года, когда Советский Союз начинает Афганскую войну, и европейская и американская молодёжь постепенно приходит к переосмыслению любви к Мао и Че. А после наступает Перестройка.

4. Три типа ментальности в Европе

Что мы имеем в итоге, дорогие друзья? Мы имеем три абсолютно разных типа ментальности в современной Европе. И вот в этом-то и есть проблема возвращения в колею.

Первый тип ментальности — это народы, пережившие трагедию ХХ века и осознавшие, что именно персонализм и личная ответственность, которые в значительной степени присутствуют даже в западноевропейском социализме, это и есть достояние и ценность, с которыми никогда нельзя расставаться. Конечно, маргинальные группы, склонные к коллективизму, есть, но в целом от коллективистских соблазнов после ужасов XX века было решено отказаться полностью. И это огромное достижение Запада (то есть тех стран, которые не были коммунистическими после 1945 года), переходящее из поколения в поколение, хотя, как мне кажется, волна постепенно ослабевает. И плодом этого достижения является Европейский Союз, где каждая страна имеет право вето, Германия и Мальта в равной степени. Мы знаем, какие это проблемы создаёт, но, тем не менее, этот мир, совершенно по-новому построенный, где нет великих держав и второсортных стран, существует и даёт невероятный кумулятивный эффект. То же самое, конечно, в США — равноправие штатов, где бывшие колонии, Гавайи, Пуэрто-Рико, тоже подключены к общему процессу национального строительства. И каждая страна НАТО имеет право вето по многим вопросам. Таковы новые творения западного мира.

Но Восточная Европа не пережила всего этого. Восточная Европа разделилась на два типа ментальности. Одна часть (страны, покоренные коммунизмом в 1940-48 гг.) жила воспоминанием межвоенного периода как наилучшего и самого прекрасного. Быт многих людей был устроенным тогда, и сохранял некоторые элементы тех самых лет даже в коммунистическое время. Я видел своими глазами в домах поляков и латышей стиральные машины довоенного образца — потому что новых таких не было. А ведь 20-30-е годы — это годы как минимум восточно-европейского национализма, а кое-где и почти фашизма. Демократическими в восточной части Европы оставались только Финляндия и Чехословакия. Поэтому ностальгия по тому времени, этот национальный коллективистский романтизм, а где-то, как в Венгрии, сдобренный ностальгией по разрушенной империи, сохраняется до сего дня со всеми издержками и проблемами.

Этот послекоммунистический мир ещё не вошёл ещё в колею Западной Европы. Почему в европейских посткоммунистических странах столько проблем, нестыковок и внутренних конфликтов? Да именно потому, что опыта послевоенного возвращения к христианскому индивидуализму, пережитого западными персоналистами в послевоенный период, нет в восточной части Европы. Но там всё-таки есть опыт традиции Вудро Вильсона, и, кроме того, там есть традиция Книги.

И совсем плохо дело обстоит там, где этот общеевропейский опыт был отрезан не в 1940-1948 гг., а в 1920-1922 гг., а до того был ослаблен православной деперсонализированной жизнью в отсутствии жизни культурной, богословской, философской при неграмотности значительной части населения в Российской империи. Та часть бывшего Союза, которая находилась в руках коммунистов с 1919-1920 года, наиболее далека от европейских ценностей и стандартов, именно в силу того, что была первая отрезана от них, не успела развиться в культурном плане.

Да, нравственное рефлексирующее сознание начало формироваться в эпоху Великих реформ. Писание было переведено на русский язык, открывались земские школы, очень многое сделали народники, но всё это было прекращено большевиками, культура превратилась в идеологию, в начётничество и практически вернулась к «дописьменным» формам, когда грамотность стала нужна или для того, чтобы читать технические тексты, или для того, чтобы читать передовицы в газете «Правда».

К этому третьему ментальному типу относится Россия, значительная часть Украины и Белоруссии и всё остальное, что после 1920-22 года находилось в составе СССР. Хотя у той же Украины и Белоруссии, как я уже говорил, ситуация немного другая. Их старинная рефлексия, пусть периферийная, задавленная советскими переселениями, голодоморами, чувствуется до сих пор. Отношение Великороссии и Украины к бытовой культуре, обряду, обычаю отличается. Склонность к рефлексии в этих странах не одна и та же, от Востока к Западу она усиливается.

5. Пути возвращения в европейскую колею

И что же, дорогие друзья, зная всё это, делать? Поставить на нас всех крест? Нет, конечно. И многие люди не ставили крест уже в советское время. Тогда тренд противостояния большевизму был выбран стихийно (не все его осознавали, но культурные люди чувствовали этот выбор). Он заключался не в разбрасывании листовок, на это решались отдельные смельчаки, а в каждодневном образовании. Издавались книжки. Каждый человек, который переводил какую-то книгу из литературных памятников, Плутарха ли, Сенеку ли, Мильтона, клал свою духовную денежку в будущее русского народа. Писались предисловия. Гаспаров, Лосев создавали прекрасные философские произведения. Они в первую очередь готовили учителей, но эти подготовленные Гаспаровым и Лосевым учителя потом передавали знания широкой аудитории. Жажда культуры в советское время была невероятной. Литературные журналы буквально расхватывались и копились в каждом доме. У меня был целый ящик «Нового мира», «Москвы», «Знамени». Конечно, все мы читали не ахти что, достать хорошую книгу было трудно, всё было подцензурно. Но читали все, и, конечно, это надо делать дальше. Настоящее, качественное образование, знакомство с философией, историей, культурой всего мира позволяет человеку легче выбрать свой путь. Позволяет ему нравственно различать хорошее и плохое на примерах не только уже Библии, но любой религиозной системы, любого текста, любого философа, начиная с античных и кончая Эммануэлем Мунье и Анри Бергсоном. Поэтому первый путь для нас — путь образования.

Второй — это вера, религия. В советское время, к которому я принадлежал в первой половине своей жизни, борьба за веру была постоянной. Мы, верующие люди, находили в храме отдушину и пытались привести к вере других. Не к вере обряда. Мы не пытались учить, какой рукой можно давать свечку, а какой нельзя. Мы учили другому — во-первых, ежедневному чтению Священного Писания, внутреннему пониманию глубин христианства для христиан, глубин ислама для мусульман. В советские времена мы, мусульмане, христиане, иудеи, индуисты, буддисты, сходились в Институте востоковедения, тайно беседовали о Непозноваемом, очень любя при этом друг друга. Потому что мы все любили одного Бога, и каждый рассказывал о своём пути. Национальный романтизм по сути был антирелигиозен, а и национальный и интернациональный социализм был антирелигиозен по факту. Поэтому важным средством противостояния коллективному безверию была настоящая вера, не вера-обряд, а вера-смысл, которая, в конечном счёте, приводит каждого к пониманию ответа на главный вопрос «что есть человек?». И когда человек понимает, что он сам - богоподобное существо, что он сам сын Божий или, как в исламе, друг Божий, он по-другому начинает воспринимать себя в отношении к реальности политической, экономической, житейской. Он становится свободным, даже если это может приводить к каким-то неприятностям. Это новое понимание человека, которое на самом деле ещё в эпоху Великих реформ заложил в России Владимир Соловьёв своими знаменитыми «Чтениями о богочеловечестве» — сборнике публичных лекций, прочитанных в Соляном городке в Петербурге, продолжало созидаться в советское время и продолжается до сих пор.

Формирование самоответственной личности через философию, историю, культуру — вот что важно. Фактически это персонализм, но не персонализм, как философское направление, а персонализм как принцип жизни. Из элемента массы (где народ — всё, а ты — ничто, где ты просто следуешь воле партии) ты становишься абсолютной волевой единицей. Так выживали в концентрационных и трудовых лагерях, так выживали в моё время в СССР, так выживают люди и сейчас. И именно этому учат хорошие священники и проповедники разных религий, а не тому, какой рукой зажигать свечку и когда можно что-то есть, а когда нельзя. Всё это неплохо и важно знать, но это двадцать пятое дело в вере. На первом месте — восстановление религии как сути и смысла жизни для человека, восстановление, которое происходило в той же Германии после 1945 года.

И еще один важнейший момент, ещё один принцип выхода из «русской колеи» — критическое отношение к собственной истории. Дело в том, что вся Европа в ХIХ и в первой половине ХХ века жила дискурсом превозношения своей нации. Немцы считали себя самыми великими, призванными к владычеству над миром. Англичане — себя, французы — себя, русские — себя. Всё неприглядное, что творит твой народ, при таком дискурсе микшируется, говорится скороговоркой или вообще скрывается, а всё хорошее раздувается в непомерной кичливости, и псевдовеликое выдаётся за великое.

После 1945 года сначала в Германии, а потом во всей Европе (в западной — в большей степени, в восточной — в меньшей) отношение к истории постепенно меняется. История становится, если угодно, историей жизни. Честный человек на смертном одре вспоминает свою жизнь не столько как цепь великих своих достижений, сколько как череду ошибок. Он мучается своими грехами, своими преступлениями. Вот такая же история ошибок только не конкретного человека, а конкретной страны начинает преподаваться в современной школе, в первую очередь немецкой. Конечно, немцам есть чем гордиться (чего стоит один перевод Лютером Библии), и об этом стоит говорить, но история ошибок народа, которые привели к нацизму, Холокосту, Первой и Второй мировым войнам, — вот что немцы озвучивают в первую очередь.

Честное преподавание истории, критическое её изучение даже с некоторой, в меру, насмешкой над выспоренными полётами мысли о собственной значительности и уникальности — вот то, что необходимо и России, и Украине, и Белоруссии, и Польше, и странам Балтии. Как, впрочем, необходимо и каждому из нас в личной самооценке.

Я помню, как один мой немецкий друг и коллега, историк, политолог из Западной Германии, и это меня тогда, в начале 1990-х, шокировало, подвёз меня во время нашего небольшого путешествия к огромной статуе жены в тевтонских доспехах, вынимающей меч, возведённой на восточном берегу Рейна, и стал над ней смеяться. Вот, говорил, каких тёток Бисмарк велел ставить у нас после Франко-прусской войны, а то и до неё, смотри, какая грудастая баба эта мать- Германия. Он понимал, что в том числе и эти статуи привели в конечном счёте и к ужасу 1914-1918 года, и к ужасу 1939-1945 года, и к позору его собственного немецкого народа.

Критический подход к истории (не издевательство над ней, но очень критический подход) совершенно необходим нам, чтобы избавиться от тех ошибок, которые в своё время совершали и в Российской империи, и в советское время, и которых мы должны избегать сейчас.

Нам нужен принцип переосмысления истории не столько через то, какую страна прирастила территорию, какие колонии отхватила, а через то, что эта страна и её история дали человеку, народу. Причём не только своему, но и другим народам. Что Британская империя дала не только англичанину, но и индийцу, бечуану, народу басуто или племенам Нигерии. Что американская жизнь дала индейцам, чернокожим американцам, сколько она причинила им горя, когда действительно начала делать их равноправными людьми, какой это был долгий процесс — всё это сейчас честно рассказывается в Англии, США. И точно так же должно рассказываться и здесь, в России. Вот современный подход. Тогда наши дети вырастут другими людьми. Тогда мы вырвемся из расхлябанной, непроходной русской колеи и войдём в торную колею Европы, войдём в её современное миросозерцание.

И это не пресловутые «традиционные ценности». Я был одним из авторов «Основ социальной концепции Русской Православной Церкви», но когда митрополит Кирилл предложил мне писать второй манифест, уже о традиционных ценностях, я отказался. Я сказал, что нет никаких традиционных ценностей, есть вечная ценность — свобода человеческой личности, право на выбор, право на ошибку, и именно это мы должны утверждать. А говорить, что в каком-нибудь ХVIII, ХVI или VIII веке были правильные ценности и надо их воспроизводить, — это в лучшем случае реконструкторство, а в худшем — начало коллективистского авторитаризма.

Новый необходимый нам принцип состоит в том, что человека, его путь и успехи, судит не «мудрый вождь», а судит, если человек нарушает уголовный кодекс, суд, или, если он живёт более-менее респектабельной жизнью, Бог. Но ни в коем случае не кто-то другой, якобы знающий, «как надо». Новым принципом европейской современной политики становится (по крайней мере, о другом говорить сегодня неприлично) не борьба за совесть человека, а борьба за свободу совести человека. Совесть человека не является объектом борьбы. Она является объектом внутреннего суверенного обладания. Человек обладает суверенной свободной совестью, и за то, чтобы эту свободу совести отстоять не только в религиозном плане, но и в историческом, культурном, семейном, личном, в отношении каких угодно меньшинств, в том числе сексуальных, сейчас борется мир. Свободная совесть, право на то, чтобы сексуальные меньшинства не преследовались как уголовные преступники, — это всё достижения Европы последней четверти ХХ века. Это то, что было обретено в 1970-е годы на волне студенческих революций и продолжает обретаться. Конечно, на пути этих достижений случается много издержек, которые в свою очередь нарушают принцип свободы совести. Но главное направление абсолютно верно — человек должен иметь право быть собой.

Только так, дорогие друзья, после осознания того, что в далёких XV и ХVI и последующих за ними веках мы упустили индивидуальную рефлексивную способность культурного самоанализа, не стали людьми Книги, после этого осознания перед нами открывается огромная нравственная миссия культурного облагораживания человека, введение его в мир конца ХХ века, а не примазывание его к традиционному миру ХIХ века или межвоенного периода первой половины ХХ века. Россия и другие страны, которые не имели, из-за тоталитарного коммунистического прошлого, европейского опыта персонализма и индивидуальной бесценности в ХХ веке, должны этот опыт обрести сейчас. И каждый из нас ответственен за то, чтобы вернуть наш народ на путь европейской колеи, вытянуть из той грязи, в которой росписные спицы нашей культуры сквернятся принудительным коллективизмом, и никак не могут очиститься в достойной человека свободе.