1. В. Буркерт. Греческая религия. Архаика и классика. СПб. 2004

2. Е.Р. Доддс. Греки и иррациональное. М. 2000

3. J.N. Bremmer. Greek Religion. Oxford. 1994

4. J. Bremmer. Scapegoat Rituals in Ancient Greece // Harvard Studies. Classical Philology. 87. 1983. 299- 320.

5. Charles N. Smiley. Hesiod as an Ethical and Religious Teacher // The Classical Journal. Vol. 17, No. 9. P. 514-522

6. Christopher A. Faraone. Molten Wax, Spilt Wine and Mutilated Animals: Sympathetic Magic in near Eastern and Early Greek Oath Ceremonies // The Journal of Hellenic Studies. 113. 1993. 60-80

7. A companion to Greek religion. Еdited by Daniel Ogden. 2007

8. E. Rohde. Psyche: The Cult of souls and Beliefs in Immortality among the Greeks. N.Y. 1925

9. H. Sarah. King of Sacrifice: Ritual and Royal Authority in the Iliad. 2009

10. J. Mikalson. Ancient Greek Religion. John Wiley & Sons. Hoboken. NJ 2009

1. Структура греческого общества и этика аристократов

Итак, дорогие друзья, мы начинаем последнюю лекцию по религии Древней Греции, и она будет посвящена проблемам религиозной этики, обряда и ритуала. После возвышенных разговоров о мистериях мы опять перейдем в мир обыденной греческой религиозной жизни, чтобы увидеть, как жили не те, кто был посвящен в мистерии, не те, кто искал посвящения – об этом мы уже знаем, – а как жило всё остальное греческое общество.

Во-первых, таких людей было намного больше, чем посвящённых. Во-вторых, обычаи не только посвящённых в мистерии, но во многом и обычаи простого греческого общества стали одним из залогов будущей христианской религиозности как традиции, и некоторых норм организации Церкви. И поэтому религиозная этика, ритуальная сторона греческой религии, нам тоже очень важна.

Для начала нам нужно обратить внимание на структуру греческого общества. Мы любим сейчас употреблять такие слова, как «экономика», «экология», часто забывая, что в их основе лежит греческое «икос», или в эразмовом чтении «ойкос», что означает «дом», и одновременно это «дом как род, община». Очень часто и в Библии, и в обыденном языке встречаются фразы: «из дома Авраамова», или «дом Стюартов», «дом Бурбонов», когда речь идёт о королевских домах Англии или Франции. И тут предполагается не дом как дворец, а дом как сообщество. Кстати говоря, здесь мы сразу же переходим к христианским реалиям. Это же предполагает и экклесия, церковное собрание. Церковь как собрание – тоже дом не столько как постройка, сколько как община.

Икос – это основополагающая ячейка греческого общества, и она осознавалась соединённой единым благочестием. Греки отлично знали, что вопросы греха и, наоборот, благочестия, не только индивидуальны. Грехи одних людей «нападают» на других – на их соплеменников, членов их рода, их семьи, равно как и добродетели каждого распространяются на весь род, на семью. То есть человек – не замкнутая монада, человек разомкнут в сообщество. И если всё начиналось с рода, с общины, с деревни, то потом, конечно же, появился полис, город, где тоже все были связаны. И нарушители благочестия карались именно потому, что их грехи «нападали» и на других людей этого города, этого рода. Мы не должны забывать о представлениях об этической целостности сообщества.

Второй очень важный момент – это две главных категории: благочестия, благородства, и их противоположности. Слово «благородный», «хороший», «добрый» в социальном плане – это греческое агафос, к которому восходит русское имя Агафий. Первоначально агафос – это титул предводителя икоса, предводителя рода. Предводителем рода должен быть благородный, достойный человек. Другое греческое слово, которое мы употребляем, аристократ, как вы понимаете, означает «правление избранных», и с категорией человека не имеет прямой связи, но оно в этом смысле употребляется, хотя и не совсем верно. На самом же деле слово аристократ в нашем современном употреблении, по-гречески звучало бы как агафос.

Агафос обладал некоторым набором положительных качеств, или достоинств, который определялся ещё одним греческим словом – арете – с ударением на последний слог, со значением «доблесть, достоинство, честь». Поэтому известное церковное имя Филарет означает «любитель доблести», «любитель чести». А противоположностью слова агафос являлось слово какос. Какос – это «дурной», «подлый», «худой» в нравственном смысле слова человек. Например, трус. Это, естественно, негативное определение, и понятно, что любой грек хотел быть агафос, но не хотел быть какос.

Один из аристократов по рождению, знаменитый поэт второй половины VI века Феогнид Мегарский, не стеснялся высказывать презрение по отношению к дэмосу. Греческое слово дэмос – «народ», от которого был образован термин демократия, аналогично латинскому слову плебс (plebs). И Феогнид, не стеснявшийся высказывать своего негативного отношения к дэмосу, был очень любим среди аристократов, среди людей, которые были, скажем так, агафичны. Агафичны по рождению, а не по их личным достоинствам. Потому что одно дело – быть аристократом по рождению, при этом, возможно, являясь вполне низким человеком по своему естеству, и другое – быть аристократом независимо от происхождения, по своему поведению, благодаря своим действительно положительным качествам. Конечно же, изначально агафос предполагал именно это.

Феогнид Мегарский был аристократом по рождению, и его песни, его элегии были очень модны среди высшего слоя греческого общества в ранней древности – это VI - V век до Р.Х., и часто исполнялись на пирах. В них он очень ясно показывает греческий идеал жизни, причём, идеал жизни, безусловно, религиозный. Вы увидите, что он не презирает, а наоборот, очень почитает богов. Предполагалось, что человек, который был агафос, - благочестив. Вот что пишет Феогнид:

«Зевс, живущий в эфире, пусть держит над городом этим
К нашему благу всегда правую руку свою.
Пусть охраняют нас и другие блаженные боги.
Ты же, о бог Аполлон, ум наш исправь и язык.
Пусть форминга (струнный инструмент, похожий на лиру) и флейта священный напев заиграют,
Мы же, во славу богов должный исполнив обряд,
Пить вино и вести приятные всем разговоры
Будем, ничуть не боясь мидян, идущих войной.
Самое лучшее это: с веселой, довольной душою
Быть в стороне от забот, в радостях жизнь проводить,
Мысли подальше отбросив о том, что несчастная старость,
Страшные Керы и смерть всех поджидают в конце».
[Феогнид Мегарский. Застольные песни, 758-768]

То есть, как вы видите, идеал благочестивого аристократа – это забвение политической ответственности. В это время начинается персидское вторжение в Грецию, ну как это можно забыть? А вот лучше забыть, отбросить. Да, потом его призовут, и он пойдет в армию, но пока ещё не призвали, и можно пить вино. И ещё – забыть о смерти, забыть о старости, которая неизбежна, если, конечно, тебя не убьют на этой войне, и наслаждаться моментом. Особенность греческого сознания – Фаустово: «остановись, мгновенье, ты прекрасно!». Вы здесь чувствуете, насколько колоссальна разница между греческим миропониманием и, скажем, миропониманием христианским, да и древнеегипетским, в котором земная жизнь человека рассматривалась как средство достижения цели посмертного блаженного бытия. Это средство осуществлялось по-разному, но важно то, что там это было средство, а не цель. Здесь же целью является наслаждение жизнью при абстрагировании от проблем и этого мира, и вечности.

В то же время в одной из самых глубоких, я много раз её уже цитировал, греческих трагедий, в «Ипполите» Еврипида, кормилица Федры говорит замечательные слова. Служанки выносят больную Федру – а она тяжко больна, как вы помните, любовью к Ипполиту, не может ходить, страдает и близка к смерти. И тут кормилица говорит:

«Да, жизнь человека лишь мука сплошная,
Где цепи мы носим трудов и болезней.
Но быть же не может, чтоб нечто милее,
Чем путь этот скучный, за облаком темным
Для нас не таилось».
[Еврипид. Ипполит, 189-190]

Посмотрите: здесь вы видите совершенно противоположное. Здесь есть упование, надежда на нечто лучшее, что будет потом. Следовательно, у греков бытовали оба этих представления. А в знаменитой XI песне «Одиссеи», где Одиссей посещает Гадес, загробный мир, и беседует с духом прорицателя Тиресия, тот сообщает ему следующее:

«…смерть не застигнет тебя на туманном
Море; спокойно и медленно к ней подходя, ты кончину
Встретишь, украшенный старостью светлой, своим и народным
Счастьем богатый».
[Одиссея, 11:134-137]

2. Этика Царей

И тут мы с вами видим новый аспект. Помните ектению – «Христианской кончины живота нашего, безболезненной, непостыдной, мирной…», вот об этом практически и идёт речь. О том, что старость будет светлой, со спокойным, медленным приближением к смерти. Как часто говорили в Библии, «он умер, насыщенный днями, видя детей детей своих», а то и «сыновей сыновних до четвёртого колена» [Быт. 25:8, Иов 42:16-17, 1Пар 29:28].

Здесь присутствует и тот очень важный момент, что Одиссей будет богат и своим, человеческим счастьем, и счастьем народным. Одиссей ведь царь, пускай и маленького островка Итаки, но всё-таки у него там есть несколько тысяч поданных. И он должен быть счастлив, должен спокойно умереть, видя счастье народа. Когда царь завершает своё царствование, а народ несчастен и проклинает этого царя, и доброго слова о нём не скажет, то какие бы богатства царь ни собрал, он не может быть счастливым. Смерть в этом смысле является тогда завершением страха: всю жизнь такой неправедный царь боится, что его лишат богатства, что его призовут к ответу, что его просто убьют. Но даже когда он умирает своей смертью, не убитый и не призванный к ответу, он ощущает на себе бремя проклятий народа. И это, надо вам сказать, тяжкое бремя.

Поэтому когда в той же драме Еврипида царь Афин Тезей, который правил после Эгея, обвиняет своего сына Ипполита в том, что он хочет увести у него жену, а это как мы знаем, навет, Ипполит ничего подобного не хочет, это Федра его оклеветала, поскольку он ей отказал во взаимности, то Ипполит отвечает Тезею так:

«Иль быть царем так сладостно для тех,
Кто истинно разумен? Ой, смотри,
Здоров ли ум, коли корона манит… (это можно эпиграфом давать, неправда ли?)
«… В государстве, право ж, и на втором нам месте хорошо…
Средь избранных (агафос), конечно. Там досуг,
Да и в глаза опасность там не смотрит,
А это слаще, царь, чем твой престол…»
[Ипполит. 1014-1020]

Как вы видите, здесь и речи нет о том, чтобы просто тихо прожить жизнь. Нет, хорошо быть аристократом, хорошо быть на видных местах, но не на царском престоле. Царский престол – это тяжкое бремя, тяжкая работа. Зачем она нужна?

3. Религиозная этика Гесиода

Гесиод, безусловно, благочестивый человек, и в «Трудах и днях» он разворачивает целую палитру религиозной греческой этики, причём – ранней, это VIII-VII века. И уже тогда, в VIII веке, он говорит: «Ныне богатство для смертных самою душою (то есть жизнью) их стало».
[Труды и дни: 686]

Когда не богатство ради жизни, а жизнь ради богатства, это осуждается. Богатство ради жизни – это хорошо, если оно не приводит к тому, что другие страдают. Но жить ради богатства – это болезнь. И вот этой болезнью, по слову Гесиода, поражено современное ему общество. И поэтому он подчёркивает:

«…Людей не дерзай попрекать разрушающей душу,
Гибельной бедностью: шлют ее людям блаженные боги».
[Труды и дни: 717-718]

С одной стороны, здесь столкновение понятий: «гибельная бедность» – «блаженные боги». Блаженные боги, которые сами, естественно, не страдают от бедности, но шлют её людям. Почему? Гесиод этого не знает. Он не будет говорить, что это наказание, или испытание. Это происходит в жизни, и важно то, что не нужно богатым попрекать бедных их бедностью. Наверное, и в греческое время часто бывало такое, что кто-то говорил: «ты лентяй, ты просто бездельник». Нет. Гесиод говорит: запомните, что это боги посылают бедность, боги посылают и богатство. B если тебе послали богатство – не кичись им, оно от богов, оно так же легко исчезнет, как и пришло.

Дальше мы видим у Гесиода уже совсем другую этику, отличную от христианской, но это этика греческого общества. Да, были отдельные философы, особенно стоики, отчасти эпикурейцы, которые проповедовали другие принципы. Но их всегда было мало. А общенародная греческая этика была очень эгоистична. Даже здесь вы уже почувствовали этот элемент эгоизма, скажем, в таких рассуждениях, как «зачем мне царское служение, если я умный человек? Лучше я буду, необремененный обязанностями, наслаждаться своим богатством и своей славой». А дальше Гесиод уже прямо говорит:

«Тех, кто любит, - люби, если кто нападет – защищайся.
Только дающим давай; ничего не давая не дающим.
Всякий дающему даст, не дающему всякий откажет».
[Труды и дни: 353-55]

Это прямая противоположность Нагорной проповеди Христа: «просящему у тебя дай… любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас… Ибо если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари? И если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете? Не так же ли поступают и язычники?» [Мф. 42-47]

И слова Христа неголословны. Гесиод, он так и говорит: «Тех, кто любит, – люби; если кто нападет, – защищайся». А Христос говорит по-другому: «Кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую» [Мф. 5:39]. Это противоположно греческому этосу. Представляете, насколько это сложно? Мы две тысячи лет живем с этими христианскими нормами, и мы их не исполняем. Уже апостол Павел в одном из своих посланий честно говорит, что «я так не могу – подставить другую щёку» [2Кор.11:20-21]. И мы знаем, что нам это очень тяжело. По крайней мере, знаем, что это норма, которую мы не исполняем. А здесь принципиально иное видение: любящего – люби, ненавидящего – ненавидь. И насколько сложно было обществу с таким этическим потенциалом перейти к христианству, но оно перешло. Мы должны представлять, каким сложным был этот переход.

Гесиод говорит: «никогда не предпочитай товарища брату». То есть брат всегда должен быть ближе, и это как раз икос, это родовое начало, которое сейчас уже настолько размыто, что нам порой кажется, что ближе нам те, кого мы выбрали в качестве друзей, чем те, кого мы не выбирали, кто по воле Божьей оказался нашим родственником. Но если ты уж выбрал товарища близким, то дальше у Гесиода идёт следующая житейская рекомендация:

«Зла ему (товарищу) первым не делай
И не обманывай, чтобы язык потрепать. Если ж сам он
Первый тебя обижать или словом начнет, или делом,
Это напомнив, вдвойне отплати ему. Если же снова
В дружбу с тобой он захочет вступить и обиду загладить,
Не уклоняйся: друзей то и дело менять не годится».
[Труды и дни: 708-715]

То есть рекомендация тут та же самая: тебя любят – люби, тебя бьют – дай сдачи вдвойне. Апостол Петр спрашивает Христа: «Господи! сколько раз прощать брату моему, согрешающему против меня? до семи ли раз? Иисус говорит ему: не говорю тебе: до семи, но до седмижды семидесяти раз». [Мф, 18:21-18:23]

А у Гесиода не идёт речь о том, чтобы простить: нужно отплатить вдвойне. И это совершенно другое. И это есть арете. Отомстить – это и есть арете. Благородство не в том, чтобы простить, а в том, чтобы отомстить так, чтобы, как говорится, неповадно было. Но если потом человек попросит прощения и захочет опять вступить с тобой в дружбу и загладить обиду – наверное, какими-то подарками, чем-нибудь ещё – то не надо от этого отказываться. Прости его и дружи.

Разумеется, сейчас это, я бы сказал, неполиткорректно, но слово из песни не выкинешь, а Гесиод крайне негативно относится к женщинам. Не потому, что он был противником обычных отношений мужчины и женщины, а потому, что он был уверен, что женщины даны на пагубу человека, что женщины произошли от Пандоры, о которой вы, конечно, помните. Гесиод пишет:

«Женщин губительный род от неё на земле происходит.
Нам на великое горе, они меж мужчин обитают,
В бедности горькой не спутницы, – спутницы только в богатстве.
И пожинают чужие труды в ненасытный желудок.
…высокогремящим Кронидом, на горе мужчинам,
Посланы женщины в мир, причастницы дел нехороших».
[Теогония: 591-602]

Опять же, как бы сейчас ни улыбнулись мужчины, слушая эти слова, мы прекрасно понимаем, что в христианстве сложился совершенно иной принцип отношения к женщине. Как к другу, как к немощнейшему сосуду, естественно, более слабому физически, но и более эмоциональному, и поэтому уязвимому эмоционально больше, чем мужчина. Но тем не менее, это твоя спутница в вечную жизнь, сонаследница, как говорит апостол Павел, Небесного Царствия. Это совершенно другое отношение – уважение, забота, любовь, жертва… Наверное, на этом и построена христианская семья.

Представьте себе, дорогие друзья, как строилась греческая семья, если отношение к женщине было таким, как об этом говорил Гесиод. Он же не пытается удивить своих читателей парадоксами. Гесиод, на самом деле, достаточно приземлённый автор – он описывает, как надо сажать виноград, как надо заботиться о скотине. И если он пишет такое о женщинах, то только потому, что так же мыслило и всё почти греческое общество.

Можем послушать, как он говорит о выборе жены. Естественно, он не может об этом не сказать, потому что это важная вещь; жениться, конечно, надо. Гесиод совершенно не согласится с Андреем Болконским, который в 30 лет внушал Пьеру: «Не женись, не женись никогда, а то все лучшее в тебе погибнет». Гесиод пишет совершенно иначе:

«В дом свой супругу вводи, как в возраст придешь подходящий.
До тридцати не спеши, но и за тридцать долго не медли:
Лет тридцати ожениться – вот самое лучшее время.
Года четыре пусть зреет невеста, женитесь на пятом».
[Труды и дни: 695-705]

То есть, если выбрал девушку, то года четыре подожди, и только на пятом женись на ней. Это не предполагает, разумеется, того, что они в течение этих четырех-пяти лет будут, как сейчас любят говорить, состоять в «гражданском браке». Нет, в Греции того времени это было совершенно не принято. В романах иногда описывалось подобное, вспомним здесь роман Лонга «Дафнис и Хлоя», но в принципе предполагалось, что девица хранит целомудрие до брака, и за это отвечают её родители. Поэтому ты просто с ней встречаешься, она растёт на твоих глазах, она младше тебя, и ты не спешишь.

«Девушку в жены бери – ей легче внушить благонравье
(не бери разведённую или вдовую).
Взять постарайся из тех, кто с тобою живёт по соседству.
Всё обгляди хорошо, чтоб не на смех соседям жениться.
Лучше хорошей жены ничего не бывает на свете,
Но ничего не бывает ужасней жены нехорошей,
Жадной сластёны. Такая и самого сильного мужа
Высушит пуще огня и до времени в старость загонит.
Кару блаженных бессмертных навлечь на себя опасайся».
[Труды и дни: 695-705]

То есть плохая жена – это кара блаженных бессмертных, но, как видите, хорошая жена –великое счастье. В этом смысле Гесиод повторяет Библию, да и вообще всю человеческую мудрость. Это общее. Помните, в «Книге Притч Соломоновых» сказано: «Лучше жить в углу на кровле, чем со сварливой женой в пространном доме». [Притч. 25:24]

4. Ритуальная этика

Кроме того, Гесиод даёт огромное количество ритуальных предписаний. Мы эти ритуальные предписания сейчас прочтём. Опять же, они не выдуманы и с потолка не взяты, это то, чем жил греческий народ в то время – в IX-VIII веке до Р.Х. И вот что такой обыденно умный – не как философ, а, как бы мы сказали, житейским умом крепкий человек, советует своему другу: «Лучшим сокровищем люди считают язык неболтливый». Вспомним, слова апостола Иакова о языке. Он говорит: «Вот, и корабли, как ни велики они и как ни сильными ветрами носятся, небольшим рулем направляются, куда хочет кормчий; так и язык — небольшой член, но много делает. Посмотри, небольшой огонь как много вещества зажигает! И язык — огонь, прикраса неправды; язык в таком положении находится между членами нашими, что оскверняет все тело и воспаляет круг жизни, будучи сам воспаляем от геенны» Иак., 3:3-6]. Общечеловеческая мудрость.

«Лучшим сокровищем люди считают язык неболтливый.
Меру в словах соблюдешь – и всякому будешь приятен;
Станешь злословить других – о себе еще хуже услышишь.
На многолюдном, в складчину устроенном пире не хмурься;
Радостей очень он много дает, а расход пустяковый».
[Труды и дни: 719-723]

То есть это братские пиры, пиры икоса, которые назывались фратрии, по-славянски это братчины. Когда мужчины собираются на такой пир, (кстати говоря, никогда с жёнами,- если и приглашают на мужской пир женщин, то только «подружек» - гетер. Жены же должны ждать мужей дома и нянчить детей), то расход действительно пустяковый, всё делается в складчину, но как же приятно побыть среди друзей. Поэтому не хмурься, отбрось все сомнения, и здесь действуй, как советует Феогнид. Радуйся мгновению и обо всём остальном забудь. И тут же следует:

«Также, не вымывши рук, не твори на заре возлияний
Черным вином ни Крониду, ни прочим блаженным бессмертным;
Так они слушать не станут тебя и молитвы отвергнут».
[Труды и дни: 724-726]

Омовение – абсолютно необходимая вещь для греческого священнодействия. Но не будем, как говорится, строго корить греков. Мы же знаем, что и перед литургией полагается омовение рук священника. И когда диакон говорит, что «время сотворить святую службу», то в алтаре происходит омовение рук. Некоторые священники думают, что это только символ, и поэтому можно делать вид, что ты омываешь руки, и вытирать сухие руки полотенцем, и наклонять пустой сосуд, но это неправильно. Все эти символы должны, когда это возможно, быть исполнены.

Вспомним, что и вхождение в церковь – это омовение. На самом деле мы ведь знаем, что таинство крещения – это таинство омытия - баптисма. И это делается не просто так, это символ, древнейший символ, смысл которого, видимо, к тому времени, когда писал Гесиод, уже был давным-давно забыт, но традиция соблюдалось. Это символ того, что ты смываешь с себя всю житейскую скверну, весь бытовой грех, который на тебе. В Херувимской песне поётся: «Всякое ныне житейское отложи попечение». Вот ты его не только отлагаешь, ты смываешь с себя всю эту нравственную пыль. Потому что грязь физическая – это, если угодно, образ грязи нравственной. Когда мы ходим по земле, мы, естественно, пачкаем руки, ноги, и нам бывает приятно прийти и вымыться. Точно так же мы пачкаем и свою душу, и её тоже надо омыть. И символом этого омовения также является вода. Это было всюду – в Древнем Египте, в Месопотамии: вспомните Апсу и бассейны для омовений.

И наконец, последнее, самое, пожалуй, глубокое понимание омовения – то, что вода – это образ божественного инобытия. Не случайно Апсу, Нун, Океан, омывающий землю у греков – это водная бездна, инобытие. И не случайно в Книге Бытия говорится о творении всего чего угодно, кроме воды. «В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и Дух Божий носился над водами». [Быт 1:1-1:2]. О сотворении вод не говорится, а о том, что над ними носился Божий Дух – говорится. Или, как сейчас говорят специалисты в древнееврейском языке, Дух Божий высиживал бытие, как курица высиживает яйца, и так появился мир.

Но, в любом случае, воды – это инобытие. Это предвечное божественное бытие, которое в древних символических религиозных системах связано с образом воды. Поэтому, когда мы совершаем омовение, мы тем самым переходим из этого временного, тварного и грешного мира в мир божественный. Потому, если мы хотим молиться, если мы хотим совершать священнодействие, говорит Гесиод, то обязательно надо совершить омовение. То есть как бы временно перейти из нашего временного мира в мир вечный. Это очень высокий принцип, который, как вы видите, сохраняется и в последовании христианского евхаристического действия, и, естественно, в Таинстве крещения, и во многих, многих других обычаях.

Поэтому, если ты не совершил омовение, то тебя не станет слушать ни Зевс, ни другие боги, и не примут твоих жертвоприношений. Почему? Бывают, естественно, крайние ситуации, они известны из Гомера, например, когда люди молятся на ходу во время битвы, там не до омовений. И там никто никаких претензий по этому поводу не имеет. Но когда есть возможность, а ты не омылся, значит, ты презрел бога, ты отнёсся к нему с пренебрежением. И, естественно, боги тебя слушать не будут.

Дальше идут, я бы сказал, несколько нравственно сомнительные для нас указания. Но смею вас заверить, что, скажем, в древнеиндийских Законах Ману - Ману-смрити, этому тоже уделено большое внимание. Они связаны с естественным для любого человека процессом дефекации, то есть, он должен справлять свою нужду, большую и малую, тоже не просто так, не когда угодно, и не где угодно. Этот процесс всегда связан с осквернением, это всегда нечистота.

Вы помните, что в Древнем Израиле был специальный закон, это одна из шестьсот тринадцати мицв Торы, что каждому надо иметь маленькую лопатку или совок, чтобы, выходя за стан, вырыв ямку, там справить свою нужду, и закопать всё – и только за станом. Это считается правильным поведением, «ибо Господь Бог твой ходит среди стана твоего… стан твой должен быть свят, чтобы Он не увидел у тебя чего срамного и не отступил от тебя», – объясняет Книга Бытия и Второзаконие. [Втор.23:12-14].

И здесь то же самое:

«Стоя, и к солнцу лицом обратившись, мочиться не гоже.
Даже тогда на ходу не мочись, как зайдет уже солнце,
Вплоть до утра — все равно по дороге ль идешь, без дороги ль;
Не обнажайся при этом: над ночью ведь властвуют боги.
Мочится чтущий богов, рассудительный муж либо сидя,
Либо — к стене подойдя на дворе, огороженном прочно.»
[Труды и дни: 727-732]

То есть, не оскорбляй богов и этим, потому что солнце – это образ Бога. В ночи ходят боги, поэтому ночью веди себя аккуратно. Казалось бы, мир филиппинского шаманизма – совершенно другой мир, но один мой близкий друг, который изучал современные филиппинские народные верования, поехал в глубины острова Лусон смотреть разные интересные места, захоронения, и его сопровождала местная женщина, научный сотрудник музея в Маниле. И когда он решил по нужде отойти с дороги, сказав, «знаете, сейчас я на минуточку отойду, подождите», то коллега отвечет ему: «Только не здесь и не так. Здесь же духи всюду». Практически она сказала то же самое, что и Гесиод, хотя это научный сотрудник, и христианка - жители Лусона по преимуществу католики. Но там сохраняется чувство того, что духи повсюду.

Есть даже совсем нескромные, на наш вкус, указания, которые даже на в русский язык переведены не полностью:

«Совокупившись, не стой неодетый, с …
Перед огнем очага, но держись в это время подальше.
Также, не с похорон грустно-зловещих домой воротившись,
Сей потомство свое, а с пира пришедши бессмертных (то есть, после жертвоприношения).
Прежде чем в воду струистую рек, непрерывно текущих,
Ступишь ногой, помолись, поглядев на прекрасные струи,
И многомилою, светлой водою умой себе руки...»
[Труды и дни: 734-739]

Оказывается, просто так перебежать через реку вброд нельзя, надо помолиться, посмотрев на воду, опустить в неё руки, омыть лицо этой текущей водой, и только после этого можно переходить реку. Ведь в воде же нимфы, в воде духи, и к ним надо относиться с почтением.

«Рук не умывши, души не очистив, пойдешь через реку,—
Боги тебя покарают, несчастье пославши вдогонку».
[Труды и дни: 740-741]

Видите, оказывается, что омовение рук – это очищение души. То есть, Гесиод понимает то, что я вам объяснял про омовение. Дальше идёт довольно странный образ:

«На пятипалом суку средь цветущего пира бессмертных
Светлым железом не надо с зеленого срезывать суши».
[Труды и дни: 742-743]

О чём тут идёт речь? Пятипалый сук – это рука; нельзя стричь ногти во время жертвоприношения. Срезанные ногти могут стать частью жертвоприношения, а это осквернение. Поэтому ни в коем случае этого не делай. Если ты на пиру бессмертных, то есть приносишь жертвоприношение, то ногти свои оставь в покое, не обрезай их, иначе согрешишь. Дальше уже идут просто житейские обычаи:

«Также, в то время как пьют, черпака на кратерную крышку
Не помещай никогда: не весельем окончится это.
Дом себе строить начав, приводи к окончанью постройку,
Чтобы не каркала, сидя на доме, болтушка ворона.
Также не ешь и не мойся из тех горшконогов (триног), в которых
Не приносилося жертв: и за это последует кара».
[Труды и дни: 744-749]

То есть, оказывается, только из тех сосудов, которые были использованы при жертвоприношении, можно вкушать пищу, можно брать горячую воду для мытья. Ну, и так далее, здесь есть масса всего замечательного, всего не расскажешь. Гесиод подробнейшим образом описывает правила поведения, исходя из того, что всюду духи, и всюду люди. Зачитаю конечное четверостишие:

«Слава худая мгновенно приходит, поднять ее людям
Очень легко, но нести тяжеленько и сбросить не просто.
И никогда не исчезнет бесследно молва, что в народе
Ходит о ком-нибудь: как там никак, и Молва ведь богиня».
[Труды и дни: 761-764]

То есть, надо заботиться о том, что о тебе говорят люди. Можно очень легко возбудить к себе какие-то негативные чувства, но потом их очень сложно исправить. Вроде бы, это обыденные вещи. Я ещё многого вам не прочитал, прочитал только последнюю часть «Трудов и дней», начиная с 720-го стиха, но вы сами прочтёте остальное. И увидите, сколько там совершенно обыденных, житейских, указаний, но много и указаний ритуальных, связанных с почитанием мира как вместилища божественного.

5. Жертвоприношения

У греков было очень своеобразное и необычное отношение к жертве, особенно к жертвоприношению животных. Жертвоприношение животных – это, естественно, древнейшая традиция. Она известна как минимум со среднего палеолита, с медвежьих культов неандертальцев, и уже абсолютно точно фиксируется с позднего палеолита: в пещерной живописи есть изображения жертвоприношений.

Так что эта традиция пришла к грекам издалека. Но у греков жертвоприношения были переосмыслены, убийство животного не считается благим делом. Убийство животного – это плохо. Когда мы в христианстве говорим о бескровной жертве, мы должны помнить, что это было понятно по духу и грекам. Но греки приносили кровавые жертвы. Они избегали колоссальных кровавых жертв, гекатомб, которые были приняты на Востоке, в том числе в Ветхозаветном Израиле. Как вы помните, царь Соломон, когда переносит ковчег Завета, заколает тысячу быков и овнов. Тем не менее, греки приносили кровавые жертвы, поскольку это древнейшая традиция, этим жил минойский Крит. Помните изображение жертвоприношений на вазах?

Совершенно ошибочна точка зрения Мирча Элиаде о том, что человеческие жертвоприношения предшествовали жертвоприношениям животных, и поэтому жертвоприношения животных воспринимались отчасти, как убийство человека. Нет, не предшествовали. Опять же, жертвоприношения животных – это, скажу ещё раз, средний палеолит, когда же тогда были человеческие жертвоприношения? Нет, конечно, они им не предшествовали. Повсюду в Греции человеческие жертвоприношения осуждались. Да, они бывали – известна жертва Ифигении. Известен и случай, когда в Греции отец пытался принести в жертву своего сына, Фрикса. Такие истории есть, но они всегда осуждаются.

Жертвоприношение Фрикса, кстати говоря, не осуществилось. Оно очень похоже на жертвоприношение Исаака, когда Авраам был остановлен ангелом. Но здесь отца Фрикса останавливает Геракл со словами: «Мой отец Зевс ненавидит человеческие жертвы». Ненавидит. То есть человеческое жертвоприношение – безусловная мерзость перед Богом, так же, как и в Ветхом Завете. Хотя, опять же, в Ветхом Завете есть описание человеческих жертвоприношений даже в Израиле. Один из израильских судей, Иеффай, возвращается после победы над аммонитянами домой, дав обет, что он принесет в жертву Богу первое, что ему встретится, а первой его встречает его единственная дочь-подросток. И, соответственно, он её приносит в жертву. То есть эта традиция была повсюду, и повсюду она осуждалась, повсюду она считалась дурной. [Суд. 11:30-11:39]

Но если говорить о животных, то в Греции такие жертвоприношения считались чем-то необходимым, хотя и дурным. Французский учёный Детьен в своей книге «Сады Адониса», которая вышла во Франции в 1972-м году, а в 1976-м году вышел её английский перевод, так описывает знаменитое жертвоприношение быка, принятое в Афинах.

«Якобы, пользуясь невниманием хозяина упряжной бык забредает на священный участок Зевса Полея и есть хлебы и колосья, положенные на жертвенник Зевса. Жрец Зевса, видя святотатство, в ярости убивает быка топором. В ужасе от совершенного убийства, жрец бросает топор на месте «преступления», а сам убегает. Затем в Притании трибунал по уголовным делам разбирает дело, выносит топору обвинительный приговор и высылает его из Аттики. Затем весь город ест мясо жертвы, а шкуру быка, набив соломой, вновь впрягают в плуг, имитируя сельскую работу». [M.Detienn. Les Jardins d'Adonis. Paris. 1972. – P. 106]

Объясняя этот странный обычай, Детьен пишет: «Предлагать богам животные жертвы – значит проливать кровь, значит совершать настоящее убийство. Принесение в жертву животного для города означает осквернение, но это неизбежное и необходимое осквернение, поскольку убийство быка является важным действием в установлении отношений города с божественной властью. [M.Detienn. Les Jardins d'Adonis. Paris. 1972. – P. 106-107]

На самом деле ситуация намного глубже. Ведь бык, как и любое жертвенное животное, воспринимается в Греции как образ Бога. Не случайны изображения рогов на Крите: бык – это, если угодно, воплощенный Бог. Вспомните, только что мы слушали с вами лекции о Дионисийских мистериях, там присутствует тот же самый образ. Только там быка не приносили в жертву, как обычно, а разрывали руками, или отрезали кусками мясо у живого животного, что, конечно, еще намного ужасней. В любом случае, это, если угодно, причастие Бога; вкушая мясо жертвенного животного, люди вкушают Бога.

И это двойственная вещь. Убить Бога – конечно, величайшее преступление. Поэтому надо сделать вид, что его не убили, или что его убили случайно, или что убийцы были наказаны. А с другой стороны, причаститься Богу необходимо, потому что без этого человек не обретёт некоего божественного естества. Понятно, что Таинство евхаристии выводит христиан из этой страшной дихотомии, предлагая бескровную жертву. Но ведь христиане повторяют, что хлеб и вино евхаристии – это плоть и кровь Христа, и мы причащаемся плотью, и кровью Бога. Так что идея тут та же самая.

А в Греции имитировали случайность убийства. Эта имитация может быть более или менее явной. Буркерт описывает жертвоприношение так:

«Приносится сосуд с водой и корзина с ячменем. Участники моют руки (об этом мы уже говорили достаточно) и кропят водой жертву. Затем они высыпают ячмень, как будто собираются его готовить…» [в рус. пер.: В. Буркерт. Греческая религия. Архаика и классика. СПб. 2004. С. 103]

Кстати говоря, ячменная каша – тоже одна из форм жертвоприношения, её тоже вкушают. И, забегая вперед, скажу, что когда приносят жертву мясную, когда приносят в жертву животное, то часть его едят люди, а другую, определённую часть, сжигают Богу. Так же, как и в Израиле. И при этом то, что сжигают Богу, как приношение, всегда посыпают зерном, или ячменем, или пшеницей. Ведь пшеница, ячмень – это оживающие субстанции: зерно прорастает в колос, оно даёт жизнь. Это знак того, что жертва – это не то, что умерло, погибло, а наоборот, то, чему будет дана жизнь в Боге. Отсюда этот обычай – посыпание жертвы зерном.

«…Но на дне корзины под ячменем – нож. Затем минута молчания, молитва. Жрец, совершающий жертвоприношение, срезает со лба жертвы несколько волосков и бросает их в огонь…» [в рус. пер.: В. Буркерт. Греческая религия. Архаика и классика. СПб. 2004. С. 103].

Опять же, вспомните, во время Крещения обязательно состригают несколько волосков с головы крещаемого, произнося формулу «Во имя Отца и Сына, и Святого духа. Аминь». Это - древнейший обычай. Его смысл в том, что человек, в данном случае, при Крещении, отдаётся в жертву Богу. Он так же умирает, как жертвенное животное, он так же умирает, как Бог, также умирает, как Иисус. Он - жертва. Это образ самопожертвования. То есть так же, как греческий иерей заколает быка, так и священник приносит в жертву крещаемого. Он приносит человека в жертву Богу, и человек в Боге – новая тварь, новая жизнь. Вот именно идея новой твари и новой жизни проявляется символически в греческих жертвоприношениях в том, что жертвенное мясо посыпается зерном, которое означает жизнь. То есть это один и тот же обычай.

«…Когда жрец заколает жертву, все женщины одновременно громко рыдают. Кровь собирается в сосуд и изливается на алтарь. Бедра с жиром и небольшими кусками мяса сжигаются. Внутренности жарятся на жертвеннике и вкушаются на месте». [в рус. пер.: В. Буркерт. Греческая религия. Архаика и классика. СПб. 2004. С. 103].

Все женщины рыдают не потому, что сердобольным тетенькам жалко бычка. Может быть, кому-то и жако, но в основном речь идёт о символическом плаче, это то же самое, что и плач по Осирису, по умершему, это - профессиональные плакальщицы. Это сетование как выражение соучастия - мы страдаем из-за гибели Бога, не быка, конечно, которого приносят в жертву в образе быка. «Кровь собирается в сосуд и изливается на алтарь», то есть, как бы, возвращается к жизни. Так происходит жертвоприношение.

Отсюда, кстати говоря, Гесиод в «Трудах и днях» предупреждает:

«…Если увидишь горящую жертву, не смейся
над непонятною тайной. Воздаст тебе Бог и за это».
[Труды и дни: 755-756]

Горящая жертва – это сжигаемое на жертвеннике мясо, или сальник. И если ты это увидишь, не смейся. Наверное, уже тогда, в VIII, IX веках, были скептики, которые говорили: «Почему бы не съесть это мясо, что сжигают?» Или какие-то другие глупости. Не смейся, – говорит Гесиод, – ты не знаешь этого, ты не понимаешь непонятную тайну жертвоприношения. Мы видим, что её не до конца понимает даже Мирча Элиаде и другие ученые, о которых я сейчас говорил. Это действительно непонятная тайна, и она связана с принесением в жертву Бога за людей. То есть это в некотором роде образ, который для христиан вполне осуществил Иисус, когда принёс Себя в жертву.

Джозеф Кэмпбелл, очень известный американский исследователь-религиевед, сравнивая христианство с греческой первобытной религией, пишет: «Греческое осуществление мифологии… ближе к первобытным воззрениям в том, что конца или даже существенного исправления этой трагедии (как она видится порой) или игры (какой она предстает перед богами) не будет. Смысл всего этого, или лучше, отсутствие смысла всего этого состоит в том, чтобы сделать миф ясным навсегда в празднествах и страшных традициях общины, но также сделать его ясным навсегда в каждый момент места и времени Вселенной для тех, кто научен чинопоследованием обрядов знанию мира, каким он воистину является». [Joseph Campbell. The Masks of God, Volume 1: Primitive Mythology. London 1960. P.183]

То есть мы видим, что это одновременно и обычаи места, и некий мировой знак, который для индоевропейского народа, которым, безусловно, являются греки, в какой-то степени выражен в известном 90-м гимне X мандалы Ригведы, где описывается жертвоприношение или самопожертвование Пуруши: «Жертвою боги пожертвовали жертве». То есть это образ великой жертвы, из которой создается мир. Сам мир стоит на жертве, и сам мир создан жертвой.

Греки такие глубины уже ясно не видят, но они помнят, что глубины есть, поэтому-то Гесиод и говорит: «Не смейся. Тайна велика». Кто-то её знает глубже, кто-то – менее глубоко, кто-то считает её просто публичным, общественным обрядом, обрядом икоса. Но в любом случае, это коллективное жертвоприношение – великая тайна.

Для христиан, разумеется, евхаристия – это жертвоприношение вполне осознаваемое и понятное. Это соединение со Христом в Его самопожертвовании. Но опять же, самопожертвование Христа и творение мира, с чего начинается Евангелине от Иоанна, сочленяются, соединяются. «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» [Ин 1:1- 1:2].

Как вы помните, греки имели два типа алтарей: бомос – это возвышенный алтарь для жертв небесным богам, и эсхару – углубленный в землю алтарь - жертвенная яма для подземных богов. То есть греки уже настолько забыли, что подземное – только символ инобытия умерших, что действительно приносили жертвы под землю.

Жертва приносилась в начале любого вкушения пищи. Когда бы люди ни садились за стол, ни возлегали за трапезу – не забудем, что по-гречески трапеза – это «стол», они всегда приносили жертву. Обычно первая часть приносилась Гермесу и нимфам, то есть этому, окружающему миру. И Гермес как бог, который является посланцем богов, переносил жертву на Олимп, приносил её небесным богам, а нимфы принимали её, и таким образом одухотворялся, соединялся весь мир. Человек и окружающий его мир оказывались едины. Поэтому у Гесиода, например, строжайшее указание, что нельзя ходить по нужде в воду, нельзя осквернять воды. Это величайшее нечестие, потому что мир чист. Конечно, очень многое из этого сейчас кажется странным, но в то же время в этом есть свой смысл.

6. Греческое жречество

В Греции нет специального класса жречества. Жрецы городов, фил и фратрий выбирались и назначались по жребию из горожан, из тех, кто считался наиболее благочестивыми, достойными людьми. Они получали ряд привилегий – бесплатные места в театре, почетные места на общественной трапезе, но никогда не получали денег. Служение жреца не должно было быть связано с корыстью, с деньгами. С почестями – да, с уважением – да, но не с деньгами. За священнодействие нельзя было платить. Они жили от жертвоприношений, но не получали за священнодействие денег.

И, надо сказать, что эта древняя традиция вполне воплотилась и в христианстве. Священники и епископы выбирались народом, выбирались общиной, выбирались городом, и только рукополагались впоследствии епископами, на них сходил через хиротонию Святой Дух. Но выборы совершались народом. Священник –это не чиновник религиозного ведомства, назначаемый начальником, скажем, Патриархом, а это уважаемый представитель народа, им избираемый.

Эта греческая традиция, кстати, отличается от традиции иудейской, где есть специальное колено Аароново, откуда происходят священники, и если ты происходишь из другого колена, священником быть нельзя. Эта традиция прекратилась в христианской церкви, потому, что сам Христос – не из колена Ааронова, он из рода Давидова, и из колена Левиева, где не было священников. В любом случае, христианство продолжает здесь греческую традицию выборного духовенства и выборного епископата. Конечно же, и в Греции священника посвящали и освящали епископы, это очевидно. Но ставленником был всегда человек, уважаемый самой общиной.

Священнодействовать мог любой человек. Вот когда говорится апостолам: «Вы… царственное священство, народ святой, люди, взятые в удел…»[1 Пет. 2:9], – то это говорится, естественно, о христианах, в противоположность особому колену Ааронову, священникам по естеству происхождения, по фамильному естеству. И насколько грекам непонятны некоторые этические нормы Евангелия, настолько им понятны эти слова. Священнодействовать у греков может любой, только он должен соблюдать определённые правила, как пишет Гесиод, среди которых – правила омовения, очищения, соблюдение чистоты. И тогда любой может совершать священнодействие, даже раб.

Особое место занимали так называемые цари-священники, архонты-басилеи, а там, где сохранялась царская власть, например, в Спарте, это были сами цари. Это тоже древняя, идущая из Египта, с Крита традиция священной царской власти. И когда мы говорим о царской власти, я специально посвящал в своё время этому лекцию, когда говорил о Египте, мы не должны забывать, что эта власть в первую очередь священническая, а не политическая. Она очень медленно становится политической властью. Долгое время в Египте политическую власть осуществляли семеры – друзья царя, но не он сам. Он сам осуществлял только священную функцию спасителя, живого Гора. В Греции классического периода суть этого во многом забыта, но обычай царских священнодействий остался. И в Элевсинских, и в Дионисийских мистериях, как вы помните, Архонт-басилей играет немалую роль. И поэтому для царя существуют особые правила. Тот же Гесиод, не забудем, что он жил во время перехода от царской власти к республике, очень глубоко говорит о священном смысле царской власти:

«Есть еще дева великая Дике, рожденная Зевсом,
Славная, чтимая всеми богами, жильцами Олимпа.
Если неправым деяньем ее оскорбят и обидят,
Подле родителя-Зевса немедля садится богиня
И о неправде людской сообщает ему. И страдает
Целый народ за нечестье царей, злоумышленно правду
Неправосудьем своим от прямого пути отклонивших».
[Труды и дни: 256-262]

За неправосудье царей страдает весь город, вся страна. В Ветхом Завете, когда царь Седекия спрашивает пророка Иеремию: «Что делать? Вокруг нас враги, Иерусалим окружили?», тот отвечает: «Суди по правде». Он не советует ковать железо, пока горячо, заключать союзы, он говорит – суди по правде, и отпусти рабов на свободу. Вот что делай, - чтобы победить угождай Богу [Иер., 22:3, 34:8-9].

Там, где кривда, где судьи судят неправедно, страдают не только сами судьи, не только цари, но страдает весь народ самым страшным страданием – от чумы, голода, землетрясений, поражений в войне, и так далее.

«И берегитесь, цари-дароядцы (те, кто вкушают жертвы), чтоб так не случилось!
Правду блюдите в решеньях и думать забудьте о кривде.
Зло на себя замышляет, кто зло на другого замыслил.
Злее всего от дурного совета советчик страдает.
Зевсово око все видит и всякую вещь примечает;
Хочет владыка, глядит, — и от взоров не скроется зорких,
Как правосудье блюдется внутри государства любого».
[Труды и дни: 263-269]

«Кто же в надменности злой и в делах нечестивых коснеет,
Тем воздает по заслугам владыка Кронид дальнозоркий.
Целому городу часто в ответе бывать приходилось
За человека, который грешит и творит беззаконье…»
[Труды и дни: 238-255]

Видите, икос, полис – единое целое, и целый город отвечает за человека, который творит беззаконие.

«…Беды великие сводит им с неба владыка Кронион, –
Голод совместно с чумой. Исчезают со света народы.
Женщины больше детей не рожают, и гибнут дома их
Предначертанием владыки богов, олимпийского Зевса…»
[Труды и дни: 238-255]

То есть, если в городе, в общине, в стране разражаются бедствия, если там появляются беззаконники.

«…Или же губит у них он обильное войско (поражение в войне), иль рушит
Стены у города (землетрясение), либо им в море суда потопляет.
Сами, цари, поразмыслите вы о возмездии этом.
Близко, повсюду меж нас, пребывают бессмертный боги,
И наблюдают за теми людьми, кто своим кривосудьем,
Кару презревши богов, разоренье друг другу приносит.
Посланы Зевсом на землю-кормилицу три мириады (это 30 тысяч)
Стражей бессмертных. Людей земнородных они охраняют,
Правых и злых человеческих дел соглядатаи, бродят
По миру всюду они, облеченные мглою туманной».
[Труды и дни: 238-255]

Гесиод верит, что кроме людей в мире присутствуют духи, ангелы, и их десятки тысяч, и они наблюдают за людьми. А население Греции тогда было маленьким, там всего-то жило людей, наверное, от силы тысяч сто или сто пятьдесят. И практически на каждого человека, на каждую семью, на каждый дом был свой соглядатай-ангел.

Надо сказать, если мы вернёмся к представлениям о жертвоприношениях и жрецах, то кроме царей-священников были жрецы-экзегеты, объяснявшие сложные религиозные вопросы, часто при оракулах. Только в мистериях жрец был хранителем тайного знания, сообщавшегося из уст на ухо. В принципе, жрец не должен был иметь какие-то особые знания. Он должен был быть благочестивым, и, естественно, иметь навык священнодействия. Потому-то любой человек мог быть священником. Это очень подробно и хорошо описывает Доддс в книге «Греки и Иррациональное» [Eric R. Dodds. The Greeks and the Irrational. Berkeley: University of California Press, 1951].

7. Греческие колдуны

В Греции было огромное количество, как бы мы сказали, колдунов, различных бродячих мудрецов, которые, подобно Гесиоду, только намного глубже, говорили о том, что хорошо, что плохо, какие надо принимать очищения людям, страдающим от тех или иных болезней, от тех или иных печалей. Всё это связано с определёнными преступлениями, и они их видели. Этих бродячих колдунов, прорицателей, очистителей было много, и они представляли собой особый слой, а обычные жрецы – были жрецами определённого храма. Как и у нас священник, который, как бы, может служить где угодно, приписан к определённому храму.

И традиции церкви, по крайней мере, восточной православной церкви, это сохранют. В принципе, епископ должен служить только в своей епархии, и без особого разрешения и без особой нужды он не может служить, где угодно, и священник – только в своем храме. И только по особому указанию он может служить в другом месте. То есть эта традиция священного места и священнослужителя как единства, сохраняется в восточном христианстве.

У Вальтера Буркерта есть специальная статья в книге «Греческий ренессанс». – «Бродячие колдуны и маги в Греции – забытый элемент культурных контактов». Он пишет, что эти традиции очень близки к шумеро-акадскому миру, заклинания шумеро-акадские и греческие очень близки. Действительно, не забудем, что греческая религиозная традиция во многом на Крит, а потом и в Грецию перешла из Передней Азии, а Передняя Азия восприняла её из Месопотамии. [Walter Burkert. Itinerant Diviners and Magicians: A Neglected Element in Cultural Contacts // The Greek Renessance. Р.115-120].

Примером такого бродячего мага, но очень любимого народом, является философ Эпименид, рождённый в знаменитом Фесте, на Крите, и проживший там большую часть жизни. Его так и зовут, Эпименид Критский, и сохранился целый ряд его произведений. По преданию, он пятьдесят семь лет провел в Идейской пещере. Одни говорили, что он пришёл туда юношей и уснул на пятьдесят семь лет, и во сне ему были даны величайшие божественные откровения, а другие, что он пятьдесят семь лет жил там в затворе как аскет, а потом уже вышел на служение миру.

Эпименид – это VII век. Он приходил в города и рассказывал там о том, какие очищения надо предпринять, потому что все города мучились какими-то болезнями, проклятиями, неудачами, неуспехом. А в чём же было дело? Он указывал, где были зарыты неоплаканные мёртвые кости. Он указывал, какие прегрешения совершил народ в отношении или своих сограждан, или граждан других городов, но забыл об этом, а за эти прогрешения народ и терпит наказания от богов. И Эпименид объяснял, что надо сделать, чтобы это исправить.

Заговоры и заклинания были также частью медицины. Поэт Пиндар перечисляет заговоры вместе с лекарствами - фармакия, и хирургией, как врачебные средства, данные Асклепием. И хотя знаменитый Солон говорил, что хороший врач не будет пользоваться заговорами там, где нужна хирургическая операция, тем не менее, в принципе, и он не отрицал полезность заговоров в лечебных целях.

В то же время сами боги мало заботятся об абсолютной справедливости. Боги, как еще Гомеру известно, думают о жертве, они хотят обретать жертву, и думают о собственном арете, об образе собственного благородства. Кстати говоря, это встречается и в Ветхом Завете, когда, если вы помните, евреи молятся, и говорят: «Господи, мы согрешили, но Ты не наказывай, не уничтожай нас, а то все скажут, что Ты нас вывел из Египта, чтобы уничтожить. Что же они о Тебе подумают? Ты все-таки нас сохрани». Это, опять же, обращение к арете Бога: «Они подумают, что Ты недобрый, неблагородный бог». Такая вот манипуляция со стороны еврейского народа есть в Библии. Но в Греции это тоже было весьма распространено, и считалось, как и в Израиле, что возможна такая молитва. То есть можно молиться богу, просить его о чём-то, призывая, чтобы он таким образом утвердил своё арете, чтобы о нём люди думали хорошо.

В системе греческой этики не рекомендовалось смеяться над бедным человеком, но в то же время всем было ясно, что люди разные. Разные не потому, что у них были разные способности, а люди, разные по рождению. Есть высшие и есть низшие. Вы прекрасно помните предание о Девкалионе и Пирре, о том, что есть люди допотопные, а есть люди, которые родились из камней, которые Девкалион и Пирра бросали, спускаясь с Парнаса. То есть, есть настоящие благородные агафос, которые пережили Потоп, а есть люди земнородные – геогенос.

В той же Илиаде Ахилл глумится над телом Гектора, которого он убил, что, на самом деле, нравственно предосудительно. Он глумится над телом Гектора, но, как Аполлон объясняет Гере, он может это делать, потому что его мать – Фетида - богиня, и на бракосочетании его матери с Пелеем присутствовали все боги. Ахилл может нарушать этические нормы, а Гектор – обычный земнородный человек.

Полифем, страшный одноглазый циклоп, пожирает спутников Одиссея одного за другим, и вроде бы он должен быть за это наказан, тут же за людоедтво испепелён молнией Зевса. Ничего подобного. Одиссей, который его ослепляет, чтобы просто спастись самому и спасти ещё не съеденных своих спутников, навлекает на себя ненависть Посейдона за то, что осмелился и смог ослепить его ужасную людоедскую дитятю.

Жрец Аполлона Хрисий напоминает этому богу о жертвах, которые он ему приносит, и просит наказать его оскорбителей-греков, сам же он троянец. То есть постоянно сохраняется идея обмена благ на жертвы. Целый диалог Платона, «Евтифрон», посвящён этой идее и её развенчанию.

8. Молитва в Греции

В драме Эсхила «Семеро против Фив» речь идёт о том, как жители Фив умоляют богов, в первую очередь – Афродиту, помочь городу, используя такую логику: «Мы – богатый город, мы тебе приносим большие жертвы, мы приносим большие жертвы всем богам. Если нас завоюют и мы станем рабами, разве мы сможем тебе приносить такие жертвы? Поэтому если ты хочешь получать большие жертвы, помоги нам». Одновременно вспоминается и родство: «Наш царский род происходит от Кадма, а Кадм женат на Гармонии, дочери Афродиты и Арея. Помоги же нам, поскольку ты наша родственница, Афродита». То есть их аргументы не благочестивые, а самые обычные, какие и у нас до сих пор приводят: «я тебя кормлю, давай, слушайся меня»; «я твой родственник, давай, помогай мне», и так далее.

Спартанцы утверждают, что их победить невозможно, потому что их цари через Геракла происходят от самого Зевса. Солон говорит афинянам, что ни одно божество не посмеет разрушить город Афины, так как их заступница – великая богиня. Неважно, кто прав в конфликте, важно, на чьей стороне божественные связи.

В то же время послушаем, как у Эсхила звучит молитва. Это молитва Электры над гробом Агамемнона в драме «Жертва у гроба», один из немногих дошедших до нам памятников греческой молитвы. Эсхил первый из трех великих трагиков, и он в наибольшей степени сохранил еще живую не литературную греческую традицию.

«О величайший из небесных вестников
И вестников земных, Гермес, прошу тебя,
Пусть преисподней демоны незримые,
Отцовской крови пролитой хранители,
Слова мои услышат и сама земля,
Что все родит и вечно зачинает вновь!
Творю я над могилой возлияние
И говорю: отец мой, пожалей ты нас,
Дай мне с Орестом домом управлять родным.
Скитальцы мы, мы как рабы у матери,
Она себе нашла супруга нового,
Эгиста, - это он, отец, убил тебя.
Я здесь почти служанка. Брат в изгнании,
Наследства брат лишен. А те, стяжав плоды
Трудов твоих, не знают меры в роскоши.
Услышь меня, отец мой, пусть счастливая
Судьба сюда Ореста приведет, молю,
И дай мне лучше, чище стать, чем мать моя,
Чтоб это преступленье не марало рук.
Вот о себе молитва. А к врагам пускай,
О мой отец, суровый мститель явится
И, правый суд творя, твоих убийц убьет!
Так в добрую молитву мне вплести пришлось
Молитву злую, пожеланье черное.
Пошлите же нам радость из глубоких недр,
Отец и боги, Правда и Земля сама!
А вам, рабыни, плачем, песней слезною
Велит обычай увенчать мольбу мою».
[Эсхил. Жертва у гроба. 123-151]

Как видите, здесь присутствует сразу много очень важных моментов. Начнём с конца: вот эта самая «песня слёзная» – это плакальщицы. Электра просит своих служанок плакать. Слёзы тут – продолжение молитвы. Она обращается к богам и отцу, потому что отец был убит, он уже стал духом, героем, который может помочь. Он не просто умер и исчез. Для верующего грека умерший не исчезает, а продолжает жить и быть, особенно если он имел силу при жизни. Как вы помните из представлений о герое, он имеет эту силу и после смерти, и к нему можно обращаться в молитве. И поэтому в семье умершие предки – это герои, которым молятся. Они - объект молитвы наравне с богами.

Большие жертвы задабривают богов. Всей Греции было известно предание о царе Лидийском Крезе, который был очень богат и приносил обильные жертвы Аполлону, и Аполлон не позволил ему погибнуть на костре, который уготовали ему персы, когда захватили Лидию и Сарды, стольный город Креза. С костра Аполлон перенёс его в далекие земли, где он благополучно существовал.

Поэт Вакхилид советует тиранам, правителям, захватившим власть незаконно: «Твори святые приношения и будешь ты одобряем, ибо это приносит самые великие плоды. Продолжай приносить дары Аполлону, и ты за это будешь иметь счастливое долголетие». То есть, с одной стороны, царь должен блюсти правду, блюсти Дике, не совершать преступлений, а с другой стороны, от всего этого можно откупиться. Даже если ты не царь, а захватчик власти, тиран – при условии, что ты будешь приносить великие жертвы богам. Оказывается, великие жертвы богам приемлются даже из нечистых нравственно рук. Они должны быть чистыми ритуально, но нравственно они могут быть нечисты. Вот таково представление греков, понятно, далекое от христианского представления о добре и зле.

У Гомера жрец – очень частый образ. В «Илиаде» он так говорит о жреце Зевса с горы Иды на Крите:

Сын Онетора, отважный душой Лаогон шлемоносец.
Зевса Идейского жрец; он, как бог, почитался народом.
[Иллиада: 16:605-16:606]

Он пишет и о жрецах реки Скамандр:

«Ветвь Долопиона старца, который, возвышенный духом,
Был у Скамандра священник и чтился как бог от народа».
[Иллиада: 5:77-5:78]

То же самое он говорит и о союзе жрецов Зевса Пеласгийского у Додонского дуба. Эта корпорация жрецов именовалась «селлы», и Гомер о них почему-то пишет «Кои не моют ног и спят на земле обнаженной». Видимо, таков был их обычай, однако они также почитаются, как боги. [Иллиада: 16:234]

То есть гражданин, выбираемый народом, становящийся жрецом, если он действительно был благочестив, являлся воплощённым образом бога, богом во плоти. Это не значит, что ему воздавали божественные почести, но к нему относились с огромным уважением, потому что тот, кто приносит жертву, соединяется с объектом жертвы, с тем, кому приносится жертва.

Вы видите, как в греческой религии сочетаются древние, идущие из глубочайшей старины, представления о священном с какими-то уже вполне магическими представлениями, а порой – и со случайными ритуальными предписаниями, или просто с достаточно циничными представлениями «ты – мне, я – тебе» в отношениях между богом и человеком. Таков был религиозный конгломерат, в котором жило греческое общество. Такова была народная вера Эллады.