1. Религиозный мир Рима поздней императорской эпохи. Частные религиозные союзы

Дорогие друзья, императорская эпоха в области религии даёт нам не столько интересный древний религиозный феномен, сколько представление о сложном конфликте между старой полисной религией (ведь религия Рима – это и религия Города с большой буквы, религия полиса), и религией гигантской империи, простиравшейся от Месопотамии до Шотландии, от Атлантических берегов Африки до Балтийского моря. Императорская эпоха интересна нам тем, каким образом в этой громадной империи гражданская полисная религия соединялась со вселенскостью римской религии этого периода. Это первый вопрос.

И второй, тоже очень важный вопрос, как эта религия соотносилась с новыми религиозными вызовами, конечно же, в первую очередь – с религиозным вызовом христианства. Причём о гонениях на христиан разговор сегодня идти не будет, они не являются темой настоящей лекции; об этом мы уже рассказывали, когда говорили о культе императора. Сегодня мы поговорим о противоположном, о том, о чём действительно довольно мало говорят: о гонениях христиан на древнюю римскую религию и о конце этой древней римской религии. Это будет сегодня нашей темой.

Надо отметить, что во многом восточные и иные заимствованные культы являлись в Риме «противоядием» к императорскому культу, попыткой укрыться от публичной сферы политической лояльности в частном мире небольших свободных объединений. Потребность в лояльности малым союзам ощутима повсюду в Pax Romana, а различия между общественными, благотворительными и религиозными целями в этих многообразных союзах провести зачастую невозможно. Владельцы таверн преданы своему богу вина, а бедняки регулярно собираются в погребальных сообществах, то есть, сообществах, которые ведают погребением своих членов после смерти.

Это примеры частных религиозных союзов, коллегий (collegia), как их называли на латинском языке. И именно на этой основе теперь проходит ритуализация жизни римлян. Политика и, соответственно, политическая религия, полисная религия (не забудем, что термин «политика» происходит от слова «полис», «город») перестала быть делом граждан Империи, как это было в Афинах, как это было в Риме, когда он ещё был городом, сравнительно небольшим итальянским сообществом, и как это было практически в любом полисе античного мира. Но всё это оставалось в частных религиозных сообществах, где в нашем понимании общественное, благотворительное и религиозное едино, как, собственно, и было в полисе: в коллегиях бедняков (бедняки здесь – это не нищие, естественно) римских триб, коллегиях владельцев таверн, коллегиях рыбаков.

Это были сообщества, которые можно охватить. Мы не должны забывать, что Аристотель определял размер полиса как территорию, которую можно обозреть с вершины его акрополя – то есть, на практике это территория очень небольшая. Но когда стали возникать империи, то от полисного единства почти ничего не осталось. Остался только правитель, для эллинистических монархий это был царь, потом – римские принцепсы, и вот культ правителя объединял империю. Но люди не чувствовали себя единством, и происходило это по очень простой причине: коммуникационные и транспортные возможности не соответствовали размерам этих империй. Эти империи нельзя было обозреть ниоткуда, разве что из космоса. А средствами сообщения были всё те же всадники, те же парусно-гребные корабли, и, естественно, известия из одной части Империи в другую шли многие дни. Простые люди, живя в разных провинциях империи, не могли эффективно сообщаться друг с другом.

Мы даже не представляем себе, какую революцию совершил ХIХ век, и наш ХХI век, который от газеты через радио и телевидение пришёл к интернету, от конного посыльного к самолету и видеотрансляции. Теперь действительно всё, что совершается в Америке, мгновенно узнаётся в Австралии и в Москве, и наоборот. Мир стал совершенно единым не благодаря империям, а благодаря этой новой коммуникационной, информационной и транспортной системе. Но тогда в Риме ничего подобного не было, и Римская империя, как и Персидская, и эллинистические монархии имели одни и те же изъяны. Они невольно становились абсолютистскими, иначе ими невозможно было управлять.

2. Миграция религиозных верований в Римской империи

Под этим абсолютизмом могли находиться свободные сообщества, те же самые полисы, а могли – такие же маленькие деспотии. Персидская империя была деспотической системой, а Римская – системой полудемократической, за исключением той области, которая была отчуждаема как область ведения императора. Всё же остальное действительно оставалось в ведении граждан – экономические и некоторые организационные моменты, и, между прочим, в значительной степени – моменты религиозные. Здесь важно добавить, что в Риме очень ясно различалось два аспекта религии: религия и суеверие. Религия поощрялась, а суеверие пресекалось. Как я уже рассказывал, религия в Риме императорской эпохи могла быть как римской общеимперской, так и городской религией полиса, которая могла там сохраняться вместе с почтением к местным богам, которого требовали и от гостей города.

Но империя стала единством. Это был не конгломерат замкнувшихся в себе и отдавшихся под защиту императора городов и городков, а единая страна с большими провинциями. Часто провинции объединялись в какие-то более крупные территориальные объединения, и, в конечном счёте, – вся империя. И точно так же, как мигрировали люди – торговцы, купцы, путешественники, паломники, – мигрировали и религиозные верования. Это тоже очень ясно надо понимать. Что значит – религиозные верования мигрировали? Это значит, что люди, почитавшие ранее богов города, могли вдруг ощутить, что эти боги им в чём-то не помогли, что они не чувствуют ответа этих богов в молитве. И тогда они могли решить, что им надо обратиться к другим богам, о которых они слышали от путешественников, от купцов. Ведь они знали, что многие и в Египте, и в Греции почитали Исиду и Осириса, что многие в Азии почитали Кибелу, и слышали, что этими божествами действительно творятся чудеса.

То есть, религиозный мир Римской империи становится похожим на современный огромный универсам, где каждый покупает, приобретает то, что ему нужно, что ему нравится. Как правило, это обычные человеческие потребности, ожидаемые от религии: быть здоровым, быть счастливым, быть удачливым, быть богатым. Всё это люди хотят получить от богов. Но порой это могут быть и высокие философские построения, и глубокие искания богообщения, обожения.

Радость, весёлость была практически обязательным элементом религиозного в Римской империи. Например, Элий Аристид, замечательные речи которого, опубликованные на русском языке, я уже не раз цитировал вам в связи с Элевсинскими мистериями, будучи сам восточного происхождения, хорошо отзывается о Сераписе, который явно не имеет никакого отношения к нему по месту его жительства, как о покровителе коллективных трапез – симпосионов. Напомню, что Серапис – это александрийское, египетское божество. Серапис покровительствует совместному радостному вкушению пищи. Опять же, совместное вкушение пищи – это в первую очередь не радость наесться до отвала, а вкушать хорошие, вкусные яства, пить хорошее вино, но главное – радость общаться друг с другом на различные темы – от самых обыденных, связанных с женщинами, с имуществом, со спортом, и вплоть до высоко философских.

Паломничества в Империи стали проще и безопасней. Разбойники и пираты с эпохи Августа, даже с эпохи Помпея, были полностью уничтожены, хотя, конечно, отдельные преступники всегда остаются. И поэтому в Римской империи становятся популярными религиозные паломничества к тем или иным святыням. Обычно это или оракулы, например, оракул Амона в оазисе Сива в Ливии на границах с Египтом, или места совершения мистерий, тех же Элевсинских мистерий. Но особенно были часты паломничества в храмы Асклепия, Гигиены – храмы, где можно найти исцеление.

Мы знаем из «Жития Аполлония Тианского» и даже из «Метаморфоз» Апулея, что немало людей в это время, в I-II веке после Рождества Христова, оставляли свою обычную жизнь, дом, семью, переселялись и жили в пресинкте, то есть, на участке храма, посвящая себя всецело храмовой деятельности, священнодействиям, обучению неофитов. Они становились гидами-проводниками для многочисленных посетителей, паломников в том или ином святом месте, например, в Дельфах. Эта было очень распространено. В некотором роде такое желание полностью жить святой жизнью было предвестником монашества. В «Метаморфозах» Апулея Луций воспевает этот образ жизни после всего того, что он пережил в своей человеческой жизни, а потом ещё и в теле осла.

3. Абстракции как предмет общенародной веры

Насколько люди Римской империи, увлечённые этими культами, этими местными коллегиальными религиозными деяниями, знали и понимали официальную римскую религию, насколько имперская религия Рима сохранялась, для нас вопрос открытый. Дело в том, что в Риме, сколь мы знаем, не было религиозного обучения юношества, об этом никто не пишет. А вот в Греции они было, и подростки, эфебы, в каждом городе разучивали гимны и ритуальные действия, которые надо совершать в тех или иных процессиях. И это совершенно понятно: там город был частью жизни, а здесь Рим стал символом власти и могущества, но почти для всех перестал быть центром религиозной жизни.

Видимо, только высшие сословия Рима, в первую очередь – патриции, эти религиозные традиции, традиции священнодействий, жертвоприношений, транслировали в семьях из поколения в поколение. Что же касается классического римского образования, которое, например, в «Жизни Агриколы» описывает Тацит, то оно включает в себя изучение Гомера, изучение Вергилия, но не вживание в веру Рима. Скорее всего, вживание в веру если и происходило, то происходило именно в результате семейной трансляции. В то же время, наблюдая именно за религией Рима в имперский период, мы видим интересный переход: люди начинают почитать не столько конкретных богов – Марса, Минерву, – сколько отвлечённые качества, которые тоже обожествляются, тоже считаются божествами, но по своей природе это только качества, можно сказать, качества божественного. Это Fortuna - «удача», это Virtus - «мужество», Spes - «надежда», Fides - «вера»; это и гений Рима, то есть, дух-покровитель города, и бог Сильван, бог лесов, с ним соединившийся. Мы не вполне понимаем, почему он соединился с гением Рима. Также Сильван ассоциировался с греческим Паном. Сюда же относится и почитание Виктории, «победоносности» отдельных императоров.

В Риме были храмы Виктории Августа (Victoria Augusti), были празднования Ludi Victoriae Claudi, то есть, спортивные соревнования в честь Виктории императора Клавдия. Их почитали, но это были абстракции, и почитание этих абстракций говорит о том, что божественное меняет свою природу в умах римлян императорской эпохи. Это уже не обращение к тем или иным божественным духам ради достижения тех или иных целей, положительных или отрицательных, скажем, сбережения от эпидемий или возможности выиграть войну. Это - соединение с некими абсолютными принципами, с тем, о чем учил когда-то Платон: соединение с совершенным умом, с абсолютной красотой и безусловной правдой.

Эти платонические категории, когда-то звучавшие странно, и за которые, по сути говоря, и был осуждён Сократ в 399-м году до Р.Х., эти абстракции стали теперь предметом общенародной веры в городе Риме, и, по ассоциации, в других городах и колониях огромной империи, где почитали своих богов. Помните, у апостола Павла описывается, с каким фанатизмом пытаются защитить Артемиду Эфесскую жители города Эфеса? Там есть, естественно, и элемент корысти, потому что это серебряных дел мастера, которые продают статуэтки Артемиды, и в первую очередь возмутились они, но, тем не менее, это преданность традиционной вере.

Люди знают, что если тебе не везёт в жизни, то надо молиться Фортуне. Если требуется утвердиться в своём достоинстве, мужестве, то нужно молиться Виртусу. Если же жизнь безнадёжна, то молитесь Спесне, «Надежде». Если человек чувствует, что он теряет веру в себя и в своё будущее, и охладевает к богам, то ему следует молиться Фидес, и так далее. Если плохо городу Риму, то надо молиться гению Рима, который, как вы понимаете, был ассоциирован и с богом Сильваном, и с Ромулом, и с Квирином. И мы видим, что в храмах, в местах почитания наблюдается то, что учёные называют синкретизмом. Например, в храме Юпитера Долихенского появляются алтари Сераписа и Исиды. Опять же, можно подумать, что это пренебрежение к отдельным богам, можно подумать, что это принцип, согласно которому все боги – это одно, это символы и аспекты божественной сущности. Это и так, и не так. Кто-то думал именно таким образом, но в основном это были дополнительные опоры божественного. То есть, скажем, хорошо уповать на Юпитера, но о каких-то вещах лучше помолиться Серапису и Исиде, не выходя из храма Юпитера.

Нам не вполне понятно, до какой степени этот процесс соединения богов разных народов, разных стран был результатом римского владычества и, в пределе, принуждения, насколько почитание, к примеру, Юпитера, Капитолийской триады, Минервы, распространялось под принуждением, как результат римского владычества над местными божествами. Или же это был минимальный, не без сопротивления принятый частью провинциалов знак римской имперской власти.

Так ли, как Рим владел народами, римские боги владели местными божествами, или эти отношения были построены на взаимном уважении, как союз божественных сил. Я, например, уверен, что присутствие в храме Юпитера Долихенского Сераписа и Исиды – это именно союз божественных сил.

Мы этого не знаем, текстов, свидетельствующих об этом, не сохранилось, опросы тогда не проводились, да и их результаты до нас не дошли бы. Но мы понимаем, что любой признак синкретизма всегда требует некоего анализа, некоего рассуждения. Например, в восточной части Империи божества не слились с римскими аналогами, но сохранили свою индивидуальность и свои особенности, более того, они даже пришли в Рим. А на Западе – наоборот: боги приняли римские имена, или же неримское и римское имя соединились. То есть, на западе империи Рим вытеснял, хотя бы по именам, местных богов. Пусть у нас и есть большое подозрение, что бог, именовавшийся Меркурием в Галлии, совсем не был тождественен Меркурию, Гермесу греко-римского мира, но, по крайней мере, имена эти подменяли местные. А на Востоке этого не происходило.

4. Божества: сложное и множественное проявление Единого

Христианский автор II века пишет, что у греков были боги на каждый день года – всего триста шестьдесят пять богов, но это безусловное преувеличение. Для исповедника единого христианского Бога такая греческая вера представляется полным абсурдом, но греческие и римские мудрецы за множеством божеств всегда видели Единое. Как вы помните, я рассказывал о вере Эсхила, вере Плутарха, а в моих лекциях по философии и о Платоне, о неоплатонизме, о Плотине, и они видели за всем этим множеством Единое, и это Единое было важной категорией неоплатонической философии. Так что эти насмешки о 365 богах эллинов несправедливы.

С другой стороны, многие христиане, что греха таить, до сего дня во множестве святых лиц и изображений как бы вытесняют в тень свою веру в Единого Бога и Творца. Согласно некоторым православным обычаям, считающимся благочестивыми, более «правильно» молиться святым, а не Богу, потому что мы слишком грешны, чтобы Ему молиться, а вот святые и, в лучшем случае, Богородица, могут стать в этом нашими посредниками. Конечно, настоящая Церковь это отрицает и говорит, что каждый может обращаться к Господу, образом Которого он является, но в народе это очень распространённая точка зрения – вплоть до того, что каждый святой помогает тому, кто к нему обращается, в своём деле, так же, как когда-то герои Греции помогали каждый в своём: Елена в красоте, а Асклепий в здоровье; эта традиция, как вы видите, всеобщая.

Образованные люди поздней античности часто принимали священство и посвящения в священнодействия различных богов не потому, что все эти боги на самом деле едины. Да, Единое там присутствует, но каждое божество – это определённый мир, это определённые аспекты отношений с людьми, отношений с Единым, и поэтому, например, священнодействия Минерве и священнодействия Аполлону – и священнодействия Кибеле или Гекате, это очень распространённые культы в Риме позднего времени. Это пути достижения разных целей. Разные боги для таких образованных античных людей – не различные явления единого Бога, а скорее – различные явления, заслуживающие особого ритуала, особого внимания каждый в своём роде.

Веттий Агорий Претекстат, префект Рима в 367-м году, который жил в 315-374 годах – один из самых интересных последних нехристиан римской аристократии, был адептом культов Изиды и Кибелы, достиг высших степеней посвящения в Элевсинских мистериях и в таинствах Митры. И, как сообщает Макробий в своих «Сатурналиях», тоже очень интересном тексте, во всех языческих богах он видел сложное и множественное проявление или знак, numen multiplex, Единого Бога – Солнца [Макробий. Сатурналии. I.17-23].

Здесь есть очень важный момент: сложное и множественное проявление, а не просто аспект Единого. Каждый из богов – это сложное и множественное проявление и в ритуале, и в предании, и, соответственно, в ответном даре, который этот бог даёт человеку. О Веттии Агории Претекстате мы ещё поговорим, это очень интересная личность.

5. Новые идеи в римском религиозном мире

Характерно, что в этот период идеи, которые ранее полностью отсутствовали в той же римской религии, скажем, идея восхождения на небо, становятся совершенно обычными образами. Вы, конечно же, помните слова апостола Павла: «Знаю человека во Христе, который назад тому четырнадцать лет [в теле ли – не знаю, вне ли тела – не знаю: Бог знает] восхищен был до третьего неба… и слышал неизреченные глаголы, которых человеку нельзя пересказать (Кор., 12:2-4). Традиция Христианства соединяет этого человека с самим апостолом Павлом.

Описанное Павлом - это экстасис, выход в иную реальность, но об этом же говорят и иудейские раввины, и гностики, например, автор «Евангелия Правды», об этом говорит Плотин, и автор «Литургии Митры», которую сохранил нам Большой Парижский Магический папирус, то есть, это - общие идеи многих религиозных традиций одного времени Империи. Если раньше, в первую очередь, в античном мире, у греков и римлян, боги помогали людям жить здесь, а там всё было таинственно, и судьба человека в лучшем случае определялась волей богов – кого отправляли в Элизиум, кого в Аид, кого на страдания, а кого просто на беспамятную жизнь, – то теперь люди всех религиозных традиций – и Митры, и неоплатоники, и гностики, и христиане, и иудеи – все желают обожения, восхождения на небо, апофеоза.

Это пребывание в божественном мире – это новый эон. Кажется, что римская империя стала такой рациональной, такой чёткой, такой политической. Эти провинции, эти прекрасно организованные легионы, дороги, мосты, акведуки, городское устройство, которых, как я говорил, Европа достигла вновь только в ХIХ, наверное, веке. А между тем мы видим резкое усиление религиозных устремлений, религиозных исканий – и не только среди христиан. Огромной ошибкой было бы говорить, что только христиане были глубоко религиозными, а вокруг них лежал малорелигиозный, развратный языческий мир. Ничего подобного: мир, любой мир, мог лежать во зле, в разврате, но религиозные устремления были тогда очень велики у многих людей и они искали их осуществления в различных традициях.

6. Роль женщин в мире позднего язычества Рима

Во многом традиция частных культов касается римских женщин. Дело в том, что, как я уже не раз вам рассказывал, женщины, за исключением круга весталок, оставались на периферии религиозной публичной жизни Рима. Ещё одним исключением, кроме весталок, был храм Fortuna Muliebris, «Женской Фортуны», воздвигнутый женами сенаторов в 493-м году до Р. Х. Этот храм был средоточием их религиозной практики. Он был обновлён женой Августа Ливией, а затем женой Септимия Севера – Юлией Домной. Этими культами, ограниченными женщинами сенаторского сословия, участие римских женщин в религиозной жизни Рима во многом и ограничивалось. Женщинам воспрещалось приносить животные жертвоприношения. Но вот в корпоративных культах женщины были исключительно активны, в том числе женщины и высших, и низших сословий Рима.

Мы с вами уже слышали об их участии как в Дионисиях и в культе Исиды, так и в священнодействиях христианства. Сенаторы-христиане и сенаторы, участвующие в восточных культах, появляются в Риме с конца III века. А вот женщины-христианки сенаторского сословия появляются уже со второй половины II века, если верить некоторым сказаниям, проверить которые мы не можем, например, о дочери императора Траяна, то и с начала II века. Женщины сенаторского сословия значимы в раннем христианстве, да и вообще, роль женщин в римском религиозном мире резко возрастает.

Разумеется, не надо упрощать: женщины как стимул интеллектуальной жизни мужчин были известны и в Греции. Замечательные гетеры были ближайшими подругами и, на самом деле, содумницами и музами, в некотором смысле, многих выдающихся людей античности – я думаю, как это всегда и бывает: Беатриче и Данте, Лаура и Петрарка… Марк Аврелий писал, что он благодарен своей матери Домиции Луцилле, научившей его почитанию богов – «От матери благочестие и щедрость, воздержание не только от дурного дела, но и от помысла такого» [Размышления, 1:3].

Но в III, особенно в IV веке женщина становится для многих особенно значимым и таинственным существом. Появляются величайшие женщины-философы, величайшие женщины-теурги, которые общаются с богами напрямую – не легендарные пророчицы сивиллы, а вполне культурные, философски образованные женщины. Вот, например, Сосипатра, жившая в середине IV века по Р.Х. Евнапий пишет о ней в своей книге «Жизнь философов и софистов», как говорится, по горячим следам – в конце IV - начале V века. Я позволю себе зачитать оттуда отрывок.

«Отец же, приняв дочь, которую посвятили во все таинства и которая стала разумно боговдохновенной, позволил ей жить так, как она хочет, и не вмешивался более ни в одно из ее дел, хотя иногда он и тяготился ее молчанием. Так Сосипатра достигла зрелого возраста и, хотя у нее не было других учителей, на устах ее всегда были книги поэтов, философов и риторов, причем такие, которые другими, даже теми, кто над ними тяжело и много потрудился, понимались лишь слегка и смутно; она же запросто объясняла их и с какой-то небрежной, ничем не отягощенной легкостью делала ясными. Тогда же Сосипатра решила выйти замуж. Несомненно, что из всех мужей единственным, кто был достоин сочетаться с ней браком, являлся Евстафий. Поэтому однажды она сказала ему и тем, кто с ним находился: «Выслушай меня, Евстафий, и пусть присутствующие здесь будут свидетелями. Я рожу от тебя трех сыновей, и все они будут несчастны в том, что людьми считается благом; но в том, что считается благом пред божеством, не будет несчастен ни один из них. Ты покинешь этот мир раньше меня и получишь жребий прекрасный и достойный, хотя мой жребий – выше твоего. Ибо твоя сфера – сфера Луны. Служить же философии ты будешь еще не более пяти лет – ибо так мне сказал твой призрак – а затем в любви и мире отойдешь к Луне. Теперь мне бы хотелось рассказать о своей судьбе». Затем, немного помолчав, Сосипатра громко воскликнула: «Нет! Мой бог удерживает меня от этого». После того, как она все это сказала – а сказать так распорядились Мойры – Сосипатра вышла замуж за Евстафия, и слова ее по силе немногим были отличны от изречений оракулов, потому что все случилось именно так, как она и предсказала.

Необходимо также рассказать и о том, что произошло после. Сосипатра после смерти Евстафия возвратилась в свои имения и поселилась в Азии около древнего Пергама, и великий Эдесий с любовью заботился о ней и воспитывал ее детей. В своем доме Сосипатра, вместе с Эдесием, устраивала философские встречи, где после общения с Эдесием ученики шли слушать ее, и хотя не было никого, кто бы не восторгался и не восхищался основательности того, что говорил Эдесий, ученики преклонялись и почитали боговдохновенность этой женщины….Сосипатра скончалась, оставив после себя трех сыновей. Имена двух из них мне называть нет никакой необходимости. Но третий, Антонин, оказался достойным славы своих родителей: он поселился в Канобике, в устье Нила, и посвятил всего себя религиозным церемониям, которые там проводились, и изо всех сил старался усовершенствовать дар прорицания, доставшийся ему от матери. К нему стекались юноши, нуждавшиеся во врачевании души и страстно желавшие приобщиться к философии, и весь храм, где обитал Антонин, был наполнен юношами, служившими в качестве жрецов. И хотя Антонин был всего лишь человеком и жил среди людей, он предсказал перед всеми своими учениками, что после его кончины не только храм, где он служил, но и великие священные храмы Сераписа превратятся в нечто темное и бесформенное и изменят свое назначение, и что в прекраснейших на земле местах воцарится зловещий и безвидный мрак, известный разве что в мифах. Время подтвердило правоту этих слов – так все им реченное приобрело силу оракула». [Евнапий. Жизни философов и софистов / Пер. с греч. Е.В. Дарк, М.Л. Хорькова // Римские историки IV века / Отв. ред. М.А. Тимофеев. – М.: РОССПЭН, 1997. – 384 с. – (Сер.: «Классики античности и средневековья»). – С. 225 – 296.]

Это для нас с вами открылось окошечко в позднюю нехристианскую античность. По упоминаниям некоторых исторических лиц ясно, что сын Сосипатры Антонин жил в эпоху, непосредственно предшествующую эдиктам Феодосия Великого о запрещении языческой религии, о которых мы поговорим чуть позже. Здесь вы видите этот мир с другой, непривычной для нас точки зрения – я специально решил показать вам не христианскую, а противоположную сторону того удивительного мира позднего язычества. Вообще, сейчас в России появилось много очень интересных исследований о позднем римско-греческом язычестве. Например, Анна Михайловна Болгова из Белгородского университета написала работу «Женщины философы ранней Византии и традиции школьного неоплатонизма», в которой много рассказано и о Сосипатре.

Такой же, как Сосипатра, была и Ипатия, которая погибла, как говорят, от рук христианских монахов, и точно такой же образованной, культурной, глубокой и блистательной была христианка IV века Макрина, сестра Григория Нисского, житие которой он написал [Святитель Григорий Нисский. Послание о жизни святой Макрины. Греко-латинский кабинет Ю.А.Шичалина. М. 2002].

Вот таков был тогдашний мир: мудрые мужи посвящали свои сочинения мудрым женщинам. Плутарх, как вы помните, трактат «Об Исиде и Осирисе» обращает к дельфийской жрице Клее. Диоген Лаэртский, автор трактата жизнеописаний философов, который, по всей видимости, работал в первой половине II века по Р.Х., сообщает в третьей книге трактата, что он написан для некой женщины, «истинной любительницы Платона», но не называет её по имени.

Вероятно, Диоген Лаэртский – это псевдоним, потому что города Лаэрта на карте античного мира найти не удаётся, который может означать «рождённый от Зевса-Дия сын Лаэрта», то есть, Одиссей, поскольку его отцом был Лаэрт. И этим его трактатом мы все пользуемся, когда занимаемся историей античной философии. Отсутствие в посвящении самого имени той, кому посвящён трактат, скорее всего, говорит об её очень высоком положении. А учитывая датировку этого источника, можно предполагать, что речь идёт о Фаустине Старшей. По некоторым другим мнениям, этот трактат был написан в 140-150-х годах: у нас есть большие разночтения, связанные с жизнью Диогена Лаэртского.

Фаустина Старшая (100-141), жена императора Антонина Пия, тоже представляет собой интересное само по себе лицо в религиозном мире поздней античности. Она отличалась в одно и то же время и большой мудростью, и, по некоторым свидетельствам, немалым легкомыслием, пользуясь частым отсутствием своего супруга. Надо отметить, что этот трактат Диогена Лаэртского как раз тоже одновременно и очень глубокомысленный, и при этом содержит массу довольно легкомысленных рассказов о философах. Фаустина Старшая умерла в возрасте тридцати шести лет и была по единодушному мнению Сената и народа Рима обожествлена как одна из достойнейших представительниц человеческого рода. Впоследствии, после смерти, был обожествлён и её супруг, и храм, посвящённый им, перестроенный в церковь, сохранился на Капитолии до нынешних дней.

Флавий Филострат своё «Житие Аполлония Тианского», более сказочного колдуна и мага, посвящает Юлии Домне, супруге Септимия Севера. А Юлия Мамея, мать императора Александра Севера, вообще имела прозвание Теосебестатис (θεοσεβεστάτης), то есть, боголюбивая, набожная, и, как сообщает церковный историк Евсевий, она, будучи то ли христианской, то ли нехристианкой, этого мы доподлинно не знаем, приглашает знаменитого христианского учителя и мыслителя Оригена посетить её в Антиохии и побеседовать с ней о христианстве. [Евсевий. Церковная История. 6:21]

7. Усиление религиозных устремлений римлян

Вот какой интерес к религиозному был у римлян. Люди были совершенно неравнодушны к религиозной жизни, и порой женщины, такие, как Сосипатра или Юлия Мамея, оказываются явлениями, быть может, ещё большей религиозной глубины, чем мужчины. Характерно, что, например, Лукан в своих «Фарсалиях», поэме о Гражданских войнах в Риме, это I век по Р.Х., не упоминает богов, а говорит только о Фортуне и Роке. А через двести лет Силий Италик в своей поэме о Сципионе Африканском говорит о богах и превращает в факт предание о том, что отцом Сципиона был Юпитер, а самого его иносказательно называет римским Гераклом.

Плутарх перечисляет множество древних и новых культов в своём трактате «Почему божество медлит с воздаянием» и в приписываемом ему трактате «О суевериях». Понимаете, между христианством и поздним античным нехристианским верованием есть одно тонкое различие: христианство занимается богословием в прямом смысле этого слова. Символ Веры, который формируется как раз в это время, в IV веке, весь был пронизан богословием с учением о Троице, исхождением Святого Духа, соотношением Бога Отца и Бога Сына. Поэтому христианство и раскалывается на гетеродоксию и ортодоксию – иноверие и правоверие. А мудрейшие нехристиане пытались воспроизвести именно обряд, воспроизвести форму поклонения, и это считалось самым важным, поскольку вследствие этого боги и люди вступают в отношения друг с другом. То есть, в христианстве присутствует формирование видения Бога, а в нехристианстве – формирование отношений между божественным и человеческим, то есть теургия. Обратите внимание, что сейчас видение Бога ушло в христианстве на задний план, и о богословии мы говорим, к сожалению, мало. А обряд, как давным-давно в нехристианском Риме, становится главным, и о тонкостях обряда мы можем спорить и ломать копья до бесконечности.

Как я уже говорил, во многом религия даже для людей культурных является в Риме в первую очередь средством решения житейских проблем. Например, знаменитый ритор, Марк Корнелий Фронтон, консул 142-го года и учитель Марка Аврелия, в письмах к нему постоянно жалуется на своё здоровье и просит богов здоровье исправить. Есть неплохое исследование начала ХХ века Дороти Брок «Studies in Fronto and his Age» (Cambridge: Cambridge University Press, 1911), где описывается мир, в котором люди ждут от богов помощи себе во всём. Это же можно заметить и в речах Элия Аристида, но, с другой стороны, в «Метаморфозах» Апулея мы видим совершенно другое – видим очень изысканную пропаганду мистерии Исиды. Вся книга «Золотой осёл» выстроена как разговор о том, что есть истинная религия. Кстати, описание почитания великой матери Кибелы в «Метаморфозах» дано гротескно, это не настоящая религия, это лжерелигия. А вот истинная религия, которая хранит в себе всё – это почитание Исиды под разными именами. Это единственный в своём роде дошедший до нас религиозный памфлет, первоклассный, между прочим.

Огромное распространение в это время получают «откровения» халдейских оракулов, это II-III век после Рождества Христова, книги Гермеса Трисмегиста, «Триждывеликого», греческий Египет под влиянием еврейской гностики. В это же время пишутся тексты, которые обнаружены в 1945 году в Наг-Хаммади. Время захоронения этого собрания – конец IV века. И о времени их захоронения, о конце IV века, мы чуть позже вспомним. Это тоже значимо. В любом случае, этот корпус из Наг-Хаммади говорит о невероятном религиозном брожении, о поиске истины в тогдашнем мире. А теперь мы перейдём к теме религиозных репрессий.

8. Принцип религиозного принуждения в Римском государстве. Религиозные репрессии

Римское государство никогда не относилось равнодушно к тому, чему учат и как молятся его граждане и подвластные ему народы. В республиканский период Рима, философы, маги, предсказатели, адепты тех или иных культов, и даже риторы нередко изгонялись из Города, причём именно как корпорации, а не как отдельные люди, об этом я уже упоминал. Что же могло стать причиной для обвинений? Мы точно знаем, что это могло быть святотатство.

Кстати говоря, Август объявил святотатством адьюльтер, супружескую измену, причём не среди жителей мира и Рима вообще, а именно в своей семье. То есть семья Августа, как и жена Цезаря, должна быть выше всех подозрений, должна быть абсолютно чиста. Как пишет Тацит, «присвоив этому, столь обычному между мужчинами и женщинами проступку грозные наименования святотатства и оскорбления величия, он отступал от снисходительности предков и своих собственных законов». (Тацит. Анналы. 3.24)

И это были не просто слова. Свою дочь, свою внучку и их любовников он карал изгнанием и даже смертью. Антоний, любовник его дочери, покончил собой по велению Августа. Как вы знаете, и Овидий пострадал, видимо, вследствие подобных обвинений, и был выслан на Чёрное море. То, что ещё совсем недавно считалось обычным делом, может быть, и не совсем хорошим, но привычным аспектом отношений между мужчинами и женщинами, стало теперь святотатством и преступлением против величия императора, то есть религиозным преступлением.

Мир религиозного усиливался. Опять же, это не значит, что всяческие прелюбодеяния после этого исчезли: ничего подобного, они не исчезли, а может быть, и ещё больше распространились. Но в Риме постоянно присутствовала идея того, что то, что вчера ещё считалось нехорошим, но естественным, теперь считается религиозно преступным и наказывается самыми строгими наказаниями. А самые строгие наказания – это изгнание, лишение земли, огня и воды, и смертная казнь.

В I веке в Галлии и Британии была запрещена культовая деятельность друидов, кельтских священников, можно сказать, кельтских аналогов брахманов. Август запретил римским гражданам участвовать в этих культах, а Клавдий запретил и сами культы. Причиной этому в первую очередь стала практика человеческих жертвоприношений у друидов. Но Август также не поощрял и пророчества о будущем, и повелел уничтожить около двух тысяч пророческих книг, как об этом пишет Светоний (Suetonius, Augustus 31). А друиды были сильны в предсказании будущего и в магии. Клавдий, как пишет Плиний в своей «Естественной истории», осудил на смерть одного римского офицера, который привёз из Галлии магическое яйцо друидов. Значит, это была не просто какая-то шуточка, ерунда, в которую верят дикие кельты, а это была страшная вещь, религиозно опасная для Рима. Поэтому тот, кто её привёз, и подвергся такому суровому наказанию – так же и прелюбодеяние, блуд наказывались Августом как тяжкие преступления (Плиний, История. 29.54).

Это пример того, как римляне относились к «зловредным суевериям». Иногда говорят, что римская власть могла не поощрять те или иные культы, но редко с ними боролась. Но это не так. Тацит рассказывает о двух скандалах в Риме в 19-м году после Рождества Христова, связанных с культом Исиды и иудаизмом, которые привлекли внимание императора и Сената. Сенат сослал четыре тысячи бывших рабов-вольноотпущенников в Сардинию на борьбу с разбойниками, как пишет Тацит «полагая, что если из-за тяжёлого климата они перемрут, то это не составит большой потери». И изгнал иных, имевших более высокий статус, из Италии, «если они не отрекутся от своих пагубных суеверий до определённого срока» (Тацит. Анналы. 2.85). По большей части это были иудеи, обращённые в рабство после завоевания Палестины Помпеем, а потом получившие свободу и жившие в Риме на правом берегу Тибра.

Как вы видите, их наказали именно за исповедование их религии, и это было ещё до появления христианства. Об этом вспоминает в «Иудейских древностях» и Иосиф Флавий (Иосиф Флавий. Иудейские древности. 18.65–84). Принцип религиозного принуждения был распространён в Риме, решительно поддерживался властью и до появления христианства. Но с христианами были некоторые отличия: христиане отказывались скрываться и не прекращали своей религиозной жизни. Друиды, по крайней мере, после запрета скрывали свои религиозные действия, а вот христиане – не скрывали.

И, что также очень важно, христианство не пыталось замкнуться в своём религиозном мирке, закапсулироваться, как те же друиды или иудеи. Христиане не отрицали ни классическую культуру, ни римское государство. И в этом смысле они бросали вызов Риму, то есть они не были замкнутой коллегией относительно всего остального строя жизни Рима, а претендовали на то, чтобы быть жизнью Рима. И после нескольких веков гонений римская власть, в первую очередь – в лице императора, – принимает решение о поддержке христианства, принимает решение не враждовать с ним, а поддержать его. Как известно, император Константин Великий избирает путь даже не терпимости, а обращения. И христианские епископы, и все христиане ждут, что император должен стать христианином, и Константин перед смертью принимает крещение.

Вскоре после этого начинаются гонения на нехристианские религиозные обряды, - Рим не терпит равнодушия к вере. Та свобода совести, которая сейчас является нормой, как одно из прав человека, была непонятна в Риме, потому что божественная реальность для Рима влияет не только на каждого отдельно взятого человека, она влияет на Империю, на город Рим, на самого императора, на его Викторию, на его Фортуну. И для Рима совершенно не всё равно, что именно будет на него влиять – обряд христианский или же обряд, скажем, капитолийской религии. Поэтому в Риме могло быть или одно, или другое.

И пока была принята Капитолийская религия, то совершались гонения на христиан, которые, если угодно, являлись политическими экстремистами, хотя и были при этом тихими, спокойными верующими людьми. Они рассматривались как политические экстремисты потому, что подрывали стабильность отношений богов и людей в Империи. А когда император изменил позицию и увидел крест в небе - «сим победиши», тогда наоборот, языческая традиция стала враждебной, и теперь уже она подлежала искоренению.

Уже в 341-м году принимается первый запрет на нехристианские жертвоприношения (Codex Theodosianus 16.10.2). Через несколько лет уточняется, что открытие закрытых языческих храмов и принесение в них публичных жертв карается смертью (Codex Theodosianus 16.10.4). Но всё же при этом до 379-го года император оставался Великим Понтификом, продолжал носить римский высший жреческий титул. Мост между небом и землёй строился по старой римской традиции, и в середине IV века Рим ещё воспринимается как языческий город. Аммиан Марцеллин так описал визит императора Констанция II в Рим в 357 году:

«Вступив в Рим, обитель мирового владычества и всех доблестей, и дойдя до ростр, он был поражен обилием дивных памятников, свидетелей древнего могущества, красовавшихся на форуме, повсюду, куда бы ни направлялся его взор. В курии он обратился с речью к знати, к народу – с трибунала; затем отправился во дворец, провожаемый восторженными криками, и получил то наслаждение, которое ожидал. Часто веселил его, когда он давал конные игры, острый язык римской толпы, не впадавшей в дерзкий тон, но и не терявшей в то же время прирожденного ей чувства свободы, и сам он соблюдал в отношениях с народом должную меру внимания. Так, он не определял лично исхода состязания по собственному усмотрению, как то делал в остальных городах империи, но, согласно обычаю, предоставлял это игре случая. Осматривая части города, расположенные на семи холмах по склонам и на равнине, а также предместья, он находил, что все, что он видел впервые, затмевает все остальное: храм Юпитера Тарпейского, представлявшийся ему настолько выше всего другого, насколько божественное выше земного; здания общественных бань, обширные как целые провинции; громада амфитеатра, сложенная из тибуртинского камня и такой высоты, что ее едва достает человеческий взор; Пантеон, круглое громадное здание, заканчивающееся вверху сводом; высокие столбы с внутренней лестницей, на которых воздвигнуты статуи консулов и прежних императоров; храм города Рима, Форум Мира, театр Помпея, Одеон, Стадий и другие красоты Вечного города. Но когда он пришел на Форум Траяна, сооружение единственное в целом мире, достойное, по-моему, удивления богов, он остолбенел от изумления, обводя взором гигантские строения, которые невозможно описать словами и которые никогда не удастся смертным создать во второй раз. Оставив всякую надежду соорудить что-либо подобное, он сказал, что хочет и может воспроизвести только помещенного в середине атрия Траянова коня, на котором красовалась фигура императора. Стоявший рядом с ним царевич Ормизда, о бегстве которого из Персии я раньше упоминал, сказал на это со свойственным его народу остроумием: «Сначала прикажи, император, построить такую конюшню, если можно; конь, которого ты собираешься соорудить, должен так же широко шагать, как и тот, который перед нами». Этот самый Ормизда на вопрос, как он находит Рим, отвечал, что ему понравилось здесь только то, что, как он узнал, и здесь умирают люди. Осмотрев многое с величайшим изумлением, император жаловался на бессилие и злую молву, которая, вообще все преувеличивая, при описании чудес Рима оказывается слабой. Долго обсуждал он вопрос, что бы ему соорудить, и решил умножить красоты города обелиском в Большом Цирке» [Марцеллин. Деяния (История). Книга 16.10: 13-17].

Это середина IV века, и христианство уже вовсю утверждается, но в этом описании Аммиана Марцеллина о посещении христианским императором Констанцием Рима будто бы этого христианства и в помине нет, будто бы есть только древняя традиция с храмом Юпитера Тарпейского, со стадионами для игр. То есть эти памятники не были мёртвыми, как закрытые монастыри в Советском Союзе, они были полны жизни в середине IV века: их ремонтировали, в них молились. Никакого синкретизма с христианством и иудейством в римской религии IV века не наблюдалось; там было хранение древней традиции с включением в неё только, как мы сейчас увидим, некоторых элементов из других восточных традиций, переднеазиатских или египетских. Календарь от 354-го года, который до нас дошёл, свидетельствует, что игры в честь императора и почитание богов в этом году осуществлялись в Риме, как всегда, хотя это было уже после Константина, это был христианский Рим и христианское государство.

9. Римская языческая оппозиция

А теперь мы с вами вернёмся к Веттию Агорию Претекстату – префекту Рима в 367-м году, Преторианскому префекту Италии в 382-м году при императоре Валентиниане II, в течение сорока лет женатому на Аконии Фабии Паулине, которая была покровительницей храма весталок. Претекстат занимал несколько религиозных должностей. Опять же, я отмечу, что это уже последняя треть IV века. Он был понтификом Весты и Сола, авгуром, тавроболием, жрецом Либера и иерофантом Элевсинских мистерий. Кроме того, Претекстат имел политические и административные посты – квестора, корректора Тусции и Умбрии, проконсула Ахайи, префекта Рима, претерианского префекта Италии. И был избран консулом на 365 год, но из-за смерти не успел вступить в должность.

Он был дружен с Аврелием Симмахом, как вы помните, одним из последних нехристианских аристократов Рима, и был совершенно доброжелателен к христианам. Но сам почитал Весту и других богов традиционной религии. Переводил Платона и Аристотеля. И именно он, как я уже рассказывал, будучи проконсулом Ахайи, выступил против эдикта Валентиниана I, запрещавшего ночные мистерии. Это эдикт 364 года из корпуса Феодосия (Codex Theodosianus 9.16.7). Валентиниан отменил этот свой эдикт после заступничества Претекстата, о чём сообщает византийский историк Зосим (Zos. IV.3.3). Аммиан Марцеллин сообщает следующее: «Он [Претекстат] случайно оказался по личным делам в Константинополе, и Юлиан (Юлиан Отступник) по собственному убеждению назначил его правителем Ахайи с проконсульской властью» [Марцеллин. Деяния (История). Книга. XXII.7.6].

Заступивший на место Юлиана Валентиниан не изменил своего отношения к Претекстату, хотя сам он был христианином, а Протекстат христианином не был ни в малой степени. В 367 году, будучи городским префектом, он занялся восстановлением так называемого Porticus Deorum Consentium на Римском Форуме, это последний значительный памятник в Риме, посвящённый римскому культу. Претекстат сам совершал богослужения, в том числе и Великой Матери - Magna Mater, на алтаре которой есть его имя. Он со старшей весталкой совершил, наверное, последнее в истории Рима восхождение на Капитолий, так как император уже был христианином и поэтому не мог его совершить. В 384 году Претекстат добился от тринадцатилетнего Валентиниана II эдикта, объявляющего преступлением разрушение языческих храмов и предоставившего право расследовать эти преступления префекту Рима, которым в то время как раз и был Симмах. После смерти Претекстата в конце 384 года под давлением, христианского архиепископа Амвросия Медиоланского, Симмах вынужден был подать в отставку (Corpus Inscriptionum Latinarum, Berlin, 1863, vol. 6,no. 1778, 387 CE; Hermann Dessau, Inscriptione Latinae Selectae 1259, надгробный монумент).

Современный русский историк, Михаил Александрович Едешкин, в статье «Веттий Агорий Претекстат и языческая оппозиция в римском Сенате» тоже рассказывает об этом удивительном человеке.

В IV веке в поклонении Великой Матери особое внимание начинают уделять тавроболии, введённому со времён Антонинов обычаю жертвоприношения быков и омовения их кровью, в связи с культом Митры и Кибелы. Надписи с Ватиканского холма говорят, что омывшиеся в крови жертвенных быков «возрождались в вечности». Надо отметить, что возрождение в вечности, опять-таки, совершенно новая задача, подобная восхождению до третьего неба, которую ранее традиционная римская религия вовсе не ставила.

При Флавии Клавдии Юлиане, то есть при Юлиане Отступнике (361-363 гг.), в тавроболиях участвовали высшие сановники Рима. Тавроболии совершались как минимум до 390 года. Только Грациан убирает алтарь Победы из Сената и отказывается от титула Великого Понтифика. К этому времени относится и знаменитый диспут Симмаха с епископом Амвросием о веротерпимости.

В 391-м году Феодосий запрещает даже частные языческие культы. В том же году в Египте происходит восстание против запрета традиционной религии, и в ответ Феодосий разрушает Серапеум в Александрии.

10. Последняя языческая реакция. Конец язычества в Риме

Мы обычно слышим рассказы об этих событиях с другой стороны, со стороны христианской, но тогда происходили именно гонения на нехристиан. Эти указы, эти действия отозвались по всей Империи. И, видимо, как раз к последствиям этих репрессий относится укрывание рукописей в Наг-Хаммади: их закапывают тогда, когда разрушается Серапеум. Как вы помните, сын Сосипатры Антонин предсказал, что на месте Серапеума воцарится тьма – и вот, она воцаряется для нехристиан после 391-го года.

В 392-394 годах происходит короткая реакция традиционной Римской религии: франкский полководец Арбогаз убивает, судя по всему, двадцатилетнего Валентиана II и провозглашает императором государственного секретаря (magister scrinorum) римлянина Флавия Евгения – не римлянин не может быть императором. И хотя Флавий Евгений, провозглашенный императором, являлся номинальным христианином, при нём вновь были разрешены языческие священнодействия. Он назначает убежденных язычников, отца и сына Флавианов, префектами Италии и Рима. На востоке Империи в это время гаруспиции и ауспиции караются смертью как колдовство, а в Риме они совершаются высшими сановниками. Но вскоре, 6 сентября 394 года, в битве на реке Фригид в нынешней Словении войска Феодосия Великого разбили Евгения, и сам он был немедленно обезглавлен. Императором Западной Империи становится Гонорий, сын Феодосия, под защитой полководца Стилихона.

Архиепископ Амвросий Медиоланский писал укорительные письма Евгению, что он отступает от христианской веры:

«Я связан моим словом и перед Богом и перед людьми, и я понял, что мне нельзя поступить иначе, и не подобает иного, как с покорностью удалиться, чтобы позаботиться о себе, потому что о тебе я не смог. Я долго подавлял и скрывал печаль, считал, что не следует никому ничего говорить. Но сейчас мне нельзя скрывать, и я не волен молчать. И в самом начале твоего правления я не ответил на твое письмо, потому что предвидел, что так случится. Когда ты потребовал ответного письма, я не написал его, но сказал: по моему мнению, язычники от него этого добьются.

Когда представился случай для исполнения моего долга, я и писал, и просил за тех, кто тревожился за свою судьбу, чтобы показать, что в делах Божьих мне присущ праведный страх и что я не ставлю лесть выше собственной души». [57-е письмо].

В таких изысканных выражениях Амвросий писал императору, давая ему понять, что он не признаёт его языческой реставрации. При Евгении, были отреставрированы в последний раз многие древние храмы. А статуя Минервы ремонтировалась префектом города Рима даже в 470-х годах. До конца IV века римские сенаторы оставались членами четырёх жреческих коллегий Рима, кроме того, среди них появляются священники Гекаты, Митры и Исиды, что раньше было несвойственно сенаторам. Но теперь таким покровительством они также противодействовали христианству. Перед лицом императоров, покровительствовавших христианству, сенаторы оказывали покровительство традиционным религиям.

Но Феодосий и его последователи продолжали свой напор. В 396-м году языческие священники были лишены всех привилегий (Codex Theodosianus 16.10.4), а в 399-м году Феодосий повелел разрушать языческие храмы в сельской местности (Codex Theodosianus 16.10.16), хотя местные праздники языческого характера были дозволены в том же году (Codex Theodosianus 16.10.17). В 390-е годы были назначены последние сенаторы языческой священной коллегии. Последняя посвятительная надпись в храме Великой Матери на холме Ватикана датируется 390-м годом, а в святилище Митры – 391-м годом. Христиане начинают разрушать святилище Митры и храм Арвальских братьев. Последняя языческая реакция очень хорошо описана Парфёновой в статье «Язычники в осаждённом Риме», которая вышла в 2006-м году в Саратове в сборнике «Античный мир и археология». Вот что пишет Парфёнова:

«Когда Аларих осадил Рим в конце 408 г., префектом города был номинальный христианин Никомах Флавиан-младший. Воспользовавшись всеобщей паникой Сенат выдвинул обвинение в государственной измене и в сговоре с варварами против вдовы Стилихона Серены…» [Н.В. Парфенова. Язычники в осажденном Риме // «Античный мир и археология». Вып. 12. Саратов, 2006. С. 253—261].

Серена, в крещении Мария, была племянницей Феодосия, и стала женой Стилихона, полководца при Гонории. Таким образом, через Серену Стилихон породнился с императорским родом. Но ко времени осады Рима он уже был казнён. А его вдове Сенат выдвинул обвинение, полагая, что она, желая отомстить за убийство мужа, с этой целью призвала готов в Рим.

«… Сенат приговорил Серену к смерти, видя в ней виновницу обрушившихся на Рим бедствий (Zos. V. 38. 1—5; Olymp. Fr. 6). Римляне надеялись, что после казни предательницы варвары снимут осаду, поскольку не будет человека, способного сдать им город. Это подозрение в измене в действительности было беспочвенным, однако, по мнению язычников, Серена была справедливо наказана за свое непочтительное отношение к богам. Зосим рассказывает историю о том, как в своё время она, посетив храм Великой Матери в Риме, сняла со статуи украшения и надела их на свою шею (V. 38. 2—5). Пожилая весталка строго выбранила ее за оскорбление языческой святыни. Серена не только ответила очень грубо, но и приказала своим сопровождающим прогнать ее прочь. Покидая храм, старая женщина прокляла обидчицу, ее мужа и детей, призвав богов обрушить на них заслуженную кару. Впоследствии, по словам Зосима, Серену якобы часто, как во сне, так и наяву, посещал призрак, предсказывая скорую смерть. Теперь вдова Стилихона, по мнению язычников, наконец-то получила по заслугам, и та самая шея, которую она когда-то, совершив кощунство, украсила ожерельем богини, оказалась в петле палача. Проклятие весталки наконец-то сбылось».

Находясь в отчаянном положении, новый префект Рима Габиний Барбар Помпеян, вступивший в должность в декабре 408 г., попытался спасти город с помощью публичного совершения жертвоприношений. [с.255] На это предприятие его вдохновили этруски из города Нарнии, обещавшие ему помощь в проведении церемоний, необходимых, чтобы вызвать гром и молнии, которые отпугнут визиготов. Они утверждали, что таким образом спасли свой собственный город, который Алариху действительно не удалось взять из-за сильной грозы.

Не желая вступать в конфликт с официальной религией и помня о том, что для проведения любого мероприятия религиозного характера требовалось получить разрешение епископа, Помпеян решил посоветоваться с епископом Рима Иннокентием, который в столь критической обстановке предпочел спасение города личным религиозным убеждениям и дал неофициальное разрешение на тайное проведение необходимых церемоний (Zos. V. 41. 2).

Поначалу префект пытался самостоятельно совершить некие обряды, согласно книгам древних жрецов. Однако этруски заявили, что для достижения желаемой цели церемонии должны быть проведены публично. Требовалось даже, чтобы при этом Cенат, следуя традиции, поднялся на Капитолий, отправился в другие храмы и на площади Города, принося жертвы богам. Языческие сенаторы, как утверждает Созомен (IX. 6), поддерживали инициативу префекта, но они были в меньшинстве, а сенаторы христиане отказались участвовать в жертвоприношениях. Церемонии не состоялись по [с.256] причине, о которой источники умалчивают» [цит по: Н.В. Парфенова. Язычники в осажденном Риме // «Античный мир и археология». Вып. 12. Саратов, 2006. С. 253—261].

Несмотря на то, что затея Помпеяна не удалась, в данном случае важен сам факт попытки официального восстановления древних языческих обрядов одним из высших должностных лиц Западной империи – префектом города, да ещё с согласия Папы. И всё это происходит в уже христианской империи, где даже частные жертвоприношения были запрещены ещё законом от 8 ноября 392 года. Парфёнова пишет, что «Если христианский епископ, папа, дал разрешение на проведение языческих церемоний (пусть даже тайно), следовательно, он допускал существование древних богов и их способность вмешаться в ход событий и спасти Рим от варваров».

Возможно, это объяснение несколько наивно, и Папа дал это разрешение просто из политических соображений, чтобы не раскалывать город, окружённый варварами. Тем не менее, это характерная особенность эпохи. Опять перед нами открылось окошечко в древний Рим умирающего, но совсем не ослабевшего язычества. В момент действительно великого напряжения, в крайний момент, именно традиционные формы жертвоприношений, традиционные формы священнодействий, совершённые высшими магистратами города, могли, по убеждению многих римлян, в том числе и префекта, спасти город. Между тем, шёл 408-й год, V век после Рождества Христова.

Известно, что Луперкалии праздновались в Риме вплоть до конца V века; римский епископ Геласий запрещает христианам в них участвовать в 496-м году, и тогда же, в эти же дни, учреждается празднование святому Валентину. Наконец, в 529-м году, то есть уже в VI веке, император Юстиниан закрывает Афинскую платоническую академию и изгоняет академиков, в том числе и великого Прокла, в Персию. Этот год может считаться годом конца римской религии. Как вы видите, она до последнего времени была живой и объединяла вокруг себя выдающихся и зачастую высококультурных людей, и умерла, будучи запрещённой, а не будучи внутренне исчерпанной.