Масштабы катастрофы

80 лет назад в Советском Союзе умерли миллионы людей. В мирное время наших соотечественников погибло больше, чем в сумме ленинградских блокадников (примерно 1 млн.) и советских военнопленных (примерно 3,3 млн.) в тяжелые годы войны с жестоким внешним врагом. В 1932–1933 годах сверхнормативная смертность населения оказалась даже выше, чем на оккупированных территориях СССР (примерно 4,05 млн.) в 1941–1944 годах.

Статистику трагедии можно установить на основании сведений, опубликованных в 1993 году группой специалистов-демографов РАН во главе с Евгением Андреевым. С 1927 по 1932 год население СССР устойчиво увеличивалось и выросло со 148 млн. 656 тыс. до 162 млн. 902 тыс. человек. В 1930–1932 годах прирост еще все-таки покрывал избыточную смертность периода коллективизации, хотя от голода на этапах депортаций и в спецпоселках уже вымирали раскулаченные, а в 1932 году случаи голодной смерти фиксировались и в отдельных сельских районах. Но в 1933 году в демографической ситуации наступил полный провал. Численность населения СССР упала с отметки в 162 млн. 902 тыс. человек (на 1 января 1933) до 156 млн. 797 тыс. (на 1 января 1934)ⁱ. Число жертв Голодомора оценивается примерно в 6–6,5 млн. человек. Из них около 4 млн. погибли на Украинеⁱⁱ.

Голодные моры в крестьянской стране случались и раньше, но им предшествовали природные катаклизмы. Голод 1891–1892 годов унес жизни 375 тыс. человек, в том числе около 100 тыс. умерли в результате сопутствовавших эпидемических заболеваний. Эту драму в конце XIX века народники назвали «Царь-голодом». Но какими же словами тогда можно назвать голод 1921–1922 годов, когда погибли 4,5 млн. человек?ⁱⁱⁱ.. При этом голод начала 1920-х годов был следствием не только засухи, но и политики большевиков по отношению к крестьянству в эпоху «военного коммунизма». Идеологические установки определяли практические мероприятия ленинской партии. Это только гораздо позднее их стали объяснять безвыходностью экономического положения и «объективными» трудностями снабжения, которые сами большевики и создали.

Умирали колхозники от голода и во второй половине 1930-х годов. Так, например, после осенне-зимних хлебозаготовок и расчетов с государством весной 1937 года в Ярославской области и Мордовской АССР вспыхнула эпидемия сыпного тифа, а в ряде местных колхозов с красноречивыми названиями («Красная Заря», «Мечты Ленина», «Путь к сознанию» и др.) началась голодная смертность^iv. Однако демографическая катастрофа, разразившаяся в 1933 году на Украине, в Казакской АССР, на Дону, Кубани, в Поволжье и некоторых других областях РСФСР, потрясает своими беспрецедентными масштабами. Деревню постигло настоящее социальное бедствие.


Власть «нового класса»

Сегодня наиболее популярны две точки зрения на причины и последствия трагедии 1933 года.

Первая. Массовый мор не имел искусственного происхождения, а стал результатом совокупности отрицательных факторов: неблагоприятных климатических условий, слабой урожайности и объективных проблем в связи с форсированной индустриализацией в годы первой пятилетки.

Вторая. Массовый мор был репрессивной акцией русских коммунистов против свободолюбивых украинцев.

Оба тезиса ошибочны.

Объективных причин для Голодомора не существовало: если в 1931 году с одного засеянного га в СССР собрали 650 кг хлеба, то в 1932 году — 673 кг. В 1931 году на человека приходилось 425 кг собранного хлеба, а в 1932 — 415 кг^v. Некоторое снижение обусловил еще сохранявшийся прирост населения. Климатические показатели не предвещали засухи даже в Поволжье. 11 января 1933 года в своем докладе Иосиф Сталин подтвердил: «Валовый сбор хлебов в 1932 году был больше, чем в 1931 году <…> В 1932 году хлеба у нас было в стране больше, чем в 1931 году»^vi. Крестьянская трагедия начала 1930-х годов не имела и национальной окраски: на Украине погибали от голода не только украинцы, и голод поразил не только территорию УССР.

Главная причина Голодомора заключалась в конкретных политических решениях власти и их практическом выполнении низовым аппаратом.

Победа, которую одержала Российская Коммунистическая партия в ожесточенной борьбе с Белыми армиями и разрозненными силами крестьянского сопротивления, обеспечила незыблемость однопартийной модели нового государственного устройства, сложившегося в РСФСР в 1918–1919 годах. Еще в 1923 году на XII съезде РКП(б) Сталин обосновал свою доктрину о руководящей роли аппарата в жизни партии и советского государства.

Численность номенклатурных работников — «нового класса» — постоянно росла и к концу 1920-х годов составляла десятки тысяч человек. Это была привилегированная социальная группа, четко осознававшая свои исключительные интересы. «Революция, которая проводилась во имя уничтожения классов, — резюмировал югославский диссидент Милован Джилас, — привела к неограниченной власти одного, нового класса. Все остальное — маскировка и иллюзия»^vii. Важнейшая задача номенклатуры заключалась в том, чтобы любой ценой сохранить политическую власть в завоеванной стране.

Вопрос о власти превратился в вопрос о сохранении жизни для десятков тысяч ответственных коммунистов, включая Сталина и Молотова. Им грозила бессудная расправа и неизбежная смерть в случае крушения однопартийного государства и победы контрреволюционных сил. «Наше положение, особенно когда уже Ленина не было, стало очень опасным»^viii, — признавал пенсионер Молотов в 1972 году. Тем более что за рубежом удобного случая для возвращения на родину и нового «весеннего похода» ждала Русская армия в изгнании.

«Снявши голову, по волосам не плачут»

Первоусловием для удержания власти был жесткий контроль номенклатуры ВКП(б) над своей коллективной собственностью, которую большевики лукаво называли общенародной. В первую очередь, речь шла о многомиллиардной по стоимости земле, объявленной «единым государственным фондом» еще в феврале 1919 года. Поэтому трудолюбивые и самостоятельные хлеборобы, полагавшие, что земля принадлежит тем, кто её обрабатывает, представляли для большевиков постоянную угрозу. В мае 1928 года Сталин откровенно заявил: «Крестьянство является таким классом, который выделяет из своей среды, порождает и питает капиталистов, кулаков и вообще разного рода эксплуататоров»^ix. И действительно — хлебозаготовительные кризисы 1927/28 годов показали, что корпоративные интересы «нового класса» несовместимы с интересами крестьян, не желавшими отдавать за бесценок результаты своего тяжелого труда.

Зимой 1929 года в советские города вернулись реалии «военного коммунизма» — карточная система и нормированное распределение. Новые проблемы в отношениях между деревней и городом, властью и крестьянством возникли в результате жестких ограничений хозяйственной свободы и финансовой деятельности, установленных большевиками при введении нэпа. Рост крестьянского благосостояния в середине 1920-х годов привел к увеличению спроса и потребления в деревне. Началось и финансовое накопление. Логика развития и интересы потребителя требовали расширения производства и торговли, размещения заработанного капитала в банковской сфере, его участия в торгово-посреднических операциях и выхода на внешний рынок, привлечения в широкую предпринимательскую деятельность, включая инвестиции в промышленное производство. Полная либерализация экономики предполагала отмену монополии внешней торговли и легализацию частных кредитно-финансовых учреждений. Однако такой курс вел к созданию в СССР сильного класса собственников, а затем — к свободе печати, собраний, союзов со всеми вытекающими для сталинцев последствиями.

На рубеже 1920/30-х годов партия могла сохранить власть только в условиях «второго крепостного права (большевиков)». Наиболее независимая и хозяйственная часть крестьян подлежала ликвидации, а их собственность —конфискации^x. Большинство хлеборобов ждала судьба бесправных сельскохозяйственных рабочих прикрепленных к государственным предприятиям по обработке земли. Теперь контроль устанавливался не только над имуществом, но и над крестьянским трудом. Произведенное продовольствие номенклатура распределяла по своему усмотрению.

Принудительный труд не был рентабельным и эффективным, вел к огромным потерям и в исторической перспективе — к неизбежной деградации и маргинализации сельских производителей. Но зато колхозная система на долгие десятилетия гарантировала политическое господство ВКП(б). 27 декабря 1929 года Сталин, выступая на конференции аграрников-марксистов, объявил о начале ликвидации «кулачества»: «Вопрос стоит так: либо один путь, либо другой, либо назад — к капитализму, либо вперед — к социализму. Никакого третьего пути нет <…> Смешно и несерьезно распространяться теперь о раскулачивании. Снявши голову, по волосам не плачут»^xi.


Классовая борьба

Однако крестьяне не стремились к коллективной обработке земли. В 1928 году в СССР насчитывались 24,9 млн. крестьянских дворов, из которых 24,5 млн. вели единоличное хозяйство и лишь 416 тыс. (1,7 %) были коллективизированы^xii. К 1 октября 1928 года существовало 36 520 колхозов (всех видов) с посевом в 1,8 млн. га земли, с общим населением в 2,34 млн. человек и производством около 8 млн. центнеров зерна. По сведениям экономиста Сергея Маслова, хозяйства, которые большевики называли «кулацкими», составляли почти 5 % от всех крестьянских хозяйств, с общим населением в 5,6 млн. человек (по другой версии — 6,8 млн.). Они засевали 15 млн. га земли, производили ежегодно почти 120 млн. центнеров зерна и владели имуществом более чем на миллиард рублей^xiii.

Насильственная коллективизация, начавшаяся зимой 1930 года, встретила ожесточенное сопротивление. По данным ОГПУ в 1930 году в СССР состоялись 13 453 массовых крестьянских выступления (в том числе 176 повстанческих) и 55 вооруженных восстаний. В них участвовали почти 2,5 млн. человек. Чекисты зарегистрировали за год 13 794 низовых теракта и 5156 случаев распространения контрреволюционных листовок. Жертвами одиночных терактов и покушений стали более 10 тыс. партийных, советских и колхозных активистов^xiv. В 1930 году по официальным данным сотрудники ОГПУ арестовали 331 544 человека (в том числе 266 679 — за «контрреволюционные преступления»), из них были осуждены — 208 069 (в том числе к расстрелу — 20 201)^xv. Для сравнения: в Российской империи за 87 лет (1826–1913) по всем делам, включая уголовные преступления, а также дела военно-полевых и военно-окружных судов (1905–1913), были вынесены 8268 смертных приговоров^xvi.

Но, несмотря на репрессии, всплеск стихийного сопротивления встревожил Кремль. Сталину пришлось уступить, колхозы объявили «добровольными». В 1931–1932 годах коллективизация проводилась при помощи комбинированных методов: репрессии сочетались с агитацией и усилением налогообложения единоличников. В итоге доля коллективизированных хозяйств выросла с 21 % (на сентябрь 1930) до 62 % (1932) при общем сокращении числа крестьянских дворов. Их население «самораскулачивалось» и бежало в города.

Однако в 1932 году начался новый кризис колхозной системы. Чекисты докладывали: тысячи колхозов распадались, за II квартал в нескольких регионах 60 тыс. хозяйств покинули колхозы. Если в I квартале состоялись 576 массовых антиколхозных выступлений, то в II — 949, теракты против низового совпартактива исчислялись сотнями^xvii. Требования повстанцев варьировались в широком диапазоне от свободных выборов в Советы до восстановления монархии и столыпинского землепользования. Сталин в публичных выступлениях подчеркивал: «Восстановление кулачества должно повести к созданию кулацкой власти и к ликвидации советской власти, — стало быть, оно должно повести к образованию буржуазного правительства»^xviii. Началось брожение в армии. Положение партии по-прежнему выглядело непрочным.


«Зашибем!»

Крестьян требовалось поставить в такие условия, чтобы они и думать забыли о сопротивлении колхозам и смирились со своей судьбой. Трудно сказать, когда Сталину пришла в голову мысль о том, что активно сопротивляющиеся коммунистам регионы можно обескровить. Голод и раньше применялся большевиками в качестве инструмента репрессий. Например, продовольственные карточки не получали «лишенцы»^xix. Вероятно, определенную пищу для размышлений в этом направлении дали спецсообщения ОГПУ о массовой смертности среди спецпереселенцев в результате мизерной выдачи хлеба или просто прекращения довольствия, как это имело место после Чаинского восстания 1931 года.

В итоге урожай 1932 года попал под пресс тотальных хлебозаготовок, зачастую осуществлявшихся варварскими методами. Большую роль в их организации сыграли чрезвычайные комиссии Политбюро во главе с Вячеславом Молотовым (УССР), Лазарем Кагановичем (Кубань) и Павлом Постышевым (Нижне-Волжский край). В 1972 году Молотов объяснял жестокость своих действий так: «Нет, тут уж руки не должны, поджилки не должны дрожать, а у кого задрожат — берегись! Зашибем!»^xx

Хлебозаготовки 1932 года превысили хлебозаготовки 1930 года более чем на 30 %. В 1930 году партийно-советские органы забрали более 30 % валового сбора зерновых, в 1931 — около 40 %, в 1932 норму увеличили до 45 %, несмотря на то, что урожай 1932 года был намного меньше урожая 1930 года. Из колхозов и единоличных хозяйств хлеб выгребали «под метёлку». Активисты ломали «кулацкий саботаж» в прямом смысле слова.

Каганович депортировал кубанцев целыми станицами (Медведовская, Полтавская, Урупская). На Дону в Вешенском районе уполномоченные и ответственные коммунисты Белов, Овчинников, Пашинский, Плоткин, Шарапов, Аникеев и другие товарищи подвергали хлеборобов средневековым пыткам, добиваясь непомерных хлебосдач. Колхозников ставили и сажали на раскаленную плиту, ломали им пальцы рук, подвешивали к потолку, выселяли с семьями и детьми на двадцатиградусный мороз, закапывали в ямы, на людях зажигали одежду, топили их в проруби, заставляли пить воду, смешанную с керосином, инсценировали расстрел и т. п.^xxi 593 тонны хлеба Вешенский район сдал, хотя весь районный урожай 1932 года составил всего…около 570 тонн! Преступников постигла заслуженная «кара». Москва поставила крайкому на вид. Овчинников лишился должности секретаря горкома и получил строгий выговор, с запретом год работать в деревне. Плоткин и Пашинский тоже схлопотали по «строгачу». О партвзысканиях в отношении остальных нам неизвестно.

Широко практиковались занесения станиц, сел и целых районов, задерживавших выполнение плана по хлебосдачам, на «чёрную доску». Это означало полное прекращение всякой магазинной торговли с вывозом из села наличных товаров, запрет колхозной и частной торговли, прекращение кредитования и досрочные взыскания с хозяйств по всем обязательствам, чистки и аресты «саботажников» как среди жителей, так и в аппарате управления. Каганович занес на Кубани на «чёрную доску» 15 станиц. Молотов начал с шести крупных сел. После приезда Постышева на Нижней Волге «чёрнодосочниками» оказались 19 сельсоветов в 7 районах и несколько колхозов, а в Казахстане Филипп Голощёкин, один из организаторов расстрела Царской семьи, подписал постановление о занесении на «чёрную доску»… 31 района.


«Вместе со старшей сестрой камнем убили младшую 3-летнюю сестру»

У крестьян удалось изъять лишь 14,8 млн. тонн хлеба (82 % от плана). В итоге потребление хлеба в сельском хозяйстве упало с 31,2 млн. тонн (на 1928) до катастрофической отметки в 18,4 млн. тонн (на 1932/33)^xxii. Зимой 1933 года на Дону, Кубани, Украине, в Поволжье, Казакской АССР и в некоторых других регионах СССР начался повальный мор. Без войн и стихийных бедствий в стране голодали 25–30 млн. человек^xxiii. 22 января 1933 года Сталин подписал директиву ЦК, запрещавшую выезд населения из районов, пораженных голодом. По его заявлению, стихийную крестьянскую миграцию организовали эсеры и польские агенты для ведения антиколхозной и антисоветской агитации в других районах СССР. Мигрантов следовало немедленно возвращать к постоянному местожительству^xxiv. Умирать селянам следовало дома. За полтора последующих месяца органы ОГПУ задержали 219,5 тыс. человек. Из них 186,6 тыс. были возвращены домой, остальные осуждены^xxv.

Смерть от голода носила не только медленный, но и мучительный характер. Пик голодомора пришелся на весну 1933 года. Люди ели падаль и суррогаты, лягушек, сусликов, собак и кошек. В сводках партийных инстанций и органов ОГПУ отмечались бесчисленные драмы и случаи людоедства, в том числе и внутрисемейного, когда матери съедали своих детей или убивали младших, чтобы прокормить старших, а братья — сестер^xxvi. Документы рисуют страшную картину:

«В селе Рудое единоличница Я. бросила троих детей и выехала из села. 9-летний её мальчик вместе со старшей сестрой камнем убили младшую 3-летнюю сестру, после чего отрезали голову и употребляли в пищу в сыром виде мясо трупа. В селе Лобочёво на кладбище в снегу обнаружены трупы 3 детей».

«Станица Воздвиженская. Единоличница Щеглова, имея двух детей, питалась мясом собак. Обследованием квартиры найдены две собачьи головы, приготовленные для изготовления холодца.

Станица Должанская. На допросе Герасименко заявила, что на протяжении месяца она питалась различными отбросами, не имея даже овощей, и что употребление в пищу человеческого трупа было вызвано голодом.

Станица Ново-Щербиновская. В 3-й бригаде жена осужденного Сергиенко таскает с кладбища трупы детей и употребляет в пищу. Обыском квартиры и допросом детей Сергиенко установлено, что с кладбища взято несколько трупов для питания. На квартире обнаружен труп девочки с отрезанными ногами и найдено варёное мясо.

Станица Ново-Пашковская. 26 февраля член сельсовета Архипенко А. увидела Реву Надежду, выходящую из погреба со следами крови на платье…Проверкой факта установлено, что Рева Надежда вырезала у трупа сына Михаила мясо с бёдер обоих ног. На вопрос, зачем это сделала, Рева ответила: "Это не ваше дело, я резала мясо со своего ребенка, но его ещё не ела"».

Представителям низового актива предоставлялось право «решать на местах» вопрос о людоедах. Зачастую их арестовывали без каких-либо санкций, и расстреливали за границей сельских населенных пунктов в балках, оврагах и низинах. Одновременно фантастически выросла смертность в местах лишения свободы. В 1933 году в СССР умер каждый шестой заключенный в масштабах огромной страны — более 70 тыс. человек или 120–150 человек на 1000 заключенных. В 1885–1915 годах в «отсталой» царской России еще до открытия пенициллина в зависимости от кризисов и распространения эпидемий, максимальная смертность на 1000 узников составляла 59 человек (холерный 1892), а минимальная 14,9 (1906). В тюрьмах французского колониального Вьетнама в 1933 году умерли 1174 человека (80 на 1000). Смертность в ГУЛАГе в 1933 году вполне сопоставима со смертностью в Бухенвальде 1941–1945 годов, причем отдельные советские лагеря показали даже еще более высокую смертность^xxvii.

В то же время Сталин, выступая 19 февраля 1933 года на I всесоюзном съезде колхозников-ударников, подтвердил намерение партии «сделать всех колхозников зажиточными». Он так оценил итоги коллективизации: «Мы добились того, что миллионные массы бедняков, жившие раньше впроголодь, стали теперь в колхозах середняками, стали людьми обеспеченными». По утверждению Сталина, большевики «не менее 20 миллионов крестьянского населения, не менее 20 миллионов бедняков — спасли от нищеты и разорения, спасли от кулацкой кабалы и превратили, благодаря колхозам, в обеспеченных людей»^xxviii. Так началось раскрестьянивание огромной страны, растянувшееся на десятилетия, и разрушившее в итоге продовольственную безопасность России.

Зимой 2010 года апелляционный суд Киева признал виновными в геноциде украинцев во время Голодомора руководителей ВКП(б) — Иосифа Сталина, Вячеслава Молотова, Лазаря Кагановича, Станислава Косиора, Власа Чубаря, Менделя Хатаевича. Поэтому у наших соседей дискуссия о большей или меньшей степени величия Сталина по меньшей мере проблематична.

В современной Российской Федерации, в отличие от Украины, память жертв Голодомора 1933 года, сопоставимого по масштабам трагедии с Холокостом, практически не увековечена. Память о гибели миллионов людей в начале 1930-х годов — и о виновниках этого преступления — живет лишь на уровне частных историй. Весной 2008 года Государственная Дума РФ приняла заявление «Памяти жертв голода 30-х годов на территории СССР», в котором, в частности, говорилось: «Народы СССР заплатили огромную цену за индустриализацию, за гигантский экономический прорыв, произошедший в те годы. Вечным памятником героям и жертвам 30-х годов стали Днепрогэс, Магнитогорский и Кузнецкий металлургические комбинаты, металлургические гиганты Украины "Запорожсталь", "Азовсталь", "Криворожсталь", крупные угольные шахты в Донбассе, Кузбассе, Караганде, Харьковский тракторный завод, Московский и Горьковский автомобильные заводы — всего более 1500 промышленных предприятий, многие из которых и в настоящее время обеспечивают экономическое развитие независимых государств на пространстве бывшего СССР». Трудно сказать, кто сочинил проект этого текста. Но с таким же успехом его автор может утверждать, что великолепные германские автобаны и предприятия служат «вечным памятником» жертвам нацистских концлагерей.

Голодомор 1933 года был беспрецедентным преступлением, совершенным не по национальному, а по социальному признаку. Сталину удалось сломить сопротивление и в деревне утвердилось «второе крепостное право (большевиков)». Колхозный строй отныне гарантировал власть и неприкосновенность коллективной собственности партийной номенклатуры. Недаром XVII съезд партии был назван «съездом победителей», а пенсионер Молотов считал «успех коллективизации значительней победы в Великой Отечественной войне»^xxix.

i Андреев Е.М., Дарский Л.Е., Харькова Т.Л. Население Советского Союза 1922–1991. М., 1993. С. 48.


ii Араловец Н.А. Потери населения России и СССР в конце 20-х–30-е годы в историографии // Население России в 1920–1950-е годы: численность, потери, миграции. М., 1994. С. 77–78; Прокопович С.Н. Народное хозяйство СССР. Т. I. Нью-Йорк, 1952. С. 86; Уиткрофт С. О демографических свидетельствах трагедии советской деревни в 1931–1933 гг. // Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. Т. III. М., 2001. С. 885.


iii Андреев Е.М., Дарский Л.Е., Харькова Т.Л. Указ. соч. С. 10.


iv Осокина Е.А. За фасадом «сталинского изобилия». Распределение и рынок в снабжении населения в годы индустриализации 1927–1941. М., 2008. С. 257, 262–264.


v Рассчитано по: Хантер Х. Если бы не коллективизация… Советское сельское хозяйство в годы 1928–40 / Публ. Б.С. Пушкарёва // Грани (Франкфурт-на-Майне). 1985. № 136. С. 247; Андреев Е.М., Дарский Л.Е., Харькова Т.Л. Указ. соч. С. 48.


vi Сталин И.В. О работе в деревне // Сталин И.В. Вопросы ленинизма. М., 1947. С. 398.


vii Джилас М. Новый класс. Нью-Йорк, 1961. С. 51.


viii Сто сорок бесед с Молотовым. Из дневника Ф. Чуева. М., 1991. С. 381.


ix Сталин И.В. На хлебном фронте // Сталин И. В. Вопросы ленинизма. С. 192.


x Постановление ПБ ЦК ВКП(б) от 30 янв. 1930 // Трагедия советской деревни. Т. II. М., 2000. С. 126–130.


xi Сталин И.В. К вопросам аграрной политики в СССР // Сталин И. В. Вопросы ленинизма. С. 278, 293. Курсив Сталина.


xii Прокопович С.Н. Указ. соч. С. 204.


xiii Hoover Institution Archives, Stanford University (HIA). Maslov S. S. collection. Маслов С.С. Колхозная Россия. Л. 24–26; Френкин М.С. Трагедия крестьянских восстаний в России 1918–1921 гг. Иерусалим, 1987. С. 222.


xiv Документы ОГПУ см. Трагедия советской деревни. Т. II. С. 788–791, 801, 808; «Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину о положении в стране (1922–1934 гг.) Т. 8. Ч. 2. М., 2008. С. 1357.


xv Справки спецотдела МВД СССР, 11 дек. 1953 // История сталинского ГУЛАГА. Т. I. М., 2004. С. 609.


xvi Полянский Н.Н. Царские военные суды в борьбе с революцией 1905–1907 гг. М., 1958. С. 215; Русское богатство (СПб.). 1909. № 4. С. 80–81; Таганцев Н.С. Смертная казнь. СПб., 1913. С. 89–91.


xvii Трагедия советской деревни. Т. III. С. 439–445.


xviii Сталин И.В. Речь 19 февр. 1933 // Сталин И.В. Вопросы ленинизма. Указ. соч. С. 414.


xix Андреевский Г. В. Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху 1920–1930-е годы. М., 2003. С. 480.


xx Сто сорок бесед с Молотовым. С. 378.


xxi Шолохов и Сталин. Переписка начала 30-х годов / Публ. Ю.Г. Мурина // Вопросы истории (Москва). 1994. № 3. С. 13–16.


xxii Уиткрофт С. О зерновых балансах и оценках урожайности в СССР в 1931–1933 гг. // Трагедия советской деревни. Т. III. С. 854, 857.


xxiii Зеленин И.Е. Кульминация крестьянской трагедии // Трагедия советской деревни. Т. III. С. 34.


xxiv Директива ЦК ВКП(б) и СНК СССР // Там же. С. 634–635.


xxv Зеленин И.Е. Указ. соч. С. 33.


xxvi Сводки и отчеты, см. Трагедия советской деревни. Т. III. С. 642–643, 648–650, 653, 661–662; Голод в СССР 1929–1934. Т. II. М., 2012. С. 445, 582.


xxvii Наконечный М. Ю. Смертность заключенных в отечественной пенитенциарной системе в 1885–1915 и 1930–1953 годах: сравнение в историческом контексте // Труды II Головинских чтений. СПб., 2012. С. 332–336.


xxviii Сталин И.В. Речь 19 февр. 1933. Указ. соч. С. 416–417.


xxix Сто сорок бесед с Молотовым. С. 383.