А. Конан Дойль. Англо-Бурская война. 1899-1902 / Артур Конан Дойл ; [пер. О. Строгановой, В. Феоклистовой]. -М. : Эксмо, 2004 г.

2. К.Г. Доусон. Боги революции [Текст] : научное издание / К. Г. Доусон ; пер. с англ., вступ. ст. и коммент. К. Я. Кожурина ; предисл. А. Дж. Тойнби. - СПб.: Алетейя, 2002 г.

3. Шмеман Александр, прот. Исторический путь Православия. М., «Паломник»,1993 г.

4. И.Л. Солоневич. Народная монархия / Иван Солоневич. - Москва : Алгоритм, 2011 г.

5. С.М. Соловьев. Сочинения: В 18 кн. — М.: Голос; Колокол-Пресс, 1993-1998. Кн.7: История России с древнейших времен.Т.13–14 / Отв.ред.: Н.А. Иванов — М.: Голос; Колокол — Пресс, 1997. — 746 с.

6. Л.Ф. Сегюр. История России и Петра Великого, сочинение господина графа де Сегюра. Париж: Бодуэн, 1829 г.

7. Екатерина II. Российская история. Записки великой императрицы / Екатерина II. – Москва : Эксмо, 2011 г.

8.А.В.Карташев. Очерки по истории Русской Церкви. Т.2, Москва: Наука. 1991.

8. О повреждении нравов в России князя М. Щербатого и Путешествие А. Радищева. М. Наука, 1984 г.

9. Е.Р. Дашкова. Записки 1743-1810.- Л.: Наука,. Ленингр. отд., 1986.

10. Л.Г. Захарова. Дневник цесаревича // Родина. 1993. № 1. С. 54–59

11. В. Капнист. «Ода на истребление в России звания раба Екатериной Второю, в 15 день февраля 1786 года. опубл.: «Новые ежемесячные сочинения», 1787, ч. 15, с. 52, под загл. «Ода. На истребление в России названия раба е. и. в. В 15 день февраля 1786 года»

12. М.К. Любавский. Русская история XVII-XVIII вв. Спб., 2002

13. В.В. Леонтович. История либерализма в России (1762-1914) М.: Русский путь, 1995 г.

14. В.О. Ключевский. Русская история: полный курс лекций / В.О. Ключевский. - Москва : ОЛМА-ПРЕСС Образование, 2004 г.

15. А.Ф. Керенский. История России. Иркутск, 1996 г.

16. Peter Kolchin Unfree Labor: American Slavery and Russian Serfdom. Harvard University Press, 1990.

17. А.С. Пушкин. Полн. Собр соч. Т. 8. Л., 1978, стр. 90.

18. Екатерина II: О величии России. Из «Особой тетради» великой империи. Эксмо, 2012 г.

19. А.Я. Поленов. О крепостном состоянии крестьян в России // Русский архив, 1865. — Изд. 2-е. — М., 1866.

20. С.Ф. Платонов. История России: полный курс лекции по русской истории / С.Ф. Платонов. – Москва : АСТ : Хранитель, 2008 г.

21. А.Е. Чарторижский. Воспоминания и письма [Текст] / князь Адам Чарторижский. – Москва : Захаров, 2010 г.

22. Chappe d'Auteroche, Jean. Voyage en Sibérie, fait par ordre du roi en 1761. Oxford: Voltaire Foundation, 2004

23. Н.Е. Врангель. Воспоминания. От крепостного права до большевиков. М., 2003

1. Вступление

Дорогие друзья, этот курс посвящен веку, непосредственно предшествовавшему тем трагическим и ужасным событиям, которые погубили историческую Россию. Вот уже сто лет длится следствие этих событий — разрушенность страны и общества, и я до сих пор не знаю, будет ли у нашей страны возрождение. Катастрофа начала XX века безусловно имеет глубокие корни, которые не ограничиваются самими революциями 1905 и 1917 гг., они уходят в XIX век, а сам XIX век уходит в век XVIII.

Конечно, истоки любого крупного исторического события можно искать и в более ранних эпохах, мы можем идти от эпохи к эпохе в истории России и сопредельных стран, но есть определенная этапность, от которой мы оттолкнёмся.

Новый этап русской истории начинается, безусловно, с Петра I. До его правления Россия была страной сильно отделённой от Европы после монгольского нашествия и политики самоизоляции, которую в XV веке приняло Московское Великое княжество, позже царство. Даже не монгольское завоевание, как часто думают, а именно искусственная самоизоляция России в XV–XVI веках привела к отставанию и деградации русской жизни и русской культуры.

После Дионисия на Руси нет великих живописцев ни в XVI, ни в XVII веке, а Европа в это время расцветает прекрасным искусством Ренессанса. Архитектура русская мельчает, становясь в XVII веке совсем лубочной, и, несмотря на то, что многим из нас нравится Нарышкинское барокко, мы должны понимать, что это классический псевдостиль, — на старую архитектурную форму XVI–XVII века просто одевают западный декор, да ещё и не очень глубоко воспринятый. В эпоху правления царя Алексея Михайловича, а особенно его старших детей Фёдора Алексеевича и царевны Софьи, архитектура, как и вся Россия XVII века, пыталась прорваться в Европу.

И, может быть, это случилось, если бы не появился Пётр I. Может быть, постепенное сближение с Польшей, европеизация через западную в отношении России Европу постепенно и мягко изменила бы Россию и возвела её на уровень европейских держав. Может быть, тогда не были принесены те невероятные бессмысленные жертвы, о которых мы обязательно будем говорить. Но этого не произошло.

Я ни в малой степени не являюсь историческим детерминистом, ни в малой степени не являюсь поклонником исторической схемы Гегеля «все существующее разумно». Отнюдь. Человек в целом неразумное существо, и мир, который он творит вокруг себя, очень далёк от воплощения Абсолютного разума. И выбор, к великому сожалению чаще плохого, чем хорошего, — это постоянная реальность человеческой жизни.

Один из таких выборов был сделан Петром Алексеевичем, сыном от второго и во многих отношениях сомнительного брака царя Алексея Михайловича и Натальи Нарышкиной, когда Петр отстранил от власти свою единокровную старшую сестру, сослал её фаворита на Пинегу и начал править сам.

2. Империализм vs. персонализм

Наша беда в том, что мы до сих пор смотрим на историю, ну, конечно, не глазами историка-марксиста Михаила Николаевича Покровского, но глазами в основном дореволюционных историков. Но ведь даже лучшие из них, такие как Сергей Фёдорович Платонов или Александр Александрович Корнилов, мыслили в категориях, характерных для конца XIX – начала XX века, — категориях национализма, территориального роста - империи, и Британская, и Французская, и Российская, росли в это время активно.

Почитайте книгу «Англо-бурская война» Артура Конан Дойла, в которой замечательный автор Шерлока Холмса вдруг становится невероятно циничным и жестоким британским империалистом. Эту книгу, такую апологетику «крымнаш», перенесённую в англо-бурскую войну XIX века, просто неприятно читать. Если так мыслили просвещённые люди может быть самой передовой страны тогдашнего мира - Британии, то как тогда мыслили в России?

И лекции историка Корнилова 1911 года, несмотря на наличие интересных фактов, в целом пронизаны элементарной схемой: России всегда кто-то угрожает, и чтобы России этот кто-то не угрожал, его надо завоевать и раздвинуть границы.

Так же в то время мыслили во Франции, в Британии, в Германии, в США - и это, безусловно, полный абсурд, ведь тогда всем надо завоевать всех. Кончилось все это двумя мировыми войнами в XX веке, все остались при своём, никто никого не завоевал, и самое умное, что сделал мир, — создал Европейский Союз и НАТО.

Но последние десятилетия XIX века — это империализм. Как бы ни было морально предосудительно то или иное правление, сколько бы жизней и благополучия людей оно ни сожрало, всё это историк той эпохи может оговорить, но обязательно после знаменательного «но». Сначала он скажет, что в это время Англия или Россия раздвинула свои границы, упрочила свою мощь, разбила того и разбила этого, и только после этого упомянет, чего это стоило. Именно такое отношение к человеческой жизни — прямой путь в безнравственный XX век, к армянскому геноциду, холокосту, к большевизму, ко всем тем ужасам, наследниками которых мы с вами так или иначе являемся.

Тем ужаснее сознавать, что наша власть ныне играет в реконструкторство. Сейчас модны любительские реконструкции наполеоновских войн, реконструкции рыцарских турниров, а у нас сама власть реконструирует советское, играет в брежневско-сталинское государство. Это нравится самым главным начальникам, а остальные, как всегда и всюду бывает, и мы не раз с этим встретимся в истории и XIX, и XVIII века, им подражают, мало кто решается сказать что-то вопреки. Да и народ такой реконструкцией советчины большей частью доволен, о том, что мы, большей частью, потомки жертв коммунистического режима, люди, как ни странно, забыли.

Но европейский христианский мир идёт другой дорогой — дорогой персонализма. Уже в межвоенный период самые умные люди отошли от безумия национализма, они уже не мыслили так, как мыслил тот же Конан Дойл, как мыслил Александр Корнилов, они заговорили о персонализме.

Персонализм экзистенциональный персонализм Эмануэля Мунье, персонализм Бергсона, осмысленный в хасидских формах персонализм Мартина Бубера, вот, собственно говоря, межвоенный залог того, что после Второй Мировой войны Запад осуществил. И то, что сейчас кому-то из нашей «элиты» очень не нравится на Западе, это издержки именно персонализма — права человека быть человеком, права человека строить свою жизнь так, как он хочет.

Ведь важно запомнить: государство подчинено человеку, государство существует для человека, государство — раб человека, а не человек — раб государства и каких-то фантомных империй. И когда Запад осознал этот простой факт и стал жить в соответствии с ним, мир не рухнул, и живёт без большой войны в Европе уже семьдесят пять лет.

Поэтому на события XVII–XVIII веков я буду смотреть, делая акцент в первую очередь на человеке, на цене всех исторических решений и событий для человека, а не на том, насколько увеличилась империя. К чему империи? Все они всё равно развалились. И Британская, и Французская, и Германская, и Российская, и Японская. У государства, чтобы оно не разваливалось, должны быть совсем другие принципы, пример тому — The United States of America и Европейский Союз. Может быть, в будущем появится что-то другое, но на наш век точно хватит этой новой формы, блистательного политического достижения человека, который не хочет опять испепеляться в войне, хотя есть, к сожалению, сторонники и иных вариантов.

Теперь мы должны посмотреть на русский XVIII век с трёх позиций: с позиции перелома в политическом правлении, позиции в отношении граждан, то есть общества, и позиции в отношении Церкви. На этих трёх основаниях зиждется общество. Естественно, сюда относится и система образования, но она вторична относительно перечисленного.

3. XVIII век. Перелом в политическом правлении

Итак, что же изменилось в России в XVIII веке относительно века XVII? Надо сказать, что, хотя Россия в XVII веке была периферией Европейского мира, проходившие в нашей стране процессы были, как ни странно, почти параллельны европейским.

Конец XVI и XVII век в Европе — времена клерикального абсолютизма, выраженного в той или иной форме. Это мог быть католический абсолютизм, или протестантский абсолютизм женевского Кальвина, протестантских государей Германии, короля Англии «удивительного» Генриха VIII, но это был всегда абсолютизм, связанный с религиозной санкцией, такими, кстати, были абсолютизм и Людовика XIV во Франции, и абсолютизм испанских королей.

Такая же форма правления, но сильно смягчённая после Смуты, была и на Руси. Россия была соборной, глубоко православной монархией, в которой Патриарх, а сначала это был отец Михаила Фёдоровича Романова Патриарх Филарет, позже Патриарх Никон у Алексея Михайловича, фактически играл роль второго государя даже по титулу. Эта была искренняя православная христианская вера царей Алексея Михайловича и Михаила Фёдоровича, это был абсолютизм, смягчённый Церковью, а когда речь пошла о расколе, где-то ею же ужесточённый, и это был одновременно так называемый соборный абсолютизм, характерный для многих стран Европы во время страшной Тридцатилетней войны и после её окончания в 1648 году и заключения Вестфальского мира.

То есть был монарх, который имел абсолютную власть, но при нём были парламентские учреждения, в России это Земский собор, во Франции общенациональные и, главное, провинциальные Штаты, и была Церковь, которая обладала безусловным авторитетом. Так строилась в XVII веке властная система практически во всей Европе.

К концу XVII века побеждает одна из двух тенденций. В Англии, в Швеции побеждает парламентская форма. Монархия становится реально ограниченной парламентом. Славная революция в Англии окончательно поставила монарха в положение человека, связанного законом, который формулирует парламент. Народ — те, кто дают налоги, представлены в Палате Общин, и этот же народ говорит, на что эти налоги тратить, а на что их тратить нельзя. Монарх становится ограниченным. Ту же тенденцию мы наблюдаем и в Швеции.

Эпоха Просвещения уничтожает клерикальную тенденцию, религиозный пиетизм для очень многих придворных интеллектуалов заменяется рационализмом, и в этой новой ситуации возникает светская абсолютная власть, уже основанная философски на принципах Декарта: так же как и Бог, монарх — часовщик, который управляет механизмом государства, сообразуясь с разумом, наукой и потребностями народа.

Если лозунг клерикального абсолютизма — это править страной по воле Божьей, один Бог на небе и один царь на земле, то светский абсолютизм, хотя формально при нём остается, конечно, религиозная форма, — это править во благо народа, но без народа. Потому что монарх как часовщик знает, что потребно людям, и управляет народом во благо народа. Таков западный светский абсолютизм, ярко проявившийся в Пруссии и в Австрии, в Португалии, Испании, Франции, да и практически по всей континентальной Европе.

Исследователь этой политической философии XVIII века, замечательный английский мыслитель Кристофер Доусон в своей книге «Боги Революции» пишет о первой половине и середине XVIII века: «На протяжении более полувека, сначала в королевствах Бурбонов и в Португалии, а затем в Германии и в австрийских владениях проводилась политика просвещенного абсолютизма, приводившая Церковь в состояние полной зависимости от светской власти. Правитель и государственные деятели, проводившие эту политику, Шуазель во Франции, Помбал в Португалии, Флорида Бланка в Испании и Иосиф II и Леопольд II в Австрии (ну и Мария Терезия, естественно, он её забыл тут упомянуть — А.З.) сами были учениками философов и в некоторых случаях воодушевлялись тем же духом, который вдохновлял вольтеровскую кампанию против христианства. Тем не менее в их намерения входило не уничтожить Церковь, но скорее сделать ее частью механизма нового бюрократического государства и ограничить ее функции до функций образовательного института в обязанности которого входит воспитание полезных и послушных граждан…» [К.Г. Доусон. Боги революции - СПб. : Алетейя, 2002 г.c. 26]

Итак, перед нами два пути Европы: путь вольтеровского просвещённого светского абсолютизма и путь тоже светского локковского парламентского разделения властей с доминирующим светским, но и немаловажным иногда религиозным моментом. Россия при всей своей провинциальности, удалённости от главных культурных центров Европы, как это ни странно, стояла в конце XVII века на перепутье этих двух вариантов.

Важно отметить, что наиболее близкая ей культурно Польша, с которой Россия постоянно брала пример до Петра, была как раз страной пусть несколько хаотического, но именно парламентского типа. Конечно, это была не Англия с чётким установленным законом, это была скорее аристократическая страна, но в Польше был избираемый король и огромное значение имел Сейм.

К сожалению, сохранилось очень мало документов и мы плохо осведомлены о правлении царевны Софьи, но можно предположить, что она и её фаворит князь Василий Васильевич Голицын вели Россию как раз по пути Польши, по парламентскому пути, который привёл к процветанию Англию и Швецию. Но смена Софьи на Петра I, (впору вспомнить жуткую картину Репина «Царевна Софья в Наводевичьем монастыре»), — это был решительный разворот, решительный выбор России в сторону континентального просвещённого светского абсолютизма. И этот выбор, безусловно, связан с реформами Петра I.

4. Петр I. Новые порядки и пренебрежение к человеку

«Реформа Петра, – как писал протоирей Александр Шмеман в своей ранней работе «Исторический путь православия», – была, прежде всего, резким перерывом «теократической» традиции, сознательным и всесторонним переходом на западную установку сознания. Это было воцарение в России западного абсолютизма». Отец Александр Шмеман тогда ещё не фиксировал то, что речь идет не обо всем Западном мире, а об определённой его части. «Западный абсолютизм, родившийся в борьбе против Церкви, как раз отрицает за ней всякое право быть «совестью» государства, сжимает ее в тесные рамки «обслуживания духовных нужд», причем сам же определяет и эти нужды и как их обслуживать», – пишет он. [Прот. А. Шмеман. Ист. путь Православия. М.:Паломник, 1993. – С.379]

Символическим для России было то, что фактически с 1700 года в России отсутствует Патриарх, стоящий рядом с Царём. После Патриарха Адриана Пётр I нового патриарха возводить не позволяет, а 14 февраля 1721 года патриаршество вовсе упраздняется и вводится управление Священным синодом. Это лишь рамка новых церковно-государственных отношений, которые во многом воспроизводят подобные отношения в протестантских германских государствах. Но путь, по которому идет Россия, совершенно непохож на путь Европы.

Европейский просвящённый абсолютизм предполагал правление без народа, но для народа. Русское же сознание не было готово к этому, у него не было политической базы, политической философии, не было этой религиозной привычки. За спиной имелись разные периоды, разный опыт: и очень страшный опыт Ивана Грозного и Смуты, и опыт сравнительно мирный — соборной монархии, или как её называл Иван Лукьянович Солоневич, народной монархии; но идея того, что правитель правит для народа – этой идеи не было совершенно.

Была идея тягла, но тягла для государства: тягло для государства нёс царь Алексей Михайлович, тягло нёс дворянин, тягло нёс крестьянин. Народ — один из элементов этой машины, а государство — само по себе ценность. Так же рассуждали на Западе, но для России беда заключалась в том, что оказался бы на месте Петра другой монарх пусть даже с абсолютистскими тенденциями, всё было бы совсем иначе.

Я уверен, что Пётр I – это не неизбежность. Пётр в своей физической данности — это случайность. Это человек странный, человек, который разрывает все возможные связи, которые его роднят с прошлым. Начиная от брака с Евдокией и кончая Православной верой. Все его действия — перенос столицы, изменение кроя одежды, изменение волосяного покрова мужского лица, назойливое внедрение табакокурения и пьянства, — все это принципиально направлено отнюдь не на величие Империи. Изменение всей номенклатуры должностей, взятие немецких калик — всё это направлено на то, чтобы стать совершенно другим, чтобы то, что было до него, просто забылось, ушло.

Он пишет новую страницу русской истории. Даже абсолютные монархи Австрии, Франции никогда не думали об этом, никогда не стремились к тому, чтобы заново построить свою страну. Пётр I не поднимает Россию на дыбы, как говорил А.С.Пушкин, он её полностью переформатирует, заново создает Россию и, разумеется, ведёт всевозможные войны.

Царевна Софья и князь Василий Голицын всеми силами старались избежать войн, понимая, что бедная материальными ресурсами Россия не сможет развиваться, если будет тратить огромные деньги на военные кампании. Россия — гигантская страна. Зачем ей новые земли? Особенность же петровской политики — постоянная война. А для постоянной войны нужны огромные ресурсы.

Какие же ресурсы были самыми важными в XVIII веке? Нефть в то время никому не была нужна, и единственными ресурсами были земля, сельскохозяйственные угодья и человеческие руки. В одних странах было много человеческих рук, но мало земли, как, например, в Великобритании, в других — много земли, но мало человечеких рук, как в России. И Пётр выбирает путь превращения большинства жителей России в рабов, которые на себя не тратят практически ничего, лишь минимум, чтобы как-то существовать и кормить детей, весь же остальной доход от их труда идёт в казну для ведения войн.

Апофеозом нового порядка стал город Санкт-Петербург — окно в Европу, город, построенный на пустом месте, на проклятом болоте ценой бесчисленных человеческих жизней. Ни один правитель не решился бы невиновных ни в чём своих граждан, не каторжников, не убийц, массово обречь на муки и смерть ради реализации фантомной цели — Россия должна иметь столицей порт на Балтийском море.

Безусловно, пространства России при Петре I раздвинулись, хотя и не так сильно, как иногда считают, но главный и самый жуткий итог его правления — кардинально изменилось отношение к человеку, человек стал средством. Целью он не был и раньше, но он был значимым элементом государства, теперь же превратился только в средство государственного созидания.

Все это у Петра соединяется с невероятной маниакальной жестокостью, одно определяло другое. Тогда на Руси говорили: «Которого дня Государь Петр Алексеевич и князь Фёдор Юрьевич Ромодановский крови изопьют, того дня в те часы они веселы, а которого дня не изопьют, и того дня им и хлеб не естся».

Генерал наполеоновской армии граф Филипп-Поль де Сегюр в книге «История России и Петра Великого» писал: «Петр сам допрашивает этих преступников (стрельцов) под пыткой; затем, по примеру Ивана Грозного, он делается их судьей и палачом; он заставляет бояр, сохранивших ему верность, отрубать головы неверным боярам, которых только что приговорил к смерти. С высоты своего трона он бестрепетно наблюдает за казнями; более того, сам он в это время пирует, смешивая с чужими муками собственные наслаждения. Захмелев от вина и крови, держа в одной руке чарку, а в другой топор, он в течение часа сносит собственноручно двадцать стрелецких голов и, гордый своим страшным мастерством, приветствует каждую смерть новым возлиянием. В следующем году в ответ то ли на бунт царевых янычар, то ли на жестокую расправу с ними, во глубине империи разгораются новые восстания. Верные слуги Петра приводят в цепях из Азова в Москву восемьдесят стрельцов, и снова царь собственноручно отрубает им головы, причем бояре его обязаны во время казни держать казнимых за волосы» [Philippe Paul de Ségur. Histoire de Russie et de Pierre le Grand.Paris: Baudouin,1829. - P. 327-28].

Это абсолютно зверское существо заложило определенный новый стиль правления — не просто абсолютную царскую власть, но ещё и абсолютное пренебрежение к человеческой жизни. Абсолютное.

И это отношение к человеку, к сожалению, будет длиться вплоть до воцарения Елизаветы Петровны почти беспрерывно за исключением очень короткого периода правления Петра II. В России вновь привыкают к чуть забытым формам массового убийства невинных людей, практиковавшимся царем Иваном IV. Второй аспект – порабощение всего населения. Одно, безусловно, связано с другим, ведь если вы цените человеческое достоинство и не получаете наслаждения от страданий и мук, то вам тяжко порабощать собственный народ. Для Петра I порабощение народа мало что стоило.

5. Екатерина II. Захват власти

Екатерина II — немецкая принцесса София Августа Фредерика, дочь владетельного князя Ангальт-Цербстского Фридриха Августа, жена Карла Петера Ульриха, владетельного герцога Гольштейн Готторпского, внука Петра I от его дочери Анны Петровны, бывшей замужем за герцогом Карлом Фридрихом. При переходе в Православие герцог Карл Питер Ульрих получил имя Петра Фёдоровича, при восхождении на трон – Петра III. Это, казалось бы, интересный новый шанс для России. Два западных правителя – немецкий герцог Карл Питер Ульрих и его супруга немецкая принцесса София Августа. Совершенно другой проект, не русский сумасшедший вестернизатор Пётр I, а культурные немецкие принцы. И если Карл Питер Ульрих — человек недалёкий, о степени недалёкости историки спорят, но, безусловно, он не семи пядей во лбу, то София Фредерика Августа, судя по её дневникам, судя по тому, что она читает, думает и делает, — это очень талантливая молодая женщина.

В своих дневниках она ещё до своего воцарения и до того даже, как стал императором Пётр III, пишет: «Свобода – душа всех вещей, без тебя все мертво… Хочу повиновения законам, а не рабов… Власть без народного доверия ничто не значит…». Золотые слова умного человека, тем более человек этот впоследствии будет править нашей страной 35 лет. Казалось бы, России даётся шанс.

Да, Екатерина тоже не религиозна, она неверующая женщина, но в то время таковыми были очень многие. Фридрих II Прусский пишет: «Она вовсе не религиозна, но лишь прикидывается верующей». [А.В.Карташев. Очерки по истории Русской Церкви. Т.2, М: Наука. 1991. - С.452.]

Великий моралист Михаил Михайлович Щербатов очень не любит Екатерину, но все же пишет о ней, судя по всему, правду: «Имеет ли она веру к закону Божию? - Ибо если б сие имела, то бы самый закон Божий мог исправить её сердце и направить стопы её на путь истины. Но несть, упоенна безразмысленным чтением новых писателей, закон христианский (хотя довольно набожной быть притворяется) ни за что почитает. Коль не скрывает своих мыслей, но оное многажды в беседах её открываются; а деяния иначе доказуют … И тако можно сказать, что в царствование ея, и сия нерушимая подпора совести и добродетели разрушена стала». [О повреждении нравов в России князя М.Щербатова... L: Trübner & Co. 1858.- C.94.]

Хорошо это или плохо, но такой и была Екатерина, она хотела именно этого — западного просвещённого светского абсолютистского правления. Но происходило печальное. И вот здесь мы увидим, как не безумный маньяк Пётр I, а абсолютно культурная и, хотя и светская, но добрая женщина, оказалась заложницей своих собственных качеств.

Все дело в том, что её супруг Пётр III отличался не только некоторой инфантильностью, но и как весь XVIII век, к сожалению, очень большой распущенностью. Вступив на престол, он стал подумывать о том, что надо бы заменить Екатерину, которая ему мешает весело жить, кем-то из фавориток. И, как говорят, его жена с какого-то момента стала платить ему тем же. Как пишет ближайшая наперсница Екатерины княгиня Дашкова, Петр III думал переложить корону с ее головы на голову одной из своих фавориток – то ли графини Елизаветы Воронцовой, то ли княгини Елены Куракиной, а Императрицу заточить в монастырь [Е.Р.Дашкова. Записки 1743-1810 гг. – Л.:Наука, 1986.- С.47-48.].

После Петра I царь мог это сделать запросто. Петр I поступил точно так с первой своей женой Евдокией и даже развод получить не озаботился, да ещё и забыл обвенчаться с Екатериной - своей остзейской пассией.

К этому времени супруга Петра III Екатерина была любовницей Григория Орлова, и для неё вопрос стал ребром: или она отправляется в монастырь, или она отправляет на тот свет своего мужа и воцаряется сама.

Последнее — невероятная авантюра, ведь Екатерина была абсолютно немецкой принцессой, не имевшей, в отличие от Петра Фёдоровича, вообще никаких русских корней ни в каком поколении, и, конечно, никаких прав на русский престол. Самое большее, на что она могла претендовать, — регентство при своем сыне Павле Петровиче. Но тут срабатывает главный инстинкт Екатерины, а историк никогда не должен пренебрегать человеческими инстинктами, – инстинкт власти.

Эта красивая, хрупкая женщина, была крайне властолюбива. Она мечтала о величии. Она получила вместе со своим мужем величайшую страну и не хотела эту страну отбросить. Варианты были: она бы могла исхитриться и не попасть в монастырь, она могла бы бежать в Германию, она могла бы бежать со своим любовником и его братом Алексеем… Но Екатерина выбрала самый жёсткий вариант, по сути тот же вариант, что избрала Елизавета Петровна, — переворот и захват власти. И этот переворот и захват власти удался. 6 июля 1762 года Пётр III был свергнут, отправлен в Ропшу и там задушен братом Григория Орлова Алексеем Орловым.

Наивная Екатерина Дашкова думала, что Екатерина вершит этот переворот для блага России, ради того, чтобы избавиться от никчемного супруга, который своими связями, своими непоследовательными действиями в международных отношениях и во внутренней политике причинял России много зла. И вдруг, и это видно в ее дневниках, она поняла, что всё это абсолютно корыстно, что все эти высокие вещи — это лишь разговоры (а будущей императрице нравилось говорить о возвышенном), которые на самом деле ничего не стоят. Екатерина Дашкова открывает, что переворот совершён ради удержания власти, и классическая модель переворота — регенство, о котором думала Дашкова, — не предполагалась. Предполагалось, что, не имея никаких прав на престол, Екатерина станет императрицей.

Екатерину поддержала гвардия, её поддержало дворянство, потому что Петра III не любили, её поддержало духовенство, хотя Екатерина была мужеубийцей и цареубийцей, и убийство мужа не было единственным. В 1764 году в Шлиссельбургской крепости она убила (не своими, конечно, руками, но своим приказом) законного претендента на престол Ивана VI Антоновича (правнука царя Ивана V Алексеевича), тоже Романова, который даже успел, будучи младенцем, формально поцарствовать при великой княжне Анне Леопольдовнев 1740-41 гг. Екатерину, ради собственного воцарения ставшую дважды цареубийцей, поддерживает Церковь, а Димитрий — митрополит Новгородский — одним из первых объявил о признании страшного и аморального переворота, который она совершила.

В некоторых общедоступных источниках информации, например, в той же википедии, пишут, что до сих пор не ясно, был ли Пётр III убит или умер от приступа, но те, кто пишут эти статьи, видимо плохо знают источники. Дело в том, что в 1993 году в журнале «Родина» был опубликован дневник цесаревича Александра Николаевича, будущего императора Александра II. 11 марта 1833 года, после ежегодной панихиды, которую в день убийства императора Павла I служили в Петропавловском соборе, цесаревич Александр оставил в этом дневнике интересную запись: «Обедал один с моими бесценными родителями, и тут Папа мне рассказал, как императрица Екатерина заставила Петра III низложиться, как он был убит Орловым в Ропше, как она взошла на престол, обходилась с Павлом и, наконец, о вступлении на престол Павла I и его умерщвлении, и не велел мне никому о сём говорить...» [Л.Г.Захарова. Дневник Цесаревича // Родина, 1993, № 1.]

В сложившейся ситуации Екатерине надо было получить социально-политическую поддержку. И это не досужие слова, которые так любят употреблять историки и политологи, а, к сожалению, реальность. Ей необходимо было на кого-то опираться, потому что абсолютная власть сама по себе ровно ничего не стоит, а стоит только тогда, когда у неё есть приводные ремни к колёсам, которые эту абсолютную власть доводят до всех уголков государства.

На кого же могла опереться Екатерина? На тех, кто привел её к власти, — на дворянство. Как и с помощью чего? Ей не пришлось ничего изобретать. Как вы помните, ещё при царе Алексее Михайловиче в 1649 году было принято Соборное уложение, на котором строились все русские законы до того, как большевики их отвергли. Это уложение, ставшее основой созданного Михаилом Михаиловичем Сперанским при Николае I Свода законов Российского государства, возникло не на пустом месте, а исходило из ранних соборных установлений: Стоглавого собора 1551, Судебника 1497 года эпохи правления Ивана III, княжеских уставов. Всё русское право было кодифицировано в уложение 1649 года и от него строилось дальше. Всё это обрушили большевики, ничто из этих законов не рецептировано до сих пор, мы живём в системе советского права. Мавзолей — это только символическое отображение правового большевицкого пространства, а право, в котором мы живём, — это дух, которым мы живём. И удивляться, что в нашей стране происходит советское реконструкторство, поэтому совершенно не стоит.

6. Земельная собственность. Реформы Петра I

Итак, вернёмся. Система Алексея Михайловича предполагала, как я упоминал, всеобщие тягла. Все были тяглецами, царь тоже был тяглецом. И эта система постепенно эволюционировала. Формально любой дворянин и любой крестьянин не отличались друг от друга, они не были свободными, они все были рабами Государя. Любой дворянин получал землю и крестьян только потому, что он служил Государю.

Кстати говоря, только при Екатерине II в 1786 году было официально запрещено обращаться к императрице со словами твой «раб просит». Слово «раб» было заменено на «верноподданный». Василий Капнист даже посвятил этому событию «Оду на истребление в России звания раба Екатериной Второю, в 15 день февраля 1786 года».

Итак, земля — это главное богатство в России. Причём земля, на которой работали люди. Остальные богатства были невелики. Традиционно на Руси существовало две совершенно разные формы владения земельным богатством: вотчинная собственность и помещичья собственность. Сам смысл слов показывает разность значений этих форм.

Отчина — то, что осталось от предков. Вотчинная — это наследованная собственность, которая никому кроме тебя не принадлежит, и в теории отнять её, иначе как при конфискации за преступление, никто не может. Это - частная собственность, это владение землёй по принципу безусловного наследственного права. Разговоры о том, что в России не было частной собственности сегодня среди учёных не приняты. Частная собственность была в виде именно этой вотчинной собственности.Не только дворянская вотчинная собственность, но и купеческая собственность, собственность других сословий, крестьянская собственность. Крестьяне имели свою земельную собственность и движимую собственность. Движимую черносошное (то есть не помещичье) крестьянство сохраняло всегда, то есть корову нельзя было никому забрать, а вот с землёй было потом сложнее.

Помещичьи земли — это другое. Помещик — а слово «помещик» происходит от слова «помещать» — это человек, которого Государь помещает на свою землю, населённую землю, потому что иначе не может платить ему за службу. Денег в казне мало, и платит он натурой. Натура — это барщина и оброки с крестьян. Помещик получает от Государя деревню с крестьянами, которые должны отдавать ему часть того, что они производят. Крестьяне при этом остаются лично свободными, но постепенно помещичья земля становится практически неотличимой от отчины.

Можно провести аналогию с обменом квартирами в советское время: все квартиры были государственными, но кому-то было удобно разделить квартиру, кому-то было удобно переехать в другой район, следовательно, никто не продавал и не покупал жилплощадь, все менялись, естественно, с доплатой. Фактически это была твоя собственность, но формально — «общенародная», то есть государственная.

Примерно то же самое происходило и с помещичьей землёй. Сначала ею менялись, её делили, она была де-факто собственностью, но формально её могли в любой момент забрать у того, например, кто не справляется с обязанностями, или у вдовы, у которой нет сыновей (хотя впоследствии вдов перестали лишать земли). К Петровскому времени помещичья собственность фактически уравнялась с вотчиной, но, к сожалению, не в сторону частной собственности для всех. Практически все земли стали помещичьими, условно частными: ими можно было оперировать, но царь мог в любой момент забрать эти земли вместе с находящимися на них крестьянами.

Побочный эффект — крестьяне стали постепенно терять свою свободу. Никто не знает, когда они стали крепостными рабами. Закона о закрепощении крестьян нет. Это происходило очень постепенно и по сути своей незаконно. Но уже в начале XVIII века петровскими законами 1714 и 1719 годов определяется важный момент: поместья превращаются в вотчины, крестьяне закрепляются за помещиками и деревнями навечно, при этом помещик не имеет их в собственности, а служит Государю за владение землёй и рабочей силой (пока ты служишь, земля — твоя, если ты отказываешься служить, ты — преступник, отсюда — идея службы помещичьих сынов с младенчества, выслуги лет к восемнадцати годам).

В середине XVII века вся обрабатываемая земля делилась следующим образом: 16 процентов находилось в собственности церкви, 56 процентов — бояр и дворян, 8 процентов — в собственности дворцового ведомства и 20-ю процентами владело черносошное крестьянство, однодворцы и другие категории мелких лично свободных владельцев. Это деление в России середины XVII века не слишком отличалось, скажем, от шведской модели.

Пётр I разрешил продавать и покупать крестьян без земли, он разрешил откупаться от рекрутского набора: купец или поповский сын мог купить крепостного мужика и вместо себя отправить в армию. Люди стали продаваться и покупаться, стали разделяться семьи, а детей начали продавать отдельно от взрослых. Пётр сам возмущался тем, что людей продают как скотов, но ничего не сделал, чтобы это прекратить. Процесс закрепощения в XVIII веке только нарастает. Крестьяне, а это 95 процентов населения, становятся всё более и более бесправными. Уже в XVII веке помещичьи крестьяне не имели права избирать своих представителей на Соборы, только государственные, черносошные крестьяне могли пользоваться самоуправлением. Теперь Соборы упразднены, а крестьяне XVIII становятся или государственной собственностью, или собственностью помещика.

Эти процессы характерны не только для России. Почти вся Европа в той или иной степени в XVII–XVIII веках пережила соблазн так называемого второго крепостного права. Первое крепостное право в Европе — это XI–XII века — время окончательного устроения феодальной системы, но ведь освобождение крестьян состоялось.

7. Положение крестьян в Европе в XVIII веке

Почему же по всей Европе наступает время второго и жестокого крепостного права, связанное, безусловно, с абсолютизмом? Да потому, что у дворян нет источников дохода, и они начинают торговать людьми. Закрепощение происходит почти повсюду, исключая Швецию и Норвегию. В Дании личное рабство отменено только в 1788 году, к концу царствования Екатерины Великой, до этого большинство крестьян — рабы, а право выкупа помещичьих земель им даётся только в 1850 году, что вполне сравнимо с нашим 1861 годом. В Пруссии происходит полное закрепощение крестьян в 1637 году, а ликвидация крепостного права — 9 октября 1807 года, при Александре Первом. В Мекленбурге крепостничество упраздняется в 1820 году.

В Австрии после закона 1514 года короля Владислава II в Венгрии и Чехии барщина становится пяти-, а то и шестидневной в неделю, что значит — крестьянин вообще перестаёт работать на себя и становится сельскохозяйственным рабочим, ему запрещено заниматься любыми ремёслами, он лишается всех прав на землю и работает на помещичьей земле, теряя право на свободу перехода, на свободу брака.

То же самое происходит и в России, начиная с Петра I. Ранее крестьяне могли свободно жениться и выходить замуж. То, что описывает Некрасов в «Забытой деревне»: «Полюбил Наташу хлебопашец вольный, Да перечит девке немец сердобольный», – на самом деле реальность, которая возникла в России даже позже, чем в центральной Европе. Возникла не потому, что все помещики были деспотами, сексуальными маньяками и претендовали на «право первой ночи». Женитьба означала передачу своего раба другому помещику. Для выкупа крестьяне же были бедные, а помещик не всегда хотел выкупать девушку для своего молодого крестьянина у соседа. Соответственно, сочетаться браком могли рабы одного хозяина.

Говорят, что до французской революции не было национализма, но это не так. В австрийских и немецких католических владениях крепостное право мягкое — неделя, максимум две недели барщины в году, а остальное время крестьянин работает на себя, а по отношению к инородцам (а как вы понимаете, в Чехии и Венгрии живут не немцы, а славяне или мадьяры) крепостное право очень жестокое, поэтому до сих пор и у чехов, и у венгров сохранилось отрицательное отношение к немцам.

Я специально провожу параллели с Россией, чтобы представить более объёмную картину. Суд над крестьянами в Чехии и Венгрии вершит помещик, и они не имеют права жаловаться на его решение в коронные суды. Это же правило Екатерина позже введёт в России. С 1766 года, то есть уже после воцарения Екатерины в 1762 году, в Венгрии и Чехии крестьянам даётся право выкупа помещичьих земель в собственность. В 1774–75 годах барщина ограничивается тремя днями в неделю. То же самое сделал и Павел I через двадцать пять лет, в 1798 году. В этом процессе Россия идет синхронно с Европой.

Когда барщина в Чехии императорским вердиктом ограничивается тремя днями в неделю, помещики не соглашаются с этим, и в Чехии начинается крестьянское восстание 1775 года. И только это восстание, тоже, кстати, практически синхронное пугачевскому, заставляет немецких помещиков покориться.

И только в 1781 году крепостное право было отменено в ненемецких землях Австрийской империи: Чехии, Галиции, Моравии, Крайне (Крайна — это нынешняя Словения), тогда как в немецких землях его к этому времени уже не было. В Венгрии же крепостное право сохранялось намного дольше. Император Франц Иосиф, известный своим долгим правлением, отменил все виды барщины и освободил крестьян после кровавого восстания в Восточной Галиции в 1848 году.

Этот закон 1848 года лёг в основу русского закона 1861 года: тот же трехчастный выкуп земли — одну часть суммы платили сами крестьяне, вторую вносила корона, от последней части стоимости отказывался сам помещик. В России вместо отказа были выкупные платежи, но основной принцип был венгерский – и тут происходили соизмеримые явления.

В Италии закон о полном рабстве в Тоскане был принят в 1620 году. Постепенное смягчение стало наблюдаться только в середине XVIII века, в 1776 году герцог Леопольд отменил барщинный труд в Тоскане, но в большей части Италии все виды отношений подневольного труда были ликвидированы только в середине XIX века.

Эти отношения причудливым образом сохранились до сего дня, и я сам был тому свидетелем. В начале 90-х годов меня принимала в Италии одна аристократическая Моденская семья, которая традиционно давала первых министров герцогам Моденским. По традиции у этой итальянской, но совершенно немецкой по наружности, семьи была масса вкусностей за столом. В Италии за трапезой о серьёзных вещах не говорят, чтобы не портить аппетит, поэтому наш разговор с хозяевами дома касался в основном прекрасных угощений. На вопрос, откуда все это, они рассказали, что заезжают в деревни, которыми когда-то владели их предки, заходят в гости к крестьянам, беседуют с ними, посещают церковь, и, уезжая, обнаруживают свой багажник под завязку наполненным сыром, окороками, уксусами. В России после семидесяти пяти лет советской власти я наблюдал то же самое. Мы с моим другом Мишей Соллогубом приехали в деревню Трубецких (он их родственник) в Ахтырку под Абрамцево посмотреть на остатки барского дома. Местные люди сначала отнеслись к нам не слишком приветливо, но когда я рассказал им, что друг мой — потомок владельцев этой усадьбы, тут же отреагировали: «Потомок! Барин! Принесите водку!» и принесли нам, конечно, не пармезан и окорока, но свежие огурцы и лук с огорода со словами «Возьмите, ваши предки же были помещиками, возьмите…», хотели ещё и двух пойманных ёжиков отдать, но тут мой друг отказался категорически.

Во Франции крепостного права не было уже давно, однако при личной свободе крестьян сохранялись барщинные отношения, то есть трудовая повинность в пользу дворян. Далеко не вся земля считалась крестьянской: лишь 20 процентов в Нормандии, самое большее — 50 процентов в Лимузене и Беарне. Дворяне по-прежнему владели огромными угодьями, которые можно было только арендовать. Сеньориальные платежи были ликвидированы во время Французской революции 4 августа 1789 года, и величайшее её достижение — закон 17 июля 1792 года, который давал землю в собственность тем, кто её фактически обрабатывал, то есть арендаторам.

Во Франции до сих пор очень сильны идеалы их Революции, но вовсе не из-за «liberté, égalité, fraternité» («свобода, равенство, братство»), а потому, что предки нынешних французов получили ту землю, за которую они до этого платили. Никто у них никогда её потом не отбирал. И если у нас через двенадцать лет после революции, поначалу дав подержать и понюхать, всю землю отобрали себе большевики, то у французов она осталась навсегда за крестьянами, её не отобрали и во время Реставрации в 1815 году.

Крестьяне Франции, естественно, давно перестали быть крестьянами, но помнят, что их предки, а может даже родственники, жили или живут на земле, полученной благодаря Революции. Поэтому Революция — положительный и популярный образ во Франции, в отличие от России, где никто от революции ничего, кроме ужасов не получил.

В Англии другая тенденция: крестьян давно сделали «free tenants» (свободными арендаторами), но с развитием суконной промышленности и потребности в земле для овцеводства, проводилось огораживание, из-за которого в Англии к XVIII веку фактически крестьянство исчезает.

Россия не была здесь уникальной. Полагают, что в России из-за крепостного права развился комплекс раба. Но в значительной части Европы тоже было крепостное право но, как вы понимаете, комплекса раба там нет. Значит, причина в чём-то другом. Однако, с крепостным правом, безусловно, справились в России поздно и плохо.

Дореволюционный историк Матвей Кузьмич Любавский, один из исследователей системы крепостного права в России пишет: «Власть помещиков над крепостными была более власти самого государства, так как простиралась даже в сферу семейных отношений. Помещики разделяли родителей с детьми (это речь идет о XVIII веке — А.З.), устраивали по своему усмотрению браки, руководясь соображениями заводчиков рысистых лошадей и породистых овец. При выходе замуж за пределы вотчины требовали выводные и отпускные грамоты, а за выведенную невесту взимали плату от 10 до 20 рублей. Помещики судили своих крепостных крестьян и наказывали их по собственному усмотрению, доходя иногда до ужасающих примеров жестокости. Право устроить брачную судьбу крепостных перешло из права господ на холопов, и вмешательство закона с целью ограничить произвол владельца в этом отношении (указ 5 января 1724 года – А.З.) не имел никаких благих последствий». [М.К.Любавский. Русская история… - С.463;465.] Холопами на Руси назывались рабы и, действительно, их брачную судьбу определял хозяин, но теперь это право было передано всем помещикам на всех крестьян.

Вот две самые страшные проблемы крепостничества петровского времени с ужасными для России последствиями.

Первая — помещик получил право на всю собственность, соответственно, крестьяне права этого лишились. В западном мире это было осуществлено только в отношении славян в протестантских землях Германии, во всех остальных частях Европы — во Франции, в католических частях Германии, в Австрии — крестьяне имели собственность: и движимую, и недвижимую. Идея того, что вся обрабатываемая земля принадлежит помещику, приводила к тому, что помещик мог продавать землю с крестьянами, без крестьян, расплачиваться за свои долги крестьянской собственностью, крестьянской коровой, крестьянскими средствами, которые у них может быть были. То есть крестьяне были абсолютно бесправными в смысле собственности.

Вторая — принуждение к работе. Принуждение к работе было ужасающим. Крестьянину совершенно не хотелось работать на помещика, никакой выгоды от этой работы он не имел. И единственным средством принуждения служил страх, что тебя будут бить, морить голодом, а если будешь совсем отлынивать, что тебя отправят в Сибирь на каторгу - ведь помещик имел полное право, минуя всякий суд, это сделать. Поэтому леди Рондо, англичанка, путешествовавшая из Петербурга в Москву, написала о крестьянах: «Это народ очень учтивый, но вследствие непомерной работы и бедности потерявший человеческий облик».

8. Указ о вольности дворянства Петра III

Пётр III совершил удивительную вещь. Он так же, как Екатерина II, понимая, что ему нужна поддержка дворян (на кого же ещё опираться, он же не был народным царём), в феврале 1762 года решил издать указ о вольностях дворянства. Этот указ о вольностях дворянства 18 февраля 1762 года предполагал, что теперь дворяне могут не служить, а земли вместе со всеми крестьянами из условной превращаются в их безусловную собственность.

Пётр III совершил удивительную вещь. Он так же, как Екатерина II, понимая, что ему нужна поддержка дворян (на кого же ещё опираться, он же не был народным царём), в феврале 1762 года решил издать указ о вольностях дворянства. Этот указ о вольностях дворянства 18 февраля 1762 года предполагал, что теперь дворяне могут не служить, а земли вместе со всеми крестьянами из условной превращаются в их безусловную собственность.

Раньше дворянам были даны крестьяне, угодья, поля, леса, воды, сенокосы, деревни, коровы в этих деревнях, сохи, плуги, которыми пашут крестьяне, для того, чтобы они получали с них доход, теперь — это всё их безусловная собственность. Теперь дворянин-землевладелец может вовсе не служить. Служишь — получаешь за это деньги, не хочешь служить, не нуждаешься в деньгах — живёшь натуральным хозяйством или продаешь купцам плоды трудов своих крестьян.

Виктор Владимирович Леонтович, книгу которого «Происхождение либерализма в России» очень любил Александр Исаевич Солженицын, восхищается этой реформой, видит в ней первый шаг либерализма, но на самом деле она катастрофична.

Василий Иосифович Ключевский писал, что преступлением Петра III было то, что освободив в 1762 году от долга службы дворян, царь не освободил на следующий день от обязанности тягла крестьян, но превратил их в рабов дворян на долгие девяносто девять лет (указ об освобождении крестьян Александром II подписан 19 февраля 1861 года). А земли, находившиеся в условно частном крестьянском владении, не перевел в категорию безусловных частных крестьянских, а дал их приватизировать помещикам. Правда, звучит даже как-то современно?

В то время, когда вся Европа с разной скоростью шла к освобождению крестьян, а где-то они были уже давным-давно свободны, в России произошло противоположное. Крестьяне и до этого негативно относились к крепостному праву, бунтовали, но всё-таки понимали, что дворяне — тоже крепостные, только условия их жизни лучше, - они тоже служат: в армии, в чиновном аппарате, в бюрократии, и не служить не могут. А теперь крестьяне увидели, что они — частная собственность других таких же людей.

Александр Федорович Керенский, который серьёзно занимался правовыми аспектами, писал в своей книге «История России»: «Крепостное право потеряло свое государственное оправдание, оно превратилось из общего для крестьян и дворян тяжелого государственного тягла в рабовладение, ничем не оправданное, кроме сословных дворянских интересов. Русское крестьянство эту коренную перемену в природе своего коренного состояния сразу учуяло». [А.Ф.Керенский. История России. – Иркутск, 1996.- С.111.]

Одним росчерком пера Петра III русские крестьяне, пусть лишенные многих прав, как и в странах Европы, превратились в таких же рабов, как рабы на американских плантациях. Никакой разницы не было - они тоже были частновладельческими рабами.

Очень хороший исследователь подневольных состояний, русский эмигрант, Петр Колчин в своей книге высказывает абсолютно точное суждение: «Русское крепостное состояние вне всякого сомнения являлось разновидностью рабства». [P.Kolchin, Unfree Labor: American Slavery and Russian Serfdom. Cambridge: Harvard University Press, 1987.- P.43.]

Мы должны ясно видеть, что, хотя элементы рабства были уже при Петре I, а какие-то и в конце XVII века (но все же при Алексее Михайловиче или Фёдоре Алексеевиче помещик не мог женить крестьянина против его воли), то после указа 1762 года дворяне —свободные люди, крестьяне — рабы.

Дворяне встретили указ 1762 года с ликованием. Александр Сергеевич Пушкин же справедливо писал: «Указы, коими предки наши столько гордились и коих справедливее должны были бы стыдиться». [А.С.Пушкин. ПСС. Т.8, Л.: Наука, 1978. – С.90.]

Это раскололо и разделило нацию. Это дань XVIII века. Но есть связанный с этим указом и анекдот, а история без анекдотов, как мы знаем, не обходится. Анекдот старинный и состоит в том, что Пётр III с одной из своих любовниц захотел провести несколько сладких дней, поставил свою подпись на чистом листе, отдал его своему секретарю Теплову и попросил придумать что-нибудь, чтобы никто ему в эти дни не мешал, чтобы все отстали. И Теплов, который сначала служил истопником у царя (отсюда и фамилия), но выслужился и получил дворянство, естественно, знавший все чаяния дворянства, написал на этом листе указ о вольности. Проверить эту легенду сейчас невозможно, у Теплова уже не спросишь, но в 1762 году все говорили о том, что произошло именно так, и даже называли имя женщины, с которой Пётр III так счастливо родил этот указ.

9. Уложенная комиссия и Указ Екатерины

Когда Екатерина II через несколько месяцев после описываемых событий свергла и убила Петра III, она втоптала его в грязь, как это у нас принято делать с предшествующим правителем. Все его деяния она объявила абсолютно антигосударственными, преступными и глупыми, кроме указа о секуляризации церковного имущества 1762 года и указа о вольности дворянства 1762 года. Их она подтвердила. И если насчёт первого видимо сомнений у неё не было, то во втором случае всё было иначе.

Екатерина — умная женщина. Думаю, она единственная понимала всю пагубность его для русского общества. Тем не менее, она его подтвердила и обещала неукоснительно соблюдать. Почему? Если бы вдруг из чувства гуманизма, из-за либерализма, любви к свободе, европейской образованности она отвергла этот закон, то не правила бы и одного дня. Она пошла на подтверждение указа ради удержания власти.

Но ей хотелось и власть сохранить, и эту вредную вещь как-то ликвидировать. Екатерина II собрала выборных представителей от всех земель и от многих сословий, в основном от дворян, но и от купцов, черносошного крестьянства, однодворцев в такой первый русский парламент с целью создания нового свода законов. Из этого ничего не получилось, но она пишет Наказ и в этом Наказе надеется, что высшие сословия России, в первую очередь дворяне, представители Синода, скажут, ну нехорошо же рабство, надо крестьян освобождать, ну хотя бы частично, ну хотя бы как-то, ну нельзя… Она пишет им Наказ.

Екатерина II совершенно не была сторонницей рабства, напротив, она была сторонницей свободы, переписывалась позже и с Дидро, и с Вольтером, с Руссо.

И Екатерина пишет в Наказе: «Не может земледельство процветать тут, где никто не имеет ничего собственного». Она пишет: «Если крепостного нельзя признать личностью, следовательно, он не человек; но его скотом извольте признавать, что к немалой славе и человеколюбию от всего света нам приписано будет; Все, что следует о рабе, есть следствие сего богоугодного положения и совершенно для скотины и скотиною делано». [Цит.по С.Ф.Платонов. Лекции… - С.632.] Имея в виду, что те, кто превращают людей в скотов, сами становятся скотами. Екатерина создает Вольное экономическое общество и предлагает конкурс с темой «Устроение крестьянских имуществ».

В своем сочинении, увенчанном золотой медалью этого конкурса, один из участников юрист Алексей Яковлевич Поленов писал: «Я не нахожу беднейших людей, как наших крестьян, которые, не имея ни малой от законов защиты, подвержены всевозможным не только в рассуждении имения, но и самой жизни, обидам, и претерпевают беспрестанные наглости, истязания и насильства; от чего неотменно должны они опуститься и прийти в сие преисполненное бедствий, как для них самих, так и для всего общества состояние, в котором мы их теперь действительно видим. <…> помещики, которые крестьян без всякой пощады и милосердия мучат, отнимая все то, что им в глаза попадется и чрез то приводят в несказанную бедность, от которой они никогда не в состоянии избавиться». [М.К.Любавский. Русская история … - С.474-475.]

Она продолжает просвещать в Наказе: «Великое злоупотребление есть, когда услужение в одно время и личное, и существенное». Что значит личное и существенное? Личная служба — это нормально, и сейчас к нам приходят делать уборку, но при этом мы не имеем никаких прав на человека, который моет окна в нашей квартире, мы платим ему деньгами и благодарностью за работу, и на этом наши отношения прекращаются. Существенное же — когда некий человек служит другому, но одновременно хозяин имеет над ним власть как над сущностью, то есть может распоряжаться его деньгами, его телом. Это великое злоупотребление. Императрица всё понимает, но она вынуждена считаться с мнением своих дворян.

Сергей Платонов, историк, приводит свидетельства того, что одновременно с Жалованной грамотой дворянству 1785 года Екатерина II написала проект указа об объявлении свободными всех детей крепостных, рождённых после 1785 года, но не издала его. Закон не был введен в действие.

Помещики были не против отмены или ослабления крепостного права, а наоборот, выступали за его усугубление. А Екатерина, у которой были свои слабости, самая большая из которых — чрезмерное властолюбие, желание власти любой ценой, — боялась идти против течения, ведь она была незаконной правительницей.

Комиссия при составлении проекта нового Уложения законов была созвана указом Екатерины от 14 декабря 1766 года, и прения в этой комиссии, пожелания от местных обществ в эту комиссию — это бесценный источник общественного сознания России 1766–1768 годов, который был тщательно исследован Матвеем Кузьмичом Любавским в его книге «Русская история XVIII века».

Комиссия ни к чему не пришла и в итоге распустилась, потому что Екатерина II убедилась в печальной вещи: русское общество не желает для других сословий ни грамма улучшения. И оно настолько ограничено, что большинство не видит последствий: низкой производительности труда, даже для дворян относительной бедности. Поленов — один из немногих, один из умнейших. Большинство всеми силами хочет иметь дармовую, полученную при Петре I и фактически утверждённую Петром III в 1762 году, рабочую силу и просто власть над людьми.

10. Общество за крепостничество

Вот примеры наказов дворянских обществ.

Из Полонской пятины Новгородской губернии: «Всепокорнейше просим, дабы в сохранение древнего узаконения и дворовые люди, и крестьяне в подлежащем повиновении яко своим господам были, и о том в ныне сочиняемом проекте нового Уложения подтвердить с таким объявлением, что узаконенная издревле помещицкая власть над их людьми и крестьянами не отъемлется безотменно, как доныне была, так и впредь будет».

Я напомню, что дворовые люди — это те же крестьяне, взятые от земли, работающие слугами в доме, домашние рабы. У них нет своей земли, они кормятся тем, что им дают господа на кухне, и названы дворовыми, потому что живут в доме. Но желание депутатов - чтобы ничего не менялось. А ведь всё не так давно возникло. Эти новгородские помещики, авторы написанного, отлично помнят из детства, а уж их отцы точно помнили, как крестьяне были свободными людьми, платившими оброки, барщины, и врут в написанном, чтобы закон не упразднили что рабство было «издревле».

Кашинские дворяне высказывают те же требования, «чтобы крестьяне были в безотрицательном повиновении владельцев и в полной их власти, дабы тишина и спокойствие общества господствовали, и экономия распространялась, без чего оные существовать не могут».

Керенские дворяне выдвигали аргумент русской самобытности, который бы сегодня многим пришелся по сердцу: «Дворянству своих людей и крестьян содержать на прежних основаниях в своей власти и полномочии, не ограничивая их преимуществ и полномочий, ибо Российской империи народ сравнения не имеет в качествах с европейским».

Князь Михаил Михайлович Щербатов, известный масон, избранный от Ярославского дворянства в комиссию, писал (он был человек «изысканный»): «При холодном климате России земледельца необходимо понуждать; правительство же за такой пространной монархией усмотреть не может; ныне же дворяне, владея своими деревнями, лучший присмотр делают».

Крестьяне в то время, плюнув на землю, которая всё равно им не принадлежала, массово бежали за границу: в Польшу, благо польская граница ещё была близко, раздела Польши ещё не произошло, в Финляндию, которая была ещё шведской. А дворяне не хотели лишаться своего главного источника дохода. «Наказывать беглых рекрутчиной, каторгой, кнутом и плетьми и не ставить помещикам в вину, если наказанные ими крестьяне умрут», — пишут тамбовские дворяне.

Пусторжевские дворяне, как раз находившиеся близко к Польскому рубежу, просили, дабы исключить побеги крестьян со скарбом и скотом, ископать двойной ров и вал по всей границе с Польшей и через каждые пять вёрст расположить военные отряды с пушками. Дворяне Севера России с этой целью просили укрепить границу с Финляндией. «Граница на замке» — это не Иосиф Виссарионович придумал, как вы понимаете. Мысль о том, что из хорошей страны люди не бегут, от хорошей жизни свою родную землю не бросают, от добрых отцов-помещиков куда же уйдут — это и в голову пишущим не приходит, а пушки поставить, рвы ископать — пожалуйста.

Лишь единицы выступали за постепенное (хотя бы) освобождение крестьян. Это депутат Коробьин из Козлова, депутат от Екатеринославской провинции Яков Козельский. Им пришлось выслушать бесчисленные личные оскорбления и контраргументы, большей частью основанные на искажении или замалчивании истины. Князь Щербатов утверждал в комиссии: «Освобождение разорвет цепь, связующую помещиков с их крестьянами. <…> Российский народ еще требует во многом просвещения, которое ни от кого иного, как от своих господ, крестьяне получить не могут, и следственно, если бы возможно было без утеснения, надлежало бы стеснить сей союз, их взаимно связующий, а не клониться его прервать». Не было больших противников крестьянского образования, чем помещики.

В России людьми владеть могли только дворяне. Это страшно огорчало другие сословия. Всем хотелось иметь рабов. Естественно, любой человек, имеющий деньги, мог нанять слуг, но слуга — это не интересно, а вот раб — интересно. Поэтому другие сословия тоже просят все, как один, разрешить им владеть крестьянами. Купцы, сибирские дети боярские, и, что самое поразительное, вольные казаки Донского, Чугуевского, Уфимского и Сибирского войска.

Казаки до сих пор гордятся тем, что свободны, что никогда не были рабами, сыновей своих на крепостных не женили, а сами-то хотели их иметь и просили разрешения для старшин покупать дворовых людей и крестьян. Более того, на Украине сейчас гордятся тем, что Украина — казачья, свободная. Она была свободной, но как свободной? Крестьяне на Украине освободились во время войны Богдана Хмельницкого против Польши, когда и было это соединение с Россией. При Петре II и при Елизавете Петровне казачья старшина стала своих собственных мужичков-хлеборобов обращать в неволю и запретила им переходить из имения в имение. Не украинские свободолюбцы, а русская царица Елизавета Петровна отказалась от этого и решила — будет как в старине, как при Богдане Хмельницком, когда хлеборобы были свободны. Её, кстати говоря, тоже одолевали с просьбами подписать указ о вольности дворянства, но она отвечала отказом: «Когда я умру, то делайте, что хотите, но я не подпишу».

О закрепощении своих соплеменников-хлеборобов вновь просила императрицу казачья старшина Малороссии в 1763 году. Они опять просят запретить крестьянские переходы и не позволять крестьянам оставаться свободными. Екатерина прикрепит украинцев к земле, но позже. О расширении прав на крепостных просят даже однодворцы, и, более того, пахотные солдаты старых служб.

Дело в том, что солдат, отслуживших 25 лет по рекрутской повинности (либо ставших инвалидами во времена пожизненной ещё рекрутчины), не возвращали обратно к своим помещикам, им давали землю и свободу. Они становились свободными однодворцами и назывались пахотные крестьяне старых служб. Эти люди, вышедшие из крепостных, просят, чтобы им дали крепостных.

Может быть, Церковь ведёт себя по-другому? Она, может, поприличней и понравственнее? Церковь до секуляризации 1762 г. имела миллионы крестьян, правда, уже без права их покупать. Так вот, Святейший Синод в лице своего депутата просит предоставить право белому духовенству покупать себе в услужение людей, выдвигая хороший аргумент: «не самому же отцу-протоирею идти пахать землю и продавать что-либо».

Все просят крепостных. Мы видим, что это не проблема злой царицы, это проблема злого общества. Царица-то как раз пыталась что-то сделать, исправить, но поняла, что идти против практически всего общества означает, что завтра тебя не будет. Весь XVIII век — это сплошные дворцовые перевороты, которые приводят к этому «завтра тебя не будет», и Екатерина последовала желанию тех, чьи просьбы мы только что перечислили.

Когда Екатерина II в 1783 году подписала указ о прикреплении украинцев к земле, она выступала не врагом украинского народа, а следовала как всегда воле дворян. Тот же Василий Капнист в «Оде на рабство» писал: «Возможно ль, чтоб сама ты ныне повергла в жертву злой судьбине тебя любящих чад твоих». [В. Капнист. «Ода на истребление…«Новые ежемесячные сочинения», 1787] Это был, в общем, ненужный пафос, ведь этого хотело само дворянство.

11. Рабство в России XVIII века

Не из-за Екатерины, а из-за самих дворян правовое положение крестьян в XVIII веке непрерывно ухудшалось. Как писал тот же Платонов: «Правовое столкновение интересов помещиков, строивших все свое состояние на дармовом труде крестьянина, с интересами крестьянина, сознававшего себя не рабом, а гражданином, было непримиримо, и разрешалось законом и жизнью в пользу помещиков». [С.Ф.Платонов. Лекции… - С. 643-644]

В 1730 году всем крестьянам было запрещено приобретение недвижимой собственности, только помещики теперь могли владеть пахотной землёй. Этот закон был отменен Александром I одним из первых, но через 70 лет.

В 1731 году крестьянам запретили вступать в подряды и откупы. В 1765–66 годах помещики получили право, минуя суд, ссылать своих крестьян не только на поселение в Сибирь (это было разрешено уже Елизаветой Петровной), но и на каторжные работы за дерзость помещику. Помещик мог сам быть и судьей, и исполнителем приговора, мог во всякое время отдать крестьянина в солдаты, не дожидаясь времени рекрутского набора.

И в 1767 году крестьянам было запрещено жаловаться Государю на помещика. За жалобу на помещика — жалобу на то, что помещик тебя бьёт, изнасиловал твою дочку, — полагалась Нерчинская ссылка. Не за насилие, а за жалобу.

Права самоуправления, данные в 1775 году, не были распространены на частновладельческих крестьян. За тридцать пять лет правления Екатерины более восьмисот тысяч черносошных крестьян были розданы с землями в рабство фаворитам императрицы. Если учесть, что все население империи к концу царствования Екатерины достигало тридцати семи миллионов человек, то вновь порабощённым оказывался каждый сороковой гражданин России.

Всего же к концу царствования Екатерины частновладельческими крепостными рабами было 54 процента населения Империи (всего крестьян было около 93 процентов населения), то есть абсолютное большинство людей России были рабами. В Соединенных Штатах в самый пик рабовладения рабами было около 10-ти, максимум 12-ти процентов населения страны. Мы должны представлять себе масштаб того, что происходило в России, это была страна, где рабы составляли абсолютное большинство жителей. Но важно то, что рабское состояние не ограничивалось крепостными крестьянами. Рабовладелец тоже не может быть свободен, он сам становится рабом.

Екатерина II пошла на поводу у помещиков и обратила в рабство всё население России. За что называть Екатерину после это Великой? Ведь нет ничего дороже свободы. Она обратила в рабство большую часть населения России, но одновременно сделала себя абсолютно необходимой для рабовладельцев, потому что рабовладельцы больше всего боялись чего? — восстания крепостных. Только твердая государственная власть, а это показало восстание Пугачева, только армия, только бюрократия может удержать народ от восстания или подавить это восстание, если оно всё же началось. Соответственно, в итоге порабощёнными оказались все — и несчастные крестьяне, и их хозяева.

Князь Адам Чарторижский, польский аристократ, который в качестве заложника находился в России после раздела Польши, наблюдал за жизнью двора уже старой Екатерины и оставил очень интересные заметки. Это - европейский человек, славянин, поляк. Польша тоже не была центром свободы в отношении мужиков, — но, тем не менее, он с ужасом смотрел, какое положение аристократы имеют при дворе.

В своих мемуарах князь описывает случай: «Княгиня Шаховская, обладавшая огромным состоянием, выдала свою дочь замуж за герцога Д'Аренберга Случилось это заграницей. Екатерина, возмущенная тем, что не испросили ее согласия, велела наложить арест на все имения княгини. Мать и дочь явились к ней, умоляя о милости, но Екатерина расторгла этот брак, считая его недействительным, потому что он был заключен без ее согласия. Это был возмутительный по своей несправедливости приговор, но мать и дочь подчинились ему, а общество отнеслось к этому происшествию, как к самому обыкновенному обстоятельству. По крайней мере, никто об этом не проронил ни слова. Некоторое время спустя молодая княгиня вышла замуж вторично, но будучи искренне привязанной к своему первому мужу и мучимая угрызениями совести, лишила себя жизни». [А.Чарторижский. Воспоминания…М.: Захаров, 2010. – С.49.]

Он же c ужасом вспоминает: «По нормам придворного этикета приветствовавшие русскую императрицу вельможи становились на колени, что для Европы было неслыханным персидским варварством и унижением. А ее указы и действия (Екатерины II – А.З.) нельзя было судить с точки зрения морали, так как от ее решений зависят самые принципы справедливости». [А.Чарторижский. Воспоминания…М.: Захаров, 2010. – С.49.]

Как вы понимаете, вполне аморальная императрица была источником морали. При этом Екатерина, очень напоминая советскую да и нынешнюю российскую пропаганду, не гнушалась ложью, когда должна была оправдываться перед другими. Например, аббат Шапп д'Отурош опубликовал в 1768 году воспоминания о поездке в Сибирь, где весьма критически описал положение низших податных сословий. Ответ Екатерины был скор: «Мнимая нищета в России не существует, русские крестьяне во сто раз счастливее и достаточные, чем ваши французские, они знают, сколько и за что они платят. Между тем у вас есть провинции, где крестьяне питаются только каштанами, не знают даже числа всех повинностей». Франция на тот момент, конечно, королевская, но написанное — полная ложь.

В самый разгар Пугачевского бунта Дидро, до которого дошли слухи об этом восстании, спросил Екатерину о сущности отношений между крепостными и дворянами России. Ответ был следующий: «Не существует никаких условий между владетелями и крестьянами, но каждый хозяин, имеющий здравый смысл, побережет свою корову, чтобы она лучше доилась. Когда нет закона, то в эту же самую минуту начинает действовать естественное право и часто от этого порядки в делах идут не хуже, ибо тогда вещи текут сообразно существу своему и совершенно естественно».

Как вы помните, в 1791 году Радищев опубликовал «Путешествие из Петербурга в Москву». И Екатерина, которая сначала присудила ему смертную казнь, а потом смертную казнь из-за своего человеколюбия заменила десятилетней ссылкой, из которой Павел его тут же вернул, испещрила эту книгу своими заметками. В частности, там, где описывается сцена продажи крепостных на аукционе, Императрица написала: «Начинается прежалкая повесть о семье, проданной с молотка за долги господину». Речь там о продаже в розницу мужа и жены. В другом месте книги она отмечает, что «автор едет оплакивать плачевную судьбу крестьянского состояния, хотя и то неоспоримо, что лучшей судьбы наших крестьян у хорошего помещика нет во всей вселенной».

12. Заключение

В заключение – взгляд со стороны. Барон Николай Егорович Врангель (отец известного генерала Врангеля), который родился и прожил своё детство ещё при Николае I, в книге «Воспоминания. От крепостного права до большевиков» пишет: «Не только крестьяне были крепостными в то время – вся Россия была в крепости. Все, почти без исключения, перед кем-нибудь тряслись, от кого-нибудь зависели, хотя сами над кем-нибудь властвовали. Разница между крепостными крестьянами и барами была лишь в том, что одни жили в роскоши и неге, а другие – в загоне и бедноте. Но и те и другие были рабами, хотя многие этого не осознавали. Крепостной режим развратил русское общество – и крестьянина, и помещика, – научив их преклоняться лишь перед грубой силой, презирать право и законность. Режим этот держался на страхе и грубом насилии. <…> Я родился и вращался в кругу знатных, в кругу вершителей судеб народа, близко знал и крепостных. <…> Я видел и радости, и слёзы, и угнетателей, и угнетаемых. И на всех, быть может и незаметно для них самих, крепостной режим наложил свою печать, извратил их душу. Довольных между ними было много, неискалеченных – ни одного. Крепостной режим отравил и моё детство, чугунной плитой лёг на мою душу. И даже теперь, более чем полстолетия спустя, я без ужаса о нём вспомнить не могу, не могу не проклинать его и не испытывать к нему ненависти». [Н.Е.Врангель. Воспоминания… М.: Новое литературное обозрение, 2003. – с.23-24.]

Я подведу некий промежуточный итог этого крепостного состояния. Мы видим две вещи. Первая — желание построить империю в бедной стране заставило Петра I поработить всё население России, совершенно не заботясь о его свободе и даже о его постепенном развитии. Выбор был, но Пётр пошел по пути порабощения. Вторая — страх за свою власть заставил и бедного Петра III, и вовсе не бедную, а волевую и умную Екатерину II поступиться своими принципами и укреплять рабское состояние. И ещё мы видим, что в русском обществе в середине XVIII века не нашлось (их были единицы) людей, которые бы подобно Локку в Англии сказали, что это — преступление. Люди не боролись за свободу, люди хотели рабства для других, а позже поняли, что рабство для других стало рабством для них самих. И, конечно, желающие рабства для других, дворяне, были образованными людьми, читали умные книжки и должны были обосновать для себя то, что происходило. А самое страшное (и тогда, и сейчас) — это оправдание зла, самокорыстное убеждение в том, что зло — это добро. Именно это самоубеждение в доброте зла массово происходило в России при Екатерине II.