1. Вступление

Дорогие, друзья, чтобы понять нашу страну, нам важно увидеть и прочувствовать своебразную драму Екатерины, которую мы обсуждали на прошлой лекции.

Итак, на русском престоле оказалась далеко не совершенная, но прекрасно образованная, амбициозная молодая немецкая герцогиня. И хотя в личной жизни у неё было немало проблем и сложностей, она, тем не менее, мечтала, о чём свидетельствуют её высказывания внутри страны и особенно письма европейским знаменитостям, сделать Россию действительно европейской страной — страной хорошего образования, страной гражданской и, даже, политической свободы, — но она встретила крайне неподатливый материал в лице самого русского общества. И этот неподатливый материал, то есть само русское общество, толкало её на привычный для русского правителя путь услаждения собственной властью, использования её в своих интересах, а не в интересах общества.

2. Трагедия царствования Екатерины

Фактически деятельность Екатерины распадается на два периода. В них нет диаметральной противоположности: в первом есть элементы второго, и во втором есть элементы первого. Если проводить между периодами грань, то наиболее чётким рубежом будет 1776 год, и связано это с личной жизнью императрицы. И здесь я позволю себе единственный раз вмешаться в то, во что вмешиваться не хотелось, – в её личную жизнь.

Екатерина любила князя Григория Александровича Потёмкина и, видимо, состояла с ним в венчаном морганатическом браке. Роман их начался зимой 1774 года и продолжался до конца жизни, хотя отношения супругов прекратились в 1776 году, после чего и началась вторая часть жизни Екатерины.

Потёмкин невероятно ревновал к её прежним возлюбленным, и Екатерина в 1774 году написала ему большое трогательное покаянное письмо, в котором объяснила свои влюбленности после и одновременно с Петром III. Не забудем, что императрица родилась в 1729 году, а значит, к моменту романа ей около сорока пяти лет. Эта, в общем, совершенно зрелая женщина, пишет как пылкая молодая возлюбленная: «Если бы я в участь получила с молодости мужа, которого любить могла, я бы вечно к нему не переменилась бы». И нет оснований подозревать Екатерину в лицемерии. Ей, безусловно, хотелось человеческого счастья, но этого у неё не было. Объясняя свои влюблённости, она говорила, что Сергея Салтыкова и Понятовского у неё отняли, Григорий Орлов, от которого у неё был рождён единственный, видимо, ребёнок помимо Павла - Алексей Бобринский, которому она дала эту фамилию и графский титул, - ей изменял, из-за чего она его бросила. Ей было стыдно за Васильчикова, которого она оставила сама, предпочтя ему Потёмкина.

Екатерина хотела оставаться в брачном союзе с Потёмкиным, но, видимо, сама себя подвела. Подвёл её и сам Потёмкин, который был хотя и очень умный, но тоже очень развратный человек. Роман Екатерины II и князя Григория Александровича был очень пылкий и очень короткий, они буквально сожгли себя в этом романе.

После этих отношений Екатерина становится другой женщиной. Она, как написала прекрасная испанская русистка, специалист по XVIII веку, Исабедь де Мадарьяга, вела себя до этого как обычная женщина, то есть мужчины ей пытались понравиться, её соблазнить, на чьи-то соблазны она поддавалась, но теперь она стала сама подбирать тех, с кем ей хотелось иметь близость. Она изменила свое поведение и стала очень развратной женщиной, которая главную цель личной жизни видела в очень частой смене возлюбленных. После отставки фаворита Петра Васильевича Завадовского летом 1777 года, Екатерина сменила до двадцати трех любовников. И это состояние, совершенно неестественное для нормального человека, а тем более для уже немолодой женщины, наложило отпечаток на её сознание.

Умом императрица продолжала мечтать о том же либеральном, достойном, прекрасном русском обществе будущего и по мере сил пыталась его строить. При этом она всеми силами держалась за власть, которая бесчисленно давала ей радости и удовольствия, сомнительные для большинства нормальных людей и способные не только привести её к потере всех этих «благ», но и к заточению в монастырь, и даже к потере жизни. Она буквально бредила тем, чтобы сохранить власть до конца, чтобы не отвечать ни перед кем за свои нравственные и политические преступления, и это толкало её на всё новые и новые компромиссы, обессиливавшие её государственную деятельность, которая нас интересует намного больше её личной жизни.

Екатерину II обессиливало то, что она, боясь потерять власть над Россией, шла на поводу у желаний русского общества. Не императрица закабаляла общество, жаждущее свободы, равенства и братства, наоборот, люди, желая этой кабалы для других своих соплеменников, потому соглашались на кабалу и сами и даже желали её. И Екатерина, воспитанная в совершенно другой традиции, но стремившаяся сохранить свою власть, шла на поводу у своих русских подданных, наверняка презирая себя, но особенно презирая русское общество. И не незаслуженно. В этом главная трагедия царствования Екатерины и, как мне кажется, серьезная проблема и настоящего времени, того, в котором нам с вами привелось жить.

3. Порабощение крестьянства

Из прошлой лекции мы узнали, что в Наказах комиссии, которая должна была выработать новое законодательство империи, «почти от всех сословий раздалось требование не об освобождении крестьян от крепостной зависимости, а о распространении права владеть ими», — как пишет Матвей Кузьмич Любавский, один из последних историков предреволюционной России. [М.К.Любавский. Русская история… - С.478-488.] Дворянство, в большей степени образованное ("в большей степени" — я говорю очень осторожно), нежели низшие сословия, не могло не видеть внутреннего конфликта между желанием иметь бесконечное число русских людей рабами и своим европейским образованием.

Американские плантаторы XVIII века, будучи христианами, большей частью протестантами, по-разному объясняли, почему они имеют право владеть чёрными рабами, но главная их идея была в том, что у рабов нет души, их душой является хозяин, что чёрные люди спиритуально по-другому устроены. Об этом свидетельствуют многие дневники и записки, собранные к настоящему времени американскими учеными, эту тему разбирает Пётр Колчин в очень хорошей книге книге «Unfree Labor: American Slavery and Russian Serfdom» Harvard University Press. 1987.

В России таких теорий, какие приходили на ум американским плантаторам, выдвинуть не могли, потому что и крестьянин, и помещики — это русские люди, которые говорили на одном языке и по воскресеньям причащались в церкви из одной чаши. Значит, аргументы должны быть другими. И главный аргумент, который дворяне озвучивали в то время, сформулирован был много позже бароном Николаем Егоровичем Врангелем: «Крестьяне не сознавали своего бедственного положения и в свободе не нуждались. Жизнь крепостных отнюдь не была сладкой, но и не была ужасной в той мере, как об этом принято писать сегодня. Ужасной она не являлась, впрочем, только потому, что в те темные времена, (это как раз эпоха Екатерины — А.З.), народ своего положения не осознавал, воспринимая его как ниспосланную свыше судьбу, как некое неизбежное, поэтому чуть ли не естественное состояние». [Н.Е.Врангель. Воспоминания… М.: Новое литературное обозрение, 2003. – с.23.]

О том, что это естественное состояние русского народа, писали многие. Да и сейчас порой пишут и историки, и неисторики. Но это исторически неверно. Русские люди потеряли свою личную свободу и личное достоинство, включая право создавать по своей воле семью и вести хозяйство так, как они хотят сами, только в начале XVIII века. Они прекрасно помнили другое время, они помнили, а их деды ещё и жили во времена большей свободы.

Сергей Германович Пушкарёв, прекрасный русский историк, работавший в Соединенных Штатах, пользуясь первыми советскими публикациями царских архивов III отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии, писал: «Крестьянство никак нельзя обвинить в том, что оно привыкло к своей неволе и примирилось с ней. Оно прекрасно сознавало моральную и юридическую несправедливость власти помещиков особенно после того, как дворянство в 1762 году было освобождено от обязательной службы государству». [С.Г.Пушкарев. Самоуправление и свобода в России… 1985. – c.45.]

Речь тут идет о том самом указе о вольности дворянства, который, согласно анекдоту, Петр III подписал с подачи своего секретаря Теплова буквально за полгода до гибели. Сегодня все доклады III отделения опубликованы в великолепной книге «Россия под надзором», но даже на основании частичных сведений Пушкарёв сделал абсолютно правильный вывод.

4. Ответ крестьянства. Восстание Пугачёва

Лучшим свидетельством мысли Сергея Германовича Пушкарёва о том, что крестьяне совершенно не примирились со своей участью, является, конечно, восстание Пугачёва. Это восстание интересно нам в данном случае с точки зрения низших сословий — как низшие сословия были готовы к жизни в Российском государстве? Начало царствования Екатерины постоянно сотрясалось восстаниями и смутами, правда, в основном, казачьими, а не крестьянскими.

В 1768 году восстание в Запорожье поднял кошевой атаман Пётр Иванович Калнышевский, проживший 113 лет (1693-1803), из них 28 в каземате на Соловках, отпущенный на свободу сразу же после воцарения Александра I и ныне канонизированный Православной церковью. В следующем году Донской атаман Степан Данилович Ефремов, начинает интриги на Дону, чтобы при благоприятных обстоятельствах фактически отложиться от Империи, он ведёт переговоры с турками, с ногайцами, но в итоге арестован и увезен в Пернов (Тарту), а потом в Петербург. В 1769 году — первое восстание на Яике, то есть на реке Урал, повторное — в 1773 году. Восставшие убивают генерала Михаила фон Траубенберга, который послан на подавление восстания.

С 1764 года, то есть с момента переворота и убийства братьями Орловыми Петра III, начинается появление самозванцев. С 1764 по 1772 год как минимум десять самозванцев пытались поднять борьбу против Екатерины, называя себя Петром III. Наиболее известный из них — беглый крепостной Федот Богомолов, который поднял восстание в 1772 году, но вскоре был арестован.

Страна действительно очень ослабела от пяти лет войн с Турцией, которые закончились Кючук-Кайнарджийским миром, от эпидемий чумы, от дополнительных рекрутских поборов и увеличения барщины. В 1773–1775 годах восстание Пугачёва шло на этом фоне.

В этом восстании на его пике в 1773–1774 годах приняло участие до четырёхсот тысяч человек, большая часть которых — крестьяне. Емельян Пугачёв активно вовлекал крестьян в своё восстание, обещая им казачьи права, то есть, свободу. «Всех, кто идет в армию, я делаю казаками», — говорил Пугачёв. Он, как вы знаете, сам выставлял себя Петром III и — интересная деталь — назначил Патриарха. Это, конечно, имитация, но имитация, которая приветствовалась народом.

Идея упразднения патриаршества и правление фактически с 1700 года и формально с 1721 года Священного синода не была популярна ни среди казаков, ни среди крестьян. Именно из-за упразднения патриаршества новая власть воспринималась ими как антихристова, именно из-за этого народ не принимал власть Екатерины и её предшественников как легитимную. И первое, что Пугачёв в своей имитации восстанавливает, — это патриаршество.

Второе — придворные звания, частично и те, что были до Петра, например чин думных дьяков. Например, его секретарь Иван Почиталин, который в отличие от Пугачёва умел читать и писать, был объявлен думным дьяком. То есть народ, несмотря на то, что со времен упразднения этих званий прошло почти три четверти века, не воспринимал этих новых, «немецких» реформ Петра I и его преемников на престоле. Те, кого цари привыкли вообще не учитывать: простой народ, крестьяне, —были активно недовольны новым политическим порядком.

Чтобы ещё больше узаконить свою власть, Пугачёв многих своих приближённых, в основном, казаков, объявил известными придворными аристократами - графом Паниным, графом Воронцовым, графом Орловым. Чику Зарубина он наименовал фельдмаршалом Чернышёвым и так далее. То есть, Пугачёв пытался сказать: двор не у Екатерины, а у меня. Последователи Пугачева, простые люди не ведали, как на самом деле выглядел граф Орлов или граф Панин. Пугачёв пользовался этим для легитимации своей власти, утверждая, что настоящая аристократия с ним.

При том, главный лозунг Пугачёва был — «истребить проклятый род дворянский». Он писал: «Всему миру известно, сколь российские дворяне обладают крестьянами, и хотя в законе Божием сказано, что с крестьянами надо обходиться как с детьми, они обращаются с ними хуже, чем с собаками своими». [М. К. Любавский. История царствования Екатерины…2001. С.9]

В своем известном манифесте от 31 июля 1774 года перед неудачным штурмом Царицына, уже в конце своего восстания он жаловал «всех находившихся прежде в крестьянстве и в подданстве у помещиков вольностью и свободой вечно казаками». [Из архива Пугачёва…Гос.издательство РСФСР, 1926. — Т. I.]

«Жена моя (речь идёт, конечно, о Екатерине — А.З.) увлеклась на сторону дворян, и я поклялся перед Богом истребить всех их до единого. Они склонили ее, чтобы всех вас отдать им в рабство, но я этому воспротивился, и они вознегодовали на меня, подослали убийц, но Бог спас меня. По всей России я желаю учинить вольность…»

Этот призыв, собирая огромное количество людей, соединяется со страшным делом социальной войны. Дворян, чиновников, офицеров совсем как во время Гражданской войны 1917-1922 гг. истребляют практически поголовно. Тех немногих дворян, кто готов служить им, и тех молодых дворянок, которые готовы жить с этими бандитами, они милуют, и то выборочно, а остальных уничтожают поголовно. Деревья по всей Волге от Казани до Царицына увешаны гирляндами повешенных, замученных, с отрубленными руками и ногами, дворян и чиновников, их жен и детей.

Мы видим — крестьянство отвечает на жестокость элиты такой же ненавистью, даже ещё больше. Как точно об этом говорит Тойнби, народ отвечает на несправедливости элиты жестокостью в квадрате. Гармония общества уничтожена, её больше нет.

Как выйти из этого страшного положения? Да, заключен Кючук-Кайнарджийский договор, войска перекинуты на Волгу, на Яик, восстание подавлено. 15 сентября 1774 года в Яике войскам генерала Иоганна фон Михельсона выдан сам Пугачёв. 25 ноября в Башкирии подавлены последние очаги восстания и пленен предводитель восставших башкир Салават Юлаев с последними соратниками. Формально восстание подавлено силой, но это не значит, что народ согласился на это. Да, он не может больше сопротивляться регулярным войскам Империи, но помнит, что только что убивал своих господ. Страшная река крови, которая разделила русское общество при Екатерине, никуда не делась.

5. Взгляды на крепостничество со стороны

Изменить положение могло бы только освобождение крестьян из крепостного рабства. Но эта реформа означала бы потерю власти Екатериной, свержение императрицы дворянами. В 1775 году, то есть сразу после восстания, Новгородский губернатор лифляндский граф Яков фон Сиверс пишет императрице, своей соотечественнице, с которой он может говорить открыто: «Я позволю себе сказать, что неограниченное рабство погубит государство, и мне кажется, я не ошибусь, считая невыносимое рабское иго главной причиной волнения от Оренбурга до Казани и на нижнем течении Волги. <…> Пусть Ваше Величество ограничит чрезмерную власть помещиков. <…> Установите, чтобы крепостной, семья которого состоит из двух или трех душ мужского пола, мог выкупиться за 500 рублей». [Цит. По М.К.Любавский. Русская история… - С.496.]

Александр Николаевич Радищев и Екатерина, которые были друзьями и содумниками как раз в начале и в середине 1770-х годов, разделяли взгляды друг друга на освобождение крестьян. Однако императрица не осуществила эти взгляды, и Радищев оставляет в своем знаменитом сочинении «Путешествие из Петербурга в Москву», показавшемся Пушкину «пошлым», «жеманным» и «чрезвычайно смешным» слогом написанным (может быть, действительно, Пушкин писал лучше, более современным языком, но не в языке здесь суть), страшное пророчество. После всех казачьих и крестьянских восстаний Радищев понимал, что произошло не замирение народа навсегда, потому что замирение навсегда может быть только тогда, когда социальные группы будут довольны своей жизнью, когда их внимание будет переключено на какие-то положительные цели: на личное обогащение, на личную экономическую деятельность. Ничего этого не произошло, крепостное право только усугублялось, только ужесточалось, а не отменялось.

Вот что пишет Радищев: «Не ведаете ли, любезные наши сограждане, коликая нам предстоит гибель, в коликой мы вращаемся опасности. Загрубелые все чувства рабов, и благим свободы мановением в движение не приходящие, тем укрепят и усовершенствуют внутреннее чувствование. Поток, загражденный в стремлении своем, тем сильнее становится, чем тверже находит противустояние». (В любую эпоху — и сейчас — можно сказать то же самое). «Прорвав оплот единожды, ничто уже в разлитии противиться ему не возможет. Таковы суть братья наши, во узах нами содержимые. Ждут случая и часа. Колокол ударяет. И се пагуба зверства разливается быстротечно. Мы узрим окрест нас меч и отраву. Смерть и пожигание нам будет посул за нашу суровость и бесчеловечие. И чем медлительнее и упорнее мы были в разрешении их уз, тем стремительнее будут они во мщении своем. <…> Прельщенные грубым самозванцем (Пугачёвым — А.З.) текут ему вослед и ничего толико не желают, как освободиться от ига властителей; в невежестве своем другого средства к тому не умыслили, как их умерщвление. Не щадили они ни пола, ни возраста, они искали паче веселие мщения, нежели пользу сотрясения уз. Вот что нам предстоит, вот чего нам ожидать должно. Гибель возносится горе постепенно, и опасность уже вращается над главами нашими. Уже время, вознесши косу, ждет часа удобности, и первый льстец или любитель человечества, возникши на пробуждение несчастных, ускорит его мах. Блюдитеся…». [А.Н.Радищев «Путешествие из Петербурга в Москву». М.,1984. – С.233-234.]

Запрет на публикацию «Путешествия из Петербурга в Москву» был снят только в 1905 году. Хотя Герцен его в Лондоне опубликовал в 1856-м.

И эта традиция ожидания свободы, желания свободы вспыхивала всякий раз, когда государство ослабевало.

Об этом не любят говорить, но в 1812 году немало крестьян жгло поместья помещиков и переходило к французам без всякого чувства русского патриотизма. В 1855-56 году, то есть во время Крымской войны, повторялось то же самое. А те, кто шли как ополченцы в русскую армию, ждали, что их переведут хотя бы в государственные крестьяне, и не дождались ни в 1812 году, ни в 1856-м.

Граф Александр фон Бенкендорф писал молодому Николаю I: «Среди этого класса встречается гораздо более рассуждающих голов, чем можно было бы предположить с первого взгляда. Всякий крепостной, которому удалось скопить достаточную сумму денег, употребляет её, прежде всего, на то, чтобы купить себе свободу. Среди крестьян циркулирует несколько пророчеств и предсказаний, они ждут своего освобождения, как евреи своего мессию». [Крестьянское движение 1827-1869. – Вып.1, 1931. – С.9.]

Удивительным образом вот это понимание совершенной противоестественности рабства и то, что свобода укоренена глубоко в душах крестьян, до сих пор иногда отрицают: председатель конституционного суда Зорькин написал недавно в своей статье, что крепостное право было необходимым условием жизни России. Что это – глупость или принципиальная позиция?

Астольф де Кюстин, проницательный очевидец русской жизни не только эпохи Николая I, но и предшествующего времени, в своей замечательной, хотя «русские патриоты» его всячески критикуют, книге «Россия в 1839 году» пишет (важно пользоваться современным изданием, ведь все советские издания и дореволюционные издания цензурированы): «Нам трудно составить верное представление об истинном положении русских крестьян, лишенных каких бы то ни было прав, и, тем не менее, составляющих большинство нации. Поставленные вне закона, они отнюдь не в такой степени развращены нравственно, в какой унижены социально. Они умны, а порой и горды, но основа их характера и поведения – хитрость. Хозяева постоянно обманывают крестьян самым бессовестным образом, они же отвечают на обман плутовством. Сделаться казенным крестьянином – это мечта всех русских крестьян. Крестьяне думают, что земля принадлежит им (очень важное замечание — А.З.). Стоит крестьянам увидеть, что землю продают отдельно от них, что ее сдают внаем и обрабатывают без них, как они начинают бунтовать все разом, крича, что у них отнимают их добро». [А. де Кюстин. Россия в 1839 году. Т.І, М. 2000. – С.186.]

Вспомним, когда в России впервые собрался парламент в 1906 году, Первая Государственная Дума, хотя неравно, но всё же выбранная более-менее свободно, демократически, первое, что сказали депутаты из крестьян, составлявшие в ней большинство, а они были подавляющим большинством и всех жителей России, — верните нам нашу землю. И Николай II ничего не смог сделать, кроме как распустить эту Думу, а вслед за ней и Вторую избранную. Рабства в то время уже не было, но землю, как они считали, им полностью не вернули.

И именно на этом сыграл в свое время Ленин, он прельстил крестьян помещечьей землей, он обещал дать землю крестьянам в 1917 году во временное владение, в бессрочную аренду. Но чтобы окончательно сделать крестьян рабами, сделать так, чтобы они забыли о земле, нужно было осуществить то, что большевики назвали коллективизацией, то есть насильственные отрыв крестьян от земли ужасающими методами голодомора, массового уничтожение людей, тотального разрушения крестьянских хозяйств. Результат — пустые, заросшие поля, люди в городах, не знающие, что делать с собой, и невероятный упадок богатейшей, крестьянской когда-то страны. Сейчас землю мало кто хочет получить назад по реституции, да и не предлагают. Это воспринимается как курьёз, хотя, конечно, это правильный путь.

В эпоху Екатерины II положение было иным: крестьяне оставались на своей земле, но она юридически не была их, она после 1762 года была частной собственностью помещиков, а с этим фактом они не готовы были примириться. Тот же граф Бенкендорф пишет: «При каждом новом царствовании, при каждом важном событии при дворе или в делах государства издревле и обыкновенно пробегает в народе весть о предстоящей перемене во внутреннем управлении и возбуждается мысль о свободе крестьян. Толки всегда одни и те же: царь хочет, да бояре противятся». [Нравственно-политический отчет за 1839 год… - С.62.] Сейчас любят над этим смеяться, но это не такая уж и неправда. Екатерина хотела дать свободу, но бояре противились, Александр I хотел дать крестьянам свободу, но помещики были против.

Ещё одно глупое оправдание крепостного права заключается в том, что крестьяне без помещика не смогут вести хозяйство, что сами они разбредутся, будут жить натуральным примитивным бытом, и, только понукание, понуждение, только битьё заставляет русского человека работать. Конечно, среднестатистический человек склонен к тому, чтобы минимально трудиться. Помещики трудились еще меньше своих крепостных.

Но что должно сделать государство? Оно должно создать рынок, где человек сможет продавать свои продукты, получать за них деньги и покупать то, что ему хотелось бы иметь. Этот принцип всегда с поразительным успехом действует. В России он стал очень активно действовать в конце XIX века — и деревня стала меняться. Поэтому разговор о том, что органически русские крестьяне не способны к самостоятельному высокопродуктивному труду — большая ошибка.

Однако же ни кто иной, как знаменитый историк Николай Михайлович Карамзин в своих «Письмах из деревни» настаивает именно на этом. Мы никогда не должны забывать, что Карамзин при всех своих достоинствах был горячим сторонником сохранения крепостного права в полном объёме, чему можно найти подтверждение в «Записке о старой и новой России». А в своих «Письмах из деревни», которые написаны по возвращении из свободной уже Европы, Карамзин пишет о том, что насмотревшись за границей свобод, он (он — его герой, так как письма литературные), сменил барщину на легкий оброк. И после этого крестьяне обеднели, и умнейшие среди них просили его как отца вернуться в свою вотчину и управлять ими по старине, наказывая нерадивых и поощряя трудолюбивых. «Я возобновил господскую пашню, сделался самым усердным экономом, начал входить во все подробности, наделил бедных всем нужным для хозяйства, объявил войну ленивым, но войну не кровопролитную; вместе с ними на полях встречал и провожал солнце; хотел, чтобы они и для себя так же старательно трудились». Он позаботился о гигиене своих крестьян, добротности их домов, и в деревню вернулись зажиточность и благополучие. [Н.М.Карамзин. Письмо сельского жителя. Собр.соч.Т.7. СПб,1834.- С.243-44.] То есть идея Карамзина — это добрый царь для своих подданных в микромасштабе, то есть - добрый помещик для рабов.

Глеб Иванович Успенский, наблюдая в 1877-79 гг. крестьянскую жизнь в Самарском уезде, сравнивает деревни бывших черносошных крестьян, крепостных на оброке и барщинных, и делает вывод, что лучше всех живут и работают те крестьяне, которых за век крепостного права воспитала барщина: «Главную нить к познанию существа деревенского житья-бытья дает барщина. В современной деревне нет такого явления, нет в характере деревенских людей ни одной существенной черты, нет даже ни одного обычая, которые бы вполне не объяснялись барщиной, а главное, только барщиной… Оставленный нам барщиной в наследство крестьянин – неустанный, неусыпный работник: "биться на работе" – вот цель его жизни… Во имя этого-то идеала и продолжает жить крестьянин как жил при барщине. Там, где барщина царила вполне, там мужик в буквальном смысле остался таким же, каким был при крепостном праве» – то есть «справным» и «трудолюбивым» [Г.И.Успенский. Собр.соч.в 9-ти томах. – Т.4, М.1966.- С.180-191.]

Но вот и иное мнение, мнение одного из крупнейших «крепостников» Рязанской губернии, но тяготившегося своим владением людьми и желавшим освободить их. В записке 1858 года Государю Александру ІІ, Александр Иванович Кошелёв пишет: «Крестьяне и дворовые люди беспечны, ленивы и преданы пьянству… Но нам ли делать этот упрёк крепостным людям? Лишив их драгоценнейшего для человека блага – права располагать самим собою, мы хотим, чтобы они вместе с тем сохранили качества свободных людей – любовь к труду и заботу о самом себе. … В барщинном имении, где вместо трёх дней требуют четыре, пять, а иногда и все шесть дней или где оброк и при том тяжкий, - не с угодий, а с личности тяглецов и где сверх того имеется отеческий надзор за крестьянами… там крестьяне не заботятся ни о своих полях, ни о заработках на стороне. … Но в таком случае кого винить? Того ли, кто изнемогая под тяжестию текущего дня, не заботится о будущем, или того, кто, накладывая на плечи другого неудобоносимое бремя, жалуется, что этот другой не наваливает на себя добровольно ещё лишней тяжести. Нет! постоянный многолетний опыт убедил меня, что в лени и беззаботности крестьян всегда виноват помещик и он один. <…> Взгляните на вольные сёла, даже на оброчные и барщинные имения, где, при достаточном наделе крестьян землёю, оброк не чрезмерен и барщина не отяготительна; и вы увидите там избы крепкие, просторные, хорошо покрытые, дворы, тщательно обгороженные, а поселян чисто, даже нарядно одетых. А сколько ежегодно людей откупающихся от рекрутства и на волю! Нет! Такое сословие винить в лени и беспечности грешно вообще и в особенности нам, проводящим жизнь большею частию в безделье и удовольствиях и редко передающим родовое достояние детям нашим. Сколько мне случалось наблюдать за господскими и крестьянскими хозяйствами, я всегда находил, что при малых и умеренных повинностях крестьяне усердно добывали себе деньги на покупку лучших построек, на более сытное продовольствие, на нужные и даже на нарядные одежды; находил я также, и это, к великому прискорбию, встречалось гораздо чаще, что при высоких, чрезмерных оброках и при тяжкой барщине люди упадали духом, жили в полуразвалившихся лачугах, ходили в лохмотьях и заплатах, ели один хлеб, и тот часто с мякиною, и для уплаты повинностей, в ограждение своей шкуры от побоев, продавали последнюю тёлку или свинью.… Наш крестьянин беден не потому, что он ленив, беспечен и нечувствителен к прелестям довольства, а потому что его повинности вообще тяжелы при скудости добывок. Следовательно, мнение, что крестьянин не будет работать, если помещик не будет толкать его в затылок, есть чистая клевета». [А.И. Кошелёв. Записки 1812-1883 гг. М.: ˝Наука˝, 2002. – С.215-216]

А побои и наказания крестьян за любые недоимки были часты и жестоки. Ответом на эти побои, большей частью незаслуженные, могло быть одно – «классовая ненависть». И этой совершенно естественной для бывших рабов, въевшейся в кожу и кровь ненависть, в свое время воспользовались большевики.

Иностранный путешественник по России эпохи Екатерины писал: «Наказания рабов… так часты, так обычны в деревнях, что невозможно не слышать сплошь и рядом криков несчастных жертв бесчеловечного произвола. Эти пронзительные вопли преследовали меня даже во сне». [М.К.Любавский. Русская история… - С.531].

«Жестокие наказания за пьянство, воровство, неповиновение, безнравственность, плохую работу и невыплату оброка, равно как и за любое иное досаждение владельцу сохраняли свою обычность в России в конце XVIII-XIX столетиях» — констатирует Пётр Колчин. [P.Kolchin, Unfree Labor… 1987.- P.121.]

Борис Николаевич Миронов в своей книге «Социальная история России периода империи» приводит такие сведения: «В барщинном имении в течение года получали телесные наказания около 25% взрослых крестьян мужского пола (данные за 1818-1858 гг.) … По неполным данным III Отделения, в 1858 г. зафиксировано 46 случаев смертельного наказания и 16 случаев мертворожденных младенцев, вызванных жестоким наказанием женщин. Без высокого уровня насилия крепостная система хозяйства переставала бы быть эффективной». [Б.Н.Миронов. Социальная история России… -Т.1,с.407.]

Патент 1775 г. ограничил в Австрийской империи барщину тремя днями в неделю и облегчил порядок рассмотрения исков простолюдинов в судах. 1 ноября 1781 г. император Иосиф II провозгласил Патент о собственности (Leibeigenshaftspatent), предоставлявший крестьянам полную личную свободу и все гражданские права. У русских же крепостных в нарушение Павлова закона от 5 апреля 1797 г. (П.С.З. № 17904), большинство помещиков принуждало крестьян работать кроме трех рабочих дней и в день воскресный после обедни и в праздники. «˝Сеять, пахать в праздник грешно, но хлеб свезти с поля, отправить его на пристань или завод, дровец привезти, строение перетащить с места на место, городьбу починить и проч. Это ведь чисто праздничная работа˝- вот обычное рассуждение помещиков и управляющих» [Записки Александра Ивановича Кошелёва… С.215.]. Далеко не редки были случаи и четырех с половиной дневной барщины, а то и пяти-шестидневной.

На барщине даже в 1850-е годы оставалось 96,1% всех крепостных 9 Западных губерний, 81,6% крепостных в 21 черноземной и поволжской губернии, 43,2% - в 15 нечерноземных губерниях. [Б.Н.Миронов. Социальная история России… -Т.1,с.394.]

Страшно сказать, но эта нищета, это высасывание из крестьян всех соков помещиком происходили не только от бездумной алчности, но и из трезвого расчета – нищий, полуголодный мужик не будет восставать, но будет терпеливей тянуть свою барщинную лямку. В это не верится, это кажется анахронизмом ХХ века, когда большевики создавали искусственный голод всякий раз, когда нуждались в ослаблении народа (1921-1922 и 1932-33 гг.) и когда научно определяли пайку в ГУЛАГе, чтобы работать зек мог, а сопротивляться не имел бы сил, но это – факт.

«Что касается довольства крестьян, - пишет в уже не раз цитировавшейся мной записке Александру ІІ Кошелёв, - то помещики заботятся только о том, чтобы крестьяне не умирали с голода и чтобы они имели достаточное количество лошадей для работы… Помещики, откровенные защитники крепостного состояния, высказывают очень мило помещичью политику: ˝Людей нужно держать на подножном корму так, чтобы они с голоду не умирали, да и с жира не бесились˝. …И этой нищетою крестьян,- подчеркивал А.И.Кошелёв, - доставляется помещику возможность или держать большую стаю собак, или тратить лишние деньги на роскошь и разврат». [Записки Александра Ивановича Кошелёва… – С.215-217.]

Сохранилась служебная записка, составленная в 1841 г. по указанию министра государственных имуществ графа П.Д.Киселёва его помощником А.П.Заблоцким-Десятовским. В результате инспекционной поездки по центральным губерниям России помощник министра был вынужден, в частности, констатировать: «Нечистота и теснота суть необходимые элементы крестьянского быта… Зимою все соединяются в одну избу и спят вместе: женатые и холостые… Нередко тут же посреди избы лежит отелившаяся корова с теленком, которых мужик ввел в избу для сбережения от стужи. Помещики, живущие в своих имениях, никогда не обращали внимания на эту сторону народной жизни, как и на всё то, что не приносит им личной непосредственной выгоды. Примеров такого равнодушия есть множество. Часто встречаются великолепные усадьбы богатых помещиков, окруженные полуразрушенными лачугами. Нигде ни мысли, ни желания улучшения… Помещик не входит в это, ибо ему нужен только работник и рабочая сила… В голодные зимы положение крестьянина и его семьи ужасно. Он ест всякую гадость. Желуди, древесная кора, болотная трава, солома – всё идёт в пищу. При том ему не на что купить соли. Он почти отравляется… являются страшные болезни… У женщин пропадает молоко в груди и грудные младенцы гибнут как мухи… Никто и не знает этого потому, что никто не посмеет писать или громко толковать об этом, да и многие ли заглядывают в лачуги крестьян». [А.П.Заблоцкий-Десятовский. О крепостном состоянии в России (1841 г.) //Конец Крепостничества в России… - С.50-51.]

Это описание быта крепостных поразительно сходно с тем, которое сделал за полвека до Заблоцкого-Десятовского Александр Николаевич Радищев: «Четыре стены до половины покрытые, так как и весь потолок сажею; пол в щелях на вершок, по крайней мере, поросший грязью; печь без трубы, но лучшая защита от холода, и дым всякое утро зимой и летом наполняющий избу; окончины, в коих натянутый пузырь едва пропускает свет; два или три горшка (счастлива изба, коли есть в ней всякий день пустые щи), деревянная чашка и кружки, тарелками называемые; стол, топором срубленный, который скоблят скребком по праздникам; корыто кормит свиней или телят, буде есть; спать с ними вместе, глотая воздух, в коем горящая свеча как будто в тумане или за завесою кажется; к щастию кадка с квасом на уксус похожим, и на дворе баня, в коей коли не парятся, то спит скотина; посконная рубаха, обувь, данная природою, онучи с лаптями для выхода». [А.Н.Радищев. Путешествие… - С.311.]

«Часто помещик нарушает права супружеские, не щадит целомудрия женского, и это нередко сносится крестьянами терпеливо… » – пишет Заблоцкий-Десятовский в другой работе [А.П.Заблоцкий-Десятовский. Граф П.Д.Киселев и его время…- Т.2 -СПб.1882. – С.304.].

Помещичьи гаремы были столь обычны, что некоторые господа не могли избавиться от этой привычки и после эмансипации, продолжая нанимать уже за деньги соседских крестьянок для коллективного сожительства. Распространены были и разнообразные извращения и преступления на половой почве, которые проходили для помещика безнаказанно. В том месте сочинения Радищева, где он повествует о помещике, убитом во время Пугачевского бунта своими крестьянами, за то, что «каждую ночь посланные его приводили к нему на жертву бесчестия ту, которую он того дня назначил, известно же в деревне было, что он омерзил 60 девиц, лишив их непорочности», сама Императрица написала – «едва ли не гистория Александра Васильевича Салтыкова».

Архив Синода хранит множество донесений сельских батюшек, которые, нарушая закон, запрещавший им вмешиваться в отношения помещиков и крепостных, сообщали душераздирающие факты массового растления помещиками несовершеннолетних, часто вовсе маленьких детей крестьян, надругательства над таинством брака и девичьим целомудрием крепостных. В 1827 г. священник Владимирской епархии писал своему архиерею, что помещик, владеющий крестьянами его прихода «насилует малолетних дочерей (крепостных), двенадцатилетних и еще более юных и открыто сожительствует с женами крестьян» [ЦГИА, ф.796, оп.108, г.1827, д.345, лл.1-2]. В 1848 г. священник из Великого Устюга сообщал своему епископу, что один из местных помещиков «насилует крепостных девушек своего имения, лишая их притом и невинности» и это приводит, по его словам «к ожесточению крестьян в том числе и в отношении Церкви Христовой» [ЦГИА ф.796, оп.129, г.1848, д.243, лл. 1-1об.]. В 1820 г. о том же сообщал и Филарет (Дроздов), тогда архиепископ Ярославский [ЦГИА ф.797, оп.2, д.9009, лл.1-1об.] Подобных дел много вплоть до самого конца крепостного права – Оренбург, 1847, Новгород, 1852, Волынь, 1854 и т.д.

6. Раскол в обществе

XVIII век проложил глубокую пропасть между гражданской культурой высших и низших сословий России. Дворяне и крестьяне, еще в XVII столетии культурно почти не отличавшиеся друг от друга, стали чуть ли ни двумя различными народами, не столько связанные друг с другом культурным мимесисом, сколько разделяемые ненавистью низших к высших и презрением высших к низшим. «Дотоле, от сохи до престола, россияне сходствовали между собою некоторыми общими признаками наружности и в обыкновениях, - со времен Петровых высшие степени отделились от нижних, и русский земледелец, мещанин, купец увидел немцев в русских дворянах, ко вреду братского народного единодушия государственных состояний» - справедливо отмечал Н.М.Карамзин в «Записке о древней и новой России». [Н.М.Карамзин. Записка о древней и новой России.– М.: Наука, 1991.- С.33.]

«В течение XVIII века, - соглашается с Карамзиным современный историк, - дворянство шаг за шагом отрывалось от народа, чему в большой степени способствовало и правительство. Дворяне стали отличаться именем и фамилией, языком и образованием, манерами и одеждой, западноевропейской ориентацией и менталитетом. Даже монастыри стали разделяться по сословному признаку». [Б.Н.Миронов. Социальная история России… -Т.1,с.84.]

Власти в XVIII веке всячески поощряли это губительное для страны разделение, в конце концов Россию и погубившее. Указ 1766 г. даже воспрещал простолюдинам иметь «дворянские» фамилии и использовать отчество [ПСЗРИ-I. T.17,N 12748. (см. также Т.25,N19208)].

«К тому времени, когда крепостное состояние полностью сложилось в XVIII веке, — указывает Петр Колчин, — дворянин и крестьянин стали, кажется, также отличаться друг от друга, как белые и черные, европейцы и африканцы. Русским дворянам, таким образом, удалось создать социальную дистанцию между ними и их крестьянами, необходимую для поддержания крепостного состояния». [P.Kolchin, Unfree Labor: American slavery and Russian Serfdom.- Cambridge (Mass.);L.: Belknap press of Harvard univ. Press, 1987.- P.45.]. Очень верное замечание – именно «социальная дистанция для поддержания крепостного состояния».

За век Просвещения русское крестьянство стало совершенно невежественным, впало, по милости государственной власти и дворян- душевладельцев, буквально в скотское состояние, в интеллектуальный и духовный паралич. Поступить так в государстве, именующем себя православно-христианским с «царственным священством», с «людьми взятыми в удел Божий», с членами «тела Христова», составляющими Церковь Живую, с теми, кто выкуплены из рабства греху и смерти кровью Богочеловека, а именно так именует Священное Писание Нового Завета христиан, – немыслимое кощунство. И потому «дикое рабство» имело своим быстрым следствием не только культурное одичание народа, но и нравственное вырождение рабовладельца.

«Крепостное право не только не поддерживало дворянство, а прямо разрушало его, оно деморализовало этот класс, содействуя его духовному и физическому вырождению» – отмечал Матвей Кузьмич Любавский. [М.К.Любавский. Русская история… - С.524.]

Не ценя, и даже не замечая «образа Божьего» в своих братьях-крестьянах, дворяне переставали видеть его и в самих себе. Вместо мимесиса воцарились отупение, ненависть, ложь и взаимное презрение. Стоит ли удивляться после этого, что вера угасла и в народе, и в его поработителях, а святыня Церкви перестала переживаться на Руси как высшая жизненная правда. Это была трагедия не только русская, но, в той или иной степени, всей Европы века Просвещения. Думаю, что и в странах Центральной и Западной Европы процесс секуляризации имел ложь крепостничества, вопиющего правового социального неравенства, одной из важнейших своих причин.

Тоже можно сказать, если мы перейдем с духовного на душевный уровень анализа. Один из участников дискуссии «крепостное право в России», Давид Иосифович Раскин писал, на мой взгляд очень справедливо, о роли крепостничества: «Если во главу угла ставить сохранение государственности, величие ''державы'' – можно говорить и о благотворности крепостного права для судеб России (не тут ли разгадка позиции судьи Зорькина? –А.З.). Если же считать интересы отдельной личности важнее интересов государства, во главу угла ставить развитие человеческой свободы, институтов гражданского общества и т.д. … то, разумеется, взгляд на роль крепостного права в истории России … может быть лишь сугубо отрицательный». [Дискуссия «Крепостное право в России»… СПб, 1997. – С.30].

Печальное наследие XVIII века, которое вполне так и не смогла преодолеть Империя, которое ввергло нашу страну в бездну Катастрофы 1917-22 гг., и которое остро ощутимо и по сей день и в цинизме «элиты», и в разрушенности общества, и в запустении когда-то изобильной нашей земли.