1. Нравственное состояние русского общества и отношение к крепостному рабству

Итак, дорогие друзья, нам предстоит сложная и тяжёлая тема. Приятно говорить об успехах России, победах русского оружия. Это всё так славно и патриотично. Но мы никогда не должны забывать, на чём стояла старая Россия. А стояла старая Россия на рабстве, и ситуация эта для европейской страны была уникальной. Конечно, ради красного словца называли рабством крепостное состояние в Польше, в Пруссии, но ничего похожего на крепостное состояние в России ни в Польше, ни в Пруссии, ни в подавляющем большинстве других стран Европы не было.

Да, во многих странах, - хотя и далеко не во всех, - существовало прикрепление крестьян к земле — безусловно, аморальная практика, лишавшая свободы и многих прав одних людей ради благополучия других людей. Но, прикрепленные к земле люди при этом оставались лично свободными. Никому в Польше не пришло бы в голову разбивать семью, продавать жену без детей, детей - без матери, мужа - без жены. Никому бы не пришло в голову отправлять людей в армию не по добровольному найму, а по рекрутскому набору на всю жизнь. Такого в Европе не было нигде. Да, в Польше и Пруссии продавали деревни и продавали, естественно, с людьми, которые там жили и работали, но продавали не людей, а их барщины и оброки, которые они должны были нести. Люди же оставались имеющими некоторые личные и имущественные права.

Так до 1705 года было и в России. Но после 1705 года, ради образования мощной армии, Пётр пошёл на превращение крепостных крестьян в рабов, а дальше и того больше, о чём я довольно много говорил в своих лекциях ранее.

Именно Александр Павлович первым из русских государей, если не считать Екатерины, которая как европейская принцесса всё понимала с самого начала, но ничего не делала, а точнее, делала противоположное необходимому, начал понимать, насколько крепостничество пагубно для России. И исходная точка этого его понимания — даже не сама проблема крепостного состояния простого народа. Александр мечтал о республике, о демократии, о конституции, о местном самоуправлении, но оказалось, что все эти замечательные вещи абсолютно нереальны в стране, где девяносто процентов жителей являются государственными, дворцовыми, или частновладельческими рабами. А для того, чтобы осуществить свои планы государственного переустройства на основании «свободно-законных учреждений», необходимо было сначала освободить рабов.

Но Император понимал ещё одну ужасную вещь. В XVIII веке ради того, чтобы рабы были послушными, их не учили. Уровень образования в России в XVIII веке не поднялся, а резко упал по сравнению с XV и XVI веками, когда значительная часть людей всё-таки могла читать и писать, как мы теперь твёрдо знаем по новгородским, смоленским и старорусским берестяным грамотам.

То есть дикарское состояние, из которого надо было вывести народ, было двояким. Во-первых, необходимо было искоренить рабство, то есть невозможность распоряжаться не только своим трудом, но и своей личностью, своей семьёй и, если угодно, даже своим телом. Во-вторых, дать людям то необходимое образование, которое позволило бы им хотя бы читать Библию, разбираться в церковной службе и писать друг другу, когда надо, какие-то письма и осуществлять необходимые в хозяйстве калькуляции.

В 1807 году Александр говорил генералу Савари, о котором я уже много раз вспоминал: «Я желал бы вывести наш народ из дикарского состояния, при котором дозволена торговля людьми. Добавлю даже, что если бы гражданственность (civilisation) (в России) стояла на более высокой ступени, я уничтожил бы рабство, даже если это стоило мне головы». [Н.К. Шильдер. Император Александр I…Т.4, с.453]

Как мы видим, даже тогда, в ранний период, Александр понимал, что отмена крепостного права, которое он совершенно справедливо называет по-французски словом «рабство» - esclavage, а не словом «крепостничество» - servage, может стоить ему головы. Мы вскоре убедимся, что не было проблемы более опасной в России, чем освобождение крестьян. Но к 1812 году, к началу войны с Наполеоном, Александр, можно сказать, пришёл в некоторое разочарование возможностью проведения реформ, от которых он не отказывался, но многие из которых откладывал.

После Тильзитского мира, у Александра, как и у всего русского общества, наступил кризис нравственного чувства, кризис политической стратегии, которая пошла вслед за «антихристом» Наполеоном (помните как Бонапарта именовали прокламации Синода 1805-06 гг.?). Но триумфальная победа над Наполеоном и обращение к вере дало Императору новые силы.

Родиону Кошелёву, одному из своих религиозных конфидентов, Александр 13 декабря 1815 года писал: «Я обязан Вам многим, потому именно, что Вы меня навели на тот путь, по которому я теперь следую убежденно (то есть религиозный — А.З.), что привело к достигнутому успеху затеянного дела (победе над Наполеоном – А.З.) при содействии Всевышнего. Но то, что ещё осталось мне сотворить на родине же, вероятно, гораздо труднее достижимо, но это меня не пугает, ибо при помощи нашего Спасителя я теперь считаю всё возможным и полагаюсь вполне на Него…». [Н.К. Шильдер. Император Александр I… Т.4, Спб,1904.- С.157-158]

Он, возможно, имеет здесь в виду введение конституции в России. Но в первую очередь самое сложное предстоящее Александру дело — это освобождение крестьян. Оказалось, что победить тирана, который завоевал всю Европу, дойти с армией до Парижа и войти в него легче, чем освободить свой собственный народ. Император увидел свой народ. Увидел двойственно. И об этой двойственности мы ещё будем говорить. Но всё же он увидел, что этот народ состоит не из массы, не из «населения» (помните, в советское время в каждом сельсовете была книжка под названием «Журнал учёта скота и населения»), а из людей. Народ — это не население, а люди, личности, образы Божии.

Как писал С.Ф.Платонов лекциях по русской истории: «В Москве (в июле 1812 года — А.З.) народная масса встретила его с необыкновенным подъемом патриотического чувства, а дворянство и купечество на приеме во дворце проявили полную готовность жертвовать не только имуществом, но и собой для защиты родины. Александр был поражен мощью народного чувства; он несколько раз повторил ''Этого дня я никогда не забуду!'' В сущности, он мало ценил то общество, которым управлял; теперь же оно встало перед ним такой силой, которая вызывала его изумление и уважение. Отношение к управляемой среде в нём изменилось коренным образом, и он понял, выражаясь его словами, что Россия представляет ему более способов, чем неприятели думают». [С.Ф. Платонов. Лекции… - С.680]

И сейчас, дорогие друзья, в комментариях к моим лекциям и постам часто, и особенно почему-то люди из Украины, пишут, что русский народ — это народ рабов, что русский народ ни на что не способен... Я думаю, подобных рефлексий у Александра не было, но важно то, что он воочию убедился — русский народ не таков. Он увидел, что люди способны подняться на борьбу с врагом, они не склоняются перед чужеземной силой, они готовы жертвовать собой, сжигать свои дома и уходить в партизанские отряды.

И когда после победы, в 1818 году Александр даровал конституцию Польше и произнёс свою знаменитую речь на собрании польского сейма, о которой мы уже говорили, русский образованный слой поразил ужас, потому что, как писал Михаил Сперанский (в это время уже вице-губернатор в Пензе) Аркадию Алексеевичу Столыпину, одному из своих конфидентов: «В Москве распространилось мнение, что Государь, изъявляя намерение распространить свободные учреждения Царства Польского на Россию, имеет ввиду неотлагательное освобождение помещичьих крестьян. Оттого явились припадки страха и уныния… Помещики, класс людей без сомнения просвещённейший, ничего более в сей речи не видят, как свободу крестьян». [Письмо М. Сперанского А. Столыпину из Пензы от 2 мая 1818 г.]

Мы иногда считаем, что этот просвещённый класс жаждал демократии, свободы, равенства, братства… Но нет ничего более далёкого от истины, чем это утверждение.

Я вам уже рассказывал о том, как удивлялся наш современный историк Борис Николаевич Миронов тому, что кроме Николая Платоновича Огарёва ни один из деятелей русской культуры, русской мысли эпохи крепостного права, включая и Тургенева, и молодого Льва Толстого, никто не освободил своих крепостных. Никто.

После этого я встретил ещё один более потрясающий документ. Один из исследователей посмотрел, как к этому вопросу относились декабристы. Члены «Союза спасения» и «Союза благоденствия» приносили клятвенное обещание, что, когда им придётся владеть крестьянами, они тотчас же отпустят их на волю. Однако никто из декабристов этого не сделал, хотя ещё в 1803 году Александром I был издан Указ о вольных хлебопашцах, по которому помещики получили право освобождать крепостных крестьян поодиночке и селениями с обязательным наделением землёй. Причём на достаточно выгодных и для помещика условиях — крестьяне довольно долго должны были платить какие-то остаточные оброки, то есть, для помещика такое освобождение его крестьян не означало немедленную бедность или нищету. Но, тем не менее, ни один из них не воспользовался этим законом.

В 1814 году была создана первая тайная организация — «Орден русских рыцарей». Ее основатель — Михаил Фёдорович Орлов (25.03.1788 — 19.03.1842), внебрачный (позже признанный) сын графа Фёдора Григорьевича Орлова, генерал-майор, владелец имения Милятино Масальского уезда Калужской губернии, в котором числилось 1300 душ и хрустальный завод, на котором часть этих душ работала, не освободил ни одной из них.

В 1816 году было создано первое декабристское общество «Союз спасения», основная цель которого — введение конституции и уничтожение крепостного права.

В январе 1818 был образован «Союз благоденствия», целью которого провозглашалось нравственное (христианское) воспитание и просвещение народа, помощь правительству в благих начинаниях и смягчение участи крепостных. Скрытая цель была известна лишь членам Коренной управы; она заключалась в установлении конституционного правления и ликвидации крепостничества.

Александр Николаевич Муравьёв, один из руководителей этого общества, отставной полковник генерального штаба, — за его женой Прасковьей Михайловной (в девичестве княжной Шаховской) в Волоколамском уезде Московской губернии в селе Ботове с деревнями числилось 600 душ. Не было освобождено ни одной.

Браться Муравьёвы-Апостолы Матвей Иванович, доживший до 1886 года, и Сергей Иванович, казнённый в Петропавловской крепости 13 июля 1826 года, — за ними по завещанию отца Ивана Матвеевича 3478 душ. Не освобождено ни одной.

Иван Дмитриевич Якушкин, тот самый «меланхолический Якушкин», который «казалось, молча обнажал цареубийственный кинжал», кинжал, быть может, и обнажал, но, между тем, за ним было 200 душ в Вяземском уезде Смоленской губернии, и ни одна из этих душ не была отпущена на свободу.

Михаил Сергеевич Лунин, замечательный мужественный заговорщик, подполковник лейб-гвардии Гродненского гусарского полка, в сёлах Сергиевском (Инжавино) и Никитском Кирсановского уездов Тамбовской губернии, селе Аннино Вольского уезда Саратовской губернии имел 929 душ, но не освободил ни одну.

«Южное общество»: Алексей Петрович Юшневский 1-й, генерал-интендант 2-й армии — более 540 душ в Подольской губернии и 180 душ в Киевской губернии в Чигиринском повете. И не освобождена ни одна. Михаил Павлович Бестужев-Рюмин — за родителями 641 душа в Нижегородской и Московской губерниях, которые также не были освобождены. Он был молод, его повесили в двадцать пять лет, но, тем не менее, неизвестно ни о каких требованиях, ни о какой переписке, касающейся освобождения или перевода крестьян в вольные хлебопашцы. Василий Львович Давыдов, отставной полковник — 2926 душ в селе Каменке Чигиринскхого уезда Киевской губернии не освобождены. Князь Сергей Григорьевич Волконский — 1046 душ в Нижегородской губернии и 545 душ в Ярославской губернии также не освобождены.

«Северное общество»: Никита Михайлович Муравьёв, который нам ещё понадобится, капитан Гвардейского генерального штаба, — 75 душ в Ямбургском уезде. Казалось бы, чепуха, но он ведь тоже их не освободил. Князь Евгений Петрович Оболенский 1-й — 1348 душ. Не освободил. Наконец, самый-самый герой Кондратий Фёдорович Рылеев, который писал, что «первый нож на бояр, на вельмож. Второй нож на попов, на святош!», в 1824 году, то есть за полтора года до выступления, получил после смерти матери её имение в селе Батово Петербургской губернии, в котором имел 48 душ. Мало, положим. Но почему же не освободить, коль ты уж собирался всех резать? Не освободил. Иван Иванович Пущин — почти 400 душ в Бобруйске и в Осташковском уезде Тверской губернии тоже не были освобождены.

Пламенный Пестель, давая показания, говорил (и это, видимо, чистая правда, ведь, в общем, декабристы на допросах не лгали), что «первоначальным намерением общества было освобождение крестьян, способом достижения сего — убедить дворянство сему содействовать и от всего сословия нижайше об оном просить Императора». То есть никакого принудительного освобождения, как было в 1861 году, а «убедить и просить». Но сами при этом не освобождали, личным примером иных не вдохновляли. Сам Павел Иванович в Смоленской губернии имел 149 душ.

В своей «Русской правде» он предполагал половину земли, которой владели помещики, отдать крестьянам, а вторую половину оставить помещикам, чтобы крестьяне её арендовали, на ней работали, принося, естественно, доход помещику. Он даже говорил следующее: «Ещё хуже — отдать землю крестьянам. Здесь речь идёт <…> о капитале и просвещении, а крестьяне не имеют ни того, ни другого». По крайней мере, никакой иллюзии! Он, как культурный человек, понимал, что землю без капиталов не обработать. То есть даже Пестель, который собирался резать всю царскую семью и все дворцовые земли передать крестьянам, со своими братьями-помещиками обходился крайне милостиво.

Сергей Петрович Трубецкой, один из главных декабристов, который на момент выступления имел 803 души в Нижегородской губернии, писал: «Необходимо объяснить помещикам, что рано или поздно крестьяне будут свободны, что намного полезнее для помещиков самим освободить их, потому что тогда они могут диктовать выгодные для себя условия, что если помещики будут противиться и не согласятся добровольно на освобождение, то крестьяне смогут вырвать у них свободу, и тогда отчизна может оказаться на краю пропасти». Как вы видите, всё очень аккуратно, без малейшего насилия – только убеждение и объяснение.

Николай Иванович Тургенев написал Царю записку об освобождении крестьян, но освобождение, о котором шла речь в этой записке, было освобождение без земли.

В своей записке 1819 года он даже предложил Императору изменить Закон о вольных хлебопашцах, потому что закон этот обязывал освобождать крестьян только с землёй, то есть помещик освобождал село и землю, и крестьяне получали свою потомственную собственность. Так вот Тургенев предлагал крестьян освобождать, а землю оставлять помещикам. И своих крестьян в Симбирской губернии, а их числилось около 700 душ, он перевёл с барщины на оброк, и оброк высокий. А что такое оброк? Это значит, что крестьяне выращивают хлеб, продают его и получают за это деньги. Моя бабушка, которая сама происходила из земледельческого сословия, любила такую замечательную поговорку русской добольшевицкой деревни — «спит, как пшеницу продавши». Действительно, крестьянин вкалывал, выращивал, собирал урожай, ехал продавать, продавал, привозил денежку и мог спокойно спать. Чудно! Только вот продавать-то ему было сложно, он не умел. Раньше крестьяне сдавали хлеб помещику, и тот уже его продавал. Теперь же они должны были делать всё сами и, естественно, делали это невыгодно для себя, перекупщики брали у них товар задёшево. И крестьяне просили Николая Ивановича: «Слушай, верни нас на барщину!» А Николай Иванович отвечал: «Не верну! Я уже всей Москве рассказал, что облагодетельствовал вас и «ярем барщины старинной оброком лёгким заменил».

С 1824 года, находясь в заграничном отпуске, Тургенев, который знал, что его преследуют за связь с декабристами, продал родовое симбирское имение за огромные деньги — за полмиллиона ассигнациями. Продал вместе с имением, а отнюдь не освободил, мужиков, баб и детей малых, денежки в карман положил и уехал за границу. И точно так же поступил Александр Герцен. Герцен, внебрачный сын, но по завещанию отца получивший населённые земли, не хотел ими владеть. Так освободи! Нет, он все эти земли продал вместе с людьми, и уехал делать революцию в Европе.

Таким образом, дорогие друзья, нет ни одного положительного примера.

Вот, например, наш замечательный писатель Александр Сергеевич Грибоедов. К несчастью, он имел мать, которая была если не Салтычихой, то очень жестокой и жадной помещицей, и её крестьяне в Костромской губернии взбунтовались. Бунт шёл с 1817 по 1820 год, для подавления были вызваны войска, крестьян подвергали экзекуции и, в конце концов, восстание было остановлено. Но у нас нет ни одного свидетельства, что великий русский писатель Александр Сергеевич Грибоедов, очень близкий декабристам (Герцен, например, называл Чацкого, главного героя «Горе от ума», «декабристом»), хоть один раз сказал маме: «Не твори жестокостей, отпусти их».

Замечательный Лунин освободил своих крестьян, но освободил их не только без земли, но и с обременением: будучи уже свободными они должны были выплачивать его братьям очень большие оброки. Это его завещание не утвердила юридическая палата, сказав, что освобождать крестьян без земли не позволяется.

Можно множить эти примеры, но я не буду это делать. Да, были и те, у кого не было населённых земель. Но вы видите, что из всех самых прогрессивных, самых революционных дворян, за которыми числились души, никто их не освободил. Что уж говорить о людях попроще, о людях менее свободомыслящих, если эти поступали так! Да, некоторые помещики облегчали жизнь крестьян, да, они в основном не были жестокими землевладельцами, но о свободе не было и речи. Свобода — это значит отдать крестьянам земли, отдать имущество. Страшное дело! Никто из русских помещиков не был готов к этому кроме нескольких людей.

В современной России всё примерно так же, когда речь идёт о реституции прав собственности. Все очень либеральны, все недовольны нынешней властью, хотят парламента, свободы, самоуправления, но когда разговор доходит до того, что нужно восстановить имущественные права, которые были отобраны большевиками, тогда лица у всех, у кого есть полученные правдами и неправдами большие имущества, становятся кислыми, и аргументы «против» тут же находятся в изобилии. Собственность — страшная вещь. Я думаю, что она сводит людей с ума не меньше, чем, к примеру, секс. Люди, одержимые собственностью, теряют всякое представление о должном и недолжном, правильном и неправильном и начинают говорить всякую галиматью.

И крестьяне это видели. Почему я сказал в начале лекции о двусмысленном участии крестьян в Отечественной войне 1812 года? Александр I прекрасно знал, что в зоне военных действий значительная часть крестьян, не присоединяясь к французам, использовала французское вторжение, чтобы расправиться со своими помещиками. Всюду грабили помещичьи имения сами крестьяне.

Александр Иванович Кошелёв, который в эпоху Александра II был одним из самых видных сторонников освобождения крестьян, а в то время был, естественно, ещё маленьким, пишет: «В декабре (1812 года — А.З.) мы возвратились в нашу подмосковную, где в доме, подвалах, сараях и пр. нашли всё разграбленным. Отца моего особенно огорчало то, что разграбление, как из рассказов оказалось, было произведено менее французами, чем нашими же крестьянами и некоторыми дворовыми людьми» [А.И. Кошелёв. Записки. М.: «Наука», 2002. – С.9]. Крестьяне не считали собственность помещиков законной и потому грабили её. Они были уверенны, что это их, крестьянская, собственность, у них помещиками отобранная.

27 августа 1815 года один из самых замечательных людей России Павел Дмитриевич Киселёв, тогда флигель-адъютант, полковник, потом генерал, граф, министр государственных имуществ, подаёт (он — близкий к Императору человек) Александру записку, которая называется «О постепенном уничтожении рабства в России». Подчёркиваю вновь: не крепостного права, а именно рабства. Там он пишет: «Гражданская свобода есть основание народного благосостояния». То есть экономика, богатство связаны со свободой (это надо объяснить кое-кому, кто ныне вносит поправки в конституцию). «Истина сия столь мало подвержена сомнению, что излишним считаю объяснять здесь, сколько желательно было бы распространение в государстве нашем законной независимости на крепостных земледельцев, неправильно лишенных оной. Сие тем более почитаю нужным, что успехи просвещения и политическое сближение наше с Европою (согласитесь, прямо сегодняшний текст — А.З.) усиливая час-от-часу более брожение умов, указывает правительству необходимость предупредить те могущие последовать требования, которым отказать будет уже трудно или невозможно; кровью обагрённая революция Французская в том свидетельствует». [Цит. по: Н.К. Шильдер IV – C.40-41]

О чём идёт речь? Речь идёт не о дворянах, которые во время Заграничного похода научились французским ценностям, как часто у нас писали в учебниках. Речь идёт о солдатах, потому что сотни тысяч солдат за три-четыре года нахождения в Германии и во Франции (оккупационная армия стояла во Франции до 1818 года), научились очень многому. И, как могли, языку, и, конечно, другим формам общения с местным населением, иногда очень плодотворным. Но главное, пребывая там, они чувствовали свободу, они видели её. Ведь простые французские крестьяне и крестьянки — они все дети революции, получившие в 1789-1791 годах помещичью землю. В Германии жажда свободы гражданской и политической тоже была очень сильна. И когда русские солдаты - крестьяне вернулись из Заграничного похода домой (были, конечно, и те, кто возвращаться не стал), они тут же всем рассказали, что такое свободный земледелец, что такое человек, который работает на своей земле, зарабатывает своими руками свой хлеб, потом продаёт его и живёт свободной жизнью, попивая своё французское винцо. А многие из них так и работали, живя со своими французскими, как мы бы сейчас сказали, гражданскими жёнами, то есть знали всё не на словах. И эти чувства свободы исключительно распространились в русском низовом обществе. Это надо помнить.

2. Цель и пугало свободы

Но надо сказать, что и император Александр старался. На его личные деньги был напечатан на французском языке курс академика Шторха, который академик читал великим князьям Александру и Константину, и в котором осуждался любой подневольный труд, в том числе и крепостная система России. Высшее сословие, которое читало по-французски, могло читать этого немецкого профессора и понимать, что это и есть дух современности, слово современной экономики, принцип современной нравственной политики. Но издание на русском языке цензура запретила, хотя всё это издавалось на деньги Александра. Свободная страна!

Надо сказать, что профессор Иоганн Баптист Шад, в 1804 г. приглашенный в Харьковский университет, написал на латыни труд по тем же вопросам - «Institutiones juris naturae» («Установления естественного права»), но этот труд не опубликовали, а Шада, по доносу коллеги – профессора Антона Антоновича Дегурова, в 1816 г. выслали из России, хотя за него как за крупного специалиста ходатайствовали перед Императором такие величины, как Шиллер и Гёте. Ему даже отказались выплачивать пенсию, о которой он ходатайствовал в старости перед императором Николаем Павловичем.

Это время — 1818-1819 годы — было временем необычайных надежд, временем борьбы двух сил. Ведь Александр-то был не один в своих сомнениях. Цензура — это те же дворяне, и вы сейчас увидите их работу.

В середине 1819 года, двадцатилетний Пушкин пишет своё замечательное стихотворение «Деревня». Первая часть этого стихотворения, идиллическая («Приветствую тебя, пустынный уголок… Я твой: люблю сей темный сад с его прохладой и цветами»), была опубликована в 1826 году. Вторая часть, как вы знаете, до Александра II не публиковалась вообще. Пушкин в эти свои двадцать лет, был, конечно, шалопай, и мы видим в его (или в приписываемых ему) эпиграммах просто полную гнусность и пошлость, но в то же время это был юноша следующего после декабристов поколения или, может быть, представитель самого молодого предела этого поколения. Поэтому на его примере мы можем видеть, как юноши его времени мыслили.

Первая часть стихотворения, где всё прекрасно и красиво, где «двух озёр лазурные равнины» и всё прочее, в опубликованной в 1826 году версии заканчивалась четырьмя строчками отточий, чем Пушкин хотел показать, что этим стихотворение не кончается, что есть ещё другая его часть, которую не разрешают опубликовать. В «списках», конечно, оно ходило по всей России целиком.

Давайте взглянем на эту вторую часть стихотворения «Деревня»:

«Но мысль ужасная здесь душу омрачает:
Среди цветущих нив и гор
Друг человечества (Руссо — А.З.) печально замечает
Везде невежества убийственный позор.
Не видя слез, не внемля стона,
На пагубу людей избранное судьбой,
Здесь барство дикое, без чувства, без закона,
Присвоило себе насильственной лозой (то есть плетью — А.З.)
И труд, и собственность, и время земледельца.
(настоящий экономический анализ – А.З.)
Склонясь на чуждый плуг (то есть не на своё орудие, а на орудие помещика), покорствуя бичам,
Здесь рабство тощее влачится по браздам
Неумолимого владельца.
Здесь тягостный ярем до гроба все влекут,
Надежд и склонностей в душе питать не смея,
(какие надежды? родился крепостным — умрёшь крепостным)
Здесь девы юные цветут
Для прихоти бесчувственной злодея.

Помните, в «Евгении Онегине», в месте, где Пушкин описывает жизнь своего героя в деревне, есть такие слова: «порой белянки черноокой простой и свежий поцелуй»? Так вот мы же знаем, кто такая белянка черноокая, дорогие друзья.

Историк Василий Иванович Семевский в своём многотомном труде, посвящённом крепостному праву в России, отвёл целый раздел преступлениям на сексуальной почве, которые совершались в огромном количестве в крепостной России. [В.И. Семевский Крестьянский вопрос в России в XVIII и первой половине XIX в., т. 1-2]

Продолжим цитировать стихотворение:

Опора милая стареющих отцов,
Младые сыновья, товарищи трудов,
Из хижины родной идут собой умножить
Дворовые толпы измученных рабов.
(То есть отбирают сыновей у старых отцов и отправляют их в дворовые)
О, если б голос мой умел сердца тревожить!
Почто в груди моей горит бесплодный жар
И не дан мне судьбой витийства грозный дар?
Увижу ль, о друзья! народ неугнетенный
И рабство, падшее по манию царя,
И над отечеством свободы просвещенной
Взойдет ли, наконец, прекрасная заря?»
[А.С. Пушкин. Собр. Соч, в 10 томах. Том 1. Ст,1814–1822]

«По манию царя», то есть по движению руки царя. Этого движения ждали. Пушкин, как и многие, одни с ужасом, другие с надеждой, понимал, что третьего не надо: либо царь освободит крестьян, либо они освободятся сами, как в эпоху Пугачёва, но тогда ничего хорошего из этого не выйдет.

Какова судьба этого стихотворения? «Списки» с ним, как я уже говорил, ходили по России. О том, что есть такое стихотворение молодого поэта, Александру I в 1820 году рассказал генерал Милорадович, тот самый, которого через пять лет убьют так любившие крестьян (как людоеды любят людей) декабристы, на что Император потребовал принести ему это произведение. И адъютант Александра князь Васильчиков через своего адъютанта, которым был Пётр Яковлевич Чаадаев, попросил выслать стихи Пушкина Государю. Замечательно, да? Через Чаадаева, через князя Васильчикова Императору.

Александр Павлович читает это стихотворение, то самое стихотворение и говорит «благодарить автора, что он распространяет благородные взгляды, которые внушает ему Провидение» [Н.К. Шильдер. IV- C.102]. Никакого процесса, никаких восемнадцати лет лагерей, никакого штрафа за то, что он иностранный агент… Благодарность! Правда, цензура стихотворение к публикации не разрешила, но это было не страшно, в «списках» оно уже и так ходило по всей России и его все легко могли прочесть.

В это время для Императора и для всех тех, кто как Пушкин сгорали в пламени желания освободить крестьян, прозвучал очень важный звонок. Как вы помните, в 1804-1806 годах в Остзейских губерниях были приняты законы, которые значительно ограничивали крепостное право. Сторонниками этих законов были в основном гернгутеры, представители религиозного протестантского направления, появившегося в Германии в XVIII веке. Для крестьян было введено право наследственного владения землёй. Крестьян не освобождали, но их повинности чётко регламентировали. Любые изменения в этих объеме и формах повинностях должны были дозволяться правительством, а за свои провинности крестьяне судились не помещиком, а крестьянскими же судами. Для своего времени эти законы были очень хорошими. И, кстати говоря, именно эти законы в Остзейских провинциях Российской империи заставили польских помещиков требовать, чтобы, если Наполеон хочет освободить крестьян в герцогстве Варшавском, они были освобождены без земли. Потому что полуосвобождать и делать крестьян юридически свободными людьми с землёй, но с определёнными обязанностями, польские господа не хотели.

Но сами балтийские бароны были недовольны преобразованиями в отношении крестьян 1804-1806 годов. Порыв гернгутеров прошёл, поколение немного поменялось, и в 1811 году эстляндские помещики предложили следующее. В политике, дорогие друзья, всегда есть две позиции. Одна наивная, когда ты говоришь другому то, что ты думаешь, предполагая его убедить. А другая, хитрая, когда ты предполагаешь, что другой — дурак, и ты сможешь его обмануть. И вот, эстляндские помещики, видимо, считая Александра дураком, предложили ему освободить своих крестьян полностью, но без земли, то есть действовать по польскому образцу 1807 года. Мол, всё же началось с нас, мы же в 1804-1806 годах уже наполовину освободили крестьян, а теперь давайте освободим их полностью, но без земли. И как ни странно, через пять лет Александр на это соглашается. Почему — мы не знаем. Может быть потому, что не хочет вмешиваться в очень сложные отношения остзейских баронов с коренным населением Эстонии и Латвии, ведь и по языку, и по обычаям бароны и население были чужды друг другу.

Но, в любом случае, 23 мая 1816 года был принят указ «Учреждения для эстляндских крестьян», первая статья которого гласила: «Эстляндское рыцарство, отрекаясь от всех доселе принадлежащих ему крепостных наследственных прав на крестьян, предоставляет себе токмо право собственности на землю». «В этом ''токмо'' заключалось очень многое! — комментирует текст статьи историк С.Г.Пушкарёв. — Крестьяне, сделавшись лично свободными, но не получив никаких земельных наделов, попадали в полную экономическую зависимость от помещиков и превращались в арендаторов помещичьей земли или батраков в помещичьих хозяйствах». [С.Г. Пушкарёв. Россия 1801-1917: Власть и общество… С.73]

4 Крестьяне называли эту свободу «птичьей свободой»: летать ты можешь, но сесть на землю — нет. К тому же, освобождённым крестьянам запрещалось менять род занятий и место жительства. По этой же схеме в 1817 году были освобождены крестьяне Курляндской губернии, а в 1819 году — Лифляндской и на Моозундских островах (нынешние Хийумаа и Сааремаа).

Приветствуя это освобождение, Александр писал эстляндским рыцарям: «Радуюсь, что дворянство оправдало мои ожидания. Ваш пример достоин подражания. Вы действовали в духе времени и поняли, что либеральные начала одни могут служить основою счастья народов». На самом деле, Император был, конечно, не дурак и прекрасно понимал, какое свинство сделали бароны. Но не вмешивался в это дело, во-первых, по ряду политических причин, а во-вторых, думаю, надеясь на то, что если он решит проблему освобождения крестьян в России, то и в балтийских губерниях она решится сама собой.

Надо сказать, что последствия этих изменений были ужасны для самих баронов, ведь нигде ненависть к бывшим помещикам не пылала столь сильно, как в Остзейских губерниях. И в 1905 году, когда началась первая русская революция, именно на Остзейских землях эта ненависть вылилась в широкое и крайне жестокое крестьянское движение, сопровождавшееся сожжениями поместий, ужасными убийствами, уничтожением целых помещичьих семей, то есть превратилась в настоящий пугачёвский бунт. Обман не был прощён. Как не был и никогда не будет прощён и забыт обман присвоения всей собственности небольшой группой реформаторов в России в 1990-е.

Но то, что было позволено остзейским баронам, Император вовсе не собирался позволять в остальной России. В 1818 году записку об экономической целесообразности постепенного освобождения крепостных с обзором западного опыта Александру подаёт лучший политэконом тогдашней России Георг Людвиг Канкрин, на тот момент генерал-интендант действующей армии, а в будущем и на протяжении двадцатилетнего периода, охватывающего два царствования (с 1823 по 1844 год), министр финансов. Канкрин также был одним из тех немногих людей, перед которыми робел Николай I. На слова Николая о том, что ему нужны деньги для строительства флота, Канкрин мог ответить: «Нет, Ваше величество, денег я дать не могу». Так вот, Канкрин тоже предлагает Александру освободить крестьян.

В 1816 году петербургские дворяне во главе с генерал-адъютантом И.В.Васильчиковым постановили обратить своих крепостных в обязанных поселян на основании существовавших законов (по эстляндскому образцу).

Был составлен акт за подписью шестидесяти пяти дворян-помещиков, и генерал Васильчиков поднёс его Государю. Предполагалось освобождение крестьян, почти всей Петербургской губернии… Но посмотрим на реакцию Александра, которую до сих пор понимают не все. На аудиенции Император спросил князя: «По твоему мнению, кому в России принадлежит законодательная власть?». «Без сомнения Вашему Императорскому Величеству — Самодержцу Империи», – отвечал Васильчиков. «В таком случае предоставь мне право издавать те законы, которые я считаю наиболее полезными для подданных моих», — сказал в ответ Александр и приказал уничтожить акт петербургских дворян. Это действие Императора, резюмирует последний дореволюционный историк Александра великий князь Николай Михайлович, «привело многих в великое огорчение. Стали не без основания говорить, что Государь оказывает чужеземцам предпочтение перед русскими, и критика долго не умолкала». [Вел.кн. Николай Михайлович. Император Александр… С.183]

О каких же чужеземцах идёт речь? Вы думаете, об эстляндских крестьянах? Нет, конечно. Речь об остзейских баронах. Император оказывал им предпочтение в том смысле, что позволил им присвоить себе всю землю, обезземелив своих крестьян. Русских крестьян в то же положение Александр ставить не хотел.

Другой вельможа граф Михаил Семёнович Воронцов, наместник Новороссии, командующий оккупационным корпусом во Франции, тот самый «полу-милорд, полу-купец», и князь Александр Сергеевич Меньшиков, будущий морской министр, праправнук петровского фаворита, не просто подают Государю записку. Вместе с другими крупнейшими землевладельцами, в том числе и братьями Тургеневыми, они предлагают создать общество для освобождения крепостных и обращаются к Александру с просьбой разрешить создание такого общества. Общее количество крестьян составляло у них более 100 тысяч. Но Александр спросил этих вельмож: «А почему бы вам вместо того, чтобы общества по эстляндскому образцу создавать, не воспользоваться Законом о вольных хлебопашцах и каждому по отдельности не дать своим крестьянам свободу вместе с землёй?» После чего полу-милорд и праправнук фаворита ушли несолоно хлебавши.

Александр вовсе не был сторонником крепостного состояния. Пожалуйста, говорил он, освобождайте, но освобождайте по-человечески. Но по-человечески никто не хотел. Все хотели облукавить и Царя, и мужиков. Как баронам дал немецким, так пусть и нам даст. Ан нет - не давал.

То, что в школьном учебнике обозначено одной фразой о крепостничестве, при взгляде в исторический микроскоп распадается на массу фактов, явлений, движений очень интересных и очень важных. Русское общество было гораздо более живым, но, к сожалению, не было более бескорыстным, чем сейчас.

Особое место в этом процессе сыграл председатель Вольного экономического общества и Департамента государственной экономии Государственного Совета адмирал, граф Николай Семенович Мордвинов. Его воспевает исследователь русского либерализма Виктор Леонтович, написавший в эмиграции книгу «История либерализма в России» (1957 г.), которую в свою очередь очень ценил Александр Исаевич Солженицын, и опубликовал ее первой в своей серии «Исследования новейшей русской истории».

Профессор Леонтович действительно собрал много интересных фактов, но его видение неглубоко. В частности, он пишет о Мордвинове: «Мордвинов был полностью убежден в том, что России, прежде всего, нужна политическая свобода. Тот факт, что в те времена народное представительство неизбежно должно было быть представительством дворянства, ни в коей мере его не отпугивал. Напротив, в аристократическом составе народного представительства… он видел гарантию того, что это народное представительство действительно будет активно и действенно выступать за политические свободы и права, а также за гражданские права и гражданский строй». [В.В. Леонтович. История либерализма в России. 1764-1914. М.: Русский путь, 1995.С.60]

Казалось бы, всё очень хорошо. Но в тот момент, и он знал это на примере Польши, когда власть переходит к аристократии, к дворянству, надежда крестьян на достойное освобождение с землёй кончается. Самое большее, на что дворяне пойдут, — это на освобождение по эстлядскому образцу, что, соответственно, через несколько десятилетий, если не через несколько лет, повлечёт за собой пугачёвщину.

Когда через одну лекцию мы будем с вами говорить о конституции, то поймём, что проблема того, что сделать первым — освободить крестьян или принять конституцию — проблема наиважнейшая, такой своеобразный и очень серьёзный спор о курице и яйце. Что же сначала — освобождение крестьян под абсолютной властью императора и через какое-то время конституционные свободы для всех или конституция для свободных граждан, не только для дворян, но и для мещан, для купцов, для духовенства и даже для небольшого количества свободных крестьян, но без перспективы реального, с землей, освобождения остального народа. Вы же помните из лекций об эпохе Екатерины, как в екатерининских уложенных комиссиях все были против освобождения крестьян. Александр знал, что всё это повторится. Поэтому сначала необходимо освобождение. Это решение Александр принимает, видимо, внутри себя.

Мордвинов пишет Александру ласковые письма (потом то же самое будет писать, правда, не Александру, который перестанет читать его письма, а своему доверенному другу Сперанскому): «В природе мы видим, что… тихое и постепенное течение времени даёт жизнь, рост и зрелость всему; крутые же и быстрые события… производят разрушения… Народу, пребывавшему века без сознания гражданской свободы, даровать оную изречением на то воли властителя — возможно, но знание пользоваться ею во благо себе и обществу даровать законоположением невозможно». [Леонтович. История либерализма… - С.61]

Россия в это время обсуждает освобождение крестьян. Не в 1861 году, а в 1815-1818 годах.

Сперанский писал Столыпину 2 мая 1818 года: «Нельзя себе представить (хотя и представляют многие), что правительство пустило на отвагу (на авось — А.З.) дело столь важное и не приуготовило бы все пути его установлениями постепенными и твёрдыми, без колебания и торопливости (…) Кто метёт лестницу снизу? — Очистите часть административную, потом введите установительные законы (конституцию — А.З.), то есть свободу политическую, и затем постепенно приступите к вопросу о свободе гражданской (liberté civile), то есть к свободе крестьян. — Вот настоящий ход дела. В сем порядке последний вопрос едва ли в десять или двадцать лет приспеет к разрешению, ибо предварительные работы столь огромны, а средства наши в людях и в деньгах так ограничены, что невозможно и думать о поспешности. Поспешность тут есть торопливость, смешение и бедствие». [Письмо от 2.05.1818 Русский Архив 1869.- С.1697;1703.]

Вы, конечно, помните, как Сперанский предложил блестящее решение — даже крепостные крестьяне через участие в выборах в Думу постепенно могут обрести свободу. Но то были 1809-1810 годы. Теперь же после обвинений, после ссылки, Сперанский становится другим человеком, и мы должны это ясно понимать. Это изменение прекрасно показывает наш замечательный историк В.А.Томсинов в своей специальной книге, посвящённой Михаилу Михайловичу. [В.А. Томсинов. Сперанский. Молодая гвардия, 2006]

В будущем мы увидим, как «замечательно» Сперанский будет вести себя на процессе декабристов… А пока он вместе с графом Мордвиновым, известнейшим либералом, выступает за введение конституции для свободных граждан, и только потом за постепенное, лет так через двадцать-тридцать, без всякой поспешности освобождение крестьян.

Но тут же Сперанский пишет тому же Столыпину 2 мая 1818 года: «Существует общее в черном народе мнение, что правительство не только хочет даровать свободу, но что оно её уже и даровало, и что одни только помещики не допускают или таят её провозглашение» [Русский Архив 1869.-С.1697;1703].

Вот нам иногда кажется, что народ наивен, но посмотрите — народ всё прекрасно видит: царь готов даровать свободу, но не дарует её, потому что все помещики вплоть до декабристов против этого. Народ всё прекрасно понимает. Особенно после Заграничного похода. Ведь каждый мужик-солдат, вернувшийся после похода в свою деревню, рассказал и в своей деревне и в трёх окрестных о том, что он видел. Народ — не дурак. Это надо знать и нынешней власти, которая тоже думает, что народ всё съест, что вливает в него телевизор.

«Он (Мордвинов – А.З.) хотел политической свободы с высшей палатой, — вспоминал много позже свои споры с адмиралом декабрист Николай Тургенев, — он восставал с благородным и горячим самоотвержением против всякого произвола. Я же сочувствовал неограниченной власти, защищая её необходимость для освобождения страны от чудовищной эксплуатации человека человеком». [В. Иконникова.- Граф Мордвинов. СПб,1873.- С.236]

«Представители сословия, достигшего исключительных сословных льгот, теперь проявляли стремление к достижению политических прав» (то есть к ограничению абсолютной монархии в свою пользу), — указывал Платонов. [С.Ф. Платонов. Лекции… - С.690] И таким образом это останавливало возможность нормального освобождения крестьян. Но появлялось всё больше и больше людей, которые понимали, что народ может быть освобождён только по воле Государя, «по манию царя», как написал Пушкин в 1819 году.

Николай Иванович Тургенев, сотрудник Генриха Штейна, замечательного немецкого патриота, который был управляющим Германией во время Заграничного похода, автор прекрасной и самой популярной экономической книги александровского времени «Теория налогов» (1818 год), которую сразу же после восстания декабристов запретили, предлагал, как вы помните, изменить закон 1803 года так, чтобы можно было освобождать крестьян без земли, а землю оставлять помещику. Но при этом он был горячим сторонником ликвидации дворовых крестьян. А дворовые крестьяне — это же вообще ужасная вещь. Вещь, которая, может быть, существовала в раннем средневековье, но была совершенно не характерна для XIX века. Помещик мог по своему произволу любое количество крестьян и мужского, и женского пола брать к себе в дворовые. Он отрывал этих людей от их земли, чтобы они находились у него в услужении. Для помещика это было экономически не очень выгодно, но те, у кого имелось большое количество крестьян, могли себе это позволить. Соответственно, полная палитра услуг предоставлялась помещику дворовыми. И это, безусловно, очень развращало людей. О запрете дворовых разговор шёл постоянно. Владей крестьянами, получай от них барщины и оброки, как в Польше, но не отрывай их от земли. Пусть они работают у тебя в усадьбе только по собственному их желанию, и если ты готов платить им за это деньги.

В 1820 году в Государственный Совет, был представлен проект освобождения дворовых крестьян, но Госсовет его отклонил.

Вольное экономическое общество напечатало в своих трудах статью помещика из Тверской губернии моего однофамильца Зубова о вреде общинного хозяйства и необходимости перехода к подворному, фермерскому хозяйству. Автор также писал в своей статье, что земли за крестьянами необходимо закрепить в незыблемую собственность, то есть по остзейскому образцу 1804 года. Эта фраза привела в ужас Вольное экономическое общество, и многие его члены, а также многие из тех, кто читал эту статью, потребовали уничтожения книжки со статьей Зубова и перепечатывания тома без неё. Напечатанное было спасено одним голосом — 11 против 10. Причём за уничтожение книги проголосовал и председатель общества адмирал Мордвинов.

Такова была ситуация, дорогие друзья. Огромное количество записок, огромное количество предложений и все корыстные, всё — болтовня. Даже прекрасное стихотворение Пушкина — тоже болтовня, потому что и Пушкин никого из своих крестьян освобождать не собирался. В теории все были за свободу, пили вместе пунш и говорили, что нужно освобождать крестьян, но только своих мужиков готовы были освобождать в последнюю очередь. Конечно, Александру где-то было проще. Он, хоть и был скромным человеком и не покупал двадцать пять роллс-ройсов в Великобритании, но, тем не менее, конечно, понимал, что нищенствовать ему не придётся. Но не нищенствовали бы и помещики, если бы освободили крестьян по схеме 1803 года. Бесспорно, их доходы бы уменьшились, но, главное, исчезла бы власть над людьми. А власть над людьми, дорогие друзья, вещь притягательная. Ведь многие из людей становятся семейными тиранами, наслаждаются властью над своей женой или своим мужем. Многие, получая сектор с пятью сотрудниками, начинают себя вести так, как будто они владеют поднебесной. Властолюбие — это невероятная человеческая болезнь. И то, что ты можешь понукать людьми в своих интересах, кружит голову многим, в том числе и либеральным людям даже больше, чем хозяйственные выгоды.

3. Проект Аракчеева

И вот тогда Александр, понимая, что ему не на кого опереться (кстати, записку Николая Тургенева он получил, благодарил его, но не собирался её исполнять), решил обратиться к своему старинному ещё гатчинского периода другу Алексею Андреевичу Аракчееву.

Аракчеев был старше Александра на восемь лет, и к этому времени Император знал и ценил его как прекрасного организатора. Во время войны с Наполеоном всеми интендантскими делами, сначала артиллерией, а потом и всем тылом заведовал Аракчеев. И то, что на гигантском расстоянии от России до Парижа при тех средствах коммуникаций армия получала всё необходимое в свои сроки, происходило во многом благодаря административному гению Аракчеева. Он, кроме того, возглавлял важнейший комитет в России. Как вы знаете, главные два генерала России — это мороз и дороги. Так вот особый комитет по сооружению дорог в России возглавлял Аракчеев. И департамент военных дел Государственного совета тоже возглавлял он.

Не было человека в Александровской России, которого ненавидели бы так, как Аракчеева. Так ненавидят только приближённых, только тех, между кем и властителем существует какая-то непонятная дружба. Ведь каждый смотрел на себя в зеркало и думал: «Так я же намного лучше Аракчеева! Я и французский хорошо знаю, и манерам обучен, я и бравый генерал, я и мудрый политический советник, почему же Император этого мужика любит, а не меня?». К таким людям, как Аракчеев, всегда возникает ненависть. И в этой ненависти было единодушно всё русское общество.

Как вы помните, Пушкин (предположительно) в 1819 году, во время восстания в Чугуевском военном поселении в Украине пишет эпиграмму на Аракчеева:

В столице он — капрал, в Чугуеве — Нерон:
Кинжала Зандова везде достоин он.

(Карл Людвиг Занд — немецкий студент, убивший писателя Августа фон Коцебу)

В другой, уже точно пушкинской эпиграмме более позднего времени (1820-1821 годы), написано:

Всей России притеснитель,
Губернаторов мучитель
И Совета он учитель,
А царю он — друг и брат…
Полон злобы, полон мести,
Без ума, без чувств, без чести,
Кто ж он? Преданный без лести,
<…> грошевой солдат

В конце Пушкин допускает самое отвратительное — он использует матерное слово, намекая на интимную жизнь Аракчеева с простой женщиной, с Настасьей Минкиной. То он пишет прекрасную оду «Вольность», то тут же просто как дурак пишет такое… Но это двадцатилетний Пушкин. Мы ещё увидим, как совсем по-другому он скажет об Аракчееве в конце жизни.

Возник миф, что всем в стране завладел Аракчеев, а Александр погрузился в мистицизм, в апатию. Об этом, по-моему, даже пишут в школьных учебниках, и многие из вас это слышали. Дмитрий Фомич Кобеко (1837-1918) в книге «Императорский Царскосельский лицей» откровенно пишет, что Александр отрёкся «от царской власти в пользу всем ненавистного Аракчеева». [Д.Ф. Кобеко. Императорский Царскосельский лицей. СПб., 1911. X, [2]]

Шильдер, который, в общем-то, не был склонен осуждать друзей царей, и сам являлся придворным историком, не выдерживает и пишет: «Тусклая фигура Аракчеева успела уже окончательно заслонить Россию от взоров Александра, и зловредное влияние его чувствовалось на каждом шагу». [Н.К. Шильдер. Александр I… - T.IV, c.217-218]

С.Ф.Платонов повторяет эту точку зрения в «Лекциях по Русской Истории»: «Александр… остыл и стал равнодушен к внутренним делам и вопросам гражданского управления; текущую административную работу он возложил на графа Аракчеева и вполне доверился этому неизменному своему любимцу, с которым его еще в юности связывали какие-то таинственные, историками еще не разгаданные, нити…» Вы сами понимаете, на что очень прозрачно намекает Платонов, но что абсолютная, конечно, чушь. «Люди разных положений и направлений одинаково осуждали Аракчеева, называя его ''проклятым змеем'', ''извергом'', ''вреднешейшим человеком в России'', но никто не мог с ним бороться. Настал тяжелый режим, напоминавший предыдущее царствование (Павла — А.З.), в особенности тем, что на первом плане стали внешние мелочи военно-казарменного быта и знаменитый вопрос об устройстве военных поселений». [С.Ф. Платонов. Лекции… - С.682-883]

Это же практически повторяет и Сергей Германович Пушкарёв. [С.Г. Пушкарев. Россия 1801-1917… - С.24;36;38-39]

Однако мы ни в малой степени не можем сказать, что в это время Александр потерял интерес к государственной и политической деятельности. Это абсолютно не соответствует действительности, это — ложь. Во внешней политике в это время один за другим идут международные конгрессы в Аахене, в Вероне, - это очень большая внешнеполитическая работа. Во внутренней жизни — постоянные поездки Александра по всей стране, которые он начал в 1816 году, вернувшись после Венского конгресса, и продолжал до последних недель царствования. Внимательное исследование Государем положения дел на местах, в казахских улусах и на уральских заводах, на финских хуторах и в польских местечках, в губернских городах и маленьких деревнях, в крымско-татарских аулах и селениях духоборов — лучшее свидетельство крайне ответственного отношения Императора к делу государственного управления. Он успел побывать всюду, он ездил каждый год. Пушкин опять же называет его «кочующим деспотом». Почему? Потому что Император не живёт в Петербурге, он постоянно «кочует» - хочет всё видеть. Ведь тогда не было таких информационных возможностей как сейчас, тогда нужно было всё объехать, чтобы хорошо узнать жизнь огромной Империи.

В конце декабря 1812 года Александр жалуется Софье Тизенгауз: «У меня так мало поддержки в моих стремлениях к счастью моего народа! Признаться, иногда я готов биться головой о стену, когда мне кажется, что меня окружают одни лишь себялюбцы, пренебрегающие счастием и интересами государства и думающие лишь о собственном возвышении и карьере». [Шуазель-Гуфье. Исторические мемуары. Державный сфинкс. М.,1999. – С.294-95.]

В 1824 году, за полтора года до конца своего царствования, Император откровенно говорил пензенскому губернатору Федору Петровичу Лубяновскому, поразившемуся его утомленным видом: «Славы для России довольно, больше не нужно; ошибётся, кто больше пожелает. Но когда подумаю, как мало ещё сделано внутри государства, то эта мысль ложится мне на сердце как десятипудовая гиря. От этого устаю». [Ф.П. Лубяновский. Воспоминания. М. 1872, - с.297]

«Как мало ещё сделано!» — помните, этот постоянный рефрен Александра - как мало сделано для Польши, как мало сделано для крестьян, как мало сделано для государства… Он мучается этим! Правитель, который мучается тем, что он ничего не сделал, хотя он сделал очень много, и правители, которые наслаждаются тем, что успешно водят народ за нос, ничего для него не делая, уже почти такой же срок, — какое удивительное различие!

Но отношение к Аракчееву изменилось в начале XX века. Дело в том, что когда стали вскрывать архивы, то оказалось, что всё было наоборот. Оказалось, что все эти декреты и даже переписка Аракчеева с губернаторами и его решения по многим вопросам — это ему данные и переписанные набело его рукой черновики Александра. Эти черновики найдены, и они доказывают этот факт с безусловностью.

Посвятивший Аракчееву целую книгу под названием «Временщик» профессор В.В.Томсинов писал, что Аракчеев был «Лишь третьим оком для своего Государя, третьей его рукой. … В механизме управления Империей, Аракчеев играл чрезвычайно важную роль, но совсем не ту, что приписывалась ему современниками и впоследствии историками. Возвысив графа, Александр не отдал ему управление государством, а, напротив, взял это управление в свои руки так, как никогда прежде не брал.…Только с помощью вездесущего, необыкновенно энергичного, до предела исполнительного Аракчеева император Александр был в состоянии управлять Россией так, как хотел, то есть всё и вся держа под своим контролем и влиянием, всеми сколько-нибудь важными делами заправляя. И при том, оставаясь всегда в тени!» [В.А. Томсинов. Временщик (А.А. Аракчеев). М.: Теис, 1996. С.192]

Разбиравший после смерти Аракчеева его домашний архив граф Клейнмихель нашел множество черновиков деловых писем Аракчеева третьим лицам, написанных рукой Императора. Теперь нам совершенно ясно, что за программой преобразований второй половины Александрова царствования стоял не Аракчеев, но сам Государь. И проводил он эту программу с настойчивостью и последовательностью буквально до последних дней своего царствования. Зная это, последний дореволюционный историк Империи Корнилов пишет: «По многим признакам можно сделать вывод, что это был замысел грандиозной реформы» [А.А. Корнилов. Курс истории России XIX века.- С.212].

Кто же такой Алексей Андреевич Аракчеев? Глубоко верующий и благочестивый человек, одарённый блестящими организаторскими способностями и административным талантом. Его отличало то, что он трудился не ради корысти и славы, а также как Император, следуя нравственному долгу. Характерная и необычная особенность Аракчеева, которая даже обижала Александра, заключалась в том, что он отказывался от всех дорогих наград. Ему вручают орден Андрея Первозванного, а он говорит, что возьмёт только рескрипт, но ему не нужна звезда с бриллиантами. Император дарует ему свой портрет, украшенный драгоценными камнями, он говорит, что портрет возьмёт, а камни принять не сможет. Он отказывается от фельдмаршальского жезла, считая себя его не достойным. Когда уже Николай I выдал ему 50 тысяч рублей ежегодной пенсии, чтобы он поехал лечиться на воды в Карлсбад, он на эти воды не едет. Вместо этого деньги вкладывает в фонд императрицы Марии Фёдоровны, дабы на проценты с капитала содержались пять бедных девиц в военно-сиротском приюте сверх штата. Сам же граф в последние годы жизни, не имея средств к существованию, распродавал столовое серебро и дорогие подарки иноземных монархов, дабы сводить концы с концами.

Александр прекрасно знал слабости Аракчеева, а они у него были. Но это были слабости другого рода. Это были не алчность и не властолюбие, но обидчивость, завистливость, ревность к царской милости. Это всё было. Ну, и конечно, малокультурность. Аракчеев плохо говорил на иностранных языках и вообще был человеком не очень отёсанным, в отличие от многих вельмож. Но зато он был, как я уже сказал, величайшим исполнителем.

И вот, в феврале 1818 года, Император даёт графу Аракчееву задание составить проект, который бы «не заключал в себе никаких мер, стеснительных для помещиков и особенно, чтобы меры сии не представляли ничего насильственного в исполнении со стороны правительства; напротив, чтобы они сопряжены были с выгодами помещиков и возбудили бы в них самих желание содействовать правительству в уничтожении крепостного состояния людей в России, сообразном духу времени и успехам образованности и необходимом для будущего спокойствия самих владельцев крепостных людей».

Вы видите, это прямое задание освободить крепостных, но так, чтобы помещики были в этом заинтересованы. И при этом освободить обязательно с землёй. Кажется, что это практически неисполнимая мера. Но также как Сперанский в 1809 году предложил при наличии крепостного права создать парламент, надеясь на переход потом (и это было блестящее, гениальное решение, которое он после уже не воспроизвёл), так же и Аракчеев, который потом тоже сломался, но на совсем другом вопросе (подвела его неотёсанность при большой религиозности, увы!), исполнил своё неисполнимое задание.

В конце того же 1818 года готовый проект был представлен Государю. Профессор Томсинов, изучая этот проект (а он почти неизвестен, ведь поскольку все ненавидели Аракчеева, то и проект его всячески поносили, даже не изучая), пишет: «Если оценивать его содержание с точки зрения полученного задания, то нельзя не признать, что граф-реформатор блестяще справился с возложенным на него поручением. Он нашел тот единственный средний путь, который позволял избежать при осуществлении благородной цели применения совсем неблагородных средств». [В.А. Томсинов. Временщик (А.А.Аракчеев). М.:Теис, 1996. С.195]

Суть проекта, который был полностью одобрен Государем, исходила из мысли, что если в XVIII веке императоры расплачивались с дворянами за службу и лояльность «телами и душами человеческими», то есть крепостными мужиками и их семьями, то теперь, полагая эту сделку аморальной, ее нельзя всё же признать незаконной и просто отобрать крестьян и их труд у помещиков. Ведь служили дворяне Государству Российскому не за страх, а на совесть. Это же были не хапуги, они же не нечестным образом приобрели эти населённые сёла, а всё-таки получили их от Государя за свою честную службу. Но и крестьяне ничем не виноваты, что оказались в крепостной неволе — не они себя продали в рабство и на волю выкупаться не должны. Выкупить их следует тому, кто злоупотребил их свободой и их имуществом в своих интересах, то есть государству, и выкупать их следует у дворян, для которых государство крестьян когда-то закабалило.

Прекрасно зная представления крестьян о собственности на землю, Аракчеев считал, что, конечно же, их надо выкупать с землёй. И на ревизскую душу он в среднем запланировал по две десятины, сообразуясь с урожайностью и ценами на хлеб в данной губернии, что довольно много. Что такое ревизская душа? Ревизская душа — это любая душа мужского пола. Сколько было в семье мужчин, столько было и ревизских душ, включая маленьких мальчиков. В среднем на двор получалось от шести до десяти десятин, и это неплохо. Цены выкупов, по мнению Аракчеева, должны быть достаточно высокими, чтобы помещики охотно шли на продажу ради избавления от долгов (большинство имений было к тому времени в закладе, у тех же декабристов очень многие крестьяне были заложены) и получения свободных средств для организации рентабельного хозяйства, в котором могли бы работать те же самые бывшие их крестьяне, но уже добровольно. Никаких ограничений на местожительство не предполагалось, как и в остзейском законе. Крестьяне могли жить как в своей деревне, так могли и уходить, куда считали нужным. Отходничество было распространено в северной и центральной части России.

Ежегодно планировалось выделять в государственном бюджете 5 миллионов рублей ассигнациями на выкуп крестьян и земельных угодий. Вот для чего, по всей видимости, необходимы были те немалые для Российской Империи средства, о которых в разговоре с князем Вяземским в своё время упоминал государь, говоря, что для конституции нам необходимы большие деньги. Они были нужны не на саму конституцию, а на выкуп крепостных.

Как опять пишет современный историк Игорь Олегович Князький: «Был подготовлен весьма достойный проект. Если бы удалось его осуществить, то крестьяне при освобождении получили бы больше земли, чем намечал в своей программе декабрист Никита Муравьёв. К реальным условиям российской жизни аракчеевский проект был куда ближе, нежели фантастический пестелевский». [И. Князький. А.А. Аракчеев. Аванта+. Том 5, ч.2. Москва. 2001. С.267]

Павел I собирался принять закон, устанавливающий, что на двор казённых крестьян надо иметь пятнадцать десятин, а прожиточный минимум на двор определялся четырьмя десятинами. То есть фактически то, что предлагал Аракчеев, было очень неплохо для нормальной жизни крестьян.

Логика проекта очень простая. Государство, фактически продавшее крестьян помещикам, теперь выкупает их у помещиков и тем самым освобождает и крестьян, и их земли. Таким образом, происходит, казалось бы, освобождение от крепостного права.

Но была ещё одна проблема. И заключалась она в том, что освобождение крестьян было связано с их образованием. Становясь свободными, они должны были быть образованными, хотя бы чуть-чуть. Мы даже не представляем, в какой дикости жило большинство помещичьих крестьян, они были неграмотны почти поголовно. Даже в 1840-е годы среди крестьян грамотными были всего полтора процента. Эти люди были насильственно превращены в скотину, и их надо было хоть немного цивилизовать.

На этот счёт Корнилов пишет следующее: «Конституционное устройство было основным идеалом (императора Александра и его единомышленников — А.З.), но идеалом в ближайшее время недостижимым. Главным препятствием для его осуществления являлось, в глазах наиболее серьезных прогрессивных деятелей той эпохи, крепостное право. Но отменить крепостное право считалось в то же время опасным – без просвещения; ввести же просвещение в народные массы при крепостном праве было нелегко, по общему признанию (помещики не хотели учить своих крестьян — А.З.). Получался, таким образом, своего рода заколдованный круг. Выйти из него надеялись лишь путем длительных и упорных усилий». [А.А. Корнилов. Курс истории России XIX века… С.148]

Теперь вы видите насколько сложно было решить проблему крепостного состояния, созданную XVIII веком.

Что касается просвещения, то уже через сто лет после Александра, в 1911 году, когда была и свобода, и земская школа, тем не менее, среди молодых мужчин, призванных на военную службу (а напомним, что в это время воинская повинность была всесословной и в армию призывали равно и дворян и крестьян, и русских и евреев) процент неграмотных достигал 61,7, в то время как в Германии — 0,02, в Швейцарии — 0,5, в Великобритании — 1,0, во Франции — 3,3, в Австро-Венгрии — 22,0, в Италии — 30,6 [Геогр. и статистич. карманный атлас. Пг.1915. Табл.50]. Россия не вышла до конца из этого кошмара и через сто лет, что явилось одной из причин, почему она была ввергнута в уничтожившую её революцию.

Итак, проблема была в том, как научить. Но между проблемой, как научить, и проблемой, как ликвидировать крепостное право, стояла ещё одна очень важная проблема — как переустроить армию.

4. Проблема рекрутчины

Александр жил не в ту эпоху, когда можно было ликвидировать армию целиком. Только что кончилась война с Наполеоном, и вполне могло начаться что-то новое. Он не хотел вести никаких войн, но войны не всегда ведут те, кто хотят их вести. И России, имеющей гигантские пространства, надо было иметь мощную армию.

Пётр I в своё время решил эту проблему очень просто: он увеличил русскую армию в 2,5 раза с 40 тысяч до 113 тысяч солдат, введя рекрутчину, то есть принцип, по которому с каждой общины в определённые годы для службы выдаётся определённое количество людей (пять с тысячи, десять с тысячи) и выдаётся пожизненно.

В нашей современной википедии считают, что это одно из великих достижений Петра, а между тем 1705 год — это формально тот год, который мы можем считать годом начала русского рабства. Потому что превращение людей против их воли в служащих — это именно начало рабства. Да, этих людей выбирала община, но она должна была кого-то выбрать, кидался жребий, богатые покупали бедных или давали их семьям деньги, чтобы они шли вместо них, но в любом случае человек против своей воли шёл служить на всю жизнь. Во всей Европе была пусть плохо оплачиваемая, но оплачиваемая служба, Пётр же решил, что можно ничего не платить, надо только форму сшить по западным образцам и ружьё дать, а солдаты уже есть.

Так вот эта система, введённая Петром в 1705 году, существовала до 1878 года. Но важно другое. Мы, когда представляем прекрасные сражения, мужественную русскую армию, Бородинское сражение, вхождение русских войск в Париж, должны понимать, что люди, которое всё это делали, — несчастнейшие люди, люди, лишённые всего. Ведь эта песня «наши жёны — пушки заряжёны, наши дети — пушки на лафете» — это же правда. Попробуйте жить с такой женой. Кому это надо? У людей должна быть семья и нормальная человеческая жизнь. Но их лишали абсолютно всего.

Николай Врангель, отец русского верховного главнокомандующего эпохи Белого движения Петра Врангеля, писал в своих записках «От крепостного права до большевиков»: «Тогда солдат служил двадцать пять лет, уходил из деревни почти юношей и возвращался дряхлым стариком». Врангель здесь пишет о том, что было уже при его памяти, но до 1797 года солдат служил пожизненно. Французское слово recrute (новобранец) от глагола recruiter (нанимать на военную службу), в России приобрело совершенно другой смысл. Никакого найма не было. Служба была пожизненной и по принуждению, то есть солдата забирали на военную службу, когда ему было 20-25 лет - и всё, навсегда. «Служба была не службою, а хуже всякой каторги; от солдат требовали больше, чем нормальный человек может дать. ''Забей трёх, но поставь одного настоящего солдата'' — таков был руководящий принцип начальства. И народ на отдачу в солдаты смотрел с ужасом, видел в назначенном в рекруты приговоренного к смерти и провожал его как покойника. … Опасаясь, что несчастный наложит на себя руки или сбежит, его связывают, забивают в колодки, сажают под караул и, дабы его утешить, дают напиться допьяна… Забитых в колодки людей ведут под руки; они с трудом передвигают ногами, упираются, пытаются вырваться, - но их силою тащат к телегам и укладывают, как связанных телят… Эти зрелища были ужасны», — описывает свои детские воспоминания Николай Врангель. [Н.Е. Врангель. Воспоминания… С. 51-52]

А вот слова Сперанского, который был очевидцем всего этого в совершенно взрослом возрасте. В 1825 году он пишет: «Часто для избежания сей повинности (рекрутчины — А.З.) люди повреждают себе члены, рубят пальцы, уродуют себя разнообразно, и все меры строгости, правительством против зла сего приемлемые, остаются большей частью безуспешными». [О военных поселениях. – С.453]

Рубить пальцы и другие члены можно только от полного отчаяния. Соответственно, мы понимаем, что воинская служба - это был кошмар. За блестящей армией в красивых мундирах, которые сейчас реконструкторы на себя натягивают, когда играют в Бородинский бой, стоит тяжкий стон, и у этого стона есть ещё один жуткий аспект — аспект чисто семейный.

Дело в том, что в русской деревне женились рано, обычно в шестнадцать-семнадцать лет. Помещики всячески стимулировали ранние браки, чтобы детей в семьях было больше, что, соответственно, увеличивало число помещичьих рабов. И к моменту призвания в рекруты большинство молодых людей уже были семейными людьми. Что же получается? В солдаты навсегда до самой старости уходил человек, у которого уже было два-три ребёнка и жена. Что было делать молодой женщине, оставшейся одной на двадцать пять лет, ведь она же не собиралась становиться монахиней? Соответственно, ситуация супружеской измены была практически неизбежна и со стороны жены, и со стороны мужа, который непонятно с кем жил на своих биваках. Прелюбодеяние в этой ситуации становилось настолько обычным делом, что оно не только не осуждалось обществом, но регламентировалось законом. Закон христианского государства регламентировал прелюбодеяние!

Закон определял, что без мужей солдатками-крепостными крестьянками (солдатка — жена призванного в солдаты) прижитые дети остаются крепостными помещика, кто бы ни были их действительные отцы. Это прямо в законе было прописано. То есть, мужа нет, дети рождаются, и от кого бы они ни родились, всё равно рождаются они крепостными.

В 1808 году Александр этот закон предполагал пересмотреть и разрешить крепостным, у которых отцы не принадлежали к крепостному крестьянству, искать через суд снятия с себя и со своих детей крепостного состояния. Но Государственный совет был против. «Особливо настаивал я, — пишет известный масон сенатор Иван Владимирович Лопухин, — чтоб не лишать селения солдатками без мужей своих прижитых детей, и в них воспитанных. Законы очень справедливо укрепляют их за помещиками, и в селениях по воспитанию оставляют». [И.В. Лопухин. Записки сенатора И.В.Лопухина. М.Наука, 1990. С.196-197]

То есть, закон был на стороне помещика. Родила крепостная без мужа ребёнка — это собственность помещика. Как скотина.

Надо сказать, что даже когда рекрутчина была заменена всеобщей воинской повинностью и срок сократился до семи лет, к солдатке всё равно относились как к свободной, общедоступной по сути женщине, о чём свидетельствует и русская литература пореформенного времени (Молодая из «Деревни», Любка из «Игната» Ивана Бунина).

«Забеременевшая без мужа солдатка или вдова не подвергалась … таким поношениям как (забеременевшая – А.З.) девушка», — указывает современный исследователь, составивший работу на материалах тенишевского опроса сельской интеллигенции, проведенного в 1898-1900 годах. [В.А. Федоров. Мать и дитя в русской деревне. Вестник МГУ, серия 8. 1994, N4. С.18.]

Солдат уходил в армию, понимая, что его нормальная семейная жизнь, даже крепостная, закончилась навсегда, что его жена будет спать с разными мужиками, что он тоже будет перебиваться непонятно где и как, что и его дети, и дети его жены будут крепостными. Потом уже, при Николае I, были введены изменения, по которым солдатки стали обладать большими правами и получили выход из крепостной зависимости, но всё это будет намного позже.

Представляете, что происходило тогда? Страшное отвратительное рабство в героической сфере. Ужасно читать то, как переписали в нашей википедии статью о рекрутчине. Там сказано, что рекрутчина — это очень хорошо, что солдат учили грамоте, что это был путь освобождения от крепостной зависимости. Действительно, солдат, поступая в военное ведомство, частным крепостным уже не был. Но ведь самого главного на википедии никто не написал, всего того, что я вам привёл, никто не озвучил.

И вот, Александр I, думая о своей армии, думая о том, как ликвидировать эти страшные язвы, принимает и тоже не без Аракчеева удивительное решение, с рассмотрения которого мы начнём нашу следующую лекцию.