1. Вступление

Дорогие друзья, второй этап, вторая часть царствования Александра I в международном отношении может быть смело названа Эпохой конгрессов. Это совершенно новая форма политической жизни. Форма, в рамках которой основные государства Европы старались принимать согласованные решения. Форма, которая была устремлена к созданию общеевропейской федерации от Англии до Османской империи. Форма, которая позже была утрачена, которую не понимали, критиковали, но которая после Второй Мировой войны постепенно воплотилась в идею сначала Европейского Общего рынка, а потом в Европейский Союз. Поэтому то, о чём мы с вами будем сегодня говорить, — это предтеча нынешней Европы, но, конечно, в совершенно других обстоятельствах. И в этом, если угодно, предварительном образе единой Европы, совершенно исключительную роль играла Россия как таковая, и её император (не будем забывать, что Россия тогда была государством абсолютистским) - в первую очередь.

То, что в эпоху национализма, в эпоху межнациональных жестоких войн, особенно Первой Мировой войны, люди в той же России отвергали эти идеи, смеялись над ними, считали их глупыми, это - совершенно естественно. Например, наш последний великий предреволюционный историк Александр Александрович Корнилов в своём курсе по истории России XIX века, который он прочёл накануне Первой Мировой войны, утверждал: «Приходится признать, что последнее пятилетие царствования Александра есть, несомненно, один из самых мрачных периодов русской истории» [А.А. Корнилов. Курс истории России XIX века. М.: Астрель, 2004. – С.255].

Это мнение неудивительно для тех лет, но и в историографии советского периода эти старые клише, которыми мыслили в дореволюционное время (сам А.А.Корнилов был секретарем ЦК партии Народной свободы), националистические клише, классовые клише, они сохранялись. Такое отношение к этой эпохе было. Она вообще почти не изучалась. Международная политика Эпохи конгрессов описывалась в лучшем случае в одном-двух абзацах, а чаще всего в одной-двух фразах.

Иначе к этому отнеслись после Второй Мировой войны русские историки, работавшие в эмиграции, в первую очередь Георгий Владимирович Вернадский и Сергей Германович Пушкарёв. Они, наоборот, уделяли большое внимание этому периоду, хотя отчасти, особенно Пушкарёв, находились в плену предреволюционного скептического отношения к описываемой эпохе. Кстати говоря, в плену этого отношения находились и крупнейшие историографы Александрова царствования Николай Карлович Шильдер и Сергей Михайлович Соловьёв в его книге «Александр I. Политика. Дипломатия» (СПб, 1877).

Нам с вами, дорогие друзья, предстоит попытаться из XXI века, используя новый круг источников, по-новому взглянуть на эту интересную эпоху. Тем более, я уверен, что для очень многих хотя и хорошо знакомы факты типа Неаполитанской революции, Греческой войны за независимость, но сам общеевропейский контекст этих явлений известен намного хуже.

2. Идея Священного союза

Священный союз — это ещё одно очень интересное и незаслуженно осмеянное, а то и обруганное, историками начинание Александра I. Эпоха после победы над Наполеоном, после Ватерлоо, всё последнее десятилетие царствования Александра пройдёт под знаком Священного союза и во многом ради сохранения этого союза.

Но что же такое Священный союз? Ещё в 1805 году, то есть за десять лет до формального его создания, Александр, предлагая Англии союз для прекращения экспансии наполеоновской Франции (помните, что такой период был перед Тильзитом?), предлагал в письме, которое вместе с Новосильцовым посылает в Англию, что после достижения мира надо заняться трактатом «который ляжет во взаимные отношения европейских государств; здесь дело идет не об осуществлении мечты вечного мира, однако, будет что-то похожее, если в этом трактате определятся ясные и точные начала народного права» [С.М. Соловьёв. Император Александр I. Политика, дипломатия. — СПб, 1877]. Народное право — это неверный перевод с английского, конечно, people's rights — это права народов.

Эта идея опять же не совсем нова. Довольно давно её проповедовали разные масонские ложи, в том числе и те, к которым был очень близок, а может в них был и посвящён, отец Александра I Павел I.

Например, в масонском произведении «Новое начертание истинной теологии», изданном в Москве в 1784 году, обязанности христианских государей определялись так: «Верующие Владыки всего мира… принесут себя в жертву Богу… и друг со другом соединены будут; понеже они общими силами стремиться будут распространять и приуготовлять царство Иисуса Христа и Его Божественной и духовной любви во всём мире через Его любви дух и по Его любви воле… Они будут взирать на себя как на рабов и чад Божиих, и как на надзирателей и отцов всех своих подданных, и как таковые будут они стремиться, детские свои должности в рассуждении Бога, и все свои отцовские должности в рассуждении ближнего всегда … исполнять» [Г.В.Вернадский. Русское масонство в царствование Екатерины… - С.249-251.].

Конечно, сложный витиеватый масонский язык непривыкшим к нему людям кажется несколько странным. Но суть процитированного в том, что править будут государи (речь не идёт о свержении монархии), но государи будут в отношении своих подданных именно отцами, а не безжалостными и циничными поработителями, и при этом «отцы народов» будут сознавать себя детьми Бога.

Эта идея XVIII века после Великой Французской революции устарела, появилась другая — идея народного суверенитета, идея республики, и руссоистская идея естественных прав человека. И вот в этой новой модели, будучи ею увлечён, Александр думает строить отношения Европы после победы над Наполеоном.

Интересно, что победа над порождением революции Наполеоном, мыслится Александром как форма преодоления революции. Не возвращение к дореволюционному прошлому Европы, а исправление всех ошибок, которые привели к революции, и совершение сверху, руками самих монархов, тех преобразований и исправлений, которые, если они проводятся снизу, могут быть, и были во Франции, губительны и для самого французского народа (вспомним 1793 год) и для всей Европы.

О своих планах построения системы всеобщего мира император Александр говорил графине Софии Тизенгауз, в замужестве Шуазель-Гуфье, в декабре 1812 года, как раз, когда он после изгнания Наполеона из России, находился в Вильне.

«Почему бы, — говорил он, — всем государям и европейским народам не сговориться между собой, чтобы любить друг друга и жить в братстве, взаимно помогая нуждающимся в помощи? Торговля стала бы общим благом в этом обширном сообществе, некоторые из членов которого, несомненно, различались бы между собой по религии; но дух терпимости объединил бы все исповедания» [С.Шуазель-Гуфье. Исторические мемуары… — В кн.: «Державный сфинкс», стр. 295]

Мы бы сказали, что это - бесплодные мечтания, и так думали в начале XX века, но ныне существующий Европейский Союз доказал, что в этих мечтаниях было немало справедливого. Уже позднее, в 1818 году, Александр рассказывал своему другу лютеранскому епископу Эйлерту, что идея священного союза родилась у него во время отступления русских и прусских войск после успешного для наполеоновской армии сражения под Бауценом в апреле-мае 1813 года.

Мы теперь видим, что это не совсем так. Эти мысли в голове были у Александра и раньше, но тут он впервые проговорил их не молодой девушке, а королю союзного государства, то есть Пруссии.

Император и прусский король Фридрих-Вильгельм ехали рядом верхом, удручённые военной неудачей. Оба они были молоды, оба – глубоко религиозны, обоим противостоящий им Наполеон виделся как "ce diable d'homme" — разрушающий божественный миропорядок и развращающий души богоотступничеством. Во время этого грустного пути Александру вдруг ясно пришло на сердце, что победить узурпатора они могут, только дав обет нерушимого христианского союза, в котором низкому политиканству будет противопоставлена любовь, сатанинской алчности и гордыне — поиск всеобщей духовной пользы, а своекорыстию — заповеди Божии.

Мы помним, что буквально за год до этого, даже менее чем за год, Александр от прохладной веры обратился к пламенному христианству, и поэтому, как у любого неофита, у него горела душа. А поскольку он был императором величайшей империи, империи, которая только что победила Наполеона на своей земле и теперь сражается с ним на землях Германии (и сражается пока — речь об апреле-мае 1813 года — не совсем удачно), то у него, конечно, было желание воплотить эти духовные принципы в политические, в государственные отношения, тем более, что дьявольским существом он видел именно Наполеона. Наполеона, который действительно уважал религию чисто внешне, как одно из средств управления людьми, Наполеона, который не уважал права народов, маниакально жаждал власти, маниакально жаждал создания всемирной империи, стремясь играть народами и государствами, как фигурами на шахматной доске.

Вот всему этому противился Александр, всему этому противился и Прусский король. Александр открыл свой помысел Фридриху-Вильгельму, и тот вполне принял его. «Если Бог благословит наши планы, - с немецкой пылкостью сказал он Александру, - мы сможем однажды в будущем восславить Господа перед всем миром!» Монархи горячо пожали друг другу руки, принесли тайный обет Всевышнему и обнялись в знак взаимной верности. Не забудем про этот тайный обет Всевышнему. Этим обетом Фридрих-Вильгельм и Александр были связаны до последних дней своего нахождения на престоле.

Вскоре после перемирия снова начались военные действия, наступил решительный перелом, который завершился, как вы помните, занятием Парижа весной 1814 года, а позже уже окончательным разгромом Наполеона под Ватерлоо.

Вот именно тогда и возникла идея христианского союза, которая отлилась в уже совершенно чёткие, конкретные формы в Париже как раз в день Воздвиженья Креста Господня, 14 (26) сентября 1815 года. Этот трактат так и назывался «Трактат Братского и Христианского Союза» и был подписан тремя государями: Австрийским императором, Прусским королём и Русским императором. Этот трактат Александр объявил в России в Рождество 1815 года и обязал зачитывать его во всех храмах православной церкви во время празднования Воздвижения Креста Господня, то есть в годовщину его принятия. И действительно, этот текст звучал как религиозный манифест, и в некотором смысле он был не менее, а может быть даже более религиозно сильным, чем знаменитая декларация Лютера 1517 года.

Вот как звучит этот текст:

«Во имя Пресвятой и Нераздельной Троицы.

Их Величества, Император Австрийский, Король Прусский и Император Российский (обратите внимание, Александр всегда ставит себя на последнее место — А.З.), вследствие великих происшествий, ознаменовавших в Европе течение трех последних лет, наипаче же вследствие благодеяний, которые Божию Провидению было угодно излить на государства, коих правительства возложили свою надежду на единого Бога, восчувствовав внутреннее убеждение в том, сколь необходимо предлежащий державам образ взаимных отношений подчинить высоким истинам, внушаемым вечным Законом Бога Спасителя, объявляют торжественно, что предмет настоящего акта есть открыть перед лицом вселенной их непоколебимую решимость как в управлении вверенными им государствами, так и в политических отношениях ко всем другим правительствам руководствоваться не иными какими-либо правилами, как заповедями сей святой веры, заповедями любви, правды и мира, которые, отнюдь не ограничиваясь приложением их единственно к частной жизни, долженствуют, напротив того, непосредственно управлять волею царей и водительствовать всеми их деяниями, яко единое средство, утверждающее человеческие постановления и вознаграждающее их несовершенства.

На сем основании их:

I. Соответственно словам Священных Писаний, повелевающих всем людям быть братьями, три договаривающиеся монарха пребудут соединены узами действительного и неразрывного братства и, почитая себя как бы единоземцами (то есть гражданами одной страны — А.З.), они во всяком случае и во всяком месте станут подавать друг другу пособие, подкрепление и помощь; в отношении же к подданным и войскам своим они, как отцы семейств, будут управлять ими в том же духе братства, которым они одушевлены, для охранения веры, мира и правды.

II. Посему единое преобладающее правило да будет, как между помянутыми властями, так и подданными их, приносить друг другу услуги, оказывать взаимное доброжелательство и любовь, почитать всем себя как бы членами единого народа христианского, поелику три союзные государя почитают себя аки поставленными от Провидения для управления тремя единого семейства отраслями, а именно — Австрией, Пруссией и Россией (то есть три страны — это отрасли единого корня, единого семейства — А.З.), исповедуя таким образом, что Самодержец народа христианского, коего они и их подданные составляют часть, не иной подлинно есть, как Тот, Кому собственно принадлежит держава, поелику в Нём едином обретаются сокровища любви, вéдения и премудрости бесконечные, то есть Бог, наш Божественный Спаситель Иисус Христос, Глагол Всевышнего, Слово жизни. Соответственно с сим, их величества с нежнейшим попечением убеждают своих подданных со дня на день утверждаться в правилах и деятельном исполнении обязанностей, в которых наставил человеков Божественный Спаситель, аки единственное средство наслаждаться миром, который истекает от доброй совести и который есть прочен.

III. Все державы, желающие торжественно признать в сем акте священные правила, и кои почувствуют, сколь нужно для счастья колеблемых долгое время царств, дабы истины сии впредь содействовали благу судеб человеческих, могут всеохотно и с любовью быть приняты в сей Священный Союз» [Полное Собрание Законов, № 25943.].

Как я уже говорил, 25 декабря того же года Трактат Союза торжественно зачитывался по повелению Александра во всех храмах и молитвенных домах Империи. Текст «Трактата» должен был быть вывешен на всеобщее и вечное обозрение во всех церковных зданиях и ежегодно всенародно оглашаться в храмах в день праздника Крестовоздвиженья. По убеждению Александра «Братский союз» открывал новую эру, возвещая рождение «христианской федерации народов».

Надо сказать, что люди по-разному к этому отнеслись, и очень многие - с недоумением. Формально верующие, а по сути живущие корыстными земными интересами, а таких большинство, видели в этом какой-то подвох. Александр только что победил Наполеона, его армия была самой сильной армией мира. Казалось бы, зачем ему этот «братский союз»? Он мог бы установить новый диктат, свою и России гегемонию в мире. Значит здесь что-то не так, здесь есть какая-то хитрость, какое-то желание ещё глубже подчинить себе мир не просто военной силой, а, как бы мы сейчас сказали, идеологически. Не случайно, низвергнутый им Наполеон называл Александра «коварным византийцем», думали они.

Другие, особенно русские, напротив считали, что Александр наивный уверовавший дурачок, наивный мистик, а хитрые политиканы, в первую очередь австрийский премьер-министр князь Меттерних, им крутят, или англичане им крутят, и используют эти наивные религиозные восторги русского царя, чтобы обессилить его после такой славной победы. Надо было бы наоборот, оккупировать Европу, держать её в своей власти, а он тут рассуждает о какой-то братской любви, о христианском союзе мира.

Но люди более глубокие понимали две вещи. Во-первых, что это действительно порыв христианской души, а не корысть. И, во-вторых, что это порыв совсем не наивной души, но души, которая глубоко верит в то, что сказано в Писании: «без Меня не можете творить ничесоже» [Ин. 15:5], верит в то, что, действительно, надо призвать Бога настоящим правителем мира, Который коронует царей только как своих представителей на земле. И поэтому надо быть ответственным перед Богом и перед нравственным божественным законом. Но надо это сделать политически правильно, политически корректно.

Сейчас, в XXI веке, даже верующие политики не говорят таким языком. Если человек будет так говорить, его примут за чудака. Но в начале XIX века было иначе. Пиетизм, религиозность — это была норма. Даже не очень верующие люди, как тот же Меттерних и тот же Людовик XVIII, говорили этим языком, потому что иначе их сочли бы якобинскими чудовищами. Тогда романтизм требовал религиозности. Все говорили в духе религиозного мечтания. И Гёте, и Шатобриан, и Байрон говорили в этом ключе. Тогда этот язык духовных восторгов был естественным. Нынешний язык очень прагматичный, но под ним у некоторых политиков мы тоже можем увидеть реальную живую веру (не буду называть имена, чтобы не возбуждать споров и никого не смущать). В то время, когда в сентябре 1815 года был провозглашён Священный союз, многие видели мир и свои обязанности в нём таким образом.

В январе 1816 года Александр писал королю Фридриху-Вильгельму: «Наша задача состоит в том, чтобы предохранить от всякого посягательства плод наших трудов – мир вселенной, восстановить в силе непреложные начала религии и справедливости, единственное основание как процветания, так и славы народов». [Н.К.Шильдер. Император Николай I... – С.63.]

Интерпретируя эти слова, советник князя Меттерниха, известный австрийский и германский публицист Фридрих фон Генц писал о Союзе Меттерниху: «Александр смотрит на себя, как на основателя европейской федерации, и хотел бы, чтоб на него смотрели, как на ее вождя. В продолжении двух лет он не написал ни одного мемуара, ни одной дипломатической бумаги, где бы эта система не была представлена славою века и спасением мира». [С.М. Соловьёв. Император Александр I. Политика, дипломатия]

И это действительно так. Другое дело, что и Генц, и Меттерних объясняют это славолюбием Александра. Да, отчасти это и было славолюбие. Перспектива быть предводителем европейской федерации льстила Александру. Это желание было у него в какой-то степени, но не более того. Но, конечно, он руководствовался в первую очередь искренним убеждением, что в этом Союзе государей будет огромная польза для всего мира.

Давая инструкцию русскому послу в Лондоне графу Х.А. Ливену, Александр в секретной депеше собственноручно указывал: «Я и мои союзники, проникнутые великой идеей, определявшей события последней европейской битвы, желают действенней чем раньше использовать в гражданских и политических отношениях между государствами принципы мира, согласия и любви, проистекающие из христианской веры и нравственности… Уже давно та чрезмерная осторожность, с которой применялись эти спасительные принципы, должна была удивить любого непредвзятого человека и одной этой опасливой осторожности мог он приписать те, следовавшие одно за другим бедствия, которые поражали мир в течение всех последних лет. Однажды поколебав основание, на котором зиждется святость клятв, лишив безусловности заповеди братства и любви – истинный источник всякой гражданской свободы, - сделав всё это, нельзя было льстить себя надеждой, что можно трудиться с пользой ради спасения народов без всецелого возвращения к этим принципам, без торжественного признания их значимости и подчинения им и монархов и вверенных им народов» [Письмо от 18 марта 1816 г. Публикация французского подлинника – в.кн. Николай Михайлович. Император Александр I... – C.301-302.].

Как вы видите, для Александра эта идея была крайне важна: если мы не вернём христианские принципы не только в частную, но и в политическую жизнь, в международные отношения, то мы не сможем рассчитывать ни на святость политических договоров, ни на святость клятв, ни на гражданские свободы, ни на политический мир. Всё будет иначе, всё будет обрушаться в войну, в тиранию, в жестокость.

Это же очень просто император Александр объяснял, выступая перед московским дворянством 16 августа 1816 года, как раз во время своей первой поездки по России. Очень важно, что он не скрывал свои идеи и от русских людей. Они были предназначены не только для внешнего пользования, как это часто бывает, когда для внешнего пользования тиран выставляет себя обольстительно милым либералом, другом человечества, а для внутреннего он поворачивается иным, жестоким лицом. Идеи Священного Союза были равно предназначены для всех. Александр говорил 16 августа в Москве: «Мы не можем утверждаться на сем возвышении (ведущей державы мира – А.З.) без исполнения Закона Божия. Мы имеем Его приказания в Новом Завете. – Я много обозрел государств и разных народов – и сам очевидный ваш свидетель, что такое народ, исполненный веры, и каков тот, который без закона. Вы знаете, какие там следствия от того произошли. Я уверен, что и вы также об этом думаете…» [Н.К. Шильдер. Александр I… Т.4.- С.50].

Объясняя позицию русского императора, министр иностранных дел Великобритании Касльри, выступая в Палате Общин, говорил: «Если император Александр искренне руководствуется духом, которым проникнут этот документ (трактат о Священном Союзе — А.З.), в чём я, со своей стороны, нисколько не сомневаюсь, то Европу и весь мир можно лишь самым искренним образом поздравить с этим. Если император Александр пожелает упрочить свою славу на такой основе, то грядущие поколения по достоинству оценят это благородное решение. Столько сделав для человечества с помощью оружия, разве мог он лучше использовать своё влияние на государей Европы, чем обеспечив ей долгий и благодетельный мир?» [The Parliamentary Debates/ Hansard T.C. (ed.). Vol.XXXII.- London.- 1816.- Col.360]. Это выступление лорда Касльри в Британском парламенте, в Палате Общин в 1816 году.

Как вы видите, министр иностранных дел Великобритании совершенно не сомневался в том, что эти интенции Александра -искренние и что они исключительно полезны. Чтобы ни говорили об Англии в России, — что она корыстна, что она коварна, — на самом деле мы увидим, что Великобритания и её образованный слой, представленный в Палате Общин, были как раз очень смущены своекорыстием европейских континентальных держав и абсолютизмом многих политических режимов Континента.

Англия уже более столетия наслаждалась демократическими институтами, парламентским государством, ограниченностью власти монарха. И ей было важно, чтобы континентальная Европа пошла по тому же пути. Потому что как любой нормальный человек, имея сам какое-то явное преимущество, хочет, чтобы это преимущество было и у других, как, скажем, порядочная замужняя женщина хочет, чтобы все её подружки тоже счастливо вышли замуж, точно так же и Англия хотела, чтобы мир демократии установился на Континенте.

И одновременно, как вы знаете, Англия в то время была глубоко религиозной страной. При всех оговорках, при всех грехах отдельных людей (а того же лорда Касльри обвиняли в гомосексуализме, лорда Байрона обвиняли в том же и в разврате — да, всё это было, люди всегда несовершенны), английский пиетизм был очень распространен. Не забудем, что через 70 лет К.П.Победоносцев всем странам мира предпочитал два места для отдыха: Англию, он там отдыхал на острове Уайт, и Австрию, где он отдыхал в Зальцбурге, потому что именно там видел он живое и культурное религиозное общество. Так что слова лорда Касльри понятны. Англичане хотели, чтобы такой же сознательной ответственной политической религиозностью наполнялась и континентальная Европа. После всех смут, революций, абсолютизма, рабства, после борьбы с верой и после всего того, что было на континенте, это было необходимо. Поэтому лорд так положительно говорит об императоре Александре и считает, что этими своими идеями и действиями он упрочит свою славу.

Сам же Александр в ноябре 1818 года по дороге с Аахенского конгресса, первого послевоенного конгресса, о котором сейчас мы будем говорить, объяснял своему адъютанту Александру Михайловичу Михайловскому-Данилевскому свою позицию. Дело в том, что ещё в Германии между ними возник спор, и Александр Михайлович скептически заметил, что в политике такого отродясь не было, чтобы главенствовали религиозные принципы, что такого быть не может и надо готовиться к новой войне. На это император Александр сказал своему адъютанту по-французски, а Михайловский-Данилевский записал: «Я могу Вас уверить, что войны не будет. В настоящем положении дел всем державам предстоят выгоды не от войны, но от мира». Но адъютант возразил: «Но тогда с сотворения мира государства были не в настоящем своем положении, отчего и происходили войны (мы слышим иронию в этих словах — А.З.)». — Александр в ответ: «Оттого-то именно, что они не были никогда в таком состоянии, в котором они находятся ныне и происходили войны. Мы устроили дела теперь таким образом, что ни Россия, ни Австрия, ни Англия, ни Пруссия не имеют друг на друга требований и притязаний. Всё заплачено, все между собой рассчитались. И надобно быть глупцом, начиная войну за какую-нибудь деревушку… Впрочем, чтобы сохранить мир надо содержать войска в исправности».

То есть мир установлен. И Александр этого не говорит, но, конечно, в глубине души хочет сказать, что мир с Божьей помощью установил он. Не будем смеяться над этим, потому что, конечно, в Европе после Александра были войны, но войны, аналогичной наполеоновской, в Европе не было 100 лет, и именно благодаря принципам, которые тогда были заложены в Священный союз и которые хранили мир в Европе до 1914 года.

А насчёт войны за деревушку... Всегда находятся такие глупцы. Этими глупцами могли быть Пруссия и Франция, которые борются за Эльзас и Лотарингию. Этим глупцом может быть Россия, которая пытается оттягать Крыму Украины. Глупцы, которые пытаются бороться за деревушку, есть всегда, но они именно глупцы, потому что, в конечном счёте, счастья такие присоединения никогда не приносят. Александр оказался прав.

3. Конгресс в Аахене

Итак, конгресс в Аахене. Это был первый конгресс — конгресс осени 1818 года. Что такое конгресс тогда? Это встреча европейских государей Священного союза. Надо сказать, что к Священному союзу присоединились к тому времени все государи Европы кроме Папы Римского и турецкого султана. Папа не мог присоединиться по должности, а тогда он уже был светским государем и владел Папской областью. А турецкий султан — по религиозному исповедованию, хотя и его готовы были позвать; но тогда ещё Османская империя плохо понимала правила международного и европейского христианского мира, и аргументы Александра на неё совершенно не действовали.

Главной темой конгресса в Аахене осенью 1818 года стала судьба Франции. Мы оставили Францию в 1815 году, когда там произошла реставрация королевской власти. По настоянию Александра I во Франции Людовик ХVIII принял конституционный акт, были проведены выборы в палату представителей, дарованы гражданские свободы, свобода печати. И Александр, как вы помните, отстоял целостность Франции. Ведь Австрия и Пруссия хотели её разделить, чтобы больше не было этой опасной для Европы силы, а Александр настоял на том, чтобы Франция сохранилась в дореволюционных границах, то есть в границах 1792 года.

4. Положение во Франции 1815-1818 гг.

Что же после этого происходило во Франции? Как и в любой стране, пережившей такую катастрофу и потом Реставрацию, во Франции происходила реакция. После «Ста дней» Наполеона происходила реакция на Наполеона. Его сторонники, те, кто поддержали Наполеона во время «Ста дней», оказались фактически вне закона. В это время вернувшиеся из эмиграции аристократы, сторонники Бурбонов, заняли доминирующее место в палате и управляли парламентом. Но Александр предвидел это. Пользуясь тем, что по французской конституции, как и по всем конституциям тогдашнего мира, правительство, исполнительную власть формирует король, а не парламент, настоял на том, чтобы первым министром Франции, министром-президентом, как его называли во Франции, был назначен Ришелье.

О Ришелье я вам уже говорил. Арман Эммануэль дю Плесси, пятый герцог Ришелье (1766–1822) — потомок кардинала Ришелье (1585–1642). Он начинал камергером Людовика ХVI, но во время революции, с 1790 года был на русской службе. Его даже именовали Эммануил Осипович де Ришелье. Он был губернатором Новороссии и личным другом Александра. Он фактически был создателем Одессы как порта международной торговли, и в 1804 году добился, чтобы Одесса стала порто-франко, что позволило ей разбогатеть и превратиться в великолепный город. Поэтому не случайно в Одессе есть и Ришельевская улица, и памятник «дюку» Ришелье.

Ришелье - во многом замечательный и, я бы сказал, близкий по взглядам Александру человек. Он был сторонником монархии, роялистом, но при этом либералом. И он постоянно сдерживал ультрароялистов (назовём их так). Во Франции либеральная исполнительная власть конфронтировала с намного более консервативной законодательной властью, властью Палаты депутатов.

2 января 1816 года в Палате депутатов начались споры об амнистии для тех, кто участвовал в «Ста днях». И многие требовали наказать этих людей, даже казнить. Говорили: скажем «нет» филантропии, этой революционной выдумке, покрывшей Европу преступлениями, кровью и слезами. Но ультрароялисты оказались в Палате в меньшинстве и не смогли воспротивиться закону об амнистии. Умеренные провели этот закон, хотя из него и исключили тех, кто во времена в «Ста дней» осуждал Людовика XVIII и во времена Революции выступал за казнь Людовика XVI. Им определили не казнь, не тюрьму, а изгнание.

Но ультрароялисты и их сторонники продолжали благодаря реакции доминировать в политической жизни Франции, и происходили стихийные насилия против бонапартистов, против протестантов (их немало было во Франции, но, естественно, королевская власть была католической). Происходила смена университетской профессуры. Вместо профессоров бонапартистского и революционного времени назначались католические духовные лица. Кантональные комитеты образования возглавляли священники. Большую роль в контроле над образованием получали епископы. То есть церковь во Франции восстанавливалась как часть политической структуры. Это, понятно, вызывало отторжение либеральной части, и не обязательно неверующей. Среди либералов было много верующих католиков, но полагающих при этом, что вера — вещь наиболее внутренняя, интимная, что она не может навязываться, не может становиться политически обязательной силой.

Партию умеренных в Палате возглавил Пьер-Поль Руайе-Коллар (1763–1845), адвокат, который возглавлял партию умеренных ещё в Конвенте в эпоху Французской революции. Он скрывался с 1792 года, был членом Совета пятисот уже после разгрома якобинцев. И его знаменитая речь 1797 года, в которой он говорил о том, что при господствующем положении католицизма французы должны сохранять полную свободу совести и права всех религий, сделала ему имя во всей Франции.

Руайе-Коллар был ещё и известным философом, который прославился своим доказательством того, что категория тождества существует только в сознании, но не в реальности. Это важное философское определение, которое до сих пор волнует мыслящих людей. Он был лидером партии умеренных роялистов в палате. Он был предан церкви и Бурбонам, но понимал дух времени.

Ультрароялисты же мечтали вернуться в положение до 1789 года, мечтали просто всё сделать так, как было в «прекрасной Франции» до революции. Здесь, кстати говоря, очень многое упиралось в проблему собственности. Мы с вами должны понять, что величайшей опорой Революции, которая создала войско революционной Франции, а потом и войско Наполеона, была раздача арендаторам в собственность той земли, которую они арендовали у аристократов, у богатых людей. Это — передача прав собственности — упрочило Революцию, сделало её навсегда в глазах народа положительным фактом французской истории. Чего, напомню, не было в русской революции, где право собственности было отменено для крестьян, а вечная аренда была прекращена во время коллективизации 1929-31 гг. Так что социальной опоры в лице крестьянства русская революция лишилась к концу 20-х годов полностью, а французская революция её сохраняет до сего дня. И поэтому основания нынешнего республиканского французского строя намного стабильней российского. Французские политики всех направлений до сего дня часто апеллируют к «идеалам Республики», «ценностям Республики» - «свободе, равенству и братству». Народу, до нитки ограбленному в большевицкой республике, к подобным ценностям апеллировать смешно.

Так вот, главной проблемой, намного более значимой, чем проблема амнистии, была проблема собственности. Вопрос стоял так: возвращать собственность, конфискованную во время Революции, или сохранять её в руках новых владельцев? Очевидно, что, если возвращать, то надо отменять демократические установления, потому что главными избирателями во Франции тогда являлись крестьяне. Крестьяне на протяжении уже четверти века владели бывшей помещечьей землёй. Они её добровольно никогда не отдадут. И за партию, которая предлагает вернуть землю «бывшим», они ни за что не проголосуют. Значит, забрать её у крестьян используя законодательный процесс, было нельзя. Потому аристократы «ультра- роялисты» хотели отменить конституцию и так забрать землю. Может быть были и чудаки, для которых религиозная идея монархии сама по себе была исключительно важна, но для большинства была важна не идея абсолютизма, а этот комплекс — абсолютная монархия и отмена Конституции как средство для восстановления собственнических прав.

А умеренные как раз считали, что нельзя ни восстанавливать собственнические права, ни отменять Конституцию. И в этом направлении действовало министерство Ришелье. И в этом же направлении действовал в палате Руайе-Коллар. Сторонником этих же идей был любимец Людовика ХVIII министр общей полиции Эли-Луи Деказ (1780-1860).

Он тоже был горячим сторонником Конституционной хартии и ещё более либерален, чем Ришелье. Он говорил, что власть надо либерализовать и национализировать. Умеренные решали проблему собственности так: Они ни в коем случае не предлагали забыть, что у аристократов во время Революции без всякой компенсации забрали собственность. Либералы предлагали выплатить компенсации за утраченную собственность за счёт государства, а землю оставить крестьянам. Родовые замки, парки они были готовы вернуть аристократам - они крестьянам всё равно не нужны, а вот пахотные земли, угодья, виноградники оставались у крестьян. Так проведенная реституция прав собственности будет поддержана крестьянами. Она не потребует отмены Конституции и восстановления абсолютизма, как хотели ультра-роялисты. Останется Конституционная хартия, останется ограниченная монархия. Такой была позиция умеренных. Надо сказать, что в 1825 г. правительство графа де Виллеля осуществило именно этот план, выплатив один миллиард франков потомкам лиц, насильственно лишенных собственности во время Революции.

А ультра-роялисты говорили иначе. Лидером ультра-роялистов был тогда как раз Жан Батист Гийом граф де Виллель, человек из колониальной Франции. Он вырос на французских островах Вест-Индии, на Мартинике, Гваделупе. Он был одним из тех, кто защищал от Конвента остров Реюньон, который тогда назывался Бурбон. В те годы он был сторонником отказа от Конституции. Но поскольку Конституция давала ультра-роялистам возможность свободно действовать при наличии большинства у либералов, они временно были за неё. Они говорили, что поддерживают конституцию как корабль, который им нужен, чтобы переправиться на другой берег океана, когда же они переправятся, то выкинут этот корабль, потому что возвращаться на нём не собираются. Сторонником и знаменем ультра-роялистов был наследник престола — граф Карл д'Артуа, младший брат Людовика ХVIII. Он интриговал против либералов.

Но народ боготворил либералов, а то и бонапартистов и якобинцев. Не забудем, что во Франции оставались и якобинцы, сторонники Революции, сторонники конституции 1791 года, Республики и казни короля Людовика XVI. Первая после Ста дней палата, в которую ультра-роялистов на волне анти-наполеоновских настроений было избрано сравнительно много, была распущена 5 сентября 1816 года. Ожидать, что им будет отдано большинство голосов на новых выборах, проходивших уже в спокойное время, не приходилось. И действительно, на новых выборах ультра-роялисты проиграли, и буквально несколько человек из них, в том числе и Виллель, смогли войти в Палату. Большинство мест заняли либералы или левые либералы. Кстати говоря, либералы большей частью ориентировались на принца Луи-Филиппа Орлеанского, который представлял младшую линию Бурбонов и был известен как либеральный человек. Они хотели видеть его королём после старого уже Людовика ХVIII. Фактически кроме республиканцев было две королевских партии: партия Луи-Филиппа, выступавшая за парламентскую монархию британского типа, и партия графа д'Артуа, сторонники которой были за возвращение к старой абсолютистской Франции.

Либералов увлекала идея конституционной монархии по английскому образцу. Будущий министр иностранных дел Франции Франсуа Рене виконт до Шатобриан, блестящий, кстати, писатель романтик, был сторонником этой политической модели. Известный историк этого же времени Франсуа Гизо говорил, что нельзя сразу перенять британские порядки. В его трактате «О представительном правлении и настоящем положении Франции» он доказывал, что нужно постепенно переходить к системе, при которой король будет занимать столь же символическое место, как король Великобритании. Но в том, что такой порядок – наилучший – и он был уверен.

А ультра-роялисты говорили, что Людовику надо поступить так, как поступил испанский король, — ликвидировать конституцию вообще (мы с вами скоро увидим, к чему это привело в Испании).

Но победили умеренные, и это успокоило императора Александра. Александр, как вы понимаете, был сторонником умеренных. Он считал, что именно этот конституционный порядок с постепенным дрейфом в сторону ещё большего либерального конституционализма, невозвращение собственности, которой уже владеют иные люди, аристократам-эмигрантам, упрочат новую мирную Францию, которая станет частью Священного союза.

И союзники в 1816 году, сразу же после победы умеренных, вывели из Франции 30 тысяч оккупационных войск. Что, кстати, очень подняло престиж Ришелье, его увидели национальным патриотом, который умеет решать вопросы постепенного восстановления независимости страны. Не забудем, что оккупационная армия питалась за счёт Франции и была тяжким бременем для французов, поэтому вывод части этих войск был для Франции не только моральным, но и материальным великим благом. Французам, кстати, было очень по сердцу, что Россия не стремилась разместить во Франции большую оккупационную армию и ограничилась небольшой зоной с центром в Нанси. Пруссия и Австрия определили для своих войск намного более обширные зоны.

О том, насколько Александр был любим во Франции, очень характерно свидетельствуют монархические настроения этого времени. Либералы, и об этом мало кто знает, далеко не сразу остановились на Луи-Филиппе Орлеанском. Дело в том, что поначалу большинство либералов хотели, чтобы следующим королём Франции после Людовика ХVIII стал наследный принц нидерландский, либеральный человек Вильгельм Оранский.

Он, только что, 9 февраля 1815 года, вступил в брак с сестрой русского императора - Анной Павловной. Французам этот принц представлялся идеальным монархом. Во-первых, он — протестант, поэтому не будет теснить протестантов и вообще будет терпимо относиться к религиозному либерализму. Во-вторых, он — борец с Наполеоном, а наполеоновская партия во Франции сильна и есть люди, которые очень хотят, чтобы новым королем стал сын Наполеона - Наполеон Франсуа Жозеф Шарль Бонапарт – «Орлёнок», которого от Наполеона родила австрийская принцесса, дочь императора Франца, Мария-Луиза в 1811 г. Но никто не хотел австрийского регентства во Франции, а многие не желали видеть сына «корсиканского чудовища» на французском престоле, и поэтому пятилетний ребёнок не мог стать королём Франции.

Итак, принца д'Артуа французские либералы боялись, герцога Орлеанского не очень хотели, но желали укрепить отношения с Александром и потому хотели, чтобы на престол взошёл принц Вильгельм Нидерландский. Вильгельм при Ватерлоо был одним из командиров войск антинаполеоновской коалиции, был ранен в плечо, получил Георгиевский крест второй степени из рук Александра… Но Александр от такого варианта отказался.

Здесь мы видим, насколько Александр исходил не из принципов национальной выгоды, национальной корысти, а из принципов идеальных, из тех принципов, которые он сам сформулировал в хартии Священного союза. Он как поддерживал, так и будет поддерживать старшую линию Бурбонов. Да, ему не очень нравился принц д'Артуа, но он — легитимный наследник престола. И Александр надеялся, что принц, став королём, не посмеет, да ему никто, в том числе и Россия, не позволит отменить конституцию. Никакой смены династии в своих интересах Александр не желал, ни на какие интриги не шёл. Честность в международных отношениях была абсолютным принципом им сформулированным в тяжкие годы войны с Наполеоном.

Именно после того, как Александр отказался в 1816 году от этой комбинации с принцем Вильгельмом нидерландским, все, кто были недовольны ультра-роялистами, все, но хотели оставаться в лагере Бурбонов, обратились к Луи-Филиппу герцогу Орлеанскому.

Во французском обществе либеральную партию, выступавшую за монархию английского типа, возглавляла замечательная женщина Жермена де Сталь, мадам де Сталь, как её любили называть - дочь Жака Неккера, министра финансов Людовика ХVI. Жермена де Сталь находилась в особых отношениях с императором Александром. Разумеется, это были отношения дружеские, ничего другого в них не было. Но она, как умнейший человек тогдашней Европы, находила в переписке с Александром наслаждение. Александр испытывал те же чувства. Их переписка очень интересна, она сохранилась, как и её воспоминания о России. В феврале 1817 года во время королевского приёма мадам де Сталь упала, у неё произошло кровоизлияние в мозг, и 14 июля, в день взятия Бастилии, в возрасте пятидесяти одного года она умерла. Приведенная ниже цитата из последних её писем.

26 февраля 1816 года она пишет из Флоренции (она любила Италию, жила в Италии) Александру: «Я непрестанно слежу за Вашими политическими действиями, Государь, с таким интересом и уважением, которыми переполнена моя душа по отношению к Вам. Я восхищаюсь вместе со всей Европой вашей конституцией для Польши, вашим указам об иезуитах и рассчитываю увидеть великое прекрасное стремление к веротерпимости в декларации трёх держав с различными, но всё-таки христианскими религиями. Отчего Вы, Государь, не оказали самого непосредственного влияния на судьбы Франции? Был ли смысл, Государь, в том, что я осмелилась написать вам восемь месяцев тому назад о том, что Палата депутатов, составленная не из представителей наций, но из партии эмигрантов, способна нанести Франции ущерб? Они идут контрреволюцией, совсем не привлекая мировые умы. И французы стонут под нажимом иностранных сил, без которых они не поддержали бы использования наиболее беззаконных форм революции, направленных на уничтожение её лучших принципов» [Письмо Александру. Н.К. Шильдер 486-87]. Вы видите, что Жермена де Сталь различала лучшие и худшие принципы революции. Она продолжает: «Я часто слышала чаяния, связываемые с Вами. Вы завоёвываете общественное мнение Европы, поскольку Вы единственный из правителей, кто движется вперёд с думами о будущем».

Итак, либеральная Франция, во-первых, связывала себя с английской моделью, во-вторых, с антиклерикализмом, но при этом со свободой совести, и с верой в Бога, но также и с русским императором Александром. Жермен де Сталь была культурным лидером партии, но она как дама не могла быть в Палате. Политическими же лидерами этой либеральной партии были Жак Лаффитт, депутат, банкир из низов общества (отец его был плотником), будущий премьер-министр Луи-Филиппа, и его решительный сторонник и знаменитый революционер, герой французской и американской истории маркиз Жильбер де ла Файет. Они были противниками и Наполеона, и старшей ветви Бурбонов.

Либералы оправдывали революцию, даже казнь Людовика ХVI. Ультрароялисты начисто это отрицали. Бонапартисты, напротив, напоминали недавнюю военную славу Франции, сравнивая её с нынешним унижением, в песенках восхваляли былых храбрецов «орлят Наполеона». То есть так же, как в нынешней России есть люди, которые восхваляют Сталина, тогда были люди, которые восхваляли Наполеона и его орлят, говоря, что «сейчас Франция унижена, оккупирована, а тогда она была великой». Беда в том, что церковь пыталась помогать ультрамонархистам, но этим только порочила себя. Поэтому в то время мы наблюдаем расцвет тайных орденов, расцвет масонства, свидетельствующий о том, что духовное, но не клерикальное, монархическое, но не абсолютистское, а то и республиканское, — вот идеал будущего для многих французов.

В 1820 году Франция переживала кризис после того, как 1 февраля 1820 года Лувелем был убит герцог Беррийский, наследник престола, сын д'Артуа, после чего последний стал безусловным наследником престола. Во Франции происходят восстания в Лионе и Гренобле, с требованиями возвращения конституции 1791 года и их трёхцветной кокарды. Не забудем, что при Реставрации был восстановлен флаг королевской Франции — белое полотнище с тремя золотыми лилиями. Кстати, русское Белое движение большевиками было названо «белым» по аналогии с французской анти-республиканской Вандеей 1793 года, и с французской Реставрацией 1814-1815 года.

5. Решения Аахенского конгресса

Итак, во Франции в это время шла борьба между ультра-роялистами, желающими полностью восстановить Францию до 1791 года, ультралевыми сторонниками революции 1789 года и сторонниками конституционной монархии английского образца. В этом конфликте, где сдерживающей силой был Ришелье, потом назначенный на его место Деказ (который, кстати, после убийства герцога Беррийского подал в отставку, и на его место вновь пришёл Ришелье), в этих условиях осенью 1818 года собирается Аахенский конгресс с целью решить судьбу Франции.

Аахенский конгресс принимает решение, что Франция должна быть освобождена от статуса оккупированной страны и оккупационные войска должны быть выведены из Франции. И они были выведены почти немедленно в конце 1818 года. Против этого была только Австрия, она хотела сохранить оккупационный статус, ей он был выгоден кроме всего потому, что австрийские войска, получив самую большую оккупационную зону от Труа до Марселя, кормились за счёт французов. Но все остальные державы - Англия, Пруссия, Россия, - сказали на это «нет».

Франция была принята в число держав Священного союза, то есть она получила равноправный статус. Мы видим, что так же, как постепенно после Второй Мировой войны исправлялся статус Германии от оккупированной страны к равноправному партнерству, исправляется, только намного быстрее, в начале XIX века и статус Франции. В случае Германии этот процесс растянулся на 45 лет, для Франции же он занял три года.

Конгрессы было решено проводить по мере необходимости. Это была вторая важная тема. Дело в том, что Александр настаивал на том, чтобы конгрессы проводились регулярно, чтобы они собирались каждый год. Мы должны себе представить, насколько сложно в тех условиях, когда все эти официальные лица перемещались на возках, не в поездах, и уж тем более не на самолётах, собираться каждый год, преодолевая, как это особенно приходилось делать Александру, многие тысячи вёрст. Но он был готов это делать для того, чтобы монархи, встречаясь регулярно, поддерживали единодушие. Но англичане настояли на том, чтобы встречи проводились по мере необходимости.

В Англии было две позиции по отношению к конгрессам. Известный нам Роберт Стюард Касльри, большой сторонник конгрессов, заявлял: «Приятно замечать, как мало замешательства и как много прочного добра проистекает от этих собраний, которые издали кажутся такими страшными (издали кажутся страшными, потому что это вроде бы сговоры абсолютистских монархий, но если мы не хотим, чтобы доминировал абсолютизм, мы, англичане и французы, должны участвовать в них , — А.З.). Конгресс представляется мне новым изобретением в европейском управлении, уничтожающем паутину, которой дипломатия затемняет горизонт, представляющим всю систему в настоящем свете и дающим советам великих держав действительность и почти простоту одного государства» [С.М. Соловьёв. Александр I. Политика, дипломатия.]. То есть, как мы видим, эти конгрессы с точки зрения и Александра, и Касльри фактически становятся чем-то вроде того, чем сейчас является G7, то есть регулярным совещанием руководителей ведущих держав мира.

В Англии была и другая точка зрения - Джорджа Каннинга, будущего министра иностранных дел, который считал, что не надо втягивать Англию в дела Континента. Если сравнивать с сегодняшним днём, это точка зрения сторонников Брекзита. Но большинство членов правительства и парламента были за естественность таких конгрессов. «Система должна установиться сама собой таким образом, чтобы каждый конгресс обуславливал следующий при видимой пользе», — таково было решение английского парламента.

15 ноября 1818 года составлен протокол конференции в Аахене, который состоял из следующих пунктов:

1. Союз должен быть тесным. Союз этот стал крепче и неразрывнее вследствие уз христианского братства, которыми связали себя государи.

2. Цель союза – поддержание всеобщего мира, основанное на религиозном уважении к обязательствам, внесенным в трактаты.

3. Франция, присоединенная к другим державам, вследствие восстановления монархической власти, законной и конституционной, обязывается содействовать этой системе.

4. Конгрессы созываются по необходимости.

Таковы были решения Аахенского конгресса. Европа 1816-1818 годов, Европа Аахенского конгресса — это ещё мирная Европа, но эта Европа на грани новой смуты. Вскоре произойдет второй после революции 1789 года спазм революций. И на следующей лекции мы поговорим о том, как Россия отнеслась к этому новому вызову.