1. С.М. Соловьёв. Император Александр I. Политика, дипломатия. — Strelbytskyy Multimedia Publishing. 630 стр.

2. Н.К. Шильдер. Император Александр I: Его жизнь и царствование. Т.4 - Изд. 2-е. - СПб.: А.С. Суворин, 1905.

3. А.С. Пушкин. Полн. собр. соч.: В 10-ти тт. / АН СССР. Институт русской литературы (Пушкинский Дом); 4-е изд. Л.: «Наука» Ленинградское отд. 1977-1979.

4. С. Шуазель-Гуфье. Исторические мемуары об Императоре Александре и его дворе // Державный сфинкс. М.: Фонд Сергея Дубова, 1999.

5. Русский архив. Историко-литературный сборник. М.: Тип. А.И. Мамонтова и Ко. 1870.

1. Два пути: революция сверху или революция снизу

Итак, дорогие друзья, на прошлой лекции мы с вами рассмотрели первый этап Эпохи конгрессов 1815-1818 годов. Мирная ещё Европа уже стояла в то время на пороге второго после 1789 года спазма революций. Вокруг революций того времени очень много всего сказано. Тогда их не понимали, не понимал их до конца и Александр. Предполагали их причиной какой-то всеобщий масонский заговор. Масонские организации были, были и крайние масонские организации, которые действительно думали о низвержении политических режимов, например, созданное в 1776 г., профессором естественного и канонического права университета Ингольштадта Адамом Вейсгауптом (1748-1830), «Общество иллюминатов», - но они никогда не были бы в силах осуществить свои замыслы, если не было для этого объективных причин.

Но объективные причины были. И эти объективные причины заключались в том, что политико-культурно континентальная Европа в значительной степени жила ещё в средневековье. Она управлялась абсолютными монархами, большая часть имущества находилась в руках небольшого круга богатых дворян, и большая часть простонародья была граждански ущемлена, имущественно бедна и политически бесправна. Такой была ситуация в Европе к моменту Великой Французской революции, за исключением, может быть, Нидерландов, первой страны, построенной по другим принципам, но страны очень маленькой. В какой-то степени в направлении эгалитарной демократии начала двигаться и Великобритания. Медленно, но начала.

Из чего исходили революции? Каковы были их принципы? Нужно, чтобы народ сам управлял своей судьбой, чтобы имущество более или менее равно распределялось между людьми, по крайней мере, чтобы пришедшие из феодальной старины огромные земельные владения не сохранялись, — отсюда конфискация аристократических владений во Франции и передача их крестьянам. Нужно, чтобы религия из государственной принуждающей силы стала темой свободного выбора самого человека, то есть чтобы существовала свобода совести. И наконец, чтобы монархи, даже оставаясь на престолах, считались с мнением тех людей, на деньги которых они существуют, то есть с мнениям граждан. Надо, чтобы избранный народом парламент утверждал бюджет и принимал законы, а монарх из абсолютного правителя становился главой исполнительной власти или вообще, как в Англии, отодвигался на более или менее задний план, сохраняя, скорее, символическую роль главы государства. Вот, собственно говоря, в этом была главная тема революции.

Старые феодально-аристократические и абсолютистские порядки сформировались очень давно, я об этом уже не раз говорил. Фактически их корни уходят в эпоху развала Римской империи и брошенных на произвол судьбы гражданских сообществ Галлии, Германии, Британии, Испании, Гельвеции, Бельгики, которым надо было выживать в условиях варварского нашествия. Именно тогда образовалось то, что потом стало аристократией. Воины, нанятые общинами для самозащиты в эту трудную эпоху варварских нашествий V-VII веков, офицеры бывшей римской армии, командовавшие этими отрядами – и стали зародышем будущей аристократии. Они должны были защищать общины бывших римских граждан, но скоро, смешавшись с наводнившими Империю варварами, стали хозяевами своих бывших хозяев, а оплату своего труда превратили в обязательный налог-оброк, а то и налог-барщину. Новая система складывалась и по-своему совершенствовалась лет 700 – до XIV-XV столетия. Но постепенно обстоятельства изменились. Жизнь, как известно, не знает постоянства.

Почему обстоятельства жизни изменились? С одной стороны, из-за распространения образования. А образование, как мы знаем, распространилось во многом из-за изобретения книгопечатанья. С другой стороны, произошла Реформация в Церкви. И лютеранские церкви, и реформатские требовали для простонародья грамотности, чтобы те могли читать Священные Писания. Соответственно, простые люди, вчерашние крепостные, дальние потомки римских граждан, стали грамотными, они стали понимать печатное слово, они стали понимать политический процесс, они не захотели быть просто частью земли и населения, они захотели вновь быть гражданами и вместе с тем, соответственно, владельцами приносящей доход собственности.

Культура общества развивалась, а политическая структура от неё отставала. И эпоха революций — это время, когда политические формы должны были прийти в соответствие с развившейся массовой культурой общества. Но тут, как всегда, появилась очень серьёзная проблема — откуда пойдёт этот импульс, который приведёт к новой гармонии? Сверху, со стороны благожелательной власти или снизу, со стороны вождей революции, которые как оказалось, и впоследствии это не раз подтверждалось, вовсе не были сторонниками гражданского благополучия, а фактически пытались на этом конфликте создать себе капитал, которого у них не было, получить власть, которой у них не было, и в этом смысле движение снизу могло быть порабощающим и, потому, разрушительным. Движение сверху, если это была не консервация, а последовательная система реформ, могло быть созидательным. Собственно, по этому пути последовательных реформ сверху шла Англия.

В книге Сергея Михайловича Соловьёва «Александр I. Политика, дипломатия» есть такие замечательные слова: «Природа человека требует жизни в обществе; но, входя в общество, человек должен отказаться от известной доли своей самостоятельности и свободы в пользу других, в пользу общества... От какой?... Вот вопрос, который и решается в продолжении всей истории человечества, ибо для успехов человеческой, то есть общественной жизни, личность должна сохранять известную и значительную долю самостоятельности и свободы. Для охранения своей самостоятельности и свободы, личность имеет прежде всего свою внутреннюю, духовную природу, посредством которой сносится с высшим миром, где находит высшую поверку всем действиям и отношениям; понятно, как верование в загробную жизнь, в вечное существование каждой отдельной личности способствует тому, чтоб дать последней свободное и независимое положение; понятно, какие средства дает ей это верование в борьбе с материальною силою и случайностями. Кроме религии, кроме верования в вечное самостоятельное существование личности, последняя, для своей охраны, имеет еще семейство и собственность, которые дают ей возможность устраивать в обществе свой особый и самостоятельный мир. Таким образом, религия, семейство и собственность составляют три крепости, посредством которых личность отстаивает свою свободу и самостоятельность; и общество, для правильного установления своих отношений к личности, не должно касаться этих твердынь её, когда же они подкапываются разными способами, когда личность выманивается из них обещанием большей свободы и независимости, которыми прикрывается стремление к порабощению личности, то происходит смута, могущая прекратиться только с восстановлением твердынь, охраняющих личность». [С.М. Соловьёв. Император Александр I. Политика-дипломатия. Гл. IV. С.425]

Соловьёв писал это в середине 1870-х годов, уже после второй эпохи революций, и после революций конца 1840-х годов в Европе. Но здесь есть очень важный момент, который даёт ответ на наш вопрос. Человек, охраняемый тремя твердынями, человек религиозный, человек обеспеченный собственностью, человек, имеющий свою семью и укреплённый своей семейственностью, своими детьми, своей женой, своими родственниками, — он представляет некую силу. Та власть, которая хочет либерализовать, сделать соответствующей духу времени его жизнь, не будет покушаться на его свободу религии, не будет покушаться на его собственность, не будет покушаться на его семью. Она попытается определёнными правильными преобразованиями решить эти проблемы так, чтобы человек сохранил и даже расширил свободу совести, свободу владения имуществом и, разумеется, право располагать своей семьёй, жить в семье. А вот различные узурпаторы, которые хотели бы захватить власть, посулами большей свободы на самом деле будут всякую свободу отбирать.

Это мы уже видели в эпоху Французской революции, это видела тогда вся Европа, - была отобрана свобода религиозная и огромное количество верующих людей именно из-за того, что они верующие, должны были взойти на эшафот. Аристократы, епископы, священники не потому что они преступники, а потому что аристократы, епископы и священники должны были взойти на эшафот. И это, естественно, привело к катастрофе. Потом будет поползновение на собственность. Вы знаете, что это поползновение было уже в «Манифесте» Маркса и Энгельса 1848 года, который прекрасно был известен Соловьёву. Это поползновение увенчалось успехом у русских революционеров в 1917 году. Ну, и наконец, поползновение на семью тоже происходит постоянно и сейчас даже в большей степени, чем раньше.

Но, как бы то ни было, ответом на это острое, сложное положение тогда, в Эпоху революций, была дилемма — каким путём пойти: ждать и, по возможности предупреждать революции снизу, или осуществлять революции сверху, с высоты трона.

2. Революция в Германии

В Германии начиналась революция снизу. В октябре 1817 в Вартбурге торжественно отмечается 300 лет Реформации и торжественно сжигаются сочинения консерваторов, воспевается военная демократия и республика, которые объединят Германию, разворачивается студенческое движение «Тевтония» (Teutonia). В марте 1819 года, уже после Аахенского конгресса, студент Карл Людвиг Занд убивает драматурга и российского агента в Германии Августа фон Коцебу. Затем происходит покушение на Иббеля – министра герцогства Нассау.

Кинжалом революция пытается решить проблему изменения жизни снизу, превращения старинных феодальных германских княжеств и королевств в единую военную германскую республику. В Германии выходит так называемая «Книжка вопросов и ответов» — катехизис немецкого либерального якобинства, которая говорит о том, что все вопросы решаются силой снизу, народ сам формирует ту власть, какую он хочет. Но, понимаете, народ — это абстракция, и формируют власть те, кто возглавили народ, кто встали на гребне его возмущения.

И надо решать эту проблему — не только проблему - куда идти, но и проблему – как идти к намеченной цели: идти в будущее реформами сверху или идти в революцию жестокими реформами снизу, которые в конечном счёте часто дают власть таким людям как Наполеон или Робеспьер. В этом была проблема Германии.

7 августа 1819 года все германские государства прислали своих министров иностранных дел в Карлсбад, нынешние Карловы Вары. Этот съезд германских министров пришёл к выводу, что надо путём запретов и арестов повсюду прекратить либеральное движение. Были запрещены даже гимнастические школы, которые считались рассадником либерализма. Были сильно прочищены университеты.

Император Александр не одобрял решения Карлсбадского конгресса и считал, что надо не запрещать, а преобразовывать сверху. Он потребовал от своих дипломатов также не одобрять деятельность Карлсбадского конгресса и воздерживаться от всякого вмешательства в дела германских государств. Характерно, что либералы по всей Германии превозносили как образец, желанной свободной конституции — польскую конституцию, дарованную Александром. Они осуждали союз германских правительств против народа. Бавария, Баден, Вюртемберг, Саксония и Гессен пошли путем отмены цензуры и дарования представительных конституций. Австрия и Пруссия были против этого.

Англичане поддерживали этот путь либерализации сверху, по которому пошла Бавария и ряд других германских государств. Лорд Касльри писал русскому послу в Париже Карлу Осиповичу Поццо ди Борго (напомню, что Поццо ди Борго — интереснейший человек, итальянец, корсиканец, главный враг и даже дальний родственник Наполеона, который в конечном счёте стал русским послом в Париже, — таковы реалии жизни того времени): «Введение конституции в Германии и Бельгии, общее либеральное стремление возбудили в соседних странах сильное сочувствие к Франции. Подданные теперь не пойдут за правительствами против нее. Правительства более не водят народы на войну, не сказав им наперед, за что они будут биться. Только причина законная и очевидная может теперь оправдать призыв к оружию» [С.М. Соловьёв. Александр I. Политика, дипломатия. Гл. IV. С.446].

Дело в том, что победа либерального направления во Франции, о котором я вам только что говорил, возбудила у многих правых и левых политиков Германии желание восстановить во Франции или более радикальный, или более абсолютистский порядок. И лорд Касльри как раз говорит о том, что это не удастся, что народы против этого, что нельзя вести народы на войну, если они сами не признают целей войны.

Поэтому, кстати говоря, к великой скорби, Первая Мировая война была войной народов. Этой войны хотели не столько правительства, сколько народы. Народы хотели друг у друга отнять кусок земли, но хотели они этого потому, что их так воспитали правительства. Их воспитали не в духе Священного союза, а в духе эгоистического национализма. Германия превыше всего, Россия превыше всего, панславизм, пангерманизм, пантюркизм — это всё и привело к трагедии Первой и, в конечном счёте, к трагедии Второй Мировой войны.

Но в любом случае без воли народов войн уже вести нельзя — это важное изменение. Политика становится публичной. И здесь мы опять касаемся нашей старой проблемы, проблемы конституции. У Франции октроированная конституция, конституция, которая так или иначе всё же предполагает, что король контролирует политическую жизнь страны. Такую конституцию Александр даёт Польше, такую он хочет, как вы помните, дать и самой России, такую конституцию дают германские государства - Баден, Бавария, Саксония - своим подданным. Но есть и другой пример. И этот пример, как мы сейчас увидим, будет очень пленителен. Этот пример — Испания.

3. Конституция в Испании

Испания, абсолютная монархия по определению, была с 1808 года, как вы помните, оккупирована Францией. Король – отец Карл IV и король – сын Фердинанд, Бурбоны, согласились на эту оккупацию и подписали в Байонне под жестким давлением Наполеона документ о своём отречении в пользу Жозефа Бонапарта. То есть фактически в пользу того, что Испания становится частью владений Наполеона Бонапарта. Жозеф, его брат, не более чем наместник с титулом короля, в оккупированной стране.

Тут же в Испании началась гражданская война - Герилья. Значительная часть испанцев не поддержала эту добровольную передачу Испании Франции. Королевская власть утратила авторитет в глазах очень многих людей. И именно этот сценарий породил революционное и освободительное движение в испанской Америке. Оно начинается с этого времени.

Испанский король больше не являлся символом национальной государственности, он — предатель. Начинается народное движение против французов, против Жозефа Бонапарта, против Байоннского статута 1808 года. И почва для этого в Испании особо благоприятная. Дело в том, что в отличие от той же России, где народ привык быть под ярмом, в Испании простой народ — это бывшие освободители страны от мавров, это простые люди, которые пошли вместе с королями Арагона и Кастилии в Реконкисту, и их силами была восстановлена христианская государственность на Пиренейском полуострове. За это они получили землю — бывшая земля мавров была распределена между простыми солдатами королевской армии. Соответственно, это были лично свободные люди, это были не крепостные, это были потомки освободителей, которые с оружием в руках отвоевали свою страну.

Память того, что все испанцы — это рыцари, освобождающие свою страну от неверных, сохранялась в испанском народе. И в 1808 г. эта память была сильна. Вновь Испания освобождает свою страну от неверных. Во-первых, от чужаков французов. Во-вторых, французов- безбожников, которые не признают Католическую церковь. И в-третьих, от своего предателя короля. Если когда-то Изабелла Кастильская и Фердинанд Арагонский были символом освобождения Испании от мавров, то есть королевская власть и народ были едины, то теперь наоборот — народ освобождает свою страну от французов и от последствий королевского предательства. Народ имеет желание восстановить свободу своей страны под эгидой католической церкви, но против абсолютной королевской власти. Теперь народ должен контролировать деятельность монарха, чтобы тот не запродал его какому-то очередному чужаку-авантюристу. Это же побудило к восстанию испанские колонии в Америке.

19 марта 1812 года, в разгар войны между испанцами и французами в Испании, в Кадисе под защитой английского флота (а англичане были сторонниками конституции, демократии повсюду, в том числе и в Испании) была принята первая испанская конституция. Именно Кортесы в Испании, избранные по этой конституции, вступили в договор с императором Александром и Россией, когда Наполеон напал на Россию, и, как вы помните, именно Испания кортесов, Испания Кадисской конституции была союзником России в борьбе против Наполеона и, конечно, против Жозефа Бонапарта, короля-наместника Испании.

Но эта конституция, поскольку она была создана народом, а не дарована королём (свой король — предатель, а другой — просто чужестранец и узурпатор), вводит принцип народного суверенитета. Эта идея французских философов, которая впервые воплотилась в конституции 1792 года во Франции, снова и ещё с большей силой воплощается в испанской революционной конституции 1812 года. Принцип народного суверенитета гласит, что король приносит присягу на конституции. Соответственно, если король изменяет конституции, то он теряет свою власть. Недавно король изменил испанскому народу, и теперь, чтобы такое не повторялось, будущие короли должны приносить присягу на конституции. Он не имеет права распускать Кортесы (Кортесы — это палата парламента) или отсрочивать время их созыва.

Провозглашалось всеобщее избирательное право для мужчин — характерная особенность рыцарского общества Испании. Все участвовали в Реконкисте, и все их потомки управляют страной через избрание Кортесов. То есть нет имущественного ценза, нет образовательного ценза, который был, как вы помните, и в русской, и в польской, и во французской конституции 1814 г., и даже в Англии. В Испании же все граждане мужского пола (с женщинами везде проблема была решена не сразу) являются избирателями.

Провозглашалась свобода личности, неприкосновенность жилища, свобода печати и свобода предпринимательства, то есть фундаментальные гражданские свободы. Но была ещё и характерная оговорка, что гражданские права признавались только за теми, кто не имеет примеси цветной, индейской или африканской крови. Это было особенно важно для Латинской Америки, потому что эта конституция объявляла, что Испания — это не только Испания Пиренейского полуострова, но это ещё и все её латиноамериканские владения. То, что сейчас мы знаем как Аргентину, Чили, Венесуэлу, Мексику, Колумбию, Перу, Калифорнию, Техас, Флориду, Кубу — всё это та же самая Испания. И все граждане этих колоний имеют право на участие в политической жизни, выборы в Кортесы, но только если они не индейцы, не африканцы и не имеют примеси этой индейской или африканской крови.

Предусматривались аграрные реформы, то есть у аристократов, особенно у коллаборационистов, отбиралась часть земли. Декларировалось главенство Католической церкви и власть короны над заокеанскими владениями, а также, что очень важно, равные представительства метрополии и колоний в Кортесах. В Англии никогда такого не было – Индия и даже Канада никогда не имела представительства в Британском парламенте. Это скорее тот путь, по которому потом пошла Россия, когда все её вновь присоединённые владения — Средняя Азия, Кавказ, Сибирь, Польша, Финляндия — получили представительство в 1905 г. в Государственной Думе.

Но судьба этой испанской конституции печальна. Она действовала, пока Испания вела войну с Наполеоном. Когда в апреле 1814 года, после поражения Наполеона, король Фердинанд VII, отрёкшийся в Байонне от престола, вернулся в страну, он через шесть недель, 4 мая отменил Кадисскую конституцию. 10 мая лидеры либералов были арестованы, и Испания вернулась к абсолютизму. Это действие короля было осуждено императором Александром, но именно это действие Фердинанда VII, вдохновило ультрамонархистов и во Франции, и в Германии и очень нравилось австрийскому императору Францу и Меттерниху. То есть то, на что не решился Людовик XVIII и не решился даже граф д'Артуа, будущий Карл Х, на это решился Фердинанд VII, и за это был воспет всеми поклонниками абсолютной монархии в Европе. Но, как мы скоро узнаем, у Кадисской конституции было славное будущее. И, надо сказать, она послужила основой демократической конституции Испании 1837 года.

В Испании началась борьба с так называемыми afracesados - офранцуженными, то есть сторонниками французского либерально-конституционного порядка, конституционной монархии. Но реакция, которая наступила в мае 1814 года, не была долгой. Дело в том, что в заморских владениях продолжалась революция. Заморские владения Испании в Латинской Америке не хотели признавать абсолютизм, они хотели жить и дальше по Кадисской конституции, которая давала им равные права с населением самой Испании, они хотели жить демократически. И даже сейчас, когда вы посмотрите на основные гербы, флаги и символы испаноязычной Америки, вы увидите почти всюду революционные символы начала XIX века: красные колпаки свободы, жезлы и так далее.

Латинская Америка тогда хотела не независимости, а равноправия с Испанией. Во многом это было связано и с налоговой политикой, с тем, чтобы не вывозить деньги из колонии в Испанию. Революцию в колонии делали в основном не индейцы, а культурная испанская элита. Именно она хотела жизни по Кадисской конституции. Поскольку король всё ликвидировал в самой Испании, естественно, формально он ликвидировал всё, что давала конституция, и в колониях, и там этого не признали, там был факт гражданского неповиновения. И Фердинанд VII решил отправить войска в Латинскую Америку, чтобы подавить эту революцию.

И в том же самом Кадисе, где ранее была принята конституция, началось восстание. Почему в Кадисе? Это был главный порт южной Испании на Атлантическом океане. В северной Испании были порты, но они были менее удобны в силу ряда геологических причин, рельефа берега. Кадис — прекрасная бухта, главный порт торговли с Латинской Америкой, в 1812 году он находился под охраной английского флота, а теперь, в 1819 году, в нём были сконцентрированы испанские войска, которые должны были отправиться в Латинскую Америку.

1 января 1820 года среди этих войск в Кадисе началось восстание. Они не захотели плыть в Америку, воевать со своими соплеменниками испанцами, сторонниками демократии, а хотели восстановить конституцию 1812 года в самой Испании. Во главе восстания встали полковник Антонио Кирога и подполковник Рафаэль Риего-и-Нуньес. Они тут же провозгласили восстановление конституции 1812 года. Их под этим же лозунгом поддержало движение в Галисии, в северной Испании, возглавляемое генералом Франсиско Эспос-и-Мина, героем Герильи, то есть войны за независимость Испании. К слову, они все были героями Герильи, героями борьбы с Наполеоном, все имели высокие воинские звания.

Восстание началось 1 января, а через три месяца, 7 марта 1820 года, король Фердинанд признаёт конституцию 1812 года. Ему некуда деваться — Мадрид занят революционной армией. В Испании восстанавливается парламентское государство.

Народ Англии в восторге от событий в Испании. У нас в России часто пишут, что англичане были корыстны, что они сами хотели завладеть испанскими колониями в Америке, но это чепуха. Это была всё та же идея, всё то же желание, чтобы другие жили так же, как живём мы, то есть демократически, либерально, в парламентском государстве. Старый Евангельский принцип – желай другому того, что желаешь себе. Англичане не желали восстановления абсолютизма в своей стране, не желали они этого и испанцам.

Восторги от событий в Испании разделял один из виднейших деятелей русского МИДа Иоанн Каподистрия, грек с острова Корфу, который фактически стал министром иностранных дел у Александра I. В Европе Эпохи конгрессов его называют «корифеем либерализма». А я напомню, что слово корифей — это хормейстер, тот, кто руководит хором, предводитель хора, то есть Каподистрия — предводитель всего либерального движения Европы. Министр иностранных дел России — предводитель всего либерального движения Европы. Ссравним с сегодняшней ситуацией и огорчимся немного.

Никто не собирается вмешиваться в дела Испании. Всем нравится что там вновь установилась парламентская монархия. Франции это нравится, это нравится Людовику. И при этом восстанавливаются отношения Испании с Латинской Америкой. То есть Латинская Америка и Испания становятся одним государством, поскольку и тут и там действует конституция 1812 года, предполагающая единство метрополии и заморских территорий.

4. Неаполитанское восстание

Но этим всё не ограничивается. Дело в том, что испанская конституция, её успешное восстановление в Испании, очень заразительно. Если уж в Испании войска и народ смогли принудить короля к конституции, значит революцию снизу надо осуществлять и в других местах. И происходит восстание в Италии, в Неаполе.

В Италии давно уже сложилось движение карбонариев. Никто толком не знает, почему члены этого движения называли себя углекопами, угольщиками. Есть разные догадки, не будем в это входить. Но в любом случае это движение — тайная организация, которая существует по всей Италии и даже во Франции. Её главная цель — единая, а не раздробленная на многие государства, Италия в форме конституционной монархии. А левая часть карбонариев, так же, кстати, как и левые в Испании, мечтает о республике, то есть об итальянском 1793 годе, о превращении страны из монархии в республику. Если уж есть народный суверенитет, то зачем нам король, рассуждают они.

В Неаполе в ночь с 5 на 6 июля 1820 года, то есть вскоре после кадисских и мадридских событий, происходит восстание Капо Бьянко. Небольшая группа карбонариев требует от короля Неаполя Фердинанда I принять в Неаполитанском королевстве испанскую конституцию 1812 года.

На самом деле неаполитанская конституция это не такая уж с неба упавшая вещь. Дело в том, что во время наполеоновских войн король Неаполя и Сицилии Фердинанд I бежал от Наполеона на Сицилию под защиту британского флота, так же как король Пьемонта бежал на Сардинию. Французы, потерявшие свой военный флот при Трафальгаре в 1805 году, не владели Средиземным морем, поэтому через Мессинский пролив они переправиться не могли. На Сицилии осталась власть короля Фердинанда I, а в Неаполе власть была передана сначала тому самому Жозефу Бонапарту, а потом, когда его в 1808 году перевели в Испанию, Иоахиму Мюрату. На Сицилии англичане убедили короля Фердинанда, человека довольно либерального, поэтому руки выламывать ему не пришлось, даровать стране конституцию. И на Сицилии была принята конституция, которую потом надо было распространить и на королевские владения на Аппенинском полуострове.

Но когда война закончилась, а Мюрат был расстрелян, Фердинанд вернулся в Неаполь, отменил конституцию и стал опять править как абсолютный монарх. А отменил он конституцию не по своему неприятию либеральных политических принципов, а по требованию Австрии, потому что Австрия боялась, что конституционное правление в Неаполе по образцу Французского королевства, возбудит либеральные чаяния у населения северной Италии. А вся северо-восточная Италия, то есть Ломбардия и Венеция, находилась под прямой властью Австрии, тогда как небольшие итальянские государства южнее, Модена, Парма, Лукка и Тоскана были в вассальной зависимости от Австрийского императора.

Единственной независимой страной в северной половине Италии было Сардинское королевство, объединявшее нынешний Пьемонт, и остров Сардинию. В Пьемонт вернулся сардинский король, еще недавно спасавшийся от Наполеона на Сардинии. Австрийцев в Пьемонте не любили и, скорее, симпатизировали королевской Франции. Папская область – Государство Святого Престола – была абсолютной монархией и включала в свой состав области центральной Италии от Эмилии-Романии до Марке и Лацио.

Австрийцы боялись, что «дурной конституционный пример» Неаполя заставит все государства северной Италии тоже требовать себе конституцию, и тогда рухнет абсолютизм в Австрийской империи или освободятся от австрийской власти такие вкусные области, как Венеция и Ломбардия. Поэтому в 1815 году в секретном пункте соглашения между Австрией и королём Фердинандом Неаполитанским был пункт, говоривший о том, что конституционные права народа в Неаполе не будут больше тех, какие имеются в австрийских владениях Италии. А там были только совещательные органы, назначенные самим австрийским императором без выборов и каких-либо законодательных или контролирующих функций. Фердинанд исполнил это требование Австрии, понимая, что Англия далеко, а Австрия близко, и она в любой момент может пересмотреть своё отношение к Неаполитанскому королевству.

Когда в ночь с 5 на 6 июля 1820 года в Неаполе произошёл переворот, то главным требованием восставших было восстановление той конституции, которая действовала на Сицилии, и которую после утверждения своей власти в Неаполе отменил король Фердинанд I.

Очень характерно донесение, которое написал британский посол из Неаполя в Лондон в связи с этой революцией. Оно показывает реальное состояние общества того времени: «Одна из самых странных революций (Неаполитанская революция — А.З.). Королевство в высшей степени цветущее и счастливое, находившееся под самым кротким правлением (Фердинанд либеральный был человек — А.З.), вовсе не отягченное податями, падает перед шайкой инсургентов… Каждый офицер хочет теперь быть Кирогой (вы помните полковника Кирогу — А.З.) и слово «конституция» производит на всех чародейственное влияние… Дело не в конституции, а в торжестве якобинства, то есть войны бедности против собственности: низшие классы выучились сознавать свою силу… Судьба хотела, чтоб крайность либерализма (в Неаполе — А.З.) повела здесь к совершенно такому же концу, к какому в Испании повела крайность почти противоположного направления (испанский король Фердинанд, как вы понимаете, был, в общем-то, тираном — А.З.). Тайные общества и неслыханная измена войска… ни в чем не нуждающегося, низвергли правительство, популярное в большей части народа, о котором будут долго и сильно жалеть» [С.М. Соловьёв. Александр I. Политика, дипломатия. Гл. V. с. 474].

В этом донесении всё правда, кроме одного. Действительно, налоги были низкие, действительно, в Неаполе никого особо не казнили, не сажали, власть была либеральной, но конституционно- политических прав у граждан не было.Однако Неаполь являлся одним из главных центров европейской образованности, а в культурной части народа, среди офицеров, среди университетской профессуры, среди студентов всё больше укрепляется идея народного суверенитета, который совершенно естественен для Испании, но совсем не естественен для Италии. В Италии не было Реконкисты, в Италии люди привыкли жить под большим или меньшим феодальным правом аристократов. А где-то, например, в Тоскане, под очень серьёзным крепостным правом. И в этом смысле, действительно, народ не совсем понимал, что происходит. Но интеллигенция смотрела на соседнюю Испанию, где народ понимал, что происходит.

Революция в Неаполе и установление конституции по образцу испанской, то есть установление народного суверенитета, конституция, принятая королём (а куда ему было деваться, он же в этом смысле несвободный человек, он понимал, что иначе ему не поздоровится), донельзя напугала Австрию. И Меттерних просит подавить переворот в Неаполе. Австрия, следуя духу Аахена, потребовала созвать конгресс держав с тем, чтобы после вмешательства иноземных войск король Неаполя и народ могли бы вновь вернуться к старому. Франция потребовала иного: чтобы, следуя духу Аахена, была создана правильная форма конституционного строя, но не по Кадисской конституции Испании, которая для Неаполя была совсем чужая, а некая своя форма, скорее более близкая к Франции или к Польше, то есть форма контролируемого королем основного закона. Вы понимаете, и тут, и там идёт разговор о конституции. И державы соглашаются с тем, что в местечке Троппау (ныне чешский города Опава) состоится новый конгресс, на котором будет подвергнут всестороннему рассмотрению Неаполитанский вопрос.

5. Конгресс в Троппау

Этот новый конгресс собирается в конце 1820 года. Александр едет на него с предложением установить на законных основаниях в Неаполе не старый порядок, а новыйконституционный порядок. Того же, как мы помним, желала и Франция.

Без решения конгресса Австрия не может направить свои войска против Неаполя, не может перейти границы королевства. Англия говорит, что Австрия может решать эту проблему, но только под свою личную ответственность. Английский парламент никогда не поддержит вмешательство Англии в изменение парламентского строя в другой стране. Англия в это время чётко формулирует принцип невмешательства во внутренние дела других государств. То есть, если сам народ захотел что-то сделать, не будем входить в детали, какая часть народа — большая или меньшая, - то это его внутреннее дело, пусть сам и разбирается. И если Австрия на свой страх и риск захочет подавлять это восстание, Англия не будет помогать ни одной из сторон, не будет участвовать в этой войне, она будет наблюдателем. Но она этого вмешательства не одобряет и поэтому не участвует в конгрессе в Троппау. Только английские послы в Париже, в Петербурге и Вене присутствовали на нём.

Франция отказалась от участия в конгрессе по той же причине: она не будет помогать навязывать Неаполю некую власть, не из воли его народа исходящую. Тем более, что во Франции очень болезненно относились к тому, что Александр навязал конституцию Франции. Французские ультрамонархисты были против Александра, а французские либералы были против подавления конституционного строя в Неаполе, поэтому Франция в большинстве своём была против вмешательства.

Таким образом, 20 октября 1820 в Троппау приехали Александр с Нессельроде и Каподистрией, Император Франц с Меттернихом и несколько позже, 5 ноября, Прусский король. С начала конгресса там присутствовал прусский наследный принц.

Конгресс открылся 23 октября, и его члены тут же признали незаконной секретную статью договора 1815 года Неаполитанского короля с Австрией против конституции, которая говорила о том, что, если изменения в другом государстве грозят безопасности Австрии, то Австрия будет вмешиваться. После ликвидации этой статьи, как бы с чистого листа, державы стали обсуждать неаполитанскую тему.

Замечу одну интересную деталь, которая обычно ускользает. Если Венский конгресс проходил в блистательной столице Австрии, то все последующие конгрессы, и Аахенский, и Троппауский, и последующий за ними конгресс в Вероне, проходили в сравнительно маленьких городах Австро-Венгерской империи по очень простой причине: Александр понял, что там, где много дам, он не может быть хорошим дипломатом, он и другие государственные люди в больших городах слишком увлекаются светской жизнью. Поэтому он предпочитал выбирать захолустный городок, где надо было скучать и заниматься дипломатической работой, переговорами, а не развлекаться. Так, собственно говоря, и происходило.

Франция в Троппау твёрдо выступила против применения военной силы. «Идеи сокрушаются нравственной силой, а не силой оружия», — заявлял Огюст Феррон граф де Ла-Ферронне, французский посол в Петербурге, который нам ещё встретится. Русский министр Каподистрия поддерживал Ла-Ферронне. Меттерних же говорил: «Неизменяемость моей системы составляет всю её силу. Я буду проводить ее до конца моей жизни». Эта его система — это борьба с любой революцией и борьба с любой конституцией. Меттерних даже само слово «конституция» произносить не желал.

Александр занимает примирительную позицию, говорит, что, прежде чем устраивать военную акцию, надо обратиться к неаполитанскому правительству с предложением подчиниться королю и провести правильные выборы, а тайные общества карбонариев запретить. То есть предложить, чтобы сам народ формировал власть, а не группа заговорщиков, этаких неаполитанских большевиков, захватывала её. Если на это не будет согласия, то тогда австрийская армия в качестве уже армии общеевропейской, уполномоченной всеми державами, может вступить в королевство и установить в нём законно-свободные учреждения - не ликвидировать парламент, а восстановить его и провести правильные выборы.

7 ноября мемуар (соображение) Александра был прочтён на конференции. Австрия согласилась. Секретная статья договора 1815 года была отменена. Каподистрия говорил: «Я скорее соглашусь отрубить себе руки, чем подписать объявление несправедливой войны, а что может быть несправедливее войны, которую начинают, не истощив прежде всех средств к соглашению. Без сомнения, никто из нас не подумает употребить военные средства, прежде, нежели исчезнет всякая надежда успеть посредством переговоров». [Император Александр I. Политика, дипломатия. Гл.V. С. 483]

Мы видим, что Россия занимает миролюбивую позицию. Но Александр всё больше и больше понимает огромную проблему. Опыт революций в Европе 1820 года приводит Александра к мысли о том, что карбонарии и аналогичные им группы во Франции, в Германии, в Испании — это группы, которые в итоге хотят ниспровергнуть существующий порядок целиком, хотят создать новые республики не в интересах всего народа, а в интересах своих собственных. Интересы народов требуют правильного конституционализма, но не ниспровержения основ. То есть, если угодно, это конституционная монархия во Франции, но не якобинская диктатура в той же Франции в 1793 году. Якобинская диктатура неприемлема, поскольку она ведет к гибели людей и разрушению правопорядка, а заговорщические группы толкают именно к такому варианту.

23 октября/4 ноября Александр писал из Троппау княгине Софье Сергеевне Мещерской. Софья Сергеевна, как вы помните, когда-то была его первой возлюбленной, а потом стала женщиной очень христианской, издавала христианские брошюры, трудилась в Библейском обществе. Она была англоманкой, либеральным человеком, но, как и большинство англичан в то время, весьма религиозным. Александр пишет этой очень близкой ему по духу женщине: «Здесь мы занимаемся делом, одним из самых важных, но и самых трудных. Речь идет о поиске средства против империи зла, которая стремительно разрастается при помощи всевозможных тайных приемов, используемых дьявольским гением того, кто ею правит. Средство, которое мы ищем, к сожалению, находится за пределами наших жалких человеческих возможностей. Только Спаситель, могуществом Своего чудодейственного слова может ниспослать нам это средство» [Вел.кн. Николай Михайлович. Император Александр I… - С.194-195].

Александр говорит, что речь идёт на самом деле не о борьбе между разными политическими системами, между либералами и реакционерами, идёт борьба за судьбы мира между сатаной и Богом, между Иисусом Христом и врагом рода человеческого. И все человеческие силы — карбонарии, испанские революционеры, он сам, Каподистрия, австрийский император, и кто угодно ещё, — все они являются в той или иной степени участниками этой космической, этой трансцендентной битвы. Такое своё метафизическое видение ситуации он открывает только своей близкой конфидентке (письмо опубликовано в «Русском архиве» в 1870 году). Но он не открывает его дипломатам. И, тем не менее, мы должны это видение учитывать.

19 ноября 1820 года в Троппау принимается Протокол о праве на вмешательство. Это важнейший документ Священного Союза, который во многом обусловил его деятельность в отношении практически всех революций этого времени.

Протокол гласит: «Государства, входящее в Европейский Союз, подвергшись изменению своих правительственных форм посредством мятежа, изменению, которое будет грозить опасными последствиями для других государств, перестают через это самое быть членами Союза и остаются исключёнными из него до тех пор, пока их внутреннее состояние не представит ручательств за порядок и прочность. Союзные государства не ограничатся провозглашением этого исключения, но обязываются друг перед другом не признавать перемен, совершенных незаконным путём. Когда государства, где совершились подобные перемены, будут грозить соседним странам явную опасностью и когда союзные державы могут оказать на них действительное и благодетельное влияние, в таком случае они употребляют за возвращение первых в недра Союза сначала дружеские увещания, а потом и принудительные меры, если употребление силы окажется необходимо». [С.М. Соловьёв. Александр I. Политика, дипломатия. Гл.V. с. 485.]

Этот протокол открывал возможность вмешательства. Но оно оговорено целым рядом факторов. Во-первых, обязательно дружеское увещевание. Во-вторых, вмешательство возможно, если изменение правительственных форм в стране представляет опасность для соседних государств, а не только для своего государства.

Этот протокол был подписан только тремя странами: Россией, Австрией и Пруссией. Ни Франция, ни Англия его никогда не подписывали. 20 ноября три государя, австрийский, прусский и русский, пригласили короля Фердинанда Неаполитанского на конгресс для того, чтобы он лично дал разъяснения по поводу того, что происходит у него в королевстве и для того, чтобы с ним лично выработать правильную формулу поведения. Но поскольку король Фердинанд был уже стар, а время стояло зимнее (опять же, обратим внимание на характерные братские отношения), то было решено, что ехать королю через Альпы в Троппау нельзя. И все три государя, послы и дипломаты решили, чтобы королю было легче добраться на конгресс, перебраться из Троппау в Лайбах (современная Любляна, столица Словении), чтобы там продолжить заседание.

6. Лайбахский конгресс

Итак, три государя приглашают короля Фердинанда в Лайбах. Англия категорически против Протокола 19 ноября 1820 года. Лорд Касльри, который, как вы помните, был большим сторонником конгрессов, на этот раз заявляет: «Неслыханное дело! Это кодекс международной полиции. Это – всемирная монархия, провозглашенная тремя державами, которые когда-то разделили Польшу (всё вспомнилось — А.З.). Если английский король подпишет протокол, то этим самым подпишет свое отречение. Если государи неограниченные действуют таким образом, то правительства конституционные должны соединиться для противодействия». Все малые государства Европы, в том числе и Голландское королевство, в этом вопросе поддержали Англию. То есть идея полицейского диктата, несмотря на все аккуратные оговорки, вызвала огромное противодействие в Европе. Мы должны видеть, что позиция Англии далеко не та, которую ей обычно приписывают. Она не корыстна и не цинична, она принципиально направлена на то, чтобы не мешать другим народам самим жить своей жизнью. Идея международной полиции для Англии неприемлема.

Мы знаем, что в будущем те или иные страны будут пытаться стать международными полицейскими. Оценка такой претензии - всегда очень непростой вопрос.

Франция заняла более сложную позицию. Людовик ХVIII по собственной инициативе написал Фердинанду Неаполитанскому письмо с просьбой приехать в Лайбах и дать народу начало свободы, то есть договориться о том, чтобы в Неаполитанском королевстве ввели правильный конституционализм. Александр был очень доволен этим письмом. «Это всё, чего я желал и даже больше, чем я надеялся», — писал он королю Людовику. Мы видим, что не завоевания, не восстановление абсолютизма, а замена революции снизу революцией сверху — идеал русской внешней политики в то время.

После некоторых колебаний парламент Неаполитанского королевства разрешил королю ехать в Лайбах, но заставил короля подписать обязательства, что он будет сохранять нынешнюю конституцию и отстаивать перед союзными державами в Лайбахе конституционные права своего народа. Король подписал все требования и со знаками карбонариев на своём мундире поднялся на борт британского корабля в Неаполе и отплыл в Ливорно. И, как только Неаполь исчез из поля зрения, король с наслаждением снял с себя карбонарские значки и уже свободный от них через Флоренцию уехал в Лайбах.

Заседания в Лайбахе начались 8 января 1821 года. На них Фердинанд первым делом заявил, что он не связан никакими обязательствами, что эти обязательства были у него вырваны силой карбонариями в Неаполе, что он свободен и готов согласиться, и даже просит испанские войска подавить смуту в своём королевстве. Более того, он просит, чтобы после подавления смуты в королевстве осталась часть войск, чтобы король мог спокойно править, потому что без австрийских войск он не переступит снова границ своей страны.

В Лайбах съехались правители Италии, и все они поддерживали эту инициативу Неаполитанского короля. Герцог Моденский даже сказал, что если конгресс не подавит вот это неаполитанское сопротивление принципу абсолютной монархии, то он просто продаст своё герцогство и уедет жить куда-нибудь в Америку.

Французский посол в Петербурге Ла-Ферронне, находясь в Лайбахе вместе с Александром, выразил опасения, что события в Италии и Испании могут отвратить Александра от принципов конституционализма, то есть могут заставить его опять стать абсолютным монархом по убеждениям. Напомню, речь идёт о начале 1821 года. Александр на это сказал нечто очень важное: «Чем я был, тем остаюсь теперь, и останусь навсегда. Я люблю конституционные учреждения и думаю, что всякий порядочный человек должен их любить; но можно ли вводить их без различия у всех народов? Не все народы в равной степени готовы к их принятию; ясное дело, что свобода и права, которыми может пользоваться такая просвещенная нация как ваша (французская — А.З.), нейдут к отсталым и невежественным народам обоих полуостровов (Иберийского и Апеннинского)». [С.М. Соловьёв. Александр I. Политика, дипломатия. Гл.V. с. 492.]

Александр вводит новый принцип. Если до этого, - помните его слова в 1818 году в Варшаве, - он говорил, что все народы, в том числе и Россия, могут и должны жить с законно-свободными учреждениями, то теперь, после череды революций, он говорит, что необходимо сообразовывать конституционализм с уровнем развития народа. Итальянский народ, не имеющий опыта парламентаризма, должен к нему готовиться постепенно, но не абсолютизмом, а конституциями, октроированными сверху. И Александр уже готов склониться к принципу Меттерниха: Неаполь не должен учреждать ничего такого, что нельзя учредить и в Милане. То есть, если в северной Италии не существует представительной демократии, её не стоит учреждать и в Неаполе. Неаполь не готов для этого. Да, группа карбонариев хочет этого, но большинство народа — нет. Это, кстати говоря, ясно показали дальнейшие события.

16 января 1821 года конгресс не признал Неаполитанскую революцию и заявил, что положит ей конец или мирными или военными средствами. Меттерних заявил, что, «если, вернувшись в Неаполь, король даст любую конституцию, мы объявим ему войну». Французские дипломаты за конституцию сверху. Меттерних за абсолютизм.

15 января Неаполитанский парламент отверг ультиматум, который был послан из Лайбаха, и наследный принц, сын Фердинанда Франциск Герцог Калабрийский, которого Фердинанд оставил регентом страны, когда уезжал в Лайбах, заявил, что он остаётся с народом своей страны и будет сопротивляться. Открывалась перспектива героической войны неаполитанского народа против австрийской оккупационной армии. Неизвестно к чему бы это привело.

Александр говорит Ла-Ферронне: «Я не менее вашего огорчен в глубине сердца, что неаполитанский вопрос не разрешился примирительным образом, но для этого было необходимо, чтобы верховное решение принадлежало России и Франции. Австрия и Пруссия всегда хотели войны…» То есть Александр остаётся сторонником пусть ограниченного, но парламентаризма. Однако Австрия и Пруссия, абсолютистские государства, «всегда хотят войны». Франция — конституционное государство, Россия после дарования конституции Польше — полуконституционное государство.

7 марта 1821 австрийские войска разгромили Неаполитанскую армию при Риэте. Главнокомандующий Пепе бежал. В этом сражении погибло около восьмидесяти австрийцев, другие неаполитанские войска разбежались не входя в бой. Командовавший неаполитанскими войсками наследный принц Франциск Георг после этого предпочёл ретироваться. Итальянцы не захотели сражаться за конституцию, не захотели сражаться за свою свободу.

24 марта австрийцы при ликовании народа вступили в Неаполь. А парламент, который до этого брал с короля Фердинанда страшные клятвы, теперь просил эти свои действия простить, заявляя, что они были совершены от неразумия. Теперь депутаты были готовы подчиниться любой форме правления, которую выберет король Фердинанд и державы. Почти бескровная, при одобрении самих неаполитанцев, ликвидация революции в Неаполе явно показала, что это был верхушечный захват власти, а не воля народа. Простые люди в целом не поддерживали этот захват, не видели в нём смысла. Они и так жили неплохо, экономически неаполитанское королевство процветало, налоги были низкими, а политических прав итальянцы в южной Италии в то время большей частью не хотели.

Конгресс в Лайбахе закончился 26 февраля 1821 г. В следующий раз было решено встретиться в сентябре 1822 года во Флоренции. Но этого не случилось, встреча произошла в другом месте.

7. Пьемонтская революция

Не успел закончиться Лайбахский конгресс, как начались революционные события в Пьемонте. Пьемонт, как вы помните, единственная монархия Италии, которая была анти-австрийской. В Неаполе был и культурный центр, но была и архаичная сельская периферия. В Пьемонте же было развитое промышленное государство со сравнительно большими для того времени заводами в Александрии. В Турине, существовали хорошие университеты. Там начались антиавстрийские события и борьба за свою испанскую конституцию.

10-11 марта 1821 года, армия и студенчество Пьемонта восстали под лозунгами «Да здравствует король, да здравствует испанская конституция! Долой австрийцев!». Завоевание Неаполя пугало Пьемонт, они боялись, что следующей жертвой Австрии будет Пьемонтское королевство. Пожилой и тяжело больной король Виктор-Эммануил отрёкся от престола, уехал в Португалию и через год умер. Регентом был объявлен его племянник принц Карл-Альберт Кариньянский, известный либерал, который тут же принял испанскую конституцию, подтвердив принцип народного суверенитета.

Австрия пришла в ужас. Она ещё до конца не избавилась от Неаполя (как мы помним, австрийские войска вошли в сам город Неаполь только 24 марта), как против неё в другой части Италии уже началось восстание. Австрийский император просит Александра о помощи, он говорит, что не может ввести свои войска в Пьемонт, потому что в Пьемонте ненавидят австрийцев и не любят французов, и просит Александра подавить там революцию.

Александр, как ни странно, соглашается. Более того, он готов двинуть стотысячную армию и уже требует, чтобы она была собрана и вошла в австрийскую Галицию, а за ней ещё две армии. Австрийцы сами очень боятся. Трёхсоттысячное русское войско в Австрии — это может быть всё что угодно. Александр вызвал в Лайбах бравого генерала Ермолова и предложил ему возглавить русскую армию против народа Пьемонта. Но Австрия страшно боится, что на штыках этой армии, как в 1814 году во Францию, в Италию будут принесены либеральные идеи, и пусть это будет не Кадисская конституция, но это будет, по меньшей мере, конституция польского образца. Они понимают, что Александр не позволит создать в Пьемонте абсолютистское правление. Там, кстати, его и не было до мартовского восстания. В Пьемонте было конституционное правление.

Но Александр скорее пугает. Он говорит: «Мои войска пойдут медленно и если в Пьемонте всё уладится, они получат приказ тот час остановиться». Французы, как и австрийцы, опасаются увидеть вновь огромную русскую армию в сердце Европы. Но французам он обещает: «Я скорее пожертвую половиной своей армии, чем допущу, чтобы какое-нибудь государство посягнуло на территорию или институты Франции». [С.М. Соловьёв. Александр I. Политика, дипломатия. Гл.V. с. 503.] Иными словами: пусть Франция не боится за свои демократические институты, с ними всё будет в порядке.

А если говорить о Пьемонте, то Александр надеется, что там победят не радикальные, а умеренные силы. Дело в том, что в Пьемонте (поскольку страна более развитая, ем Неаполь) начался раскол общества. Более консервативная его часть, которая выступала за парламентское государство, но без народного суверенитета, то есть за конституционализм по французскому образцу, имела центром Турин. А якобинцы, сторонники народного суверенитета и Кадисской конституции были сосредоточены в промышленной Александрии. Поэтому император Александр надеялся, что итальянцы в Пьемонте всё уладят сами - без австрийцев, без французов и без русских.

Надо сказать, что в России решение Александра двинуть армию в Пьемонт вызвало большое недовольство. Мы скоро узнаем настроения в России, а пока обратимся к переписке двух близких Александру людей Иллариона Васильевича Васильчикова и князя Петра Михайловича Волконского. Генерал Васильчиков пишет князю Волконскому: «Настроение умов в России не хорошо. Неудовольствие всеобщее и неизбежность жертв, сопряжённых с ведением войны, необходимость которой непонятна простым смертным, несомненно произведёт дурное впечатление. Известие о движении войск не может оставаться долго тайной. Солдат доволен, но нельзя сказать того же относительно офицеров, которые не желают идти против неаполитанцев, против пьемонтцев. Вы можете по этому судить, как успешно распространились у нас либеральные идеи. Не отвечайте на это мне избитой фразой: «заставьте их молчать». Число говорунов слишком велико, чтобы их заставить молчать. Революция в умах уже существует (это, подчёркиваю, 25 марта 1821 года старого стиля — А.З.). И единственное средство не потопить корабля (русского, конечно же — А.З.) — это не натягивать более парусов, чем ветер позволит. Повторяю, присутствие государя здесь необходимо. Ему следует самому видеть состояние дел. Необходимо, чтобы он принял своевременные меры улучшения и учредил сосредоточие власти, в которую двигались бы дела во время его отсутствия. Не смотрите на меня, друг мой, как на мечтателя и не воображайте, что я всё вижу в чёрном цвете. Я верю, что есть средство искоренить существующее зло, и я убеждён, что время настало употребить его в дело. В противном случае я не поручусь ни за что». [Письмо кн. Васильчикова кн. Волконскому 25 марта/6 апреля 1821. С.183;185. Н. К. Шильдер]

Вы видите, что у государя был не карт-бланш, не абсолютно равная себе тихая, спокойная, замёрзшая Россия, а была Россия, которая сама была готова к революции. Революции Италии, Испании сулили революцию в России. Об этом говорят придворные аристократы, зная, о чём они говорят. Вскоре Илларион Васильчиков будет доносить государю о начале декабристского движения. И государю впору было думать не только о правильном умиротворении революций на юге Европы, на полуостровах, как он говорит, а надо было бы думать и о том, как дать правильные учреждения и России. Он же не хочет восстанавливать абсолютизм ни в Испании, ни в Неаполе, ни в Турине. Он хочет ограниченных парламентских установлений, которые подходят этим обществам по уровню, как он считает, развития.

Пьемотская революция быстро улеглась. Король Карл-Феликс, сын отрёкшегося короля Виктора-Эммануила, вступил в Турин 10 апреля 1821 года. Русские войска не понадобились, ни в какую Галицию они не пошли. Пьемонт остался парламентским государством с монархической формой правления, по типу Франции. Александрийские якобинцы успокоились, регент Карл-Альберт Кариньянский уехал в изгнание, чтобы потом после смерти своего двоюродного брата Карла-Феликса вернуться в страну и в тридцатые годы стать королём Сардинского королевства со столицей в Турине. Не путайте, Сардинское королевство — это не только остров Сардиния, в первую очередь это Пьемонт. Но здесь, дорогие друзья, как говорится, проблемы не кончаются.

8. Греческое восстание

Практически одновременно начинается следующий этап революционной жизни Европы — Греческое восстание. С ним история особая. Если события в Испании, в Италии вызваны во многом наполеоновским движением и, соответственно, провокацией Французской революции, провокацией Наполеона, то в Греции, безусловно, существует двойная мотивация.

Первая и главная мотивация — это то, что православное греческое общество, равно как и православные славянские народы, доминирующие в европейской части Османской империи, находятся под османским мусульманским владычеством. Это владычество было достаточно мягким, как это ни парадоксально. И в русской, и в советской школе нас учили, что это был полный кошмар, варварство, деспотизм. Да, это было варварство и деспотизм в эпохи восстаний, в годы сопротивления. Османы жестоко подавляли восстания, устраивали резню. Но, когда всё было тихо и мирно, христиане пользовались большими свободами. Торговля, коммерция, богатства были сосредоточены в основном в руках христиан - греков, армян. И, одновременно, эти народы: и армяне, и греки, и славяне, особенно армяне и греки, пользовались покровительством в Европе. Много молодёжи (и богатой молодёжи, и молодёжи, жившей на стипендии богатых людей) уезжало учиться в Европу, многие из них там и оставались, а многие возвращались обратно в Османскую империю, создавали школы, типографии, институты, торговые фирмы, банки и фабрики, вели экономическую жизнь империи и культурную жизнь своих народов.

Но эпоха национализма всколыхнула греков. Идея «нация-государство», которая была сформулирована Французской революцией, дошла и до греков. И греки вспомнили, что Греция — великая страна, чего они до конца, конечно, и не забывали. Что Греция — это Византийская империя, это Константинополь, это страна, которая была завоёвана османами за 350 лет до того и, соответственно, должна быть восстановлена, османы должны быть изгнаны.

Идея националистическая соединялась, как это и было принято в эпоху романтизма, с идеей религиозной и с идеей народной культуры. В Европе начиная с Ренессанса главенствовала культура классицизма в архитектуре, в одежде, в это время переводились на европейские языки, изучались в школах греческие и латинские классики. Но ведь это же значило, что интеллектуально Греция стала вновь частью европейской культуры, но при этом сама страна — страна Геродота, Платона, Фукидида, Солона, Александра Македонского — находилась во власти турок, во власти варваров, как говорили тогда в Европе. И очень многие просвещённые люди в Европе, особенно в Англии, мечтали освободить Грецию от иноземного, чуждого и, как они тогда говорили, варварского ига.

К этому времени уже была автономной Сербия. Славянско-сербское княжество на правом берегу Савы и Дуная стало полу-независимым от османов с 1804 года. Были автономны Дунайские княжества – Молдова и Валахия - Румынские православные княжества. Фактически с XVII века была независима и Черногория. А греки, культурнейший народ европейской части Османской империи, были под прямой властью турок.

Для многих в самой Греции и в Европе это казалась нестерпимым. Тем более что греки были не жалкими, рассеянными по деревням неграмотными подданными, они имели свою придворную родовую знать – князей фанариотов (от названия района Константинополя – Фанара), свои вооружённые силы. Дело в том, что турки были терпимым народом и во всей исторической Греции местная милиция, то есть вооружённая стража, была греческая, православная. Это были арматолы (греч. αρματολοί). Было даже своеобразное греческое «казачество» — клефты (греч. Κλέφτες) — люди, которые не хотели платить подати туркам, уходили в горы, жили по своей воле. Богатые греки волей-неволей давали им деньги, а если не давали, то им очень основательно советовали их дать. Временами клефты нападали и грабили турок. В общем, это был стабильный источник нестабильности. Но важно, что они тоже были вооружены и, конечно, тоже были готовы поддержать борьбу за независимость.

В 1814 году в русской Одессе греческие патриоты Николаос Скуфас, Эммануил Ксантос и Атанасиос Цакалоф создали секретную организацию с целью достижения независимости Греции и назвали её Филики Этерия (греч. Φιλική Εταιρεία — Дружеское общество). В 1818 году центр организации был перенесён в Константинополь. Главная цель организации звучала так: «дать торжество кресту над полумесяцем». Вы понимаете, здесь речь идёт о религиозной нетерпимости, о религиозной войне.

В 1821 году при назначении нового господаря в Валахии для этого представились удобные обстоятельства. Господарь Валахии обычно назначался из греков-фанариотов. По договорам о Дунайских княжествах господарями этих княжеств, Молдовы и Валахии, могли быть только православные. Но турки, чтобы это не были единокровные румынам правители, всегда назначали греков. И вот, при назначении господаря в 1821 году в Валахии произошёл бунт. Посланные на его усмирение Турцией войска присоединились к восставшим, а Али-паша Янинский, главнокомандующий молдавской армией, отказался повиноваться турецкому султану. Причины этого были разные. Но важно то, что сложилась ситуация войны, ситуация конфликта. Этот момент был признан удобным для начала восстания.

Русский генерал, этнический грек, Александр Ипсиланти, оставив самовольно службу, прибыл в Молдавию и в марте призвал греков к свержению османского ига.

Александр Ипсиланти (1792-1828) — молодой человек 1792 года рождения, человек богатейший, сын Валахского господаря, герой, генерал-майор, потерявший руку под Кульмом. У него была идея создания Дакийского королевства, то есть будущего Румынского королевства. Ипсиланти написал большое письмо Александру в Лайбах с призывом поддержать восстание. Это письмо было написано культурно, благородно, возвышенно: «Благородные движения народов исходят от Бога, - писал князь, - и, без сомнения, по Божию вдохновению поднимаются теперь греки свергнуть с себя четырех вековое иго. Долг в отношении к отечеству и последняя воля родительская побуждают меня посвятить себя этому делу. Более 200 адресов, подписанных более чем 600.000 имён лучших людей Греции, призвали меня стать в челе восстания. Несколько лет тому назад среди греков образовалось тайное общество, имеющее единственною целью - освобождение Греции; оно выросло быстро, и его ветви распространяются повсюду, где только есть греки. Божественное Провидение, покровительствующее всегда правому делу, удостоило бросить взгляд сострадания на моё несчастное отечество и ослепить глаза его тиранов. Они остались в совершенном бездействии, несмотря на предостережения англичан и дух независимости, сильно обнаружившийся между греками. Государь! Неужели вы предоставите греков их собственной участи, когда одним словом можете спасти их от самого чудовищного тиранства и избавить их от ужасов долгой и страшной борьбы? Всё говорит нам, что вас, Государь, избрало Провидение, чтобы положить конец нашим вековым страданиям. Не презрите мольбы 10.000.000 христиан, которые возбуждают ненависть тиранов своей преданностью нашему Божественному Искупителю. Спасите нас, Государь, спасите религию от её гонителей, возвратите нам наши храмы, наши алтари, откуда божественный свет Евангелия просветил великий народ, вами управляемый!» [С.М. Соловьёв. Александр I. Политика, дипломатия. Гл. VI. с. 522]

Александр, прочтя это письмо, удивился, потому что как раз в это время Ипсиланти судился с Портой на имущество в несколько миллионов золотых рублей, и русское правительство помогало ему в этом. Было понятно, что восстание тут же приведет к конфискации этого имущества. Александр оценил бескорыстность и жертвенность призыва князя Испиланти и сказал: «Я всегда говорил, что этот достойный молодой человек питает благородные чувства». Действительно, им руководили именно благородные чувства. збрало Провидение, чтобы положить конец нашим вековым страданиям. Не презрите мольбы 10.000.000 христиан, которые возбуждают ненависть тиранов своей преданностью нашему Божественному Искупителю. Спасите нас, Государь, спасите религию от её гонителей, возвратите нам наши храмы, наши алтари, откуда божественный свет Евангелия просветил великий народ, вами управляемый!» [С.М. Соловьёв. Александр I. Политика, дипломатия. Гл. VI. с. 522]

До 6 тысяч собравшихся сторонников Ипсиланти перешли Прут. Восстание началось 6 марта 1821 года. Ипсиланти призвал к восстанию греческий народ, но в Румынии, где греков не любили, а фанариотов считали коллаборационистами с Портой и проводниками османского влияния, он поддержки не получил.

Ипсиланти и другие греки обращались к Иоанну Каподистрии с просьбой поддержать это восстание и убедить Александра тоже его поддержать. Но Каподистрия ответил Ипсиланти очень твёрдой отповедью. Эта отповедь важна, в ней отражены некие принципы, которые были основой тогдашней русской внешней политики. Напомню, что Иоанн Каподистрия, грек по национальности, был практически министром иностранных дел Александра (он был секретарём по иностранным делам, а министром был сам Александр). Итак, Каподистрия писал Ипсиланти: «Получив ваше письмо, император испытал тем более скорбное чувство, что всегда ценил благородство чувств, которое вы обнаруживали, находясь в его службе. Император был далек от опасения, что вы позволите увлечь себя духу времени, который побуждает людей в забвении своих главных обязанностей искать блага, достигаемого только точным исполнением обязанностей религии и нравственности. Без сомнения, человеку врождено желание улучшения своей участи; без сомнения, многие обстоятельства заставляют греков желать не всегда оставаться чуждыми своим собственным делам; но разве они могут надеяться достигнуть этой высокой цели путем возмущения и войны междоусобной? Разве какой-нибудь народ может подняться, воскреснуть и получить независимость тёмными путями заговора? Не таково мнение императора. Он старался обеспечить грекам свое покровительство договорами, заключенными между Россией и Портой. Теперь эти мирные выгоды не признаны, законные пути оставлены, и вы соединили свое имя с событиями, которых его императорское величество не одобряет. Как вы смели обещать жителям княжества поддержку великого государства? Если вы разумели здесь Россию, то ваши соотечественники увидят ее неподвижной, и скоро их справедливый упрек обрушится на вас; на вас всей своей тяжестью ляжет ответственность за предприятие, которое могли присоветовать только безумные страсти. Никакой помощи, ни прямой, ни косвенной, не получите вы от императора, ибо мы повторяем, что недостойно его, подкапывать основания Турецкой империи постыдными и преступными действиями тайного общества. Если вы нам укажете средства прекратить смуту без малейшего нарушения договоров, существующих между Россией и Портой, то император не откажется предложить турецкому правительству принять мудрые меры для восстановления спокойствия в Валахии и Молдавии. Во всяком другом случае Россия останется только зрительницей событий, и войска императора не тронутся. Ни вы, ни ваши братья не находятся более в русской службе, и вы никогда не получите позволения возвратиться в Россию». [С.М. Соловьёв. Александр I. Политика, дипломатия. Гл. VI. с.523]

Эти слова Каподистрии фактически были словами Императора. Александр приказал командующему русскими войсками на юго-западе России генералу Витгенштейну, герою войны 1812 года, уволить Ипсиланти со службы. И уведомил Порту о своём письме, направленном Ипсиланти, через посла в Константинополе князя Строганова.

Чего хотел Александр? Он хотел сохранения статус-кво. Так же как Россия имеет среди своих подданных разные народы, исповедующие различные религии, так же и Турецкое государство. И как Россия не хочет, чтобы её мусульманские тюркоязычные подданные восставали против православного русского царя), так же она естественно, не хочет, чтобы православные подданные Порты восставали против султана. Поэтому надо решать проблемы, но не разрушать государство, — именно в этом заключалась идея Александра. Чего он был чужд совершенно, так это «готтентотской этики» - «когда у меня отбирают – это плохо, а когда я отбираю у других – то это очень хорошо». Такой принцип совершенно отвергался русским императором в международных отношениях.

Если греки чем-то недовольны, если они в чём-то ущемлены, то эти проблемы Александр готов обсуждать с Портой через своего посла. Но он не поддержит тайных тёмных заговоров, восстания, идущего снизу. Он не поддержит утверждения «народного суверенитета», осложнённого ещё и тем, что речь идёт не обо всём народе Османской империи, а о какой-то его части. В Неаполе этой частью были карбонарии, крестьяне же были наблюдателями, а не участниками смуты. А здесь этой частью являются греки, а все остальные, в том числе и другие христианские народы Империи, тоже только наблюдатели смуты.

Но, к сожалению, турки во время смуты пошли путём неограниченного террора. Если в мирное время их правление было для греков вполне нормальным, то во время смуты оно стало невыносимым. В ответ на удачное восстание в румынских провинциях и на ещё более удачное восстание в Морее, на Пелопоннесе, началась официально разрешённая османским правительством резня греков турками в Константинополе и по всей империи.

Патриарх Константинопольский Григорий V, не только церковный, но и светский возглавитель греческой общины Империи (рума-миллет), за организацию восстания против Порты предал анафеме Александра Ипсиланти. Но это не помогло. 24 марта был казнен турками член Константинопольского синода митрополит Дионисий (Каллиархос). 31 марта началась резня греков в Смирне, которая продолжалась неделю и привела к ужасающим жертвам. 4 апреля были казнены братья князья Мурузи – Константин занимал очень высокую должность Великого драгомана (переводчика) Порты, Николай – драгомана османского флота. В тот же день были зверски убиты и многие другие знатные константинопольские греки в том числе и глубокие старики, давно отошедшие от дел. 5 апреля началась резня в греческих деревнях по Босфору. А на Пасху, 10 апреля, в Константинополе в воротах своего дома был повешен в полном архиерейском облачении сам константинопольский православный патриарх Григорий V, которого подозревали в сношениях с восставшими, так называемыми гетеристами (от греч. hetairos - товарищ). С ним были казнены три митрополита. Их тела турки и константинопольские евреи с проклятиями таскали по улицам Константинополя, а потом сбросили в море. 22 апреля в Константинополе былди сожжены десятки православных храмов. Вслед затем началась резня православного духовенства в Адрианополе (Эдирне). Среди убитых был и проживавший на покое бывший Константинопольский патриарх Кирилл. Были убиты матросы русских судов, которые стояли в Константинополе. Убивали и правых и виноватых. Молодых женщин и мальчиков из знатных фанариотских семей забирали в гаремы, греков продавали в рабство десятками тысяч. Наказывали не за участие в восстании, а за веру и кровь.

Эти зверства разнесли пламя восстания по всей Греции и восстановили против Турции общественное мнение по всей Европе, в том числе и в России. Император Александр был вынужден разорвать дипломатические отношения с Турцией, и Строганов был отозван в Петербург.

Восстание вспыхнуло в Морее в городе Ареополис 25 марта (6 апреля) 1821 года и в течение трёх месяцев охватило весь Пелопоннес, часть континентальной Греции, острова Крит, Кипр и некоторые другие острова Эгейского моря. Повстанцы захватили значительную территорию Греции. Турки попрятались по крепостям, а немногочисленные турецкие гарнизоны Аттики укрылись в Афинах на Акрополе, где были осаждены греками. Османы повсюду отвечали на восстание жестокой резней – 3 мая и 9 июля на Кипре, 19 мая – в Фессалии, 3 июня в Кидонии, 11 июля на острове Кос. 1 сентября было полностью вырезано греческое население острова Самофракия.

Меттерних пишет своему послу в Константинополь Лютцову, кстати, большому стороннику греков и другу Строганова, что распря из революции превращается в религиозную войну, где вся Европа будет с Россией. «Никто более русского императора не желает мира; но он желает такого мира, какого должен желать, мира, который бы ему позволил исполнить все его обязанности относительно своих единоверцев, мира, какой был до марта месяца (то есть прекращение всех погромов, восстановление внутреннего самоуправления греческих общин и греческой церкви — А.З.)». [С.М. Соловьёв. Александр I. Политика, дипломатия. Гл. VI. с. 544]

Но греки одерживали победу за победой. 5 октября 1821 года греками был взят главный город Мореи Триполица. Победа греков закончилась массовой резнёй на этот раз турок и евреев: не менее 8000 -10000 мужчин, женщин и детей были убиты греками.

Война принимала невероятно ожесточённый характер, реки крови текли и с той, и с другой стороны. Мы часто говорим о зверствах османских, но мы никогда не должны забывать, что в ответ на османские зверства всегда проходили не менее ужасные зверства христиан. А народы ведь перемешаны, мусульмане и христиане живут бок обок.

Русский император Александр твёрдо говорит, что есть задача восстановить мир, но ни в коем случае не стоит задача отторгнуть какие-то провинции от Османской империи. Он собственноручно пишет в циркулярном письме нашим дипломатам во всех странах Европы: «Русское войско пойдет не для распространения границ Империи, не для доставления ей перевеса, которого она не желает, но для восстановления мира, для утверждения европейского равновесия, для доставления странам, из которых слагается европейская Турция, благодеяний политического существования – счастливого и для других неопасного». [С.М. Соловьёв. Александр I. Политика, дипломатия. Гл. VI. С. 534]

То есть речь идёт о том, что Александр готов вмешаться, но готов вмешаться только для восстановления статус-кво и ради мирной жизни христиан и всех народов Османской империи.

Императору Францу Александр пишет: «Я не буду разбирать причин греческого восстания, но имею основание думать, что революционеры произвели революцию на Востоке с целью разобщить союзные державы. Я думаю также, что Союз, который победил их в Неаполе и Турине, предохраняя от заразы остальную Италию, победит их и в Леванте (то есть на Востоке — А.З.)… свидетельствуя перед целым светом несокрушимость связей мира и дружбы, существующих между европейскими державами». [С.М. Соловьёв. Александр I. Политика, дипломатия. Гл. VI. С. 533]

Русский император ясно указывает, что, справедливо возмущаясь зверствами турок, мы не должны забывать о том, что начали-то греки ради отторжения этих провинций от Турции. И в этом смысле это революционеры-инсургенты. С точки зрения Священного союза надо было добиваться автономии этих областей (Александр скоро предложит свой план для этого), но ни в коем случае не революционного восстания, у восстания не было оснований. Поскольку турки ответили на него резнёй, ситуация усугубилась. Поскольку греки, ответили резнёй на резню, ситуация усугубилась ещё больше. Что делать в этой ситуации? Кровь не должна ударить в головы императоров, членов Союза. Они должны восстановить мир.

В самой России почти все требовали помочь единоверцам грекам. Ведь когда-то Екатерина даже готовила Константина Павловича, брата Александра, к тому, чтобы он стал греческим императором, и даже имя дала ему Константин, в память Константина Великого и Константина XI – последнего императора Нового Рима, павшего в бою при штурме Константинополя войсками Мехмета II в мае 1453 г. Два императора - австрийский и русский - для многих в Европе мыслились еще как императоры западной и восточной частей Римской империи. Император Франц — наследник западной, а император Александр — восточной. А столица Восточной Римской империи — Константинополь — находится под властью турок - мусульман, следовательно, как потом напишет Константин Леонтьев «крестик на святой Софии» естественная цель русской восточной политики.

Но Александр предаёт эти мечтания ради мира в Европе, потому что если он начнёт раскалывать Турцию, присоединять к себе или делать вассальным от себя государством её европейскую часть, то тогда, естественно, изменится баланс сил в Европе. И, в первую очередь, это будет опасно для Австрии, в которой есть славянские владения, в том числе и православные. И тогда Австрия будет противником России. А если Австрия будет противником России, то рухнет единство этой состоящей из двух империй квазиримской империи, и Священный союз распадётся в 1821 году, не просуществовав и пяти лет. Для императора Александра было важно сохранить и развить европейскую федерацию, а для этого надо было не раскалывать Европу греческой авантюрой, а оставить греков в составе Османской империи, но, естественно, с какими-то правами и гарантиями.

Между тем революция продолжалась. Греки были успешны, а османская власть показала себя слабой. 22 января 1822 года Первое Национальное собрание в составе 67 депутатов в Пиаду (близ Эпидавра) провозгласило Греческое государство, независимое от Османской империи, и приняло конституцию, очень похожую на, конечно же, Кадисскую конституцию Испании, да ещё и республиканскую. Было принято Временное Правление Греции (Προσωρινό Πολίτευμα της Ελλάδος) законодательным органом по которой являлся Законодательный Корпус (Βουλευτικον Σωμα) под председательством Дмитрия Ипсиланти, брата Александра Ипсиланти. Исполнительным органом — Исполнительный Корпус (Εκτελεστικον Σωμα) под председательством Маврокордато.

Однако военные действия продолжались всё с большей силой.

9. Веронский конгресс

В этой ситуации 20 октября 1822 г. собирается Веронский конгресс. Посвящён он двум проблемам: проблеме Греции и проблеме Испании.

На этом конгрессе не присутствует Иоанн Каподистрия по той причине, что он более не считал для себя возможным проводить политику Русского императора. Он был грек, он сопереживал восстанию своего народа. Конечно, он не поддерживал радикального крыла восстания, но мечта о независимой родине была близка ему. Он через некоторое время будет избран главой Греческой республики и вскоре убит при исполнении этой своей должности.

Александр едет в Верону с Нессельроде и Поццо ди Борго. В Вероне присутствуют и представители Англии — герцог Веллингтон, и Франции — сначала министр иностранных дел Монморанси, а после того, как он подал в отставку, новый министр иностранных дел, бывший посол в Лондоне, уже известный нам виконт де Шатобриан.

10. Ситуация в Испании

Итак, в чём состояла на тот момент проблема Испанского государства? Дело в том, что испанские Кортесы с 1820 года сделали огромный шаг влево и уже стремятся объявить Испанию республикой, выступают за низложение короля. Это никого в Европе не устраивает. Конституционное правление — да, республика — нет, якобинство — нет. Но революция, как бывает почти всюду, идёт по своей внутренней логике ко всё большей и большей радикализации. Все страны договариваются о том, что к Испании надо применить силу, надо постараться подавить в ней крайнее якобинское направление. Только Англия против вмешательства в дела Испании. Она и за независимость испанской Америки, и за невмешательство в дела самой Испании.

Ситуация складывается следующим образом: Пруссия и Австрия не готовы участвовать силой, не хотят давать деньги, готовы оказывать лишь моральную поддержку, Россия далеко; и единственной страной, которая может покончить с республиканизмом в Испании, является Франция.

17 ноября 1822 года испанскому правительству из Вероны были направлены ноты с требованием создать умеренное правительство, отказаться от республиканских идей, отказаться от смещения короля. Но Кортесы в испанской гордости проигнорировали эти требования. И весной 1823 года французские войска под командованием герцога Ангулемского вступили в Испанию. Революция была подавлена удивительно легко.

В отличие от Наполеона, которому противостояла беспощадная и непримиримая народная война – Герилья, с которой он так и не смог справиться, на этот раз французские войска действовали крайне успешно по очень простой причине: французские войска пришли не для борьбы с Церковью — французы теперь были те же католики, не для борьбы с королём — это были те же Бурбоны, не для покорения Испании - они пришли для борьбы со сторонниками антицерковного революционного якобинства и для помощи королю и Церкви.

Испанский народ был готов к конституции, но был против антирелигиозной борьбы республиканцев, а республиканцы занимали тогда в целом антикатолическую позицию, и поэтому он не оказал сопротивления французам. Тем более, что по настоянию Александра французские войска шли в Испанию с лозунгом всеобщей амнистии — все, кто принимал участие в революции 1820 года, должны быть амнистированы, если только они не выступали за свержение королевской власти. И поэтому также французы очень легко осуществили свою миссию.

Была объявлена всеобщая амнистия. Посол в Париже Поццо ди Борго проводил линию Александра в Мадриде. Не обошлось, увы, без казней, но их было мало. Очень значительна в этом смысле казнь вождя испанских республиканцев Дона Риего 7 ноября 1823 года. Он был повешен на площади в Мадриде именно за то, что был инициатором борьбы Кортесов с Фердинандом и требовал голосования за устранение короля от власти и провозглашение Испании республикой.

Надо сказать, что теперь Дон Риего — герой Испании, сегодня его портрет висит в здании Кортесов Испании как одного из величайших героев страны. Гимн памяти Риего стал гимном испанских республиканцев в 1930-е годы. Он, действительно, был человеком сложным и во многом замечательным. На его казнь Пушкин в 1825 году откликнулся эпиграммой, которую мы все, так или иначе, знаем:

Сказали раз царю, что наконец
Мятежный вождь Риего был удавлен.
«Я очень рад, сказал усердный льстец: От одного мерзавца мир избавлен».
Все смолкнули, все потупили взор…
Всех рассмешил проворный приговор.
Риэго был пред Фердинандом грешен,
Согласен я. Но он за то повешен.
Пристойно ли, скажите, сгоряча
Ругаться нам над жертвой палача?
Сам государь такого доброхотства
Не захотел улыбкой наградить:
Льстецы, льстецы! старайтесь сохранить
И в подлости осанку благородства.
[А.С. Пушкин. Собр.соч. в 10 т. Т.2]

Смысл этих строчек нам теперь вполне ясен. Но здесь важна даже не судьба Риего, а позиция Александра I, которую Пушкин отобразил очень точно. Ей противопоставлена позиция врага Пушкина графа Воронцова, который как многие русские аристократы, не поддерживал крайностей испанской революции. Пушкин в своём стихотворении показывает, что Александр был, конечно, против казни. Император, как нам известно, думал, что подобно другим деятелям революции, которые были виновны перед Фердинандом, Риего будет позволено уехать в Латинскую Америку или в Англию, но этого не случилось. Отказавшись полностью от смертной казни в России, император Александр не одобрял ее нигде в мире.

В то же время Александр объясняет в Вероне виконту Шатобриану, новому министру иностранных дел Франции, принципы, на которых теперь, в конце 1822 года, строится международная политика России и в Испании, и в Греции, и в Италии. Запись слов Императора Шатобриан сохранил в своих воспоминаниях: «Теперь, когда образованный мир находится в опасности (опасности от якобинцев, от «империи зла», по мнению Александра — А.З.), не может быть и речи о каких либо частных выгодах. Теперь уже более не может быть политики английской, французской, русской, прусской, австрийской. Существует только одна политика – общая, которая для спасения всех должна быть принята народами и государями. Я первый должен показать верность принципам, на которых я основал Союз. Представилось испытание – восстание Греции; религиозная война против Турции была в моих интересах, в интересах моего народа, требовалась общественным мнением моей страны. Но в волнениях Пелопоннеса мне показались признаки революционные и я удержался. Что только не делали, чтобы разорвать Союз? Старались внушить мне предубеждения, уязвить мое самолюбие, меня открыто оскорбляли (а оскорбляли, в том числе, и будущие декабристы, сторонники откровенного религиозного и этнического национализма — А.З.)… Нет, я никогда не отделюсь от монархов, с которыми нахожусь в союзе. Должно позволить государям заключать явные союзы для защиты от тайных обществ…»

«Явные союзы от защиты тайных обществ» — вот формулировка. Александр считает, что тайные общества мечтают провести революцию снизу, захватить власть, мечтают сами воцариться. Если бы он увидел, что произошло в России в XX веке, он бы сказал: «Вот пример осуществления моих опасений. Тайное общество большевиков захватило власть не в интересах народа России, а только в своих интересах. Народ они сделали жертвой и средством для осуществления своих политических и даже материальных амбиций». Поэтому Император здесь, за 100 лет до большевицкой революции, говорит о том, что Союз государей должен быть защитой от тайных обществ, но не защитой от свободы. Свобода должна постепенно вводиться сверху. Идеал — Англия, где это удаётся.

Вот что Александр сказал Шатобриану дальше: «…На какую приманку я могу пойти? К чему мне расширять свою Империю? Провидение предоставило в моё распоряжение восемьсот тысяч солдат не для удовлетворения моего честолюбия, а для того, что бы я покровительствовал религии, нравственности и правосудию и способствовал утверждению этих начал порядка на коих зиждется человеческое общество». [Chateaubriand. Le Congrès de Vérone.- Цит. по Н.К.Шильдер, Т.4.- С.259.]

11. Греческий вопрос

9 ноября 1822 года Петербургом была принята декларация об отношениях между Турцией и Россией. Прочтём эту декларацию: «Порта старается выставить петербургский кабинет и его агентов (дипломатов — А.З.) участниками в греческом восстании; но как же она не хочет обращать внимания на ясные доказательства, что это несчастное восстание есть дело сект, навлёкших то же бедствие на Испанию, Португалию, Италию и готовых возбудить волнение всюду, где появится хоть малая надежда на успех. Диван (то есть правительство Турции – А.З.) может ли забыть, что Его Императорское Величество приказал двинуться своим войскам против революционеров неаполитанских и пьемонтских, когда волнения в Дунайских княжествах дали ему знать, что революционеры принесли свою деятельность на восток. Разве министры Оттоманские забыли Русскую декларацию относительно этих волнений и их виновников? Разве они не знают о предложениях, сделанных в это время бароном Строгановым (послом в Константинополе — А.З.) и о благодарности, выраженной за них Портою? Разве они не знают, что с этих пор Император не переставал относиться враждебно к революционному делу, что он пламенно желает восстановления спокойствия в Греции; что он продолжал содействовать тому вместе со своими союзниками и что многие из русских агентов получили от турецких чиновников признательность за их поведение в начале той революции, которая теперь выставляется как следствие их происков? [С. М. Соловьёв. Александр I. Политика, дипломатия. Гл. VII. с. 586]

То есть Император доказывает, что Россия не желает отторжения Греции от Оттоманской Империи, Россия не является зачинщиком событий. Зачинщиками событий являются революционеры, тот же князь Ипсиланти, пусть и действовавший из возвышенных побуждений. Россия не будет их поддерживать, она не будет поддерживать «зелёных человечков» — она осуждает их действия.

В это же время, возвращаясь с Веронского конгресса, Александр объясняет своей конфидентке, графине Шуазель-Гуфье свою политику в Европе: «В мои политические виды не входят никакие проекты расширения моего государства, настолько большого, что оно уже возбуждает внимание и зависть других европейских держав. Я не могу и не хочу благоприятствовать восстанию греков, ибо такой образ действий противоречил бы принятой мною системе и неизбежно разрушил бы тот мир, который мне так трудно было водворить, - мир, столь необходимый Европе». [Графиня София Шуазель-Гуфье. Исторические мемуары… – С.355.]

По настоянию Александра греческий представитель даже не был допущен на конгресс в Вероне.

Но произошли изменения в Англии. Образованная часть английского народа крайне сочувствовала восставшей Греции. Лорд Байрон отправляется в Грецию, и не он один. Туда отправляются десятки людей. Английские офицеры увольняются с военной службы и едут предоставлять свои военные услуги восставшим грекам. Это происходит не по хитроумном проискам английского правительства, а из-за романтическо-классического восторга перед Грецией, страной Платона и Эсхила. Англия же — страна демократии, а Древняя Греция —колыбель демократии, страна Перикла, страна Демосфена. И с этим образом в умах англичане устремляются в Грецию, чтобы ей помогать. Да, они находят там совсем не Периклов и Демосфенов, а в большинстве своём сильно отуреченное греческое население, но это, они надеются, можно будет исправить. Интеллигентные же греки, конечно же, примеряют на себя одежды древнегреческих героев и в этом смысле очень нравятся приехавшим туда англичанам. Растет и возмущение в Европе зверствами турок. Хиосская резня 11 апреля 1822 г. во время которой из 115 тысяч православных жителей этого процветавшего, богатого острова было убито 25 тысяч человек, 45 тысяч проданы в рабство, 23 тысячи бежали на соседние острова, а остальные были обращены в ислам.

После самоубийства Касльри, которое произошло 12 августа 1822 года, министром иностранных дел Великобритании становится Джордж Каннинг. Джордж Каннинг — убеждённый, фанатичный сторонник защиты греков. Он говорит, что Россия не хочет вмешиваться в греческий конфликт, что самовластные авторитарные режимы, которые правят в Вене, в Берлине, в Петербурге и, понятно, в Константинополе, ей дороже, чем судьбы единоверцев. И поэтому защиту грекам должны дать англичане.

Лорд Каннинг говорит: «К положению этого христианского народа, который в продолжение веков стонал под игом варварства, Англия не может быть равнодушна. Королю угодно, чтобы Великобританский посланник сделал Порте представление в пользу греков, как христиан, потребовал у Порты исполнения обещаний, данных ею министрам союзных держав, и предупредил, что если эти требования не будут исполнены, то дружественные отношения между Турцией и Англией продолжаться не могут». [С.М. Соловьёв. Император Александр I. Политика-дипломатия. Гл. VII. с. 585]

Фактически Англия говорит, что она готова воевать с Турцией. И здесь был один важный прецедент. Дело в том, что небольшая часть Греции - те самые Ионические острова, откуда происходил и Каподистрия - после 1815 года находились под протекторатом Великобритании. До этого, как вы помните, острова принадлежали Венеции, потом Франции, какое-то время были оккупированы Россией, никогда не принадлежали Турции, а после 1815 года Венский конгресс передал их под протекторат Великобритании. То есть там было Греческое государство под английской защитой – Ionikon Kratos. И теперь вся Греция стала просить для себя тот же режим, что и на Ионических островах. Вся Греция стала просить, чтобы Англия покровительствовала ей.

Россия не могла оставаться к этому безучастной. Россию обвиняют в том, что османское самовластие ей важнее свободы греков. И Александр меняет свою позицию в Греческом вопросе.

9 января 1824 г. Россия предлагает создать в Греции три княжества с правами Дунайских княжеств: первое должно объединить Фессалию, Беотию и Аттику; второе — Венецианский берег, Эпир и Акарнанию (западная Греция); и третье — Пелопоннес, Морею. Эгейские острова должны получить автономию в системе муниципального права. Эти княжества посылают в Константинополь дань, но Константинополь не назначает в них свои власти, и в них вообще нет османских войск. Жители княжеств сами по той или иной процедуре избирают свои представительные собрания. Представителем же всех трёх княжеств в Константинополе становится Константинопольский патриарх.

Этот проект был предложен в июле 1824 года на Петербургской конференции министров иностранных дел Священного Союза по Греции и поддержан всеми державами, включая Англию. Но это предложение отвергли и турки, и греки. Греки хотели полной независимости, турки хотели полной зависимости.

Англия после этого продолжила помогать грекам, но от дипломатических переговоров устранилась. В момент успешной борьбы греков посредничество было невозможно. Если греки опять потерпят поражение и попросят о посредничестве, Англия готова будет готова его дать, но пока она устранялась.

Новый король Франции, которым, после смерти Людовика XVIII 16 сентября 1824 г., стал герцог д'Артуа под именем Карла X, сразу же протянул руку России и поддержал её в греческом вопросе. И, кстати, уверил, что никаких антиконституционных изменений во Франции не будет, хотя его в этом многие подозревали и ультрароялисты его к этому толкали.

В июле 1825 года греки составили акт, передающий Грецию под покровительство Великобритании. Но Великобритания этот акт не приняла по тем же причинам, что и Россия – она не хотела новой распри между европейскими державами, теперь на Балканах.

В сентябре 1825 года Император Александр через Российское Министерство иностранных дел распространил следующее заявление и передал его в Константинополе турецкому правительству: «Упорство Порты возбудило в высшей степени справедливое негодование Императора и открыло ему глаза относительно той роли, какую играют в Константинополе посланники австрийский, французский и прусский. С этих пор Императору неугодно в восточном вопросе обращать внимание на союзников, он будет здесь идти путем, который соответствует истинным интересам России и её достоинству». [С.М. Соловьёв. Александр I. Политика, дипломатия. Гл. VII. С. 594]

Речь идёт о том, что Австрия, Франция и Пруссия в этом вопросе не хотели усиления России за счёт Греции, и поэтому всячески способствовали якобы миру, но на самом деле затягиванию переговоров. Только Англия стояла за независимость Греции, но за независимость Греции, которая, естественно, была бы в союзе с Англией.

Император, видя всё это, принимает решение действовать в интересах России. Интересы России — это война с Турцией за свободу Греции.

В Отечественную войну «Спаситель Петербурга», генерал Петр Христианович Витгенштейн был послан к войскам на Дунай, чтобы начать военные действия на Балканах. Сам Император направляется на юг России, это его последнее путешествие. Уезжая из Петербурга, он говорит графу Ла-Ферронне: «Помогите мне уладить это Греческое дело; знайте, что я один в целой моей Империи, хочу мира для обращения всех моих сил против революционеров южной и западной Европы. Но я могу умереть, и вы окажетесь тогда в страшной опасности». [С.М. Соловьёв. Александр I. Политика, дипломатия. Гл. VII. С. 597]

Эти слова не случайны. Император чувствовал, что он близок к уходу или к смерти. Но надо сказать, что этот демарш Александра оказался эффективным. В ноябре 1825 года все пять держав – Франция, Англия, Австрия, Пруссия и Россия - пришли к согласию о необходимости военного нажима на Порту ради защиты греков. То есть проект автономии Греции был принят всеми пятью державами, и ради него должен был осуществиться военный нажим на Турцию. Если Порта откажется, то послы оставят Константинополь и начнутся военные действия. Но тут Александр умирает. Эта смерть означала конец строительства федеративной Европы, либеральной, но не революционной.

В международных делах наступала совершенно иная эпоха, когда новый монарх России не осуществлял и, даже, не понимал тех задач, которые ставил перед собой его старший брат. Эта новая эпоха, как мы увидим, очень сильно изменила всю международную политику, сделала ее вновь из политики единодушия и компромисса, обычной политикой противоборства и соперничества. Эпоха конгрессов завершилась. Эпоха революций только начиналась.