1. Вступление

Дорогие друзья, на этой лекции мы с вами начнём разговор о мире идей и связанных с этими идеями действий, которые совершались во всём мире — в Европе, в Северной Америке, в России — в конце XVIII – начале XIX веков, и которые, если говорить о России, в конечном счёте, всем нам известны как выступление в декабре 1825 года. Но этому выступлению, этой трагической и очень значительной странице в истории России предшествует не только всё царствование Александра, но во многом и весь XVIII век.

Чтобы понять не только события декабря 1825 г., но и причины того, что мы обсуждали ранее, говоря о международном положении России, особенно на лекциях о Троппауском и Веронском конгрессах, нам надо увидеть, что изменилось, что сдвинулось в предшествующее XIX веку столетие в общественном сознании Европы, и что очень скоро изменится в России.

2. Духовный мир Европы XVII–XVIII веков

XVII–XVIII столетия известны в истории духовной культуры, как века Абсолютизма и Просвещения. Это было время, когда Церковь, особенно после Тридцатилетней войны (1618-1648), перестала играть самостоятельную роль в европейском развитии. Долгая религиозная война христиан между собой во многом дискредитировала Христианство как таковое, особенно институциональное церковное Христианство. Уничтожение людей друг другом под религиозными знамёнами, протестантов, католиков, гибель огромного процента населения, обезлюживание Европы — всё это поставило под вопрос отношение к Церкви как к носителю высших истин добра и справедливости.

Именно тогда и утвердился во всей Европе принцип Аугсбургского согласия - cujus regio, ejus religio - «чья власть, того и вера», то есть: какой религиозной принадлежности правитель — такой конфессии должен следовать и его народ. Принцип, который означал, что государственная власть контролирует религиозную жизнь общества. С этим связан и процесс секуляризации церковных имуществ, то есть отнятие у церкви имущества, которое делало её независимой от светской власти. Ведь всем известно: кто владеет собственностью, тот свободен. Но собственность церкви была секуляризована, и церковь становилась несвободной от государства.

Но менялась Церковь не только из-за вмешательств извне. Одновременно с этим она сама по себе становилась всё более и более светским организмом, который забыл, вынес за скобки свои высокие духовные цели и смыслы, и живёт как идеологическое ведомство в светском государстве, преследующем, в первую очередь, классические свои цели: единство территории, расширение пространства, повышение уровня жизни народа, политическую и гражданскую стабильность и улучшение вооружённых сил.

То есть Церковь, которая раньше в первую очередь старалась или должна была стараться вести людей в Царствие Божие, теперь ведёт людей в политическое царство, в царство Кесаря и пытается, и небезуспешно, сделать христиан хорошими гражданами государства, имеющего светские цели своего существования. Понятно, что Церковь, которая действует так, сама становится светским организмом и утрачивает высшую перспективу своих целей.

Очень интересно мнение о духовном мире Европы того времени одного из консервативных и глубоко религиозных мыслителей начала XIX века савойского графа Жозефа де Местра. Напомню, что Савойя в то время была частью Сардинского королевства. Королевство это в эпоху Наполеона было присоединено к Франции. Но при этом сам остров Сардиния, куда бежал король, оставался под защитой Британского флота и был последним кусочком королевства Сардинии.

Граф Жозеф де Местр, ультрамонтанист (от итальянского ultramontano — «из-за гор», поскольку с точки зрения средней Европы папа находится от них «за горами», Альпами), то есть сторонник примата власти католического Рима над светскими монархами, над светскими государствами, убеждённый монархист, противник Французской революции 1789 года, последнее своё произведение, написанное в 1820-1821 годах, называет очень для нас значимо — «Санкт-Петербургские вечера». Почему «Санкт-Петербургские вечера»? А потому что долгие годы, вплоть до 1817 года, Жозеф де Местр был послом Сардинского королевства в Петербурге и, естественно, встречался с русскими мыслящими вельможами.

«Санкт-Петербургские вечера» — это замечательное произведение. В некотором роде это по своей глубине и уму одно из лучших произведений европейской философско-публицистической литературы начала XIX века («Вечера», естественно, переведены на русский язык, вы можете их прочесть). В отличие, к примеру, от Астольфа де Кюстина и других французов (хотя сам де Местр, пусть и писал на французском, не любил, когда его называли французом), он не относится к русской власти очень критически. Он рассматривает Россию как часть европейского духовного мира, пусть и другой христианской традиции.

И как раз в уста русского собеседника, русского сенатора, он влагает следующую характеристику духовных процессов в Европе конца XVIII – начала XIX века, которая близка и самому де Местру: «Какое зрелище открывается верующему взору у нас в Европе? Во всех странах, подчинившихся безумной реформе XVI века (речь идёт, как понимаете, о Реформации – А.З.), христианство совершенно уничтожено,- и даже в ваших католических государствах от него осталось одно лишь название! Свою Церковь я не намерен ставить выше Церкви вашей, ведь собрались мы здесь не для препирательств. Увы! Мне прекрасно известны и наши недостатки (то есть недостатки Православной церкви — А.З.), но прошу вас, друзья, исследуйте самих себя с таким же нелицеприятием: сколько ненависти на одной стороне, какое невероятное равнодушие к религии и всему, что к ней относится, - на другой! Сколь неистовы озлобление и ярость католических держав против главы вашей, католической, Церкви (то есть против Римского папы — А.З.)! До какого бедственного состояния доведено у вас духовное сословие общими усилиями ваших государей. Общественное мнение, то ли вдохновляющее их, то ли следующее их примеру, целиком обращено против этого сословия. Это – заговор, это – род бешенства… Взгляните на эту скорбную картину, прибавьте к ней ожидания избранных, и вам станет ясно, заблуждаются ли иллюминаты, полагая более или менее близким третье излияние Всемогущей Благости ради рода человеческого». [Ж. Де Местр, Санкт-Петербургские вечера. СПб: Алетейя, 1998.- С.566-567.]

О том, кто такие иллюминаты, мы поговорим чуть позже, но в прямом смысле этого слова — это просвещённые, то есть те, кто знает. То есть заблуждаются ли просвещённые в том, что мир дошёл до крайности и миру действительно необходимо новое излияние Благости Божьей? Это написано в 1820-1821 году, когда во Франции восстановлена королевская власть, Наполеон уже давно находится на острове Святой Елены и скоро вести о его смерти дойдут до континента. То есть вроде бы всё хорошо, однако, как вы видите, духовный мир в Европе, по мнению де Местра, в ужасном состоянии.

Более чем через сто лет, в 1952 году, величайший историк Арнольд Тойнби, глядя назад во всеевропейское безумие первой половины XX века, (а он прекрасно знал, что такое нацизм, и даже лично беседовал с Гитлером, и что такое коммунизм и советское государство), написал очень важные слова: «Чудовищное рождение современной западной секулярной цивилизации из утробы средневекового западного христианского мира стало возможным благодаря ошибкам и грехам средневековой западной Церкви, практически воплотившись через ренессанс эллинского института «абсолютного государства», в котором религия – лишь одно из ведомств политики». [А.Д. Тойнби. Постижение истории… - С.531.]

То есть ошибки и грехи средневековой западной Церкви (Тойнби, безусловно, ближе западная, но здесь можно сказать и о восточной), привели к тому, что в Ренессансе возник, а в политической жизни XVII века осуществился (а до этого, вы помните, об этом писал Макиавелли), эллинский институт «абсолютного государства» -государство — высшая ценность, высшее благо и высшая сила. Государство всем управляет. Нет разделения на духовный мир человека, который руководится Церковью, союзом равных, и который независим от государства, и на само государство, которое определяет внешние материальные формы жизни. А уж тем более речь не идёт о государстве демократическом. Абсолютное государство — это государство с абсолютной властью государя. И религия в этом государстве — одно из ведомств политики.

Вы, конечно, помните, что и Россия, начиная с Петра, который ликвидировал патриаршество и сохранил только синод, функционировавший фактически под его руководством с представителем императора в лице обер-прокурора, была именно таким абсолютным государством в XVIII веке и вплоть до 1917 года.

Другой замечательный английский мыслитель, уже не историк, а философ, Христофор Доусон, в своей книге «Боги революции», которая тоже переведена на русский язык и которую я бы рекомендовал прочесть всем, пишет: «Благодаря тесному альянсу с государством, Церковь оказалась крайне уязвимой для любой атаки сверху (т.е. со стороны верховной государственной власти – А.З.). Следовательно, замена католического абсолютизма периода Барокко просвещённым деспотизмом Иосифа II, Шуазёля и Карла III в Испании лишила Церковь ее традиционных методов социального действия и нейтрализовала ее активность на протяжении двух поколений. Созрела ситуация для появления новой духовной силы, которая смогла бы заполнить пустоту, образовавшуюся по причине временного упадка деятельности католиков, и дала бы выход религиозным инстинктам, не находившим удовлетворения в рациональной культуре Просвещения. Ибо Просвещение привело в порядок и украсило западное сознание, при этом ничем не заменив разрушенную им религию». [Х.Г. Доусон. Боги Революции… - С.109-110]

Здесь мы видим уже другой аспект. Абсолютное государство уже сложилось. Вместо католического абсолютизма эпохи барокко, который всё же имел религиозную наполненность, хотя уже в галликанстве французской церкви склонялся к абсолютизму светскому, в XVIII веке царит просвещённый деспотизм. Мы его тоже называем абсолютизмом. И он может быть назван так, но в отличие от абсолютизма барокко. В светском абсолютизме уже нет религиозной составляющей, религия тут — только инструмент политической власти, церковь — только ведомство. Нам с вами эта ситуация очень знакома, и в худшем её варианте: речь, конечно, о Советском Союзе, где после 1943 года церковь становится ведомством полностью антирелигиозного, богоборческого государства — коммунистического, внешним отделом КГБ.

Христофор Доусон в процитированном отрывке говорит о двух важных вещах. Во-первых, о правителях, которые являются наиболее яркими представителями государственного деспотизма XVIII века. И во-вторых, о том, что в ситуации, когда Церковь становится ведомством нерелигиозного государства, люди, которые ищут совершенства и истины, часто ищут её не в Церкви, потому что Церковь выполняет волю светской власти, они ищут помимо Церкви — запомним это.

Что же касается тех лиц, о которых упомянул Доусон, то Карл III Испанский, правивил в Испании с 1759 до 1788 года и был очень просвещённым монархом.

Когда Карл III проводил свои реформы, как он полагал, на благо людей, но испанцы всё равно возмущались. Они были к этому непривычны, особенно им не нравилось изменение законов о торговле, на которое они ответили волнениями. Тогда Король сказал: «мой народ как ребёнок — он плачет, когда его моют». То есть, надо проводить реформы для блага народа помимо народа и даже против воли народа. Демократией здесь и не пахнет. Народ — ребёнок, он плачет, когда его моют, он плачет, когда его лечат. Какая тут демократия?

Второе имя, которое называет Доусон, — это имя Иосифа II Австрийского. Иосиф — знаменитый император, сын Марии-Терезии, который сначала правил со своей матерью, а после её смерти с 1780 по 1790 год был независимым правителем. Он вводил веротерпимость, образование, освобождение крестьян с землёй, самоуправление. Но своей мелочной регламентацией, подобной регламентации русского императора Павла, вызвал раздражение и ненависть всех сословий. Он хотел всем руководить, в том числе и религией. Папа пытался его образумить, но не смог. И католическая религия в Австрийской империи стала, в общем-то, прислужницей светской власти, как и православная в России.

И третее лицо, которое упоминает Доусон, — это Этьенн Франсуа де Шуазёль, герцог д'Амбуаз и граф Стенвилль (фр. Étienne François de Choiseul), который умер в 1785 году, немного не дожив до революции. Это блестящий министр иностранных дел, морской министр Франции при Людовике XV. Шуазёль одновременно пример успешной дипломатии: это он купил у Генуи Корсику, он сохранил для Франции Сен-Пьер и Микелон у берегов Канады, которые по сей день остаются французскими территориями. Но он также и пример легкомыслия, расточительности, грубости, чисто светского, абсолютно не религиозного, гедонистического отношения к жизни. Жизнь для него — это игра в поисках славы, денег и наслаждений. И вот все эти вещи, которые, конечно, были и в Средневековье и назывались грехами, слабостями человека, теперь стали нормой жизни.

Эпоху Просвещения с её культом системного знания, когда всё, что не подходит под это знание, в том числе и религия, должно быть отброшено; появившийся чуть позже, но тоже в XVIII веке, романтический национализм, когда ты ощущаешь себя частью своего народа с его историей и частью коллективной общности; и появившийся в XIX веке социализм, когда ты чувствуешь себя частью определённого социального слоя и действуешь со-ответственно с ним, — всё это я бы назвал, в отличие от известного термина Карла-Густава Юнга, коллективным сознательным. Не, как говорил Юнг, коллективным бессознательным, а коллективным сознательным.

Люди сознавали свою позицию, рефлексировали над тем, кто они, отметали другое, в том числе и религию, как область не вполне осознаваемого, как нечто, уходящее в подсознание, в инознание. Я бы сказал, что это коллективное сознательное с первой трети XVIII века, а может даже с начала XVIII века и до середины XX века, до краха этой культуры коллективного сознательного в огне Второй Мировой войны, было доминирующим трендом Европы. Уже более полувека Европа мучительно ищет новые пути и пока их не нашла. Пока мы живём в формате «пост»: постструктурализм, постмодерн; то есть это ещё не положительная реальность, а лишь отрицание прежних реальностей, реальностей коллективного сознательного. Новая реальность ещё не выкристаллизовывалась. Будет ли она? Какой она будет? Посмотрим.

Однако не все люди соглашались жить в сознаваемом мире посюсторонней только реальности. Для многих ощущение духовной реальности, ощущение некой мистической, таинственной правды было необходимо. Это был их личный опыт, и они не хотели полностью входить в мир коллективного сознательного. И эти образы духовной жизни они искали теперь уже не в Церкви, а помимо Церкви. И здесь несколько особняком стоит русское общество.

3. Русская Церковь в XVIII веке

Дело в том, что западное общество прошло через эти искушения коллективным сознательным само. Оно в себе их выпестовало и Ренессансом, и Тридцатилетней войной, и ошибками Католической церкви, и расколом 1517 года, то есть Реформацией. Оно пережило всё это. Европейский абсолютизм — плод всех этих переживаний. Я не могу сказать, что это очень сладкий плод, но это, безусловно, плод, без которого немыслима современная Европа, современная западная жизнь, выросшая на этой земле.

А Россия его взяла вместе со всем прочим в петровских реформах. Наше общество совсем по-другому трассировалось, совсем по-другому развивалось, в XVII веке оно жило в мире соборной монархии, пытаясь потихонечку брать что-то у Европы, а Пётр прорубил в неё окно. Мы знаем, что он заодно отрубил ещё и много голов, но окно в Европу он действительно прорубил.

Но в этой чуждости «плодов Просвещения», в том числе и плода нецерковной религиозности, была для России одна особенность. Поскольку плоды эти были чужими, то к ним у русского общества не было никакого иммунитета. Говоря современным языком, русское общество не выработало к ним антител. Оно принимало всё это вместе с одеждой, вместе с формой париков, вместе с названиями государственных институтов. Эта нецерковная духовность была просто игрой в новое – для кого-то увлекательной, для многих - отвратительной.

Запад понимал, что это - извращение родной духовной жизни, и поэтому он знал, как его можно лечить. Такие яркие люди во Франции как епископ Жак Беньинь Боссюэ (1627-1704) или архиепископ Франсуа де ла Мотт Фенелон (1651-1715) были известны как великие врачи духовной жизни. Они пытались вернуть духовный католический мир самому себе, отнять его у государства. При этом они не были врагами государства, но понимая, что религия — автономная сфера жизни, пытались её вернуть самой себе.

Ничего подобного на Руси не было. Русская Церковь думала, раз процесс инороден, то от него можно просто отгородиться, его можно просто не замечать. То есть единственное средство защиты от духовных процессов, ибо они чужие, — изоляционизм - «нам ваша западная традиция не близка, мы сами по себе будем жить в своём мире русской духовности». Но мирка-то уже нет. И, на самом деле, это отсутствие противодействия приводило к тому, что нецерковные формы духовности как раз нигде так быстро и активно не распространялись, как именно в России.

Православие в России оставалось глубоко провинциальным в век Просвещения. Если духовные центры католического и протестантского мира практически совмещались с центрами антиклерикальных настроений, и потому соперники были сравнимы по силе мысли и слова (как пишет отец Георгий Флоровский в «Путях русского богословия» — «Фенелон в это время был популярен не меньше самого Вольтера», но это во Франции, в Европе), то духовное образование и христианская культура России, никогда и не бывшие сильными, окончательно деградировали в результате Смуты, Раскола и светских преобразований первой половины XVIII века.

Если в Византии против чуждых еретических учений всегда восставали мыслители первого порядка, скажем, против монофилитов выступил Максим Исповедник, против варлаамитов – Григорий Палама, против неоязычника Плифона и унианистов – Эфесский митрополит Марк-Евгеник, то в качестве оппонентов Вольтеру и Руссо в русской Церкви не обрёлся, по большому счету, никто. После «Камня веры» Стефана Яворского и до обличений Библейского общества Юрьевским архимандритом Фотием, о котором мы будем говорить позже, Церковь и интеллектуальная жизнь существовали как бы в «параллельных мирах», почти не касаясь друг друга.

У нас есть очень поверхностное представление, что русское общество в XVIII – начале XIX века было очень православным, ведь это была эпоха Серафима Саровского. Ничего подобного. Русское общество было совершенно неправославным. И если уж кто-то и приходил к православию, как скажем, Пушкин перед смертью, то это всегда было продирание через собственные умственные искушения и соблазны предшествующих лет жизни.

Русское Православие не имело ни жесткой политической, ни интеллектуальной организации, какой располагал католический мир, ни тех навыков индивидуальной религиозной ответственности, на которых зиждился протестантизм. Полагаясь почти всецело на «своего» православного царя как «защитника веры», Русская Церковь оказалась заложницей светского просвещенческого абсолютизма. Царь-то стал неверующий. Царь стал, я бы сказал, антиправославным, вспомним всешутейшие соборы Петра I, поведение его супруги Екатерины I, а позже поведение Петра III, Екатерины II. И это же были «защитники веры»! Конечно же, так «верующие» люди ничего защищать не могли. Поэтому весь XVIII век в этом отношении был фиктивным, о чём я и говорил в лекции по религиозному устроению екатерининского времени.

Как вы помните, когда встал вопрос об осуждении царевича Алексея, сына Петра I, и Пётр хотел его казнить, то он не решался сделать это сам и вынес этот вопрос на собор архиереев, на Синод. И Синод сказал: «Сердце царево в руции Божия есть. Да изберет тую часть, амо же рука Божия того преклоняет». То есть, говоря по-русски, твоё сердце в руках Божьих, что хочешь, то и делай. Церковь устранилась от суждения о совести правителя, который считает себя защитником православной веры. Она как бы сама сказала: не ты от Церкви, а Церковь от тебя.

Понятно, что это не нравилось людям, которые действительно имели религиозный запрос, которые действительно хотели через Церковь соединить свою совесть с Христом, а им вместо этого приходилось соединять свою совесть не с Христом, а с царём, да ещё с царём, который устраивал всешутейшие соборы, или с царицей, которая меняла любовников как перчатки. И Русская Церковь после расправы над святителем Арсением Мациевичем, ростовским митрополитом, который возразил Екатерине II, был ею заточён и умер в заточении в Ревельской крепости, замолчала до 1905 года. Исповеднический подвиг она нести не захотела, да и не могла.

Русский учёный в эмиграции Георгий Вернадский так описывает в своей книге «История России» значение русской церкви в XVIII веке: «Церковь, которая в русской жизни прежде играла ведущую роль, постепенно потеряла своё значение. Высшие круги общества, которые попали под европейское влияние, больше не нуждались в Церкви. Во всяком случае, Церковь определенно утратила своё положение главного источника культурной жизни. В XVIII веке аристократия и чиновные классы русского общества получали образование в духе французского Просвещения. Они увлекались Вольтером и по-настоящему Церковь не уважали. Для большей части низших классов Церковь также потеряла свое былое значение. Последователи раскола… отвернулись от неё. Православная Церковь в XVIII столетии потеряла поддержку большей части благородных классов и значительной части торговцев и крестьян». [Г.В. Вернадский. Русская история… - С.181.] Это суровый вывод, но вывод настоящего русского историка.

Использование светской властью Церкви для достижения внешних целей (власть, расширение границ, приумножение богатств и военной мощи, контроль над обществом), приводит к потере идеала веры у одних христиан, к поискам духовного совершенствования уже не на церковных путях — у вторых, к политической антигосударственной деятельности — у третьих.

Уважения к Церкви не было и среди простых людей. Вспомним того же Пугачёва, возившего с собой, как он говорил, «патриарха», но на самом деле, естественно, попа-расстригу, — всё это тоже было лишь пародией на Церковь, как и в высшем обществе, в котором её не уважали. «Вот я следую законам вашей церкви», — говорила Екатерина в назидание малоцерковным и вольтерьянски мыслящим вельможам. Но это были лишь слова, необходимые для того, чтобы простой народ уважал власть. Сама Екатерина ни во что не верила, она просто играла и лицемерила. А другие даже не играли и не лицемерили.

4. Тайные общества и масонство конца XVIII-начала XIX веков

Итак, русское общество разделилось. Что же происходит в этом русском обществе, в котором существует такое большое разделение?

Первые, то есть те, кто разочаровался в Церкви и не искал никакого духовного идеала, те, кто счёл, что всё религиозное - это чепуха, что Вольтер и другие философы французского Просвещения правы, ограничиваются вольнодумством и примитивным гедонизмом. Абсолютизму они не страшны, но Церковь теряет этих своих чад, остающихся только номинальными христианами, но не живущими верой. Таких в России было очень много. Переводчик архиепископа Фенелона Иван Переплётчиков, один из образованнейших русских людей и друг нам с вами уже знакомого князя Александра Николаевича Голицына, писал в предисловии к переводам Фенелона в 1820 году: «В прошлом веке (то есть в XVIII веке — А.З.) учение Христианства по причине изданных нечестивцами множества развратных сочинений, было отвергнуто почти повсеместно, ежели не наружно, то, по крайней мере, в сердцах». [И.Переплетчиков. Посвящение князю А.Н.Голицыну. Избранные духовные творения Фенелона.Ч.1. М.1820.] Вот характеристика ситуации XVIII века из александровского времени.

Вторые ищут нравственного совершенства и личного, и общественного, а также вожделенного духовного знания, то есть всего того, что в принципе должна давать Церковь, но чего она дать уже не может (или, кажется, что не может), склонившись под ярем просвещённого абсолютизма и сочетавшись с ним. Церковь бессильна. Она не даёт это вожделенное знание и этот вожделенный нравственный опыт в XVIII веке. В значительной степени то же самое можно сказать и о Сергианской церкви после 1943 года.

И тогда эти взыскующие люди идут на пути масонства различных направлений (розенкрейцерство, франкмасонство) от почти развлекательных светских клубов до весьма глубокомысленных, сложно-иерархических лож, серьезно изучающих теософию, алхимию, христианское и герметическое богословие. Некоторые из них именовали себя иллюминатами и стремились возродить мудрость, забытую царями, священниками и простым народом.

Тот же Вернадский пишет в своей книге, посвящённой масонству, которая была издана в 1917 году в России: «Масонство проникло в Россию очень скоро после того, как вылилось в определённые формы и на Западе», то есть на грани XVII и XVIII веков. [Г.В. Вернадский. Русское масонство… СПб., 2001. C.29.] Во второй половине XVIII века масонство в России становится весьма разветвлённым и влиятельным.

А что вообще такое масонство? Иногда мы испытываем практически ужас от самого этого слова. Помню, как один церковный сторож в сельской церкви в Конаково, такой бородатый местный мужичок, когда что-то происходило, с ужасом говорил: «Всё это мусоны, всё это мусоны наделали». Но на самом деле происхождение масонства совершенно ясно. Как бы сами масоны ни говорили о себе, рассказывая, что они происходят чуть ли не от тамплиеров или что каменщики они, потому что происходят от средневековых строителей готических соборов, на самом деле, конечно, это не так. Масонство появляется в конце XVII века именно как строительство духовной церкви (отсюда – каменщики) в противоположность церкви официальной, абсолютно огосударствленной и ничего взыскательным душам дать не могущей.

Масонство — это церковь помимо Церкви. Это организация именно вольных каменщиков. Потому что официальный церковный клир, равно как и церковные миряне, — они каменщики невольные, они, исходя из принципа cujus regio, ejus religio обязаны быть в Церкви. А «невольник — не богомольник». Эти люди, формально являясь католическими, протестантскими, православными христианами, на самом деле не являются практически никакими. Да, они носят крестик, когда надо ходят на исповедь, но в них не горит огонь веры. А в ком горит, тот официальной Церкви не нужен, потому что Церковь используется для совсем другой цели — для государственного строительства. Это патриотическая церковь, а не Церковь мистическая, соединяющая человека с Богом. И поэтому те, кто хочет соединиться с Богом, идут по пути масонства. Это было второе направление, и оно было очень сильно в России в XVIII веке.

А третьи - не простые циничные гедонисты, они — принципиальные вольтерьянцы, призывают «раздавить гадину» (так Вольтер называл Церковь), поскольку не видят в ней ничего кроме лжи и лицемерия. А заодно с «гадиной» призывают раздавить и всё то, что Церковью освящалось и на Церкви зиждилось: по сути, весь общественный уклад старой христианской Европы от института монархии до сословного представительства и цеховой организации производства. То есть весь мир, в котором до Великой Французской революции существовала вся Европа, кроме, может быть, отчасти Нидерландов, они желают «раздавить». Это – сторонники идей Просвещения. Их апостол — Жан-Жак Руссо после его «обращения» 1749 года.

Как ни странно, образцами как раз таких людей, которые хотят построить уже совершенно новую Европу, но, правда, используя Церковь, как орудие своей деятельности, являются император Иосиф II Австрийский и российская императрица Екатерина II. Но Иосиф не успел, а Екатерина испугалась и, сохранив свою власть, стала строить совсем не то, о чём мы с вами уже говорили.

Создателем этого третьего направления в Европе был человек, имя которого ещё не раз сегодня встретится в нашем разговоре о тайных обществах и которого вообще вряд ли стоит забывать. Это Адам Вейсгаупт (1748-1830). Он занимал кафедру естественного и канонического права университета Ингольштадта и 1 мая 1776 года создал мистико-политическое сообщество, которому дал имя — «Общество иллюминатов».

Первоначально это было очень маленькое сообщество, в которое входило буквально несколько человек из профессоров того же Ингольштадтского университета. Чтобы расширить своё Общество, Вейсгаупт вступил в обычную масонскую ложу, которая занималась духовным совершенствованием, и начал рекрутировать из неё своих сторонников. Но их всё равно было немного. Характерная особенность этого общества была в том, что всем своим сторонникам Вейсгаупт давал, либо они сами себе выдумывали, какие-то древние имена. Сам Вейсгаупт назвал себя Спартаком (что весьма характерно – не древним каким-нибудь мудерцом, а вождем восстания рабов), своих сторонников он именовал: фон Цвака — Катоном, маркиза де Констанца — Диомедом, Массенгаузена — Аяксом, Гертеля — Марием, барона Меггенхофена — Суллой, а барона фон Шрекенштайна — даже Магометом. Кандидатов в свою ложу иллюминаты отбирали сами.

Вейсгаупт, будучи современником Канта, был противником философа и его нравственного императива. Вейсгаупт утверждал, что естественный человек по природе своей не является плохим. Дурным его делает окружение - религия, государство, внешние влияния. То есть никакого заложенного в человеке нравственного начала нет. Человек, как бы сказал Мао Цзэдун, это белый лист бумаги, на котором можно писать любые иероглифы. Если мы хотим сделать человека хорошим, мы должны лепить его таковым. Если человек будет освобождён от давления дурных социальных институтов и начнёт руководствоваться исключительно холодным рассудком и знанием, проблемы ущербной морали отпадут сами собой.

В 1784 году удивительные вещи возвестил потрясённому европейскому обществу барон Адольф фон Книгге, розенкрейцер, друг и сподвижник Вейсгаупта, вошедший в орден в 1780 году, то есть за четыре года до этого, и получивший по правилам ордена прозвище Филон.

Видимо они оба, и Вейсгаупт, и Книгге, были очень властолюбивыми, много понимающими о себе людьми, и в одной ложе ужиться не могли. Книгге, поссорившись с Вейсгауптом, вышел из ордена и написал книгу, которая, я предполагаю, процентов на семьдесят является отражением того, что Вейсгаупт лишь хотел сделать, того, что он набрасывал в теории, чем делился, но ещё не осуществил полностью. Однако фон Книгге описал эти планы и наброски как уже осуществленные в организации.

Он сообщил, что Иногольштадским профессором была создана жёсткая иерархическая организация, разделённая на девять ступеней, в которой низшие не могли знать высшего, исключая своего непосредственного начальника. К первому классу принадлежали новиссы, минервалы и малые иллюминаты; ко второму — франкмасоны, сначала символические, позже настоящие шотландские; третий класс, или класс мистерий, заключал в малых мистериях степени священника и регента и в великих — мага и короля. Иллюминаты первого и второго классов занимались нравственным совершенствованием и потому назывались Perfektibilisten — совершенствующиеся. Тем же, кто были посвящены в «мистерии» третьего класса, открывались истинные конечные цели ордена — замена монархий республиками и государственных христианских церквей абстрактным, не церковным и даже не христианским деизмом, а то и атеизмом.

На родине Вейсгаупта, в Баварии, репрессии начались очень быстро. После короткого расследования курфюрст Баварский Карл Теодор, ранее благоволивший иллюминатам, запрещает в 1785 году все тайные общества и изгоняет Вейсгаупта. Но орден, им созданный и вдохновляемый, продолжает активно действовать и после 1785 года, а сам бывший Ингольштадтский профессор, обосновавшись в Готе под покровительством Эрнста II Саксен-Готского, пишет и издает одну апологетическую книгу за другой.

Понятно, что когда происходит Французская революция, якобинский террор, уничтожение духовенства, уничтожение аристократов, все вспоминают эту книгу Книгге о Вейсгаупте и начинают говорить: «Это всё сделали иллюминаты. Посмотрите, это же всё описано, всё намечено, фон Книгге нам всё раскрыл. Они создали мощнейшую тайную организацию, которая всё и осуществила».

Но это очень лёгкий путь. Усматривать во всём теорию заговора — это вообще всегда самый лёгкий путь. Поэтому он так популярен. Попытаться понять, почему общество решило изменить старый порядок, — это слишком сложно и, главное, это во многом значит думать осуждающе о самой церкви, о монархии, об аристократии, о старом порядке. Намного легче сказать, что всё было отлично, но появились дети сатаны, которые всё гадкое создали и всё осуществили. И иллюминаты Вейсгаупта как раз стали таким вселенским пугалом.

Франкмасоны всячески подчеркивали свою полную противоположность иллюминатству. Франкмасон сенатор Лопухин, о котором мы не раз говорили, писал в своих «Записках»: «В тех же годах была в Германии секта, под именем Иллюминатов, подлинно вредная и намерениями своими противная христианству и властям. Незнающие смешивали с нею общество наше, которое совершенно противных было правил; и у нас даже сочинен был план, как остерегаться от всякого прикосновения оной секты, и меры к сему прилежно внушены были каждому члену. План сей в главном правлении общества нашего сочинял я», — без ложной скромности завершает сенатор Лопухин этот пассаж. [И.В. Лопухин. Записки... М.:Наука,1990. – С.54.]

Люди традиционных взглядов или, как тогда их называли, преданные престолу и алтарю, говорили таким как Лопухин: «Да вы ошибаетесь, вы или сознательно входите в эти иллюминатские ложи на втором уровне посвящения франкмасонов, или вас просто водят за нос». То есть вы выполняете их указания, а сами этого не ведаете.

Важно то, что идеи как политического иллюминатства, так и пиетического масонства не совмещались ни с одной традиционной общественной группой европейского общества. Нельзя было сказать, что эта идея бюргерства, идея аристократов или это идея крестьян. Нет, они рассекли всю грамотную, просвещённую часть европейского общества, а практически всё европейское общество было грамотным, особенно в протестантских странах, и собирали своих приверженцев и из дворянства, и из бюргерства, и из духовенства. Поскольку абсолютная монархия разрушила сложное плетение ткани средневекового гражданского общества и с подозрением относилась к любым общественным организациям, неподконтрольным государственной бюрократии, новые организации являлись тайными, тем более что некоторые из них были всецело враждебны, как вы уже поняли по рассказам о Вейсгаупте, существовавшему политическому порядку. В формальную общественную структуру они никак не вписывались, а в политической жизни рассматривались властью и церковной, и светской как более или менее опасные соперники их абсолютного авторитета. Короли их запрещали, например, Фердинад VI Испанский (1746-1759) запрещал их под страхом смерти, папы – анафематствовали и обличали.

Но довольно часто масоны, а несколько позже и иллюминаты приходили в тех или иных странах Европы к власти. Масоны обретали власть обычно вполне мирно, хотя часто и не без политической интриги, возводя на престол своих претендентов, таких как король Швеции Густав III, короли Пруссии Фридрих II Великий и Фридрих Вильгельм II, герцог Брауншвейгский Фердинад. Задачей масонов было просвещение и преобразование общества на началах «истинного внутреннего христианства» и гражданской справедливости, противостояние как безбожному Просвещению, так и чисто внешнему, формальному церковному и монархическому порядку, забывшему о своих религиозных целях и призвании.

Теперь вы понимаете, что Александр I, был ли он в ложе, не был ли, но по духу своему он, безусловно, был очень близок этому мистическому масонству.

Иллюминаты же Вейсгаупта, обретя власть в результате революции, стремились, в соответствии со своей тайной доктриной, разрушить существовавший церковно-монархический строй «до основания», а не исцелить его, и на руинах старого мира построить новое, вполне рациональное республиканское деистическое сообщество, свободное от социальной несправедливости и пороков псевдо-христианской цивилизации.

Меньше всего в этом смысле надо считать иллюминатов некими сознательными слугами дьявола. По их мнению, слугами дьявола как раз были официальная церковь и абсолютистская монархия, которая изменила высоким принципам воспитания человека и жила для самой себя. И поэтому «опухоль», состоящую из абсолютистского государства и подвластной абсолютизму церкви, иллюминатские организации считали нужным удалить.

Если Французская революция произошла, скорее всего, без всякой помощи иллюминатов, то программа якобинства была, безусловно, иллюминатской, но она, как вы видите, была отвергнута Францией. В итоге был Термидор, потом Наполеоновская реставрация монархии, пусть и в виде империи, и Вейсгаупский проект рухнул. Но какое-то время он во Франции работал — это совершенно ясно.

И масонские ложи, и тайные общества иллюминатов имели интернациональный характер, это был, если угодно, в некотором смысле такой масонский Коминтерн. Они не только обменивались информацией и обеспечивали своим членам поддержку по всему миру, но и обладали более или менее жёсткими властными структурами, которые обязывали национальные организации подчиняться наднациональным высшим органам тайных обществ и орденов. В этом масоны брали пример с самой Католической церкви.

Совершенно не надо думать, что эти масонские общества были просто клубами добрых любителей мудрости вроде возникших позже теософских или антропософских обществ. Это зачастую были довольно жёсткие организации. Не все, но многие. Скажем, инструкция, изданная в 1777 году для русских масонов герцогом Зюдерманландским, братом шведского короля и Великим Мастером шведской линии розенкрейцеров: «Каждый капитул Империи Всероссийской обязан во всем и без замедления повиноваться Директории, представлять ей точные донесения о своем состоянии, о способе своих работ, о своих экономических делах, о производимых ими принятиях и о том, как они исполняют приказания Директории или Великого Мастера». [Цит.по Г.В.Вернадский. Русское масонство... Пг., 1917. – C.45.]

Находясь с государственным визитом в России как раз в том же 1777 году, шведский король Густав III предполагал посвятить в ложу цесаревича Павла Петровича, и историки до сих пор гадают, сделал он это или нет. Большая подчинённость и финансовая зависимость русского розенекрейцерства от прусского вызвала в конце 1780-х гг. недовольство Екатерины и привела к репрессиям против Новикова и его «братьев», особенно после успехов Французской революции. [И.де Мадариага. Россия в эпоху Екатерины... Москва: НЛО.- 2002, - с.845.]

Между тем масонство было не только политической организацией. Протоиерей Василий Зеньковский, замечательный автор двухтомника «История русской философии», пишет в этом своём труде о масонстве: «Масонство, увлекая своим идеализмом и благородными мечтами о служении человечеству, само было явлением внецерковной религиозности, свободной от всякого церковного авторитета. С одной стороны, масонство уводило от ''вольтерьянства'', а с другой стороны, — от Церкви; именно поэтому масонство на Руси служило основному процессу секуляризации, происходившему в XVIII веке в России. <…> Русское масонство XVIII– начала XIX веков сыграло громадную роль в духовной мобилизации творческих сил России… Оно привлекало к себе людей, искавших противовеса атеистическим течениям XVIII века, и было в этом смысле выражением религиозных запросов русских людей этого времени… Захватывая значительные слои русского общества масонство несомненно подымало творческие движения в душе, было школой гуманизма, но в то же время пробуждало и умственные интересы. Давая простор вольным исканиям духа, масонство освобождало от поверхностного и пошлого русского вольтерианства… Были люди…, которые имели духовные запросы и болезненно переживали пустоту, создавшуюся с отходом от церковного сознания. Успехи масонства в русском обществе показали, что таких людей было очень много: масонство открывало им путь к сосредоточенной духовной жизни, к серьёзному и подлинному идеализму и даже к религиозной жизни (вне Церкви, однако)». [Прот.В.В.Зеньковский. История Русской философии. Париж:YMCA-Press, 1948.- Т.1. C.104-106]

Ещё, может быть, более положительно об этом пишет прекрасный историк Церкви отец Георгий Флоровский в книге «Пути русского богословия»: «Во вторую половину 18 века начинается духовное пробуждение. Это было пробуждение от тяжкого духовного обморока (который наступил после раскола и петровских реформ — А.З.)… Вся историческая значительность русского масонства была в том, что это была психологическая аскеза и собирание души. В масонстве русская душа возвращается к себе из Петербургского инобытия и рассеяния… Это был не только эпизод, но этап в истории нового русского общества. К концу семидесятых годов 18 века масонское движение охватывает почти что весь тогдашний культурный слой, - система масонских лож своими побегами насквозь прорастает его… И в этой ''аскезе'' воспитывался новый тип человека… Это было сентиментальное воспитание русского общества, - пробуждение сердца. В масонстве впервые будущий русский интеллигент опознаёт свою разорванность, раздвоенность своего бытия, и начинает томиться о цельности и тянуться к ней». [ Прот.Г.Флоровский. Пути русского богословия… - С.115-116.]

Сравним опять же с Александром I: он же типичный русский интеллигент до появления интеллигенции в России, он мучается своей раздвоенностью, ищет и после 1812 года, как он считает, обретает некую цельность.

Независимое общественное мнение, указывает Георгий Вернадский, впервые сложилось в России именно в среде масонства [Г.В. Вернадский. Русское масонство… СПб.2001.- С.322.]. То есть люди впервые критически начинают воспринимать и церковный, и политический строй. Из простых весёлых бонвиванов, прожигателей жизни или исполнительных служак и карьеристов часть русских людей превращается в критически мыслящих граждан, оценивающих, ищущих, создающих концепции и модели будущего политического развития своей страны. Это именно масонская среда. Такое совершенно чуждое и поначалу играющее масонство действительно постепенно к концу семидесятых годов XVIII века в России превратилось в некую рефлектирующую, думающую и, на самом деле, политическую, хотя и лояльную к власти в большинстве своём, силу. Тот же Новиков был лоялен к власти, не был её противником, но он занимался просвещением, считая, что его долг делать то, чего не делает власть — просвещать народ.

Современный британский историк екатерининского времени, испанская аристократка Исабель де Мадариага отмечает: «Наверно, нигде в Европе масонство не сыграло такой большой роли в развитии культурной жизни на протяжении целых трёх, а то и четырёх поколений, как в России. Может быть, в этом сказалась относительная бедность и неоригинальность русской культуры XVIII столетия, по сути дела заимствованной. Возможно также, что в этом отразилось отсутствие православных богословских и пиетистских сочинений, написанных доступным мирянину языком и стилем, которые бы обладали достаточной научной строгостью или эмоциональной глубиной, чтобы удовлетворить взыскательного читателя». [И. де Мадариага. Россия в эпоху Екатерины Великой… - с.829.]

Ну, и наконец, сами масоны. Одним из знаменитых русских масонов конца XVIII – начала XIX века был близкий друг Александра Николаевича Голицына, вице-президент Библейского общества, Орловский вице-губернатор, позже губернатор Минска, сенатор, попечитель Харьковского учебного округа Захарий Яковлевич Карнеев. Я специально перечислил все его титулы, чтобы вы видели, что это не какой-нибудь маргинальный оппозиционер, а это человек, включённый в высший круг русской бюрократии.

Вот как он объяснял орловским «братьям» почему, собственно, надо быть масоном: «Как христианство осталось токмо в устах наших, а язычество овладело сердцем нашим, и как наружное богослужение наше не сильно было сокрушать идолов самолюбия и собственности, погружающих нас во все пороки страсти темпераментов наших; то погибли бы мы в сем положении, ежели бы милосердствующая о нас благодать Божия не предоставила нам и ещё третьего и последнего средства к избавлению нашему, сокровенного под непроницаемою в мире тайною святого Ордена». [Г.В.Вернадский. Русское масонство… СПб.2001.- С.215.]

То есть Церковь не способна сокрушать идола самолюбия, стяжательства, собственности. Люди живут этими мирскими страстями, но Святой масонский орден помогает увидеть истинные цели жизни.

Наш с вами знакомый, сенатор Лопухин, вполне лояльный человек и человек очень влиятельный, в своём трактате «О внутренней Церкви», написанном в конце XVIII века, называет земную, обычную Русскую Православную Церковь «отживающем учреждением».

И вот, в XIX столетии фактически формируются два типа масонских орденов. Они оба действенны, это не клубы интересных встреч. Масонская организация всегда предполагает деятельность, причём деятельность там, где официальные структуры бездействуют или действуют совершенно неправильно.

Первый тип — это Tugendbund («Союз добродетели»), образовавшийся в Германии. Такие организации поощрялись многими германскими принцами. Этот Союз предполагал развитие образования и культуры, развитие в людях чувства собственного достоинства, представители этого типа не выступали против Церкви, но пытались изнутри сделать её намного более глубокой, мистически одарённой, озарённой. А второе движение — это движение иллюминатов, к ним также относятся уже известные вам карбонарии. В основе этого движения — заговор против власти. Исправить, говорили иллюминаты, невозможно, возможно только разрушить и построить заново.

В России движение иллюминатов в XVIII веке неизвестно. А движения, подобные Тугендбунду, начинают складываться в России благодаря Заграничному походу Русской армии. В XVIII веке масонское движение пронизало русское общество и подготовило его к восприятию более активных форм масонства, а в XIX эти более активные формы масонства были восприняты в Германии и во Франции именно во время Заграничного похода.

5. Настроение в русском обществе после Заграничного похода

Заграничный поход 1813-1815 годов, а, как вы помните, частично армия находилась во Франции до 1818 года, буквально преобразил умы, причём не только офицеров, не только дворян, но и солдат - практически всех. Все увидели другой мир — другой по ряду параметров свободы, конституционализма, просто материальной обеспеченности, обустроенности и чувству собственного достоинства даже у простого крестьянина. Не забудем, что французский крестьянин, получивший за двадцать лет до этого в собственность землю, уже чувствовал себя совершенно иначе. Он уже не ощущал себя зависимым от прихотей аристократов человеком третьего сословия. Он чувствовал себя преисполненным достоинства гражданином. Тем более после наполеоновских войн. И это всё действовало и на офицеров, и на солдат.

С другой стороны, в России преобразования Александра пока не достигли цели. Все его реформы пока были в процессе осуществления или даже только начинали осуществляться. Крестьяне не были освобождены, да и не могли быть освобождены движением пера, конституции ещё не было, да и не могла она быть при порабощенном народе, образование только стало распространяться и только среди дворян начало приобретать какие-то более-менее стройные формы. То есть русское общество ещё было полно несообразностей.

Девятнадцатилетняя Великая княгиня Анна Павловна пишет своему царственному старшему брату в 1815 году: «Вы знаете, как плохо идут дела в нашей стране, и каждый день мы узнаем новые подробности. В придачу у нас существует когорта недовольных, хулителей и болтунов, которая постоянно увеличивается. И по справедливости невозможно не признать тех поводов, которые дают им пищу, ибо они существуют». [Н.К.Шильдер. Император Николай I. Кн.1.- М.1997. – С.60]

То есть общество ожило, общество заговорило. Эти «хулители, недовольные и болтуны» — это русские люди. И есть причины для их недовольства и для их политической болтовни. Так пишет молодая принцесса, умная девушка.

А вот что в 70-е годы XIX века напишет уже к тому времени бывший декабрист, Матвей Иванович Муравьев-Апостол, проживший долгую жизнь, долго пребывавший на каторге, приобретший потом полную свободу и умерший одним из последних декабристов в 1886, 92 лет: «Мы были сыны 1812 года. Порывом нашего сердца было жертвовать всем, даже жизнью, во имя любви к отечеству. В наших чувствах не было эгоизма. Призываю в свидетели Самого Бога». Сильные слова.

И для нас важно то, что это не казённая любовь к отечеству, и даже не жертвенная, как когда мы говорим, «не Москва ль за нами? Умремте ж под Москвой, Как наши братья умирали!» Нет, это любовь к отечеству умная и ответственная. Отечество в плохом состоянии, по сравнению с Европой оно находится в упадке, в рабстве, — «здесь барство дикое без чувства, без закона», «здесь тягостный ярем до гроба все влекут» (А.С. Пушкин, Деревня.)… А граждане любят отечество, и потому хотят его исправить, желают видеть его не таким, каким оно является из опытов жизни в поместьях, из опытов жизни в столице. Русские граждане хотят видеть отечество своё прекрасным, чтобы оно было лучше Франции и Англии, а не являло жалкую карикатуру их.

Александр Александрович Бестужев, тоже декабрист, известный нам по имени своего писательского псевдонима Марлинский, писал императору Николаю Павловичу из Петропавловской крепости: «Войска от генералов и до солдат, пришедши назад, только и толковали: Как хорошо в чужих землях! Сравнение со своим естественно произвело вопрос: почему же не так у нас?» [Письмо. Государственный Архив I. В N11.]

Вы помните, что такие же чувства овладели русским обществом и в 1945 году, и Сталин жестоко расправился с этими настроениями, которые потом всё же проявились в Оттепели после 1953 года. Но Александр I, конечно же, совсем не Сталин, он анти-Сталин, и люди, возвращавшиеся из Заграничного похода, не отправлялись в фильтрационные лагеря, не подвергались принудительному голоду с целью искоренить из их памяти всё, заставив выживать, как это было при принудительном голоде 1946-1947 гг. в Советском Союзе. Поэтому и солдаты, генералы, и офицеры вернулись с этими идеями и жили с ними. И мы с вами скоро увидим, что жизнь с этими идеями привела к очень большим последствиям.

Уже 15-27 января 1816 года император Александр пишет прусскому королю Фридриху-Вильгельму о «разрушительных стремлениях тайных обществ, заблуждения которых могли бы подать повод к справедливому беспокойству». [Н.К. Шильдер. Император Николай I... – С.63.] В чём суть, мы не знаем. Но я думаю, что тогда, в начале 1816 года, Император был озабочен тем, что представители тайных обществ, а мы знаем, что тогда такие общества уже были, хотят быстро реформировать Россию, изменить её, не понимая, что ничего хорошего быстро сделать не получится.

Александр сам мучается в это время моделями политического развития, пытается реформировать общество, реформировать государство, ввести конституцию, но это сложно. И он говорит, что эти опасные результаты, разрушительные стремления не потому опасны, что он консерватор, а представители тайных обществ хотят всё изменить. Нет, Александр говорит, что он такой же преобразователь как и эти молодые люди, насмотревшиеся всего на Западе, но они не понимают, что преобразования надо проводить осторожно, последовательно, видя опасности и сложности, которые возникнут на их пути. Ведь в один раз можно всё обрушить. А тот, кто хочет всё обрушить в хаос, — это дух зла. Александр, став верующим человеком, думает, что идёт борьба между лукавым врагом рода человеческого и Христом, идёт борьба за будущее мира, за жизнь людей. А лукавый враг ведь всегда предлагает что-то на первый взгляд приятное и замечательное. Как говорил, по-моему, Константин Леонтьев: сатана в виде льва рыкающего может привлечь к себе только африканского охотника. Поэтому сатана всегда даёт соблазнительный образ успешных быстрых преобразований — то есть раз - два и мы живём как во Франции, — а это опасно, потому что на самом деле мы будем жить не как во Франции, а будем жить в ужасной деспотии. Чтобы действительно жить как во Франции, надо проводить последовательные и небыстрые реформы.

И поэтому на сессии сейма в Варшаве 15 августа 1820 года Александр говорит: «Дух зла покушается водворить снова своё бедственное владычество. Он уже парит над частью Европы, уже накопляет злодеяния и пагубные события». [Н.К. Шильдер. Т.4.- С.179.] 15 августа 1820 года — ещё нет европейских революций, которые вот-вот в 1820 году начнутся. Но, тем не менее, Александр уже видит мир так. Он видит, что его деятельность — это противоборство духу зла.

Через полгода, 8 февраля 1821 года, он пишет Александру Николаевичу Голицыну: «Революционные либералы, радикалы и международные карбонарии… прошу не сомневаться, что все эти люди соединились в один общий заговор, разбившись на отдельные группы и общества, о действиях которых у меня все документы налицо, и мне известно, что все они действуют солидарно. Все общества и секты, основанные на антихристианстве и на философии Вольтера и ему подобных, поклялись отомстить правительствам. Такие попытки были сделаны во Франции, Англии и Пруссии, но неудачно, а удались только в Испании, Неаполе и Португалии, где правительства были низвергнуты. Все революционеры еще более ожесточены против учения Христа, которое они особенно преследуют. Их девизом служит ''убить … (гадину – т.е. Церковь – А.З.)'', я даже не решаюсь воспроизвести богохульство, слишком известное из сочинений Вольтера, Мирабо, Кондорсе и им подобных». [Письмо кн. А.Н. Голицыну от 8-21 февраля 1821. - Вел.кн. Николай Михайлович. Имп. Александр I… - С.191.]

То есть Александр в это время воспринимает себя, как я уже говорил, земным главой борьбы Христовой, главой борьбы Церкви против антицерковной, антирелигиозной силы. В это время он совсем не враг преобразований, напротив, он продолжает эти преобразования. Мы знаем, что как раз в это время идёт разработка конституции России Новосильцовым, в 1818 году Александр выступает в польском сейме, то есть уже работает польская конституция. Идут очень активные, как вы помните, разработки в области освобождения крестьян, но он понимает, что разрушительные, деструктивные силы, которые пытаются просто захватить власть ради власти, хотят использовать незаконченные пока реформы в своих интересах.

То есть речь идёт не о простой схеме, которой придерживаются большинство историков XIX века, тот же А.А.Корнилов, что есть консерваторы, которые пытаются сохранить всё как было до 1789 года в Европе, и есть прогрессивные люди, которые хотят светлого будущего Европе и всему человечеству, в том числе и России. Ничего подобного, реальность намного сложнее. Реформы нужны, и они проводятся: это реформы радикальные, это конституционные реформы, это реформы освобождения крестьян, фактически ликвидация аристократии, это реформы федерализации унитарной России. Но эти реформы должны быть проведены сверху постепенно, чтобы не вызвать взрыв, потому что взрыв сметёт всё и власть захватят радикальные элементы, которые мечтают о власти не ради людей, не ради России, а ради самих себя, ради того, чтобы стать властителями.

Сложность заключается в том, что революционеры обрели такую силу потому, что высшие сословия многих европейских государств, делая вид, что служат Богу, служили большей частью только «маммоне», то есть тому же «врагу», который вдохновлял на бунт их противников. И потому традиционные монархи и традиционная церковь оказывались столь слабы перед бунтовщиками — фактически они были союзниками иллюминатов в деле разрушения традиционных европейских сообществ.

Они живут для себя, это невыносимо для общества - вместо солидарности и жертвы высших низшим — чистый эгоизм и корпоративная этика высших. И общество взрывается, как взорвалось французское общество в 1789 году, потому что оно не хочет кормить и петь осанну эгоистам, которые стоят во главе общества, оно хочет правильной организации всего общества на великих принципах «свободы, равенства и братства». А в итоге власть захватывают люди типа Робеспьера, Демулена, Дантона и топят всю Францию в крови.

А в России, где, как вы помните, низшие слои находятся в рабстве, в бесправии, не имеют образования, господствует крайняя форма социального эгоизма. Поэтому взрыв почти неизбежен.

В 10-й главе «Евгения Онегина», а вы помните, что, по всей видимости, это вскоре после 1825 года написанная глава, Пушкин (если только это Пушкин, на этот счёт есть разные мнения) очень точно описывает политическую ситуацию, прямо как я описывал её в предыдущей лекции, только делает он это в четырёх строчках:

«Тряслися грозно Пиренеи,
Волкан Неаполя пылал,
Безрукий князь друзьям Мореи
Из Кишинева уж мигал».
[А. С. Пушкин - Евгений Онегин - Глава X - Строфа IX]

Понятно, что безрукий князь, это Александр Ипсиланти, Морея — восстание греков, Испанская революция - Пиренеи, вулкан Неаполя — итальянская революция и её подавление по решению конгресса в Лайбахе.

Восстания в юго-западной Европе показали, что времени на реформы осталось немного. Или законная императорская власть успеет освободить, обогатить и просветить народ и тем ликвидирует потенцию революционного взрыва, или инсургенты поднесут огонь к хворосту народного недовольства, и поднимется пламя, в котором сгорит и Россия, и Православная Церковь.

Россия – не Испания, не Неаполитанское королевство. Интервенция в ней невозможна. Ни одна страна в мире на интервенцию в России не пойдёт. Ни Пруссия, ни Австрия, ни Франция. Поэтому, если в России начнётся революция, её никто из-вне не подавит. И остаётся бежать наперегонки с революцией в осуществлении реформ. Запомним эту идею Александра: идти наперегонки с революцией. Не подавлять революцию, не консервировать порядки прошлых царствований, а идти или бежать наперегонки с революцией. Это - главная идея Александра I эпохи после 1815 года и особенно после 1820 года, когда вулкан Неаполя уже начал пылать и Пиренеи тряслись вовсю.