1. Вступление

Эта лекция, дорогие друзья, посвящена началу царствования императора Николая Павловича, то есть событиям, которые происходили одновременно и уже после подавления восстания декабристов и суда над ними. О восстании и суде над декабристами мы с вами уже говорили. А теперь посмотрим, какова же была положительная государственная деятельность нового Императора, посмотрим, с чем, собственно говоря, он пришёл в Россию.

Очень часто, упрощая правление Николая Павловича, всё его царствование рисуют как реакционный консерватизм и устаревший абсолютизм. Но оба эти понятия неправильны по отношению к новому Императору. Разумеется, империя Николая Павловича была абсолютной монархией. И, разумеется, основная его позиция была консервативная. Но произнося слово «консервативная» я запинаюсь, потому что она была и консервативная, и неконсервативная одновременно.

Император Николай I вовсе не был абсолютным консерватором, как его иногда называли. Его учитель Карамзин таковым действительно был, а вот Николай Павлович был несколько иного типа и склада человек, хотя к концу жизни, безусловно, он достиг именно консервативных воззрений. Но не с ними он начинал.

Историк Александр Корнилов очень разумно предложил долгое тридцатилетнее правление императора Николая I делить на три периода. Первый период — это 1825-1831 годы, то есть до поражения первого польского восстания. В этот период Император старается, на свой манер, продолжать реформы старшего брата Александра. Второй период — 1831-1848 годы. Реформы продолжаются, но уже совсем под другим знаком. Целью реформ становится не ликвидация абсолютизма, а преображение России под абсолютным правлением, которое надо продолжать. И третий этап — 1848-1855 годы — абсолютный консерватизм, когда никаких целей позитивного развития на самом деле нет, есть только цели охранительные. В этот последний период правления, после эпохи революций 1848-1849 годов, Николая, как и Екатерину на исходе её царствования, сковывает сильный страх перед революцией. Совсем как наших нынешних правителей сковывает страх перед антиавторитарной революцией в России и на всём послесоветском пространстве.

2. Проблемы русского общества

Начиная своё описание реформ и действий России в эпоху Николая I, Корнилов пишет: «Николай Павлович считал, что сам он является первым слугой государства и что, посвящая всего себя государству, он имеет право требовать того же и от других, которые должны, при этом, служить по его указаниям. Со своей, военной точки зрения, он и не мог себе представить иной службы, кроме службы, регулируемой высшим авторитетом и направляемой при помощи строгой дисциплины и служебной иерархии». [А. Корнилов. История… с.291]

Видимо, это определение верно, и как раз так император Николай Павлович в первые годы своего правления и мыслил. Но что такое государство? Это вопрос вопросов. Для российских людей государство очень часто становится идолом. Служит государству царь, служат государству люди. Но всё же, что такое государство? Государство — это только система институтов, созданная людьми для того, чтобы им лучше и удобней жилось. На самом деле все чиновники, включая и царя, первого из них (он же тоже имеет чин), служат не какому-то абстрактному государству, а людям. Если в результате их служения людям становится жить лучше, богаче, свободнее, спокойнее, то тогда их служение оправдано. Но если, к примеру, государство становится мощным, все его начинают бояться, оно становится ещё более огромным и начинает съедать соседние страны, а людям при этом живётся плохо, то, разумеется, такое служение ошибочное. Государство — не идол, государство — средство. Высшая ценность и цель государственной деятельности — люди.

Именно это понимание часто ускользает из сознания русских людей, которых так и называют «государственниками», то есть теми, кто работает на абстрактное государство. А я думаю, что обычное звание гражданина, который работает ради граждан, намного важнее.

Второе замечание — это замечание касающееся большей части старой, дореволюционной и тем более советской историографии, которая любит говорить об объективных причинах и факторах. Тот же Корнилов ещё до революции, совсем не будучи сторонником исторического материализма, писал: «В отношении же русского общества… всё царствование Николая составляет, в сущности, один весьма важный и цельный этап, в течение которого окончательно скопились и обострились факторы социально-политического процесса, разрешившиеся частью в эпоху Великих реформ, частью не вполне разрешившегося и в наше время». [А. Корнилов. История… с.291-292]

По-моему, эта фраза нормального человека ставит в тупик. Какие факторы социально-политического процесса?

Перед понимающей, сознающей себя частью русского общества, в том числе и перед Императором, и перед его сотрудниками, стояли задачи, которые они абсолютно ясно сознавали. Эти задачи состояли в том, чтобы убрать те тормоза развития, которые не позволяют России развиваться также динамично и быстро, как другим европейским странам. Россия берёт величиной и своего населения, и своей территории, Россия берёт своими природными богатствами. Но она не обходит другие страны качеством человеческой личности. Почему?

И здесь все в один голос называют две вещи, о которых мы много раз с вами говорили. Первая беда русского общества — это рабское состояние значительной части населения, разноправие. Ведь права, скажем, высших сословий и крестьян очень разнятся. И вторая ужасная беда русского общества — низкий уровень образования и очень высокий уровень неграмотности. Причём не только низшие сословия, крестьяне, то есть девяносто процентов жителей страны, были совсем безграмотными, но и далеко не все представители высшего сословия были грамотными. И слова Пушкина — «мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь» — к сожалению, в значительной степени верны. Образование для очень многих русских дворян и выходцев из духовного сословия было неровным, нецельным и несистемным. И понятно, что эти люди, становясь государственными служащими, чиновниками или священниками эту свою неглубокость, необразованность и варварство транслировали в общество, которым они управляли, которое должны были духовно и нравственно вдохновлять. И, опять же, русское общество выживало не качеством управления, а просто своей величиной и своим естественным богатством. Но выживало плохо, всё равно было бедным. И если в войнах с Турцией турок погибало больше, чем русских, то в войнах в Европе, как правило, русских погибало существенно больше, чем противостоявших европейцев.

Так что наукообразный подход, говорящий о том, что какие-то факторы скопились и обострились, — это, я думаю, искусственные слова. На самом деле всё очень просто. Все эти страшные бремена, которые были возложены на русское общество с начала XVIII века, а может быть и раньше, с Уложения 1649 года, бремена, при которых одна беда рождает другие, как крепостничество рождает плохое образование, изолированность России от более развитых стран (а иначе страшно) и зачастую враждебность по отношению к ним — приводит к замедлению развития. И, разумеется, быть консерватором, как предлагал Карамзин, в этом положении было очень глупо. Потому что консерватизм означал только одно — откат назад. Русское общество было плохо не потому, что не похоже на европейские, а потому, что в нём были очень тяжёлые болезни: крепостное положение, разноправье, неграмотность. Эти болезни надо было лечить. А тот, кто говорил, что это нормальное положение дел, что менять ничего не нужно, безусловно, был врагом России, а другом был только самому себе и, может быть, своему сословию, да и то - до времени. Но к чести Николая Павловича надо сказать, что в этом установлении на консерватизм он взглядов Карамзина не разделял.

3. Александр после Александра

Давайте совершим мыслительный эксперимент. Как вы помните, очень возможно, что Александр Павлович не умер в Таганроге в ноябре 1825 года, а ушёл с трона, чтобы потом вернуться в Россию старцем Фёдором Кузьмичом. Если это действительно так, то и Николай Павлович, и Мария Фёдоровна, наверняка знали эту тайну. Эта тайна и связанные с ней вещи — одна из причин того сложного узла, который вызвал восстание декабристов на Сенатской площади.

Но если Николай знал тайну ухода своего старшего брата, то совершенно очевидно, что брат, уходя, дал ему некоторые указания. А отношения между ними всё-таки были отношениями уважения и послушания по старшинству. Указания брата заключались, по всей видимости, в том, чтобы какие-то реформы продолжать осуществлять, а какие-то обстоятельства, которые, собственно, и заставили Александра отказаться от престола, преодолеть.

Вы, конечно, помните переворот 1824 года, в котором участвовал архимандрит Фотий, Аракчеев, митрополиты. Последствия именно этого переворота надо было преодолеть, чтобы дальше продолжать реформы, потому что переворот 1824 г. был переворотом в сторону чистого консерватизма: ничего не развивать, Библию на русский язык не переводить, проповеди не читать, библейское общество упразднить. И если действительно Александр уходил, загнанный консерваторами, то он, наверняка, просил своего младшего брата, восприняв трон, расчистить путь для разумных реформ. Корнилов отмечает, что, в душе абсолютист и консерватор, Николай поначалу пытался продолжать реформы Александра. Был ли он абсолютистом и консерватором в душе — не знаю. Консерватором он точно не был, абсолютистом был, видимо, отчасти, но то, что он пытался продолжать реформы Александра — это наверняка.

Важно сказать, что практически сразу, в течение 1826 года, Николай удаляет Аракчеева, отправляет в свой монастырь архимандрита Фотия, а позже, в 1835 году, сильно его наказывает. Отдаёт под суд Магницкого, который терроризировал Казанский университет, и Рунича, который терроризировал Санкт-Петербургский университет и заставил уйти в отставку ректора Балугьянского, учителя Николая I по истории права. Мы будем подробнее говорить об этом в следующих лекциях, когда коснёмся направлений деятельности нового царствования.

С другой стороны, Николай возвышает генерала Бенкендорфа, который безуспешно пытался сообщить Александру о заговоре, и записка которого о заговоре, датируемая ещё 1822 годом, стала известна Николаю Павловичу. Николай очень уважает Бенкендорфа и считает, что тот совершил очень большое дело, сообщив брату о заговоре, а Александр по непонятным причинам этим пренебрег. И Николай делает Бенкендорфа начальником III отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии. То есть Бенкендорф становится тем, кто возглавляет всю жандармерию, фактически всю систему государственной охраны в стране.

Николай сохраняет адмирала Шишкова, который после упразднения Двойного министерства, возглавил Министерство народного просвещения, как идейного и сравнительно безобидного консерватора, которого вовсе не было среди заговорщиков. Но при этом, как мы увидим, совсем не принижает князя Александра Николаевича Голицына.

Николай довольно быстро возвышает помощника Аракчеева генерала Петра Клейнмихеля, перед которым открывается блестящая карьера. Этот человек, похожий на Бенкендорфа, жёсткий, ограниченный, не чистый на руку, но исполнительный служака, нам ещё много раз встретится.

Казалось бы, такие люди, как генерал Бенкендорф и генерал Клейнмихель, — идеальный тип для Николая. И были те, кто говорили, что Николай специально возвысил этих немцев (а оба, и Бенкендорф, и Клейнмихель, немецкого аристократического происхождения), потому что русские аристократы выступили против него в заговоре 14 декабря. Но по фактам это не так. В армии действительно были люди, которые выступали против немецкого засилья, но никакого особого немецкого засилья в армии не было, рядом с немецкими генералами были русские генералы, рядом с немецкими чиновниками были русские чиновники, с которыми мы как раз сейчас столкнёмся. Так что никакого предпочтения «исполнительным и честным» немцам не было. Кроме этого, не забудьте, что и среди декабристов было немало людей немецкой крови, в том числе, разумеется, один из главных заговорщиков Павел Пестель.

Знаменитый адмирал Мордвинов, выдающийся и убежденный либерал, о котором я подробно говорил, остался членом Государственного Совета. Он никак не был наказан, Николай всячески продолжал выражать ему свою симпатию, но государственных высоких должностей больше Мордвинову не предлагал.

Бывший министром финансов в последние годы правительства Александра I Егор Францевич Канкрин надолго остался министром финансов у Николая. Егор Францевич, тоже немец, очень упрямый и очень хороший финансист, особенно специалист по денежному обращению, был, пожалуй, единственным, кто осмеливался в лицо страшному для многих Николаю говорить «нет». Сам Николай говорил новому министру, назначенному, когда Канкрин по старости ушёл в отставку, — с вами хорошо, с вами всегда можно договориться, а с Егором Францевичем не так. «Бывало, — вспоминал Николай, — придет ко мне Канкрин в туфлях (он страдал ревматизмом) греет у камина спину и на всякое мое слово говорит: нельзя Ваше Величество, никак нельзя…». [А.А.Корнилов. Курс истории…С. 155.] Канкрин оставался министром финансов у Николая Павловича семнадцать лет. Император умел ценить этого профессионала.

Как вы помните, смерть Карамзина наступила 22 мая. 13 мая, когда Карамзин был уже совсем плох, и врачи говорили, что он умрёт, Николай Павлович пишет ему письмо, в котором даёт Карамзину очень большую пенсию — 50 тысяч рублей в год.

Карамзин прекрасно понимал, что эта пенсия даётся не только ему, она, как и сказано в рескрипте, будет переходить его жене, его сыновьям до вступления их в службу и дочерям до замужества последней из них. То есть умирающий историк мог быть спокоен- его семья не впадет в нищету. Очень важен тон письма Николая. И как раз в нём мы видим отношение к его умершему или ушедшему брату.

«Николай Михайлович! — обращается Император к Карамзину. — Расстроенное здоровье ваше принуждает вас покинуть на время отечество и искать благоприятнейшего для вас климата. Почитаю за удовольствие изъяснить мое искреннее желание, чтоб вы скоро к нам возвратились с обновленными силами и могли снова действовать для пользы и славы отечества, как действовали доныне. В то же время, и за покойного Государя, знавшего на опыте вашу благородную, бескорыстную к нему привязанность, и за себя самого, и за Россию, изъявляю вам признательность, которую вы заслуживаете и своею жизнию как гражданин, и своими трудами как писатель. Император Александр сказал вам: Русский народ достоин знать свою Историю. История, вами написанная, достойна русского народа. Исполняю то, что желал, но чего не успел исполнить брат мой. В приложенной бумаге найдёте вы изъявление воли моей, которая, будучи с моей стороны одной только справедливостью, есть для меня и священное завещание Александра. Желаю, чтобы путешествие было вам полезно и возвратило вам силы для довершения главного дела вашей жизни. Пребываю вам всегда благосклонный, Николай». [Н.К. Шильдер. Николай I… с.424]

15 мая Карамзин дрожащей рукой выразил Государю свою признательность в благодарственном письме. Это было последнее, что он написал в своей жизни.

Из этого письма мы понимаем, что молодой Николай не бросается словами, что священная воля брата вместе с личным уважением и любовью Николая к Карамзину заставляет его выдать последнему большие деньги, позаботиться о путешествии историка в Италию и сделать всё прочее. Нам важно понимать, что исполнение «священной воли брата» — очень характерная интенция деятельности Николая.

4. Секретный комитет 6 декабря 1826 г. и Виктор Кочубей

Идейный консерватизм Карамзина ушёл вместе с ним, и его заменило нечто иное. Наиболее ярким выразителем этого иного явился другой человек, которого Николай не просто привлёк к себе в начале своего правления, но которому повелел возглавить своё правительство и осуществлять самые ответственные направления государственной деятельности. Этот человек — граф Виктор Павлович Кочубей.

Именно Виктору Кочубею Николай поручает возглавить особый комитет, который был учреждён 6 декабря 1826 года для продолжения (так и было сказано) реформ государства и общества. Это был тайный комитет. Николай очень любил тайные комитеты, правда, непонятно от кого он это всё скрывал, потому что все, конечно, знали о наличии этих комитетов. Однако формально тайных комитетов как бы не было.

Итак, комитет этот должен был продолжить осуществление реформ. В его состав, кроме Виктора Павловича, вошли Михаил Михайлович Сперанский, князь Александр Николаевич Голицын, генерал граф Толстой, начальник главного штаба генерал Дибич, Илларион Васильевич Васильчиков. Делопроизводителями комитета стали будущие видные политические деятели Империи, младшие друзья Карамзина, Блудов и Дашков. Задачи комитета Николай Павлович определил в записке Кочубею: в первую очередь, разбор бумаг Александра Павловича; пересмотр основ и уставов государственного управления; анализ того, «что предполагалось сделать в предшествовавшее царствование, что уже есть и что надо завершить, что в существующем порядке хорошо и чего оставить нельзя и чем в таком случае заменить».

Деятельность комитета продолжалась регулярно до апреля 1830 года, спорадически до 1832 года и потом замерла. Но во время его регулярной работы он собирался каждую неделю. Всего было проведено 173 заседания.

Граф, а позже князь, Виктор Павлович Кочубей — это одно из очень интересных лиц русской истории, в настоящее время в значительной степени забытое. О нём если и вспоминают, то неловкими и, я бы сказал, неумными словами Пушкина: «Такова бедность России в государственных людях, что и Кочубея некем заменить!». [А.С. Пушкин, Дневники, 1834 г.] Александр Сергеевич гениальный поэт, но желчный и часто злой человек, и кроме того, он, мальчишка, не мог понять всей полноты ответственных государственных дел, которые выполнял Виктор Павлович. А история его весьма интересна и, как история государственного человека высшего порядка в России, очень показательна.

Виктор Павлович родился в 1768 году в знатном казачьем дворянском роде Кочубеев в Полтавской губернии. Его родители - Павел Васильевич Кочубей и Ульяна Андреевна Безбородко. Безбородко, как вы помните, тоже очень знатный казачий украинский род. Виктор Павлович — правнук знаменитого Василия Леонтьевича Кочубея, генерального писаря Запорожской Сечи, который за яко бы ложные доносы на гетмана Мазепу в 1708 году был после многих пыток казнён самим Мазепой по приказу Петра. А доносил Василий Леонтьевич Кочубей о том, что Мазепа хочет отделиться от России и перейти на сторону шведов, что Мазепа, вскоре после казни Кочубея, и сделал. Пётр раскаялся, перезахоронил Кочубея в Киево-Печерской лавре, вернул его имущество вдове и детям и очень страдал от того, что совершил такую глупость. Так что, как говорится, у Виктора Павловича было славное прошлое.

Павел Кочубей, отец Виктора, был главой подкоморного суда в Полтаве, то есть высшим судьёй в городе и области. Он был высокообразованным человеком. Своим сыновьям дал необычные для тогдашней России имена — Виктор и Аполлон. Это сейчас имя Виктор распространено, а тогда, если вы посмотрите на имена в истории, ни Викторов, ни Аполлонов в России практически нет. Но Павел Васильевич любил Античность и воспитывал своих детей соответствующим образом – по Плутарху и Титу Ливию.

Семья Кочубеев жила в имении хорошо нам известном благодаря Н.В.Гоголю — Диканька.

Дядя, Александр Андреевич Безбородко, то есть брат Ульяны, взял на себя воспитание детей. А он был в то время фактически главой внешней политики Российской империи.

Виктору дали блестящее воспитание. В 1781 году Виктор был записан в Преображенский полк, но военная карьера его не волновала. Он учился в частном пансионе де Вильнёва, потом в Женеве, затем был назначен в первую дипломатическую миссию в Швецию, одновременно учился в Упсальском университете, а в 1791 году оказался в Париже, чем, кстати, был недоволен Безбородко. Но Виктор Павлович хотел увидеть французскую революцию своими глазами, а ещё слушал в Париже лекции знаменитого Лагарпа.

После дипломатической миссии в Швеции он был в дипломатической миссии в Англии. Там от посла Воронцова он получил разрешение путешествовать по Европе в целях образования и потому учился в Швейцарии, во Франции и в самой Англии. С 1792 года Виктор Кочубей — друг Александра. В 1792 году, то есть в двадцать пять лет, он был назначен чрезвычайным посланником в Константинополь. С этой миссией он блестяще справлялся и, кстати, был большим сторонником союза с Портой. Именно в это время велась его переписка с Александром, которую я уже не раз приводил.

В 1798 году Виктор Павлович был назначен вице-канцлером, вице-президентом коллегии иностранных дел и действительным тайным советником. 4 апреля 1799 года, 31-го года отроду, он первый в своём роде получил графский титул. Молодой, но весьма влиятельный дипломат, он был противником территориальных приращений России. В этом смысле он был против политики Екатерины и за первоначальную политику Павла, и, кроме того, был убеждённым англофилом, человеком блестящей европейской образованности.

Характерно поведение Виктора Павловича и в важнейшем личном вопросе. Император Павел, который сначала ему благоволил, дал в апреле 1799 года титул, назначил на очень высокие посты, хотел женить Кочубея на своей фаворитке Анне Лопухиной, то есть прикрыть свои отношения с молодой женщиной тем, что она будет в браке с Виктором Кочубеем.

Очень многие шли на подобные сговоры, обещающие блестящую карьеру, но не Виктор Павлович. Вообще, он был, как и все молодые люди высшего света того времени, известен довольно вольными похождениями. Вроде бы у него был даже внебрачный ребёнок от молодой жены одного из пожилых сотрудников миссии в Константинополе. Но в этот момент он очень быстро посватался к Марии Васильчиковой и, получив согласие родителей невесьты, женился на ней, за что в сентябре 1799 года был лишён рассвирепевшим Павлом всех своих должностей и выслан в Диканьку. Забегая вперёд, скажу, что молодые прожили жизнь счастливо, и Виктор Павлович умер на руках своей жены, которая родила ему тринадцать детей. То есть в семье Кочубеев было всё совершенно в порядке.

Весной 1800 года, не желая оставаться в России в ситуации опалы и пользуясь своим большим влиянием, Кочубей и его молодая жена уехали в Дрезден. Только 1 апреля 1801 года, узнав о том, что Павел мёртв, Виктор Павлович возвращается в Россию. Его даже, как вы помните, торопит Александр, который тут же назначает Кочубея на ведущие посты. Уже в июне 1801 года он — президент Коллегии иностранных дел и сенатор, но самое главное — член Негласного комитета, то есть вместе с князем Адамом Чарторижским и Николаем Николаевичем Новосильцовым, он ближайший сподвижник Александра и проводник его, тогда задуманных, великих реформ. А с 8 сентября 1802 года Виктор Кочубей становится первым министром только что созданного Министерства внутренних дел России. И если где-то существует галерея министров внутренних дел, то первый в этой галерее по праву именно граф Виктор Павлович Кочубей.

Вигель, тот ещё завистник, в своих «Записках» пишет: «Красивая наружность, иногда молчаливая задумчивость, испытующий взгляд, надменная учтивость — были блестящими завесами, за кои искусно прятал он свои недостатки, и имя государственного человека принадлежало ему, когда ещё ничем он его не заслужил». [Ф.Ф. Вигель. Записки…] Совершенно несправедливое замечание, потому что к этому времени Виктор Павлович уже заслужил это имя очень и очень многим.

Именно на Кочубея Александр надеялся в первую очередь. Как вы помните, Император назначил его председателем комитета по устройству дел эстляндских и лифляндских крестьян. И Виктор Павлович, противник освобождения крестьян без земли и перевода их в дворовые (то есть безземельные), провёл эту реформу. Он, как министр внутренних дел, а тогда это было министерство и коммерции, и торговли, заботился о Новороссии, особенно о городе Одессе. Именно он заметил и привлёк на государственную службу Михаила Сперанского и специально в 1806 году познакомил его с Александром I, послав вместо себя с докладом к Императору, сказавшись сам больным. И потом, даже в период опалы Сперанского, и дальше, при Николае I, он всегда будет покровительствовать ему без тени зависти, страха или предубеждения. А это действия, конечно, государственного человека.

После заключения в июне 1807 года Тильзитского мира, Виктор Кочубей подаёт в отставку. Подаёт в отставку потому, что он решительный противник Тильзитского мира. Он считает, что вся русская война, вся русская политика, началавшаяся с объявления войны Франции после убийства герцога Энгиенского, вся она теперь перечёркнута, и что Александр I совершил предательство.

Виктор Павлович не боится уйти в отставку. Тогда государственные люди ценили свои убеждения больше своего служения мифическому государству. Они считали, что принесут больше пользы народу, сохранив свою честь, нежели продав её за благосклонность государя.

Характерно, что Александр не хотел принимать отставку Кочубея, убеждал, уговаривал, обнимал его. А вы знаете, как обворожителен мог быть Александр Павлович. Но Виктор Павлович был настойчив, и четвёртое его прошение от 24 ноября 1807 года было принято. То есть вдумайтесь — за несколько месяцев он четыре раза подавал прошение об отставке Императору, и только четвёртое было принято. Уходя со своего поста, он разослал всем губернаторам циркулярные письма, в которых, расставаясь с ними, благодарил «за споспешествование ему в исполнении собственных его обязанностей их деятельными трудами», как об этом пишет известный писатель и современник князя Кочубея Иван Михайлович Долгоруков в книге «Капище моего сердца». [И.М. Долгоруков. Капище моего сердца… с. 250-251]

После увольнения Виктор Павлович опять уезжает в Париж, встречается там и с Фуше, и с другими государственными деятелями Империи. Возвращается он только в 1810 году. Александр на него не злобится, не отправляет его в ссылку, а тут же назначает членом Государственного Совета, и в начале 1812 года — начальником департамента законов Государственного Совета. Во время войны 1812-1815 годов Кочубей состоит при Императоре и в 1813 году занимает очень важный союзнический пост — становится главой Центрального совета по управлению Германскими землями. Когда в 1814 году Император, зная англофильство Кочубея, предложил ему пост посла России в Англии, он отказался. Так и сказал, что он не считает для себя возможным надолго покидать отечество. С 1819 по 1823 год он снова министр внутренних дел и председатель Сибирского комитета. А, как вы помните, генерал-губернатором в Сибири был в это время Сперанский, то есть Кочубей и Сперанский работают вместе. Но видя новые тенденции, постепенное вытеснение старой политики Александра новой, неблизкой графу, он сдаёт должность в феврале 1823 года и, сославшись на болезнь дочери, которая действительно умерла через некоторое время от чахотки, уезжает сначала в Крым, а потом во Францию.

И вот, с воцарением Николая Павловича, Кочубей возвращается, и Николай Павлович тут же назначает его председателем Тайного комитета 6 декабря. В 1827-1832 годах он председатель Комитета министров. Кстати говоря, после него в 1832 году председателем Комитета министров был назначен Николай Николаевич Новосильцов - ещё один член Негласного комитета молодого Александра и главный автор конституции России 1820 года. В 1827-1834 годах Кочубей – председатель Государственного Совета, то есть в его лице объединена и законодательная (Госсовет), и исполнительная власть Империи.

6 декабря 1831 года ему и всем его потомкам по нисходящей мужской линии даётся княжеский титул. А в 1834 году он назначается на высшую должность Империи, которой до него не было, — Государственный канцлер внутренних дел. Выше в табеле о рангах ничего нет. Но в этот же год в ночь со 2-го на 3-е июня он умирает на руках жены от приступа стенокардии в шестьдесят пять лет.

Кочубей не переставал говорить, что крепостничество — это гигантское зло России, но ликвидировать его нужно с осторожностью, чтобы не поколебать все государственные устои. Он никогда не скрывал этого своего мнения. Именно Кочубея по распоряжению Александра II изобразили на памятнике Тысячелетие России рядом с императором Александром I.

Ближе Кочубея Александру не был на самом деле никто, может быть, только князь Александр Николаевич Голицын. О Кочубее хорошо написал в своём замечательном обзоре «Русские портреты XVIII и XIX столетий» великий князь Николай Михайлович. [Выпуск 1, № 150].

Мы упомянули о записке графа Кочубея Александру от 1814 года. Эта записка, так сказать, с двойным дном. Дело в том, что она, видимо, действительно была написана в 1814 году, потому что из неё ясно, что только что закончилась страшная война с Наполеоном. Но с другой стороны, эта записка была принята Николаем Павловичем как якобы написанная в феврале 1826 года. И именно благодаря этой записке Кочубей был назначен и главой Тайного комитета 6 декабря, и, потом, председателем Комитета министров. То есть эта записка сыграла основополагающую роль дважды — при Александре, когда Кочубей был назначен из-за нее вторично министром внутренних дел, и при Николае.

Это говорит о двух вещах. Во-первых, о преемственности политики между Александром и Николаем. И звеном, соединявшим государственную деятельность двух императоров, являелся Виктор Павлович Кочубей. Во-вторых, это говорит об определённой сумме идей и воззрений, которые мы сейчас затронем. А в-третьих, это говорит о том, что, хотя Николай Павлович и назначал на высокие посты таких преданных и не рассуждающих исполнителей как Клейнмихель или Бенкендорф, он особо ценил людей свободомыслящих, независимых, способных отказать прихоти его отца Павла Петровича, способных отказать в следовании воле брата и подавать в отставку всякий раз, когда правление или деятельность государства не соответствует их нравственным принципам.

5. Записка графа Кочубея 1814 года

Однако перейдём к самой записке. Она называется «О положении Империи и мерах к прекращению беспорядков и введению лучшего устройства в разных отраслях правительство составляющих». Эта записка, как и следует государственной записке, тем более Особого тайного комитета, была секретная. Её опубликовали только в 1894 году в 90-м томе материалов Российского императорского исторического общества. Сейчас эти материалы отсканированы, легкодоступны, и вы при желании можете прочесть их в интернете. [http://elib.shpl.ru/ru/nodes/12349-t-90-1894]

С рассмотрения этой записки 9 и 15 декабря в Особом секретном комитете 6 декабря 1826 года и началась деятельность Комитета. Что же важного пишет в ней Кочубей?

Записка состоит из философской преамбулы, которая нам сейчас понадобится, и из трёх частей: государственное устройство; финансы и экономика (часть, которую мы пока трогать не будем, но в своё время, может быть, коснёмся её); местное управление и губернское устройство. Такая вот всеохватная записка. В ней были предложены и после исполнены Александром I такие фундаментальные вещи, как слияние Министерства внутренних дел с Министерством полиции (они были слиты в России навсегда), соединение Министерства просвещения и Министерства духовных дел, потому что без духовного образования невозможно просвещение. Именно результатом этой записки стало создание «двойного министерства» под руководством князя Александра Николаевича Голицына. И наконец, ещё одна очень важная идея — разделение ветвей власти: Государственный Совет, Совет министров, Сенат.

Мы уже не раз слышали об этих структурах, помним, как Сперанский размышлял в 1809-1810 годах, как к Государственному Совету добавится Государственная Дума, но коль не добавилась, то в 1814 году Кочубей предлагает сделать так: Государственный Совет — законодательный орган, Совет министров — исполнительный орган, Сенат — высшая судебная инстанция. То есть по всем правилам тогдашней, да и нынешней политической модели, он предлагает разделение ветвей власти, причём жёсткое. Над всем стоит Император, но три ветви его власти разделены между собой.

В Записке Кочубей пишет следующее: «Россия, следуя большими шагами за просвещенным образованием и поставив себя в числе держав европейских, необходимо должна и установления свои располагать образом, соответствующим европейской державе… Установления, которые могли быть удобны за век или полвека назад (т.е. при Петре I или Екатерине II – А.З.), не могли быть свойственны государству, приближающемуся ежечасно к другим народам, большое общество европейское составляющим, и что поэтому следует, не повинуясь слепо учреждениям чужеземным, соображать свои собственные с настоящим положением государства и усовершать оные». [Сборник Императорского русского исторического общества. Т.90. 1894 г. с.6]

Итак, первая интенция, которую мы здесь видим, заключается в том, что Россия — это европейская держава. Никакая не евроазиатская, никакая не специфическая, никакая не русская цивилизация. Россия — европейская держава, и она должна свои порядки сообразовывать с другими странами Европы, но при этом оставаться и сама собой. Но это и понятно, ведь Англия очевидно отличается от Франции, Швеция отличается от Пруссии. Россия тоже не должна никого копировать, но должна двигаться в том же европейском русле.

Второй момент — это самодержавное государство. В отличие от самого Александра, который не был так уверен в идеале самодержавия, ведь неслучайно позже была по его указанию составлена конституция Новосильцова, Кочубей считал, что самодержавие — это рычаг к построению европейского и, в конечном счёте, народовластного, как тогда говорили, или демократического, как мы говорим сейчас, государства. То есть он выступал за путь от абсолютизма к демократии. И здесь для достижения цели необходимо действие именно абсолютистского государя. Почему? Потому что слишком много (и Кочубей об этом прямо пишет в своей записке) костных, корыстных, лживых, карьерных соображений у русской элиты, и пока народ так плохо образован, управление страной нельзя доверять ни народу, ни элите. Государь должен привести Россию к демократии.

В записке сказано: «Империя Российская составляет самодержавное государство и если взглянуть на пространство земли, на географическое онаго положение, на степень его просвещения и на многие другие обстоятельства (так он обходит понятие крепостного права — А.З.), то должно сознаться, что форма сия правления есть единая, которая на долгое время свойственна России быть может». [с.7]

Именно это понравилось Николаю Павловичу. В это время Николай Павлович также мыслил, что самодержавие — средство, а не цель, которой подчинена Россия, средство модернизации России, средство её превращения в современную европейскую державу. Мы увидим доказательства этому в следующей лекции. Эта идея Кочубея самая главная.

Ещё раз Кочубей в своей записке пишет об этом так: «Россия по многим уважительным причинам не может в учреждениях своих совершенно сообразоваться с другими европейскими державами, а потому, не отвергая коренных правил, кои каждой ветви хорошего управления или хозяйства везде свойственны, должно приспособлять оные, сколько возможно, к положению нашему». [с.17]

То есть идея разделения властей, верховенство закона — всё это должно работать, но приспосабливаясь к нашему положению и меняя его постепенно. Я бы назвал это не консерватизмом, а бюрократическим реформизмом. Виктор Павлович Кочубей — классический представитель глубоко просвещённого бюрократа-реформатора, который с помощью бюрократических методов, в первую очередь абсолютной монархии, хочет реформировать общество в сторону европейских стандартов, в том числе и преодолевая беду крепостного права, и плохой образованности.

Все бумаги и записки Тайного комитета были изданы в 74-м и 90-м томах «Сборника Императорского Русского исторического общества».

Этим Комитетом были подготовлены несколько важных законопроектов, но ни один из них не был принят при деятельности Комитета. Некоторые были приняты уже потом, после завершения работы Комитета и в основном уже после смерти В.П.Кочубея.

Были подготовлены законопроекты, реформирующие табель о рангах, также предлагалось разрешить освобождать крестьян и с землёй, и без земли, при этом все освобождённые крестьяне должны были переходить в сословие вольноотпущенных земледельцев. Был подготовлен проект административной реформы — как раз то разделение властей, которое предлагал Кочубей - Госсовет, Совмин и Сенат.

Подробнее о деятельности комитета 6 декабря можно узнать из книги Кизеветтера «Исторические очерки» в главе «Внутренняя политика в царствование Императора Николая Павловича». [А.А. Кизеветтер. Исторические очерки. М.1912. с.427 и далее].

Александр Александрович Кизеветтер — один из блестящих русских историков. Он происходит из русских немцев, его предки жили в Тюрингии. Кизеветтер был членом ЦК кадетской партии, депутатом II Государственной Думы, профессором истории МГУ, гласным Московской городской Думы. После большевицкого переворота трижды арестовывался ЧК, но уезжать из России не хотел. В 1922 году был выслан из РСФСР. Жил после этого в Праге. Товарищ председателя, а с 1932 года председатель Русского исторического общества, того самого, которое издавало труды Комитета 6 декабря. Похоронен на Ольшанском кладбище. Его брошюры «Партия народной свободы и ее идеология» (1917) и «О чем сказано в Манифесте 17 октября 1905 года» — это программные документы кадетской партии. Ему же принадлежит очень интересная «История ХIХ века», изданная издательством «Гранат» в 1910 году. Кизеветтер — очень хороший русский историк.

6. Кодификация законов. Михаил Сперанский

Теперь мы перейдём к следующему очень важному направлению деятельности Николая Павловича. Мы уже увидели, что им был избран путь просвещённой бюрократической реформации, и теперь посмотрим, как происходили эти реформы в самой главной сфере государственной жизни — в сфере права.

Как вы помните, весь XVIII век Россия жила в системе абсолютизма. И потому новые правовые акты, в том числе кодекс Наполеона или конституция Соединённых Штатов, которую Джефферсон прислал в подарок Александру I, за что тот отправил ему свой мраморный бюст, да и любой иной гражданский кодекс, ставящий верховную власть под закон и отделяющий законодательную власть от исполнительной и обе — от судебной, были русской системе глубоко чужды.

Александр мечтал изменить это положение. Поэтому он был исключительно рад найти в 1806-1807 годах в Сперанском единомысленного ему и просвещённого исполнителя своих желаний. Михаил Михайлович Сперанский предложил Александру уложение, построенное на принципе всеобщей подзаконности, как конституция Соединённых Штатов. Поэтому Карамзин глубоко критиковал тогда проект Сперанского. Не видя разницы между законом и царским указом, он восклицал «Разве указы — не законы?», а, между тем, это совершенно разные вещи. Закон — это то, что пишется для всех. Американский президент не менее подзаконен, чем любой фермер. Первый консул Французской империи, а в то время это сам Наполеон, подзаконен кодексу Наполеона, как любой его солдат.

Что такое закон? Вот, например, Моисеевы законы. «Не убий» — это закон, и никто не имеет права убивать. Ни царь не имеет права никого просто так без суда убивать, ни обычный человек не имеет права убивать другого человека. Никто не имеет права воровать, лгать и так далее. Это как раз и есть принцип абсолютности закона. То есть образом и примером для человеческих законов является закон божественный, который неотменен для всех. Лгун, убийца, вор будут наказаны Богом независимо от того, какой они имеют статус на земле. Закон по своей сути имеет такой же принцип — он наказывает любого человека, который его нарушает. А указ — это другое. Указ — это когда кто-то кому-то указывает, и тот, кто указывает, не должен следовать тому, что он указывает, а должны следовать указам те, кому указывают. Указы даются подданным, а законы провозглашаются для всех. И в проект Уложения Государственных Законов Российской Империи, составленный в 1809-1810 годах, Михаил Сперанский включил этот принцип: «При восприятии короны Император даёт в Соборной церкви над Евангелием следующую присягу: ˝Клянусь вверенным мне от Бога народом управлять по законам государственным˝». [М.М. Сперанский. Руководство к познанию законов… С.398]

Начало традиции принесения клятвы на конституции президентом, которую мы видим сегодня, было положено этой клятвой. Но тогда к этой клятве относились серьёзно, тогда понимали, что клятвопреступление в первую очередь бьёт по самому клятвопреступнику. Люди в то время серьёзней относились к своему слову. Это была не просто «историческая традиция».

Предложения Сперанского не были отправлены в ссылку вместе с ним самим в марте 1812 года. Почти через семь лет в этих словах императором Александром составляется его коронационная клятва в качестве польского короля. Александр клянётся в Варшаве Сейму и народу соблюдать конституцию, которую он даёт королевству Польскому, и думает сделать то же самое и с общерусской конституцией, той самой Уставной грамотой Новосильцова. Александр старался поставить закон над обществом. Николай мыслит иначе.

Следуя советам Карамзина и Кочубея, он избирает иной, характерный для России предшествовавшего столетия, абсолютистский путь реформации. Николай прекрасно понимает значение для правильно устроенного государства кодифицированных законов, но законов — для других. Сам же монарх — одушевлённый закон, а вернее, вочеловечившийся божественный законодатель. Ему закон не писан. Не случайно Карамзин рекомендует в качестве образца для законодательного свода России не гражданский кодекс Наполеона, а Юстинианов кодекс и Пандекты VI века. [Н.М. Карамзин. Записка о древней и новой России… С.95] По форме совершенно христианский этот правовой синтез Юстиниана по сути ничего общего с Церковью не имеет и как раз объявляет императора — номос эмпсихос — одушевлённым законом.

Как пишет протопресвитер Александр Шмеман: «В ˝синтезе˝ Юстиниана Церковь как бы растворяется, из государственной психологии окончательно исчезает сознание её (Церкви — А.З.) коренной ˝иноприродности˝ міру и царству. Первая глава в истории христианского міра завершается победным возвратом в него языческого абсолютизма». [А. Шмеман. Исторический путь Православия… С.197]

Карамзин как консерватор, Кочубей как бюрократический реформатор, оба хотят сохранения абсолютизма. Карамзин, по возможности, навсегда, Кочубей, до завершения абсолютной властью реформ, превращающих абсолютистскую Россию в европейское народоправство. И Николай с ними согласен. Он не представляет себе, как можно реформировать Россию, не имея рычага абсолютной власти. Надо сказать, что, видимо, и Александр склонялся к этому в последнее годы, и не исключено даже, что он как раз и рекомендовал молодому брату сделать Кочубея своим главным государственным советником по проведению реформ с высоту трона.

Вы помните, что в XVII-XVIII веках, с ослаблением христианского миросозерцания, абсолютизм вновь победно возвращается в Западную Европу и Россию. Но после Французской революции он повсюду быстро отмирает, замещаясь демократией. Он не понадобился для того, чтобы народы перешли к демократии. Иначе — в России.

Николай пытается утвердить абсолютизм. Мы не знаем, удалось бы осуществлять реформы по конституции Новосильцова. Этот эксперимент не был поставлен в России. Но мы видим, что введение земского самоуправления в 1864 году совершенно не взорвало Россию, а наоборот, после некоторого перемалывания нового, организм России заработал намного эффективней и быстрее. Поэтому то, что с лёгкой руки Кочубея и Николая Павловича в России удалось утвердить абсолютизм ещё на семьдесят лет вперёд, фактически до октября 1905 года, — это сомнительный подарок. И хотя Николай Павлович стремился использовать абсолютизм не для охранения своей власти, как некоторые политики, к сожалению, делают сейчас, а использовать рычаг абсолютизма для модернизации общества, трагедия в том, что этот опыт дал отрицательный результат. Построить демократическое общество абсолютистским рычагом оказалось невозможно. Николай стал догадываться об этом в 1831 году и окончательно уверился в этом в 1848 году, отдавшись всецелому консерватизму. Его сын попытался использовать демократический рычаг — земство, независимый от власти суд, а позже хотел ввести и общенациональное соборное управление, но не успел. Россия судорожно, с большим трудом из-за своего тяжёлого наследия крепостного права и безграмотности, но приближалась к демократическим формам государственности.

Однако абсолютизм вовсе не предполагал беззакония. Напротив, европейский абсолютный монарх управляет подданными посредством ясных и правильно кодифицированных установлений, которые он же и даёт с высоты трона своему народу. Так действовала и Мария-Терезия в Австрии, и Фридрих Великий в Пруссии. Русские цари, начиная с Петра I, издают указы и созывают комиссии для написания законодательного свода, но им ничего не удаётся создать. Николай I сделал всё возможное, чтобы законные основания были подведены под российскую государственность. Здесь он действительно воплотил замыслы и Петра, и Екатерины.

13 декабря 1825 года, то есть ещё даже до выступления декабристов на Сенатской площади, он объяснял своему учителю профессору Михаилу Балугьянскому: «Я желаю положить в основу государственного строя и управления всю силу и строгость законов». [П. Баранов. М.А.Балугьянский. Биогр. очерк… с.23]

31 января 1826 года Председателю Госсовета князю Лопухину, которого как раз вскоре сменит Кочубей, Николай пишет рескрипт: «При первоначальном обозрении разных частей государственного управления, обратив особенное внимание на уложение отечественных наших законов, усмотрел я, что труды, с давних лет по сей части предпринятые, были многократно прерываемы и потому доселе не достигли своей цели. Желая сколь можно более удостоверить успешное их совершение, я признал нужным принять их в непосредственное мое ведение. Для сего приказал я учредить в собственной моей канцелярии особое для них отделение». [Н.К. Шильдер… с.465]

Об этом же он говорит и в 1833 году в речи в Государственном Совете в связи с завершением работы по кодификации русского права: «При самом Моем вступлении на престол Я счёл долгом обратить внимание на разные предметы управления, о которых не имел почти никакого сведения. Главным, занявшим Меня, делом было, естественно, правосудие. Я еще смолоду слышал о недостатках у нас по этой части, о ябеде, о лихоимстве, о несуществовании полных на все законов, или о смешении их от чрезвычайного множества указов, нередко между собою противоречивых. Это побудило Меня, с первых дней Моего правления, рассмотреть состояние, в котором находилась Комиссия, учрежденная для составления законов. К сожалению, представленные сведения удостоверили Меня, что ее труды оставались почти совершенно бесплодными. Не трудно было открыть причину этому: недостаток результатов происходил главнейше от того, что всегда обращались к сочинению новых законов, тогда как надо было сперва основать старые на твёрдых началах. Это побудило Меня начать, прежде всего, с определения цели, к которой правительство должно направлять свои действия по части законодательства, и из предложенных Мне путей. Я выбрал совершенно противоположный прежним. Вместо сочинения новых законов, Я велел собрать сперва вполне и привести в порядок те, которые уже существуют, а самое дело, по его важности, взял в непосредственное Мое руководство, закрыв прежнюю Комиссию».

Итак, Николай создаёт так называемое II отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии по кодификации законов как раз под начальством Михаила Андреевича Балугьянского. Но сущность работы он поручает Михаилу Михайловичу Сперанскому. И мы поймём, почему.

Михаил Балугьянский — это тоже в своём роде замечательный человек, преподаватель Николая Павловича, русин, сын греко-католического священника из Венгрии. Он учился в Венгерской королевской академии и в Венском университете. Был профессором права Пештского университета и в 1803 году был приглашён на работу в Россию. Тогда он не считался у нас каким-то иностранным агентом — наоборот, иностранных учёных всячески приглашали в Россию не только для преподавания, но и для государственной работы. В России Михаил Балугьянский с 1806 года занимает пост начальника одного из отделений Комиссии по составлению законов, становится деканом философско-юридического факультета Санкт-Петербургского университета, а с 1819 года, когда этот университет уже окончательно оформился, ректором. В 1813-1817 годах он преподавал право великим князьям Николаю и Михаилу.

Характерно, что в 1821 году в знак протеста против деятельности Рунича, он ушёл с поста ректора, а потом и вовсе оставил работу в университете, возмущённый преследованием свободомыслящих профессоров. Декабристы называли его членом своего общества, но следствие это не подтвердило. По личной просьбе уже Николая I Михаил Балугьянский подготовил четырёхтомный проект постепенной ликвидации крепостного права и сочинение по сельскому праву, неразрывно связанное с ликвидацией крепостного состояния. В 1837 году он был возведён в дворянство. В его гербе была цифра XV по числу томов Свода законов им и Сперанским подготовленных. Умер Михаил Балугьянский в 1847 году от паралича лёгких.

Сперанский, который в 1809-11 г. работает над Гражданским уложением в духе Наполеонова кодекса, с 1826 г. трудится во II отделении Собственной Его Императорского Величества канцелярии над кодификацией всего корпуса российского законодательства. Николай, как пишет Модест Корф, без большого восторга назначил Сперанского «не найдя вокруг себя никого к тому более способного».

Николай не любил Сперанского и поначалу ему не доверял. Видимо, что-то ему о Сперанском сказал и брат, потому что, если к Кочубею и Новосильцову Николай относился с очень большим доверием, то к Сперанскому он относился с огромным недоверием. И как раз Михаила Андреевича Балугьянского Николай поставил, если угодно, надзирателем над не в меру когда-то либеральным Михаилом Михайловичем. О Сперанском Николай говорил Балугьянскому: «Смотри же, чтобы он не наделал таких же проказ, как в 1810 году. Ты у меня будешь за него в ответе».

Сперанский, впрочем, на этот раз и не думает либеральничать Как пишет Корнилов, он «совершенно перестал быть идеологом политического либерализма и прочно вступил на путь политического практицизма и оппортунизма». [А.А. Корнилов… с.294] Как бы то ни было, он стал исполнителем не только воли Николая, но и воли Кочубея, то есть исполнителем дела бюрократического реформизма.

После всех событий, связанных с отставкой 17 марта 1812 года, а затем постепенного нового возвышения, Сперанский в начале правления Николая Павловича был сломлен страхом и надеждой. Страхом, что близость его к некоторым декабристам, в первую очередь к Гавриилу Степановичу Батенькову, с которым он работал в Сибири и потом был очень близок, и намерение руководителей тайного общества назначить его членом своего временного правительства навсегда дискредитирует его перед Николаем, если не подведёт под суд. Надеждой же на то, что новый Император, не ведая тайны, которая оттолкнула от Сперанского Александра, оценит его способности и вновь откроет перед ним путь к вершинам российской государственной власти.

Но, по всей видимости, Николай ведал, если не всю, то часть той тайны, которой в отношении Сперанского не ведаем мы.

Сперанский даже дал прочесть Николаю личное письмо, которое ему, тогда Пензенскому вице-губернатору, 22 марта 1819 года написал Александр. Там Император говорит вещи, я бы сказал доброжелательные, но двусмысленные: «Не переставал я помышлять о способе, могущем изгладить из общих понятий прискорбные происшествия, последовавшие с Вами в 1812 году и столь тягостные моему сердцу, привыкшего в Вас видеть одного из приближенных себе». [В.А.Томсинов, В. Сперанский… с.297] Это письмо понравилось Николаю.

Карамзин же, который когда-то, как вы помните, Сперанского обличал, и фактически против него составил свою «Записку о старой и новой России», теперь его ценил за исключительный государственно-устроительный талант. Он одним из первых понял, что страх и надежда превратили Сперанского - либерала и реформатора - в верного слугу престола, и настоятельно рекомендовал Николаю Павловичу привлечь его к ответственной государственной деятельности.

Гнев Николая Павловича на Сперанского был тройной — и за его былой либерализм, чуть было не упразднивший начала абсолютизма в России, и за его таинственную измену брату, и за близость к заговорщикам в 1825 году. «Сперанского не сегодня, так завтра может быть придется отправить в Петропавловскую крепость», — отвечал весной 1826 года Император на рекомендации Карамзина. [Князь П.В. Долгоруков. Петербургские очерки]. Сам же Сперанский навестил умирающего историка и рассказал ему о создании II отделения Е.И.В. канцелярии и о его роли в нём. Карамзин в ответ горячо поддержал Сперанского. Кочубей также поддержал Сперанского, и Николай прислушался к их совету. И не зря.

Сам же Сперанский восхвалял Николая в совершенно необычной для него манере. Он был человеком язвительным, и не исключено, что кроме всего прочего до Александра Павловича дошли его какие-то его уничижительные высказывания о Государе, но теперь ни о каком язвеничестве не шло и речи. Уже 13 декабря 1825 года Сперанский говорил о Николае своим домашним: «Это человек необыкновенный… Он обещает нового Петра». [Г.С. Батеньков. Воспоминания…]

«Новый Петр» испытал старого законодателя — поручил ему составлять манифест о событиях 14 декабря, и направил на редактирование в январе 1826 года манифест об учреждении над декабристами суда. Сперанский справился, проявил верноподданническую инициативу. После того, как он проголосовал за самую лютую казнь для декабристов, он стал другим человеком – покорным и сервильным.

Страх рассеялся, надежда на милость нового царя окрепла. В день своей смерти, 11 февраля 1839 года, в дополнение ко всем звездам, лентам, арендам, пенсиям и графскому титулу, которыми Император не скупился осыпать своего верного слугу, он получил от Государя и надгробное слово. Барону Корфу, приехавшему к Императору за указаниями относительно бумаг покойного, Николай Павлович признался: «Сперанского не все понимали и не все довольно умели ценить; сперва и я сам, может быть больше всех, был виноват против него в этом отношении. Мне столько было наговорено о его либеральных идеях; клевета коснулась его даже и по случаю истории 14 декабря! Но потом все эти обвинения рассыпались, как пыль. Я нашел в нём самого верного, преданного и ревностного слугу, с огромными сведениями, с огромной опытностью». [Барон Модест Корф. Записки… С.75]

Личная драма Сперанского, превратившегося из созидателя новой России в сильнейшее орудие самодержавной власти Императора Николая, прекрасно и тонко воспроизведена Владимиром Алексеевичем Томсиновым в его книге «Светило русской бюрократии», посвящённой Сперанскому.

Профессор Томсинов приводит заметку Сперанского, написанную им в последние годы жизни: «Совесть есть преклонность воли, влекущая нас к добру совершенному. Всё, что способствует сей наклонности, приносит нам удовольствие, рождает в нас ощущение свободы и достоинства. Всё, что ей противно, рождает, напротив, чувство неволи и унижения».

«Кажется поначалу, — размышляет над этими словами своего героя исследователь, — ну что случится, если, давимый обстоятельствами, однажды иль дважды поступишься своей совестью и честью?... Ан нет! Душа, однажды насильно сжатая в комок, уже не расправляется. И ты навсегда разучаешься радоваться, лишаешься способности наслаждаться». [В.А.Томсинов. Светило русской бюрократии… С.243]

Сколь многие из нас испытывали нечто подобное, сколь многие познали горькую цену конформизма. И в одном из самых выдающихся людей той, потонувшей России, вдруг находим мы себе подобие. Сперанского, как вспоминают современники, никто не видел смеющимся или улыбающимся после воцарения Николая Павловича...

Умнейший человек, Михаил Сперанский прекрасно сознавал, на что употребил его Император, за что лобызал на заседании Государственного Совета, собственноручно надевая ему на шею знаки ордена Андрея Первозванного, за что возводил в графское достоинство. Он, совершенно убежденный в том, что «чтобы власть была правильна, она должна быть ограничена», он, задававший в своих «Философских размышлениях о праве и государстве» вопрос «можно ли иметь гражданские права при власти неограниченной?», подвёл прочные правовые основания как раз под власть неограниченную.

21 января 1830 года завершилась четырёхлетняя работа II Отделения Собственной Е.И.В. канцелярии. Надо сказать, завершилась очень быстро. Все законодательные акты, созданные в России от Соборного уложения 1649 года до декабря 1825 года (числом более тридцати тысяч) были собраны в 40 громадных томов по разделам. Пять дополнительных томов содержали графики, таблицы и указатели. Еще через три года, к концу 1832 года, были сведены в 15 томов по разделам действующие законы Российской Империи. С 1 января 1835 года Свод законов был введён в жизнь. Девизом Свода Сперанский избрал слова из 62-го афоризма книги Фрэнсиса Бэкона «О достоинстве и приумножении наук» — «Structura nova veterum legume» (Свод новый – законы старые). [Ф.Бэкон. Сочинения. Т.1… С.523] В этом был весь смысл законодательной деятельности Николая Павловича. В этом он нашел в Сперанском ревностного и преданного слугу. Свод законов 1835 года упорядочивал жизнь подданных абсолютистского государства, никак не ограничивая саму эту власть.

Когда-то Сперанский мечтал провести полную кодификацию русского законодательства, чтобы в согласии с его традицией восстановить гражданскую свободу и достоинство личности русского человека. Он мечтал тогда о преемстве с либеральным началом русского права и о его увенчании новыми государственными законами, в верности которым будет клясться император. И в этом император Александр был с ним согласен. Но теперь новый император Николай требовал, чтобы всё, имеющее хоть малейший привкус гражданской свободы и самостояния человека, было тщательно удалено из законодательства. И не клятва Государя в верности законам, а клятва подданных в безоговорочной верности Государю, никаким законом неограниченному, стала основой русского национального права на семьдесят лет.

Карамзин не ошибся в своем избраннике. Сперанский исполнил его программу, объявленную в «Записке» 1811 года. «Для старого народа, — писал Карамзин, — не надобно новых законов: согласно со здравым смыслом требуем от Комиссии систематического изложения наших… указы и постановления, изданные от времен царя Алексея до наших: вот — содержание Кодекса! Должно распорядить материалы … соединить однородные части в целое … исправить некоторые, особенно уголовные, жестокие, варварские.… Таким образом собранные, приведенные в порядок, дополненные, исправленные законы предложите в форме книги систематически, с объяснением причин.… Сей труд велик, но он такого свойства, что его нельзя поручить многим. Один человек должен быть главным, истинным творцом Уложения Российского; другие могут служить ему только советниками, помощниками, работниками.… Здесь единство мысли необходимо для совершенства частей и целого; единство воли необходимо для успеха. Или мы найдем такого человека, или долго будем ждать Кодекса!» [Н.М.Карамзин. Записка о древней и новой России… - С.93-95]

Тогда записка писалась против Сперанского и его конституционных идей. Возможно, Карамзин в этой своей записке противопоставлял Сперанскому себя самого И думал «найти» себя самого. Теперь Сперанский, исполняя волю Карамзина и согласного с ним молодого Царя, мастерски кодифицировал законы абсолютистской России.

7. Итоги: система права в России

Новый Свод законов создал в России причудливую систему права. Подданные теперь ясно могли знать, что они могут и чего не могут делать, за одним, впрочем, существенным изъятием — царь мог отменить любой закон, изменить его, приостановить его действие для любого лица, наказать помимо закона, приказать, что бы то ни было «в изъятие всех законов». И никто не мог воспротивиться этому.

Более того, абсолютистский произвол монарха воспроизводился всеми властями от него поставленными, судившими не по закону, а по совести, а точнее, по собственным представлениям о выгодном и должном, и, понятно, не столько для государства, сколько для себя лично. Выведение из-под закона одного лица, тем более наделенного верховной властью, быстро разрушает всю систему права, не дает сложиться правопорядку. Что хорошо для воинского устава совсем не хорошо для гражданского общества. Но в этом-то и была главная ошибка Николая I — он всё русское общество полагал воинской командой, а себя — её «отцом-командиром», совершенно не понимая, что войско, со своими специфическими уставами есть лишь одна из структур, гражданским обществом создаваемых для своей безопасности, как, впрочем, и монархия. В войске над начальником стоит его начальник, а высших командующих судит, если нужно, народное собрание – парламент. В абсолютной же монархии над монархом нет никого, кроме Бога. Но, по русской поговорке, «до Бога высоко, до царя – далеко».

Барон Антон Дельвиг рассказывал случай, бывший с ним в царствование Николая Павловича, как с издателем «Литературной газеты»: «Призывает его начальник III отделения собственной Его Величества канцелярии граф Бенкендорф и сильно, даже грубо выговаривает ему за помещение в газете одной либеральной статьи: барон Дельвиг, со свойственной ему невозмутимостью спокойно замечает ему, что на основании закона издатель не отвечает, когда статья пропущена цензурою, и упреки его сиятельства должны быть обращены не к нему, издателю, а к цензору. Тогда начальник III отделения приходит в ярость и говорит Дельвигу: ˝Законы пишутся для подчиненных, а не для начальства, и вы не имеете права в объяснениях со мною на них ссылаться и ими оправдываться˝». «Прелестный анекдот и вполне характеризовавший николаевские времена» — резюмирует этот рассказ записавший его Александр Иванович Кошелёв. [А.И.Кошелёв. Записки… С.27] «Подданный, полагающий, будто у него есть права, в глазах деспота — бунтовщик», — отметил в одном из своих писем из России маркиз Астольф де Кюстин. [А.де Кюстин.Россия в 1839 году… Т.1, С.273.]

Когда мы сетуем, что в русском народе отсутствует правовое сознание, мы должны помнить, что русские люди вовсе не органически внеправны. Когда-то они создавали правовые кодексы, которые были вполне авторитетными для них и действенными — к примеру, та же Псковская судная грамота, Новгородская судная грамота или даже, со всеми оговорками, Русская Правда. Только возвышение власти над правом в эпоху абсолютизма и запрет, начиная с Екатерины, для крестьян жаловаться на своих помещиков в суды вывели всё русское общество из-под закона — и высших, и низших. Народная поговорка: «закон — что дышло, куда повернули, туда и вышло» и интеллигентский mot, услышанный мной от деда Евгения Петровича — «закон следует уважать, его не надо топтать, его надо обходить» — наследие той эпохи, венцом которой стал Свод законов 1835 года.

Закон окончательно перестал быть рамкой, самим народом для упорядочения своей жизни вычерченным на соборах и вечевых сходах, а стал уздой, наброшенной на русский народ всемогущей и неподзаконной властью. Из своего — закон стал чужим, барским, царским. Из права он превратился в règlement. Закон гражданский, конституцию, которую хотел сделать основанием России Александр, Николай подменил законом для подчиненных, фактически, воинским артикулом, воплотив тем самым свой идеал общества — армии, где «все служат». За время абсолютизма гражданское сознание эпохи земских соборов превратилось в сознание служивых. Свод законов 1835 года как бы скрепил печатью это превращение.

Когда такое понимание закона главенствует в народной душе – правовое государство строить невозможно. Каждый желает власти, чтобы встать над законом, чтобы вывести себя из-под его действия, чтобы командовать, понукать произвольно другими. Ведь если на фронте абсолютная власть оправдывается и принимается перед лицом смертельной опасности и ответственности за жизнь других, то в мирных обстоятельствах абсолютная, неподзаконная власть есть лишь удобнейший путь к приятной жизни на счет безгласных подвластных. В грубой форме это выраженно в словах «я — начальник, ты — дурак; ты — начальник, я — дурак». В 1917 году власти, «ни на какой закон не опирающейся», добились коварством и жестокостью авантюристы-большевики. И горько сознавать, что они лишь вернулись на дорогу, проложенную русским абсолютизмом в XVIII веке и вымощенную томами Свода законов 1835 года.

Но труд Сперанского и Балугьянского не пропал даром. Тем более не стал он только клеткой для русского общества. Откажись Сперанский от этой невероятной, циклопической работы, возложенной на него Николаем, ее бы исполнили другие. Охотников до лент, имений, денег в России всегда было предостаточно. Но исполнили бы они дело, почти наверно, существенно хуже великого мыслителя и правоведа. А когда, с воцарением Александра Николаевича, начало обрушаться, мало-помалу, здание российского абсолютистского государства, рухнувшие части восстанавливали в системе национального права, но уже не в абсолютистском, а в гражданском и даже демократическом духе. В 1864 году к Своду Законов добавлен был XVI том о независимом и соревновательном суде, уставы уголовного и гражданского судопроизводства. В апреле 1906 года — изменены Основные законы, преобразовав Россию из абсолютистского в парламентское государство смешанного типа. Россия с огромным опозданием восстанавливала гражданские начала своего правопорядка, сохраняя преемство с традицией национального права, не порывая с прошлым, но преобразуя его.

В этом был залог прочности народно-государственного уклада. И заслуга Сперанского и его сотрудников, да и его покровителя Виктора Кочубея, тут огромна. Быть может, прозревая грядущее, надеясь на потомков, и работал Сперанский, не покладая рук, все последние годы жизни над кодификацией русского законодательства. «Некоторые близко его знавшие современники, а затем и биографы говорили впоследствии, что он угодничал, старался всячески ко всем приноровиться оттого, что не мог, действуя иначе, добиться своей цели, потому что, действуя прежде по-другому, потерпел неудачу. — Размышляет Владимир Алексеевич Томсинов, и далее пишет: — Данное объяснение заслуживает внимания…. Осуществленная Сперанским систематизация законодательства способствовала укреплению самодержавной власти в России, но она содержала в себе и предпосылку к развитию свободы. Не будь ˝Свода законов˝, немыслима была бы судебная реформа 1864 года, немыслимо было бы дальнейшее развитие российской юриспруденции». [В.А.Томсинов. Светило русской бокюрратии… - С.249-250]

Если верен этот вывод, дорогие друзья, то тогда в лице Сперанского мы встречаем одного из тех русских людей, которые, не вступая в явный конфликт с абсолютистской верховной властью, по видимости, заботясь о ней, исподволь подводили под русскую жизнь иное основание — основание гражданской самоответственности. Совершенно сознательно и даже декларативно делал это и Виктор Кочубей, о котором так пренебрежительно отзывался Пушкин.

Этих людей было немало, и они действовали в самых разных областях — в праве, в экономике, в гражданской администрации, в художественной литературе, в философии, в Церкви, и просто в повседневной жизни своих имений, департаментов, полков, семей, да и в своей внутренней жизни. С легкой руки Белинского их стали называть «лишними людьми». Но это неверное определение. Люди эти были важнейшими, нужнейшими для всего народного организма. Они были гражданами и лишь постольку, поскольку это соответствовало их гражданскому чувству — верноподданными.

В царствование Николая Павловича оставаться верноподданными таким людям было очень нелегко. Многих из них спасало то, что за мундиром Император не умел различать людей. Но других не спасало и это. Роковое разделение между властью и обществом, наметившееся при Александре и явившее себя на Сенатской площади 14 декабря 1825 года, именно в Николаевское тридцатилетие превратилось в пропасть.

Восстановленные в своем гражданском достоинстве в царствование Александра I, русские люди, пусть и не увидев в Благословенном Императоре своего освободителя, вновь рабами становиться не желали, а молодые и не умели. Помните, как у Грибоедова — «Служить бы рад, прислуживаться тошно». Теперь они или боролись с рабством, как Герцен, или играли в рабство в угоду Императору, внутренно оставаясь свободными людьми. Четверть века свободы Александрова царствования не прошла даром. Беда была в другом. Александрово освобождение коснулось очень узкого верхнего слоя русского общества. Военные поселения, которые должны были преобразить крестьянство, так и не успели развернуться. Николай Павлович должен был бы институционально завершить и распространить на все общество те либеральные начинания, которые начали утверждаться в царствование его старшего брата, но он, с 1831 года, всё остановил, заморозил и оборотил на упрочение абсолютизма. Крайне опасное для самого существования страны разделение русского народа на либеральное европейское высшее общество и ордынских диких рабов — разделение это не упразднилось, а напротив утвердилось в николаевскую эпоху.

Труды Сперанского и подобных ему «реформаторов будущего» совершенно не касались сознания и мало касались жизни этих диких русских ордынцев, и в 1917 году мужики смели тысячелетнее государство и сожгли всё многотомье российского законодательства, добра от которого, и в силу малости самого этого добра, и в силу собственной дикости, они не ощущали.

В пламени революции, в жерновах большевицкого режима исчезли и высшие и низшие классы, упразднились сословия, накрепко забылись старые законы. А по новым, как точно определял анекдот советского времени, «мы на всё имели право, но ничего не могли».

И всё же, если России дано будет возродиться как России, то русским людям, уже не разделенным на либеральное высшее общество и дикий народ, с неизбежностью надо будет обратиться к отвергнутому ими в 1917 году национальному праву. И на основе русского законодательства, впервые кодифицированного Михаилом Сперанским, оставляя истории то в нём, что привело к катастрофе, будем мы воссоздавать и гражданское общество, и, служащее наконец-то ему Российское государство.