КУРС История России. XIX век

Лекция 26
Русская Польша. Мир и созидание. 1826-1830 гг.


аудиозапись лекции


видеозапись лекции
содержание
  1. Вступление
  2. Связь декабристов с польскими тайными обществами
  3. Следственный комитет и приговор сеймового суда
  4. Сравнение политики Александра и Екатерины в отношении Польши
  5. Расхождение в польском вопросе императора Николая I и Константина Павловича
  6. «Доминион» Польша и коронация в Варшаве
  7. IV Польский Сейм

источники
1. Н.К. Шильдер. Император Николай Первый, его жизнь и царствование. Том 1., Чарли, 1997.

2. Сборник Императорского Русского Исторического Общества. Т. 33 / Печатается под наблюдением Я. К. Грота и Г. Ф. Штендмана. - СПб.: Типография Императорской Академии наук, 1881.

3. А.А. Корнилов. Курс истории России. XIX в. 2-е изд., [переработанное]. М.: Изд. М. и С. Сабашниковых, 1918.

4. Военно-ученый архив Отдел 1, № 959.

4. А.Ф. Бенкендорф. Император Николай I в 1830-1831 гг.: (из записок графа А. Х. Бенкендорфа) / сообщил Н. К. Шильдер. Русская старина, т.88, кн.10, 1896.

5. А.М. Грибовский. Воспоминания и дневники Адриана Моисеевича Грибовского, статс-секретаря императрицы Екатерины Великой, с подлинной рукописью, портретом и снимком почерка. Москва, Университетская типография, 1899.


Труды польских историков по вопросу русско-польских отношений начала XIX века и русско-польской войны 1830-1831 гг.:


  1. Szymon Askenazy: Łukasiński. t.1-2, Warszawa 1908.

  2. Wacław Tokarz: Sprzysiężenie Wysockiego i Noc Listopadowa, Kraków 1925.

  3. Maciej Trąbski: Armia wielkiego księcia Konstantego. Wyszkolenie i dyscyplina Wojska Polskiego w latach 1815–1830, Oświęcim 2013.

  4. Henryk Głębocki: Kresy imperium. Szkice i materiały do dziejów polityki Rosji wobec jej peryferii (XVIII - XXI wiek), Kraków 2006.

  5. Andrzej Nowak: Metamorfozy Imperium rosyjskiego 1721-1921. Geopolityka, ody i narody. Kraków 2018.

  6. Wacław Tokarz: Wojna polsko-rosyjska 1830 i 1831, Warszawa 1993.

  7. Marek Tarczyński: Generalicja powstania listopadowego, Warszawa 1980.

  8. Władysław Zajewski: Powstanie Listopadowe 1830-1831. Polityka – Wojna – Dyplomacja, Toruń 2002.


текст лекции
1. Вступление

Дорогие друзья, проблема Польши в составе России — это особая, серьёзная и драматическая проблема. Это проблема включения одним государством в свой состав другого — соседнего, тоже славянского, традиционно соперничающего с первым, устроенного совершенно на иных принципах, но, несмотря на это, сходного с Россией по характеру людей, отношению к жизни, отношению к религии, пусть и отчасти разной.
Вид Варшавы с террасы Королевского замка, Б. Беллотто (Каналетто), 1773 г.,
Варшавский национальный музей

Дорогие друзья, проблема Польши в составе России — это особая, серьёзная и драматическая проблема. Это проблема включения одним государством в свой состав другого — соседнего, тоже славянского, традиционно соперничающего с первым, устроенного совершенно на иных принципах, но, несмотря на это, сходного с Россией по характеру людей, отношению к жизни, отношению к религии, пусть и отчасти разной.
Эта лекция будет посвящена теме, которая далеко не стала предметом только холодной науки истории, предметом, который изучают, чтобы найти историческую правду, а не нравственное назидание - источник воодушевления или, наоборот, осуждения. История польско-русских отношений не обрела характера, скажем, античной истории, которую мы изучаем отстранённо и спокойно, она продолжает жить и сегодня.
Карта Польши после разделов и её граница до них / wikimedia commons
Но наша с вами задача не ввязываться в эту страстную полемику, в это противоборство, не быть представителем каких-либо частных устремлений, а применить к этой горячей (несмотря на то, что прошло уже двести лет) теме, античный принцип спокойного размышления над прошедшим. И если нам это удастся, то, размышляя над прошедшим, мы должны будем помнить, что любая история назидает и даёт опыт. И мы не должны отказываться от этого опыта назидания. Его мы можем использовать и сегодня.
2. Связь декабристов с польскими тайными обществами

Генерал граф Александр Карл фон Бенкендорф в связи с процессом декабристов, в котором были замешаны и польские тайные общества, писал барону Гансу-Карлу фон Дибичу унд Нартену 26 февраля 1826 года: «Этот великий польский вопрос — камень преткновения, о который разбилась любовь русских к императору Александру, мы более чем ясно почувствовали и увидели это во время следствия». [Н.К. Шильдер. Николай I…с.396]
А. фон Бенкендорф, Дж. Доу, 1822 г., Военная галерея Зимнего дворца
Во время следствия многие декабристы говорили, что пришли в тайные общества, чтобы противодействовать императору Александру в его полонофильстве, в его, как они думали, желании передать все земли, бывшие Польшей до 1772 года, воссозданному Императором Польскому королевству, самому переехать в Варшаву, стать в первую очередь польским королём и управлять Россией из Варшавы. Как вы помните, в 1817 году Якушкин, узнав об этом слухе, решил убить Царя в гневе за то, что тот предаёт Россию, распоряжается её землями. Якушкина не без труда от такого шага отговорили. А что касается слуха, то он был верен лишь наполовину. Государь действительно постоянно думал о передаче бывших польских земель Польше, но никогда не собирался сам перебираться в Варшаву, избрав этот город своим главным местом правления. Но русское общество, причём общество прогрессивное, какими были декабристы, во многом было обществом, не терпящим никакого умаления России.
При восшествии на престол своим манифестом Николай Павлович обещал Польше «следовать стопам покойного императора», чем привел поляков в восторг.
Польше уже очень многое было дано. Вы помните, что она была конструкционным королевством в абсолютистской России. Но все поляки, по крайней мере, вся культурная часть общества, знала, и как мы скоро с вами выясним, у знания этого были твёрдые источники, что Александр думает о восстановлении великой Польши и даже в какой-то степени о независимости Польши от России. Поэтому «следовать стопам покойного императора» означало для них не только сохранять то, что Александр уже сделал в Польше, но и созидать то, что он хотел сделать, но ещё не сделал, и то, о чём, как поляки думали, младший брат Николай Павлович, прекрасно осведомлён и чему будет следовать.
События декабрьского восстания 1825 года, казалось бы, миновали Польшу. В Польше никакого выступления не было. 25 декабря 1825 года Константин Павлович писал брату Николаю из Варшавы в Петербург: «Благодарение Богу, до настоящего времени среди этих гнусных открытий не скомпрометировано имя кого бы то ни было из тех, которых мой покойный благодетель соблаговолил вверить моему начальствованию. Здесь всё спокойно и удивлено, и возмущено петербургскими ужасами». [Н.К. Шильдер, Николай… т.1. с.374]
Но это наивное письмо Константина Павловича очень быстро разбилось о показания декабристов. И Пестель, и Бестужев-Рюмин на следствии сказали, что между польскими и русскими тайными обществами не только шли переговоры, но даже были заключены соглашения.
П.И. Пестель, Библиографический институт, Лейпциг, 1982 г.
Павел Пестель сообщил, что договорились по пяти пунктам:

1) О восстановлении независимости Польши и передачи ей провинций, от неё к России присоединенных после 1772 года. В бумагах Пестеля была найдена географическая карта, как приложение к «Русской Правде», где он чётко обозначил новую границу и раскрасил акварельными красками территорию Польши, какой она была до 1772 года, видимо, по результатам соглашения с поляками.
2) Взаимное содействие в случае внешней войны, то есть военный союз.

3) Одинаковый образ правления. С точки зрения Пестеля он должен быть, как вы помните, республиканским. Этот принцип, что революционные силы повсюду должны быть сходными между собой, который, кстати, будет потом характерен для поляков, проявился и здесь.
4) Полякам поступить с Константином Павловичем так, как русские поступят с великими князьями. В соглашении с Пестелем это звучит однозначно — уничтожить, убить.

5) Обо всех сношениях с иностранными тайными обществами уведомлять Южное общество и без его согласия никаких соглашений с ними не заключать.
То есть Польша в этом соглашении с Пестелем становится фактически тем, чем она была и при Александре, — доминионом России. С независимостью, в старых границах, но ограниченной, — без согласия России ни действий во внешней политике, ни военных действий она предпринимать не может.
Генерал-майор С.Г. Волконский, Дж. Доу, Военная галерея Зимнего дворца, 1823 г. Портрет был убран из Военной Галереи Зимнего дворца по приказу Николая I после восстания декабристов, и возвращен на свое место только в начале ХХ века.
Другой активный член Южного общества, генерал князь Сергей Григориевич Волконский так говорил о тех же пунктах: 1) Революция должна быть произведена общими силами; 2) Поляки должны заточить всех членов Императорской фамилии, находящихся на территории Польши; 3) Никаких действий без сношений с русскими обществами; 4) Уведомлять обо всех сношениях с иностранными обществами; 5) Предоставление Польше независимости и уступка областей, но не в границах 1772 года, а «сколько будет справедливо и возможно».
Однако цесаревич Константин продолжал настаивать, что это всё наговор и желание русских заговорщиков скомпрометировать поляков. Об этом он пишет Николаю Павловичу 7/19 января 1826 года.

Однако, после ареста и допроса князя Антона Станиславовича Яблоновского больше сомневаться не приходилось.
Князь Антон Станиславович Яблоновский (1793–1855), в то время совсем ещё молодой человек, член ЦК польского Патриотического общества, выдал всех польских заговорщиков (из-за него было арестовано около двухсот человек), заслужил полное прощение Николая. Как пишет Бенкендорф Дибичу в письме от 9/21 марта 1829 года: «Яблоновский, сам признающий, что заслужил смертную казнь, был вне себя от радости, когда узнал о своем прощении. Он залился слезами и бросился целовать портрет Императора». [Н.К. Шильдер, Николай… т.1. с.101]
Ему лишь было предписано находиться вне Польских земель, и он долго жил в Саратове, а затем вернулся в свои Киевские имения. Женат был на крестнице императора Павла Петровича Полине Мнишек, представительнице того самого знаменитого рода Мнишеков.
Герб Яблоновских
Герб Мнишек
Признания князя Антона Яблоновского изменили дело. Николай пишет Константину 28 января/9 февраля: «Конечно, нужно действовать с величайшей мягкостью, чтобы не дать пищи недовольным, но мне кажется, что еще более запаздывать карою было бы преступной слабостью с нашей стороны; впрочем, скажу еще раз: полная свобода Вам действовать так, как Вы найдете необходимым». [Н.К. Шильдер, Николай… т.1. с.376]
Эти слова - не доверие к старшему брату и не пиетет перед ним, а убеждение, что Польша — независимое государство. Сейчас нам нелегко это понять. ХХ век дал примеры величайшего деспотизма и коварства, но Николай Павлович признавал, что Польша — это независимое государство c конституционной формой правления, а значит, поданные этого государства судятся в этом государстве по его законам и независимым судом. Поэтому он не требовал выдать виновных в Петербург, чтобы там судить их.
3. Следственный комитет и приговор сеймового суда

7/19 февраля 1826 года в Варшаве был учреждён Следственный комитет «для открытия тайных обществ как в Царстве Польском, так и в областях от прежней Польши к Империи присоединенных».
Как вы видите, былая великая Польша продолжает существовать даже в государственных документах, потому что невозможно провести границу между большинством польских шляхтичей, тем более аристократов, по границам восстановленного небольшого царства Польского. Многие польские аристократы имеют имения в Украине, в Белоруссии, многие из них даже лучше владеют украинским или белорусским языком, чем польским, потому что в детстве их воспитывали местные няньки и дядьки, но всё равно они чувствуют себя поляками.
Следственный Польский комитет состоял из пяти русских и пяти польских членов. Примечательно, что его председателем стал председатель Сената Польши граф Станислав Костка Замойский.
С. Костка Замойский, В. де Лессер, 1810 г., Польский музей, Рапперсвиль
Герб Замойских
Он возглавлял Временное правительство обеих Галиций в Австрии в 1809 году, был воеводой Великого герцогства Варшавского при Наполеоне с 1810 по 1815 год и президентом Сената Царства Польского с 1822 по 1831 год. Женой его была младшая сестра ближайшего друга Александра I Адама Чарторижского - София.
В Следственный комитет вошёл также действительный тайный советник Николай Николаевич Новосильцов, известный либерал, тоже ближайший друг и соратник императора Александра, братья графы Грабовские (Франтишек Грабовский и министр духовных дел Станислав Грабовский), военный министр Царства генерал Гауке, генерал-лейтенант Курута и ещё несколько русских деятелей.
Н.Н. Новосильцов, неизвестный автор, Гос. музей политической истории России, до 1838 г.
С. Грабовский, Йозеф Зоннтаг, до 1834 г.
М.Ф. Гауке, А.Молинари, начало XIX в.
Д.Д. Курута, Дж. Доу, Военнная галерея Зимнего дворца, начало XIX в.
Объясняя, почему в этот Следственный комитет он назначил видных деятелей, Константин Павлович писал Николаю 9/21 февраля 1826 года: «Я действовал в этом случае так, как поступил бы при жизни покойного Императора, и согласно приказаниям, которые он давал мне, то есть во всяких важных случаях заставлять поляков действовать самим; Следственный комитет составлен из всех наиболее выдающихся и именитых людей страны, это доверие заставит замолчать критиков… Никто не был арестован иначе, как на основании требований самого Комитета…» [Н.К. Шильдер, Николай… т.1. с.376].
Поляки должны действовать сами. Это важное указание. Александр не идеально проводил эту линию и, как вы помните, постепенно всё больше и больше отходил от неё, будучи недовольным свободолюбием польского Сейма, но в то же время общий принцип действительно был таков — поляки сами должны решать свои дела. Но суждение, что, если поляки будут сами решать свои дела, то и критиковать в Польше решения Следственного комитета будет некому, потому что все уважают тех, кто в нём находится, было наивно. Польша в это время уже была типичной европейской страной эпохи революций. Аристократическая партия далеко не являлась наиболее уважаемой и доминирующей. Очень сильны были настроения, я бы сказал, якобинские, которые особенно разделяла молодёжь, студенчество, младшее офицерство. Поэтому, какое бы решение ни принял Следственный комитет, у него всё равно бы нашлось немало критиков в среде польского общества.
В это время в Польше начинают распространяться копии писем императора Александра Тадеушу Костюшко, написанных в 1814 году.
Т. Костюшко, К.Г. Швайкарт, после 1802 г., Национальный музей, Варшава
Копии этих писем были получены от Дмитрия Максимовича Княжевича, светского генерала и довольно известного писателя того времени. Вы помните, что тогда, в Париже, Александр приглашал славного генерала Костюшко, всячески заискивая перед ним и ублажая его, в Польшу, желая, чтобы именно Костюшко стал главой правительства Царства Польского. И только после того, как Костюшко отказался, был избран его старый соратник, польский якобинец генерал Юзеф Зайончек.
Письма Александра к Костюшко стали распространяться, потому что в них Император ясно говорил Костюшко, что он планирует две вещи. Во-первых, передать Польше земли в границах 1772 года, то есть половину Белоруссии, Украины, всю Литву и часть нынешней Латвии. Во-вторых, расширять самостоятельность Польши до полностью конституционного королевства, где его, императора Александра, и его потомков власть будет более или менее символической, как это было в то время, скажем, в Великобритании с английским королём или как это планировалась во Франции с королём Людовиком ХVIII.
Константин Павлович использовал эти письма Александра для оправдания целей польских тайных обществ. А почему, собственно, мы возмущаемся, что поляки в тайных обществах хотели восстановления старых границ Польши и ради этого вступили в контакт и в сотрудничество с русскими декабристами, говорил он, ведь сам Александр хотел того же, значит, эти люди просто помогали осуществить самим Императором поставленную задачу.
Польский Следственный Комитет работал долго и завершил работу только 22 декабря 1826 / 3 января 1827 года. И Константин Павлович, явно наслаждаясь тем, что он правит, конечно, от имени Николая, но в парламентском государстве, пишет ему, что в «конституционной стране» должен быть гласный суд, право на защиту, не должно быть внедрения специальных судей, назначенных исполнительной властью, в судебный процесс. То есть должно быть всё то, чего не было на суде в Петербурге. Поэтому, добавляет брату горькую пилюлю Константин, в Европе считают суд над декабристами незаконным судилищем.
Представители тайных обществ, согласно конституции Польши, по статье 152, были преданы сеймовому суду, образованному из всех членов Сената. Заседания сеймового суда начались только 3/15 июня 1827 года, то есть только через год после того, как пять декабристов были повешены, а остальные сосланы в Сибирь на каторгу, в солдаты – на Кавказ. Так не спеша действовали в Польше. И более того, несмотря на то, что князь Яблоновский оговорил двести человек, польской властью было арестовано только десять, среди них из видных людей сенатор граф Роман Солтык (1790-1843), автор проекта освобождения крестьян в восьми восточных воеводствах.
Роман Солтык, неизвестный автор, после 1843 г.
Герб Солтык
В Польше все говорили, что подсудимые виновны только в том, что желают независимости отечества. Именно суд над польскими союзниками декабристов побудил создавать новые тайные общества. Все мысли народа были о том, что эти люди хотят восстановить великую, как говорили в Польше, доразборную Польшу, то есть Польшу до разделов, и их считали героями.
Карта Польши перед её первым разделом в 1772 г.
Карта Королевства Польского после 1815 г. Зеленый цвет — Российская Империя, красным обозначена граница Польши 1772 г.
Из этих десяти арестованных суду были преданы всего восемь человек. Но они же хотели убить и тебя, и меня, и твою супругу княгиню Лович, они хотели истребить всю нашу семью, возмущался Николай. Но что Константин Павлович отвечал, что поляки никогда ещё не убивали своих королей, «никогда еще цареубийство не запятнало польского народа», поэтому их преступление состоит не в замысле цареубийства, сами они не хотели никого убивать, а только в сокрытии того, на что поляков пытались толкнуть русские заговорщики. Таков был ход его мысли.
В результате, летом 1828 года, то есть ещё через год, все восемь преданных суду были оправданы. Председатель суда сенатор Петр Белинский заявил при этом: «Мое сердце препятствует мне осудить национальное чувство».
П. Белинский, М. Бачиарелли, 1809-1810 гг.
Как вы понимаете, приговор суда фактически оправдывал заговорщиков и саму идею заговора на будущее. Вы можете сравнить, что произошло в Петербурге в 1826 и в Варшаве в 1828 г.
Николай, узнав о таком приговоре, как говорят, вскричал: «Несчастные (имея в виду судей сеймового суда — А.З.), они спасли виновных, но погубили своё отечество!» - потому что с этого момента заговоры, восстания, убийства, в том числе и цареубийства, были оправданы.
Константин Павлович тоже был потрясён и возмущён решением сеймового суда. Да, он ожидал довольно мягких приговоров, знал, что не будет смертных казней, но он не ожидал, что всё закончится так, и даже захотел разогнать сеймовый суд. Но тут вмешался император Николай и не позволил ему ни в чём нарушить Конституцию королевства. И 14/26 марта 1829 года, то есть ещё почти через год, утвердил приговор суда, объявив при этом польскому Сенату высочайший выговор.
То есть Николай, как конституционный монарх, считал себя не вправе не утверждать приговор суда, также как сейчас английская королева не вправе не утверждать политических решений парламента, но он считал себя вправе высказать своё мнение. Николай Павлович не совершил государственного переворота, как предлагал Константин, а поступил точно по польской конституции — утвердил приговор суда, но, использовав свои прерогативы, объявил суду высочайший выговор. Сенатор Петр Белинский не успел узнать об этом, он умер 22 февраля/6 марта 1829 ещё до решения Николая. Ему устроили пышные похороны в Варшаве как великому польскому патриоту.
Очевидно, что настроения в русской Польше становились всё более и более радикальными. Главными идеями были независимость от России и восстановление королевства Польского за счёт потерянных земель на востоке. Конечно, поляки грезили и присоединением австрийской Галиции, и, безусловно, вольного города Кракова (Краков тогда был вольным городом и не входил ни в одну из трёх империй), и Познанского герцогства Пруссии, но главным был путь на восток.
Познанское герцогство Пруссии, Вольный город Краков и Царство Польское в 1815-1831 гг.
В то время уже очень сильны были националистические идеи. И в Германии, и во Франции после Наполеоновских войн все жили в этом духе национализма, мечтами о возрождении нации. Но в восточной, так называемой, доразборной Польше, в отличие от царства Польского, практически не было поляков. Польской там была только шляхта и, в какой-то степени, горожане, а большая часть населения состояла из православных украинцев и белорусов, но не поляков. Там было немало и греко-католиков, униатов, но они тоже в основном были белорусами и украинцами.
Польша и бывшие польские воеводства в 1821 г.
Так что польский национализм исчезал, когда речь шла о польском империализме. Поляки хотели иметь империю, в которой значительная её часть, а именно восемь восточных воеводств, которые не входили в Царство Польское, но входили в Польшу до 1772 года, и не были польскими ни по религии, ни по составу населения, всё равно были бы в Польше. Именно так было в Польше до 1772 года, когда этнического национализма в этой части Европы почти не было, а была идея личной верности королю. Единственное, что, может быть, тогда было, — это сепаратизм конфессиональный, конфликт православных и католиков, но не более того.
Объясняя Константину Павловичу, насколько ошибочно оправдание польских заговорщиков, Николай Павлович 20 февраля/4 марта писал: «Громадная разница желать ли чего-либо почти обещанного или предупреждать (prevenir) правительство в его действиях путем тайных и, следовательно, преступных средств». [Н.К. Шильдер, Николай… т.1. с.378] То есть желать восстановления Польши в любых границах, тем более что это было почти обещано Александром, — пожалуйста, но действовать помимо воли русской власти (ведь речь идёт о российских губерниях) — преступно.
Но Константин, несмотря на своё возмущение оправданием подсудимых, прямо оправдывает желание поляков восстановить границу 1772 года сравнением Польши с так называемой Старой и Новой Финляндией. Старую Финляндию, Выборг, которая вошла в состав России ещё в первой половине XVIII века, Александр воссоединил с новой, присоединённой им в 1809 году.
Карта Выборга с соседними провинциями, а также Ладогой, 1772 г.
Финляндия (присоединенная), Карманный почтовый атлас всей Российской империи, разделенной на губернии, Спб., 1808 г.
Карта Великого княжества Финляндского, из географического атласа Российской империи, Царства Польского и Великого княжества Финляндского, 1825 г.
«Говоря чистосердечно, можете ли вы их (поляков – А.З.) в том упрекнуть? Войдите в их положение и предположите, что Россия подверглась бы такому же разделу, как Польша, какой в таком случае был бы Ваш собственный образ действий и взгляд?» — пишет Константин Павлович и передаёт это письмо своему любимому адъютанту и ближайшему другу в Петербурге, Фёдору Петровичу Опочинину, зятю Михаила Илларионовича Кутузова, с просьбой доставить его Императору и зачитать перед ним.
Ф.П. Опочинин, К. Гампельн, 1820-е гг.
Когда Опочинин сообщил эти аргументы насчет границ 1772 года и старой и новой Финляндии Николаю, тот изволил, как пишет сам Опочинин в ответе Константину Павловичу, только коротко вздохнуть - «ах!», то есть не стал их даже комментировать. После этого Константин стал проситься в отставку. Видимо, душой он был с поляками, несмотря ни на что. Не забудем, что он был женат на польке и, естественно, будучи связанным с Польшей родственно, проникся польскими мыслями и мечтаниями.
Константин Павлович, А.Ф. Кунике, 1830е гг.
Это маловажный момент для русской истории, но всё же я оговорюсь, что Константин Павлович был в высшей степени человеком флюидным. Он поддавался влияниям с невероятной силой и, в отличие от Александра, был человеком неглубоким. Он, безусловно, находился под влиянием своей польской родни, под влиянием польской аристократии и оправдывал поляков во всём.
4. Сравнение политики Александра и Екатерины в отношении Польши

Политика Александра, которая строилась на принципах, я бы сказал, разумной любви к Польше и на желании, чтобы Польша стала своего рода мотором преображения России, чего Константин Павлович не понимал, крайне разнилась с политикой его бабки Екатерины. Екатерина II, хотя и была чистокровной немкой, мыслила именно так, как мыслят сейчас русские «патриоты». Когда в 1793 году произошёл второй раздел Польши, Екатерина повелела выбить медаль с надписью «Отторженная возвратих» и подробно объясняла в письмах барону Гримму, какие земли и когда принадлежали древней Руси, тем самым предлагая законное, как ей казалось, основание включению их в Российскую империю.
Медаль с изображением двуглавого орла, держащего карты земель,
присоединённых в 1772 и 1793 годах

16 сентября 1795 года Екатерина тому же Гримму пишет, что после поражения Костюшко в 1794 году, часть поляков предложила ей принять титул Королевы Польской, но она отказалась. «При разделе, — пишет она, — я не получила ни одной пяди польской земли. Я получила то, что сами поляки не переставали называть Червонной Русью: Киевское воеводство, Подолию и Волынь; Литва же никогда не была коренной частью Польши, равно как и Самогития (т.е. Жемайтия — А.З.). Таким образом, не получив и пяди польской земли я не могу принять и титул Королевы Польской». [Имп.рос.ист.общ. Сборник т. 33, с.647]
Это не смирение Императрицы. Это констатация того, что она вернула России русское. В этом смысле никаких разговоров о восстановлении Польши в границах 1772 года при Екатерине вести было невозможно. Она бестрепетно и даже с немалым удовольствием упразднила соседнюю страну, включив большую ее часть в «свою» империю, поделившись остальным с Австрией и Пруссией.
Что касается Александра, то в октябре 1814 года в Вене, объясняя своему учителю Лагарпу, собственные планы относительно восстановления Польши, он сказал то, что мало кто из русских, да и из поляков, бредивших границами 1772 года, когда-либо говорил. А именно: «Невозможно, чтобы поляк забыл, что он принадлежит к народу, некогда независимому. Я чувствую что, родись я поляком, я думал бы точно также. Поэтому следует ожидать, что поляки будут пользоваться всяким случаем, чтобы вернуть себе политическое существование, как народа. Таким образом, мне придется осудить себя в отношении их на постоянную недоверчивость, принимать, быть может, инквизиторские меры, которые усилят их недовольство, не приводя к успокоительным результатам. В их глазах я буду притеснителем, против которого они могут не возмутиться, помня великодушие, с которым я простил всё (то есть их участие в армии Наполеона, участие в походе вглубь России — А.З.); но они будут считать себя свободными от всякой благодарности в отношении моих преемников. По моему мнению, лучше уж немедленно и по собственному побуждению дать им то, чего они так горячо желают. Это совместит в себе одновременно и справедливость, и хорошую политику». [Н.К. Шильдер, Николай… т.1 с.386-387].
Мы не знаем, идёт ли здесь речь о границах 1772 года, но знаем, что Император думал об этом постоянно. По крайней мере, речь точно идёт о желании дать полякам независимость. «У Польши три врагаПруссия, Австрия и Россия, и один другэто я», — говорил, как вы помните, Александр своему другу Адаму Чарторижскому в Пулавах. То есть для императора Александра Царство Польское было временным политическим образованием, необходимым «зародышем» будущей независимой Великой Польши, которую на Венском конгрессе не соглашались создать ни Австрия, ни Пруссия, алчно охранявшие свои недавно обретенные польские провинции. Не согласилось бы на это и русское общество, которое как раз император Александр вывел к активной политической деятельности из былой безгласности.
Получив «Записку русского гражданина» Карамзина, и многие письма о том же, понимая, что вся Россия была против этого (что и обнаружилось во время следствия над декабристами), Александр пытался постепенно подвести Польшу к независимости в каких-то приемлемых границах. Не раздавить её, не выселить всех поляков в Сибирь, как делал Сталин с покорёнными народами, с калмыками, с крымскими татарами, а постепенно вернуть Польше независимость. Это была и справедливость, потому что Польша — это независимый политический народ, и, одновременно, хорошая политика. Но мыслить, как Александр, мог только Александр. Он действительно был великим, в этом смысле, политическим деятелем и политическим мыслителем.
Готовясь объединять Литву и западные губернии с Польшей, Александр велел дать польские цвета мундиров литовскому корпусу. Нынешняя Белоруссия, вплоть до Витебской и Могилёвской губерний, и Литва были негласно подчинены Константину Павловичу. Он был как бы наместником великой Польши, а не только Царства Польского. И знающие всё это поляки понимали, что присоединение к Польше «забранного края» — это только вопрос времени. Так что тайные польские общества действовали в том же направлении, что и сам Александр.
Николай Шильдер, анализируя эту политику Александра и будучи человеком, разумеется, хорошим, даже либеральным, но, как и многие русские немцы, абсолютным русским националистом, в своём исследовании пишет: «Император Александр в порыве великодушного увлечения посеял ветры, которым, вследствие внезапной кончины Государя не суждено было перейти в жизнь. Он невольно предоставил своему преемнику печальную участь пожинать бурю». [Н.К. Шильдер. Николай… Т.1, с.388]
Вопрос, смог бы Александр, если бы не ушёл, решить эту польскую ситуацию, остаётся открытым. По-человечески я думаю, смог бы, но, как историк, я должен поставить в этом месте точку.
5. Расхождение в польском вопросе императора Николая I и Константина Павловича

Николай Павлович был воспитан совершенно иначе, нежели его брат Александр. Он был воспитан в духе устаревшего просвещенного абсолютизма Ламздорфом, а позже наставлен консерватором Карамзиным. Вы, конечно, помните, какое предпочитал разрешение польского вопроса великий историк. Но благоговея перед старшим братом, Николай сразу же подтвердил, что готов в полном объёме исполнять обязанности именно конституционного монарха в Польше, как и в Финляндии. Но он твёрдо определил, как нерушимую и неизменную, границу Царства с остальной Империей и отверг все надежды на расширение Царства за счет иных губерний.
То есть то, что уже было сделано Александром в отношении Польши, он принял полностью, но то, о чём мечтал Александр и чем, скорее всего, даже делился с братом, Николай отверг. Поэтому граница Финляндии и России, которую провёл Александр, не была тронута и просуществовала до провозглашения независимости Финляндии в 1917-1918 годах. В этих же границах Финляндская республика существовала до Зимней войны 1939-1940 годов, пока Сталин не отторг фактически Старую Финляндию в свою пользу.
Карта Финляндии из словаря Брокгауза и Эфрона, 1900 г.
Новые границы Финляндии и СССР с 12 марта 1940 г.
Но в вопросе с Польшей, поскольку ей ещё ничего не было передано из прежних российских владений, Николай был твёрд. Он вообще был человеком, который не любил, в отличие от своего старшего брата, тихо, скрытно действовать во благо. Он любил с военной чёткостью сразу ставить все точки над «і».
В письме Константину Павловичу от 12/24 ноября 1827 года Николай сформулировал свою позицию так: «Честный человек, даже среди поляков, отдаст мне справедливость, сказав: я ненавижу его, потому что он не исполняет наших желаний, но я уважаю его, потому что он нас не обманывает». [Н.К. Шильдер, Николай… Т.1, с.394]
В предыдущем письме от 24 октября/5 ноября 1827 года он писал тому же Константину Павловичу: «Пока я существую, я никак не могу допустить, чтобы идеи о присоединении Литвы к Польше могли быть поощряемы, так как, по моему убеждению, это вещь неосуществимая и которая могла бы повлечь за собой для Империи самые плачевные последствия. При всём том это не мешает мне быть столь же хорошим поляком, как и хорошим русским; я доказал, и при каждом случае буду доказывать это строгим и верным соблюдением и охранением привилегий, которые наш покойный Ангел даровал Королевству. Но пока я жив, я не могу потерпеть ни малейшей попытки сверх этого, направленной во вред Империи». [Н.К. Шильдер, Николай… Т.1, с.391]
Всё сказано действительно чётко и ясно. Литовскому корпусу польские цвета мундиров были заменены на русские, а комплектоваться он стал не местными уроженцами, а русскими рекрутами из внутренних губерний Империи.
На слова Николая о том, что он русский человек и поэтому не может передать русские земли Польше, Константин Павлович, между прочим, возражал и возражал очень характерно: «Я был, есмь и буду, пока буду жив, русским, но не одним из тех слепых и глупых русских, которые держатся правила, что им всё позволено, а другим ничего. «Матушка наша Россия берет добровольно, наступив на горло», — эта поговорка в очень большом ходу между нами и постоянно возбуждает во мне отвращение».
Помните, как Советский Союз «добровольно» присоединил Балтийские страны, наступив им на горло, или как он добровольно присоединил пол Польши в сентябре 1939, а всю новую Польшу включил в свою империю в 1946 году, тоже наступив ей на горло? Такая политика вызывала отвращение в Константине Павловиче, но, надо сказать, она вызывала отвращение и в Николае Павловиче. Он очень чётко говорил, что всё сохранит и ни в чём не уменьшит прав поляков, но при этом также чётко объявил, что никакой ещё земли Польше он не даст. Николай не лицемерил и не лгал.
Далее, аргументируя свою позицию, Константин Павлович пишет Николаю: «Нет поляка, к какой бы партии он ни принадлежал, который не был бы убежден в истине, что его отечество было похищено (spolie), а не завоевано (conquis) Екатериной в продолжении трех произошедших разделов, которая поступила так в мирное время и без объявления войны, прибегнув при этом ко всем наиболее постыдным средствам, которыми побрезговал бы каждый честный человек».
В одной из первых лекций этого курса я рассказывал вам, как происходили разделы Польши. Это, было, безусловно, очень похоже на недавних «зелёных человечков» в Крыму и на Донбассе, иными словами это было не рыцарское честное присоединение, а похищение, действие «цап-царап».
Раздел польского пирога, аллегория на разделы Польши, Дж. Лодж, 1774 г.
«Одно лишь Царство Польское, — продолжает Константин Павлович, — есть честное приобретение (est de bonne prise) и это было освящено договорами после войны и явилось следствием заключения мира; это чувствуется всеми и целым светом; завоевание есть плод победы, тогда как похищение – постыдный грабеж, который рано или поздно падет на голову грабителя». [Н.К. Шильдер, Николай… Т.1, с.391]
Польша была не завоёвана, а обманута и похищена Екатериной, а украденное надо вернуть — вот аргументы Константина Павловича за проведение границы между Царством и остальной Империей по старой границе 1772 года.
В этом вопросе Константин и Николай разошлись кардинально. Николай шел за Карамзиным, Константин — за Александром.
Примечательно, что в 1814 году Константин Павлович говорил совершенно противоположное, осуждая передачу Старой Финляндии и решительно возражая против воссоздания Польского Королевства (письмо к другу графу Владимиру Федоровичу Васильеву, племяннику министра финансов Алексея Васильева). Тогда политику Александра по возвращению земель Финляндии и, возможно, Польше он называл «историей пеликана навыворот», который не своих голодных детей кормит своей кровью, а чужих - финнов и поляков.
На то, что к 1826 году Константин Павлович полностью изменил свою позицию 1814 года, безусловно, повлияла его морганатическая жена Жаннетта Грудзинская, известная нам под именем княгини Лович, и её родственники, её близкие, польская аристократия.
Ж. Грудзинская (Лович), Йозеф Зоннтаг, 1831 г.
Поэтому Константин пишет, что никто в Польше не считает законным эти разделы, и раз так — земли необходимо полякам вернуть. Его, в отличие от Карамзина и императрицы Екатерины, совершенно не волнует, что когда-то эти земли у древней Руси захватили поляки. Об этом забыли поляки, об этом забыл великий князь Константин.
В спорах о земле каждый останавливается на той исторической точке, которая ему выгодна. Поляки — на своей, Екатерина II — на своей. И, пожалуй, только Александр смотрел не в прошлое, а в будущее и думал, что надо для благополучия России и Польши поступить принципиально иначе - думать не о территориальных приращениях, а об освобождении людей. Высшая цель — это не рост империи, а расширение прав и свобод её граждан. Но в этих категориях не мыслил ни Константин Павлович, ни польская аристократия, которой было наплевать на мнение украинских и белорусских мужиков, ни, естественно, Николай Павлович.
После того, как польские заговорщики были окончательно оправданы, Константин Павлович сменил тон и, наоборот, не оправдывал поляков, а проклинал их. 9/21 марта 1829 он писал Императору, «что можно ожидать от подобных существ и от сброда, каким являются в большинстве сенаторы этой страны… Следует заметить, что с некоторого времени учащаяся молодежь усвоила крайне заметную наклонность ко злу. Я склонен думать, что она получает руководство (то есть инструкции — А.З.) извне, а именно из Познанского герцогства и из Франции».
Как вы видите, он начинает искать во всём руку Запада, потому что то, что происходит в Польше, теперь вызывает у него, фактического правителя Польши, ужас - его польские друзья были более умерены. Но теперь появилось то самое якобинское движение, появилась учащаяся молодёжь, младшие чины армии, которые своими призывами заставляют дрожать от страха его милых польских друзей - аристократов. А призывают они к свободе всех крестьян, в том числе и в тех восьми воеводствах, в Белоруссии, Украине и Литве, где сохраняется крепостное право. Призывают они к республике, а не к монархии. Польша на глазах левеет, и это вызывает ужас Константина Павловича и его друзей. А Сейм Польши, польский сенат, он ведь избран гражданами и во многом идёт этим «левым» путём.
Надо заметить, что те поляки, которые были не польскими, а российскими подданными и были судимы судом в Петербурге, подверглись общим для всех наказаниям. Многие были лишены титулов и дворянства, некоторые отправлены солдатами в армию, другие отданы под надзор полиции навсегда. Еще пятнадцать человек были отданы под секретный надзор полиции, формально никак не осуждённые.
6. «Доминион» Польша и коронация в Варшаве

Но, тем не менее, Николай очень чётко следовал принципу внутренней независимости Польши.
Когда весной 1828 года в ходе Русско-турецкой войны Император хотел двинуть часть польской армии на Дунай, чтобы упрочить русско-польское братство по оружию, Константин был категорически против этого, отговариваясь совершенно фантастической угрозой со стороны Пруссии и Австрии, и армию на театр военных действий так и не отпустил. Но истинная причина была другой — польские родственники Константина говорили, что армия нужна в Польше. Но армия была нужна в Польше, во-первых, потому что никто не хотел умирать за русские интересы, сражаясь с турками непонятно где и непонятно за что, во-вторых, потому что многие уже знали, что эта армия понадобится в борьбе за независимость Польши и солдат надо беречь и от турецких пуль и от братства с русскими по оружию.
Чтобы, как говорил Николай, показать мундир, были посланы только восемнадцать польских офицеров инженерной и квартирмейстерской части. Польская армия продолжала жить в условиях мира, когда русская армия сражалась на Кавказе и на Дунае.
Боевой эпизод русско-турецкой войны 1828—1829 гг., Г.В. Щукаев, перв. пол. XIX в.,
Военно-
ист. Музей артиллерии, инж. войск и войск связи

Так что автономия Польши 1815-1831 годов была больше, чем у Британских доминионов во время Первой Мировой войны, когда они вынуждены были послать свои войска на европейский театр военных действий, где, как вы знаете, очень многие новозеландцы и австралийцы погибли в Дарданелльской операции, а канадские и южноафриканские солдаты на Западном фронте. Здесь же не было ничего подобного. Русские солдаты погибали во множестве, а польская армия жила в условиях мирного времени.
При этом Николай Павлович очень серьёзно относился к тому, что Польша и останется русским доминионом с очень широкой внутренней свободой. 23 ноября/5 декабря 1828 года он просит Константина Павловича подыскать ему польского солдата ветерана, который говорит только по-польски, с целью приставить его дядькой к сыну и наследнику Александру Николаевичу, чтобы он овладел польским языком столь же свободно, как и русским. Эта просьба была выполнена, и Александр Николаевич, тогда десятилетний мальчик, очень скоро стал свободно говорить по-польски. То есть Император готовил его к тому, чтобы быть польским королём с польским языком.
Великий князь Александр Николаевич, П.Ф. Соколов, 1828 г.
Завоёвывая Прибалтику или Финляндию, большевики вовсе не думали учить латышский или финский язык; напротив, те, кто переселялись в Латвию и Эстонию, принципиально не учили языка той страны, в которую они переселялись. Мы видим здесь, насколько отличается ментальность Русского императора начала ХIХ века и большевицких функционеров ХХ века.
Александр Корнилов отмечает: «Можно сказать, что до восстания (ноября) 1830 г. Николай в качестве конституционного монарха, наперекор своим личным вкусам, был более корректен, чем Александр — творец польской конституции 1815 г.» [А. Корнилов. История… с. 302]
Это абсолютно точная констатация историка. Николай был более корректен — это действительно так. Мы не будем сейчас углубляться в детали, но поверьте, Александр иногда где-то пытался сокращать права поляков, Николай же очень точно сохранял их.
И здесь возникла следующая интересная особенность. Император Николай, взойдя на престол в России, должен был короноваться и как Польский король. Но следствие по участникам восстания, столь необычно прошедшее в Польше, и война с Турцией мешали осуществлению этого важного действия, предусмотренного статьёй 45 конституции Польского Королевства. Эта статья, данная, как и вся конституция, Александром, объявляла: «Все наши преемники в королевстве Польском (то есть русские цари — А.З.) обязаны короновать себя королями польскими в столице по обряду, который мы установили, и они будут приносить следующую присягу: "Я клянусь и обещаюсь перед Богом и на Евангелии поддерживать и всей моей властью побуждать к выполнению Конституционной хартии"». [Н.К. Шильдер. Н., т.2. с. 202]
То есть Русский император как Польский король должен был принести клятву на Евангелии исполнять и побуждать других к исполнению Конституционной хартии Польского королевства. Однако сам Александр так и не установил форму обряда коронования.
Николай, по рассказам, не хотел ехать в Варшаву и думал короноваться польской короной в Москве или в Петербурге. В этой связи в 1826 году состоялся характерный его разговор с князем Франциском-Ксаверием Друцким-Любецким (1778-1846). Этот очень интересный человек, известный либерал. В 1814-1815 годах князь Друцкий-Любецкий был царским, то есть уже Александровым, наместником Великого герцогства Варшавского, а позднее - министром финансов Царства Польского. Именно он, кстати, отстоял право сеймового суда судить польских граждан, участвовавших в заговоре декабристов. Поляки считают его гением польской финансовой системы и экономики, сделавшим злотый Царства Польского устойчивой валютой. В 1815-1833 гг. золотые монеты в 25 и 50 злотых чеканились на монетном дворе в Варшаве. Александр I после некоторых колебаний согласился на свой профиль на аверсе монеты, но ни одного слова на русском языке на монетах не было – только на-польском.
Золотые 50 злотых 1817 г.
Ф-К Друцкий-Любецкий, М. Гомьер, 1825 г., Национальный музей, Варшава
Разговор между императором Николаем и князем Друцким-Любецким произошёл следующий:

Николай: «Понимаю, что короновавшись уже Императором русским, мне надо еще короноваться и Королем польским, потому что этого требует ваша Конституция, но не вижу, почему такая коронация должна быть непременно в Варшаве, а не в Санкт-Петербурге или в Москве: в конституции сказано глухо, что этот обряд совершается в столице».
Князь Франциск-Ксаверий: «Так точно, и нет ничего легче, как исполнить Вашу волю: стоит только объявить, что Конституция, в которой это постановлено, распространяется и на русские Ваши столицы». [Н.К. Шильдер. Н., т.2. с. 202] Иными словами: сделайте всю Россию конституционной монархией и тогда коронуйтесь где угодно.
Это вторая большая тема. Польское аристократическое общество хотело и считало надёжным и необходимым для Польши, если уж она остаётся в составе России, превращение самой России в конституционную страну. Это же и было мечтой Александра, но совсем не было мечтой Николая. При этом, многие поляки прекрасно понимали, и лучше других, будучи прекрасным экономистом, это понимал князь Друцкий-Любецкий, насколько Польше экономически выгодно оставаться в России, насколько она расцвела, получив необъятный русский пустой рынок.
Императора Николая очень смущало его участие в католическом богослужении при коронации, чего совершенно нельзя было сказать об Александре, который прекрасно понимал и принимал всем сердцем надконфессиональное единство христианской веры. Николай же был конфессионально ограниченным человеком.
Выезжая в Варшаву на коронацию, он писал брату: «Я надеюсь на Бога. Он знает мои добрые намерения. Они чисты, так как это — намерения брата, посвятившего нам свое существование. Он вдохновит также и Вас». [Н.К. Шильдер, Н… Т.2, с.204]. Мы видим, что Александр присутствует в политике Николая в отношении Польши, хоть незримо, но вполне властно.
Константин Павлович, следуя советам своих польских родственников и друзей, настаивает, чтобы коронационный молебен был отслужен именно в католическом соборе, а не во дворце или на площади, чего желал Николай. Интересен аргумент Константина: «Бог призвал Вас царить над народом другой веры, чем Ваша. Поэтому Вам следует защищать ее, уважать и поддерживать. А не подвергать ее с Вашей стороны как бы запрещению. Вам не пристало, как кому-либо иному, вмешиваться в споры. Оставьте людям их верования, от этого они не будут менее верны и признательны Вам. Помимо того, молебствие – не таинство. Вы будете там в качестве присутствующего. Вот мое мнение и я не могу изменить его». - И Николай согласился.
В России многие были против этой коронации. Говорили, что нет примера коронования дважды. Говорили, что это умаление императорского достоинства и достоинства России. Говорили, что Польша - это покорённое царство и надо просто вступить в права управления им, короноваться же польской короной необходимости нет. А узкоправославных людей ужасало, что священники-еретики будут касаться православного царя, помазанника Божия.
Бенкендорф пишет в своих записках: «Слух о коронации оживил новыми надеждами жителей возвращенных от Польши губерний и не порадовал русских».
Тем не менее, Николай с женой и наследником въехали в воскресный день 5/17 мая 1829 года Варшаву от Пражской заставы. Народ приветствовал своего Короля радостно. Католический архиепископ Варшавский встретил Николая и его семью на ступенях церкви францисканцев, и о нём вознесли молитвы, его, супругу и сына окропили святой водой. Потом в православной церкви Королевского замка прошёл молебен.
После обеда в замке Николай пошёл с императрицей к Цесаревичу в Брюлевский замок без конвоя и свиты, один, без телохранителей. Вот как тогда было! И надо сказать, он дошёл до этого замка. Это доверие очаровало варшавян.
Наследник, Александр Николаевич, довольно бегло говорил по-польски с польскими вельможами и удивлял их хорошим знанием истории Польши.

Обряд коронования совершился 12/24 мая в Королевском замке в зале Сената.
Коронация императрицы и королевы Александры Николаем I в Королевском замке в Варшаве 12 (24) мая 1829 г., А. Бродовский, 1829 г., Национальный музей, Варшава
Императорская корона Анны Ивановны, которой был коронован царь Николай I как король Польши, из альбома «Древности Российского государства», сер. XIX в.
Польской короной стала привезенная из Санкт-Петербурга корона Анны Иоанновны. Дело в том, что все короны Королевства Польского в 1795 году по приказу Фридриха Вильгельма III были вывезены в Пруссию и уничтожены, чтобы у Польши не было даже памяти о независимости. Вот так мыслили другие соседние империи судьбу Польши. То, что хотел восстановить и восстановил Александр, было глубоко чуждо и Австрии, и Пруссии. И если из-за уважения и родственных чувств (супруга Николая, как вы помните, была принцессой Прусской) Фридрих Вильгельм признавал и принимал конституционный эксперимент Александра, то с Австрией всё было сложнее.
На Императора и на Императрицу были надеты знаки ордена Белого Орла - высшего ордена Польши, и ордена Святого Станислава. Я напомню, что Александр восстановил и знаменитый польский орден «Virtuti militari», то есть орден за воинскую честь.
Польский орден Белого Орла, XVIII в.
Польский орден Святого Станислава
Польский орден «Virtuti militari»
Католический архиепископ, после принесения присяги монархом, троекратно громко возгласил по латыни «Vivat rex in aeternum!» («Да здравствует царь вечно!»), но тут произошёл страшный конфуз: польские вельможи не повторили громко этих слов, давая понять, что они лишь терпят русскую власть. Потом они оправдывались тем, что их не предупредили, но даже если так, они всё равно должны были отреагировать на эти слова, пусть спонтанно… Но этого не произошло. В полном облачении все прошествовали в католический собор Святого Иоанна, где совершился благодарственный молебен.
Генерал Бенкендорф так описывает это событие: «В соборе, под древними сводами которого столько королей воспринимали корону и столько поколений поклонялись своим владыкам, поляками не могло не овладеть некоторое самодовольство, при виде потомка Петра Великого, отдающего почесть вероисповеданию их края, и католическое духовенство не могло не ощущать странного чувства, вознося молитвы о возведенном на престол православном царе. На нас, напротив, все это произвело какое-то тягостное впечатление, как бы предзнаменовавшее ту неблагодарность, которою этот легкомысленный и тщеславный народ отплатит со временем за доверие и честь, оказанные ему Русским Императором.
Возвратись во внутренние комнаты дворца, Государь прислал за мною. При виде моего душевного смущения он не скрыл и своего. Он принес присягу с чистыми помыслами и с твердою решимостью свято ее соблюдать. Рыцарское его сердце всегда чуждалось всякой затаенной мысли».
[А.Х. Бенкендорф. Записки]
Надо сказать, что Бенкендорф не всегда честен в своих «Записках». Например, он приписывает Александру I мысли о необходимости умалять автономию Польши, о которой он, якобы, думал накануне своего отъезда в Таганрог. Но мы знаем, что это не так, и с Бенкендорфом Император Александр в это время даже не встречался. Поэтому, вероятно, и здесь императору Николаю приписано смущение, которого он на самом деле не испытывал. Скорее всего, Николай Павлович, как военный человек, был очень доволен, что исполнил всё по воле своего царственного старшего брата.
Затем давались торжественные обеды для народа (на Уяздовском поле) и для знати, балы. В Венгрии, Словакии и Галиции, то есть в странах не под русской властью, с восторгом смотрели на этот пример унии. В Венгрии вспоминали польского короля Владислава III (который стал венгерский королём), павшего в 1444 года в битве при Варне, отстаивая христианское дело.
Николай Павлович стал тогда кумиром венгров. Они ожидали, что он, как польский король, продолжит дело освобождения христиан, столь близкое венграм, которым Николай Павлович, только что закончив Турецкую кампанию, безусловно, занимался. Многие поляки Австрийской империи, и даже венгры и словаки мыслили, что Польша восстановится под властью Николая. И поэтому Австрийский император очень скептически смотрел на создание Царства Польского – широко автономного доминиона на землях единоплеменных и пограничных с его владениями.
Но не всё было так хорошо. Генерал-адъютант Александр Иванович Нейдгарт, обсуждая коронацию, писал графу Дибичу из Тульчина 21 мая/2 июня 1829: «Благодарение Богу, в Варшаве всё прошло благополучно и продолжает идти как нельзя лучше. Тем не менее, всё вообще является чем-то уродливым. Черный двуглавый орел — отец белого одноглавого: они различны по природе и останутся таковыми». [Военно-ученый архив Отдел 1, № 959]
Второй тип государственного герба при Николае I., Российская империя 1825–1855 гг., Государственный Эрмитаж. С.-Петербург
Малый герб Царства Польского
Средний герб Царства Польского
Это письмо, написанное на немецком одним немцем на русской службе другому, говорит о том, что эти люди совсем не разделяли мечтаний Александра о том, что Россия должна стать парламентским государством благодаря Польше. Они не понимали соединения белого и чёрного, одноглавого и двуглавого орлов, и думали в совершенно противоположном направлении — о том, что необходимо покончить с польским парламентаризмом и польской свободой, если Польша должна остаться в составе России.
Надо сказать, что одновременно с этим и в самой Польше всё было далеко не так безоблачно. Майор Пётр Высоцкий (1797-1875), как раз тогда создавший своё Патриотическое общество, вошёл в сношения с членами других партий и назначил сроком антироссийского восстания конец марта 1829 года, когда, по слухам, должно было состояться коронование императора Николая I короной Польши (оно состоялось в мае 1829 года). Именно во время коронования было решено убить Николая, причём Высоцкий вызвался лично осуществить это злодеяние и убить к тому же всю царскую семью. Коронация, однако, состоялась благополучно; план не был осуществлён из-за разлада и колебаний среди заговорщиков.
П. Высоцкий, Ян Непомуцен Жилиньский, пер.пол. XIX в.
Мы бы сказали, Бог сохранил русского царя. Но, тем не менее, замышлялось именно цареубийство. Константин Павлович говорил, что поляки никогда бы не запятнали себя убийством монарха, но, как мы видим, они были готовы и собирались это сделать в 1829 году.
7. IV Польский Сейм

На следующий год 16/28 мая 1830 года был созван Польский сейм, четвертый со времени восстановления Королевства в 1815 году и первый при Николае Павловиче. Цесаревич Константин, сам избранный в Сейм от Пражского предместья, то есть ставший депутатом или, как говорили в Польше, нунцием (посланником), громко теперь именовал Сейм «нелепой шуткой». Видимо, так мыслили окружавшие его польские аристократы.
В мае 1830 года перед поездкой в Варшаву, отвечая брату Константину на эти его слова, Николай писал: «Мы существуем для упорядочения общественной свободы и для подавления злоупотреблений ею (Nous sommes là pour régler l'usage des libertés publiques et pour en réprimer l'abus)».
То есть Русский царь — не враг свободы, он существует для упорядочения общественной свободы в Польше. Думаю, что под этими словами подписался бы и Александр. Только Николай не понимал, что Александр этот «символ веры» мечтал распространить и на Россию.
16 мая 1830 года в своей тронной речи при открытии Сейма, прочитанной, как когда-то произносились и речи Александра I, на французском языке, дабы не оскорблять русской речью национальные чувства поляков, Николай Павлович уже публично объявил, что «с неподдельным удовлетворением видит себя в первый раз окруженным представителями народа», то есть с депутатами.
«Представители польского народа, выполняя во всём объёме 45-ю статью конституционной хартии, я дал вам залог моих намерений. Теперь ваше дело упрочить творение восстановителя вашего отечества (т.е. Александра I – А.З.), пользуясь с умеренностью и благоразумием правами, которые он даровал вам. Пусть спокойствие и единение сопутствуют вашим занятиям!... Льщу себя надеждой, что Небо благословит деяния, начатые при столь счастливых предзнаменованиях». Как видите, в тронной речи нет никакого отвращения от статуса конституционного монарха. Напротив, быть среди избранных депутатов — это честь для меня, говорит Николай Павлович.
Состояние Королевства в то время было цветущим. Огромный русский рынок, как я уже говорил, способствовал развитию польской промышленности и, соответственно, большим инвестициям в различные сферы жизни. Об этом прямо сказал в Сейме Николай, неожиданно став экономически образованным человеком: «Беспрерывно возрастающее развитие промышленности, расширение внешней торговли; увеличение обмена продуктами между Польшей и Россией являются несомненными выгодами, которыми вы уже пользуетесь в настоящую минуту, и которые в то же время дают вам уверенность в непрерывном возрастании вашего благосостояния в будущем…»
Роль конституционного монарха императора Николая тогда не ужасала, но, скорее, интересовала как некоторый новый опыт государственной деятельности. В первой половине 1830 года Николай всячески отговаривает Карла X от нарушения французской Конституционной хартии и от возвращения к абсолютистскому правлению. Николай Павлович предупреждает короля Карла, что монаршее слово, данное народу, надо хранить неукоснительно как по долгу чести, так и во избежание общественных потрясений.
Кажется, что уроки Ламздорфа, Нессельроде и Карамзина забылись Императором. Он вдохновенно исполнял роль конституционного монарха. И, кто знает, безусловно, осведомлённый о планах своего старшего брата Александра, Николай, если и не передал бы восемь восточных воеводств царству Польскому, то, возможно, распространил бы конституционные положения Королевствая и на остальную Россию. Нам сейчас это кажется невероятным, мы привыкли видеть в Николае Павловиче Николая Палкина, но тогда он «Палкиным» не был. Тогда он вёл себя в Польше как настоящий конституционный монарх, уважающий парламент, и работающий в нём конструктивно, и католическую веру польского народа. Возможно, ему бы удалось договориться и распространить всё это, как и мечтал Александр Павлович, на всю Россию.
Николай не обращал внимание на недовольство старшего брата Константина и на ворчание вельмож. В дневнике Адриана Моисеевича Грибовского, статс-секретаря Екатерины последних лет её царствования, есть такая запись от 24 мая 1830 года: «В газетах напечатана речь Царя Польского представителям того царства при открытии заседаний сейма. Странно видеть Государя самодержавного, обладающего 50-ю миллионами народов на третьей части полушария, говорящего конституционным языком и представляющего власть свою ограниченною пред горстью народа, всегда России враждебного, в то время, когда в сей последней указ, не только им подписанный, но от его имени объявленный, решает, без малейших обрядов или форм, жизнь и участь и высших, и низших сословий, и где за малейшее против правления замечание со стороны частного человека может он ужасно пострадать». [Воспоминания и дневники А.М. Грибовского… М, Университетская Типография, 1899]
Также ворчали «орлы Екатерины» и на Александра, когда он произнёс свою знаменитую речь в польском Сейме в 1818 году. Это продолжалось, как вы видите, и в 1830 году. Но новый Король Польский – Николай Павлович - был совершенно искренен. И что из этого получилось бы дальше, видит Бог, мы не знаем.
Но шёл июнь 1830 года. Буквально несколько месяцев отделяли коронацию от краха всех построений Александра Павловича в Польше.
Генерал граф фон Бенкендорф, вспоминая Варшаву мая-июня 1830 года, с её гуляниями, с праздничным великолепием этой настоящей, по его словам, европейской столицы, отмечает: «Ничто не указывало на вероятность близкого взрыва и, напротив, видимое материальное благосостояние казалось важнейшим оплотом существенного спокойствия… Государь оставался не совсем недоволен своей поездкой, и нацией, подвластной ему». Вспомним всегдашний скепсис графа. На самом деле, Король Николай Павлович был очень доволен тем, как всё происходило в Варшаве в дни работы Сейма и от его путешествия по Царству Польскому.