1. Н.К. Шильдер. Император Николай Первый, его жизнь и царствование. Том 1., Чарли, 1997.

2. Сборник Императорского Русского Исторического Общества. Т. 33 / Печатается под наблюдением Я. К. Грота и Г. Ф. Штендмана. - СПб.: Типография Императорской Академии наук, 1881.

3. А.А. Корнилов. Курс истории России. XIX в. 2-е изд., [переработанное]. М.: Изд. М. и С. Сабашниковых, 1918.

4. Военно-ученый архив Отдел 1, № 959.

4. А.Ф. Бенкендорф. Император Николай I в 1830-1831 гг.: (из записок графа А. Х. Бенкендорфа) / сообщил Н. К. Шильдер. Русская старина, т.88, кн.10, 1896.

5. А.М. Грибовский. Воспоминания и дневники Адриана Моисеевича Грибовского, статс-секретаря императрицы Екатерины Великой, с подлинной рукописью, портретом и снимком почерка. Москва, Университетская типография, 1899.


Труды польских историков по вопросу русско-польских отношений начала XIX века и русско-польской войны 1830-1831 гг.:

1. Szymon Askenazy: Łukasiński. t.1-2, Warszawa 1908.
   
   
2. Wacław Tokarz: Sprzysiężenie Wysockiego i Noc Listopadowa, Kraków 1925.
   
   
3. Maciej Trąbski: Armia wielkiego księcia Konstantego. Wyszkolenie i dyscyplina Wojska Polskiego w latach 1815–1830, Oświęcim 2013.
   
   
4. Henryk Głębocki: Kresy imperium. Szkice i materiały do dziejów polityki Rosji wobec jej peryferii (XVIII - XXI wiek), Kraków 2006.
   
   
5. Andrzej Nowak: Metamorfozy Imperium rosyjskiego 1721-1921. Geopolityka, ody i narody. Kraków 2018.
   
   
6. Wacław Tokarz: Wojna polsko-rosyjska 1830 i 1831, Warszawa 1993.
   
   
7. Marek Tarczyński: Generalicja powstania listopadowego, Warszawa 1980.
   
   
8. Władysław Zajewski: Powstanie Listopadowe 1830-1831. Polityka – Wojna – Dyplomacja, Toruń 2002.
   
   

1. Революции во Франции и Нидерландах

Итак, дорогие друзья, вернёмся в июнь 1830 года. Прошлую лекцию мы закончили словами графа фон Бенкендорфа, который, вспоминая Варшаву мая-июня 1830 года, с её гуляниями, с праздничным великолепием этой настоящей европейской столицы, отмечал: «Ничто не указывало на вероятность близкого взрыва и, напротив, видимое материальное благосостояние казалось важнейшим оплотом существенного спокойствия… Государь оставался не совсем недоволен своей поездкой, и нацией, подвластной ему». Вспомним всегдашний скепсис графа. На самом деле, Король Николай Павлович был очень доволен тем, как всё происходило в Варшаве в дни работы Сейма, и тем, как прошло его путешествие по Царству Польскому.

Но тут во Франции разразилась, как пишет Николай I в своей «Исповеди», «подлая июльская революция (l'infàme revolution de joillet)». [Н.К. Шильдер. Николай… Т. 2. С.312]

Но успокоение было далеко не полным. Думаю, что Бенкендорф во многом преувеличивал. Россия не унималась. Ждали, как пишет граф Дмитрий Николаевич Толстой, «новых Мининых и Пожарских». В простом народе дворян считали изменниками Государю. [«Записки графа Дм.Н. Толстого». Русский Архив, 1885, кн.2, с.20 и 24]

После некоторых совещаний королём был избран Луи-Филипп из младшей Орлеанской ветви Бурбонов. Вместо белого королевского штандарта был восстановлен старый республиканско-наполеоновский трёхцветный французский флаг. Власть Луи-Филиппа была значительно более урезанной, чем власть королей Франции по конституционной хартии 1818 года, которую дал Франции Александр.

Николай, возмущённый тем, что произошло, думал разорвать отношения с Францией. Запретил кораблям её под трёхцветным флагом входить в русские воды. И вместе с Пруссией и Австрией пытался готовить против революционной Франции поход. Он думал, что так же, как Александр подавил или позволил подавить революцию в Пьемонте, революцию в Испании, революцию в Королевстве обеих Сицилий, он вместе с Пруссией и Австрией подавит революцию во Франции.

Французскому послу барону Бургоэну он говорил: «Принцип легитимизма, вот что будет руководить мною во всех случаях. … С принципами нельзя вступать в сделку, я же не вступлю в сделку с моей честью». [Н.К. Шильдер. Николай… Т. 2. С.272] Но в конце концов посол убедил Николая не начинать военных действий, не ввергать Европу в войну, а надо сказать, что и прусский король, и австрийский император были категорически против войны, и примириться с избранием Луи-Филиппа королём французов.

Внешне Николай скрепя своё сердце примирился, но внутренно он был непримирим. И когда, наконец, в 1848 году Луи-Филипп был свергнут французами и установилась Вторая республика, он, несмотря на то, что был полным противником республики, всячески выражал восторг, что этого недостойного человека свергли с престола.

Вторым ударом была революция в Нидерландах. Южная католическая часть Нидерландов пожелала отделиться от Нидерландов протестантских и создать своё независимое государство. Это произошло в октябре 1830 года.

Теперь Николай мечтает послать сто шестидесяти тысячный корпус если не на Париж, то на Брюссель. Опять посылает Дибича в Берлин, а графа Орлова в Вену уговаривать королей о совместных действиях. Но ничего не получается. Под давлением Англии все континентальные державы признают право Бельгии на существование, и она отделяется от Нидерландов. А Царь уже отдал приказ двум первым корпусам русской армии, корпусу резервной кавалерии и польским войскам, как католическим, готовиться к походу в Нидерланды.

Именно это, кстати, стало последней каплей. Польская армия совершенно не желала воевать против единоверного им католического народа в Бельгии. Поляки сочувствовали независимости Бельгии. И в этом смысле польская армия была ещё более революционизирована.

2. Ноябрьское восстание

С этого времени заговор начинает не просто ткаться, но уже организовываться. Заговорщикам, в первую очередь младшим офицерам, удалось склонить на свою сторону генералов Хлопицкого, Круковецкого и Шембека.

Простой народ был возмущён тем, что 11 мая 1830 года Константин Павлович открыл в Варшаве перед дворцом Сташица памятник Николаю Копернику (скульптор — Бертель Торвальдсен).

Казалось бы, что плохого в памятнике Копернику? Но дело в том, что многие идеи Коперника были осуждены при папе Павле V в 1616 г. и считались еретическими. И то, что русский наместник Великий князь Константин Павлович заставил польские войска пройти парадным строем перед статуей и отдать честь Копернику как великому поляку, возмутило хороших католиков. Русская власть оскорбляет наши религиозные чувства, считали они.

Этому памятнику вообще предстояла удивительная судьба. Из-за возмущения польского общества его прятали внутрь здания. Потом немцы объявили Коперника великим немецким учёным и хотели вывезти статую в Германию, но поляки воспротивились, и во время Второй Мировой войны за него велась большая моральная борьба, немцы даже думали переплавить его на металл, но, слава Богу, не успели.

Антироссийское движение охватило почти всех армейских офицеров, шляхту, женщин, ремесленные цехи, студенчество. Был принят план Высоцкого, по которому сигналом для восстания должно было послужить убийство Константина Павловича и захват казарм русских войск. Выступление было назначено на 26 октября 1830 года.

Уже в первых числах октября 1830 года на улицах были расклеены прокламации; появилось объявление, что Бельведерский дворец в Варшаве (резиденция великого князя Константина Павловича) с нового года отдаётся в наём. То есть предполагалось, что у него уже не будет хозяина, хозяин будет убит или изгнан. Но Великий князь был предупреждён об опасности родственниками княгини Лович и не покидал Бельведер с октября 1830 года.

Восстание, которое называют Ноябрьским восстанием (Powstanie listopadowe) началось 17/29 ноября. Вместо Бельгии польская армия обратила оружие против России.

С наступлением вечера 29 ноября вооружённые студенты собрались в Лазенковском лесу, а в казармах вооружались полки. В 6 часов вечера Петр Высоцкий вошёл в казарму подхорунжих (то есть подпоручиков, младших офицеров) и воскликнул: «Братья, час свободы пробил!» Ему отвечали: «Да здравствует Польша!». Высоцкий во главе ста пятидесяти подхорунжих напал на казарму гвардейских улан, тогда как четырнадцать заговорщиков двинулись к Бельведеру. Однако, когда они ворвались во дворец, обер-полицмейстер Любовицкий поднял тревогу и Константин Павлович успел бежать и спрятаться. Впрочем, эта неудача не оказала влияния на дальнейший ход событий, так как Константин Павлович, вместо того чтобы организовать с помощью наличных сил (а в Варшаве были русские полки) энергичный отпор восставшим, проявлял полную пассивность.

Нападение Высоцкого на казарму улан также провалилось, однако вскоре к нему пришли на подмогу две тысячи студентов и толпа рабочих. Восставшие убили шестерых сохранявших верность русскому царю польских генералов, которые пытались их успокоить: Маврикия Гауке, Станислава Потоцкого, Йозефа Новицкого, Игнация Блюмера, Станислава Трембицкого, Томаша Яна Сементковского и полковника Филиппа Мецишевского. Был взят арсенал. Русские полки были окружены в своих казармах.

Генерал Маврикий Гауке выехал к восставшим с открытой пулям и штыкам грудью. Говорил, что «не следует жертвовать настоящим ради сомнительного и неверного будущего». Он отправился в Краковское предместье Варшавы, где встретился с толпой революционеров, которые призвали его возглавить восстание. Но этот известный генерал, который занимал высокие посты в наполеоновской армии, в ответ посоветовал им разойтись по домам и был убит вместе с сопровождавшими его лицами. Позднее выяснилось, что его грудь была прострелена в девятнадцати местах. Похоронен Гауке был в Капуцинском костёле. А 27 августа 1831 года при штурме Варшавы уже русскими войсками, поляки зарубили и повесили его сорокалетнюю супругу Софию Лафонтен. Так сильна была ненависть к генералу у восставших.

То есть первой кровью, которой окрасилось польское восстание, была не русская кровь, а польская кровь и в основном кровь офицеров и генералов, настоящих польских патриотов, которые понимали, что это восстание погубит Польшу, а не освободит её. Они ясно понимали соотношение сил между Россией и Польшей и положение в Европе. Они понимали, что это восстание обречено на провал, что оно приведёт к гибели полунезависимой Польши, гибели «доминиона Польши». Позднее этим генералам уже по приказу Николая I в Варшаве был поставлен памятник. Но несмотря на то, что он был поставлен в память о поляках, он был ненавидим самими поляками. И с позволения немцев, оккупировавших Варшаву в 1917 году, они его уничтожили.

30 ноября, на следующий день после ночи восстания, собрался Административный совет, состоявший опять же из поляков. Он был в полной растерянности. Он назвал восстание событием «столь же прискорбным, сколь и неожиданным», и пытался делать вид, что управляет от имени Николая. Известный шутник Франциск-Ксаверий Друцкий-Любецкий сказал: «Николай, король Польский, ведёт войну с Николаем, Императором всероссийским».

Константину Павловичу позволили бежать из Варшавы. Он бежал и отпустил от себя польские войска, которые хотели сохранить ему верность. Он сказал, чтобы они возвращались в Польшу в обмен на то, что выпустят русские войска с ним в Россию. И поляки сдержали это слово. Русские войска ушли из Польши. В том числе из неприступных крепостей Модлин и Замостье.

Русские гарнизоны покинули Польшу, оставив всё оружие кроме личного и даже личные вещи, и ушли в Россию, как говорил Константин Павлович, «босиком». Сам Константин Павлович тоже бросил всё своё имущество и уехал с женой в Россию. Ему был тогда пятьдесят один год.

К ноябрю 1830 года польская армия состояла из 23 800 пехотинцев, 6 800 кавалеристов, при 108 орудиях. В результате активных мероприятий правительства - набор рекрутов, зачисление добровольцев, создание отрядов косиньеров (то есть крестьян, вооружённых косами) - к марту 1831 года армия имела 57 924 человека пехоты, 18 272 кавалерии и 3000 волонтёров — всего 79 000 человек при 158 орудиях. В сентябре, к концу восстания, армия насчитывала 80 821 человек.

Русские силы сначала были совершенно не готовы к восстанию -разрознены и пребывали в режиме и штатах мирного времени. А не забудем, что польская армия, наоборот, была полностью готова и мобилизована, так как со дня на день должна была выйти в Бельгию.

Только к февралю 1831 года русскую армию на польском театре смогли довести до 125 500 человек.

Король прусский Фридрих-Вильгельм теперь издевался над Дибичем: «Где же теперь 160 тысяч войска, обещанного нам Россией, чтобы с ним идти на Брюссель?» Понятно, что никакой армии уже не было.

Так осуществилась старая поговорка — если будешь подавлять революцию в чужой стране, в данном случае в Бельгии, можно вызвать революцию в своей собственной, в данном случае в Польше.

26 ноября/6 декабря весть о мятеже дошла до Николая. 5/17 декабря он обратился с воззванием к войскам и народу Царства Польского. Император призывал восстановить порядок. Он говорил, что наказаны будут только те, кто совершил убийства польских генералов, остальные же будут амнистированы. Само по себе ваше затмение не является преступлением, я его прощаю, говорил Николай.

3. Попытки договориться

4 декабря было сформировано Временное правительство, которое возглавил князь Адам Чарторижский, старинный друг Александра I, и при этом твёрдый приверженец польской независимости. Наиболее деятельных левых лидеров, генерал-майора Юзефа Залусского и полковника Петра Высоцкого, удалили из Варшавы. Гжежош Хлопицкий, который тогда возглавлял армию, хотел даже отдать под суд тех младших офицеров, которые были виновны в убийствах генералов.

Иосиф-Григорий Хлопицкий был известным генералом, он сражался вместе с Костюшко, потом в армии Наполеона, был ранен в Бородинской битве. В Польше его считали военным гением. Он обвинил правительство в пустых разглагольствованиях и провозгласил себя диктатором, выразив намерение «управлять именем конституционного короля», то есть Николая I.

Хлопицкий искал формулу, на которой можно договориться с императором Николаем. Как опытный военачальник он понимал, что воевать с Россией невозможно и, главное, не нужно, а надо найти какую-то новую формулу сосуществования Королевства и Империи.

Что же касается Николая I, он писал Константину Павловичу 8/20 декабря 1830 года: «Если один из двух народов и двух престолов должен погибнуть, могу ли я колебаться хотя мгновение?... Мое положение тяжкое, моя ответственность ужасна, но моя совесть ни в чем не упрекает меня в отношении поляков, и я могу утверждать, что она ни в чем не будет упрекать меня, я исполню в отношении их все свои обязанности до последней возможности. Я не напрасно принес присягу, и я не отрешился от нее. Пусть же вина за ужасные последствия этого события, если их нельзя будет избегнуть, всецело падет на тех, которые повинны в нём. Аминь». [Н.К. Шильдер. Николай… Т. 2. С.304]

12/24 декабря он издаёт новый манифест, в котором говорит, что готов примириться со всеми, кто вернётся к исполнению своего долга. Хлопицкий посылает в Петербург двух делегатов для переговоров с русским правительством — министра финансов Польши князя Ксаверия Друцкого-Любецкого и депутата (нунция) сейма графа Езерского.

Николай Павлович отказывается принять их как представителей незаконного органа Польского восстания, но выразил готовность принять их порознь — Любецкого как министра Королевства, а нунция Езерского просто как путешественника.

Николай Павлович принял посланников как министра и как путешественника порознь в самый день 14 декабря, в день пятилетия восстания декабристов. Делегаты представили польские условия, главным из которых было восстановление исторической Речи Посполитой в границах 1772 года, то есть возвращение «восьми воеводств». Всё остальное было очень умеренным: соблюдение конституции; вотирование налогов палатами; соблюдение гарантий свободы и гласности; гласность заседаний сейма (её отменил Александр в 1825 году); охрана Королевства исключительно собственными войсками. То есть, в принципе, это были предложения, заключенные в рамках Венской конвенции 1815 года, и они не предполагали независимости от России. Генерал Хлопицкий вовсе не говорил о том, что независимость от России необходима.

Оба посла очень смиренно говорили с Николаем Павловичем. Император не обещал ничего, кроме амнистии. «Я гневаюсь только на убийц, остальные должны быть уверены в моем прощении», — сказал он князю Любецкому. Николай также указал делегатам на гвардейский морской экипаж, который пять лет назад под командованием Бестужева восстал против него и вышел на Сенатскую площадь, а ныне, прямо в этот день, охраняет дворец и он своим гвардейцам вполне доверяет.

Император сам подсказал, что надо делать в Варшаве: объявить диктатуру, выбрать диктатора, судить убийц и созвать Сейм. Роль палача отталкивает меня, и я хочу пользоваться лишь своим правом миловать, поэтому сами накажите убийц, и после этого мы восстановим нормальные отношения, добавил он.

Граф Езерский (который, как потом написал Николай в письме Константину Павловичу, плакал от того, как милостив Николай Павлович) сказал: «Я сделаю это». То есть накажу и казню этих убийц. Николай ответил: «Вас повесят за это». «Всё равно я сделаю это», — твердо повторил Езерский.

Граф Езерский предлагал Бенкендорфу, чтобы Император послал польские войска завоевывать Галицию у Австрии для Царства Польского. Бенкендорф ответил, что это невозможно и никакой войны с Австрией не будет. И написал Николаю, что «они все более или менее страдают умственным расстройством».

Тем не менее, ожидая решения поляков, Николай приказал готовить армию на случай, если решение будет отрицательным.

Во главе русской армии он поставил своего испытанного генерала-фельдмаршала графа Ганса Карла Фридриха (Ивана Ивановича) фон Дибича унд Нартена, которому только что был дан титул Забалканский в честь его успехов в войне против Турции. Начальником штаба его был избран Карл-Вильгельм (Карл Фёдорович) фон Толль. Николай говорил Дибичу, что от исхода этой войны, если она произойдёт, «зависит политическое бытие России». «Кто из двух должен погибнуть, — писал он 3/16 января 1831 года Константину Павловичу, — так как по-видимому, погибнуть необходимо, — Россия или Польша - Решайте сами. Я исчерпал все возможные средства». [Н.К. Шильдер. Николай… Т. 2. С.311]

Князь Ксаверий Любецкий предпочел остаться в Петербурге и продолжить службу у Николая Павловича – в успех восстания он не верил и в разумность восставших – также. И, действительно, когда 13/25 января 1831 года вернувшийся в Варшаву нунций Езерский. сообщил сейму о предложениях Николая — полная амнистия, суд над убийцами и восстановление Царства Польского в прежних правах — Сейм в ответ на это немедленно объявил о низложении Польского короля Николая Павловича и о запрете представителям династии Романовых занимать польский престол.

Я подчёркиваю, что никаких военных действий ещё не было. Единственная кровь, которая пролилась к этому времени, это кровь поляков, которую пролили поляки же. Причём это была кровь славных людей Польши - офицеров и генералов польской наполеоновской армии. Никакие русские ещё никого не убили. Русским было позволено уйти из Польши, и они мирно ушли, не оказав никакого сопротивления.

Так называемый Акт Детронизации Романовых был выдержан в полуистерических формулах. Он звучал так: «Самые святые и торжественные договоры только тогда являются нерушимыми, когда искренне соблюдаются обеими сторонами. Всему миру известно наше терпение. Обещанные под присягой двумя владыками и столь часто попираемые свободы освобождают обе стороны и польский народ от верности. Сказанные, наконец, самим Николаем слова, что первый же выстрел с нашей стороны всегда будет сигналом к гибели Польши, не оставили нам никакой надежды на исправление нанесенных обид, не оставили нам ничего, кроме благородного горя.

Таким образом, Народ Польский, на Сейме собранный, заявляет: он является независимой нацией и имеет право тому корону польскую отдать, кого её достойным сочтёт, на кого рассчитывать будет, кто приведённый к присяге веры твердо и без ущерба соблюдёт обещанные присягой свободы».

Ответный манифест Николая был дан 25 января/6 февраля 1831 года и звучал так: «13-го сего месяца, среди мятежного противозаконного Сейма, присваивая себе имя представителей своего края, дерзнули провозгласить, что царствование наше и дома нашего прекратилось в Польше и что трон, восстановленный императором Александром, ожидает иного монарха. Сие наглое забвение всех прав и клятв, сие упорство в зломыслии исполнили меру преступлений; настало время употреблять силу против не знающих раскаяния, и мы, призвав в помощь Судию дел и намерений, повелели нашим верным войскам идти на мятежников…

Россияне! В сей важный час, когда с прискорбием отца, но с спокойной твердостью царя, исполняющего священный долг свой, мы извлекаем меч за честь и целость державы нашей, соедините усердные мольбы пред алтарём Всевидящего, Праведного Бога. Да благословит Он оружие наше для пользы и самих наших противников; да устрашит скорой победой препятствия в великом деле успокоения народов, десницей Его нам вверенных, и да поможет нам, возвратив России мгновенно отторгнутый от нее мятежниками край, устроить будущую судьбу его на основаниях прочных, сообразных с потребностями и благом всей нашей Империи, и положит навсегда конец враждебным покушениям злоумышленников, мечтающих о разделении». В этом манифесте нет ничего о ликвидации свобод Польши. Скорая победа и восстановление старых установлений – вот цель военной экспедиции, объявленной Николаем.

4. Военные действия

В этот же день русские войска вступили в Польшу. После нескольких сражений русские войска под командованием Дибича подошли к Варшаве. 13/25 февраля у стен Варшавы состоялось генеральное сражение между русской и польской армиями — так называемое сражение при Грохове. Русских солдат было 72 000, польских — 56 000. Поляки, к этому времени потерявшие из-за ранения своего действительно талантливого командующего генерала Хлопицкого, оставили позицию и отступили в Варшаву. Поляки потеряли в этом бою до 12000 человек, русские — 9400. Это было настоящее сражение двух профессиональных армий. Ни в малой степени это не была ни гражданская, ни партизанская война.

Вместо князя Михаила Радзивилла, который совсем не сумел управлять войсками и постоянно, как шутили поляки, только шептал молитвы, главнокомандующим польской армией был назначен генерал Ян Скржинецкий, который потом, кстати, стал главнокомандующим армией Бельгии.

Варшава была практически открыта, её можно было взять в этот день или на следующий день штурмом — войск у русской армии хватало. Но Константин Павлович, который сам был при армии со своим небольшим гвардейским отрядом, умолил Дибича не брать Варшаву штурмом. Он не хотел гибели поляков, которые не собирались капитулировать и сражались бы на улицах. Он не хотел возможного сожжения Варшавы. Он упросил Дибича не начинать штурм. И Дибич отступил от Варшавы.

Тогда это отступление от Варшавы никто не мог понять. Все осуждали Дибича за малодушие, многие вспоминали, что незадолго до того он лишился любимой жены, и предполагали, что из-за этого мог впадать в меланхолию. Ничего подобного. Уже на смертном одре, а Дибич скоро, в июне 1831 года, умрёт от холеры, он признался близким людям в том, что его все эти месяцы очень мучало — именно то, что великий князь Константин Павлович под честное слово, что это останется в тайне, убедил его не начинать штурм Варшавы после успеха под Гроховым.

Итак, из-за этой просьбы Константина Павловича, исполненной фельдмаршалом Дибичем, война затянулась до октября 1831 года. В апреле началось контрнаступление польской армии, и в этой кампании апреля-мая русская армия потеряла 16000 человек, 10 знамён и 30 пушек. Началось восстание в Литве. Значительная часть её была очищена от русских войск. Поляки Литвы и частично литовцы были воодушевлены этим контрнаступлением, победами польского оружия. Национальной героиней стала графиня Эмилия Плятер, двадцатипятилетняя молодая женщина, которая в районе Вильно подняла восстание, объединила своих крепостных, которые с косами пошли за ней сражаться против русских войск.

Однако Николай тут же объявил амнистию для крестьян, которые сложат оружие. Многие из литовцев и белорусов ушли из повстанческой армии. Крестьяне решили, что им невыгодно сражаться за шляхтичей, которые в Литве и Белоруссии, где было крепостное право, были помещиками-крепостниками. Имения же восставших дворян и шляхты подлежали конфискации.

Русским войскам удалось отстоять Вильно, Ковно и Паланген. Партизанские действия в Минской и Гродненской губерниях захлебнулись, на Волыни поднять восстание не получилось. В Витебской и Могилёвской губерниях восстание имело ярко выраженный польско-шляхетский характер и с самого начала не получило поддержки местного белорусского населения.

26 мая начался бой под Остроленкой, в котором была разбита польская армия. Поляков было 48 000, русских 53 000. Дибич не удовлетворял как главнокомандующий Николая Павловича, и Император послал графа Орлова с тем, чтобы тот отстранил Дибича от управления армией. На его место Николай хотел назначить и в итоге назначил генерала Ивана Федоровича Паскевича-Эриваньского, вызванного из Тифлиса 5/17 апреля. Дибич умер от холеры 29 мая/9 июня 1831 года.

Надо сказать, что прусский король хотел послать войска на помощь Николаю. Он собрал два корпуса и поставил над ними фельдмаршала графа Августа фон Гнейзенау. Но граф Гнейзенау сам умер от холеры в Познани 23 августа перед началом военных действий. Николай благодарил Фридриха Вильгельма, но не воспользовался его помощью. Он сказал, что эту войну он решит сам.

После смерти Дибича командование над армией принял граф Толль. 15/27 июня в Витебске от холеры умер великий князь Константин Павлович. Холера свирепствовала. От холеры умерли не менее пяти тысяч русских солдат польской кампании. Она свирепствовала и в Москве, и в Петербурге.

Император раздумывал над тем, как ему дальше поступить с Царством Польским. У него была мысль, и об этом он переписывался с Паскевичем, разделить Царство между Австрией, Пруссией и Россией. Кстати говоря, это ясно показывает, что он не был фанатиком территориальных превращений. Он хотел большую часть Царства Польского вместе с Варшавой отдать Пруссии и Австрии. «Истинные интересы России, — пишет он, — требуют установить границу ее по Висле и Нареву, отдав остальное союзникам на их усмотрение, но сохранив за Императором титул Короля Польского», чтобы не было злоупотреблений. [Архив МИД]

Граница по Висле, Нареву и Бугу — это та самая граница, которую Риббентроп проведёт со Сталиным в Москве 23 августа 1939 года.

Паскевич предлагал не отдать, а обменять земли, а Николай хотел просто их отдать, говорил, что эти земли не нужны России. России не нужна Польша. Пусть поляки будут наказаны, оказавшись в Австрии и Пруссии без всякой автономии. То, что дал мой брат, их благодетель, они не оценили, теперь пусть живут без всякой независимости под прусским королём и австрийским императором. Паскевич, не понимая такого великодушия, предлагал три воеводства отдать Пруссии в обмен на Мемель и Тильзит, а два воеводства отдать Австрии в обмен на восточную Галицию, ту самую, которую потом отнимет Сталин, то есть Львов, Станислав, Тернополь.

В итоге эти планы не осуществились. Николай решил сохранить всю Польшу в составе Империи. Но это были серьёзные размышления и серьёзная переписка и обсуждения. Кстати говоря, воспользовавшись этими предложениями, Австрия оккупировала вольный город Краков и присоединила его к своей империи как раз после подавления восстания.

5. Взятие Варшавы

25 июня новый главнокомандующий, граф Паскевич, прибыл к главной русской армии, силы которой в это время доходили до 50 тысяч человек. Поляки к этому времени стянули к Варшаве около сорока тысяч человек. На место Скрженецкого был назначен Генрих Дембинский, лейтенант в Бородинском сражении на стороне Наполеона, будущий главнокомандующий венгерской революционной армией в 1848 году.

20 июня в Варшаве прошёл первый мятеж против командования польской армией. Опять же — поляки против поляков. Были арестованы генерал Антоний Янковский, его зять генерал Бутковский и ещё несколько генералов и подполковников, камергер Феншау и жена русского генерала Базунова.

Они были отправлены в Королевский замок. Когда суд признал генералов невиновными, толпа ворвалась 15 августа 1831 года в здание суда и учинила над ним и ещё несколькими арестованными, включая генеральшу Базунову, самосуд, обвинив в предательстве Польского восстания. Генерала Янковского вытащили в нижнем белье во двор Королевского замка и убили ударами штыков и сабель, затем оттащили тело на Замковую площадь и повесили на фонарном крюке. Крюк сломался, тогда тело разрубили и повесили за ноги на фонаре, а затем толпа стала избивать и убивать арестантов по тюрьмам. Всего тогда было убито тридцать три человека. Это происходило перед штурмом Варшавы русскими. Опять же поляки убивали поляков.

На следующий день генерал Круковецкий объявил себя комендантом города, рассеял толпу с помощью войск, закрыл помещение Патриотического общества и начал следствие. Правительство подало в отставку. Сейм назначил главнокомандующим Дембинского, но затем сменил и его по обвинению в диктаторских поползновениях и вновь назначил графа Яна Круковецкого, который повесил четверых участников беспорядков.

В Польше происходила внутренняя, фактически гражданская, война между левыми сторонниками продолжения революции (как во Франции и в Бельгии) и создания парламентской Польши в границах 1772 года, и генералами, которые так или иначе надеялись на договор с Николаем Павловичем и поэтому пытались контролировать ситуацию, чем вызывали лютую ненависть у революционной молодёжи.

Всего в распоряжении Круковецкого было 50 тысяч солдат, из них 15 тысяч национальной гвардии. Паскевич, который к тому времени осадил Варшаву, имел 78 тысяч войск при 400 орудиях. То есть это были две сравнимые армии, а вовсе не соотношение Давида и Голиафа, мыши и слона, как потом пытались говорить некоторые русские, симпатизирующие полякам, в том числе Пётр Вяземский.

Начался штурм. Дольше всех сопротивлялось предместье Варшавы Воля, командир войск которой, генерал Юзеф Совинский, на предложение сдаться ответил: «Одно из ваших ядер оторвало мне ногу под Бородиным, и я теперь не могу сделать ни шага назад». Он был убит в ожесточённом штурме. Его вдове с трудом помогли разыскать даже не тело, а только деревяшку от ноги, оторванной ядром при Бородине.

В четыре часа русские войска с музыкой атаковали укрепления и взяли их. Сам Паскевич был при атаке ранен в руку. После этого Круковецкий отправил письмо с просьбой о капитуляции. Паскевич послал в Варшаву генерал-адъютанта Берга, который принял капитуляцию у Круковецкого.

Однако более левый, революционный Сейм не утвердил капитуляцию и предложил другие условия. Условия эти не были приняты. Круковецкий вышел из членов правительства и, пользуясь тем, что капитуляция не была утверждена, вывел за Вислу 32 тысячи солдат, сказав депутатам «спасайте Варшаву — моё дело спасти армию».

Утром 27 августа/8 сентября 1831 войска русской армии вступили в Варшаву через открытые ворота, и Паскевич написал царю исторические слова: «Варшава у ног Вашего Величества».

Никакого зверства, никаких убийств, никаких грабежей не было. В общем, русская армия вела себя в Варшаве не как в завоёванном чужом городе, а как в одной из столиц империи.

В октябре 1831 сдались Модлин и Замостье. День сдачи Замостья — 9/21 октября — можно считать последним днём Польского восстания. До 30 тысяч польского войска ушли в Австрию и Пруссию.

6. Последствия

Польские эмигранты, а именно тогда образовалась мощная польская эмиграция, мечтали совершить реконкисту, мечтали о реванше. Они создали движение «Месть народа». 19 марта 1833 года Юзеф Заливский с группой из восьми человек перешёл австрийско-польскую границу под Сандомиром и направился к Люблину.

Идея была в том, чтобы обещать народу то, что обещали ему левые — землю, равенство прав, то есть то, что обещали в Великую французскую революцию — свободу, равенство, братство (фр. Liberté, Égalité, Fraternité). Не аристократическое государство, не аристократическую республику, а народную республику. Но переходя от деревни к деревне, Заливский убедился, что призывы к революции не встречают отклика, что народ не желает нападать на русские войска, и, преследуемый казаками, Заливский отступил на галицкую территорию, где и был арестован австрийцами. Реконкисты не получилось. Народ не поддержал восстание. Восстание оказалось в значительной степени интеллигентским и шляхетским.

26 февраля 1832 года был издан «Органический статут» Царства Польского, согласно которому Польское Царство объявлялось частью России, упразднялись Сейм и польское войско. Старое административное деление на воеводства было заменено делением на губернии. На территорию Королевства распространялись действовавшие во всей России монетная система, система мер и весов.

Упразднялись существовавшие ранее элементы польской государственности. Хотя некоторые автономные учреждения, например, Наместничество, Государственный совет, Совет управления при Наместнике, были сохранены.

Учреждался Департамент по делам царства Польского в российском Государственном Совете.

Статут 1832 года подтверждал свободу вероисповедания, но подчеркивал особое покровительство, оказываемое Римско-католической церкви. Гарантировалось равенство всех жителей Царства Польского перед законом «без всякого различия состояний или званий», личная свобода, свобода передвижения, право частной собственности.

Польские эмигранты в Европе говорили о дикости русской власти, о том, что польская свобода попрана русской деспотией, а Польша залита кровью, но, как видите, всё на самом деле было не совсем так.

Европа, особенно Франция, с тех пор была полонофильской и, в значительной степени, русофобской. Объясняется это, конечно, полосой революций того времени. Только что созданная революционная Франция Луи-Филиппа, только что созданная революционная Бельгия, и Германия, жившая национальной идеей, симпатизировали полякам. Но, как вы видите, Николай Павлович постарался быть очень аккуратным и очень осторожным при подавлении Польской революции, а уж тем более, никак не провоцировал эту революцию до того, как она началась 29 ноября 1830 года.

В России Польская революция была встречена двояко, также как и польская автономия. Большинство людей не понимали Александровского замысла доминиона Польши. Одни считали, что Польша прекрасна именно как пример для революции, которая должна скоро состояться и в России. Другие считали, что Польша — это традиционный соперник России, и поэтому единственное, что может Россия сделать с Польшей — это полностью раздавить её. Николай в 1831 году не сделал ни первого, ни второго, и это оставило русское общество в некотором недоумении.

Великий русский поэт Александр Пушкин был среди тех, кто с самого начала не приветствовали Польшу. Конечно, в 1815 году он был ещё мальчиком, но в 1831 году ему было уже тридцать два года. Молодой и решительный человек, он был абсолютно на стороне России. Вяземскому 1 июня 1831 года во время войны в Польше он писал: «Все это хорошо в поэтическом отношении (то есть мужество и героизм поляков — А.З.). Но все-таки их надобно задушить, и ваша медленность мучительна (иными словами — почему вы не высказываетесь за это? — А.З.). Для нас мятеж Польши есть дело семейственное, старинная, наследственная распря; мы не можем судить ее по впечатлениям европейским, каков бы ни был, впрочем, наш образ мыслей. Но для Европы нужны общие предметы внимания в пристрастия, нужны и для народов, и для правительств. Конечно, выгода почти всех правительств держаться в сем случае правила non-intervention, то есть избегать в чужом пиру похмелья; но народы так и рвутся, так и лают. Того и гляди, навяжется на нас Европа. Счастие еще, что мы прошлого году не вмешались в последнюю французскую передрягу (в июньскую революцию — А.З.)! А то был бы долг платежом красен». [А.С. Пушкин. Собр. соч. в 10 т. Т.10]

Александр Сергеевич Пушкин был полностью на стороне России и вообще считал, что с Польшей надо разделаться. В знаменитом стихотворении «Клеветникам России», написанном в дни штурма Варшавы, он повторяет, что это «старинный спор славян между собою», а Западу обращает слова, которые любят цитировать все русские шовинисты. Вот как он обращается к западным парламентам, к западному общественному мнению:

«Вы грозны на словах — попробуйте на деле!
Иль старый богатырь, покойный на постеле,
Не в силах завинтить свой измаильский штык?
Иль русского царя уже бессильно слово?
Иль нам с Европой спорить ново?
Иль русский от побед отвык?
Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды,
От финских хладных скал до пламенной Колхиды,
От потрясенного Кремля
До стен недвижного Китая,
Стальной щетиною сверкая,
Не встанет русская земля?..
Так высылайте ж к нам, витии,
Своих озлобленных сынов:
Есть место им в полях России,
Среди нечуждых им гробов».
[А.С. Пушкин. Собр. соч. в 10 т.Т.2.1823–1836]

Скажу откровенно, что эти стихи даже в поэтическом отношении намного ниже того, что обычно писал Александр Сергеевич Пушкин. А в смысле имперской позиции они просто поразительны. Я, конечно, понимаю, что поляки во многом сами совершили ошибки. Но честному русскому мыслителю следовало бы объяснять Европе именно то, что польский народ был расколот, что его левая часть мечтала о невозможном, а правая его часть думала о каком-то новом соглашении с Россией, и в итоге всё кончилось трагедией для Польши и, в сущности, трагедией для России. Но, к сожалению, вместо этого «стальная щетина», «гробы в полях России» и прочая недостойная Александра Сергеевича риторика.

Надо сказать, что другой великий русский мыслитель Пётр Яковлевич Чаадаев с восторгом писал Пушкину об этом стихотворении, которое, конечно, сразу же напечатали. 18 сентября 1831 года, когда ещё шла война, когда ещё не пали крепости Модлин и Замостье, Чаадаев пишет: «Вот Вы, наконец, национальный поэт; Вы, наконец, нашли Ваше призвание. Я не могу передать Вам удовлетворение, которое Вы дали мне испытать. Мне хочется сказать вам: Вот, наконец, явился Дант (то есть Пушкин - русский Данте — А.З.)». [Переписка А.С. Пушкина. В 2-х т. Т. 2 М., 1982]

Вот так Чаадаев пишет Пушкину, который действительно «русский Дант», но совсем не за это стихотворение.

В то же время старинный друг Пушкина и великий польский поэт Адам Мицкевич в известном стихотворении «Русским друзьям» написал горькие слова. Он написал их в ответ на это стихотворение Пушкина, благородно не назвав его имя и вообще не сказав, что он пишет и отвечает Пушкину.

Вот стихотворение Мицкевича в переводе Якобсона:

«А кто поруган злей? Кого из вас горчайший
Из жребиев постиг, карая неуклонно
И срамом орденов, и лаской высочайшей,
И сластью у крыльца царёва бить поклоны?
А может, кто триумф жестокости монаршей
В холопском рвении восславить ныне тщится?
Иль топчет польский край, умывшись кровью нашей,
И, будто похвалой, проклятьями кичится?»

Надо сказать, что Адам Мицкевич тоже прав наполовину. Монарший триумф Николая не был жестоким, польская кровь не лилась рекой и даже ручьём, «умыться» в ней было недьзя. Казнили только несколько человек, которые совершили преступления против гражданского населения. А на поле брани лилась равно и русская и польская кровь, и не о ней речь в стихотворении.

Польских офицеров и генералов, которые не совершили преступлений против местного населения, а таких, конечно, было подавляющее большинство, не только не казнили, но и не посадили в крепость, не осудили так, как осудили декабристов. Да, у них конфисковали имения, их отправили на жительства во внутреннюю Россию, но не в далёкую Сибирь, а в Ярославль, Вологду, Казань.

Николай Павлович велит доставлять этих генералов в Москву не как арестантов, а как интернированных людей, то есть как людей свободных, но взятых в плен, и уже тут, на месте, он определяет их в разные города. Но при этом в сердцах Николай называет этих офицеров и генералов «сволочью», потому что они предали свои клятвы и присягу.

1/13 октября Николай писал Паскевичу: «Польских генералов я не полагал ни в коем случае оставить в Москве… Я их прибрал по местам так, что все наследники главнокомандования обретаться будут в Ярославле, а прочая вся сволочь в Вологде».

Князь Адам Чарторижский навсегда покинул Польшу и Россию. Многие в Европе просили восстановить Царство Польское, и в первую очередь, Франция. Король Луи-Филипп просил Николая Павловича простить поляков, наказать действительно виновных в убийствах, но восстановить Царство Польское в его полном объёме, как и хотел Николай до начала военных действий. О том же пишет Николаю большое письмо друг Александра Павловича известный вам квакер Паррот. В этом письме он говорит, что христианское прощение это самое высшее, что может русский император, и дух Александра требует этого. Пётр Андреевич Вяземский призывал россиян «не подражать дикарям, но снова быть европейцами» и проявить милость и прощение.

Однако Николай не пошёл этим путём. Польские знамена и конституционная хартия 1815 года были переданы в Оружейную палату как трофеи.

1 ноября 1831 года Николай объявил амнистию участникам восстания. После этого многие повстанцы, особенно солдаты, простые крестьяне вернулись в свою страну. Те, кто был замешан в каких-то преступлениях (а все дела рассматривались), были отправлены в Сибирь или на Кавказ, но многие вернулись в свои дома, в Польшу, а часть вообще отказалась уходить с разбитой польской армией на Запад.

Принц Евгений Вюртембергский, ближайший родственник Императора, его дядя, размышляет о том, чтобы он сказал Николаю: «Я сказал бы императору Николаю: испытай свое сердце… не обманывай самого себя насчет своих чувств. Протяни Европе братскую руку и не делай ни для кого исключения. Открой двери твоего государства просвещению и торговле. Тебе … предназначено играть блестящую роль во главе могущественнейшего государства. Тебе следует стать во главе всякого доброго начинания и презирать крикунов (в том числе и Александра Сергеевича Пушкина — А.З.). И если ты не тиран, то не старайся казаться им». [Н.К. Шильдер. Николай… / Aus dem Leben des Pr. von Wurtemberg. T. 4. P. 158] Прекрасные слова.

Перед Николаем открывалась удивительная возможность — простить. Конечно, не восстановить всё полностью. Возможно, пришлось бы поставить польскую армию и польскую администрацию независимого доминиона под больший контроль. То, что дали Александр и Николай Павловичи Польше в 1815- 1830 годах, было неслыханно в тогдашнем мире. Такой автономии не имела ни одна провинция Европы, по-моему, нигде. Можно было, чуть-чуть сократив, хотя бы временно, объём этой автономии, восстановить Царство. Но Николай этого не сделал.

Быть может, на него подействовали эти стихи Пушкина, которые были написаны в духе Карамзина, но не в духе Александра и не в духе даже Петра Вяземского. Возможно, именно великий поэт, которого цензурировал лично Николай, повлиял на Императора, возможно, на него повлияли его близкие, тот же Бенкендорф и другие, те, кто не понимали Александра и не поняли бы милости Николая.

Возможно, именно тогда, после взятия Варшавы в августе-октябре 1831 года, Николай Павлович мог бы стать Александром после Александра, но этого не произошло. Более того, Николай Павлович тогда крепко усомнился в мудрости своего «ангела» — старшего венценосного брата. Он увидел, к чему привели эксперименты Александра, и стал действовать иначе, чем он. Покамест не во всём, но во многом.

«Польская революция, — писал Николай Карлович Шильдер, анализируя то, что произошло, — довершила пагубное влияние, оставленное в уме Николая Павловича событиями 14-го декабря (1825 года — А.З.). Отныне Император стал всё более и более склоняться на сторону абсолютизма, погубившего его отца…» [Н.К. Шильдер. Николай…Т. 2. С.396].

Ещё через несколько лет новые взгляды Николая сложились полностью. Маркиз Астольф де Кюстин приводит замечательный по откровенности разговор с ним императора Николая на придворном балу в июле 1839 года. Напомню, что сам маркиз де Кюстин был сторонником абсолютной монархии, и в Россию приехал именно для того, чтобы увидеть, какова абсолютная монархия на деле. Но вернулся он из России, по крайней мере, убеждённым конституционным монархистом, если не республиканцем.

Вот что сказал маркизу в этом разговоре Николай Павлович:

«Мне понятна республика, это способ правления ясный и честный либо, по крайней мере, может быть таковым; мне понятна абсолютная монархия, ибо я сам возглавляю подобный порядок вещей; но мне непонятна монархия представительная. Это способ правления лживый, мошеннический, продажный, и я скорее отступлю до самого Китая, чем когда-либо соглашусь на него…. Я сам возглавлял представительную монархию (Польшу – А.З.), и в мире знают, чего мне стоило желание подчиниться требованиям этого гнусного способа правления (я цитирую дословно – А.З.). Покупать голоса, развращать чужую совесть, соблазнять одних, дабы обмануть других… я дорого заплатил за свои труды и искренность, но, слава Богу, навсегда покончил с этой ненавистной политической машиной. Больше я никогда не буду конституционным монархом. Я слишком нуждаюсь в том, чтобы высказывать откровенно свои мысли, и потому никогда не соглашусь править каким бы то ни было народом посредством хитрости и интриг». [А.де Кюстин. Россия в 1839 году. Т.1, С.262-263]

Хитрости и интриг чьих? Опыт Польши, опыт поляков, собственный опыт, опыт Александра… Именно тогда, в конце 1831 года, абсолютизм начал вновь закрепляться в России, чтобы протянуться ещё на семьдесят пять лет до октябрьского Манифеста 1905 года.