1. Отношение к войне в царствование Николая I

Русско-турецкая война 1828-1829 годов, пришедшаяся на начало царствования Николая Павловича, девятая по счёту война в истории русско-турецких войн, во многом очень характерна. Эта война — один из тех моментов, которые свидетельствуют об изменении политики николаевской России в сравнении с александровским временем и которые, в то же время, показывают дальнейшие пути этой политики. Не грех вспомнить её и как некий политический пример не во всём, но полезный для сегодняшнего дня, когда, опять турецко-российские отношения становятся весьма актуальными.

Как вы помните, для императора Александра Павловича были равно ненавистны как смертная казнь — от неё он решительно отказался при коронации, и сдержал слово, — за двадцать пять лет царствования Александра в России не было совершено ни одной смертной казни, так и война. Пожалуй, только короткий промежуток между Тильзитом и нападением Наполеона на Россию в 1812 году были временем, когда Александр отошёл от своей политики. Попав на эти пять лет под обаяние гения Наполеона, Александр решил жить как он, завоёвывая земли и присоединяя новые провинции. Тогда от Турции к России была присоединена Бессарабия, тогда же в результате войн была присоединена и Финляндия. Из прошлой лекции мы помним о большом присоединении в Закавказье, которое тоже стало одним из моментов иной политики Александра. Однако после того, как в 1812 году произошло обращение Александра, он не любил говорить о войне и о военных успехах. Он узнал войну с её изнанки. Война стала для него ужасом. Вы помните, как он хоронил погибших, искал живых среди умерших, посещая госпитали в Гродно в декабре 1812 года.

Теперь войны он пытался по возможности избегать. Он понимал, что ему придётся давать отчёт перед Богом за жизнь и смерть каждого из своих подданных, за кровь каждого русского солдата, да и кровь солдата других армий, которую пролили русские.

Николай Павлович, как вы помните, был воспитан совершенно в других условиях, нежели его брат Александр. Воспитатель Николая, Матвей Иванович Ламздорф, немецкий аристократ, настоящее имя которого было Густав Матиас Якоб Фрайхерр фон дер Венге Граф Ламбсдорф, привил ему совершенно другие чувства.

Генерал Ламбздорф благоговел перед королем Фридрихом Великим, и Николай Павлович хорошо усвоил почитание славы, которую якобы даёт стране победоносная война. Слава и величие державы Российской значили для него несравненно больше благополучия сословий и лиц. Вы помните, что так учил Николая и Карамзин. Но то, что перемещается в списке приоритетов на второе место, как правило, вовсе исчезает из памяти. Особенно если сердце ожесточено убийством хотя бы пяти человек, а пять декабристов Николай только что осудил на смерть.

Гибель подданных на войне, пролитие «драгоценной русской крови», как высокопарно любил выражаться и сам Николай и его преемники на российском троне, на самом деле мало волновало Императора. Он был заботлив к раненым и больным солдатам, но раны и недуги для него были естественным следствием войны, с которыми, конечно, надо было бороться, но которые сами по себе являлись неизбежным следствием шествия по пути к славе и величию.

Сравнительно лёгкая победа над Персией в кампании 1826-27 годов придала Николаю Павловичу «вкус к войне», которого он не имел под влиянием старшего брата. То есть потенциально под влиянием Ламздорфа и Карамзина война им не отвергалась, но миролюбие Александра перешло на Николая и, если бы не нападение Персии на Россию, возможно бы и сохранилось. Вы помните, что нападение Персии на Россию он ещё воспринял как «лишнее блюдо» на обеде своей начинающейся царственности. Теперь же, после победы над Персией и присоединения новых земель, он сам искал новых военных «гурманств». Но турки не давали повода для военных действий. Они не собирались нападать на Россию, наоборот.

2. Греческий вопрос

25 сентября/7 октября 1826 года в разгар русско-персидской войны, между Османской и Российской империями была подписана Аккерманская конвенция, которая подтверждала все пункты Бухарестского соглашения 1812 года. Я напомню, что эти пункты предполагали: открытие проливов; заботу о христианских подданных Османской империи, то, что Россия является своего рода протектором христиан Османской империи (особенно православных); передачу Бессарабии России; границу между Россией и Османской империей по Пруту. При этом Молдавия и Валахия, так называемые Дунайские княжества, будущая Румыния, оставаясь в Османской империи, были автономными и управлялись христианскими, единоверными им, правителями.

Аккерманская конвенция только что подписана, но в Османской империи в это время — очень неспокойно. Там с 1821 года идёт внутренняя тяжёлая война между восставшими греками и центральным правительством Константинополя. Обе стороны в этой войне проявляли себя очень жестоко. Акты геноцида, истребления мирных жителей, были и с той и с другой стороны, об этом я подробно рассказывал в лекции, которая касалась греческих дел при Александре I (лекция 17).

Александр не хотел вмешиваться в эту войну и тем более не желал независимости Греции, а предполагал, что лучшим исходом будет, если греческое население получит права на свободу исповедания, свободу использования языка и некоторое самоуправление внутри Османской империи. То есть политически греки, как и другие христианские народы, пусть останутся в Османской империи, а граждански будут свободны, будут иметь равные права с мусульманами. Александр и свою Империю думал строить на таких же принципах. Он не желал другому того, чего не желал бы самому себе.

В России, однако, общественное мнение требовало помощи греческим братьям, и не только греческим, но и сербским, которые в это время тоже восстали против власти турок: дух этно-национализма распространялся по Европе. Но этот голос русской общественности не был очень громким, а, главное, он не разделялся ни императором Александром, ни императором Николаем. Большая стилизация многих современных авторов и авторов конца ХIХ – начала ХХ века состоит в том, что, по их мнению, Россия очень болела, очень переживала за своих единоверцев в Османской империи и именно из-за этого начала войну 1828 года. Но это не соответствует действительности. И следующие слова историка Александра Корнилова только отчасти верны. Говоря о причинах войны 1828-1829 годов, Корнилов пишет: «Подчиняясь голосу народному, Николай Павлович считал в это время необходимым защищать греков от турецких неистовств, а в письмах к цесаревичу Константину он греков называл гнусными и наглыми бунтовщиками, которые не заслуживают никакого сочувствия и которых следовало бы заставить подчиниться султану. Это вынужденное заступничество за греков привело его, однако, к войне с Турцией». [А. Корнилов. История… с.302]

Но ни такого заступничества за греков, ни мощного народного голоса (голоса были, но они не говорили от всего народа) не было в действительности. Читая русские дневники того времени, редко можно встретить восторги по поводу борьбы греков за свободу. К русско-турецкой войне 1828-1829 гг. привели совершенно другие мотивы.

Где общественное мнение действительно было настроено в пользу греков, так это в Европе, причём не во всей, а, в первую очередь, — в Великобритании и во Франции. В этих странах развитое общественное мнение (и в значительной степени политическое общественное мнение) действительно требовало помощи грекам, но не как единоверным, и даже не как христианам, а, в первую очередь, как носителям великой древней культуры, которую европейские народы считали культурой отеческой. Ренессанс восстановил память об античности и о греческих корнях этой античности. Вся культурная часть европейского общества зачитывалась Плутархом, Фукидидом, читала речи Фемистокла, Демосфена, философию Платона, Аристотеля, драмы Еврипида, Эсхила, читала Гомера и Гесиода и считала, что греки достойны свободы, что эпоха варварства должна смениться эпохой включения Греции в состав европейской цивилизации.

Впрочем, между греками и европейцами было одно зияние. Сами греки боготворили Византийскую империю и фактически стремились её восстановить со столицей в Константинополе. То есть то, что в 1453 году сделал султан Мехмед II Завоеватель, должно было полностью измениться, и вместо Османской империи снова, хотя бы в европейской части Османской империи, должна была возникнуть новая греческая империя.

А вот в Европе считали Византию упадническим государством. Вы же помните книгу Эдуарда Гиббона «История упадка и падения Римской империи»? Так вот Византия с точки зрения тогдашней Европы — это глубокий упадок Римской империи. Потом, уже в ХХ веке, эти взгляды были пересмотрены.

Итак, Европа бредила Фемистоклом и Платоном, сами греки мечтали об императоре Феодосии и о последнем героическом императоре Византии Константине ХI, погибшем в бою с турками как раз при штурме Константинополя в 1453 году. Но для русского императора эта тяжёлая война греков и турок рассматривалась просто как сумятица.

К 1827 году значительная часть Греции —Пелопоннес, берега Коринфского залива, остров Эвбея — была освобождена от турецкой администрации и войск. Там уже существовало греческое правительство, греческая власть. Главой греческого государства с 1827 года пока формально, так как он находился ещё в Европе, стал бывший министр иностранных дел Российской империи Иоаннис Каподистрия.

Это давало туркам повод думать, что Россия инициирует восстание греков и конфликт греков и турок. Не забудем, что русский офицер князь Ипсиланти был одним из лидеров Греческого восстания, за что Александр, как вы помните, очень его осудил. Турки считали, что русские создают из православного населения их империи пятую колонну. Но это была абсолютная неправда. Уж если кто-то и поддерживал Греческое восстание на государственном уровне, то западноевропейские страны. Однако важно отметить — среди этих стран не было христианской Австрии. У неё была особая позиция.

Австрия не хотела и боялась независимости Греции, потому что считала, что это повлечёт за собой усиление российского влияния на Балканах, и даже больше, — что это будет вызов славянскому населению самой Австрийской империи. В Австрийской империи, как вы помните, жило много славянских народов, в том числе и на Балканах: хорваты, словенцы, в недавно присоединённой Галиции и в Буковине — украинцы. Австрия боялась, что создание независимого христианского государства или группы государств, славянских и греческого, революционизирует славян Австрийской империи и, таким образом, приведёт к разрушению этого государства. Поэтому Австрия была горячим сторонником единства и целостности Османской империи.

Позиция России была продолжением Александровой позиции. Как писал Николай своему брату Константину 12/24 ноября 1827 года: «В этом деле мы не являемся ни греками, ни турками, но настойчиво продолжаем прилагать все наши усилия, чтобы заставить прекратить эту позорную борьбу с той и другой стороны. Мы желаем лишь порядка и спокойствия… Прежде чем эта цель столь сильно и со столь давних пор желаемая будет достигнута, очень возможно… явится война». [Н.К. Шильдер. Император Николай I… Т. 2. Спб.1903. – С.110]

Позорная борьба с двух сторон — и со стороны греков, и со стороны турок. Никакого ослепления православным братством. Николай готов был продолжать политику Александра. Гражданские права грекам — да, политические права — нет. То есть ни независимости, ни даже автономии.

Между тем, Англия и Франция, продолжая союзнические отношения с Россией, которые сложились после Венского конгресса 1815 года, обсуждали с ней греческий вопрос. Англия и Франция настаивали на автономном статусе Греции. Многие мечтали о независимости, но как минимум соглашались на широкую автономию в составе Османской империи со своим правительством. Причём по примеру Польши и Финляндии в составе абсолютистской России Греция могла бы быть демократическим государством (демократическим по меркам XIX века) с парламентом, с выборами в абсолютистской Турции. Греция будет платить налоги в казну Константинополя, и на этом её участие в жизни Империи будет заканчиваться. Греки не будут служить в османской армии, будут иметь собственную полицию, собственные силы самообороны под гарантиями великих держав. Турки с этой идеей не соглашались. Максимум, на который были согласны турки, это простить греков за шесть лет их войны, не требовать с них выплаты налогов в османский бюджет за 1821-1827 годы и дать им отпуск от налогов ещё на один год, но никакой автономии и в помине турки для Греции не предполагали. Это не устраивало европейские страны, так как не давало гарантий, что не начнутся погромы и месть со стороны турок.

Николай соглашается с Англией и Францией. Австрия отказывается участвовать в этих переговорах по понятным уже для нас причинам. Союзные страны договариваются, что англо-франко-русский флот будет патрулировать побережье Греции и предотвращать высадку турецких десантов для подавления греческого восстания.

Для этого Николай Павлович даёт инструкции генерал-адъютанту адмиралу Дмитрию Николаевичу Сенявину отправиться с флотом в Англию, в Портсмут, а там, по согласованию с послом России в Лондоне князем Христофором-Генрихом фон Ливеном, отрядить эскадру из четырёх линейных кораблей, четырёх фрегатов, двух бригов под началом контр-адмирала графа Логгина Петровича Гейдена идти в Архипелаг в составе союзной эскадры.

В ночь на 9/21 июня император Николай, прибыв с форта Красной Горки, вместе с адмиралом князем Александром Сергеевичем Меньшиковым, правнуком знаменитого петровского фаворита, лично устроил смотр эскадры в море, после чего большая эскадра адмирала Сенявина ушла в Портсмут.

6 июля был заключён Лондонский договор, который координировал попытки Англии, Франции и России восстановить мир в греческих провинциях Турции, охваченных восстанием. Договор предполагал только мирные усилия, в крайнем случае, демонстрацию силы, «не принимая, впрочем, участия во взаимных неприязненных действиях враждующих сторон». И вот как раз во исполнение этого договора объединённая эскадра отправляется в Средиземное море.

Туркам три державы предложили посредничество с греками на следующих условиях: мир, автономия Греции в составе Османской империи и выплата греками подати в Стамбул. Та сторона, которая не согласится на эти условия, будет лишена финансовых кредитов и других достаточно символических форм поддержки. Даже в секретных статьях договора ничего не говорилось о военном вмешательстве держав. Ввязываться в войну на Балканах ни Англия, ни Франция не хотели.

Безусловно, грубая военная демонстрация, вторжение, война привели бы к падению Османской империи и к независимости Греции, но этого по разным причинам не желала ни Англия, ни Франция, ни Россия. Николай Павлович не хотел нарушать принцип легитимности и разрушать соседнюю империю. Его вполне устраивала слабая Османская империя под боком у России, которая бы для России была неопасна. При этом судьба греков и славян — христиан Османской империи — не очень его волновала. Да, он считал, что их не надо резать, им надо давать право молиться и использовать свою литературу, но не более того. Что касается Англии и Франции, то у них был другой резон. Эти страны не доверяли России. Они считали, что если на Балканах образуются православные государства, такие как Греция, Румыния, Болгария, Сербия, то они будут в орбите России, единоверной им империи, которая, и так являясь могущественнейшей страной Европы, станет ещё более могучей и утвердится на Средиземном море, после чего Османская империя уже полностью попадёт под её влияние. Англичане боялись ещё и того, что от Турции отделится Египет и попадёт под влияние Франции.

Итак, Англия и Франция не хотели разрушения Османской империи, потому что она была нужна им как безопасный буфер между Россией и Европой. Но в то же время из-за гуманных соображений они добивались автономии, по крайней мере, Греции, но, возможно, и славянских народов Османской империи, однако автономии внутри этой империи, в значительной степени финансово зависимой от Англии и Франции.

Таков был расклад сил. Беда заключалась в том, что Османская империя не шла даже на эти мягкие условия. Она отказывалась давать автономию какой-либо своей христианской провинции.

Подписание Лондонского договора между Англией, Францией и Россией, которое совпало с днём рождения Николая Павловича (ему исполнился тридцать один год), было с восторгом принято всеми странами. Это было свидетельством сотрудничества трёх европейских держав.

Посол в Лондоне князь Ливен писал графу Нессельроде: «С этого дня будет считаться возрождение христианского народа, и его благословения придадут новый ореол годовщине столь священной для нас». Иными словами: Лондонский договор ведёт к возрождению греческого народа, греческий народ будет благословлять за это Россию и Николая Павловича, и это, соответственно, подарок ко дню его рождения.

Сам Николай Павлович относился к этому договору сдержанно. Он написал по-французски на депеше, сообщавшей о подписании договора: «Да будет тысячу раз благословен Бог и будем надеяться, что всё пойдет к лучшему». [Н.К. Шильдер. Николай I… Т.2 с.104]

3. Наваринская битва и её последствия

Между тем к лучшему всё не шло. Турецкий султан мыслил брутальными категориями, — если восстали, значит надо раздавить. Желая покончить с греческим восстанием раз и навсегда, чтобы исключить возможность европейского вмешательства в его внутренние дела, он приказывает египетскому паше (наместнику) Мехмету Али направить свой флот и армию к Пелопоннесу, а армия и флот у паши были очень хорошими. Мехмет Али, который, как оказалось позже, сам мечтал утвердиться в качестве правящего султана, направляет флот и десантную армию во главе со своим приёмным сыном Ибрагим-пашой, чтобы вернуть власть над Пелопоннесом султану.

Узнав об этом, объединённая англо-франко-русская эскадра под командованием британского вице-адмирала сэра Эдварда Кодрингтона посылает Ибрагиму-паше суровое распоряжение вернуться в Египет и не высаживать войска в Греции.

Адмирал Мухаррем-бей, который принял это указание, адресованное Ибрагиму-паше, обещал уйти обратно в Египет, но обещание не выполнил, а благополучно привёл флот в Наваринскую бухту, одну из лучших бухт Пелопоннеса, бывший Пилос. Тот самый «Пилос песчаный», о котором пишет Гомер, где правил в эпоху Троянской войны мудрый старый Нестор, где, как потом оказалось, существовал один из важнейших городов Микенской Греции.

В Наваринскую бухту прибыл турецко-египетский флот, стали высаживаться войска, и Эдварду Кодрингтону ничего не оставалось, как заблокировать египетский флот в Наваринской бухте и вновь потребовать его ухода в Египет. Армии, которую высаживали египтяне, было достаточно, чтобы раздавить греческие отряды и восстановить власть султана над Грецией.

Объединённая эскадра заняла позицию около Наварина. Русской эскадрой командовал контр-адмирал Гейден, французской — контр-адмирал Анри де-Риньи.

Соотношение сил было далеко не в пользу коалиционного флота. У египтян было 65 кораблей при 2106 орудиях, у союзников — только 28 кораблей при 1298 орудиях. При этом Наваринскую бухту защищали береговые батареи, тоже вооружённые хорошей артиллерией, и 8 брандеров, то есть 8 кораблей береговой обороны, которые в случае боя должны были специальными факелами, которые обычно привязывали к носу брандера, зажечь вражеские корабли. Единственное, в чём турки были слабее союзников, это в количестве линейных кораблей, то есть самых тяжёлых боевых кораблей флота. На 10 линейных кораблей союзников, из которых 4 были русские, приходилось только 3 линейных корабля турок. Флагманом русской эскадры был 74-х пушечный линейный корабль «Азов».

Адмирал Кодрингтон, следуя пунктам Лондонского договора о том, что надо избегать новых конфликтов, хочет попугать турок, но избежать реального боя. Для этого он посылает английского парламентёра лейтенанта Фриц-Роя на шлюпке к берегу. Его принимают на турецкий брандер, там слышится стрельба, после чего оказывается, что Фриц-Рой убит турками. Думая, что это ужасное, но недоразумение, адмирал Кодрингтон посылает второго парламентёра, который по некоторым сведениям был племянником самого адмирала. Кодрингтон посылает его сразу на флагманский турецкий корабль к Мухаррем-бею, но и второго парламентёра турки также убивают. Береговые батареи начинают обстреливать союзный флот, и в один из французских кораблей попадает ядро.

Разгневанный Кодрингтон отдаёт приказ к бою. Объединённая эскадра прорывается мимо турецких береговых батарей в Наваринскую бухту и в результате тяжёлого четырёхчасового боя практически полностью уничтожает турецкий флот. Из 65 кораблей турки так или иначе — утопленными, взорванными, сожжёнными — потеряли 60 кораблей. Союзники — ни одного. Что касается человеческих жертв, то у союзников было убито 180 человек и около 500 ранено, у турок погибло более 6 тысяч человек.

Русская эскадра сражалась очень успешно. Линейный корабль «Азов», сильно повреждённый в бою и позже восстановленный, первым в русском флоте получил Георгиевский флаг за мужество.

На этом корабле под командованием капитана 1 ранга Михаила Петровича Лазарева сражались будущие герои Севастопольской обороны 1854-55 гг. Владимир Корнилов, Павел Нахимов и Владимир Истомин. С тех пор в русском императорском флоте всегда был корабль, который называли «Память Азова». «Память Азову» — не память городу, который находился в Российской империи, а память кораблю «Азов», который героически сражался в Наваринской битве.

Греки до сих пор чтут Наваринское сражение. В Греции есть памятники, улицы и бульвары, названные именами флотоводцев, и Кодрингтона, и французского, и русского адмирала, выпущены даже почтовые марки в их честь. А в России в своё время, как вы помните, сукно «цвета наваринского дыму с пламенем», то есть глубокого тёмно-серого цвета, стало очень модным, и именно его Чичиков хотел получить у продавца материи для своего сюртука.

Однако эта битва далеко не оказалась просто фактом истории. Константинополь был глубоко возмущён тем, что, нарушив мир, без объявления войны, три европейские державы напали в турецких водах на его флот и уничтожили его. Султан Махмуд II сначала думал совершить ответное «достойное» действие — вырезать посольства союзных держав в Константинополе: французское, английское и русское. Когда турецкие чиновники сообщили послам о том, что весь состав посольств будет арестован, французский, а потом и русский, и английский послы сказали, что они в Семибашенный замок в тюрьму не пойдут, а будут сражаться до последнего. И что все эти формы восточной дипломатии недействительны, и если на дипломатов, которые являются неприкосновенными, будет поднята рука и кто-то из них погибнет, то три союзные державы просто сметут Константинополь с лица земли и Османской империи придёт конец.

Махмуд II был достаточно рациональный политик, чтобы осознать это. Надо сказать, что в Турции те, кто знают русскую историю, называют Махмуда II «турецким Петром I». Этот человек, пришедший к власти в результате заговора, истребивший многих своих братьев, был, как и Пётр, жестоким, но великим реформатором. Он, понимая, что Турция отстаёт всё больше и больше от европейских стран и попытался реформировать турецкую армию, турецкий административный аппарат, ликвидировал корпус янычар, стал развивать светское образование. Он даже смягчил абсолютный запрет на ввоз в Турцию алкоголя. Говорят, что сам он выпивал и умер от цирроза печени. Несколько идеализированный образ этого жутковатого, но интересного человека показан в турецко-русской многосерийной мелодраме «Султан моего сердца».

Как бы там ни было, в декабре 1827 года послы союзных держав покидают Константинополь. Никто их не вырезал, не посадил в тюрьму, они уехали сами. Это не было объявлением войны, но это было демонстрацией полного разрыва взаимных отношений.

В Европе отношение к Наваринской битве было различным. Австрия, следуя своей политике, именовала адмирала Кодрингтона и всех остальных адмиралов убийцами. Так прямо говорил император австрийский Франц, а князь Меттерних, канцлер Империи, заявлял, что отныне с международным правом покончено и наступило время якобинцев. «Так поступали Лазар Карно и Дантон», — говорил он о поведении союзного флота в Наварине. Дошло даже до того, что Австрия думала отправить свой стотысячный корпус в Пелопоннес, чтобы покончить с греческим восстанием. Но в итоге она этого не сделала.

Французский король Карл Х в тронной речи говорил, что Наварин покрыл славой знамёна Франции и служит блестящим залогом согласия трёх держав. В этом смысле Наваринская битва может считаться зарёй Антанты, англо-франко-русского согласия. Одновременно он начинает подготовку к аннексии Алжира, которая была осуществлена в 1830 году. А я напомню, что Алжир был самой дальней западной провинцией Османской империи (Марокко был независимым).

В Англии ситуация была сложнее. Дело в том, что две основные партии в Англии, тори и виги, занимали различную позицию в отношении Греции. Консерваторы тори боялись, что независимая Греция станет союзником России, и поэтому тормозили этот процесс. А виги, либералы, которые мечтали о свободе народов, наоборот, всячески приветствовали независимость Греции, надеясь, что с Россией всё как-то обойдётся и, если Англия в борьбе за независимость Греции примет на себя основную ношу, то греки будут благодарны не русским, а англичанам (так, кстати говоря, в конце концов, и вышло). Поэтому контролируемый тори парламент собирался отдать адмирала Кодрингтона под суд. Тори говорили, что этой битвой «Англия сыграла в руку России». Король Георг IV назвал в своей парламентской речи эту битву «untoward event» — неприятным событием, и уже в частной беседе заметил, что адмирал заслуживает за эту победу не награды, а верёвки, что значило — его надо повесить. Однако, несмотря на это, король наградил Кодрингтона орденом Бани.

Большинство народа в Англии на этот раз поддерживало вигов и независимость Греции. Считалось, что поддержка султана тори — это дань реакционной политике, которая благодаря Александру I утвердилась после 1815 года и с которой Наварин как раз покончил.

Известный виг и в будущем дважды премьер-министр Великобритании лорд Джон Рассел говорил о Наварине: «Я решительно того мнения, что эта блистательная победа была необходимым результатом Лондонского договора. Кроме того, я полагаю, что это была одна из самых чистых побед, одержанных оружием какой-либо державы от начала мира».

Чистая победа (Clean victory) означает не победу вчистую, а победу ради благих, благородных и чистых целей. Освобождение греческого народа — это чистая цель. О том же говорили общественные круги и газеты во Франции: победа в Наваринской битве — это победа общественного мнения, победа народов, а не монархов, которым только остаётся присваивать себе плоды этой победы.

Но, тем не менее, хотя народы Англии и Франции, а с ними и большая часть Европы вместе с интеллигентными людьми даже в Пруссии и Австрии, радовались тому, что греков не раздавили египетские войска, Англия и Франция, следуя дипломатическому этикету, принесли извинения Порте и объявили, что их морские начальники превысили данные им от правительства полномочия. Порта приняла эти извинения.

Иначе вела себя Россия. Николай Павлович со свойственной ему прямолинейностью извинений Турции не принёс. Более того, адмирала Кодрингтона Николай I наградил 8 ноября 1827 года за Наваринскую победу военным орденом святого Георгия 2-й степени. В письме адмиралу Царь писал: «Вы одержали победу, за которую цивилизованная Европа должна быть вам вдвойне признательна… Ваше имя принадлежит отныне потомству. Мне кажется, что похвалами я только ослабил бы славу, окружающую его… Русский флот гордится тем, что заслужил под Наварином Ваше одобрение…». [Н.К. Шильдер. Николай I… Т.2. с. 108]

Для тех, кто говорит, что Англия всегда обманывала Россию, а Россия всегда боролась с Англией, пусть эти слова Николая Павловича будут некоторым холодным душем. Пусть те, кто так считают, увидят, что союз трёх держав при всех проблемах, которые возникают в международных отношениях, тогда был очень прочным.

Французскому контр-адмиралу де Реньи Николай Павлович послал орден Александра Невского, а контр-адмирала графа Гейдена наградил Георгием 3-й степени и чином вице-адмирала.

29 ноября/11 декабря 1827 Николай писал Константину Павловичу: «Наваринское дело, как оно ни было пагубно для турок, является только законным и естественным следствием договора, задолго до этого объявленного Порте и объявленного потому, что это было единственным средством прекратить порядок вещей, несовместимый с законным порядком в этой части вселенной… Если войне суждено теперь произойти, она будет крайне прискорбным и увы, весьма вероятным следствием безрассудства турок, но здесь уже мне невозможно что бы то ни было предусмотреть заранее». [Н.К. Шильдер. Николай I… Т.2. с. 110]

Николай считал, что Англия и сама может решить задачу прекращения греко-турецкой войны и создания автономной Греции, -у Англии для этого достаточно и военных, и финансовых механизмов, но тогда не будут учтены торговые интересы России, которые для Николая имели большое значение.

А торговые интересы России — это не что иное, как черноморская торговля. В то время местность, которая называлась Новороссия, очень быстро развивались. Через Одессу в Европу вывозилось огромное количество зерна и других продуктов русского хозяйства. Новороссия расцветала. И, естественно, закрытие проливов (а в ответ на Наваринскую битву Константинополь объявил о денонсации Аккерманских соглашений, закрытии проливов для России, и о том, что он больше не гарантирует права христианских подданных в своей империи) очень сильно ударило по русской торговле. Для Англии и Франции это было не так важно, русский рынок для них не самый большой и торговля с Россией может проходить через Балтийское море. Но для России закрытие Проливов — это экономическая трагедия, очень серьёзный удар. В России плохие дороги, везти хлеб южной России в Петербург или в Либаву очень дорого и практически невозможно. Соответственно, без внешней торговли через Одесский порт, юг России начнёт стагнировать и разоряться. Да и того, что теперь Турция считала себя вправе свести счеты со своим христианским населением, которое восстало против неё, Россия потерпеть не могла. Из трёх стран Россия в результате Наваринской битвы оказалась самой уязвлённой. Славная Наваринская победа очень больно ударила по России.

Результатом отъезда послов и фактического разрыва отношений между тремя державами и Османской империей явился султанский гатти-шериф (повеление, что-то вроде императорского указа, обязательного к исполнению). Этот гатти-шериф, изданный 8/20 декабря 1827 года, гласил: «Всем здравомыслящим людям известно, что как всякий мусульманин естественно есть смертельный враг неверных, так равномерно и неверные суть смертельные враги мусульман, и наипаче двор Российский есть непримиримый враг народа мусульманского в Оттоманской империи. Именно Россия толкнула Англию и Францию к противостоянию Порте, именно Россия возбудила греков на восстание. Турция не будет соблюдать впредь Аккерманские соглашения и призывает всех мусульман встать против России». [Н.К. Шильдер. Николай I… Т.2. с. 387]

Здесь важны две позиции. Во-первых, в Турции верят, что Россия стремится захватить христианские области Османской империи, присоединить земли единоверцев. То есть турки приписывают русским те цели, которые они имеют сами, и которые, что греха таить, в эпоху Екатерины действительно имела Россия. Помните, Константин Павлович даже был назван в честь последнего императора Византии Константина XI, чтобы в будущем его можно было именовать византийским императором Константином ХII. Но цели эти давно, уже с эпохи Александра I, Россия не преследовала. На самом деле, и вы это сейчас увидите, Россия не собиралась завоёвывать Османскую империю. Но турки так не считали. Они считали, что именно Россия науськала Англию и Францию на войну, и греков на восстание. Опять же, формальные основания на это были — князь Ипсиланти, Иоаннис Каподистрия… Но о том, в России этих людей осуждают, турки знали плохо и понимали это только отчасти.

Во-вторых, Султан объявил России священную войну, газават, — не войну политическую, а войну религиозную. А это означает, что все мусульмане в только что покорённых Россией Закавказских областях — в Азербайджане, в Дагестане, в Чечне, в ещё непокорённой Кабарде, и мусульмане Крыма должны восстать против русских. То есть объявляется непримиримая религиозная война.

Правда, это не было открытым объявлением войны России. Сам гатти-шериф был написан на турецком языке и предназначался только для внутреннего употребления, но за ним, безусловно, должна была последовать война. И, в первую очередь не война против России, хотя возможно и она, а война против собственного христианского населения, главным образом, против греков, а также и сербов, восставших против турок.

Султан заключает договор о совместных действиях против России с Персией, которая в это время унижена новыми поражениями, потерей новых земель и ещё формально ведёт войну с Россией.

8/20 февраля 1828 года гатти-шериф через Бухарест был отослан в Санкт-Петербург по русским дипломатическим каналам и был получен Императором. После получения этого документа Император принимает решение объявить Турции войну. То есть формально объявление войны — это объявление войны Россией Турции, которое последовало 14/26 апреля 1828 года. Именно в этот день в Санкт-Петербурге был обнародован манифест о войне с Турцией и манифест о чрезвычайном рекрутском наборе (по два человека с пятисот душ).

С 25 апреля фельдмаршалу Витгенштейну на Дунае и генералу Паскевичу на Кавказе был дан приказ начать военные действия против Турции.

В длинном витиеватом манифесте говорилось об извечном миролюбии России к Турции, вспоминались и Кучук-Кайнарджийский мир, и Бухарестский договор. Но мы же с вами понимаем, что и Кайнарджийский мир, и Бухарестский договор привели к потерям турецких земель, всё Северное Причерноморье было потеряно в результате войн Екатерины с турками, и ни о каком вечном мире речь не идёт. Только очень вскользь в этом манифесте говорилось о турецких христианах и буквально два слова о греках, причём без всякого восторга. С осуждением вспоминался «русский чиновник» Ипсиланти, который в нарушение своей присяги стал греческим инсургентом. А главная мысль заключалась в том, что действиями Турции была нарушена черноморская торговля и оскорблена честь России.

Манифест заканчивался следующими словами: «Государь Император предпринимает сию войну для необходимого охранения трактатов, нарушенных и как бы не признаваемых Портой (в первую очередь, Аккерманского соглашения — А.З.). Успехи России должны на будущее время обеспечить надежными ручательствами действительность и точное исполнение договоров. Наконец, сей войны требуют важнейшие пользы Черноморской торговли, коей благосостояние зависит от свободы сообщений через Босфор и одним из усилий и попечений России будет открытие свободного плавания в Босфоре всем народам Европы… Россия, вопреки разглагольствованиям Порты, не имеет ненависти к сей державе, не умышляет ее разрушения (что является абсолютной правдой, в который вы скоро убедитесь — А.З.)…»

4. Кампания 1828 г. Первый этап

Итак, Россия объявляет Турции войну. Генерал-адъютант Павел Дмитриевич Киселёв, которого назначили управлять ещё не завоёванными румынскими княжествами, вспоминал, что Николай Павлович говорил ему, что стоит только перейти русской армии Дунай и Порта запросит мира. Рассуждали, что сделать с Константинополем, — оставить за Россией или передать одной из держав или грекам. Николай Павлович ещё не решил этот вопрос. Адмиралу Грейгу было приказано готовить Черноморский флот к высадке десанта в Константинополе.

Как пишет Н.К.Шильдер, «счастливое окончание Персидской войны вызвало, вероятно, подобное ослепление» [Н.К. Шильдер. Николай I... т2. с.119]. В России думали, что, подобно войне с Персией, война с Турцией будет прогулкой, быстрой и лёгкой войной, которая восстановит славу и честь державы Российской, откроет Проливы и заодно даст автономию Греции, а, может быть, и Сербии.

Николай Павлович в мае 1828 года двинул через Дунай войска и сам встал во главе армии. Впервые со времён неудачного Прутского похода Петра I русский Император пересёк границы Османской державы 7 мая 1828 года. Ожидая быстрой и славной победы, в Одессу выехала Александра Федоровна, супруга Императора, их старшая дочь великая княжна Мария Николаевна, министры, Двор, послы, великий князь Михаил Павлович, огромная свита вплоть до рестораторов и различных маркитантов.

Однако не все в России были так уверены в лёгкой победе. Генерал-адъютант Матвей Евграфович Храповицкий обратился к Николаю с просьбой не ехать на театр военных действий. Война может быть сложной, тяжёлой, далеко не сразу успешной, не надо с неуспехами русской армии связывать своё имя, считал он. Но Николай проигнорировал это предупреждение.

Генерал-адъютант Закревский писал: «Зачем иметь нам войну, не приносящую никакой пользы России, но принесущую вред слабому ее состоянию». [Сборник ИРИО, т.78, с.304]

Вспоминая то время, Бенкендорф пишет в своих записках: «Молодежь восхищалась предстоящими ей опасностями и славой, но масса публики смотрела на начало новой войны довольно равнодушно и без всякой примеси какого-нибудь национального чувства… Никто не сомневался в новых лаврах, а на жертву людьми и деньгами смотрели единственно, как на неизбежное зло, требуемое нашей народной честью и интересами нашей торговли». [Н.К. Шильдер. Николай I… т2. с.124]

С одной стороны, Бенкендорф просто повторяет слова манифеста, а с другой стороны, констатирует отсутствие национального чувства. Того восторга, который был в 1914 году, когда император Николай II вступил в войну с Германией и Австрией, в это время не было, но была та же убеждённость в лёгкой победе, однако без всякого восторга. Судьба греков, славян, христиан тогда мало волновала большую часть русского общества.

Поначалу всё стало сбываться так, как того ожидали Николай Павлович и русское общество. 25 апреля/7 мая 6-й и 7-й корпуса Русской армии совершили форсирование Прута в трёх местах и без выстрела вошли в княжество Молдову. Вся Молдова и Валахия были заняты без сопротивления. Яссы, Галац, Бухарест и Крайова приняли русскую администрацию. Не будем забывать, что побережье Чёрного моря и устье Дуная входили не в Румынские княжества, а в турецкую провинцию Добруджа, которая как раз оказала серьёзное сопротивление, о котором мы скажем чуть позже.

Полномочным председателем правительств обоих княжеств был назначен тайный советник граф Фридрих Александр (Фёдор Петрович) фон дер Пален (последний камергер России).

Он имел звание «Председатель диванов Молдавии и Валахии». То есть правительство Румынских княжеств полностью переходило под контроль России, по крайней мере, на время войны. Но в Добруджи переправа через Дунай у Болграда - Сатунова 3-го корпуса генерала Александра Рудзевича отложилась на месяц из-за разлива Дуная. Поздний весенний разлив привёл к тому, что река увеличилась на 5-10 километров в ширину, а плавни были в глубину 1,5-2 метра. То есть, чтобы перебраться на другой высокий берег, надо было строить многокилометровые гати, по которым можно было провозить пушки и проводить конные части. Русские солдаты по грудь в воде строили их под наблюдением турок из крепости с противоположного берега. Поэтому никакой тайны не было. Мгновенности и неожиданности войны не произошло. Турки готовились к сопротивлению.

Скажем здесь два слова о генерале Александре Рудзевиче. Этот генерал был сыном буджакского татарина Якуб-аги Рудзевича (умершего в 1784 году), которого именовали «начальником турок и татар, живших при селе Балты». Вы помните, что кусок Причерноморья, где потом была построена Одесса, называли Буджак. Так вот, губернатором этой области как раз и был отец Рудзевича, перешедший в 1770 году на русскую службу в качестве политического переводчика и много содействовавший Потёмкину в присоединении Крыма. За свою деятельность в апреле 1784 года незадолго до смерти он был пожалован в статские советники, с правом русского дворянства. Все его дети были крещены в православии. Фактически Александр Яковлевич Рудзевич воевал против своих соплеменников турок и против единоверцев своего отца и матери, тоже мусульманки. Он считал себя совершенно русским человеком и никаких сомнений насчёт правильности своих действий, судя по всему, не испытывал.

Турки, воспользовавшись остановкой наступления в связи с разливом Дуная, сосредоточили большие силы в Шумле (нынешний болгарский Шумен) между Варной и Тырновом. Крепость Шумлы, которой командовал Гуссейн-паша, считалась неприступной. Её называли «гробом неверных», потому что взять её было практически невозможно. Скала, на которой она находилась, была расположена так, что крепость была ориентирована на север, на Россию, а её южные подходы и дорога на Стамбул были практически безопасны, так что даже в случае осады возможно было подвозить припасы с юга.

Напротив Сатунова на Дунае находилась крепость Исакчи, которая, собственно говоря, и наблюдала за переправой Рудзевича и за которую, видимо, предстояла тяжелая битва, но помог случай.

К Николаю Павловичу обратились так называемые «Задунайские» казаки. Это было казачье запорожское войско, которое не захотело быть раскассированным Екатериной II и ушло в Турцию.

Турецкие правители позволили казакам жить на Дунае, использовать его угодья, сохранять свою веру, свою организацию, но при условии — как военная сила они должны служить турецкому султану. И они служили верой и правдой. Последнее их служение была борьба с греками. Они активно участвовали в подавлении греческого восстания и восстания в Дунайских княжествах - в Валахии и Молдове, и были отмечены многочисленными наградами. Последним задунайским атаманом с 1827 года был кошевой Иосиф Михайлович Гладкий, практически неграмотный человек, который умел только ставить свою подпись.

И вот как раз Иосиф Гладкий привёл своих воинов, примерно три с половиной тысячи человек, к Николаю Павловичу и сказал, что хочет служить царю-батюшке. Николай очень доброжелательно его принял и сказал: «Бог вас простит, отчизна прощает, и я прощаю». Казаки тут же выразили желание принять участие в военных действиях. Они сказали, что хорошо знают противоположенный берег, знают, где можно высадить десантные группы, и придумали кое-что ещё. И, действительно, были удачно высажены десантные группы, а сам Гладкий и его казаки подошли к крепости Исакчи, и паша, который командовал крепостью, зная задунайских казаков, как турецких подданных, открыл перед ними ворота, и таким образом крепость была захвачена. Николай был милостив, турецких солдат выпустили, отправили их и пашей в Стамбул к туркам, но султан казнил командиров крепости за такую халатность.

Таким образом крепость Исакчи была взята. А Николай настолько доверял этим казакам, что переправился на другой берег Дуная в их лодке и только с двумя генералами. То есть, если бы казаки захотели, они бы могли легко сдать его туркам, но они этого не сделали.

Кстати говоря, зная о таком варианте развития событий, Николай оставил особое указание: если он попадёт в плен, больше не считать его императором и ни одно его письмо из плена не считать ни приказом, ни повелением. Император боялся, что либо его принудят что-то сделать во вред России, либо сделают от его имени. Но как бы там ни было, Дунай был перейдён.

Задунайская Сечь тут же была уничтожена турками. Турки не простили измены, и мирные жители Сечи, женщины, дети в основном погибли либо были перевезены в качестве рабов во внутренние области Анатолии. А казакам, которые оказались вместе с русским войском, было даровано новое место жизни. Они создали Азовское войско между Бердянском и Мариуполем, и возглавил его Гладкий. В 1865 году войско это было ликвидировано, а казаков отправили на Кубань, где они, проделавшие этот окружной путь от Дуная, живут до сих пор. Сам Гладкий, человек очень непростой, умер в Александровске, ныне Запорожье, в 1866 году.

5. Кампания 1828 г. Второй этап

Но на этом весёлая прогулка русской армии закончилась. Главная турецкая крепость на нижнем Дунае — Браилов — была неприступна. Великий князь Михаил Павлович, которому поручили возглавить осаду, начал её, но ничего сделать не мог. Под Браиловом погибло более трёх тысяч русских воинов.

К городу прибыл сам Николай и расположился в загородном дворце Браиловского паши. В конечном счёте, крепость была взята штурмом, но с большим трудом и с огромными потерями. Всех турецких пленных Николай, желая быть великодушным и не желая портить отношения с Султаном, повелел, снабдив деньгами, отослать в Константинополь.

Под Браиловым, кстати говоря, проявились и политические цели императора Николая. Другой группой казаков, которые ушли к османам, были так называемые некрасовцы — донские и хоперские казаки, ушедшие из России по разным подсчётам в количестве от 2,5 до 8 тысяч человек после неуспеха Булавинского восстания в 1708 году. Некрасовцам, названым в честь своего лидера Игната Некрасова, также были даны османским правительством все льготы, право охоты, право исповедовать свою религию (а они были в основном старообрядцами), жить по своему укладу. И теперь они попросили Николая Павловича принять их в подданство. Николай Павлович ответил им буквально следующее: «Я не хочу вводить вас в заблуждение. Эти земли я присоединять не буду. Если вы всем довольны, лучше оставайтесь в Турции, а если хотите вернуться в Россию — возвращайтесь». Некрасовцы посовещались и в Россию решили не возвращаться. Сделали они это намного позже. Уже при Хрущёве и Брежневе последние некрасовцы из Болгарии переселились в Россию.

Турки сопротивлялись очень решительно. Крепости соглашались на сдачу только при условии выхода гарнизона на соединение с основной турецкой армией. Русские полководцы соглашались на это, потому что понимали, что иначе многие крепости они просто не возьмут. Они понимали, что под турецкими крепостями, построенными по новейшим правилам, с новейшим образом сделанной системой редутов и очень хорошими средствами защиты, можно было положить многие тысячи русских воинов.

Лучше развивалась ситуация на восточном берегу Чёрного моря. 20 июня князем Меньшиковым была взята крепость Анапа.

О том, что происходило в это время за Дунаем, в нынешней Болгарии, пишет Бенкендорф, который сопровождал Государя в этом военном походе: «Жары начинали сильно утомлять солдат, мало было воды, и та – дурная; заросшие камышом болота распространяли вредное зловоние; трава погорела; для огромной массы лошадей уже оказывался недостаток в фураже; многие тысячи волов, перевозивших провиант и резервные парки, за неимением достаточных пастбищ худели, делались неспособными к извозу и издыхали в пути, еще более заражая воздух». [Н.К. Шильдер. Николай I…Т.2. с.138]

«Армия таяла как лёд при лучах солнца, и от невероятного количества больных, ежедневно умножавшихся, появился какой-то дух уныния в войсках… уныния, которому подобного я еще в нашей армии не видал», — писал бывший при армии опытный генерал Михайловский-Данилевский, ветеран кампаний 1812-1814 годов. [Н.К. Шильдер. Николай I… Т.2. с.245-246]

Турки сражались отчаянно. Они уводили людей, оставляли города и сёла пустыми, портили все источники воды, по возможности разрушали все подходящие для жизни строения. В крае развернулась жестокая партизанская война. На небольшие русские отряды нападали партизаны, уничтожали их или, по крайней мере, наносили им ощутимые потери. Добыть продовольствие было очень сложно. Если прибрежная приморская армия ещё могла снабжаться из России флотом, потому что турецкий флот был практически уничтожен при Наварине, и на Чёрном море главенствовал русский флот, то во внутренней Болгарии положение было действительно отчаянным.

О том, что болгары очень помогали русской армии, нигде не говорится. Поэтому ничего подобного тому славному походу, который планировал Николай Павлович и который в Европе сравнивали с походом Александра Македонского против Дария вглубь Ахеменидской державы, не получалось.

Одновременно шла осада трёх мощных крепостей: на берегу Чёрного моря — Варны, между Варной и Дунаем - Шумлы и на самом Дунае - Силистрии. Эти три крепости, которые русские никак не могли взять, дробили силы русской армии.

Осада Шумлы основными силами во главе с Государем была неудачной. У русских было тридцать тысяч войска, у турок — до сорока тысяч. Турки действовали очень умело, по всем правилам тогдашней крепостной войны, использовали подвижные верки и другие средства крепостной обороны. Обращённая лицом к северу крепость Шумла была практически неприступной для русских войск, но как я уже говорил, хорошо снабжалась с юга. Начальник штаба генерал Дибич надеялся на скорую капитуляцию Шумлы, но этого не происходило.

Наконец, Николай, видя, что ничего не получается и Шумлу взять нельзя, покинул осаду, и по разорённой стране с сильным партизанским движением отправился в Варну. Его конвой состоял из 600 всадников и 700 человек пехоты. Несколько раз по дороге Император находился в опасности нападения турецких войск, но в итоге благополучно добрался до места. Николай понимал, что эта военная компания 1828 года не приведёт к концу войны, надо её завершать, и чтобы её завершение получилось хоть каким-то славным, надо добиться хотя бы капитуляции Варны.

Николай Павлович пишет Константину об этой кампании: «Всё, что касается этой кампании, представляется мне неясным, и я решительно не могу высказать что-либо определенное относительно нашего будущего… я надеюсь, что милостивый Господь поможет нам выпутаться из нее, как Он помогал нам в несравненно более трудных обстоятельствах» [Н.К. Шильдер. Николай I… Т.2. с.151]. То есть речь уже идёт не о том, чтобы победить, а о том, чтобы выпутаться.

14 августа в бою под Шумлой русские отступили перед турками. Не победили, а отступили. 21 августа/2 сентября Николай писал Дибичу: «Что думает фельдмаршал (Витгенштейн — Людвиг Адольф Петер цу Зайн-Витгенштейн-Берлебург-Людвигсбург, один из богатейших людей России, немецкий аристократ — А.З.) если он думает? Всё это плачевно и скверно…. Ежели нам нечем кормить армию, то что остается делать, как не удалиться как можно скорее: прекрасный результат после стольких пожертвований!»

После этого письма Витгенштейн стал просить уволить его, но Николай не давал увольнения.

Осада Варны была очень трудной. Турки сопротивлялись с невероятным упорством и искусством, несмотря на то, что русский флот своим огнём каждый день разрушал город, и русская береговая артиллерия бомбила Варну. От красивого города с мусульманскими минаретами и главами христианских церквей осталась одна руина. В итоге, благодаря инженерным действиям полковника Шильдера, который, сделав подземные туннели, сумел ловко подорвать некоторые части стен крепости, Варна 29 сентября/11 октября капитулировала.

Только войдя в крепость, русские вполне увидели мужество турок. Город был разрушен до основания. Всюду было множество тел погибших людей, еле-еле присыпанных землёй. Лежали трупы убитых бомбами животных, которые, разлагаясь, порождая ужасное зловонье и болезни. В конце концов, чисто естественные потребности большого количества людей, которые оставались здесь на протяжении долго времени, тоже не могли сделать крепость чистой. Это был кошмар. И в этом кошмаре турецкие войска сопротивлялись русским несколько месяцев.

В этом зловонном, абсолютно разрушенном городе с большим трудом была найдена маленькая, более-менее сохранившаяся греческая церковь. В ней император Николай повелел отслужить торжественный молебен. Этот молебен в зловонном городе среди тысяч трупов людей и животных, среди руин и грязи произвёл на всех неизгладимое и тяжкое впечатление. Победа далась невероятной ценой.

Примечательно, что Николай Павлович вспомнил историческое событие, которое имело место задолго до этой осады Варны. Как вы помните, в середине XV века Византия умирала, Константинополь, живший последние независимые годы, был обложен войсками султана. Тогда последний византийский император Константин ХI просил у Европы помощи. Шедший на помощь с рыцарским войском под стены Константинополя польский король Владислав III, возглавлявший объединённую польско-австрийско-венгерскую армию, встретил под Варной турецкое войско, и в битве 10 ноября 1444 практически вся его армия, включая его самого, погибла.

Николай всё это вспомнил. Когда он вошёл в Варну 1/13 октября 1828 года, первыми его словами были: «Смерть Владислава отомщена!». Император велел послать в Варшаву двенадцать турецких пушек, чтобы из них был отлит монумент королю Владиславу III. Этот жест он сопроводил словами: «Здесь явилась именно русская армия с Польским королем (так он называет здесь себя — А.З.), чтобы отомстить смерть другого польского короля… Да сблизятся поляки и русские всё более друг с другом. Вот в чем цель всех моих желаний и всех стремлений моего разума». Всё это случилось в октябре 1828 года. Надо сказать, что поляки эти пушки приняли очень сдержанно. Им было неприятно, что то, что не мог сделать католический король (овладеть Варной), сделал православный царь.

Но дальше войну было вести невозможно. Осада Силистрии и других ещё не взятых крепостей была снята из-за дождей и морозов. Русская армия ушла на зимние квартиры. Специалист в военной стратегии прусский генерал Хельмут фон Мольтке по этому поводу писал: «Если принять в соображение огромные жертвы, которыми ознаменовалась для русских кампания 1828 года, то трудно сказать, кто ее выиграл, а кто проиграл – русские или турки. Значение этого похода должно было определиться второй кампанией».

В декабре 1828 года в госпиталях фронта находилось двадцать четыре тысячи больных и раненых русских солдат. Под Варной, кстати говоря, был тяжело ранен князь Меньшиков.

Более удачно сложилась эта кампания в Закавказье. Генерал Паскевич 14/26 июня перешёл границу с Османской империей в Гюмри, 23 июня/6 июля взял штурмом Карс, а затем занял Баязет, Ардаган и Ахалцихе. Как вы помните, была взята Анапа.

В России война вовсе не была популярна. И здесь для нас интересны мысли Алексея Николаевича Вульфа, близкого друга Пушкина (на пять лет его моложе) и двоюродного брата и возлюбленного Анны Петровны Керн, весёлой дамы с множеством возлюбленных и с загубленной репутацией.

Этот Вульф, которому Пушкин как-то написал «здравствуй Вульф, приятель мой, приезжай сюда зимой» (а, как вы понимаете, Вульфы жили в Тригорском, в то время как Пушкин — в Михайловском), вёл дневник. В нём 30 сентября 1828 года под впечатлением от очередного поражения под Шумлой этот молодой человек записал: «Утром я ездил с визитом и обедал у Бегичевых; потом был Анной Петровной (Керн — А.З.). — Везде только что и говорят о несчастьи, случившимся с Гвардейским Егерским полком: он бежал от турок. Такой стыд беспримерен у нас, чтоб свежий, не разбитый полк, один из лучших русской гвардии, следственно, всего мира - побежал от толпы турок, — это неслыханно и непонятно. Каковы должны быть начальники, которые довели до того, что русский солдат, признанный всеми за отлично храброго, побежал; про которого Фридрих II сказал, что легче его убить, чем победить; которого мужеством, а не достоинствами генералов, освобождена Европа, и восторжествовавшего над легионами — победителями остальной Европы (то есть над Наполеоном — А.З.). В высокой степени замечания достойны подробности, и если можно узнать причины сего несчастного дела; откинув постороннюю занимательность сего происшествия, для нас, как русских, оно весьма важно само по себе, как доказательство, что всё знаемое совершенство механического устройства, соединённое со знанием теории, недостаточно без опытности и без способности начальников, и что одна необузданная храбрость без всякого искусства, будет всегда торжествовать над нею.

Ни Варна, ни Силистрия, ни Шумла по сию пору ещё не сдались; Паскевич меньшими силами сделал, кажется, соразмерно и сделал больше. Он взял штурмом две храбро защищавшиеся крепости: Карс и Ахалцию, и разбил 25.000 корпус турок с несравненно меньшими силами. Он слывёт человеком гордым и глупым, но, судя по делам, у него должны быть воинские способности». [А.Н. Вульф. Дневник, 1828—1831 гг. Тип. Имп. академии наук, 1915]

Вот так пишет Алексей Николаевич Вульф. И это очень ценно и характерно. Для историков письма и дневники — это самый ценный материал для понимания общественного мнения. Воспоминания —хуже, так как они, естественно, уже имеют рефлексию.

Именно так в эти дни русское общество воспринимало эту войну, — оно испытывало стыд. А турки очень подняли свой престиж в глазах Европы. Если армия, разгромившая Наполеона в 1812-1814 годах и считавшаяся непобедимой, не может победить армию султана, «больного человека Европы», которого так называл сам Николай Павлович, то или армия султана очень хорошая, или русская деградировала донельзя. Так теперь говорили во всей Европе. То есть это поражение 1828 года было в чем-то сродни неудачам Красной армии в советско-финской Зимней войне 1939-1940 годов. Слава русской армии была развеяна, и Николай Павлович не мог этого потерпеть. Он потребовал, несмотря на все потери, продолжать войну в 1829 году и полностью разгромить турецкую армию «любой ценой».

Ох, уж эта любая цена… Как вы знаете, она потом много раз уплачивалась Россией. Но в этой «любой цене» есть лишь одна цена — цена жизни русского солдата, цена жизни русских людей.

6. Кампания 1829 г.

Николай Павлович, и генерал Дибич предполагали, что на следующий год они начнут постепенное медленное завоевание придунайского района, то есть района, находящегося между Балканскими горами и Дунаем. Они надеялись захватить крепости Шумлу и Силистрию, чтобы принудить Турцию к миру, но надежды на это было немного.

Граф Агу (Agout), французский посол в Берлине, сообщал о планах Императора Николая: «Он решил, что если войне не суждено кончиться во время кампании настоящего 1829 года, то будут предприняты третья, четвертая, пятая и т. д. кампании. Он сожалеет о необходимости пролить столько крови и принести столько жертв из-за малозначащих, по видимости, причин, но что честь и достоинство его Империи … не позволяют ему отклониться от принятого непоколебимого решения». [Н.К. Шильдер. Николай I… Т.2, С. 226]

Итак, за честь и достоинство Император был готов платить любую цену жизнями своих граждан. Это, конечно, совершенно не Александровский метод. Тем более, одно дело — освобождать свою страну и уничтожать тирана всей Европы, а другое дело — решать такой ценой вопрос, который можно решить дипломатически. А ведь вопрос освобождения Проливов и открытия русской торговли можно было решить именно дипломатически, но Николай, думая, что с турками ему будет легко воевать, решил действовать силой. Но всё оказалось тяжело.

На счастье Императора появился генерал-адъютант Илларион Васильевич Васильчиков, который изучил неудачную кампанию 1828 года и предложил новый план, совершенно противоположенный тому, который был у генерала Дибича.

Васильчиков посоветовал игнорировать крепости Шумлу и Силистрию, так как, если они окажутся в глубоком тылу, то всё равно сдадутся, долго защищаться не смогут, и двинуться вдоль моря через Балкан и Антибалкан к стенам Константинополя, и так принудить Султана к миру. Только такой решительный переход может принести удачу. Николай Павлович себе не верил, поэтому создал комитет из военных специалистов — графа Виктора Кочубея, фон Толля, графа Чернышева и самого Иллариона Васильчикова. Комитет спорил и обсуждал, что делать.

Наконец, на заседании 19 ноября 1828 года было принято решение не овладевать Константинополем и не низлагать Султана, а поставить целью кампании вынуждение Турции к исполнению принятых Аккерманских соглашений. Император сказал, что больше ста двадцати тысяч человек для решения этой задачи он не даст и что сам он отказывается от командования армией, потому что его не сопровождала удача. Император, который в этой войне не оказался ни Александром Великим, ни даже Александром Павловичем, сказал про себя так: «Бог не благословил меня победой. Пусть армию возглавит другой». Было принято решение не вести систематическую войну на Дунае, а сразу переходить через Балканский хребет и идти к Константинополю. Восстание сербов, которое начиналось в это время, не поддерживать и армию из-за нехватки на это сил на помощь сербам не посылать, но в случае победы подумать и о них, и об их автономии.

9/21 февраля главнокомандующим 2-й (Балканской) армией вместо отправленного в отставку Витгенштейна был назначен знакомый нам генерал-адъютант фон Дибич унд Нартен. Начальником штаба армии стал барон Карл Вильгельм (Карл Фёдорович) фон Толль (по-немецки его фамилия писалась с двумя «л», по-русски было принято писать с одним, в отличие от Барклая де Толли).

Новая кампания началась 5/17 мая 1829 года новой осадой Силистрии. Дибичу Николай Павлович писал: «Повторять прошлогодние глупости я не могу позволить».

Крепости держались. Турецкая крепость Журжа на левом, то есть можно сказать на русском, берегу Дуная держалась до конца кампании и уже после подписания мира сдалась. До этого 3/15 февраля адмирал Кумани десантом занял Созополь. В глубоком тылу у турок образовался русский анклав, довольно близкий к Константинополю. В это же время 30 января/11 февраля 1829 года в Тегеране был убит Александр Сергеевич Грибоедов.

Персы, которых турки хотели подтолкнуть к войне, войны больше не хотели и, наоборот, просили прощения, были готовы всем, что возможно, гибель русского дипломата компенсировать. В Петербург был прислан алмаз «Шах».

Но Паскевич настаивал, чтобы в Петербург были отправлены представители шахской династии, и в результате в Петербург прибыл старший внук Шахиншаха Хозрев мирза.

Он был принят с огромным радушием не как заложник, а как посол, одарен большими подарками и как высокий гость был отпущен обратно в Тебриз, совершенно очарованный и петербургскими красавицами, достаточно свободно с ним державшимися, и подарками, которыми его одарил Император, и всем прочим. Сделать Персию новым врагом России Турции не получилось. Персидскому шаху было достаточно тех ударов, которые он уже получил, и тех земель, которых он уже лишился.

Но убийство Александра Сергеевича Грибоедова персидской толпой говорило само за себя: да, шах этой войны не хотел, но народ был непримирим. Народ Персии не мог смириться с тем, что огромная часть персидских земель, населённых единоверными шиитами (Азербайджан), и часть земель, населённых суннитами (Дагестан), попали под власть России. Именно этим было вызвано убийство Грибоедова и практически всего русского посольства в Тегеране. Общественное мнение было против Туркманчайского мирного договора. Это было совершенно очевидно, но это была внутренняя персидская проблема.

30 мая/11 июня 1829 года успешной битвой под Кулевчей, недалеко от Шумлы, начался Забалканский поход и был открыт путь на юг. После этого события стали развиваться довольно быстро. Дибич оказался удачным главнокомандующим. 18/30 июня пала Силистрия: гарнизон в десять тысяч человек при 220 орудиях сдался, и его уже не отпустили в Турцию, он работал на земельных работах на границе с Россией. 27 июня/9 июля в день Полтавской битвы Паскевич взял Эрзерум.

Русская армия быстро продвигалась вдоль западного берега Черного моря. Были взяты Анхиал, Бургас, Месембрия. 9/21 августа без боя сдался Адрианополь.

Русская армия подошла к Константинополю. Казачьи разъезды доходили до Константинополя на шестьдесят вёрст. 26 августа/7 сентября русские войска в Эносе вышли к Эгейскому морю и вошли в связь с эскадрой графа Гейдена. Но при этом русская армия находилась в плачевном состоянии. В действующей армии из 120 тысяч оставалось 17 тысяч при 100 орудиях, а за спиной на Балканах по деревням под охраной небольших гарнизонов оставалось 80 тысяч больных и раненых русских солдат, не говоря уже о погибших. То есть русская армия почти до конца истаяла в этой тяжелейшей войне.

Турецкий султан не знал, сколько на самом деле людей осталось у Дибича и думал, что их больше. Он считал, что дальнейшее сопротивление невозможно, и под стенами Константинополя воевать не собирался. Он просит прусского посла в Константинополе приехать в Адрианополь и передать письма от британского и французского послов, которые к этому времени вернулись в Константинополь и находились при Султане. В этом письме послы просят своего союзника прекратить движение к Константинополю, дабы избежать крушения Османской империи и анархии во всей европейской части Турции.

Дело в том, что в это время к Константинополю через Балканы из Албании с сорокатысячным войском идёт албанский паша. Во-первых, этот паша может разгромить Дибича. Во-вторых, коль султан потерпел такое поражение, албанский паша сам претендует встать на место султана в Константинополе. Вот почему султану в этот момент необходим мир. Союзникам же необходим порядок на Балканах, ведь албанский паша с его сорокатысячной армией может сделать то, что не сделал египетский паша, а именно покончить с греческим восстанием или, по крайней мере, причинить ему огромный вред.

7. Адрианопольский мирный договор

Итак, султан отдаёт себя на милость победителя, и Дибич получает указание подписать мир.

Для этого в Адрианополь посылается граф Алексей Фёдорович Орлов, внебрачный сын Федора Орлова, участвовавшего со своими братьями в заговоре против Петра III. Алексей по распоряжению Екатерины был усыновлён Федором Орловым и принял все права и имя своего реального отца.

Посылая графа Орлова в Андрианополь, Николай I сказал буквально следующее: «Наконец, хоть одна русская фамилия, а то даже неудобно, что немцы будут от имени России с турками мир заключать». Граф Алексей Фёдорович Орлов был к тому же братом декабриста Михаила Фёдоровича Орлова, которого Николай Павлович считал одним из главных заговорщиков, но которого по слёзной просьбе Алексея Фёдоровича помиловал и отправил жить в своё имение.

Вторым переговорщиком со стороны России был Фёдор Петрович фон дер Пален, дипломат, помощник Нессельроде и, понятное дело, человек не русский.

Ещё прежде этих переговоров в Андрианополе, когда уже ожидался мир, был создан специальный тайный комитет, который должен был обсудить, какие требования выдвигать к Турции. В этот тайный комитет вошли уже известные нам Виктор Кочубей, князь Александр Николаевич Голицын, граф Толстой, Нессельроде, граф Чернышёв. Они приняли решение сохранить Турцию в Европе и отклонить план Иоанниса (Ивана Антоновича) Каподистрии, бывшего в это время (с 1827 по 1831 год) правителем Эллады (Кивернитис тис Элладос). План Каподистии состоял в том, чтобы превратить Константинополь в вольный город и одновременно в столицу шести христианских государств европейской части бывшей Турции. Должны были быть созданы королевство Дакия (из Молдовы и Валахии), королевство Сербия (из Болгарии, Сербии и Боснии), королевство Македонии, королевство Эпир и независимое Эллинское государство. Но совет был против этого. Константинополь сохранялся за Османской империей, которая, в свою очередь, должна была сохранить все свои земли в Европе. При этом Сербии и Греции давалась автономия, а автономия Валахии и Молдовы должна была быть подтверждена и расширена.

Таков и был Андрианопольский мир:

1) Россия возвращала Турции все территории в её европейской части, занятые в ходе войны. Как видите, Николай сдержал своё слово перед некрасовцами. Было взято только устье Дуная с островами, чтобы контролировать реку.

2) К России переходило все восточное побережье Чёрного моря от устья Кубани до пристани святого Николая (пристани в устье реки Бзыбь, границы между Абхазией и Россией) с крепостями Анапа, Суджук-кале (нынешний Новороссийск) и Поти, а также города Ахалцихе и Ахалкалаки и крепость Ацхура в Боржомском ущелье.

3) Турция признавала переход к России Картли-Кахетинского царства, Имеретии, Мингрелии, Гурии, а также Эриванского и Нахичеванского ханств (переданных России Ираном по Туркманчайскому миру).

4) Подтверждалось право российских подданных вести свободную торговлю по всей территории Турции, российские подданные на турецкой территории были неподсудны турецким властям, то есть экстерриториальны.

5) Турция также предоставляла право русским и иностранным торговым судам свободно проходить через Босфор и Дарданеллы. В этом смысле Россия была честным союзником и всем дала равные права.

6) Турция обязывалась в течение восемнадцати месяцев уплатить России контрибуцию в размере 10 миллионов голландских червонцев (дукатов), а русским подданным издержки в 1,5 миллионов.

7) Турция подтверждала принятые по Аккерманской конвенции 1826 года обязательства по соблюдению автономии Сербии.

8) Отдельным актом обеспечивалась автономия Дунайских княжеств (Молдавии и Валахии) в соответствии с условиями Аккерманской конвенции, а также устанавливался пожизненный срок правления господарей этих княжеств. На время проведения необходимых реформ в Дунайских княжествах оставались русские войска. Турецким мусульманским подданным нельзя было постоянно жить в Дунайских княжествах.

9) Турция согласилась также с условиями Лондонского договора 1827 года о предоставлении автономии Греции.

Кстати говоря, на всякий случай, чтобы не было никаких эксцессов, в то время, когда русская армия воевала на Балканах, французские войска были высажены на Пелопоннесе, чтобы гарантировать безопасность греков от турок.

«Условия, предписанные Турции… всех удивили своей умеренностью» из-за нежелания разрушать турецкую монархию [А. Корнилов. История… с.202]. Это действительно так.

Прусский король говорил Николаю Павловичу — хотя бы Молдову и Валахию возьмите себе. Но Николай Павлович не хотел ничего брать в Европе, чтобы не прослыть алчным. Его задача была не расширение своей Империи, а честь и слава «Державы Российской». За эту честь и славу он заплатил множеством русских жизней. В русской армии погиб каждый десятый, а количество больных и инвалидов превосходило число здоровых в несколько раз.

3 февраля 183о года Россия, Англия и Франция подписали новый Лондонский протокол с Османской империей, который стал возможен после Андрианопольского мира. Этот протокол дал Греции независимость. Каподистрия, который хотел утвердить своё правление в Греции, был убит соперниками в Навплионе 9 октября 1831 года.

По Константинопольскому договору 1832 года в Греции была создана монархия с королем из баварской династией. Турции за Грецию было выплачено сорок миллионов пиастров, а самой Греции дан заём в два миллиона четыреста тысяч фунтов стерлингов.

Огромную роль в достижении независимости Грецией, которой не очень желал Николай Павлович, сыграла Англия, в том числе виги, а среди них лорд Генри Джон Темпл (1784-1865), известный нам как лорд Пальмерстон. В июле 1829 года, когда шла вторая русская кампания, а французские войска высаживались в Пелопоннесе, лорд Палмерстон произнёс в Палате общин произведшую громадное впечатление речь об иностранной политике, требуя от премьер-министра лорда Веллингтона более активного вмешательства в дела Греции и предоставления Греции независимости. Цель независимости была не в том, чтобы перетянуть Грецию на свою сторону от России, Греция и так всё более и более склонялась от России к Англии и к Европе. И, кстати говоря, даже Каподистрия, в прошлом русский министр иностранных дел, был уже совсем не русофилом. Он вполне понимал, что надо опираться на парламентские государства Европы. Но провозглашение независимости Греции было осуществлением желания восстановить древнейшую европейскую нацию.

В 1830 году Палмерстон стал министром иностранных дел в кабинете лорда Грея во многом из-за триумфа его греческой политики. Но император Николай Павлович не разделял восторгов европейских народов по поводу независимости Греции. Наоборот, увидев, что Греция склоняется к Европе, он впервые ощутил недоверие к своим союзникам — Англии и Франции. Только что закончившаяся война внесла раскол и в итоге предопределила противостояние России либеральным странам Европы.

Результатом этого начинающегося противостояния был и подписанный 26 июня/8 июля 1833 года Ункяр-Искелесийский договор — договор о мире, дружбе и оборонительном союзе между Россией и Турцией. Дело в том, что Россия вместе с Англией помогла Турции избежать государственного переворота, который Мехмет Али египетский планировал устроить в Стамбуле, желая захватить султанский престол. Он двинул свой флот и армию, и в ответ на это Россия по согласованию с Англией и с полного согласия Султана ввела флот в проливы и высадила войска, а английский флот в свою очередь бомбардировал крепости восточного берега Средиземного моря Газу и Хайфу, через которые шла египетская армия на Стамбул. В итоге объединённые усилия Англии и России при поддержке Франции позволили этому перевороту не свершиться.

Но к этому договору была приложена секретная статья, которая говорила, что Турция в случае войн России должна закрывать Босфор для кораблей любых стран (кроме России), которые по указанию России будут ей неприятны. Это, конечно, стало известно и испортило отношения России с союзниками, став началом разлада.

Тяжёлая война, которая дала Росси открытие проливов (но какой ценой!), которая оказалась совсем не лёгкой прогулкой, которая косвенно послужила не очень желанной для России независимости Греции и которая стала началом будущего раскола между либеральными государствами Запада и Россией, была колоссальной дипломатической ошибкой императора Николая Павловича. Эта ошибка во многом определила его будущее царствование в международных отношениях.