КУРС История России. XIX век

Лекция 32
Рабы и господа в Николаевское царствование


аудиозапись лекции


видеозапись лекции
содержание
  1. Свобода, которую никто не должен был заметить
  2. Неосуществленная возможность освобождения крепостных
  3. Смягчения вместо отмены
  4. Просвещение крепостных
  5. Жажда свободы
  6. Деградация помещичьего сословия
  7. Закон об «обязанных крестьянах»
  8. Реформы крепостных отношений
  9. Рабы и господа

источники
  1. В.А.Александров. Обычное право крепостной деревни России. XVIII- начало XIX века. М.: Наука, 1984.
  2. Н.К.Шильдер. Император Николай I, его жизнь и царствование. Т. 2. Спб. 1903.
  3. М.А. Корф. Записки. М.: Захаров, 2003.
  4. А.И. Кошелёв. Записки (1812-1883 годы). С семью приложениями. М.: Наука, 2002.
  5. P. Kolchin. Unfree Labor: American Slavery and Russian Serfdom. Cambridge (Mass.) L. Belknap press of Harvard university press, 1987.
  6. В.И. Семевский. Крестьянский вопрос в России в XVIII – первой половине XIX века. Т.2, Спб, 1888.
  7. А.А. Корнилов. Курс Истории России XIX века. M. 2004.
  8. С.Ф. Платонов. Лекции по русской истории. Москва, 2000.
  9. II ПСЗ, том XXI, №19640, ст. 1680.
  10. Н.Е. Врангель. Воспоминания. От крепостного права до большевиков. Новое литературное обозрение, 2003.
  11. В.А. Фёдоров. Конец крепостничества в России. Документы, письма, мемуары, статьи / Составление, общая редакция, вступительная статья профессора В.А.Федорова. / Университетская библиотека. Москва: издательство Московского университета, 1994.
  12. Б.Н. Миронов. Социальная история России. Т.1, СПб., 2000.
  13. А.И. Герцен. Былое и думы. М.: Захаров, 2003.
  14. С.Г. Пушкарев. Россия 1801-1917: Власть и общество. М.: Посев М, 2001 .
  15. А.Х. Бенкендорф. Воспоминания 1802—1837. Публикация М. В. Сидоровой и А. А. Литвина, перевод с французского О. В. Маринина. Российский фонд культуры, Москва. 2012.
  16. А. де Кюстин. Россия в 1839 году. М.: Терра, 2000. Т.1.
  17. Русский архив. Историко-литературный сборник. 1906, кн. 3.
  18. Россия под надзором: отчёты III отделения 1827-1869 гг., М.В. Сидорова, Е.И. Щербакова, Российский фонд культуры, 2006.
  19. В.В. Маяковский. Полное собрание сочинений: В 13 т. / Т.2. М.: Гос. изд-во худож. лит., 1956.
  20. А.Тойнби. Постижение истории. Академический проект, 2019 г.
  21. ЦГИА. Ф.796, оп.116, 1835, дело 1032А, лист 129об.; оп.137, 1856, дело 2399, лист 219об
  22. G.L.Freeze. The Orthodox Church and Serfdom in Prereform Russia // Slavic Rev. 1989, vol. 48, N3.
  23. В.Н. Латкин. Законодательные комиссии в России в XVIII столетии. Т.1. СПб, 1887.
  24. The Diary of Colonel Landon Carter of Sabine Hall, 1752-1778. / Ed. and introduction – Jack P.Greene. Charlottesville, 1965.
  25. V.Rubin; A.Tuden. Comparative Perspectives on Slavory in New World Plantation Societies New York, 1977.
  26. Ж. де Местр Ж. Рассуждения о Франции. М., 1997.
  27. М.В. Птуха. Смертность 11 народностей Европейской России в конце XIX века. Киев, 1928.
  28. Добротолюбие: в русском переводе: [в 5 т.]. Изд. 4-е. Москва : Изд-во Сретенского моностыря, 2010. Т. 1.
  29. Власть и реформы. От самодержавной к советской России / под ред. Б.В.Ананьич. СПб. 1996.
  30. Доклады и приговоры Правительствующего Сената. СПб. 1880.
  31. Крепостное право в России / под ред. Л.Е.Шепелева. СПб: Научное общество историков, 1997.
  32. А.Д. Повалишин. Рязанские помещики и их крепостные. Рязань. 1903.
  33. J. Blum. Lord and Peasant in Russia. IX-XIX cent. 1961.
  34. J. Brooks. When Russia Learns to Read. Princeton. 1985.
  35. M.L. Bush Serfdom and Slavery. L.-N.Y., 1996.
  36. М.М.Сперанский. О крепостных людях // М.М. Сперанский. Руководство к познанию законов. СПб: Наука, 2002. - С.464-477 (работа 1826 г.)
  37. М.М.Сперанский. Историческое обозрение изменений в праве поземельной собственности и в состоянии крестьян // М.М. Сперанский. Руководство к познанию законов. СПб: Наука, 2002. - С.511-527 (работа 1836 г.)

текст лекции
1. Свобода, которую никто не должен был заметить

Взгляд на человека как на средство, скорее всего, и явился причиной полной неспособности Николая Павловича, этого внешне столь энергичного монарха, довершить дело Александра и в течение тридцати лет своего царствования освободить крестьян из крепостного рабства.
Император Николай I, Е.И. Ботман, 1849 г.
Мы также должны помнить, что из этих тридцати лет очень большой период между 1831 и 1848 годом был абсолютно мирным периодом, а, по сути говоря, война на территории России не шла до 1854 года. Поэтому это было очень благоприятное время для проведения серьёзных политических реформ. Ведь вся первая часть Александровой эпохи, начиная практически с восшествия его на престол и заканчивая Венским конгрессом 1814-1815 годов, а если вспомнить Персидскую войну, то ещё дольше, в конечном счёте, была эпохой войны. Эпоха мира в Александрово царствование была очень небольшой, не больше десяти лет, с 1815 до 1825 года.
При Николае же — практически тридцать или, по крайней мере, двадцать пять лет мирного царствования, то есть совершенно другой масштаб. Но как мы увидим, эти мирные годы были использованы, во-первых, не на мир, а, где получалось, на войну, как было с Турцией в 1828 году, с Венгрией в 1848 году и опять с Турцией в 1854 году. А во-вторых, эти мирные годы, по большому счёту, были потрачены в пустую для преобразования России, которая в период очень быстрого развития стран Европы — и экономического, и социального, и политического — сама нуждалась в подстройке, в развитии.
Уже при коронации Николай Павлович попрал слово, данное русскому народу его царственным братом в 1801 году, — что свободных русских граждан более обращать в рабов не будут. Желая особо отблагодарить министра иностранных дел графа Карла фон Нессельроде, Император «в изъятие всех законов» пожаловал его 22 июля 1826 года 4702 десятинами земли в Тамбовской губернии с прикреплёнными к ней государственными крестьянами. [Н.К. Шильдер. Николай I… Т.2. С.8] И хотя подобным образом Николай Павлович поступал редко, но принципиальности старшего брата в отношении к рабству у него явно не было.
И вместо законов, хотя бы побуждающих освобождать крепостных, изданных в начале Александрова царствования, 12 мая 1826 года был объявлен манифест, жестоко каравший даже за распространение слухов о желанной свободе от податей крестьян государственных и свободе от рабства крестьян частновладельческих:
«По донесениям Начальников Губерний дошло до Нашего сведения, что в некоторых селениях казенные и помещичьи крестьяне, обманутые ложными слухами и злонамеренными разглашениями, отступают от должного порядка, полагая: первые, то есть, казенные крестьяне, что будут освобождены от платежа податей, а последние, то есть помещичьи, от повиновения их господам.
Сожалея о заблуждении сих поселян и желая обратить их на путь истинный мерами кротости, свойственными отеческому милосердию Нашему, повелеваем объявить повсеместно:

1. Что всякие толки о свободе казенных поселян от платежа податей, а последних, то есть помещичьих крестьян и дворовых людей от повиновения их господам, суть слухи ложные, выдуманные и разглашаемые злонамеренными людьми из одного корыстолюбия, с тем, чтоб посредством сих слухов обогатиться за счет крестьян, по их простодушию.
2. Все состояния в Государстве, в том числе и поселяне, как казенные, так и помещичьи крестьяне и дворовые люди, по всей точности должны исполнять все обязанности, законами предписанные, и беспрекословно повиноваться установленным над ними властям.
3. Если и за сим Нашим повелениемъ откроется какой-либо беспорядок между казенными поселянами, или помещичьими крестьянами и дворовыми людьми, по ложным слухам о свободе от платежа податей или от законной власти помещиков, то виновные навлекут на себя справедливый Наш гнев, и немедленно будут наказаны по всей строгости законов.
4. Подтверждается Начальникам Губерний иметь неослабное наблюдение, дабы разглашатели подобных слухов или толков, были без промедления предаваемы суду, для поступления с ними также по всей строгости законов.
5. А как и до Нас уже прямо доходят недельные (т.е. неосуществимые – А.З.) просьбы поселян, писанные на основании вышесказанных слухов или толков, то для прекращения сего зла, и сохранения тишины и порядка, Мы повелеваем сочинителей или писателей таких просьб, яко возмутителей общего спокойствия, предавать суду и наказанию по всей строгости законов.
Правительствующий Сенат немедленно учинит надлежащее распоряжение к опубликованию сего Нашего повеления во всенародное известие, предписав притом, чтоб чтение оного в воскресные и праздничные дни по церквам, на торгах и ярмарках продолжаемо было в течение шести месяцев со дня получения сего повеления в губерниях, с строгим сверх того подтверждением Начальникам оных, дабы за исполнением, изложенных в сем Нашем повелении мер имели они неослабное наблюдение, что и возлагаем на непосредственную их ответственность в предупреждение всякого неустройства».
К помещикам же рескриптами от 16 июня и 9 сентября 1826 года на имя министра внутренних дел Василия Сергеевича Ланского (который, кстати говоря, в июне 1831 года умер от холеры), Император увещевал милостиво, по христиански и сообразно с законом обращаться с крестьянами, не обременяя их работами сверх меры и жестокими наказаниями тоже сверх меры. Но где эта «мера» — Император не указывал.
В.С. Ланской, неизвестный художник, 1800-е гг.,
Рязанский историко-архитектурный музей-заповедник

Император Николай Павлович скорее умом сознавал, что время рабства прошло и пребывание большинства его подданных в состоянии неволи чревато социальными катаклизмами, нежели мучился нравственно от сохранения в России столь ужасающего порабощения человека человеком. А то, что не очень хочется делать, и не делается, даже если умом сознаёшь, что делать это надо. Это всем нам известно.
На проведение великого дела раскрепощения народа у Николая I не хватило ни воли, ни силы. Он ограничивался лишь паллиативными мерами, улучшавшими некоторые самые жестокие крайности несвободы. Да и эти законы свидетельствуют скорее не об облегчении участи крестьян, но о том ужасном положении их, которые закон пытался смягчить, но не мог — помещики, несмотря на императорские указы, саботировали любые ограничения своей власти.
Так, 10 августа 1827 года, закон воспретил продажу помещиками земли, если продажа эта обезземеливает их крестьян. Вводилась обязательная норма — 4,5 десятины на ревизскую душу (ревизская душа — это любой человек мужского пола). За нарушение закона помещичьи имения полагалось отбирать в казну. Но закон повсеместно не исполнялся, земля у крестьян отчуждалась, а имения сохранялись за их владельцами. Этим же законом ограничивались права помещиков ссылать в Сибирь провинившихся крепостных — теперь воспрещалось ссылать мужей без жён. Это делалось для того, чтобы пресечь хитрый приём некоторых бар, которые, желая сделать замужнюю крепостную своей наложницей, ссылали её мужа в Сибирь. Воспрещалось также ссылать людей старше пятидесяти лет и разлучать с родителями малолетних детей — мальчиков до пяти лет, девочек — до десяти. Но разве разлучение, скажем, шестилетнего мальчика или одиннадцатилетней девочки с отцом и матерью не ужасно?
Крестьянка с ребёнком, А.Г. Венецианов, 1839 г., Константиновский дворец, Стрельна
Указ 2 мая 1838 года запрещал принимать крепостных людей без земли в обеспечение и удовлетворение частных долгов, а также (наконец-то!) продавать и отчуждать крепостных людей с землёю или без земли отдельно от их семейств. То есть только в 1838 году указ 2 мая запретил дробить семьи и продавать детей отдельно от родителей, жену отдельно от мужа. Закон говорил, что «семейством же, не подлежащим раздроблению, считать отца, мать и из детей их сыновей неженатых и дочерей незамужних». Этот закон пришлось подтвердить 2 января 1841 года новым законом, так как старый часто нарушался.
Закон 2 января 1841 года запрещал помещикам отдавать крестьян в особо тягостные горнозаводские работы, а также сдавать их в наём тем лицам, которые сами не имеют права владеть крепостными, например, священникам, мещанам. Но и этот закон также повсеместно не исполнялся.
Иной новый закон воспрещал нищенство крестьян. Нам это кажется странным, но помещики очень часто обирали крестьян до нитки, и те, чтобы прожить, должны были просить милостыню, а порой ловкий господин брал оброк и с подаяний. За каждый выявленный факт крестьянского нищенства помещик штрафовался на полтора рубля. Но и эта статья применялась очень плохо. Попрошайничество среди крепостных было почти повсеместным явлением.
Нищая с девочкой-поводырем, И. Ерменёв, 1760-1770-е гг., Государственный Русский Музей
Нищий старик, В.А. Тропинин, 1823 г.
Не удалось Императору покончить и с дворовыми крепостными, то есть с крестьянами, оторванными от земли и сельскохозяйственной работы и взятыми помещиками в прямое услужение себе «во двор». Это были уже рабы «вчистую», не имевшие ни собственного имущества, ни защиты сельского схода. Таких по X ревизии 1856 года насчитывался 1 470 тысяч душ обоего пола, то есть полтора миллиона.
Утро помещицы, А.Г. Венецианов, 1823 г., Государственный русский музей
Государственный секретарь барон Корф пишет о дворовых: «Тунеядный, распутный, не имеющий настоящей оседлости и, при всем том, огромный (свыше 1 миллиона душ) класс дворовых людей — этот зародыш той беспокойной и всегда готовой к волнениям массы, из которой в Париже составляется сброд, давно уже озабочивал наше правительство…» [М.А. Корф. Записки, с.119]
Модест Корф как будто забывает, что оторваны были эти полтора миллиона русских людей от своих семей и общин не по своей воле, а по прихоти бар. Ведь каждого своего крепостного помещик мог обратить в дворового. Удивительно, как поворачивался у барона язык так характеризовать своих слуг и при том не отпускать их обратно в свои деревни. Ведь именно помещики принуждали дворовых и к распутству, и к безделью, безмерно окружая себя даровой прислугой. Дворовые растлевались, оторванные от привычной сельской работы, часто — от семьи, а народное хозяйство России лишалось множества рабочих рук.
Александр Иванович Кошелёв объяснял императору Александру II в начале его царствования: «Дворовые люди у нас не прикреплены к земле, а находятся в полном рабстве, не имеют никакой собственности и состоят в совершенной зависимости от господского произвола. Эти отношения действуют самым вредным образом на нравственность как дворовых людей, так и самих помещиков; первые, чувствуя себя во власти других, предаются не только беспечности, лености и пьянству, но часто впадают в совершенное отчаяние; последние, имея при себе с утра до вечера людей, коих участь вполне в их руках, привыкают смотреть на них как на домашних животных, как на вещи, созданные для житейских удобств, лишают их без зазрения совести, в видах экономии и лишнего удобства, возможности иметь семейства… И позволяют себе в отношении к ним всякий разгул произвола» [А.И. Кошелёв. Записки… с.288]. Александр Иванович Кошелёв сам являлся помещиком и даже предводителем дворянства Сапожковского уезда Рязанской губернии.
А.И. Кошелёв
Император Николай много раз пытался покончить с этим злом (c дворовыми) или хотя бы уменьшить его — но напрасно. Министры, члены Государственного совета пугали царя возможностью революции в случае «всякой частной перемены в отношениях между помещиками и крепостными их людьми», говорили о сложности перемены законов и, в конце концов, объявляли, что «в настоящее время безопаснее и полезнее не предпринимать совсем ничего в отношении к дворовым людям». Эта мысль военного министра графа Александра Ивановича Чернышёва, констатирует барон Корф, соответствовала убеждениям большинства русского дворянства». [М.А. Корф. Записки. С.117-120]
А.И. Чернышёв, Дж. Доу, 1820-1823 гг., Военная галерея Зимнего дворца
Усадьба А. И. Чернышёва в селе Петровском
Император выступал с законодательными предложениями в связи с дворовыми людьми в 1827, 1830, 1840 и в 1844 годах, но саботаж дворянства преодолеть так и не смог. Абсолютный монарх, обратим на это внимание и запомним это, никогда не бывает абсолютным в отношении того слоя, который его поддерживает и на который он сам опирается. Это мы видим и в сегодняшней России.
В 1835 году очень секретный комитет разработал проект ликвидации крепостных отношений в три этапа. На первом этапе предполагалось регламентировать обязанности крестьян и помещиков друг к другу, добиваясь действенного исполнения законов уже существующих, входивших в IX том «Свода законов Российской империи», подготовленного Сперанским, — так называемые «Законы о состоянии». На втором этапе предлагалось ввести инвентари, то есть определить максимальные размеры повинностей крестьян к своим помещикам (я напомню, что с момента полного закрепощения при Петре I крепостные крестьяне находились в полной собственности помещика, который мог делать с ними и требовать от них практически всё, что ему было угодно). На третьем этапе комитет предлагал провести личное освобождение крестьян без земли. Но и эти крайне умеренные предложения и предложения девяти других секретных комитетов, создававшихся в разные моменты царствования Николая Павловича для решения крестьянского вопроса, — все они остались только благопожеланиями.
Когда в 1830 году среди помещичьих крестьян поползли слухи о скором переводе их из частного владения в казну, Император повелел министру внутренних дел генерал-адьютанту графу Арсению Закревскому «подобные суждения строжайше пресекать», а губернаторов оповестить, что «Его Величество пребывает в непреложных правилах о сохранении тех отношений, в коих крестьяне находятся к их помещикам». [Циркулярное распоряжение от 4.05.1830. Н.К. Шильдер. Николай I…Т.2.С.332]
Эти слова Государя в итоге оказались намного более соответствующими его политике в крестьянском вопросе, чем все тайные комитеты.

Император Николай Павлович умер в феврале 1855 года, а крепостное право осталось, как того желали дворяне. Остались и «тунеядные, распутные» дворовые. В 1858 году в частном владении 464 тысяч потомственных дворян находилось 11 миллионов 338 тысяч крепостных крестьян мужского пола, составлявших 39,2 процента всего мужского населения Империи. Всё же население Империи, и мужчины, и женщины, на 26 августа 1856 года насчитывало 74 миллиона 556 тысяч 400 человек, и все крепостные крестьяне и мужского, и женского пола составляли от него 34, 4 процента.
В абсолютных цифрах с конца царствования Екатерины, то есть с 1795-1796 годов, число крепостных рабов возросло на 1,6 миллиона человек. Хотя в относительных цифрах благодаря общему более быстрому приросту населения и переходу части крепостных в иные сословия (главным образом государственных и дворцовых крестьян), число которых возросло вдвое, удельный вес частновладельческих крепостных во всём народонаселении России упал с 1795 по 1858 год на 14,7 процентных пункта. Но в восемнадцати губерниях европейской России крепостные и в 1858 году составляли абсолютное большинство населения, а ещё в пятнадцати - от 31 до 50 процентов всех жителей.
Более половины всех жителей частновладельческие крепостные составляли в 1858 году в следующих губерниях: Ковенская, Псковская, Витебская, Минская, Волынская, Подольская, Киевская, Могилёвская, Смоленская, Полтавская, Тверская, Калужская, Тульская, Рязанская, Ярославская, Костромская, Владимирская, Нижегородская. От 31 до 50 процентов частновладельческие крепостные составляли в населении Пермской, Казанской, Симбирской, Пензенской, Тамбовской, Саратовской, Орловской, Курской, Черниговской, Херсонской, Екатеринославской, Новгородской, Виленской, Гродненской губерний и в Области Войска Донского.
Карта с показанием процента крепостного населения в 1859 г. по 10 ревизии / А.Г. Тройницкий. Крепостное население в России по 10-й народной переписи. СПб, 1861 г.
Для сравнения заметим, что в 1860 году рабы в США составляли абсолютное большинство, то есть больше 50 процентов населения, только в двух штатах — Миссисипи (55,2) и Южной Каролине (57,2). Ещё в пяти они составляли от 31 до 50 процентов населения: Луизиане (46,9), Алабаме (45,1), Джорджии (43,7), Флориде (44) и Северной Каролине (33,4). В Техасе рабы составляли 30,2 процента населения, в Арканзасе — 25,5, в Виргинии — 30,7, в Теннесси — 24,8 процента. [P.Kolchin. Unfree Labor: American Slavery and Russian Serfdom. P.123]
Карта распространения рабовладения в США к 1860 г.
Продажа семьи рабов на аукционе, штат Южная Каролина, 1861 г.
Можно себе представить сколь более взрывоопасной была ситуация в России, не говоря уже о том, что в отличие от американского общества между русскими рабами и остальным населением не было никаких барьеров кроме социальных — ни расового, ни исповедного, ни языкового. Русских рабов не отловили в Гвинее, не перевезли в трюмах через океан. Такие же русские православные люди, как и их помещики, испокон веку жившие на одной с ними земле, крепостные крестьяне прекрасно помнили, что ещё не так давно их предки были гражданами, а не рабами, что их предки спасли Россию в смуту начала XVII века, что они были юридически равноправны с дворянами, а не безгласно покорны им. Как вы помните, только во второй половине XVII века ситуация стала меняться, а полное порабощение крестьян произошло лишь в начале XVIII века.
Крестьяне, А. Олеарий, 1656 г., из книги «Описание путешествия в Московию и через Московию в Персию и обратно», Шлезвиг, 1656 г.
Начальник III (жандармского) отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии граф Бенкендорф в 1839 году писал Царю: «Мнение людей здравомыслящих таково: не объявляя свободы крестьянам, которая могла бы от внезапности произвести беспорядки, можно бы начать действовать в этом духе. <…> Начать когда-нибудь и с чего-нибудь надобно, и лучше начать постепенно, осторожно, нежели дожидаться, пока начнется снизу, от народа. Тогда только будет мера спасительна, когда будет предпринята самим правительством, тихо, без шуму, без громких слов, и будет соблюдена благоразумная постепенность. Но что это необходимо и что крестьянское сословие есть пороховая мина, в этом все согласны...» [Нравственно-политический отчет за 1839 г. / Конец крепостничества в России. С.63-64]
Император вполне воспринял и тон, и суть рекомендаций, что «начать когда-нибудь и с чего-нибудь надобно». 30 марта 1842 года, одобряя новый закон об обязанных крестьянах, о котором я подробно буду говорить в этой лекции позже, он говорил в Государственном Совете: «Нет сомнения, что крепостное право в нынешнем его у нас положении есть зло для всех ощутительное и очевидное; но прикасаться к оному теперь было бы злом, конечно, еще более гибельным. <…> Однако всякому благоразумному наблюдателю ясно, что теперешнее положение не может продолжаться навсегда. <…> Необходимо ныне приготовить пути для постепенного перехода к другому порядку вещей». [Н.К. Шильдер. Николай I…Т. 2.]
Десять комитетов, которые для подготовки «перехода к иному порядку вещей» созывались по указу Николая Павловича, издали 550 указов и распоряжений различной степени важности, но крестьянского вопроса так и не решили.
Освобождение крестьян должно было произойти так, чтобы сами крестьяне этой свободы не заметили. В 1846 году пятый секретный комитет по записке тогдашнего министра внутренних дел Льва Алексеевича Перовского, (внебрачного сына Кирилла Разумовского от мещанки Соболевской, получившего фамилию от имения Разумовского Перово, дяди террористки Софьи Перовской), «обсудив предложения и объяснения министра внутренних дел, вполне одобрил основную его мысль: достигнуть освобождения людей крепостного состояния постепенным ограничением крепостного права, незаметным для них образом, не возбуждая в народе опасных толков и не произнося даже слова: свобода или вольность». [Решение 5-го Секретного комитета 1846 г. В.И. Семевский. Крестьянский вопрос… Т.2 гл. 5]
Л.А. Перовский, неизвестный автор, до 1856 г.,
из исторического очерка Министерства внутренних дел 1801-1902 гг.

Я подчёркиваю, что это — прямая цитата, это и есть решение тайного государственного комитета. Вот так видели свою деятельность руководители Российской империи.
Понятно, дорогие друзья, что эта «мудрая осторожность» была мертворождённым явлением. Преступления (а крепостное рабство — это, безусловно, преступление) не рассасываются незаметно, они иссекаются сознательно и явно скальпелем волевого раскаянья. Иначе они продолжают разрушать душу и тело народа. А историческая русская власть так и не сказала, что она виновна в закрепощении своих граждан, так и не признала этого полностью, так и продолжала и Петра, и Екатерину именовать Великими, да и Николая Павловича весьма почитала в отличие от Александра. Так же и сейчас нынешние правители пытаются перейти к новому порядку вещей, не раскаявшись в преступлениях ЧК, КПСС перед народами России, думая, что у них получится. Но как тогда народ не простил крепостного права, так он не простит и нового крепостного права большевиков. И без раскаянья власти, которая берёт начало непосредственно от чекистов-коммунистов советского периода, конец её, я уверен, будет не менее ужасен, чем конец традиционной русской власти после 1917 года.
Но вернёмся к теме. «Мудрая осторожность» соединялась в крестьянском законодательстве Николая Павловича с «незыблемым принципом» навечно сохранить в собственности помещиков надельную крестьянскую землю. Приватизация крестьянской земли, осуществлённая русскими царями в пользу дворянства в XVIII столетии, таким образом, получила при Николае Павловиче новое подтверждение. Помните, в девяностые годы ХХ века произносили как заклинание фразу — «пересмотра итогов приватизации не будет». Так вот эта лукавая и жестокая фраза подобна той, что произносилась при Николае Павловиче в отношении крестьянской земли. Опять же, результат той приватизации 18 века у всех налицо. Землю пришлось возвращать — не всю, но многое, частью за счёт помещиков, частью за счёт государства, частью за счёт самих крестьян - позже, не при Николае Павловиче.
Александр Иванович Кошелёв в связи с этим писал в 1858 году: «Русский крестьянин так убеждён в своих правах на владеемую им землю, что можно скорее лишить его жизни, чем этого убеждения». [А.И. Кошелёв. Записки… С.249]
В сущности, утверждение о том, что нужно освобождать крестьян без земли, — безусловно, шаг назад в сравнении с указом о вольных хлебопашцах («Указ об отпуске помещиками своих крестьян на волю по заключении условий, основанных на обоюдном согласии») Александра I от 20 февраля 1803 года, по которому разрешалось давать свободу крестьянам только с их собственной землёй.
2. Неосуществленная возможность освобождения крепостных

Конфликт правовых представлений крестьян и помещиков кажется неразрешимым. И действительно, именно он привёл русское общество к революционной катастрофе через шестьдесят два года после кончины Николая Павловича. А между тем как раз в царствование императора Николая открывалась реальная возможность достаточно безболезненного освобождения крестьян с землёй в соответствии как с Александровым законом 1803 года о свободных хлебопашцах, так и с проектом Аракчеева об освобождении крестьян 1818 года.
Дело в том, что по мере развития новых форм агропроизводства в Европе, русское помещичье хозяйство, основанное на примитивной барщине необразованных и незаинтересованных в результатах своего труда мужиков, становилось всё менее рентабельным. К концу царствования императора Николая в залоге находилось почти две трети крепостных крестьян (около 7 миллионов человек из 11 миллионов крепостных мужского пола) и 54 процента помещичьих имений. Задолженность помещика с души крепостного в среднем достигала 69 рублей при обычной стоимости крепостного в сто рублей (то есть задолженность достигала 70 процентов). Труд крепостных и на полях, и в иных работах становился в России всё более убыточным. Из-под палки работать «на дядю» мужики не хотели вообще, и уж тем более они не хотели работать на новых машинах и механизмах, входивших как раз тогда в помещичье земледелие и в мануфактурную промышленность. По старой традиции такие машины крепостные работники ломали.
Большая выставка сельскохозяйственного инвентаря на Всемирной выставке 1851 г.,
фото Г. Ф. Тальбот, Лондон

Из-за полной невыгодности использования рабского труда на заводах Император в 1847 году дал разрешение фабрикантам отпускать на волю посессионных крестьян, то есть крестьян, которыми как работниками владели фабриканты.
Разорялись помещичьи имения. В 1840-е годы помещики как чернозёмных, так и нечернозёмных губерний (Орловская, Курская, Рязанская, Смоленская, Тульская и др.), чтобы избежать полного разорения были готовы освободить своих крестьян по балтийскому образцу — без земли, возложив на них часть помещичьих долгов. Помните, когда-то об этом же просил императора Александра I князь Васильчиков и получил в ответ решительный отказ. А тут опять помещики просят освободить крестьян без земли, при этом возложив на них часть помещичьих долгов. Но как интересно крестьяне будут возвращать эти долги, не имея земли - объекта своего труда? Тульские дворяне даже соглашались наделить своих крепостных при освобождении землёй из расчета одна десятина на ревизскую душу. [А.А. Корнилов. Курс Истории России… С.309-310]
Другим, и государственно намного более целесообразным, выходом из кризиса крепостного хозяйства была бы окончательная уступка заложенной земли и крестьян государству, о чём также думали некоторые помещики и о чём пишет историк С.Ф.Платонов. [С.Ф. Платонов. Лекции по русской истории… С.698]
Если бы император Николай приступил к выкупу заложенных имений и к переводу бывших частновладельческих крестьян на положение казённых с последующим их полным освобождением, то за тридцать лет его царствования эмансипация, начало которой было положено старшим братом Александром Павловичем, могла полностью завершиться, проходя как раз плавно, поэтапно и вовсе не революционно. Но всесильный самодержец не решился на это и предпочел оставить крестьян в их прежнем рабском положении, прекрасно зная, что положение это — «пороховой погреб» под зданием Империи.
Когда же после европейских революций 1848-1849 годов Николай Павлович поставил крест на любых реформах и принялся деятельно укреплять «железный занавес» между Россией и остальным миром, сошедшим, по его мнению, с ума, тогда официально стали объявлять, что «крепостное право незыблемо». Именно в эти годы твёрдый сторонник эмансипации крепостных граф Павел Киселёв с горечью сказал своему племяннику Милютину, что «вопрос о крестьянах лопнул».
3. Смягчения вместо отмены

Подобно своему отцу императору Павлу, Николай Павлович пытался не уничтожить, но только смягчить крепостной гнёт регламентацией крестьянского труда и тех наказаний, которые может на крестьянина возлагать его помещик. Закон гласил: «Для удержания крепостных людей в повиновении и добром порядке помещик имеет право употреблять домашние средства исправления и наказания, но без увечья и тем менее еще с опасностью их жизни… Если домашние способы наказания будут недостаточны, то помещик может обратиться к содействию правительства и, по его просьбе, крепостные подвергаются заключению в смирительных и рабочих домах или арестантских ротах». [II ПСЗ, том XXI, №19640, ст. 1680]
В 1845 году в «Уложении о наказаниях уголовных и исправительных» появляется даже целый отдел «О злоупотреблении помещичьей власти», который предполагает строгие наказания для помещиков за убийство крепостных, «безмерные сборы» и «жестокое обращение» со своими крестьянами (статьи 1900 и 1901): от взятия имений в опеку без права для помещика жить в имении и вплоть до «заключения помещиков в смирительном доме на время от шести месяцев до трех лет». Специальный указ требовал от полиции обязательно доносить обо всех случаях насильственных смертей крепостных крестьян, «по вине помещиков происшедших». [G.L. Freeze, Slavic Rev., 1989. P.379-380, note 64]
«Уложение о наказаниях уголовных и исправительных», СПб.: тип. Второго Отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии, 1845 г.
Этот же указ запрещал принуждение к сожительству с помещиком крепостных женщин и требовал обязательного церковного брака с крепостной наложницей, с которой неженатый помещик в таком сожительстве состоит.
Это были строгие распоряжения, и Николай Павлович издавал их не шутки ради. За жестокое обращение с крепостными, например, в 1851 роду были взяты в опеку двести дворянских имений. За насилие над шестнадцатилетней крепостной девушкой её владелец помещик Лагофет был в 1843 году лишен чина и дворянства и сослан в каторгу. Но поскольку жаловаться на своих помещиков крепостные крестьяне, как и прежде, не могли, о преступлениях, над ними творимых, власти узнавали лишь случайным образом. Как тут «ограничить злоупотребления помещиков»? «Подобные случаи обращения помещиками беззащитных крестьян в жертву их сладострастия, к стыду человечества, всё ещё нередко повторяются», — указывалось во мнении Государственного Совета по делу Лагофета [М.А. Корф. Записки. С.211-213].
Самодержавный правитель России и всё имперское законодательство оказывались бессильными перед неограниченной помещичьей властью над безгласными крепостными и перед круговой помещичьей порукой. Примеров — множество.
Так, предводитель Ямбургского дворянства Николай Егорович Врангель только из-за поломки каретной рессоры в деревне некоего помещика Ранцева увидел, что своим дворовым тот вшивает в пятки конский волос, дабы не убежали. В другой раз жестокое убийство собственными крепостными графа Визанура обнаружило, что он многие годы принуждал своих крестьян обоего пола к разнузданному разврату. [Н.Е. Врангель. Воспоминания… - С.428-429]
Летом в садах он ставил своих голых невольников, мужчин и женщин, в виде античных статуй, а потом и сам развлекался с ними, и их заставлял на своих глазах развлекаться друг с другом. По представлению Врангеля оба имения были взяты в опеку. Шли, между тем, последние годы царствования Николая Павловича, и Ямбургский уезд располагался всего лишь в нескольких десятках верст от столицы Империи.
Положение государственных крестьян, о которых мы будем говорить на следующей лекции, было совершенно иным. Они являлись гражданами, пусть и не равноправными с иными сословиями. Они жили сообществами, во внутреннюю жизнь которых государственные власти предпочитали слишком глубоко не вторгаться. Их собственность была защищена законом, и в случае чиновничьего произвола они свободно могли решать — откупиться ли взяткой или жаловаться на притеснителя губернатору, в Сенат, а то и самому Государю. Это право у государственных крестьян оставалось.
Жизнь русской деревни, А.И. Орловский, 1825 г.
С тех пор как генерал-адъютант граф Павел Дмитриевич Киселёв, горячий поборник крестьянской эмансипации ещё в царствование Александра I, был назначен Николаем I сначала начальником V отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии, специально созданного для улучшения жизни казённых и дворцовых (удельных) крестьян, а потом, в 1837 году, министром государственных имуществ, жизнь казённых крестьян стала быстро меняться к лучшему.
П.Д. Киселёв, Ф. Крюгер, 1851 г., Эрмитаж, Санкт-Петербург
Император в шутку называл графа начальником своего штаба «по крестьянскому вопросу» и искренно радовался проводимым улучшениям. И действительно, в казённых деревнях строились сотни школ и лечебниц, десятки новых храмов, посылались агрономы и землемеры, вводились принципы широкого крестьянского самоуправления. Крестьяне получили право создавать мировые суды для самостоятельного разбора незначительных гражданских и уголовных дел в своей среде.
Сельский пейзаж с крестьянами, К.П. Бодри, 1845 г., Третьяковская галерея, Москва
К казённым крестьянам вполне относятся слова нашего современного исследователя социальной истории России Бориса Николаевича Миронова: «Государь и коронная администрация преимущественно имели дело не с отдельными индивидами, а с людьми, объединенными в корпорации. И как ни слабы были сравнительно с Западной Европой корпорации дворян, духовенства, купцов, ремесленников и крестьян, у них хватало сил, чтобы защитить своих членов от монархического или административного произвола». [Б.Н. Миронов. Социальная история России. Т.1… С.376]
Б.Н. Миронов / автор фото М. Бабкин
Даже великий критик Николаевского царствования Александр Герцен приводит немало примеров решительной защиты казёнными крестьянами своих прав. [см. например — А.И.Герцен. Былое и думы… С.235-237]
Н.Е. Врангель, фотография 1890-х гг.
Но для частновладельческих крепостных защита своих корпоративных прав была невозможна. Они не составляли корпорации, они были говорящими орудиями другой корпорации — дворянской. Государство отказывалось слушать их, а помещик оставался и их владельцем, и их крайним судиёй. Крестьянам Ранцева повезло, что в их деревне сломалась повозка уездного предводителя, крестьяне графа Визанура обратили на себя внимание властей только убив помещика и только ценой гибели под кнутом крепостной женщины, совершившей убийство, и ссылки в каторжные работы её подельника — дворового мужика, выжившего после бичевания и клеймения. Крестьянам обоих имений повезло в том, что Ямбургским уездным предводителем оказался ответственный и честный человек Николай Егорович Врангель, отец генерала Петра Врангеля, следивший за соблюдением имперских законов. Но такими, как мы скоро увидим, были далеко не все дворянские предводители.
4. Просвещение крепостных

Наперекор желаниям своего старшего брата Николай Павлович продолжил линию царственной бабки, сознательно ограничивавшей образование крепостных. В 1827 году детям крепостных крестьян было императорским указом воспрещено поступать в гимназии и университеты. Сам указ с удивительной откровенностью так объясняет этот запрет: худшие из детей крепостного состояния «входят в училища уже с дурными навыками и заражают ими товарищей своих в классах, тогда как лучшие по прилежанию и успехам приучаются к роду жизни, к образу мыслей и понятиям, несоответствующим их состоянию. Неизбежные тягости оного для них становятся несносны, и оттого они нередко в унынии предаются пагубным мечтаниям или низким страстям».
Указ при том оговаривал, что им (крестьянским крепостным детям) дозволено «как и доселе, невозбранно обучаться в уездных и приходских училищах». То есть, в принципе, право на начальное элементарное образование этим указом у крестьянских детей не отнималось, только путь наверх был для них теперь накрепко закрыт. Закон 1827 года к тому же запретил крестьянам поступать на государственную службу. Отменено это правило было только в 1906 году, и речь идёт обо всех крестьянах — и частновладельческих, и государственных. Подтверждавший этот указ новый закон от 1837 года единственную возможность дальнейшего образования связывал для крепостных с отпуском их на волю. В гимназии и университеты принимались только такие дети крестьянские, которые «получают от своих помещиков увольнение от сего состояния».
Правда этого страшного закона заключалась в том, что образованные крепостные действительно не выдерживали своей неволи. Александр Иванович Герцен приводит в пример несколько известных ему судеб образованных крепостных его дяди и тетки. Выучившийся на врача дворовый отравился сулемой, когда его жена, дочь офицера, проведав о крепостном положении мужа, ушла к другому, не желая быть рабой. Крепостному повару, весьма разбогатевшему, помещик всё не давал выкупа на волю, предпочитая получать с него немалый оброк. В итоге — повар спился. [А.И. Герцен. Былое и думы… - С.36-38]
Европейски образованная крепостная девушка невесты Герцена Саша, когда ее хозяйка, тётка Герцена княгиня Хованская, не разрешила ей выйти замуж за любимого человека, в несколько лет угасла от чахотки. Герцен пишет о ней: «Развита была она необыкновенно. Это была одна из тех неповинных жертв, которые гибнут незаметно и чаще, чем мы думаем, в людских, раздавленные крепостным состоянием. Они гибнут не только без всякого вознаграждения, сострадания, без светлого дня, без радостного воспоминания, но не зная, не подозревая сами, что в них гибнет и сколько в них умирает». [А.И. Герцен. Былое и думы… - С.283-284]
Крестьянка с васильками, А.Г. Венецианов, 1823 г., Третьяковская галерея, Москва
Страшный приговор. То же, что мы говорим о людях советского времени — сколько их погибло или сломалось в лагерях, в застенках, сколько в них умерло великого, талантливого, не открывшегося счастья, ненаписанных книг, несделанных великих научных открытий, — то же самое можно сказать и об этих людях крепостной России.
Русская литература, как художественная, так и мемуарная, сохранила сотни подобных трагических историй. Но вместо отмены рабства, несущего столько горя своим подданным, сердобольный Император предпочитал оберегать крепостных иным образом — ослепляя их невежеством, успокаивая дикостью.
Ближайший к Николаю Павловичу в 1830-е человек — граф Бенкендорф, которому мы как-нибудь посвятим целую лекцию, без тени стыда или раскаяния приводит слова, сказанные им Императору по пути в Финляндию 31 июля 1830 года. «Пока мы вдвоем ехали в этом хрупком экипаже, — вспоминает Бенкендорф, — вся наша беседа проходила вокруг новостей из Парижа и вокруг последствий, которые это крупное событие (свержение Карла Х – А.З.) должно было иметь на судьбы Европы. Вспоминаю, что, размышляя о причинах этой революции, я сказал, что «со времени смерти Людовика XIV французская нация, более развращенная, чем цивилизованная, опередила своих королей в делах и заботах по улучшению и изменению, что эта нация, которая тащила за собой на буксире решения слабых Бурбонов, что то, что еще долгое время предохранит Россию от несчастий революции, это то, что со времен Петра I именно наши государи тянули нацию в повозке своей славы, своей цивилизованности и своего прогресса во всех смыслах. Но в силу этого же не следует слишком подгонять цивилизацию, которая, будучи хотя бы раз предоставлена на усмотрение нации, вместо рассмотрения на уровне государей, привела бы к ослаблению власти и породила бы бунты». [А.Х. Бенкендорф. Воспоминания. 1802—1837. Публикация М.В. Сидоровой и А.А. Литвина, 2012 г. с.454]
Вряд ли реакция Императора на это умозаключение начальника III отделения его Канцелярии была отрицательной, тогда восторженный почитатель Николая Павловича предпочел бы предать свои неудачные слова забвению. Видимо, Император был вполне согласен с тем, что рабов лучше не просвещать.
В хорошо известном письме от 19 октября 1836 года к Чаадаеву Пушкин называет русское правительство «единственным европейцем» в России. Но мог ли он подозревать, что причина тому не превратности исторического развития отечества, но сознательная целенаправленная политика этого «единственного европейца», стремившегося как можно дольше держать народ в невежестве и не допускать его «в Европу», где случаются революции и возникают «от учёности» нелепые требования гражданских прав и свобод? Наша нынешняя так называемая «гейропа», которой пугают людей, не оттуда же? Не от желания ли продолжать держать людей в невежестве и незнании гражданской свободы, свойственной европейским народам?
Маркизу де Кюстину в июле 1839 года Николай Павлович говорил: «Нищета и варварство — вот единственные враги, над которыми мне хочется одерживать победы; дать русским более достойный удел для меня важнее, чем приумножить мои владения. Иногда я боюсь, что сделал не всё, что в моих силах». [А. де Кюстин. Россия в 1839 году… Т.1, С.270]
Что это — лицемерие, шутка, самообольщение? На деле Николай Павлович делал прямо противоположное: он консервировал варварство, невежество и тем самым — нищету четырёх пятых своих подданных.
Даже перед самым концом крепостного права, в 1850-е годы, после успешных реформ быта государственных крестьян, осуществленных графом Киселёвым, выходцы из крестьянского сословия составляли 2-3 процента учащихся мужских гимназий и 1,6 процента студентов университетов, в то время как доля крестьян, и крепостных, и казённых, в населении Европейской России составляла (без Польши и Финляндии) в 1858 году 82,6 процента. Дворяне же, составляя 1,5 процента населения, давали 78,3 процента гимназистов (1843 год) и 65,3 процента студентов университетов (1855 год) [Б.Н. Миронов. Социальная история России… С.130;139.табл.II,19;II,22].
О какой победе над нищетой и варварством тут можно говорить? Да и как после этого можно говорить с придыханием — вы что, из дворян происходите? Легко быть образованным дворянином, когда лишаешь при этом образования своих рабов. Таким образованием, таким лоском, таким дворянством нет никаких оснований гордиться, скорее его можно стыдиться.
5. Жажда свободы

Впрочем, замалчивание слова «свобода» и жёсткие ограничения в образовании совершенно не помогали. Крестьяне истово жаждали своего освобождения, а необразованность облекала их устремления в самые дикие и опасные как для помещиков, так и для всего российского общества формы. Множились крестьянские волнения. В 1826-1829 годах крестьянские массовые возмущения случились 41 раз, то есть в среднем по десять раз в год, в 1830-1849 — 378 раз, то есть уже в среднем по девятнадцать в год. А в последнее пятилетие Николаевского царствования (1850-1854) произошло 137 волнений, то есть на каждый год пришлось по тридцать четыре крестьянских возмущения [А.А. Корнилов. Курс Истории России XIX века… С.311].
Месть крепостных, Ш. М. Жоффруа, 1845 г., из книги «Загадки России: Политическая и нравственная картина Российской Империи». Париж, Пагнер, 1845 г.
Около половины этих волнений пришлось усмирять путём вызова воинских команд, частым кровопролитием.

В дневниках и переписке Николаевского времени очень нередки холодящие душу свидетельства, подобные этому письму Булгакова своей дочери княгине Долгорукой от 30 мая 1835 года, взятому наугад из «Русского Архива»: «Много говорят о трагической кончине некоего Толстого Павла Алексеевича, убитого в деревне одним из своих слуг, который, свершив свое дело, не захотел даже бежать, говоря: я погубил одну душу, но три тысячи душ спас. Говорят, что был тиран для своих слуг и крестьян». [Русский Архив, 1906, кн.3, с.94]
Лучше других знавший общественные настроения в России граф Бенкендорф в 1834 году писал Императору: «Год от году распространяется и усиливается между помещичьими крестьянами мысль о вольности. В 1834 году было много примеров неповиновения крестьян своим помещикам, и почти все таковые случаи происходили не от притеснений и не от жестокого обращения, но единственно от мысли иметь право на свободу» [Россия под надзором: отчёты III отделения 1827-1869 гг., публ. М.В. Сидоровой, Е.И. Щербаковой, 2006. С. 116].
Стремление к свободе «любой ценой» становится для крепостных крестьян всеобщим. Все крепостные ищут способы перейти в сословие казённых крестьян. Сейчас любят говорить, что русские — это люди исторически крепостные, рабы по устроению души и так далее. Но ничего подобного — как раз, когда они были рабами и крепостными, почти все они хотели быть свободными.
После начала Крымской войны происходит массовое бегство крепостных со всей России в Крым, где по слухам их якобы ставили в ополчение и переводили в вольные казаки. Полиция юга России сообщала и о готовности многих крестьян перейти на сторону неприятеля, так как «распространяются слухи, что англичане и французы дают крепостным и волю, и землю» [Записки А.И. Кошелёва. С.227;438]. Всё более распадавшееся надвое русское общество шло к катастрофической гибели в огне межсословной войны.
Вряд ли верен, поэтому, вывод Корнилова, что «в крестьянском вопросе … Император Николай I … оказался более прогрессивным и устойчивым, чем во всех остальных начинаниях его царствования», и что «им было сделано, во всяком случае, больше, чем в царствование либерального Александра I». [А.А. Корнилов. Курс Истории России… С.297]
Сделано было действительно много, бумаги исписаны — горы, но от положительного разрешения крестьянского вопроса Россия в 1855 году находилась дальше, чем в 1825. Александру II, понимавшему, что Империя — в преддверии новой пугачёвщины, пришлось не развязывать узел крепостной неволи, но рубить сплеча. Печальные последствия этого смелого, но плохо подготовленного удара вполне обнаружились уже в ХХ веке. И весьма знаменательно, что во время Гражданской войны 1918-1922 годов Белые армии получали массовую поддержку в районах, не знавших крепостного состояния (Сибирь, Русский Север, казачьи области), но тут же теряли свою силу в бывших крепостных губерниях. Даже через шесть десятилетий после освобождения, потомки крепостных рабов категорически не шли тут в армии «царских» генералов, предпочитая отсидеться и считая «своими», несмотря на все реквизиции, богоборчество и даже нерусскость, всё же красных, якобы безвозмездно давших им землю. Это была тяжкая нравственная ошибка уже низших сословий, но исторически она понятна. Да и чем пугали большевики крестьян, как ни возвращением крепостного состояния?
Помните, как Маяковский в «Сказке о дезертире» рифмовал: «Подавай и себя, и поля и дом и жену помещику тоже. И пошел прошибать Сильвестра пот, вновь припомнил барщины муку, а жена его на дворе у господ грудью кормит барскую суку». [В.В. Маяковский. полн. собр. соч., Т.2. Сказка о дезертире. 1920]
При всех ужасах крепостного права о факте выкармливания щенков грудью мы достоверно не знаем. Да и Сильвестра не мог прошибить пот от воспоминаний барщины, потому что молодой человек Сильвестр, если его призывали в армию, был рождён не позднее 1890 года, от силы 1885, и в лучшем случае был сыном, а скорей всего, внуком крепостного, поэтому никакой барщины знать не мог. Но Маяковский неслучайно эту сказку-агитку связал с крепостным правом, потому что народ помнил крепостное право и помнил его как величайшую несправедливость.
Большевики в деревне, А.В. Владимиров, 1920 г., Коллекция А. Ружникова / novayagazeta.ru
В итоге, конечно, большевики сами поработили весь народ России так, что старое крепостное право перестало видеться чем-то ужасным. Как вы помните, председатель Конституционного суда В.Д.Зорькин даже говорил о том, что крепостное право было совсем неплохим делом в истории России - «При всех издержках крепостничества именно оно было главной скрепой, удерживающей внутреннее единство нации» (Российская газета, 26 сентября 2014 г.). И в 1990-е ходил анекдот: Идет заседание правительства. Выставляют предприятия на залоговые аукционы. Вдруг один из министров говорит -«Пора бы уже нам и о людях подумать! Ему отвечают — Да, нам бы душ по двести или триста между собой распределить!» Конечно, сказать что-то подобное публично в 1920-е годы было совершенно невозможно. Так что ужасы большевизма вытеснили ужасы крепостного права, но от этого крепостное состояние не перестаёт быть ужасным.
Вспоминаются ясные слова Тойнби, проиллюстрированные им, кстати, и примером крестьянской войны в Германии 1524-1525 годов, и революцией в России: «Раскол в обществе можно ликвидировать, только вернув пролетариям их ''капитал'', которого они были несправедливо лишены. Этот пункт в платформе <…> реформатора становится камнем преткновения для членов правящего меньшинства, потому что все потери пролетариата – это приобретения правящего меньшинства. В их глазах предлагаемые реформы — прежде всего измена интересам своего класса…» [А. Тойнби. Постижение истории… - С.460].
Как и сегодня — предложение реституции собственности, которой владеют новые господа, — это предательство интересов их класса. Они не хотят возвращать собственность потомкам ограбленным большевиками людей и тем самым сеют семена смуты, которые, конечно, взорвут русское общество, и я боюсь, даже не поздно, а рано. Мы не пошли по пути, который выбрали страны Центральной и Западной Европы, не вернули собственность, позволили расхватать её, разделить между «своими», и потому живём на пороховой бочке, как жил когда-то Николай Павлович.
6. Деградация помещичьего сословия

«Вечное пугалище крепостного нашего состояния» (цитируя Корфа), связывая и совесть помещиков, и их волю, неуклонно вело их к нравственной деградации. В своей записке, отправленной молодому императору Александру II в начале 1858 года, Александр Кошелёв писал, что в дворянстве происходит «страшная, всё более и более укореняющаяся порча. Вернейшее одно действительное средство к улучшению его нравственности… есть уничтожение его права владеть подобными ему людьми». «Кто сам помещик, кто строго наблюдал за своими действиями и тщательно вглядывался в способы действия прочих владельцев, тот, конечно, должен быть убежден, что эта мера для собственного блага нашего сословия необходимее, чем даже для самих крепостных людей. — Утверждает Кошелёв и объясняет Государю. — Уничтожение права располагать людьми как вещами или как скотами есть столько же их освобождение, сколько наше собственное: ибо теперь мы под игом права, которое уничтожает в нас более, чем в крепостных людях, всякое человечество». Кошелёв пишет Государю: «Вглядитесь в деревенскую жизнь помещиков, побывайте на их праздничных и будничных съездах, побеседуйте с ними, примите участие в дворянских собраниях или обратитесь к городскому или столичному дворянскому быту, обратите внимание на занятия дворян, прислушайтесь к их разговорам, посмотрите как они преданы лени, безделию, роскоши и разврату: и тогда Вы подивитесь не тому, что в судах, расправах и местах управления они действуют бессмысленно и бессовестно, но тому, что у таких людей дела не идут еще хуже». [Записки А.И. Кошелёва… С.237]
Вельможа, А.Г. Венецианов, 1808 г., «Журнал карикатур на 1808 год в лицах»
Интерьер гостиной, неизвестный художник, сер. XIX в.
Вид помещичьего дома с садом, неизвестный художник, 1830-е гг.
Помню, как меня в своё время, когда я был молодым человеком, шокировали слова Ивана Алексеевича Бунина из его романа «Жизнь Арсеньева», фактически автобиографического, о том, что отец героя Алексея Арсеньева никогда не работал. В молодости ещё сражался в Севастопольской обороне, а потом не работал, жил за счёт арендных платежей крестьян и в итоге спился. И таких примеров множество.
Таков итог для помещиков полуторавекового крепостного состояния, выведенный одним из умнейших представителей «правительственного сословия слуг государевых» Кошелёвым. Но добровольно отказаться от их самих порабощающей и оскотинивающей власти над людьми русские помещики так и не смогли. В царствование Николая Павловича «правящее меньшинство» — дворяне — также как и при Екатерине II и при Александре I, было против освобождения крепостных.
Законами, определявшими возможность и формы эмансипации по доброй воле самого помещика (закон о свободных хлебопашцах 20 февраля 1803 года, закон об «обязанных крестьянах» 2 апреля 1842 года), воспользовались единицы.
Сцена из крепостного быта. Из недавнего прошлого, Н.В. Неврев, 1866 г.
Вполне корректный закон от 8 ноября 1847 года, распространявший на всю Россию грузинскую практику свободного самовыкупа на волю крепостных при продаже помещичьего имения с торгов или его конфискации (вы понимаете, что если помещичьи имения продаются с торгов, то почему бы на этих же торгах не выкупиться и крепостным), вызвал такое сопротивление дворян, что всесильный Николай Павлович распорядился в 1849 году приостановить его действие. То же самое произошло и с дозволением крестьянам, данном в 1848 году, выкупать земли и здания, которые были не заселены и не использовались помещиками. Русские рабовладельцы считали такую свободную инициативу рабов, все эти «грузинские вольности» неприличными и опасными. Крепостные должны продаваться с торгов вместе со всей недвижимостью как часть имения. Становиться из объекта субъектом торгов они не могут ни в коем случае. Мало что может потом произойти, говорили на Государственном Совете, по словам Модеста Корфа, его члены.
7. Закон об «обязанных крестьянах»

2 апреля 1842 года, как я уже говорил, Император подписывает закон об «обязанных крестьянах», предполагающий возможность чёткого закрепления за крестьянином определённых повинностей в пользу помещика при одновременном полном отказе крестьян от каких-либо прав на землю. Указ явился итогом работы секретного комитета, учреждённого 10 ноября 1839 года для определения условий освобождения крестьян независимо от указа о вольных хлебопашцах. Фактически это был указ, предполагающий балтийский вариант освобождения крестьян без земли.
Крестьяне русские становятся лично свободными арендаторами на определённых ими с помещиком условиях, но остаются прикреплёнными к земле помещика и могут быть наказываемы им за всяческие провинности. За помещиками сохранялось право вотчинной полиции. Земля оставалась в собственности помещика, дававшего крестьянам надел за «соразмерный» оброк или барщину. При этом и крестьяне, и помещики не могут произвольно изменять оговоренный в договоре круг обязанностей друг к другу, а в случае нарушений договора – жалуются в полицию, предводителю дворянства и начальнику губернии.
Как вы понимаете, при всех огромных недостатках этого закона, тщательно разобранного Александром Кошелёвым [Записки. С.242-245], он всё же ограничивал тяготы рабства и возвращал крестьянину, пусть и с массой ограничений, права гражданского лица, приближая его к положению казённого крестьянина. Но закон этот, как и закон о вольных хлебопашцах, был дозволительным, а не обязательным. Помещики могли заключать обязательства со своими крестьянами, а могли и хозяйствовать по старинке, «на свою волю».
Итог характерен — за пятнадцать лет существования закона он был распространён не более чем на 24 708 крестьян мужского пола из 11 миллионов 338 тысяч крепостных мужского пола Империи. И эти 25 тысяч ставших обязанными крестьян к тому же принадлежали всего-навсего трём аристократическим фамилиям. То есть только три владельца крепостных решили заключить договоры со своими крестьянами, да и то не со всеми, а только с небольшой их частью. Все же остальные помещики закон об обязанных крестьянах проигнорировали полностью.
Когда в Государственном Совете московский генерал-губернатор князь Дмитрий Владимирович Голицын предложил Царю сделать закон 1842 года обязательным для помещиков, Николай ответил: «Хотя я монарх самодержавный и самовластный, но всё же такого насилия над помещиками допустить не решаюсь». [А.А. Корнилов. История… С.317]
Д.В. Голицын, Ф.Н. Рисс, 1835 г., ГИМ, Москва
Почему Император, дозволяя тотальное насилие над двадцатью пятью миллионами крепостных, не решался проявить насилие над ста тысячами помещиков (103,2 тысячи по 10-й ревизии 1859-60 гг.), чтобы даже не освободить, но хотя бы ослабить узы сорока процентов своих подданных? Не потому ли, что ощущал он себя все тридцать лет своего царствования, и чем дальше, тем больше, дворянским царём, а не правителем всего русского народа? И в тот момент, когда это самоощущение царя будет осознано рабами, долго ли ещё согласятся они тянуть лямку рабства? Император Николай не изменил правящему меньшинству (если использовать термин Тойнби) даже отчасти. Принудить дворян «делиться» с крестьянами собственностью и свободой он не захотел или не сумел. А в этом было единственное спасение для власти. И раскол продолжал углубляться.
8. Реформы крепостных отношений

Только там, где сами помещики были готовы на ограничения, проводились действенные реформы, хотя и не доходившие до эмансипации, но всё же регламентировавшие труд крестьян и ограничивавшие помещичий произвол.
Так, 26 мая 1846 года «престационные табели», регламентирующие крестьянские повинности, были введены в Царстве Польском (praestatio — на латыни — поручительство, гарантийное обязательство: поляки, как люди католической культуры, любили латынь). Но причина появления этих «престационных табелей» довольно банальна.
Дело в том, что освобождённые в 1807 году Наполеоном без земли, по требованию шляхтичей-землевладельцев, польские крестьяне попали большей частью в полную кабальную зависимость от своих бывших господ и были вынуждены за произвольную барщину и оброк арендовать у помещиков землю.
Николай Павлович даже в нелюбимой им Польше повелел закрепить за крестьянами арендуемые ими земли «навечно» и точно определить формы и размеры арендных компенсаций трудом, деньгами и продуктами в пользу землевладельцев. Польские крестьяне по закону 1846 года могли в любой момент отказаться от земли и от платежей, продать землю другому лицу с обязательством тех же выплат в пользу помещика, помещик же мог продать землю только с использующими её крестьянами, и новый владелец должен был довольствоваться теми же оброками, которые были определены для этого надела престационными табелями.
Перед костёлом, Ю. Шерментовский, 1862-1865 гг.
Позднее, после Второго Польского восстания, Александр II передаст земли, конфискованные у принимавших участие в восстании польских землевладельцев, в частную собственность крестьянам, их ранее арендовавшим. И привычка быть хозяевами на земле за столетие (1846-1948) столь укрепится у польских крестьян, что из боязни всеобщего восстания коммунисты, несмотря на кооперативный проект 1948 года, так и не решатся единственно только в Польше из всей покорённой Сталиным части Европы, посягнуть на частное крестьянское землевладение. Сохранение за крестьянами частной собственности на землю сделает польское общество более независимым от тоталитарного социализма и поставит его в 1980–е годы в авангард европейской декоммунизации.
Такие далеко идущие последствия имел указ 26 мая 1846 года. А, между тем, пошли на него польские землевладельцы по очень простой причине. В феврале – мае 1846 года в соседней австрийской Галиции пылала крестьянская война, панов там вырезали семьями, и помещики русской части Польши выказали готовность к некоторым жертвам, дабы не лишиться всего разом, буде восстание перекинется через границу. Ведь законы Наполеона действовали и в австрийской, и в русской Польше одинаково, и там, и там крестьяне были без земли. И если они восстали в австрийской Польше, то на следующий год они могли восстать в русской Польше. Отсюда и согласие польских помещиков Царства Польского на реформы.
Крестьянский разбой 1846 года, Я. Лоренович, Усадьба-музей в Доленге
В 1847 году Киевский генерал-губернатор Дмитрий Гаврилович Бибиков, сочувствуя участи украинских крепостных крестьян под властью польских помещиков, добился от Императора соизволения под предлогом защиты «православно-русского элемента» ввести и тут «инвентарные правила», определявшие обязательные минимальные земельные наделы крепостных и размеры их повинностей. «Инвентарные правила» были разработаны в министерстве Государственных имуществ графа Киселёва. После резни в соседней Галиции польские помещики Юго-Западного края (Киевская, Волынская и Подольская губернии) были податливы и тоже согласились на ограничение своих «священных» прав.
Д.Г. Бибиков, 1843 г., из «Военная энциклопедия И. Д. Сытина»
Став в 1849 году министром Внутренних дел, Бибиков попытался распространить «инвентарные правила» и на Северо-Западный край (Минская, Могилевская, Виленская, Ковенская и Гродненская губернии), где крепостные крестьяне были белорусами и литовцами, а помещики большей частью тоже поляками. Бибиков считал, что так он поддержит православные и русские силы края, которые подвергались насильственной полонизации. А, вполне возможно, будучи реальным сторонником освобождения крестьян, он играл на этом новом николаевском русском национализме. Но эта реформа министра не удалась. Северо-Западный край находился далеко от Галиции, восстание к 1848 году было уже подавлено, а польские помещики края выступили решительно против ограничения своих прав на землю и труд мужиков. Примечательно, что ходатаем незыблемых прав польских помещиков Северо-Западного края на крестьян стал цесаревич Александр Николаевич, будущий Царь-Освободитель. [А.А. Корнилов. История… С.318]
Цесаревич Александр Николаевич, Ф. Крюгер, около 1840 гг., Эрмитаж, Санкт-Петербург
Именно он за двенадцать лет до Великой Реформы, вовсе не являясь сторонником ликвидации крепостного состояния, убедил отца, что национальные и религиозные трения менее опасны для благополучия Империи, чем посягательство на священные права дворян, даже если дворяне эти — поляки и католики, только и мечтающие об отложении Польши от России.
9. Рабы и господа

При этом дворяне, равно и польские и русские, являясь самым образованным и западно-культурным сословием Империи, разумеется, отлично сознавали, тем более после царствования Александра I, всю отвратительность, безнравственность и жестокость крепостного рабства, но страх остаться без источников привычного дохода парализовал их волю и извратил совесть.
Не следует забывать, что до отмены крепостного права в 1861 году основным показателем материальной состоятельности дворянства, как пишет Миронов, являлись не размеры земельной собственности, а число крепостных крестьян. При залоге имения в банк величина ссуды зависела не от количества земли в имении, а от числа крепостных… Образование, престиж, влияние дворянина зависели от дохода, который давали крепостные. [Б.Н. Миронов. Социальная история… С.86]
Апологеты крепостного рабства, тот же Карамзин, описывали помещиков «родными отцами» своих простых и неразвитых «мужичков». Безусловно, такие помещики встречались, и даже не очень редко. Совестливые, благочестивые и порядочные люди не переводились среди русских дворян, несмотря на крепостное их право над крестьянами. Но, во-первых, даже они, как правило, не освобождали своих рабов, а, во-вторых, такие добрые бары оставались всё же в абсолютном меньшинстве. Большинство помещиков рассматривали крестьян только как источник своего существования и, не стесняясь, выдавливали из них все силы.
Например, епархиальный Псковский архиерей писал в 1835 году: «Очень тяжело было слышать от священников некоторых деревень, где приходы состоят из крепостных, что прихожане по воскресениям и праздникам приходят в храм в меньшем числе, чем прежде, и что бедняки вовсе устранились от молитвы, по причине непрерывного изнурительного труда частью на себя, но в основном на своего помещика». [ЦГИА. Ф.796, оп.116, 1835, дело 1032А, лист 129об]
Александр Иванович Кошелёв также вспоминает, что загружать крестьян в воскресные и праздничные дни работой на помещика считалось в его время, то есть в 1840-50-е годы, делом вполне обычным и естественным.
Подобно самому императору Николаю Павловичу помещики вовсе не стремились дать своим крестьянам даже элементарное образование, хотя и могли по закону 1827 года открывать для крестьян «уездные и приходские училища». Американский историк русской церкви Грегори Ли Фриз в своём исследовании пишет: «При создании сельских школ, безусловно приходилось преодолевать множество препятствий — от равнодушия священства до сопротивления самих крестьян этому, как им казалось, бесполезному новшеству. И все же епископы единодушно утверждают, что одной из главных препон на пути крестьянского образования были дворяне, которые категорически отказывались поддерживать создание школ равно и своим помещичьим авторитетом, и материальными средствами». Фриз приводит примеры из сообщений Псковского, Минского и Могилёвского преосвященных. [G.L. Freeze. The Orthodox Church and Serfdom in Prereform Russia… P.386.]
Грегори Фриз / sreda.org
Псковский архиерей по этому поводу писал в 1856 году: «Местные помещики не только не относятся положительно к учреждению школ в своих владениях, но всячески препятствуют их созданию, объявляя, что им нужны люди для пахоты, а не для чтения». [ЦГИА. Ф.796, оп.137, 1856, дело 2399, лист 219об]
Голод 1833 года привёл к падению прироста населения в некоторых губерниях в два раза. Правительство выдавало тогда значительные, иногда миллионные, ссуды голодающим волостям и уездам. Особенно много умирало новорождённых и маленьких детей помещичьих крестьян. Государственные крестьяне страдали как будто бы меньше. Причина такого различия оказалась простой: государственные крестьяне сами контролировали распределение помощи, в помещичьих же деревнях деньги ссужались помещику. «Но помещики эти суммы сплошь и рядом растрачивали не на крестьян, а на свои нужды… Попытка правительства контролировать эти суммы ни к чему не приводила». [А.А. Корнилов. История… С.312-313] Вот они — польза самоуправления и вред властной вертикали.
Следует заметить, что подобные «вольности» позволяли себе помещики и в царствование Александра. Но тогда они всё же отслеживались и пресекались. Так, во время голода 1822 года, министр финансов Гурьев, урезав ассигнования на голодающих крестьян, семьсот тысяч рублей отпустил на покупку в казну имения одного важного помещика, который просил у него денег. За это Гурьев был снят Александром I, и на его место министром финансов по представлению Аракчеева назначен Канкрин.
Д.А. Гурьев, Я. Ромбауер, 1818 г.
Дворяне, связанные принципами корпоративной солидарности, как правило, скрывали проступки друг друга от имперской администрации. Да и сама эта администрация состояла из таких же дворян–рабовладельцев. Уже наказы депутатам в Комиссию 1767 года для составления екатерининского Уложения «ясно показали, что дворяне в целом проникнуты сознанием общности своих интересов, составляют единое целое и четко отделяют себя от всех остальных сословий». [В.Н. Латкин. Законодательные комиссии в России в XVIII ст. Т.1. С.259]
Такая «круговая оборона» (или круговая порука) позволяла помещикам легко злоупотреблять выделяемыми для нужд крестьян государственными средствами, а порой скрывать даже самые страшные преступления своих «братьев» по сословию.
Например, в Сапожковском уезде Рязанской губернии в 1850-е годы нашёлся помещик-садист, любивший забивать насмерть крепостных после воскресной обедни, и помещик – сексуальный маньяк, установивший право первой ночи и насиловавший несогласных на это невест на глазах их связанных родителей. Прямо — маркиз де Сад Сапожковского уезда! Но Сапожковскому уездному дворянскому предводителю известному нам Александру Ивановичу Кошелёву не удалось добиться даже установления опеки над имениями «проказников». Губернский предводитель Реткин, из старинного дворянского рода Рязанской земли, не давая делу хода, объяснял возмущенному Кошелёву: «Не таким должен быть предводитель дворянства: если я увижу, что мой брат дворянин зарезал человека, то и тут пойду под присягу, что ничего о том не знаю» [Записки А.И. Кошелёва. С.44-46].
Понятно, что в такой атмосфере дворянского правосознания законы, защищавшие крестьян от эксцессов крепостничества, оставались большей частью благими пожеланиями, а насилия помещиков над их рабами невозбранно продолжались. Исследователь сравнительного состояния американских рабов и русских крепостных Пётр Колчин пишет: «Жестокие наказания за пьянство, воровство, непослушание, безнравственность, плохую работу и невыплату оброка, равно как и просто за любое огорчение, доставленное господину, оставались совершенно обычным делом (в помещичьей деревне — А.З.) как в конце XVIII, так и в первой половине XIX столетия». [P. Kolchin. Unfree Labor… P.121]
Пётр Колчин / www1.udel.edu
Недавнее прошлое» (Перед поркой), Н.В. Орлов, 1904 г., ГЦМСИР, Москва
Набожные американские плантаторы ещё могли тешить себя рассуждением, что их чёрные рабы не имеют души, а потому они — и не люди вовсе, а лишь человекообразные животные, которых надо строго держать в узде, как быков и норовистых лошадей. Так, например, считал виргинский плантатор полковник Лэндон Картер, живший и записывавший свои мысли в дневник во второй половине XVIII века [The Diary of Colonel Landon Carter of Sabine Hall, 1752-1778].
Русские помещики, причащаясь со своими крестьянами Плоти и Крови Христа из одной чаши и исповедуя грехи под одной и той же иерейской епитрахилью, не имели и этого утешения. Один и тот же народ очевидно для всех был в России и рабом, и рабовладельцем.
Насадив на крючок «живую приманку» — тела и души человеческие, русские самодержцы XVIII столетия показали себя умелыми рыболовами. Дворянство было поймано ими, и срываться с крючка не желало — но лишь всё глубже и глубже заглатывало добычу, вовсе не думая о своей неизбежной гибели в результате столь неестественного и опасного «питания». И потому почти единодушно дворянство было категорически против эмансипации.
Те, в ком совесть была сильнее корысти, скитались заграницей, как профессор МГУ Владимир Сергеевич Печерин, или, в лучшем случае, тянули чиновничью лямку в «местах не столь отдалённых» под гласным надзором полиции, как Александр Герцен. И преступниками они были не только в глазах царя. Ужасными «карбонариями» виделись они «своим братьям дворянам». Ведь не царь принуждал, но сами дворяне категорически не желали расставаться с «говорящей собственностью», легко идя при этом даже на нарушение строжайших николаевских указов.
В.С. Печерин
А.И. Герцен, около 1860 г.
Лишь немногие, подобно Ивану Киреевскому, возражали против немедленной эмансипации по идейным причинам, полагая, что освобождённый, без духовного преображения личности, крепостной или сопьётся, или устроит новую Пугачёвщину. Большинство помещиков просто боялись разрушить гарантированный рабским трудом безбедный и праздный строй жизни — и своей, и своих детей. «Корыстолюбие, преданность роскоши и безделию, боязнь труда и опасения нечистой совести — вот основы, содержание и конечный смысл всех … возражений» помещиков против освобождения крепостных — указывал Кошелёв в 1858 году. [А.И. Кошелев. Записки по уничтожению крепостного состояния… С.231]
Даже после нескольких лет усиленной агитации в пользу эмансипации и при полном осознании дворянами, что воля молодого царя Александра II освободить крепостных на этот раз непреклонна, две трети помещиков, по оценке Бориса Николаевича Миронова, оставались противниками эмансипации. [Б.Н. Миронов. Социальная история России. Т.1. С.408]
Как записывал Кошелев в 1857 году: «"Oui, il ya quelque chose à fair dans cette question", говорят наши государственные и негосударственные люди, пьют и пируют; отправляются в театр или садятся за карты, предоставляя времени произнести грозный и неотвратимый его приговор над их беспечностью и бессмыслием». [А.И. Кошелев. Записки по уничтожению крепостного состояния… С.253]
Французская революция, как писал Жозеф де Местр в «Рассуждениях о Франции», основной своей причиной имеет моральное падение дворянства. Думаю, то же самое можно сказать и о России.
В предреформенной России дворяне, аристократы не создали ничего подобного британскому «Обществу друзей рабочих» (The Labourer's Friend Society), которое было основано в 1830 году Энтони Эшли-Купером, 7-ым графом Шефтсбери. Позже переименованное в общество «for improving the conditions of laboring classes», оно находилось под президентством мужа королевы Виктории принца-консорта Альберта, а лорд Эшли-Купер остался его председателем.
В это общество вошли самые знатные и влиятельные люди Англии, и они вовсе не ограничились одними речами. В городах общество стало строить многоквартирные дома для рабочих со всеми удобствами, в сельской местности — коттеджи для батраков. Архитектором был Генри Робертс. Конечно, всех проблем низших классов это общество не решило, но важен был принцип и подход.
Южная и западная стороны дома для семей на Стритэм-стрит, Блумсбери, Лондон, Г. Робертс, 1849 г., иллюстрация опубликована Обществом «for improving the conditions of laboring classes» в 1850 г. / collectionsblog.aaschool.ac.uk
Один из виднейших аристократов Англии Фрэнсис Рассел, 7-й герцог Бедфорд, обустраивая своих сельскохозяйственных рабочих, объяснял: «При постройке этих cottages моя постоянная мысль была приобщить сельское население к пользованию выгодами и удобствами того благосостояния, которым по милости его мы наслаждаемся, и утвердить между владельцами, наемщиками земли и рабочими то взаимное благорасположение, которого равно требуют здравая политика и высшие побуждения человеколюбия». [А.И. Кошелёв. Записки… С.190]
Ф. Рассел, 7-й герцог Бедфорд
Этот подход через полстолетия действительно создал в Великобритании социально благополучное общество. Наши русские англоманы-помещики были бесконечно далеки от подобной социальной философии, но с удовольствием проводили время в английских клубах.
Более того, в последние годы крепостничества, в преддверии неминуемого освобождения крестьян, русские помещики в пароксизме жадности старались урвать побольше денег и земли у своих мужиков. «По всем губерниям началось массовое ограбление крестьян: продажа их отдельно от земли (''на своз''), насильственное переселение на неудобные земли, перевод в дворовые, ссылка в Сибирь и сдача вне очереди в рекруты, сокращение наделов (все это ради сохранения за помещиком максимума земли – А.З.), принуждение зажиточных крестьян за высокую цену к выходу на волю и др.» [В.А. Федоров. Предисловие. Конец крепостничества в России… С.16]
В.А. Фёдоров / w.histrf.ru
Герцен называл эти действия «предсмертными злодействами помещичьего права». Массовый характер этих «злодейств» заставил правительство Александра II в 1858 году издать против них ряд указов.
Крепостное рабство дорого стоило русскому народу. По продолжительности жизни даже в 1897 году русские (великороссы) существенно отставали от всех мало-мальски культурных народов Империи. Только у русских средняя продолжительность предстоящей жизни при рождении была меньше 30 лет. Для мужчин она составляла 27,5 лет, для женщин — 29,8. У белорусов, украинцев, татар, евреев, башкир, молдаван средняя продолжительность предстоящей жизни и для мужчин и для женщин была больше на десятилетие, у литовцев, эстонцев и латышей — на пятнадцать лет. [М.В. Птуха. Смертность 11 народностей Европейской России в конце XIX в. С.37-38]
Полное отсутствие медицинской помощи, тяжёлый, изнурительный труд и отсутствие прав на его плоды, необразованность и культурное одичание имели результатом сокращение продолжительности жизни в русском простонародье в конце XIX столетия ниже уровня верхнего палеолита. Ведь в верхнем палеолите, как считают учёные, средняя продолжительность жизни кроманьонца была 30 лет. Через тридцать пять лет после упразднения крепостного рабства его последствия в демографии русского народа были более чем ощутимы.
Николай Егорович Врангель вспоминает, как возмутились старшие, когда он и его сестра, детьми познакомившись как раз накануне 1861 года с романом Гарриет Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома», позволили сравнить жизнь американских рабов с жизнью русских крепостных. «Это ничего общего с Америкой не имеет… Негров привезли издалека, их насильно оторвали от их любимой родины, а наши мужички русские, как и мы», — объясняли правдолюбцам-детям взрослые. «Крестьяне не рабы, а только прикрепленные к земле. Большие, как и мы, знали, что это не так, но только не хотели этого знать», — резюмирует Николай Врангель. [Н.Е. Врангель Воспоминания… - С.53; 428]
Надо ли говорить о нравственной разрушительности такого двуличия? Не это ли добровольное сживание с вопиющим злодейством, нарушающим все мыслимые нравственные нормы, привело к привычке не подвергать анализу совести свои действия у одних представителей высшего сословия и топить совесть в азартной игре, вине, разврате, легкой жизни за границей — у других? Грех крепостного рабства парализовал волю высших сословий, и они, развратившись им, оказались в большинстве своём неспособны к ответственному и честному гражданскому служению, к нравственному возрождению и себя, и отечества.
Свежий кавалер, П.А. Федотов, 1846 г., Третьяковская галерея, Москва
И отсюда — массовый отход высшего сословия России от живой и ответственной веры христианской. Жить с Богом и пороть мужиков на конюшне за то, что они нерадиво трудятся для приумножения твоих богатств, нравственно столь же невозможно, как и ощущать себя Царем милостью Божьей и сознательно топтать при этом год за годом заповедь Божью — «Притесняя других, мудрый делается глупым» [Екл.7,7].
Имевший за спиной страшный опыт Французской революции, в огне которой сгорели его дед и отец, и чуть было не погибла мать, проведшая много месяцев в тюрьме во время якобинского террора, сам аристократ и убежденный монархист, маркиз де Кюстин предрекал в 1839 году в своих записках о поездке в Россию: «К кому воззовет однажды народ, устав от немоты вельмож? Каким взрывом ненависти чревато для самодержавия трусливое самоотречение аристократов? Чем заняты русские дворяне? Они обожают императора и становятся соучастниками его злоупотреблений, дабы по-прежнему угнетать крестьян, которых они будут истязать до тех пор, пока их кумир не вырвет кнут из их рук. … Или цивилизованный мир не позже, чем через пять десятков лет вновь покорится варварам, или в России свершится революция куда более страшная, чем та, последствия которой до сих пор ощущает европейский Запад». [А. де Кюстин. Россия в 1839 году… - Т.І, с.192] Понятно, что Кюстин имеет в виду Великую французскую революцию.
«Цивилизованный Запад» не покорился варварам, и «куда более страшная революция» произошла в России, только чуть позже —Маркиз ошибся на четверть века. Марк Подвижник когда-то говорил: «Господь положил, чтобы за каждым делом, добрым или злым, приличное ему воздаяние следовало естественно, а не по особому назначению». [Св. Марк Подвижник. Сл.29 – Добротолюбие, часть I, стр. 494]
Крестьяне возвращаются домой после разграбления барской усадьбы в окрестностях Пскова, И.А. Владимиров, 1919 г., Архив и библиотека Гуверовского института, США / novayagazeta.ru
Голодные дни в Петрограде. Голодающие из разных сословий со своими порциями у "коммунальной столовой", И.А. Владимиров, 1919 г., Архив и библиотека Гуверовского института, США / novayagazeta.ru
В голодные и разбойные 1918-1921 годы дворяне из неволи вернут всё до пяди земли, до исподней рубахи, нательного креста и обручального кольца тем, кого они так беззастенчиво обирали, по меньшей мере, полтора столетия. И не одна героиня бунинского рассказа «Холодная осень», но очень и очень многие «бывшие», меняя с себя последнее на крестьянский хлеб и жмыхи на «пупках» и «торжках», будут слышать от прохожих язвительное — «Ваше сиятельство, как ваши обстоятельства?». Процентами же на возвращённый капитал станет потеря родины на много поколений вперёд у одних и согласие на сотрудничество с людоедской советской властью у других. И лишь немногие своей страдальческой кровью, своим добровольным жертвенным подвигом Белого дела смоют грех корыстной слепоты предков. Да и что греха таить, среди Белых больше было потомков крепостных, чем потомков дворян.