1. Вступление

Дорогие друзья, эта лекция нашего цикла «История России. ХIХ век» — первая из двух лекций, посвящённых религиозным проблемам русского общества эпохи Николая Павловича. Сегодня, держа в руках так называемый синодальный перевод Библии, иногда его за что-то поругивая (я и сам иногда вижу его ошибки и неверности, хотя и отмечаю прекрасный язык этого перевода, как раз язык «золотого века» русской культуры), мы забываем, что этот перевод есть один из даров Великих реформ.

Как раз сегодня, 4 марта (19 февраля по старому стилю соответственно), в день, когда я читаю для вас эту лекцию, мы отмечаем 160-ю годовщину подписания Указа о Великой реформе, освободившей крестьян от крепостной зависимости. Это была первая в ряду великих реформ. Но в некотором смысле не менее значимым было и решение императора Александра II о завершении перевода и издание русской Библии. Синодальная Библия — это тоже одна из Великих реформ.

Не кощунственно ли ставить великое освобождение крестьян и издание книги в один ряд? Нет, не кощунственно. Для Германии Лютеров перевод Библии и его издание ознаменовал становление современной германской нации. Для нас, к сожалению, перевод Библии на русский язык был настолько поздним, что нация уже успела сформироваться в своём отстранении от слова Божьего. Люди считали себя верующими, православными, церковными, но никогда не открывали Священного Писания. Даже образованные и интеллигентные. Я помню как мой друг, пожилой русский эмигрант, сын эмигранта первой волны из семьи высшей аристократии, который был старостой православной церкви в одном из европейских городов, на восьмом десятке радостно говорил мне, что он начал читать Евангелие и поражён глубиной этой книги. «Как же, — спросил я его, — неужели вы никогда раньше не читали Священного Писания? — Нет, у нас это было не принято». И вот о том, почему это было не принято и к чему это привело, мы и поговорим с вами на этой лекции.

2. Разгром Русского Библейского общества

Полной противоположностью делу Александра, который как раз стремился сделать Библию доступной для всех, стала, в конце концов, религиозная политика Николая Павловича. Напрасно надеялся старший брат, что его необременённый грехами преемник (помните, как корил себя за грехи молодости император Александр?) справится, опираясь на поддержку архиепископа Филарета (Дроздова), с оппозицией церковных реакционеров и продолжит дело христианского просвещения русского общества. Это была любимая и важнейшая идея Александра. Всё, увы, вышло иначе.

Библия на понятном людям языке была важнейшей идеей императора Александра после его собственного обращения к вере в августе 1812 года как раз благодаря Священному Писанию, которое ему дал, между прочим, во французском переводе князь Александр Николаевич Голицын.

И этот же князь Голицын 6 декабря 1812 года, уже после обращения Александра, основывает «Российское Библейское общество», почётным членом которого тут же соглашается быть Государь.

«Я с удовольствием принимаю место среди членов Библейского Общества», — пишет Александр 15 февраля 1813 года князю Голицыну из военного лагеря под Калишем. [Вел.кн. Николай Михайлович. Император Александр I… С.150] Он дает свой единовременный взнос в двадцать пять тысяч рублей и определяет ежегодную пенсию Обществу в десять тысяч рублей. Богатые люди, тот же князь Голицын и другие, тоже давали свои немалые взносы.

«Правила Русского Библейского общества» предполагали: «способствование к приведению в России в большее употребление Библий <…> без всяких на оное примечаний и пояснений; <…> обитателям Российского государства доставлять Библии <…> на разных языках, за самые умеренные цены, а бедным без всякой платы; <…> снабжать всякое христианское вероисповедание Библиями тех самых изданий, которые почитаются исправнейшими; доводить Библию до рук азиатских в России народов из магометан и язычников состоящих, каждому равномерно на его языке…». Таковы были принципы. В работе Библейского Общества принимали участие высшие представители всех христианских конфессий Российской империи, очень многие христианские учёные или, как мы бы сейчас сказали, библеисты.

В конце 1817 года была издана десятитысячным тиражом первая славяно-русская билингва Четвероевангелия. Печатали в два столбца: слева — славянский, справа — русский текст. В 1819 году вышло третье издание этого славяно-русского Четвероевангелия. В 1820 году — весь Новый Завет на русском и на славянском языках, в январе 1822 года – Псалтырь на русском языке, в 1823 году выходит Краткий Катехизис митрополита Филарета (Дроздова) на русском языке, в 1824 было отпечатано Пятикнижие Моисеево в русском переводе с Масоретского еврейского подлинника.

Одновременно Библейское Общество осуществляет переводы Священного Писания на другие языки и наречия Империи, в том числе, несмотря на протесты Римской курии, и на польский язык. Всего за десять лет издательской деятельности (1814-1824) Российским Библейским Обществом было издано (и приобретено для распространения) 705 тысяч книг на 43 живых языках, в том числе 448 109 книг Священного Писания (в том числе 40 тысяч экземпляров Нового Завета на русском). Для распространения книг и иной деятельности Общество создаёт по всей Империи 89 региональных отделений.

Эти тиражи невероятны для тогдашней России. Как вы помните, литературные журналы в самой лучшей ситуации издавались тиражом в 5 тысяч экземпляров, а обычно — лишь в 300-500 экземпляров. Здесь же — речь идёт о сотнях тысяч экземпляров.

К 1823 году Общество отчиталось об издании, переводах и распространении книг Библии на следующих языках: армянском, греческом, грузинском, калмыцком, карельском, латышском, молдавском, монгольском, немецком, персидском, польском, русском, самогитском (жемайтском, распространённом в литовской Жемайтии), славянском, татарском, татаро-турецком (азербайджанском), финском, французском, черемисском, чувашском, эстонском (ревельский и дерптский диалекты).

Обо всём этом я подробно рассказывал в лекции 14-й «Развитие образования в России в 1813-1823 гг.», посвящённой просвещению и религиозной политике Александрова царствования.

Бунт митрополитов в мае 1824 года, объявивших деятельность Библейского общества и возглавлявшего его в России князя А.Н.Голицына «масонским и антиправославным», заставил Императора передать Библейское общество в ведение Русской церкви, а своего друга, князя Голицына, уволить с поста министра духовных дел и народного просвещения. Новым министром просвещения был назначен адмирал Александр Семенович Шишков, занимавший в 1812-14 годах пост Государственного секретаря.

Старый адмирал (1754-1841), которому на момент назначения было семьдесят лет, равнодушен к вере. Но и он, и созданное им литературное общество «Беседа» были ревнителями «высокого» славяно-русского языка и лютыми ненавистниками языка, как они его сами называли, «простонародного», «вульгарного», «площадного», то есть обычного разговорного русского языка, на котором в то время писали Карамзин и Арзамасцы, в том числе и Александр Сергеевич Пушкин. Шишков понимал, что чтение Библии на «простонародном языке» окончательно вытеснит из литературы любимый им язык русско-славянский, поскольку Библию, в отличие от произведений Карамзина и Пушкина, будут читать все владеющие грамотой.

После своего назначения в 1824 году министром народного просвещения адмирал Шишков дважды отправлял императору Александру записки с предложением запрещения деятельности Библейского общества, но они так и остались без ответа.

И теперь он отправляет их новому Императору. Эти записки, найденные в бумагах митрополита Киевского Евгения (Болховитинова), опубликованы знаменитым церковным историком, академиком, тайным советником Иларионом Алексеевичем Чистовичем (1828-1893). Его книга «История перевода Библии на русский язык», впервые изданная в Петербурге в 1899 году, очень интересна. [История перевода Библии на русский язык. СПб., 1899. С.240-257; Записки адм. Шишкова. Чтения Общества любителей Истории и Древностей Российских, 1868, кн.3. С.75]

Откровенно высказать свои резоны императору Александру, а потом Николаю Шишков не решился. Он побоялся им сказать, что русский язык плох, а русско-славянский хорош, и что для того, чтобы русско-славянский не был вытеснен разговорным русским, издавать Библию нельзя. Он не мог им так сказать. И прибег к любимому среди русских обскурантов средству — запугиванию власти революцией и масонским заговором. Разве сейчас поступают не так же?

Адмирал Шишков писал Императору: «Библейские общества в разных частях Европы, Азии и Америки, имея непосредственную связь, частые между собою сношения и руководствуясь одним и тем же духом, представляют какое-то всемирное сословие, вовсе не зависящее от различия наций, вероисповеданий их, правления, обычаев и нравов, какое-то странное и неслыханное явление в политическом отношении». [И.А. Чистович. История перевода Библии на русский язык. СПб., 1899. С.241]

Адмирал или забывает, или не знает, что таким «неслыханным явлением» в первую очередь является Церковь, по определению «единая и вселенская», и что Господь велит ученикам «научить все народы» [Мф.28,19], не взирая на различия в их форме правления, вероисповедании, обычаях и нравах.

Шишков, как и много поколений его последователей вплоть до сего дня, пытается, ссылаясь на культурную и историческую инаковость России, отделить её «китайскою стеною» от всего мира и действовать на русской земле без оглядки на «мировое общественное мнение». Не лезьте со своим уставом в наш монастырь — объявляют миру такие «почвенники»: у нас всё иное, иная культура, иная цивилизация, вашим умом нас не понять, «аршином общим не измерить».

Шишков, скорее всего никогда не читая Священного Писания и не имея опыта духовного переживания при вникании в библейский текст, пугает: «Распространяя повсюду Библию и поставляя за правило всем и каждому читать её без истолкований, примечаний и рассуждений, оно (Библейское Общество — А.З.) достигало постоянной цели своей вселить в людей равнодушие ко всякой вообще религии». Потрясающее суждение, не правда ли?

Походя, Шишков упоминает масона Николая Ивановича Новикова (1744-1818), который просил у Екатерины II соизволения печатать Библию на свой (Новикова) счёт и продавать её всем желающим по крайне низкой цене: «Спрашивается, — возмущается министр, — какое другое мог он иметь намерение, принимаясь с такой ревностью за дело, совершенно для него чуждое, как не потрясение православия в самом основании?» [И.А. Чистович. История перевода… СПб., 1899. С.244-45] И это о том Новикове, которого, проэкзаменовав по указанию властей в 1786 году, митрополит Платон (Левшин) нашел «образцовым христианином». [Г. Флоровский. Пути Русского богословия… С.122]

Почему же общедоступная русская Библия должна, по мнению Шишкова, потрясти православие в России до основания? Адмирал, скорее всего с чужих слов, объясняет: «При сем необузданном и, можно сказать, всеобщем наводнении книгами Священного Писания, где найдут место правила апостольские, творения святых отцов, деяния святых соборов, предания, установления и обычаи церковные, одним словом все, что доселе служило оплотом православию? Все сие будет смято, попрано и ниспровержено. Всякий сделается сам себе толкователем Библии, и, образовав веру свою по собственным понятиям и страстям, отторгнется от союза с Церковью. Сначала породятся расколы и ереси, а когда они до чрезвычайности размножатся, то место их заступит совершенное равнодушие ко всему тому, что восемнадцать веков признавалось священным». [И.А. Чистович. История перевода Библии на русский язык. СПб., 1899. С.245]

К этим мыслям министра народного просвещения вполне относятся слова Иисуса Христа, обращённые к саддукеям: «Заблуждаетесь, не зная Писаний, ни силы Божией» [Мф.22,29]. Дело в том, что Деяния Соборов, Апостольские Правила изучались и изучаются богословски образованными людьми. Это — «высшее» церковное образование. Установления и обычаи церковные перенимаются в самой церковной жизни и объясняются катехизисами. Но Священное Писание предназначено для каждой верующей души. Слова Иисуса Христа, апостолов, пророков непосредственно образуют душу христианина, питают её истинной духовной пищей. «Злое заблуждение мужа истинного — не знать Писания», — утверждал ещё в первые века христианской проповеди авва Евагрий Понтийский (346-399) (Добротолюбие в русском переводе…Т.1, М.,1895. С.602), как раз один из тех святых отцов, о достойном месте которых в православной жизни так пёкся министр.

Но что адмиралу Шишкову до мнения древних пустынников. В отличие от просвещенческого пафоса естественной разумности человека, он предполагает найти в своём венценосном адресате, сначала Александре, потом Николае, абсолютистское недоверие к человеку, к его способностям и силам. Он пытается убедить православного Императора, что, читая слово Божие, его подданные придут к неверию и «равнодушию ко всему, что считалось 18 веков священным». Как глупы были большевики, сжигавшие в ХХ веке Библию и прятавшие её в спецхраны! Лучше бы они обратили внимание на рецепт старого адмирала. Они намного быстрее добились бы своей цели — насаждения в обществе равнодушия ко всему священному, если бы каждому давали в руки Священное Писание на привычном для него языке!

Понятно, что Александр I, сам прочтя Библию на наиболее ему понятном французском языке, не обращал никакого внимания на эти заявления Шишкова и, наверное, много раз пожалел, что назначил его министром.

Но Шишков не останавливается и на этом тезисе. «Не унизительно ли будет для Библейского достоинства иметь Писание в домах, что же из сего последует? — спрашивает он, и сам себе отвечает. — Употребится страшный капитал на то, чтобы Евангелие, выносимое с такой торжественностью (на церковном богослужении — А.З.), потеряло важность свою, было измарано, изодрано, валялось под лавками, служило оберткою каких-нибудь домашних вещей и не действовало более ни над умами, ни над сердцами человеческими». Хороши русские люди в представлении ревнителя славяно-русского наречия, если они будут использовать листы Библии для завёртывания в них селёдки и составления на их полях бухгалтерских калькуляций! А на что тогда обратят они святые иконы из красных углов своих изб — будут ими кадушки с огурцами закрывать, что ли? Следуя опасениям Шишкова, для большего благочиния и иконы из домов следовало бы изъять и оставить их только в церквях.

Всё Британское Библейское Общество, включая его Президента лорда Теймута, Шишков записывает в масонов-иллюминатов «в системе Вейсгаупта» [И.А. Чистович. История перевода Библии… СПб., 1899. С.253]. И потому все цели Общества, в том числе и в России, какими бы благовидными они не выставлялись, сводятся Шишковым «в действительности» к «ниспровержению престолов и алтарей». «Чтение священных книг, — пишет адмирал, — состоит в том, чтобы истребить правоверие, возмутить отечество и произвести в нем междоусобия и бунты» [Г. Флоровский. Пути русского богословия… с.163]. Ни больше, ни меньше.

Из этого последнего умозаключения адмирала могут быть три вывода. Первый, созвучный словам евангельских фарисеев, — «этот народ невежда в законе, проклят он», [Ин.7,49] — но кто виноват в невежестве народа — не власть ли имущие, а среди них и Царь, и Синод, и, между прочих, и министр народного просвещения? Эту ошибку как раз и пытался исправить Александр. Что же делает министр Шишков? Он усугубляет её. Второй вывод — слово Божие вредоносно само по себе, — но сказать такое в православном царстве немыслимо. Третий возможный вывод — царство Русское так далеко отступило от правды Христовой, что словом Божиим оно обличается, — и отсюда возможность бунта при знакомстве народа со Священным Писанием на понятном языке. Вряд ли Шишков хочет подвести Императора к этому выводу. Но такой вывод из его филиппик напрашивается сам собой.

Всякий раз, когда власть, объявляющая себя христианской, начинает скрывать слово Божие от подвластного ей христианского народа, она обличает собственную расхристанность и, обрекая народ на духовную деградацию, в конечном счёте, подписывает приговор самой себе. Христианский народ или находит в себе силы заменить такую лже-христианскую власть на действительно верующую и благочестивую, или разрушает всю структуру власти и создает новую, как правило, существенно упрощённую, или вовсе теряет веру и разрушает христианские формы «до основания». Первый путь — самый трудный, требующий и большой веры и большой жертвенности. На него идут немногие. Но это, воистину, путь святых, путь Христа, который пришёл «не нарушить, но исполнить» [Мф.5,17].

Второй путь — это путь Реформации, сектантства, дистанцирования от «злого первосвященника». В октябре 1517 года этим путём пошёл Мартин Лютер, выставив 95 тезисов к Папе в Виттенберге. Его же в XVIII-XIX веках избирают многие русские раскольники и сектанты.

Третий путь — путь французских санкюлотов и русских нигилистов, вовсе отказавшихся от Церкви, спрятавшей от них Правду Божию. Путь, завершившийся разгромом Церкви и казнью Короля в революционной Франции и установлением в октябре 1917 года, ровно через четыре века после тезисов Лютера, богоборческой большевицкой власти, уничтожившей православное царство и старую синодальную церковь в России.

Вера в Слово, ставшее плотью, не знает ничего сильнее слова и страшнее слова. Слово Божие — это «огнь поядающий» по слову самого Писания. Вот почему, казалось бы, банальное культурно-просветительское дело перевода Библии на живой язык, и в Германии начала XVI века, и в России начала XIX стало делом первостепенной общенациональной важности — от его должного исполнения зависело будущее народа.

Отрадно, что и в 1824 при Александре, и в 1826 году при Николае записка Шишкова выстрелила мимо цели. Несмотря на все страхи перед иллюминатским заговором ей не поверил Александр, и, несмотря даже на воплощение заговора в декабрьском бунте 1825 года, — Николай. Более того, младший брат поспешил избавиться от старого обскуранта. Уволил его вслед за его друзьями — Руничем и Магницким, которые помогали адмиралу сочинять энциклики против русской Библии.

На место Шишкова Николай, как вы помните, назначил в 1828 году активного и влиятельного деятеля Библейского Общества от самого его основания князя Карла Христофа (Карла Андреевича) фон Ливена — глубокого мистика, молитвенника, принадлежавшего к движению Моравских братьев и позднее возглавившего восстановленное в Ост-Зейских губерниях Немецкое Библейское Общество. Назначением князя Ливена на пост министра просвещения своё отношение к Шишкову и его походу против Русской Библии Николай Павлович выразил вполне. Не помиловал Император и другого ненавистника Библейского Общества и русской Библии – архимандрита Фотия.

Неудача адмирала Шишкова заставила противников русской Библии ввести в действие главные силы. Деликатность ситуации заключалась в том, что после отставки князя Голицына Президентом Библейского Общества стал Санкт-Петербургский митрополит Серафим (Глаголевский). И вот теперь высокопреосвященный Президент Общества обратился к молодому Императору с представлением о ликвидации Общества им возглавляемого. Вместе с митрополитом Серафимом представление подписал и Киевский митрополит Евгений (Болховитинов).

Протоиерей Георгий Флоровский в своей замечательной книге «Пути Русского Богословия» так характеризует митрополита Серафима: «Человек не смелый, Серафим не имел ''достаточной светлости в понятиях'', чтобы ответственно разбираться в водоворотах тогдашних слухов, страхов, увлечений, подозрений… В своё время Серафим учился в Новиковской семинарии (Филологическая семинария Учёного дружеского общества, основанная в Москве Николаем Новиковым и Иваном Шварцем, тоже очень интересным мистиком, розенкрейцером — А.З.), в Библейском Обществе был деятельным членом, и в звании Минского архиепископа, и в должности Московского митрополита. В Москве, на библейских собраниях он не раз произносил патетические речи. В Петербург он приехал уже в новых настроениях. С Голицыным сразу же разошёлся…» [Прот. Г. Флоровский. Пути Русского Богословия… С.165]

«Сухонький и щуплый, словно ласка», как писал о нём Астольф де Кюстин, крайне честолюбивый и амбициозный, митрополит Серафим, став первоприсутствующим членом Синода, пожелал власти, которую узурпировал министр двойного министерства князь Голицын. И тогда «ему были подсказаны и даже втеснены» мысли о принципиальном несоответствии Голицына своей должности. На эти мысли согласился он охотно — приличней было бороться не за власть, а за идею.

И вот, изменив на сто восемьдесят градусов свои представления, митрополит Серафим начинает в Петербурге борьбу с масонами, гернгуттерами, с Библейским Обществом и с русской Библией, а заодно уж и со «слепотствующим министром». Об этом, как вы помните, я рассказывал в заключительной лекции об Александре I (20-я лекция этого курса). Князя Голицына Серафим победил и ниспроверг в мае 1824 года, но оставался ещё архиепископ Филарет (Дроздов) - переводчик на русский Евангелия от Иоанна и правая рука князя Голицына в Библейском обществе; да и новые взгляды втиснуты были в голову Санкт-Петербургского митрополита крепко, а по духу они, наверное, были ему и ближе голицынских.

Поскольку митрополит Серафим был человеком осторожным, даже робким, он, скорее всего, искренно опасался, что от чтения Библии кем попало в России всякое может выйти. 1 марта 1842 года, незадолго до смерти, уже больной и немощный, не имея сил присутствовать в Синоде, Серафим напишет обер-прокурору графу Николаю Александровичу Пратасову (который, кстати, и мы будем придерживаться его пожелания, почему-то писал свою фамилию через «а» в первом слоге, хотя у всех его предков принято было написание через «о»): «По учению Православной Церкви, Священное Писание предано Богом не народу, а сословию пастырей и учителей, и уже через них народу. … Нечестивое предложение Священного Писания (народу — А.З.) тем большее возбуждает негодование и скорбь, что оно явилось тогда, когда… Церковь наша с утешением видит возрастающим благочестивое чувство в народе, возбужденное примером благочестия в Государе».

В чём видел первоприсутствующий член Синода возрастание благочестия в Николае Павловиче в начале 1840-х годов, который в это время фактически бросил свою жену и стал менять любовниц, — совершенно непонятно. Но сама по себе идея того, что Писание должно распространяться только через пастырей, — это, как известно, уже устаревшая к тому времени католическая идея эпохи средневековья и Реформации. Действия же императора Александра и князя Голицына по распространению русского перевода Священного Писания он, не побоясь покойного брата Императора, в этом же письме назвал «зловредными мнениями, пресечение коих требовало великих усилий от истинного усердия к Церкви». [Письмо митр. Серафима от 1 марта 1842 г. цит.по кн. И.А. Чистович. История перевода… С.145-146]

Тактическое оружие в борьбе за власть быстро превратилось в голове митрополита Серафима в принципиальное убеждение, с которым он и ушёл из жизни в январе 1843 года. Более двух десятилетий Санкт-Петербургский митрополит полагал все свои силы в борьбе против распространения Священного Писания в народе и, что самое печальное, преуспел в этом. Слова Христа — «Идите, научите все народы» [Мф.28:19], «Проповедуйте Евангелие всей твари (паси ти ктиси – греч.)» [Мк 16:15] — были им забыты.

Но вернёмся к началу царствования Николая Павловича. 12 апреля 1826 года на письмо митрополитов последовал Высочайший рескрипт, в котором о мотивах закрытия Общества сказано предельно осторожно: «Приняв в уважение представления Ваши Мне сделанные обще с митрополитом Евгением, о трудностях, встречающихся в движении дел Российского Библейского Общества и о тех пользе противных следствиях, для отвращения которых нужно иметь довольно свободного времени, чтобы зрело и благоразумно обозреть все соотношения, и признавая мысли Ваши основательными, повелеваю Вам, как президенту оного Общества, приостановиться во всех его действиях без исключения, впредь до Моего дальнейшего соизволения».

Продолжая курс, принятый в 1824 году Александром, и помня любовь старшего брата к Священному Писанию и ревность по распространению его в народе, Николай Павлович, должно быть, желает показать фразами рескрипта, что он в этом деле действует не по своей воле, но покоряясь церковному авторитету. От себя же Император добавляет: «Книги Священного Писания от Общества уже напечатанные на славянском и русском языке, равно и на прочих, жителями Империи употребляемых, Я дозволяю продолжать продавать желающим по установленным на них ценам». [И.А. Чистович. История перевода Библии… С.93]

15 июля 1826 года другой высочайший рескрипт передал всю собственность Библейского Общества в распоряжение Синода. 24 ноября 1826 года прекращена была выплата жалования чиновникам и иным лицам, трудившимся в Библейском Обществе над переводом священных книг. Впрочем, прерывать на половине работу Государь не любил и 7 января 1827 года на докладе обер-прокурора Синода князя Петра Сергеевича Мещерского о судьбе незаконченных переводов написал собственноручно — «недоконченное докончить» — и выделил необходимые средства. Благодаря этому закончен был, в частности, перевод губернским секретарём Татауровым Евангелия на монголо-бурятский язык. Так что Император, скорее всего, вовсе не считал в это время результаты деятельности Библейского Общества зловредными и подрывающими государственные основы. Напротив, передавая в Синод средства Библейского Общества, он исключал возможность злоупотреблений со стороны неправославных членов Общества, которые мерещились Шишкову и митрополиту Серафиму, и предлагал самой Русской Церкви взяться за дальнейшую работу по изданию Священного Писания на русском языке.

Именно к этому призывал молодого Государя и московский митрополит Филарет. Ясно сознавая слабости Библейского Общества, «в обновляющую силу Слова Божия он твердо верил». «С библейским делом, с русской Библией он неразрывно и самоотверженно связал свою жизнь и свое имя, — объясняет Георгий Флоровский. — Его библейский подвиг трудно оценить в должной мере. Для него лично он был связан с великими испытаниями и скорбями. В самый разгар анти-библейского ''восстания'' в Петербурге, Филарет в Москве свидетельствовал, напротив, что ''самое желание читать священные книги есть уже залог нравственного улучшения''». [Г. Флоровский. Пути русского богословия… с.170-171]

В июле 1826 года во время коронационных торжеств в Москве митрополит Филарет очень возможно беседует с Государем о необходимости издания русской Библии. Святитель в воспоминаниях пишет, что, по крайней мере, «когда после того приехал я в Петербург, преосвященный Серафим встретил меня такими словами: "если Вы будете настаивать на продолжении перевода Священного Писания, я выйду в отставку". Я отвечал, что перевод был бы полезен для Церкви… впрочем,… не дошел я до такого безумия, чтобы считать служение вашего высокопреосвященства излишним для Церкви». [Православное Обозрение. 1868. Часть 26. С.526]

На следующий год митрополит Филарет представляет в Синод свою записку о целесообразности возобновления перевода Библии на русский язык. Митрополит Серафим опять категорически возражает, но Синод постановил представить записку «на Высочайшее Имя». 27 августа 1827 года записка Филарета вернулась с собственноручной пометкой Николая Павловича — «Справедливо». [Православное Обозрение. 1868. Часть 26. С.527] Понятно, что этой пометкой одобрялась идея возобновление перевода и распространения Писания на русском языке, ведь это была записка Филарета, а не митрополита Серафима. И тут Московский митрополит смалодушничал: несмотря на одобрение Государя, не решился отстаивать своё убеждение. Вспоминая эти события, он в 1857 году чистосердечно писал: «После говорит мне Александр Николаевич Голицын: что же Вы не настояли на свое мнение о переводе Священного Писания? Я отвечал, что не хочу производить раскола в Церкви». [Православное Обозрение. 1868. Часть 26. С.527]

Можно себе представить, какая буря разразилась в Синоде после возвращения записки с одобрительной пометкой Государя, если реальна была возможность церковного раскола! По всей видимости, митрополит Серафим вновь применил свой любимый приём — угрожал снять с себя белый клобук. И очень вероятно митрополит Евгений был заодно с ним. Только что возведённый в сан митрополита, Филарет, должно быть, рассудил, что новый царь «характера сильного» вообще не любитель скандалов, в Синоде же — тем более. А если митрополиты начнут подавать в отставку, то скандала на всю Россию не миновать, и это погубит репутацию не только Серафима, но и его собственную. Как бы там ни было, митрополит Филарет царское одобрение предпочёл положить под сукно, новой аудиенции искать не стал. И писем новых писать Государю тоже не стал.

И в результате дело русской Библии остановилось на тридцать лет. А может быть и не только русской Библии, но и всего русского общества — ведь «в обновляющую силу Слова Божьего» митрополит Филарет «твердо верил» не зря. Верил, но предпочёл войне за обновление русского общества Словом Божьим худой мир в Синоде.

После 1831 года николаевская администрация изымает русскую Библию из круга чтения. Только в тюрьмах, на каторге и в среде ссыльных невозбранно продолжалось распространение русского Нового Завета и Псалтири через попечительные о тюрьмах комитеты. Для свободных же и законопослушных подданных чтение Священного Писания на родном языке было сочтено излишним.

Пофантазируем немного… Кто знает, не нашёл бы в эти решительные последние дни августа 1827 года любимец Александра путь к сердцу его брата Николая. Объяснив синодальные распри, объяснив ещё раз важность просвещения русского народа словом Божьим, успокоив мятущуюся после казни пяти декабристов душу молодого Царя, святитель Филарет мог бы очень помочь ему в обретении верного пути и в отечестве своём, и в семье. Ведь тридцать лет, а Николаю тогда как раз столько и было, — это самый подходящий возраст, чтобы осмыслить свою жизнь. Мудрый, просвещённый и благочестивый московский архиерей своей смелостью и искренностью, скорее всего, понравился бы Николаю, возможно — стал бы его другом, наставником, придал бы его вере глубину. Филарет мог бы предотвратить нарушение Царём святости брачных клятв, сохранил бы Государя от расшатавшего его душу смертного греха, омрачившего две последние трети царствования. И тогда путь России был бы иным. Но в те августовские дни Филарет отдал душу Царя в руки митрополита Серафима, которому царская душа была совсем не нужна: первоприсутствующий в Синоде архиерей искал царской милости, а не царской праведности.

Должно быть, много раз страдал потом, вспоминая своё непростительное малодушие, митрополит Филарет. Поводов к душевному терзанию николаевское царствие дало ему немало. Но и плод, в конце концов, был. Когда через тридцать лет, уже в начале царствования Александра II, возобновилась борьба за русскую Библию и противники вновь выдвинули в Синоде старые доводы, митрополит Филарет был непреклонен, никаких расколов не испугался, стоял насмерть. И в результате — победил. Работа над русским переводом Библии возобновилась царским указом 1858 года. В этом смысле указ о возобновлении перевода Библии стал первой великой реформой нового царствования.

Но «вновь» не значит «вместо». Три десятилетия, целое русское поколение, было потеряно для Слова Божьего. Император, удерживая народ от Писания, объективно действовал заодно с социалистами- богоборцами и далеко обогнал в своем запретительстве католиков, которые к тому времени уже давно руководствовались принципом — Библия на национальном языке для кабинета, на латинском — для церкви. А если вдуматься, кого не допускал к Библии императорский запрет на её русский перевод? Образованное высшее духовенство, выпускники академий свободно читали на латыни и греческом. Аристократы, получив домашнее воспитание с европейскими гувернёрами, предпочитали читать Писание на современных европейских языках — английском, французском, немецком. Приходские батюшки знали, пусть и не блестяще, церковно-славянский. На церковно-славянском читали и старообрядцы. Но основная часть русского народа — мелкое и среднее чиновничество, военные, мещане, земледельцы, поместное дворянство — знала только свой родной русский язык, и они-то и остались без слова Божия. А свято место пусто не бывает, и именно в этой полуобразованной среде начали распространяться те самые социалистические идеи, которых так боялся Император Николай. Нет ли здесь и толики вины московского святителя, который, в отличие от уже безвластного князя Голицына, многое мог, и, в отличие от ограниченного и малодушного митрополита Серафима, всё понимал?

3. Борьба за русский язык преподавания Слова Божьего

Вторым важным моментом было преподавание в академиях на русском языке. С самого начала XVIII столетия, по настоянию архиепископа Феофана Прокоповича, одобренному Петром I, преподавание богословия велось в России исключительно на латыни. В Александрово царствование духовные академии переходят на русский язык преподавания. В Петербургской академии по-русски читал сам Филарет, после него большой ревнитель русской Библии — архимандрит Григорий (Постников), будущий митрополит Новгородский; в Московской — воспитанник Филарета архимандрит Кирилл (Богословский-Платонов); в Киевской — архимандрит Моисей (Антипов-Платонов) — ревностный сотрудник Библейского общества, переводчик на русский язык Евангелия от Луки, будущий экзарх Грузии, и его преемник в должности ректора — архимандрит Мелетий (Леонтович) (впоследствии — архиепископ Харьковский) — оба ученики Филарета в Петербургской академии. К середине 1820-х годов богословие по-русски начинают преподавать кое-где и в семинариях.

Борьба за язык преподавания богословия имела цели не менее значительные, чем борьба за русский язык Библии. В конечном же счёте цель была одна — научить русских людей «взрослой» жизни в Церкви Христовой, приучить к «твердой пище» Слова Божьего, к ответственности за свою веру. В XVIII столетии для подавляющего большинства русских людей Православие превратилось в набор мертвых обрядов и догм. Причащаясь раз в год, посещая время от времени богослужение, принося присягу пред образом Божьим, наши предки, как сами они любили говорить, «отдавали свой религиозный долг». И, «отдав» его, жили по своему произволу, бесконечно далёкому от всего, что было Церковью.

Называясь христианами, русские люди в своем большинстве были вне Христа и, что самое печальное, не ведали об этом. Чтобы вернуться в Тело Христово, чтобы стать христианами не по имени только, но по сути, они должны были осознать, что такое звание христианина, что есть Церковь, в чём для христиан смысл Боговоплощения, страданий Христа, Его Воскресения из мёртвых. Иными словами, нельзя быть христианином и не богословствовать, и нельзя быть христианином и богословствовать неправильно. Православие (по самому смыслу слова) — это и есть истинное, правильное прославление Бога. Но славить можно то, что знаешь, а чтобы знать, и знать правильно, надо богословствовать.

Ревностным сторонником всеобщего богословствования был как раз владыка Филарет (Дроздов). «Филарет всегда подчеркивал необходимость богословствовать, как единственное и незаменимое основание целостной духовной жизни. "Христианство не есть юродство или невежество, но премудрость Божия"… Стало быть, никто из христиан не смеет останавливаться в начале или оставаться при одних начатках только. Христианство есть путь… И Филарет постоянно напоминает, "чтобы никакую, даже в тайне сохраненную премудрость не почитали (мы) для нас чуждою и до нас не принадлежащею, но со смирением устрояли ум свой к Божественному созерцанию". Только в таком постижении и разумении складывается христианская личность, складывается и образуется "совершенный Божий человек". Любимый оборот Филарета — "богословие рассуждает", — и эта заповедь "рассуждения" дана не немногим, но всем…», — пишет отец Георгий Флоровский, крупнейший русский богослов ХХ века и замечательный пастырь русской эмиграции [Г. Флоровский. Пути… - С.172].

Наученные богословию по-русски, священники лучше поймут сами тайну Церкви. Ведь на родном языке христианские истины превращаются в живую воду, а на мёртвой латыни остаются мёртвыми камнями, в лучшем случае мешающими плыть к Богу, а в худшем — разбивающими корабль веры отвлечёнными, оторванными от жизни холодными умствованиями. Ставши из требоисполнителей рассудительными богословами, священники легче передадут на родном русском наречии навык богословского рассуждения своим прихожанам, народу. Понимая суть христианской веры, исследуя Священное Писание, и клирики, и миряне станут ответственно и сознательно участвовать в жизни Церкви, в её таинствах, священнодействиях. Это и приведёт к преображению русского народа, сделает православных по метрической записи обывателей деятельными гражданами Царствия Христова и, соответственно, настоящими гражданами своего земного отечества — православной Российской Империи.

Потому, кстати, митрополит Филарет и высказывался против немедленной эмансипации крестьян, что был твёрдо убежден, что прежде и их, и их хозяев надо просветить Светом Истины, сделать настоящими христианами. Так думали и старцы Оптиной Пустыни, так думал и ближайший духовный сын старца Макария Оптинского — Иван Киреевский, его друзья и единомышленники — Алексей Хомяков, Алексей Кошелев, Юрий Самарин. Спор шёл только о сроках.

Все они предпринимают большие усилия к христианскому просвещению народа. Оптинские старцы открывают свои кельи для всех жаждущих духовного наставления и дают его на простом русском языке. Амвросий Оптинский и Лев Оптинский говорили очень простым русским языком. Иван Киреевский пишет философские статьи и переводит святых отцов на русский язык, Алексей Хомяков составляет замечательные работы по христианской догматике, митрополит Филарет, не ограничиваясь проповедованием, организацией учебного процесса, переводом на русский Евангелия от Иоанна, составляет на доступном русском языке катехизис, который успевает большим тиражом выпустить в свет Библейское Общество.

Созданный в 1826 году для разбора бумаг и изучения проектов покойного императора Александра I тайный комитет (так называемый «Комитет 6 декабря»), о котором я вам уже рассказывал, рассмотрел и предложение митрополита Филарета полностью перейти в преподавании богословия на русский язык. Рассмотрел — и отверг. Решением Комитета, одобренным императором Николаем, русский язык был изгнан из духовных учебных заведений. Теперь лекции по богословию можно было слушать и учебники читать, как в XVIII веке, только на латыни, поскольку богословие на русском языке может, как говорится в решении Комитета, «подать случай к неосновательным толкам и догадкам».

Если митрополит Филарет, по точному замечанию Георгия Флоровского, «хотел сделать богословие общедоступным», то советники Николая I в Синоде полагали это «страшным и опасным». В свободной богословской мысли они видели уже подкоп под казённое и потому вполне безопасное, но и безжизненное синодальное православие и видели не без основания. Вспомним запись протоиерея Александра Шмемана: «Суть, назначение Церкви только в одном: чтобы ˝мешать˝ (жить по законам века сего — А.З.), то есть сохранять в мире ˝огонь˝ христианства. Однако именно Церковь и стала тем компромиссом, что делает христианство одновременно нужным и ˝немешающим˝». [Прот. А. Шмеман. Дневники… Русский Путь, 2005. Запись 19.02.1980. С.509]

Но ложь такого «не мешающего жизни» христианства приводит к обрушению и живой веры, и, как следствие, общества, полагающего себя «христианским».

Возвращение на латынь в преподавании соединялось с запретом свободных профессорских лекций. Теперь лекции следовало писать и утверждать в инстанциях, а желательно и вовсе читать не своё, а апробированное и одобренное. «Повторяют богословию Феофилакта, выписанную из лютеранской богословии Буддея», —приводил пример в докладной записке в Синод владыка Филарет. И продолжал: «Сей обратный ход от внятного учения на природном языке к латинскому схоластицизму не может способствовать улучшению образования готовящихся к священству, и удивительно, что во время, особо хвалящееся ревностию о православии, возвращается пристрастие к латинскому языку». [Г. Флоровский. Пути… - С.175]

Опытный церковный политик, умевший идти на компромисс ради высших целей, митрополит Филарет в качестве как раз этой «высшей цели» всегда имел духовное просвещение народа Божьего, справедливо полагая, что и мощь государства и незыблемость трона, в конечном счёте, коренятся в силе народной веры. Он опытно знал, что вера «не постыжает». И чем глубже, чем разумней, чем сознательней вера, тем прочнее она стоит в сердце, и тем труднее сатане похитить её или подменить лжеучением. Потому-то и боролся он неустанно за русскую Библию и общедоступное богословие. Но этот его «проект» был непонятен и неприятен митрополитам Серафиму и Евгению, а влияние их на Императора после дипломатичного отступления митрополита Филарета в августе 1827 года всё возрастало.

Революции 1830-31 годов император Николай встретил не с Филаретом, а с Серафимом. Напуганный европейским вольнодумством и «якобинством», царь склоняется, должно быть, к мысли, что противники религиозного просвещения народа правее ревнителей русского языка и просвещения. Французы, немцы, бельгийцы, поляки — куда более сознательные христиане, чем русские, там все читают Библию на родном языке, и даже бюргеры богословствуют. А что из этого вышло? И Николай соглашается на «обратный ход». Он делает это тем более охотно, что по всему своему воспитанию Николай Павлович, как мы помним, — убеждённый сторонник абсолютизма, ещё юношей питавший отвращение к английским гражданским вольностям. Николай осторожно попробовал продолжать дела своего старшего брата, но, встретив мятеж одних, противостояние других, нерешительность третьих, свернул на привычную для него стезю. И здесь свита сыграла короля.

4. Вторжение в догматику

Но и этого мало. При императоре Николае Павловиче произошло невероятное — вторжение светской власти в догматику православной церкви. И вот почему.

Абсолютизму не нужен и для него крайне опасен образованный и ответственный христианин, способный судить Словом Божьим свою жизнь, дела общественные, поступки своего Государя, и ради Правды Божьей готовый на страдания и гонения. Наружный блеск богослужения и ладность церковного пения для абсолютизма намного благонадежней слова Божьего живого и действенного, острее всякого меча обоюдоострого, проникающего, как пишет апостол Павел в Послании к Евреям, «до разделения души и духа, составов и мозгов», и судящего «помышления и намерения сердечные», перед которым «нет твари, сокровенной…, но все обнажено и открыто перед очами Его» [Евр.4,12-13].

Такое слово — страшное оружие, и, следуя настойчивым советам митрополита Серафима, Николай решил спрятать его подальше от своих подданных. Православные апологии славянофилов запрещались цензурой, а катехизис Филарета вызывал нарекания и подозрения.

Назначенный в 1836 году обер-прокурором Синода тот самый гусарский генерал граф Николай Александрович Пратасов сразу же берёт на себя смелость редактировать катехизис Филарета. Он требует от синодальных архиереев, чтобы в катехизис были введены разделы о предопределении, о девяти церковных заповедях и исключено введение, в котором говорится о естественном познании Бога из видимой природы. И первый биограф митрополита Филарета Николай Васильевич Сушков, вслед за ним Чистович и через полвека протоиерей Георгий Флоровский объясняют эти богословские атаки Пратасова его католическим воспитанием или воздействием униатов. [Н.В. Сушков. Записки о жизни митр. Филарета. Правосл. Обозрение, 1868. С.117; И.А. Чистович. История перевода Библии… - С.126-127; Г. Флоровский. Пути… - С.204. См. так же В.Цыпин].

В действительности, думаю, всё не так просто. Богословские новизны графа Пратасова — вовсе не дань его католическому гувернёру и, тем более, униатским внушениям подчинённых. Это — составные моменты вполне продуманной церковно-государственной политики, направленной на минимизацию духовной свободы в Русской Церкви.

Любимое многими католическими и, тем более, кальвинистскими богословами учение о предопределении, несмотря на все тонкие теологические оговорки, делает человека марионеткой в руках Творца. Его жизненный путь назначен от сложения мира (даже не от зачатия и рождения — Бог же всё знает!). Какая уж тут «свобода славы сынов Божьих», как говорит апостол Павел в Послании к Римлянам [Рим.8,21]. Церковные заповеди, выработанные людьми, вставая в один ряд с заповедями Божьими, позволяют абсолютизировать сложившуюся в церковной жизни традицию, а не исправлять наличествующее «удобное христианство» столкновением его с абсолютным и вечным огнём слова Божьего. Скажем, синодальное управление и император как крайний земной судия Церкви — это национальные церковные традиции, которые вполне можно со временем возвести в ранг церковных заповедей и тем самым абсолютизировать. Наконец, естественное познание Бога из видимой природы даёт возможность свободного богопознания каждому человеку и тем самым отбирает ключ от премудрости у церковного священноначалия, которое, не переводя Священное Писание и богословие на доступный язык, и само в святилище мудрости не входит, и хотящих войти не допускает. Так что исправления Пратасовым катехизиса святителя Филарета были вовсе не случайными результатами его детского образования, но необходимыми в области богословия следствиями государственной политики, которую он с одобрения Императора проводил.

«Митрополит (Филарет – А.З.) объяснил, что учение о предопределении составляет предмет богословский (т.е. оно - не догмат, а тема для дискуссии – А.З.), а церковные заповеди, как заповеди человеческие, излишни и некстати при заповедях Божиих», — пишет Николай Васильевич Сушков. Но обер-прокурор настаивал, с непреклонной решимостью убеждая синодалов, в необходимости изменений. И Филарет опять покорился. В результате — «Начало (катехизиса — А.З.) о естественном познании Бога из видимой природы… выкинуто, добавления внесены». [Н.В. Сушков. Записки о жизни митрополита Филарета… - С.117]

Вскоре после вступления в должность новый обер-прокурор отыскал в Синоде послание восточных патриархов 1723 года Всероссийскому Синоду «о православной вере». Граф Пратасов вовсе не был фанатиком церковной текстологии. Чтобы не допустить критики государственной политики в отношении Церкви в XVIII веке, он легко остановил в 1839 году готовящееся профессором Александром Петровичем Куницыным издание «Постановлений и распоряжений по ведомству православного исповедания Российской Империи» (работа была издана только при Александре II). Остановил он и издание обширного канонического свода епископа Оренбургского Августина Сахарова. Лишнего о своей истории, в том числе и о церковном праве, русским людям знать не надо было. Так, как мы помним, полагал сам Николай Павлович, в том же направлении превращения науки истории в национальную идеологию действовал и граф Пратасов.

Иное дело, Послание 1723 года. В послании этом в частности было сказано: «Всякому благочестивому позволяется слушать Писание, дабы веровать сердцем в правду и устами исповедовать во спасение, но не всякому позволяется без руководства читать некоторые части Писания, особливо Ветхого Завета. Без разбору позволять неискусным чтение Священного Писания тоже значит, что и младенцам предложить употребление крепкой пищи». [Святейших патриархов восточно-кафолической церкви послание о православной вере, 1723 г. СПб.,1838. С.59] Именно эти слова патриаршего послания были бесценны для обер-прокурора, и сколько раз он потом, оправдывая запрет на Библию и богословие на русском языке, ссылался на них в своей переписке и с Государем, и с архиереями!

Восточные патриархи не объясняют в своём послании, почему через семнадцать столетий после проповеди Иисуса их чада всё ещё остаются младенцами, хотя уже апостол Павел требует от первых христиан быть взрослыми и вкушать твердую пищу опытной веры [Евр.5,12]. Но для графа Пратасова это противоречие безразлично, а важен запрет на чтение Священного Писания мирянам. Не какая-то мнимая иезуитская выучка, но общее для Императора и его «ока» в Синоде убеждение, что народу надо повиноваться, а не рассуждать, в том числе и в делах веры, побуждает обер-прокурора всячески ограничивать доступ к Библии. Святитель Филарет пытается объяснять, что Писание для христиан — «единый и достаточный источник веры», что Писание и есть «запись Священного Предания». [Прот. В. Цыпин. История Русской Православной Церкви… М., 2006. С.219] Но вновь напрасно. Послание восточных патриархов Пратасов велит напечатать во множестве копий, разослать во все духовно-учебные заведения и обязательно раздавать всем воспитанникам семинарий при окончании ими курса «для сведения». [И.А. Чистович. История перевода Библии… С.126]

В конце своей деятельности граф Пратасов даже пытался продавить через Синод и через восточных патриархов объявление перевода Библии на церковно-славянский язык каноническим, наподобие того, как католическая церковь считает Вульгату (перевод Библии на латинский язык блаженным Иеронимом Стридонским) каноническим текстом Библии. Но сделать это у него, слава Богу, не получилось. Пратасов умер, Николай Павлович умер, и эта идея была забыта.

Но, как пишет Чистович, «напряжённые усилия простирались до того, что за преданием и обрядностью Библия отодвигалась далее, нежели на второй план. Настойчиво говорили о том, чтобы вовсе воспретить чтение Слова Божия мирянам, во избежание ложных толкований». [И.А. Чистович. История перевода Библии… С.129. Г. Флоровский… с.213] То есть — запретить чтение даже на церковнославянском языке.

«Весь замысел Пратасова был не что иное, как ставка на опрощение», — констатирует Георгий Флоровский. [Г. Флоровский. Пути… с.206] И Император поддерживал в этом обер-прокурора, оставляя его на своем посту два десятилетия (1836-1855), до самой смерти, наступившей за неполный месяц до кончины возлюбившего его Государя. Николай на донесении о смерти графа Пратасова написал: «Искренно и душевно скорблю о потере этого достойного и верного слуги, которого столь давно знал и уважал».

Архиепископ Черниговский Филарет (Гумилевский) писал в 1847 году из Петербурга своему ученику и другу замечательному церковному учёному протоиерею Александру Горскому, что в Синодальной канцелярии называют Катехизис Филарета «лютеранским» и предлагают ему, Филарету (Гумилевскому), составить новый, «без вольностей и домыслов». [Прибавления к творениям Святых Отцов. Т.31 (1883) и Т.34 (1884). Г. Флоровский. Пути… С.542]

Вы помните, что когда-то архимандрит Фотий называл катехизис Филарета «гнилой водой» — так вот, ничего не изменилось.

Но вскоре и самого черниговского архиерея, по его собственным словам, «внесли в списки упорных лютеран». «Тесное время, — сетует он отцу Александру Горскому, — время, которое заставляет зорко смотреть за каждым шагом… На вид кажется, что хлопочут о делах веры, о деле православия; даже только и слов с человеком незнакомым, чужим, что православие и вера; а всё это на языке сердца означает: наше дело политика, всё прочее дело стороннее.…» «Как странно, — восклицает Филарет, — жить среди таких людей. Боишься и страшишься за свою душу…» [Г. Флоровский. Пути… С.217]. Не за судьбу, не за тело, а за душу, страшась соблазна.

Свободное богословствование, размышление о вере, спор об Истине были совершенно противны не только духу, но и политическому курсу Николаевской России. В начале 1850-х годов в Синоде и при Дворе ждали только смерти семидесятилетнего московского митрополита Филарета, чтобы заказать новый катехизис «без фантазий» молодому доктору богословия Санкт-Петербургской академии, Макарию Булгакову (1816-1882), будущему Московскому митрополиту. [Письмо 1855 г. В. Грегулевича к архиеп. Могилевскому А.Мартыновскому. Рус. Архив, 1898, кн.1, с.308-309]

Выбор Макария не должен, кстати, удивлять, его высоко ценил, выхваливал при Дворе граф Пратасов. Но мыслящие современники были к Макарию строги. Хомяков назвал его «Введение в догматическое богословие» «восхитительно глупым», митрополит Филарет (Гумилевский) — «вздорной путаницей». Строги к нему и потомки: «Догматика Макария была устарелой уже при самом её появлении в свет, она отставала и от потребностей и от возможностей русского богословского сознания», — писал в XX веке протоиерей Георгий Флоровский и объяснял его популярность в Синоде и при Дворе: «Макарий был богослов бюрократ. Его "догматика" есть типический продукт Николаевской эпохи». [Г. Флоровский. Пути… с.222-23]

С 1842 года ни Филарет Московский, ни Филарет Киевский более не призываются в Синод, хотя формально и остаются его членами. «И даже видеть Филарета Императору Николаю, — как говорит отец Георгий Флоровский, — становилось неприятно…». [Г. Флоровский. Пути… - С.203]

При Дворе окончательно восторжествовало направление «обратного хода», стремившееся не просвещать народ, но держать его в детской простоте и неведении об Истине Христианской. Созданная при Николае Павловиче система церковного управления «направлена была к охранению существующего положения дел, к устранению всяких нововведений и всяких вопросов, возбуждающих мысль, к развитию … однообразия в формах жизни и даже мысли». [И.А. Чистович. История перевода Библии… С.123]

Чем дальше продолжалось царствование Николая, тем больше происходило отступление от принципов Александрова царствования (а мы же помним, чем была вера для Александра). Вера из живого средоточия превращалась и в личной жизни правителей, царедворцев, и в жизни государственной в блистающий галунами и звёздами парадный мундир, скрывающий больное безверием тело русской власти.

Император Александр сделал попытку просветить русское общество светом сознательной веры и тем самым воссоздать его на подлинно христианском основании. Попытка эта не увенчалась успехом. Образованное русское общество, высшие сословия Империи после века Просвещения в духовном отношении были православными не по продуманному и выстраданному убеждению, а по привычке, неустойчивой к соблазнам греха и быстро разрушавшейся.

Не услышанный и не наученный митрополитом Филаретом в 1827 году, император Николай решил бороться с эрозией веры и нравственности по собственному разумению, прислушиваясь к страхованиям митрополита Серафима, которые после опыта революций 1830-31 годов разделял всё больше. Соблазны, возникающие от духовной малообразованности, Император пытался исправить не углублением веры, не бегом вперёд, как советовал апостол Павел [1Кор.9,24], но образовательными и цензурными ограничениями. Внешнюю благопристойность он предпочёл «свободе славы детей Божьих».

Это — характерная ошибка охранителей, не способных к созиданию. Они видят соблазн и грех во вне, а не внутри человека, не в склонении воли ко злу, а во внешнем только прилоге к якобы чистой детской душе. Мудрый правитель воспитывает религиозную волю через просвещение и укрепление душ Истиной, правитель недалёкий пытается уберечь души от соблазнов, неизбежных при предстоянии Истине, правитель злой сознательно растлевает души неверием и ложью, поскольку в растлившейся душе ослабевает воля, и таким существом легко повелевать. Александр Павлович — представитель правителей первого типа, Николай Павлович — второго. Правители же, сознательно растлевающие души, придут в Россию в ХХ веке.

5. Священная монархия

Церковь при императоре Николае Павловиче окончательно и полностью ставится под строжайший государственный контроль. Отказавшись от старой византийской симфонии Царя и Патриарха, заменив Патриарха Синодом, включённым в императорскую администрацию, Пётр I взял на себя всё бремя забот и ответственности за религиозное состояние православного народа. Причём, как это всегда бывает, тот, кто ответственен за что-то, должен сам соответствовать тому, за что он ответственен. Иначе, подчинённое ему будет деградировать, опускаться до его уровня ума и нравственности. Ни Пётр Великий, ни Анна Иоанновна, ни Екатерина II не соответствовали той иконе Господа Иисуса Христа, претендовать быть которой они дерзнули, объявив себя «крайними земными судьями Церкви». Они, думаю, даже не сознавали меры своей дерзости.

Николай I, любивший, когда его сравнивали с «великим» Петром, завершил этот путь, формально-юридически определив, пером Сперанского, своё место в Русской Церкви: «Император, яко христианский Государь есть верховный защитник и хранитель догматов господствующей веры, и блюститель правоверия и всякого в Церкви Святой благочиния. В сем смысле Император в акте о наследии престола (1797 апрель 5 дня) именуется Главою Церкви. В управлении церковном Самодержавная власть действует посредством Святейшего Правительствующего Синода, ею учрежденного». [Основные Законы Российской Империи в издании 1832 г., Ст.42 и 43]

De facto таким было и положение древних византийских императоров, но de jure никто из греков не решился так определить царскую власть. Русский самодержец дерзнул на это. А чем ты претендуешь быть — в том ты и судишься. Как страшно и простому человеку быть нарушителем, скажем, седьмой заповеди, сколь страшнее быть грешником правителю, от греха которого растлеваются подвластные ему люди. Что же говорить о «верховном хранителе и блюстителе»? Объявив себя «верховными защитниками и хранителями догматов господствующей веры и блюстителями правоверия и всякого в Церкви Святой благочиния», император Николай I и его потомки на престоле сугубо поставили каждое своё действие, слово и мысль на нелицеприятный суд Истинного Главы Церкви, купившего её «Своею честною кровью». За дерзость эту пришлось платить страшную цену и самому Николаю Павловичу, ввергнутому в постыдный и смертный грех, и многим его потомкам, сродникам и домочадцам, вплоть до несчастного царственного правнука.

Внимательно читая «Былое и думы», нельзя не заметить, что нигилистом и безбожником Александр Иванович Герцен стал не по врождённой порочности сердца, но потому, что на его взыскательные вопрошания истины он не нашёл ответа в Русской Церкви. Не нашёл ни людей, ни книг. Мало искал? — быть может, но всё же больше многих. Когда в вятской ссылке встретился ему швед лютеранин Александр Витберг — мистик и мечтатель, строитель первого храма Христа Спасителя на Воробьёвых Горах, он на короткое время обратился к христианству, почти уверовал. Но общение их было недолгим, а среди русских православных он никого подобного Витбергу не нашёл.

Когда Герцен вернулся из ссылки и в московских салонах сошёлся со славянофилами, душа его уже замкнулась на формуле «Да будет проклято царствование Николая во веки веков, аминь!» [А.И. Герцен. Былое и думы. М. Захаров, 2003. С.130]

Царствование, в котором самодержавие являло себя абсолютистским деспотическим произволом, народность — крепостным рабством, православие — казённым и невнятным чинопоследованием серафимовских церковных служб и латинским схоластицизмом семинарского богословия, — может ли оно «горé устремлять сердца»? И как можно прийти ко Христу через такое «православное царство»?

Намного больше повезло Ивану Васильевичу Киреевскому. Он полюбил девушку искренно православную и при том образованную — Наталью Петровну Арбеневу. Она привела молодого философа от Шеллинга к святым отцам и от казённого столичного православия к старцу Макарию Оптинскому. До живого православия надо было добираться с огромным трудом, не благодаря, а вопреки «самодержавию, православию и народности». Об этом пути Ивана Васильевича Киреевского мне в своё время пришлось писать специальное исследование [А.Зубов. Творчество И.В.Киреевского как предмет зарубежного научного исследования// Современные зарубежные исследования русской политической мысли XIX века.- ИНИОН, 1980].

Кому-то везло на этом пути, но много больше молодых, честных людей уходили на непроходные — в безбожие, богоборчество, коммунизм. Иные, как Владимир Сергеевич Печерин, выбирали католичество, а с ним и страшное признание: «Как сладостно отчизну ненавидеть»…

В Темплтоновской лекции Александр Исаевич Солженицын сказал, что причину русской революции можно объяснить одной короткой фразой: «Люди забыли Бога, оттого и всё». [А.И. Солженицын. Публицистика. Т.1. Ярославль, 1995. С.447]

Забыли Бога в России ещё в XVIII веке и отнюдь не без помощи государственной власти, но в Александровскую эпоху было сделано очень много, чтобы о Боге вспомнили. Николаевское царствование вновь обеспамятствовало душу России. Стоит ли после этого удивляться, что Герцена разбудил не святитель Филарет, а Декабристы, и что его «Колоколу» русские люди внимали охотней, чем церковному благовесту?

Из XXI века, после всех ужасов русской смуты особенно горько смотреть в то потерянное тридцатилетие и видеть, как методично, тщательно и систематически пресекались в Николаевское время попытки возбудить в русских людях живую и сознательную православную веру, как вытаптывалась, убивалась сама вера. В эти годы Василий Андреевич Жуковский писал в Веймар своему духовнику, посольскому протоиерею Ивану Базарову (духовнику дочери Николая Павловича, вюртембергской королевы Ольги Николаевны): «В Германии от самотолкования (Библии — А.З.) произошло безверие, у нас от нетолкования происходит мертвая вера, почти тоже, что безверие. И едва ли мертвая вера не хуже самого безверия. Безверие, есть бешеный живой враг; он дерётся, но его можно одолеть и победить убеждением. Мертвая вера есть труп. Что можно сделать из трупа?!» [Г. Флоровский… С. 116] Вот констатация того времени.

6. Пророки и исповедники православия в Николаевской России

В России шёл XIX век. Позади был четвертьвековой опыт Александровского царствования — опыт свободы и гражданской, и религиозной, опыт сознательного христианства. Сознательные граждане вышли 14 декабря 1825 года на Сенатскую площадь, сознательные христиане отказывались подчиниться запрету на Слово Божие. И в области веры и Церкви в Николаевское царствование началось сопротивление. Против Высочайшей воли Николая Павловича в деле христианского просвещения решались идти, как правило, те, кто сложились религиозно, научно и нравственно именно в предшествовавшую эпоху или кто был научен такими учителями.

Человеком Александровской эпохи, безусловно, был и родившийся в 1782 году, то есть через пять лет после Александра Павловича, святитель Филарет (Дроздов), замеченный и назначенный на ответственный пост князем Александром Николаевичем Голицыным в 1809 году, и в 1814 году ставший первым в России доктором богословия.

После Александра I жажда слова Божьего в России Николаевского времени была еще очень велика. Среди прочих, Писание на понятном языке хотели читать и учащиеся духовных школ. А когда желание велико — возможность появляется. Появляется то, что мы потом назовём самиздатом.

С 1838-39 годов, то есть именно когда граф Пратасов наводил порядок в Русской Церкви, начинает распространяться литографированный комментированный русский перевод Ветхого Завета с еврейского языка. Он расходится в тысячах, скорее всего, копий. Его читают семинаристы и преподаватели академий, чиновники и священники. Но в конце 1841 года разражается буря. Киевский митрополит Филарет (Амфитеатров) получает анонимное письмо из Владимира, в котором этот перевод называется специально испорченным, христоборческим творением «нового Маркиона». Автором письма оказался иеромонах Агафангел (в миру Алексей Федорович Соловьёв), бакалавр Московской академии, впоследствии епископ Вятский, затем архиепископ Волынский.

Примечательно, что автор письма, указывая на неправильности перевода, вовсе не противится русскому переводу Библии как таковому. Он совсем не обскурант, подобно архимандриту Фотию или митрополиту Серафиму. Он наоборот пишет: «Самое действенное средство воспрепятствовать распространению перевода состоит в том, чтобы удовлетворить общему чувству нужды верным переводом, обнаружив в полном свете самую истину, которая имеет довольно силы состязаться с ложью и одержать над нею победу… Ни в какое время истина Божия не была скрываема от людей, преданных ей…. Всегда заботились пастыри приблизить разумение слова Божия к понятиям и языку современному». [И.А. Чистович. История перевода Библии… С.139]

Митрополит Филарет Киевский передал письмо обер-прокурору. Тот велел учинить строгое расследование. «Делу этому суждено было принять большой и, можно сказать, громадный оборот», — резюмирует Чистович [И.А. Чистович. История перевода Библии… С.136]. Расследование было проведено и строгое, и обширное, допрошено множество людей. И в результате обнаружилось, что переводчиком Библейских книг является отставной профессор еврейского языка Санкт-Петербургской духовной академии, известный богослов и лучший специалист по еврейской и халдейской филологии в России, один из главных работников Русского Библейского Общества, переводчик Евангелия от Матфея с греческого, Псалмов с еврейского и редактор перевода Пятикнижия Моисеева, сожжённого в 1824 году, законоучитель наследника престола Александра Николаевича и великих княжон Марии, Ольги и Александры Николаевен, протоиерей Таврического дворца Герасим Павский (1787-1863).

Протоиерей Герасим (к слову, по-моему, первый в истории русской Церкви целибатный священник, то есть не ставший монахом, но при этом решивший не вступать в брак) — характерное дитя Александровской эпохи. Он — сын сельского священника Павского погоста Лужского уезда Санкт-Петербургской губернии (отсюда и фамилия — Павский), благодаря своим исключительным дарованиям, блестяще закончил в 1814 году курс Петербургской духовной академии.

Протоиерей Герасим с 1818 года — профессор еврейского языка, в 1819-27 годах — профессор богословия в Санкт-Петербургском университете, с 1821 года — доктор богословия, в 1826-35 годах — придворный законоучитель. Отец Герасим Павский — великолепный филолог и переводчик, крупный самостоятельный учёный высшего европейского класса, но как богослов он очень либерален, за границами отдельных конфессий видит единое духовное христианство. Он истинный продолжатель духа Александра I. Осторожный и строгий митрополит Филарет находил его взгляды «весьма погрешительными». Но новым Маркионом (ересиарх середины II века) протоиерей Герасим точно не был. Это был новый для России тип православного ученого-мыслителя, столь ярко раскрывшийся через сто лет в Русском Рассеянии. Можно назвать целую плеяду таких мыслителей в ХХ веке - отец Сергий Булгаков, тот же отец Георгий Флоровский, Николай Бердяев, Георгий Федотов, и, наконец, отец Александр Шмеман.

Перевод Павского был весьма совершенным и в смысле соответствия масоретскому тексту, и в отношении русского языка, которым переводчик владел виртуозно. «Ни до него, ни после него не было ученого, профессора, — пишет Чистович, — так счастливо и в такой мере соединявшего знание еврейского языка с знанием языка отечественного». [И.А. Чистович. История перевода Библии… С.207] Слабой стороной перевода были комментарии к пророчествам о Христе, в которых еврейских текст, как известно, сильно отличается от греческого (Септуагинты).

Но в случае с Герасимом Павским для нас интересно не столько качество работы почтенного профессора (хотя его перевод лёг в основу синодального перевода Пятикнижия, и мы до сих пор наслаждаемся прекрасным русским языком первых книг Библии), сколько та жажда русской Библии, которая заставила сотни людей литографировать и переписывать от руки его перевод ветхозаветных книг. Спрошенный обер-прокурором об отношении к переводу Павского, митрополит Филарет (Дроздов) 28 февраля 1842 препроводил графу Пратасову специальную записку. Соглашаясь с богословскими неточностями, допущенными переводчиком, святитель при этом указывал: «Одни запретительные средства не довольно надежны тогда, когда любознательность со дня на день распространяющаяся, для своего удовлетворения бросается во все стороны и тем усильнее порывается на пути незаконные, где не довольно устроены законные». [И.А. Чистович. История перевода Библии… С.148]

Для этого митрополит Филарет предлагает, во-первых, издавать книга за книгой тщательно проверенный и правильно откомментированный русский перевод Священного Писания с приложением к нему экзегезы святых отцов. Во-вторых, издать заново всю Библию на церковно-славянском языке с комментариями, словарём и поглавным описанием содержания для более удобного и вразумительного домашнего чтения. Это было тем более проще сделать, потому что к этому времени почти всё уже было готово, благодаря работам Библейского Общества.

Граф Пратасов отправил записку Филарета митрополиту Серафиму и получил от него 4 марта вполне ожидаемую гневную отповедь. Предложения московского митрополита он называет «во-первых излишними…, во-вторых, опасными» и требует всё оставить без изменений. Предполагая возможность скорой своей смерти, митрополит Серафим велит передать Государю, что «оставить Священное Писание точно в том виде, в каком оно получено нами от предков и не передавать его для пересудов мирянам» есть его «последнее желание и завещание архиерея, служившего до глубокой старости церкви и Государю в истинной к ним любви и преданности». [И.А. Чистович. История перевода Библии… - С.146]

Вот так. Ни больше, ни меньше. Не переводить Священное Писание на русский язык — последняя воля Санкт-Петербургского митрополита, первенствующего в Синоде.

В обход Синода, где позиция Филарета в деле русской Библии была сильнее позиции Серафима, Пратасов представил записки двух митрополитов Царю и получил 18 марта 1842 года от Николая Павловича изъявление его высочайшей воли. Вот эта дата — 18 марта 1842 года — очень важна. Император вполне одобрил мнение митрополита Серафима и поручил Синоду вести дело Павского в соответствии с принципами, высказанными в записке Санкт-Петербургского архиерея. Это высочайшее указание окончательно закрыло дело русской Библии на пятнадцать лет, именно оно побудило Филарета Московского и его единомышленника и тёзку — митрополита Киевского — покинуть Синод. «Что ж, Вы разве не вернетесь в Синод?» — спросил граф московского митрополита. — «Прикажет Государь — не могу ослушаться. А сам по себе не вернулся бы». — «Почему?» — «Потому что так дело вести нельзя и опасно». [Чтения в Обществе любителей Истории и Древностей Российских. 1869, кн.4. С.185]

Николай Павлович святителю Филарету возвращаться в Синод не приказывал, и архиерей первопрестольной столицы до 1855 года в Петербурге так и не появился.

Судьба литографированного перевода протоиерея Герасима Павского сложилась трагически. После такого изъявления высочайшей воли Синод вёл разбирательство весьма предвзято. Допросы велись совершенно инквизиционно, разве что без физических пыток, экземпляры перевода изымались угрозами и силой. Но далеко не все отдали, говоря, что перевод потерялся или сгорел, а протоиерей Училища Правоведения Михаил Измайлович Богословский (1807-1884, замечательный священник, при императоре Александре Николаевиче — протопресвитер армии и флота Империи) смело ответил, что ничего он не отдаст так как «это его собственность и что он обязан читать слово Божие».

Удалось отобрать три сотни отлитографированных русских Библий и девяносто девять — переписанных от руки. 10 марта 1844 года в отношении них Синод постановил: «Собранные доныне экземпляры, как литографированные, так и рукописные, уничтожить, оставив по одному от всех трех противозаконных выпусков в синодальном архиве за печатью». [И.А. Чистович. История перевода Библии… С.206]

12 марта 1844 года последовало Высочайшее повеление о приведении определения Святейшего Синода в исполнение. Через двадцать лет после 1824 года несчастный протоиерей Герасим Павский вновь пережил сожжение сделанного им перевода Священного Писания. Слава Богу, что он дожил до времени, когда синодальная Библия вновь стала готовиться к изданию и была издана.

В России Священное Писание было запечатано. Митрополит Серафим настоял; обер-прокурор граф Пратасов – организовал; Император одобрил. Противники удалились из Синода в свои епархии и принуждены были замолчать. Дело решилось. Но Богу было угодно послать пророка, чтобы обличить и Синод, и самого «православнейшего» Государя в совершённом беззаконии. Обличить и предречь многие скорби за сокрытие от народа слова Божия.

Понимая ту страшную духовную и даже политическую опасность, которую имеет сокрытие слова Божьего, святитель Филарет чуть прикровенно говорил в своих проповедях во время холеры 1830-го года о грехах царей и о казнях Божиих на весь народ за эти грехи. «Дым ест глаза, а они говорят: так едок солнечный свет. Задыхаются от дыма и с трудом выговаривают: как вредна вода от источника жизни…» [Г. Флоровский. Пути русского богословия… С.171] Московский митрополит навлёк на себя царский гнев и даже принужден был давать официальные разъяснения после проповедей 1831 года, что он вовсе не имел ввиду сравнивать судьбу царя Давида и ветхозаветные казни с нынешним «благополучным царствованием».

Пророком митрополит Филарет не стал. Им стал другой — любимый ученик митрополита Филарета архимандрит Макарий (Глухарёв) (1792-1847), которого архиепископ Смарагд (Крыжановский), ректор Санкт-Петербургской духовной академии именовал «осуществленным живым Евангелием», а Собор 2000 года канонизировал в лике преподобных отцов.

Сын священника Богоявленской церкви города Вязьмы, Михаил Яковлевич Глухарёв являлся в полном смысле этого слова чадом Александрова века — Золотого века русской жизни. После обычной для детей духовного сословия местной семинарии, он, как юноша весьма одарённый, поступает в Санкт-Петербургскую академию в 1814 году и оканчивает курс в 1817 году со степенью магистра. При этом не забудем, что он родился в 1792 году. Ему посвящена книга «Архимандрит Макарий Глухарёв», изданная в Петербурге в 1905 году. [К.В. Харлампович. Арх.Макарий Глухарёв. СПб., 1905]. Письма о.Макария Глухарёва опубликованы отдельным изданием в Казани в 1905 г.

Его преподаватели — только что закончившие ту же академию студенты первого набора. Среди них и отец Герасим Павский, учивший Глухарёва еврейскому языку. Духовное настроение академии создавал в это время её ректор — архимандрит Филарет, будущий московский святитель. «Глухарев был одним из самых даровитых и блестящих студентов 2-го курса (т.е. второго выпуска — А.З.)», — пишет Чистович. [И.А. Чистович. История перевода Библии… С.208]

«В академии Глухарёв был под всецелым влиянием Филарета, — ничего не делал и не начинал без его совета и благословения, и почти ежедневно исповедовал ему свои помыслы. … Глухарёв был человек исключительной впечатлительности, но всецело обращенный вовнутрь… В академии он много читал мистических книг, Арндта больше всего…» [Г. Флоровский. Пути… - С.187-188]. Иоганн Арндт – ныне забытый нами знаменитый немецкий лютеранский богослов (1555 – 1621), который издал «Четыре книги Об истинном христианстве»).

Как-то даже пошёл отец Макарий на мистические радения в «духовный союз» Екатерины Татариновой (урожденной Буксгевден), но, испуганный, бежал. Назначенный после академии законоучителем в Екатеринослав, он сближается здесь с молдавскими старцами-исихастами, выучениками преподобного Паисия Величковского, к которым принадлежит и местный архиерей Иов (Потемкин), дворянин и офицер, избравший путь монашеского деланья. Епископ Иов, молдавские старцы Ливерий и Калинник убеждают молодого магистра принять монашеский постриг. Вскоре он переводится ректором в Костромскую семинарию и возводится в сан архимандрита в 1821 году.

Архимандрит Макарий — это противоположность архимандриту Фотию, который был правою рукой митрополита Серафима (Глаголевского). Именно поэтому, когда начались гонения на Александровы начинания в 1824 году, Макарий удаляется «пользоваться упокоением» в Киево-Печерскую лавру, потом в Китаевскую и Глинскую пустыни. Дух архимандрита Макария очень уж диссонировал с духом эпохи Шишкова и митрополита Серафима, чтобы успешно продолжать «духовную карьеру», да и сам Макарий вряд ли к ней прилежал душой. Макарий всё время в духовном поиске. В Екатеринославе он молится с «духовными христианами» (молоканами) и обнаруживает, что «свет Божия озарения сияет и в их теплой вере» (это его слова). В 1819 году его находят в Екатеринославе путешествовавшие по России квакеры Грелло и Ален. Они привозят с собой рекомендательное письмо к Макарию от епископа Филарета, и молодой иеромонах обнаруживает с квакерами большую духовную близость. Макарий мечтает построить в Москве храм с тремя отделами — для православных, католиков и лютеран. В Глинской пустыни под руководством старца Филарета он много переводит: Исповедь Августина, Лествицу, беседы Григория Великого, огласительные слова Федора Студита. Переводит Макарий с французского и творения Терезы Авильской, берётся за Паскаля. Ему не чуждо ни западное благочестие, ни, как бы мы сейчас сказали, практики сектантов.

Широта духовных интересов, исключительное доброжелательство и открытость любому духовному опыту, целью своей имеющему Творца, постоянное ощущение призвания служить к просвещению других — проповедовать Евангелие всей твари — эти отличительные признаки Александрова века вполне были характерны для архимандрита Макария.

В 1829 году Макарий просится в миссию для просвещения сибирских инородцев и назначается в Тобольскую епархию. Он думает проповедовать киргизам, но обстоятельства складываются иначе, и пятнадцать лет, до 1843 года, он возглавляет миссию среди алтайцев. В историю Церкви ему было суждено войти именно как просветителю алтайского народа.

Объясняя мотивы канонизации архимандрита Макария, председатель синодальной комиссии по канонизации митрополит Ювеналий свидетельствовал: «Ревностно исполняя повеление Воскресшего Господа идти, учить все народы, архимандрит Макарий со смирением и самоотверженностью потрудился ''во благовестии Христовом''… Новое поколение христианских миссионеров видит в нем образец апостольского горения; народ церковный благоговейно хранит память о нём, его трудах и чудесах по его молитвенному предстательству». [Доклад Митр. Крутицкого и Коломенского Ювеналия… 13-16 августа 2000. Инф. Бюллетень Отдела внешних церковных связей Московского Патриархата. Август –2000.- С.57-58]

Именно «трудясь во благовестии Христовом» среди алтайцев, переводя Священное Писание на сибирские наречия, преподобный Макарий вспомнил о деле русской Библии, к которому он имел в своё время близкое отношение. Видя, что уже десять лет перевод Библии на русский язык не продвигается, и вдали от церковно-государственного Олимпа не понимая, почему, Макарий пишет в 1834 году с Алтая письмо своему духовнику митрополиту Филарету «о потребности для Российской Церкви преложения всей Библии с оригинальных текстов на современный русский язык».

Опасаясь за судьбу наивного ревнителя Слова Божьего, митрополит скрывает это письмо и не даёт ему ход. Он-то, прекрасно ориентируясь в настроениях придворных сфер, отлично знает, что «предубеждение против новых переводов священных книг вообще сильно». [Письмо от 16 сентября 1836 г. митр. Филарета (Дроздова) ректору Московской академии архимандриту Филарету. Чтения в Московском Обществе любителей дух. просвещения. 1871. Декабрь]

Однако молчание духовника не остановило Макария. Он приступает к продолжению перевода Ветхого Завета, который Библейское Общество приостановило на исторических книгах Писания. Обложившись словарями и европейскими переводами, в алтайской глуши между Бийском и Кузнецком, архимандрит Макарий переводит книгу Иова с еврейского подлинника.

Архаичный, высоко поэтический язык книги Иова очень труден для понимания — но тут пригодились уроки отца Герасима Павского. Немало бессонных ночей при колеблющемся пламени свечи слабый глазами архимандрит провёл за рабочим столом, делая работу, которую никто не просил его делать, за которую не ждал он ни вознаграждения, ни служебных поощрений. Это был чистый жертвенный подвиг Христа ради. И вот перевод готов. В 1837 году Макарий посылает его в Комиссию Духовных Училищ и одновременно пишет письмо Государю с просьбой повелеть (о, наивность!) рассмотреть его перевод в Комиссии и издать на казённый счет.

Письмо это — удивительный по своей непосредственности и духовной открытости документ. Оно бесконечно далеко отстоит от бюрократических писаний николаевской эпохи. [Письмо опубл.: И.А. Чистович. История перевода Библии… С.214-220]

Вот этот текст: «Бог, пекущийся о всяком черве, о всякой травке, и всякое создание Свое наделяющий всем благопотребным», не оставляет, конечно же и человека. Высший дар человеку — Христианская Библия. «Всемилостивейший Государь!... Ваше Величество открыли восхитительные виды надежды, что Российская Церковь получит от благословенной десницы монарха святую Библию на живом российском наречии, в переводе с оригинальных языков еврейского и эллинского, в той полноте, в той общей для всех вразумительности, в какой было благоугодно Господу Богу даровать её человекам… Язык славянский сделался мертвым; на нём никто у нас не говорит и не пишет; число людей, разумеющих его в Священном Писании, мало пред миллионами, частию не разумеющих, частию мало разумеющих, между которыми большое количество служителей Церкви… Российский народ достоин иметь полную российскую Библию… Ваше Величество можете совершить сие святое здание, столь торжественно начатое и столь высоко возведенное в царствование Александра Благословенного. Токмо слово царское изречете, и российская Библия явится во всей полноте и красоте своей…». Макарий сравнивает издание полной русской Библии с изданием Полного собрания законов Сперанским, приведшим отечественное законодательство из хаоса «в изящный порядок и в вожделенную ясность».

«Всемилостивейший Государь! — продолжает алтайский миссионер. — Когда Российская Церковь будет иметь полную Российскую Библию, тогда Господь избавит нас от нарекания между народами, которые уже не будут говорить, что русские ненавидят свет и сами боятся полного света своей религии».

Страшное, надо сказать, обвинение. Страшное, но справедливое. Ведь именно страх того, что чтение Слова Божьего вызовет антиправительственные мятежи и упадок веры в народе, заставляли митрополита Серафима и графа Пратасова настаивать на сокрытии Библии от русского общества. И страх этот видел весь мир и презирал русских, их «православную» церковь, их «христианское» царство за то, что «русские равнодушно остаются, - как продолжает Макарий – без полной российской Библии, между тем как имеют полный Алкоран на российском наречии, и те из русских магометан, которые не понимают его на арабском, оригинальном, могут читать его в русском переводе».

Макарий объясняет Государю, что Библия на русском языке вовсе не опасна, но, напротив, откроет «все божественные источники христианского просвещения, чтобы чистые и животворные воды слова Божия самыми удобнейшими путями разливались по всем сословиям народа, водительству Вашему вверенного… и особенно возвысит и очистит нравственность в церковном клире». Такие «успехи образованности христианской и вообще в народе русском, и особенно в церковном чине... подготовят достойных делателей» для проповеди христианства «среди суеверных племен, содержащихся в составе государства Российского». «Нам указывают на английских и германских миссионеров и пасторов; но они уже давно имеют полную Библию на живых отечественных языках», — продолжает Макарий.

Архимандрит Макарий напоминает Николаю Павловичу слова апостола Павла к Тимофею о полезности всего Писания [2Тим.3,16-17] и отводит мнения, что Святое Писание может быть кому-то в соблазн. Для верующих оно — сила и премудрость, и только для грешников, как пишет отец Макарий, — «камень преткновения».

Ответа на письмо не последовало, хотя, наверно, письмо дошло до адресата, и Император держал его в руках. Летом 1840 года свои письма Царю Макарий видел, как он сам пишет, «в горнице великого нашего старца», то есть митрополита Филарета Московского. Совершенно очевидно, что без воли августейшего адресата письма Макария никогда бы не были отправлены какому-либо третьему лицу.

Комиссия Духовных Училищ послала перевод книги Иова на отзыв новому, после Павского, профессору еврейского языка Петербургской академии протоиерею Иванову, который в уклончивом ответе, хотя и признавал точность перевода, но подчёркивал, что «без значительного усовершенствования он не может быть употреблен в духовных училищах». Однако и мнение профессора Иванова не было сообщено Макарию. Не дождавшись ответа, Макарий переводит книгу пророка Исайи и вновь посылает её Государю и в Комиссию Духовных Училищ. Вместе с переводом он отправляет Императору и старое своё письмо, полагая, что оно не прочтено адресатом, и добавляет к нему новое, более решительное и строгое. «Почему прекращены работы по переводу Библии, почему не издаются более «Известия Библейского общества», — спрашивает архимандрит. «Великобританская церковь… изобрела способ напечатать Библию для слепых», а мы не заботимся дать её и зрячим. «Бог да возглаголет в царском сердце Вашем о святом слове Своем, во благо Церкви Своей», — завершает Макарий своё второе письмо Императору [Письмо от 20 января 1839г. И.А. Чистович. История… С.221-226]. Но ответа вновь нет ни от Царя, ни от Комиссии…

Летом 1840 года архимандрит Макарий приобретает в Петербурге полный перевод Павского, сверяет с ним свой перевод, исправляет его и вновь посылает в Синод 26 декабря на этот раз уже с очень строгими предупреждениями. Теперь, после летней встречи с митрополитом Филаретом, похвалившим письма Макария к Царю, миссионер знает, что его новое письмо, направленное в Синод, обязательно будет передано на Высочайшее рассмотрение. В Синод писать проще и сказать можно больше и откровенней. Но в действительности это послание не Синоду, а тому же «Всемилостивейшему Государю».

Вспоминая осаду Иерусалима ассирийцами при иудейском царе Езекии, когда, чтобы напугать и соблазнить защитников города, послы ассирийского царя Сеннахирима вели переговоры с иудейскими военачальниками на еврейском языке в присутствии всего народа [4Цар.18], Макарий пишет: «Рабы невидимого Сеннахирима, прельщающие народ и отклоняющие от послушания Господу и Христу Его, и они говорят к народу живым языком его; а стражам Сиона и защитникам Иерусалима предоставлено говорить с согражданами не иначе как на языке умершем и словами для многих невразумительными». «Библия одна, одна для всех, и в ней одной всё, и все могли бы находить время … для русской Библии, по которой было бы удобнее, нежели по славянской, умудриться во спасении верою во Христа Иисуса… Служители Церкви и слова Божия суть соработники у Бога, и не имеют права сокращать десницу Божию во спасении душ человеческих… Нет причины опасаться полной Библии русской, в переводе с оригиналов, светлой и ясной. Всякий делающий худые дела ненавидит свет и не идет к свету, чтобы не обличились дела его…». «Неужели правы сектанты, — восклицает Макарий, — которые говорят, что Правители Церкви отчасти нарочно укрывают от народа свидетельства истины, отчасти сами не видят их!»

Слово Макария поднимается до высот истинно пророческого обличения. Кажется, что сам древний Исайя, которого переводил миссионер в алтайской глуши, говорит его пером: «О, горе! Мы стали тылом к истине, а лицом ко всякой лжи; мы отвратились от святых евангелистов, апостолов и пророков и обратились к духам обольстительным…. О, горе! затворились царские двери, которыми из святилища исходили к нам евангелисты один за другим, и Церковь российскую благословляли от лица Иисуса Христа, каждый своим Евангелием на российском языке… Затворились царские двери, которыми исходили к нам из чертога небесного и царь Давид и пророк Моисей… Сколько лет как мы слышим, будто всё Пятикнижие Моисеево, действительно переведенное на чистый русский язык с еврейского, в премногих особях (т.е. копиях — А.З.) лежит в простом складочном месте (если бы Макарий знал истинную судьбу русского Пятикнижия, которое, как вы помните, было сожжено — А.З.). Та святая и страшная книга Закона Божия, которая лежала при ковчеге завета Иеговы, во святом святых, и которую читали пред всем Израилем, в слух всего народа, не исключая жен, детей и пришельцев. Неужели слово Божие в облачениях славянской буквы перестает быть словом Божьим в одеянии российского наречия? … Оно было уже печати предано, как затворились Царские двери, и всё сокрылось и стало темно, и сердцу, с грядущим судом в откровенности состоящим, грустно».

Именно в этом письме архимандрит Макарий в прямую называет постигшие Империю бедствия — наводнение 1824 года, кончину Императора Александра, восстание 14 декабря 1825 года, эпидемию холеры 1830-31 годов, пожар Зимнего дворца декабря 1837 года —наказаниями Всевышнего за глумление власти над словом Божиим.

Макарий пишет: «И вдруг Он дунул, и море побежало на сушу, и волны гнева Его покрыли стогна твои, Великий град, вошли в чертоги твои, размыли домы твои, дошли до выи твоей, поглотили многих сынов и дщерей твоих и возрыдали Царь и народ его. Потом Он дунул на Царя, и Царь увял в крепости сил своих, как увядает прекрасный цвет от зноя солнечного во время чрезвычайной засухи, и возрыдал Русский народ о Царе своем и сетовали с ним Цари и народы вселенной. Но вот еще Он дунул на согрешивший народ, и многие легли трупами пред новым Царем, и с кровию народа соединились горькие слезы Царя, и воздыхания Царицы с воплями плачущих матерей, коих сыны в оковах рукою правосудия повержены в пустынный гроб гражданской смерти, с воплями осиротевших детей, коих отцы пошли оплакивать грехи свои далеко от семей своих, с воплями жен, кои лишились мужей и не сделались вдовами. Но се, Он дунул еще, и земля от запрещения гнева Его была бесплодна…

Придите, зрите дела Бога страшного в делах Своих над сынами человеческими! Господь Всевышний страшен. Он великий Царь над всею землею. Он укрощает дух владык, Он страшен для царей земных».

Архимандрит Макарий вспоминает гибель армии Наполеона на просторах России и объясняет «сокрушение колоссальной силы и славы его» тем, что французы кощунствовали над христианскими святынями, глумились над мощами угодников Божиих. И, вспомнив недавнюю историю, он заключает: «Не прикоснулись ли и мы небрежною холодностью к помазанным Твоим во святых писаниях их, которых не восхотели принять на Российском языке своем? Не сделана ли нами обида, как царем Озией, когда возгордилось сердце его на погибель его [2Пар.26,16]?…» [Письмо арх. Макария в Св.Синод от 26 декабря 1840 г., Чтения в Обществе любителей истории… 1862, кн.3, стр.172-174]. Это уже очень серьёзные слова.

Это письмо было услышано, и ответ архимандриту был дан. 11 апреля 1841 года, наверняка не без царского указания Пратасову, состоялось определение Святейшего Синода в отношении писем Макария. Алтайскому миссионеру было вменено в вину, что он, требуя возобновления перевода Святого Писания на русский язык, «преступает пределы своего звания и своих обязанностей» и «входит в суждения, несогласные с решением уже принятым по сему предмету Высшею Властию». Ему было разъяснено, что мнение его об отсутствии Писания на природном наречии российского народа ошибочно, «тогда как Церковь российская имеет оное на природном славяно-русском языке… на котором и простолюдины Священное Писание читают и разумеют». Синод лгал, когда писал это, знал, что лжёт и все равно писал.

Наконец, как говорится в определении Синода, «рассуждения архимандрита Макария, в которых он разные бедствия представляет как бы наказанием за неисполнение его мысли — переложить всё Священное Писание на новое русское наречие, сколько неосновательны и нелепы, столько же несообразны и с должным повиновением к поставленной от Бога власти и с духом смирения, в противность которому он поставил себя непризванным истолкователем судеб Божиих» [И.А. Чистович. История перевода Библии… С.232-233]. Как будто Исаия был призван, а он — не призван.

Синод предлагал Томскому епархиальному архиерею вызвать миссионера и сообщить ему, что он нарушил 55 апостольское правило («Если кто из клира досадит епископу, да будет извержен») и должен быть строго наказан, но советовал проявить снисхождение и, наложив епитимию от трёх до шести недель, отпустить к месту службы, объяснив, что «служение призывает его к переводу Священного Писания не на русское наречие, а на язык инородцев, которым он проповедует».

В послужном списке миссионера появилась запись: «проходил при доме епископа Томского сорокадневную очистительную эпитимию по случаю представления правительству мыслей и желаний своих в рассуждении полной Библии на российском языке в переводе с оригиналов». Об этом наказании святителем Филаретом позднее будет написано: «Отцу Макарию пришлось в свое время понесть и эпитимию за свой перевод. Его заставили каждый день служить литургию в продолжении шести недель: но это принял он за милость Божию и был очень доволен эпитимиею». [Преосв.Филарет. Обзор Русской Духовной Литературы. Изд.2, том 2. Чернигов, 1863]

Несмотря на строгое определение Синода пламенный миссионер не оставляет своего стремления просветить не только алтайских инородцев, но и своих соотечественников, русских людей, светом Библейской истины. После Синодального определения он прекрасно сознаёт, что продолжение усилий в этом направлении ведёт его ко многим скорбям, но Макарий твёрд в избранном пути. В своей неустрашимости он действительно подобен древним пророкам. В ноябре 1841 года он посылает московскому губернатору князю Дмитрию Голицыну (тестю графа Пратасова) рукопись новой книги — «Алфавит Библии — собрание переводов на русский язык ветхозаветных и новозаветных текстов для домашнего чтения». Макарий просит опубликовать её «христолюбивым усердием Вашего сиятельства». Губернатор, «очень равнодушный к религиозным верованиям» (М. Корф. Записки… С.259), отослал рукопись графу Пратасову, а тот — ректору Санкт-Петербургской академии епископу Афанасию (Дроздову). Последовало определение, признающее книгу опасной. И что особо замечательно, опасными ректор признаёт слова Иисуса Христа и апостольских посланий, сталкивая их с Посланием восточных патриархов от 1723 года. Там, где Послание расходится с Писанием, епископ отдает предпочтение Посланию. А некоторые места Писания, как например Деян.17,24 или Рим.14,14, он полагает опасными без всяких комментариев. Особенно же владыку Афанасия пугает русский перевод слов апостола Павла об участи рабов [1Кор.7,21]: «Рабом ли ты призван, не смущайся; но если и можешь сделаться свободным, то лучшим воспользуйся». Славянский текст призывает рабов ещё больше порабощать себя, а русский — соблазняет видами свободы. К каким смутам может привести такой перевод? — риторически спрашивает епископ. И в результате декабрьское 1842 года определение Синода постановляет «оставить сию рукопись без всякого употребления, сдать для хранения в синодальный архив», а автору сделать «строгое внушение, что если он и впредь будет преступать долг смирения пред церковной властью…. То за сие подвергнется неминуемому законному взысканию».

В 1843 году архимандрит Макарий увольняется от Алтайской миссии и переводится настоятелем в Болховский Оптин монастырь в Орловскую губернию, потому что здоровье его полностью испорчено.

Но своих трудов он не оставляет, продолжает перевод Библии, думая о грядущей для русского народа пользе. Страдая от гласного надзора, он выпрашивает у Синода позволения отправиться в Иерусалим. Макарий мечтал на свободе продолжить свои переводческие труды в Вифлеемской пещере блаженного Иеронима, знаменитого переводчика Писания на латинский язык. По дороге он думал заехать в Лейпциг, обсудить вопросы библейского перевода с немецкими учёными библеистами. Но мечтам этим не суждено было осуществиться. «Уже держа в руке посох паломника, он занемог и вскоре после того — 18 мая 1847 года — скончался».

Сменивший в 1819 году Филарета в должности ректора Петербургской духовной академии его друг и ученик Григорий (Постников) писал ему 12 декабря 1844 года уже с Тверской кафедры: «Одна мысль о запрещении чтения Священного Писания простым христианам приводит меня в страх. Не могу постигнуть, откуда происходит такое мнение. Не есть ли оно изобретение всегда скрытно действующих агентов латинства (иными словами — иностранных агентов — А.З.)? Или это мнение есть порождение умножающегося в наше время вольнодумства, дабы потом, как оно прежде поступало с духовенством западной церкви, смеяться над нами». [Письмо высокопреосв. Григория митрополиту Филарету от 12.12.1844 опубликовано в Православном Обозрении, 1861 г., Часть 5, с.3-18]

Совершенно правильно полагая, что такой запрет выгоден только врагам России и ниспровергателям престолов и алтарей, высокопреосвященный Григорий не мог и помыслить, что запрет на чтение Библии нисходит с политического Олимпа Империи от самого «Высшего земного защитника православной веры». Но теперь мы знаем это с полной ясностью.

В новое уже царствование, в 1860-67 годах, «Православное Обозрение» напечатало переводы архимандрита Макария с еврейского. Оказалось, что неутомимый труженик перевёл на русский язык почти весь Ветхий Завет: всех больших и малых пророков, Иова, Песнь Песней, Экклезиаста, Притчи Соломоновы, Пятикнижие Моисеево, книгу Судей, четыре книги Царств, Руфь, обе книги Паралипоменон, книгу Неемии, Эсфирь, а также вторую книгу Ездры и первую и вторую книги Маккавейские с греческого. И перевёл прекрасно. Это действительно был труд, сравнимый с делом блаженного Иеронима Стридонского - бескорыстный громадный труд во благо народа русского. Но в Николаевской России о нём почти никто даже и не услышал.

Вспоминая архимандрита Макария, его духовник митрополит Филарет писал: «Макарий был истинный слуга Христа Бога. И, конечно, примечательно, что он во время нескорбное предрекал скорби за небрежение о распространении Слова Божия; и скорби потом пришли». [Г. Флоровский… - С.190-191. Об архимандрите Макарии см. К.В. Харлампович. М. Глухарев, СПб., 1905; Д. Филимонов. Мат. для биографии основателя Алтайской миссии архимандрита Макария. М., 1888]

Скорби, свидетелем которых на закате дней своих стал святитель Филарет (поражение в Крымской войне, второе польское восстание), были лишь предзнаменованием скорбей несравненно больших, излившихся на Россию в ХХ веке.

Непросвещённость народа светом Слова Божия стала далеко не последней причиной жестокости и изуверства русской революции и столь легкого прельщения сердец «тёмного и невежественного народа» (слова из послания Тихона, патриарха Московского 1918 года) богоборцами коммунистами. Предсказания святителя Филарета и преподобного Макария сбылись в XX веке в полной и страшной мере.