1. Вступление

Эту лекцию из нашего цикла «История России. XIX век» мы читаем в день Пасхи по традиции большинства церквей — 4 апреля 2021 года. И посвящена она рассказу о двух ближайших друзьях двух императоров, Николая Павловича и Александра Павловича, а именно о графе Александре Бенкендорфе и о князе Александре Николаевиче Голицыне.

Старая как мир поговорка советует внимательней изучить ближайшего друга того, кого мы хотим понять: «Скажи мне, кто твой друг…». И, хотя наша задача понять не столько императоров, сколько Россию, но, безусловно, в стране абсолютистской лицо автократора имеет большое значение. Поэтому мы и обратимся к двум лучшим друзьям императоров Александра и Николая.

В 1844 году, с разницей в два месяца, окончили свой земной путь ближайшие друзья двух царственных братьев. 11 сентября, шестидесяти двух лет от роду, скончался на пароходе в Балтийском море начальник III отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии, генерал от кавалерии, граф Александр Христофорович Бенкендорф — «один из людей, наиболее любимых Императором Николаем», как заметил Модест Корф. [Модест Корф. Записки… С.269]

22 ноября в своем крымском имении Александрия в Гаспре окончил на семьдесят первом году жизни земное поприще «не подданный, а друг» императора Александра, князь Александр Николаевич Голицын. Так — «не подданный, а друг» — характеризовал, как вы помните, князя Александра Николаевича сам Император, когда расставался с ним как с министром Двойного министерства духовных дел и народного просвещения 15 мая 1824 года.

О князе Голицыне мы говорили с вами много, а о генерале Бенкендорфе меньше, хотя упоминали его, естественно, очень часто. Поэтому и начнём наш рассказ с графа Бенкендорфа.

2. Граф Александр Бенкендорф. Начало жизненного пути

Konstantin Alexander Karl Wilhelm Christoph von Benckendorff происходил из старинного немецкого рода, который в XVI веке переселился в Лифляндию из Бранденбурга. Но и в Бранденбург предки его тоже переселились из Франконии, из самой западной части германского мира, самого западного королевства Священной Римской Империи Германской нации. Не забудем, что Франкония названа так по племени франков, а франки — это, если угодно, перевод древнего слова «арии» («свободные»), «франк» — это свободный человек. Так называли сами себя германцы. Отсюда, кстати, и название «Франция».

Вместе со всей Лифляндией после её присоединения при Петре I к Российской империи в 1710 Бенкендорфы перешли в русское подданство. Прадед Иоганн Бенкендорф — при Петре занимает пост старшего бургомистра Риги. Супруга деда (его тоже звали Иоганн), София Левенштерн, — воспитательница великого князя Александра Павловича с рождения.

Её сын Христофор (1749-1823), отец нашего героя, — друг императора Павла Петровича. А его жена Анна Юлиана Шиллинг фон Канштадт (1749-1797), которая с детства воспитывалась при дворе Вюртемберга, где правил Фридрих Евгений, отец супруги Павла Марии Фёдоровны, была её ближайшей подругой. Христофор Бенкендорф познакомился со своей будущей женой как раз при дворе вюртембергского короля в Монбельяре (Мёмпельгарде), это как раз Франкония — Франш Конте. В России Анна Юлиана Бенкендорф как женщина, воспитывавшаяся вместе с принцессой Софией Доротеей Августой Вюртембергской (будущей Марией Фёдоровной), стала ближайшей её наперсницей.

Александр Бенкендорф родился, по всей видимости, 23 июня/4 июля 1782 года. Иногда ставят другую дату — 1783 год, но сейчас большинство учёных склоняется к тому, что год его рождения всё же 1782. И ему, и его младшему брату дали имена в честь великих князей Александра и Константина. Чуть позже родилась дочь Дария, впоследствии супруга Христофа Генриха фон Ливена, генерала и воспитателя детей самого Николая Павловича, посла в Лондоне и Берлине. О нём мы ещё тоже не раз вспомним.

Александр Бенкендорф — любимец супруги Александра Елизаветы Алексеевны. Долгое время в имении Бенкендорфа хранилась табакерка — подарок Елизаветы Алексеевны совсем тогда юному Александру Бенкендорфу с игривой надписью «моему амурчику». «Амурчик», между тем, был всего на три года моложе будущей императрицы. Отношения в этой молодёжной среде при малом дворе Павла были весёлые и лёгкие.

В 1791 году Павел удалил Анну Юлиану от своего Двора и лишил пенсии, считая её «главным врагом своим по вредному влиянию на Марию Фёдоровну» [Е.С. Шумигорский. Императрица Мария Фёдоровна, 1890. с.370]. Павел боялся, что его жена поступит с ним так же, как поступила его мать, императрица Екатерина с его отцом Петром Фёдоровичем, который был убит, как известно, с позволения супруги. Здесь очевидна тяжёлая психическую травма императора Павла. Только после того, как Павел наследовал престол, он вернул Анну Юлиану, её мужа и детей ко двору. И вот, собственно, тогда и была эта милая жизнь Павлова двора.

Во время высылки семья Бенкендорфов сначала жила в Штутгардте, а потом Байройте (Бавария), где Александр Бенкендорф учился в местном пансионе и учился плохо, в основном дрался с мальчишками. Потом, когда со всей семьёй его вернули в Петербург, там сразу увидели, что мальчик удивительно «невежественен», и именно поэтому, хоть он и был старше других, его отдали на обучение в модный пансион аббата Карла Евгения Николаи в Петербурге.

В пансионе учились дети высшей знати. Учителя были иезуиты, французы, преподавание шло на французском языке, который, кстати говоря, тогда и выучил Бенкендорф и который стал его главным языком общения, оттеснив даже немецкий. На французском он переписывался с императором Николаем, на нём же писал и свои воспоминания. По-русски Александр Христофорович всегда говорил и писал плохо.

Заведение аббата Николаи было очень дорогим. Ежегодная плата за обучение составляла то ли 1500, то ли 2000 рублей в год, что по тем временам — колоссальные деньги. [Вигель, записки, кн. 1, М.2003. с.131] В этом пансионе учились оба Орлова, Михаил и Александр Фёдоровичи, учились Меньшиковы, Голицыны, Гагарины, князь Волконский, князь Павел Павлович Гагарин, будущий председатель комитета министров (1864-1872).

Братья Александр и Константин Бенкендорфы были под особой протекцией Марии Фёдоровны, которая требовала от аббата Николаи составлять отчёты об их успеваемости. Одному из своих конфидентов Плещееву Императрица писала: «У старшего из братьев есть все данные, чтобы стать прекрасным подданным, однако необходимо им твердо руководить». Это значит, что уже тогда некоторая слабость, разболтанность характера Александра Бенкендорфа была заметна. Сам он мало пиетета и восторга сохранил к пансиону Николаи. Скорее он с удовольствием вспоминал детские потасовки в своём первом училище в Байройте.

В одном из отчётов, который Бенкендорф уже как глава III отделения давал Николаю Павловичу, он так характеризовал учебные иммигрантские заведения, которые существовали в России в пору его юности: «Революция сия наводнила Россию французскими наставниками; многие из них были люди весьма достойные, но далеко не все. Юношество нашего высшего сословия приобретало образование, чуждое национальности; оно всему научалось, приобретало все познания, кроме познания отечества своего». [Россия под надзором, стр. 113]

Как бы то ни было, но 11 марта 1797 года Александр Бенкендорф был изгнан из пансиона, проучившись в нём лишь два с половиной года. Дело в том, что он, будучи ещё совсем молодым человеком, пятнадцатилетним юношей, завёл роман с одной из смолянок, подругой своей сестры Дарии, и полностью забросил учёбу. Так что, как видите, «амурчик» Елизаветы Алексеевны продолжал быть амурчиком. Николаи не желал «терпеть в рядах своих учеников бездельника, который более не учится и развращает доверенное ему стадо», как писал сам аббат Марии Фёдоровне. Выгнанный из пансиона за безделье и дурное поведение, Бенкендорф был зачислен унтер-офицером в лейб-гвардии Семёновский полк. За такое короткое время образования и из-за своего отношения к учебе, он, разумеется, никакого толкового знания, кроме навыков во французском языке, не получил.

Модест Корф, конечно, человек желчный, давал такую оценку образования Александра Христофоровича: «При очень приятных формах, при чем-то рыцарском в тоне и словах и при довольно живом светском разговоре он имел самое лишь поверхностное образование, ничему не учился, ничего не читал и даже никакой грамоты не знал порядочно, чему могут служить свидетельством все сохранившиеся французские и немецкие автографы и его подпись на русских бумагах, в которой он только в самые последние годы своей жизни перестал… писаться "покорнейшей слуга"». [М. Корф, Записки. М. 2003, с. 269]

Модест Корф здесь немножко с осуждением перебрал. Вообще я должен вам сказать, что читать воспоминания и записки большинства придворных очень тяжело. Они все необъективны по отношению к другим, к своим более успешным конкурентам, и пропитаны завистью почти у всех авторов. Кстати, у Бенкендорфа это вы найдёте меньше, чем у других. А у того же князя Александра Николаевича Голицына зависть присутствует в большой степени, при всём моём уважении к князю.

На самом деле у нас есть много свидетельств, к тому же и свидетельств самого графа Бенкендорфа, что он читает, что прочёл. Он пишет в какой-то момент провинциальной жизни, что скоро «совсем станет учёным», если ещё будет служить вдали от света. Известно, что в свободное время он много читал литературы античной, наверное, в переводах, литературы на военные сюжеты, военных воспоминаний, сочинений по стратегии и тактике. Это всё его очень интересовало. Художественную литературу, действительно, мы среди его чтения не видим. Эстетики слова он не чувствовал.

Став офицером, служа в Петербурге, Бенкендорф продолжил свои амурные похождения. Я вообще не большой любитель рассказывать об интимной жизни людей, но иногда она влияет на портрет личности, а иногда она скандализирует общество и, соответственно, влияет на нашего героя уже в общественно-политическом плане, и в таком случае её надо знать. Молодой Бенкендорф без стеснения вступал в связи с замужними женщинами. Отчасти это можно объяснить тем, что в то время не каждая девушка к себе подпускала, ведь многие старались выйти замуж невинными, хотя нравы были не так блистательно чисты, как иногда нам кажется. А с замужними женщинами связь была проще, но одновременно и скандальнее. Причём Бенкендорф, будучи аристократом, не опускался до связи с простолюдинками, а искал женщин своего круга и желательно красавиц. В женской красоте он толк знал.

Одной из первых его возлюбленных была жена камергера Баля, потом княгиня Елена Суворова-Рымникская (дочь Александра Львовича Нарышкина и жена Аркадия Суворова, сына полководца). Как пишет автор недавно изданной и очень неплохой книги о Бенкендорфе Григорий Николаевич Бибиков: «За ним прочно утвердилась слава известного офицера-ловеласа». [Г.Н. Бибиков. Бенкендорф и политика Николая I… с.49]

Дипломат и московский почт-директор Александр Яковлевич Булгаков в своих дневниках писал: «Отличительная черта Бенкендорфа была волокитство… Любимая его мысль, любимый разговор и любимое дело были у него женщины…» [А.Я. Булгаков. Дневник… Независимая Газета, 13 января 2000]

Жениться он тоже собирался из чисто материальных соображений. Своему ближайшему другу Михаилу Семёновичу Воронцову (а, надо сказать, Бенкендорф был верным другом, что вообще является отличительной чертой многих немцев — верность дружбе через всю жизнь) он пишет 2 ноября 1815 года: «Неприятно размышлять и даже говорить об этом, но мне необходимо задуматься о женитьбе, чтобы иметь возможность продолжать службу! Всё так дорого, что я и не знаю, как справиться с расходами, которые только и делают, что возрастают, и если уж понадобится, я предпочту взять в супруги жену дьявола, чем бросить службу… не пугайтесь, что всё сказанное мной о женитьбе не из Евангелия». Кстати, письма Бенкендорфа к Воронцову опубликованы в Архиве князя Воронцова в 35 томе и ныне все оцифрованы. [Архив к. Воронцова. Университетская тип., М. 1889. Т. 35]

Это пророчество не оправдалось. На жене дьявола он не женился, и на деньгах он тоже не женился. Александр Христофорович был при том весьма романтичный человек. В итоге он женился осенью 1817 года на красавице Елизавете Андреевне, урождённой Донец-Захаржевской, вдове погибшего в бою под Вильно в 1812 году генерала Бибикова. Их знакомство произошло в то время, когда Бенкендорф служил в Заднепровской Украине, недалеко от имения Бибикова, где жила овдовевшая Елизавета Андреевна со своими двумя дочерьми. На одном из вечеров местной знати Елизавета Андреевна с двумя маленькими девочками вошла в зал, и рассеянный, но влюбчивый Бенкендорф, увидев красавицу, резко встал, свалил спиной дорогую китайскую вазу и уже больше от Елизаветы Андреевны не отставал. Он ухаживал за ней, навещал её, и в письмах Воронцову, которые очень мило читать, мучился размышлениями на тему — любовь это или не любовь. Но в итоге написал другу следующие слова: «Женитьба меняет всё; она есть главное дело нашей жизни». [М.С. Воронцову 23 апреля 1819. АВ т.35. С.251]

Великая княгиня Александра Фёдоровна, жена Николая Павловича и будущая императрица, в своём дневнике написала, что она удивилась, познакомившись с Бенкендорфом, что он ведёт себя как солидный, серьёзный человек. По всему Петербургу за ним водилась «репутация повесы», но он женился и стал другим.

Впрочем, ненадолго. Хотя жена и родила ему трёх девочек (видимо, мальчиков она рожать не умела), но, тем не менее, он опять стал погуливать, начались новые романы. И 19 марта 1826 года его хорошая знакомая Мария Дмитриевна Нессельроде, жена министра иностранных дел, писала: «Это очень порядочный человек, но он бесхарактерен и поразительно легкомыслен» [Красный Архив, 1925, т.3. с. 285].

Я рассказываю об этом так подробно, потому что у нас за Бенкендорфом закрепилось представление как о каком-то чудовище. Но меньше всего он был чудовищем, хотя и великим героем России он тоже не был. Однако не будем забегать вперёд.

Бенкендорф — любознательный и неутомимый путешественник. Он рассеян, но он не тот, кто флегматично страдает отсутствием жизненных интересов. Женщины женщинами, а приключения и путешествия всегда бывают интересными, и он — заядлый путешественник. Он просится в экспедицию шведского барона Георга Магнуса Спренгпортена, который по поручению Александра I объехал практически всю Россию. Бенкендорф в его путешествии добрался до Якутска, побывал на Кавказе, не говоря уж о более близких местах.

В 1804 году Александр Христофорович едет в Крым. Вспоминая эту поездку в 1828 году, он писал Николаю Павловичу откровенно, и это нам сейчас может быть интересно: «Крым после присоединения к России превратился в пустыню. Россия, кажется, завоевала Крым с единственной целью строительства города Севастополя и порта». [ГАРФ. Фонд 728. Оп.1, дело 1353. Л.64-66. Донесение] То есть Крым, цветущая земля, после того, как большинство крымских татар уехало или было выселено из неё, превратился в пустыню. Таково мнение Бенкендорфа, полученное в 1804, но повторенное как официальное донесение через четверть века.

Он также побывал в Греции, ездил в Эфес, Афины, посетил острова Хиос, Фарос, Милос. Пишет, что пил из того источника, из которого пил Гомер. В общем, как мы видим, Бенкендорф - романтичный человек.

Желчный Вигель даёт в своих записках такую характеристику этим путешествиям Бенкендорфа: «Нигде почти долго не останавливаясь, проскакал он великие пространства с невежественностью тогдашнего воспитания, с ветреностью юноши и с рассеянностью, наследственной в семействе Бенкендорфов» [Ф.Ф. Вигель, Записки, кн.2. М.2003. с.1208]. Но опять же это не совсем так. Сам Бенкендорф позднее в своих «Воспоминаниях» довольно подробно пишет об этих путешествиях. Многое из этих странствий он запомнил на всю жизнь.

Он с радостью принимает новые интересные поручения. В 1804 году он на Корфу, где формирует корпус греческих и албанских добровольцев. В 1805 году организует военную экспедицию в Неаполь. Не забудем, что в то время идёт война с Францией, а Корфу находится под российским протекторатом. Ещё со времён поездки на Кавказ в 1803 году, Бенкендорф зарекомендовал себя как отважный кавалерийский офицер. Он участвовал во многих сражениях войны 1805-1807 годов, в турецкой кампании 1810-1811 годов. И получил за сражение под Рущуком, где командовал большим кавалерийским отрядом, крест Святого Георгия IV степени.

В его «Воспоминаниях» есть такая удивительная черта — он постоянно критикует полководцев армии, в которой он служит, за медлительность и нерешительность, в том числе и Кутузова времени турецкой войны. Сам же он исключительно решителен и быстр. Во время Отечественной войны 1812 года его кавалерийский отряд первым 5 октября с боем вошёл в Москву. Бенкендорф временно стал военным комендантом старой столицы. Его впечатления о Москве, из которой только что ушёл арьергард Великой армии маршала Бертье, ужасны. Москва предстаёт брошенной, разорённой, сожжённой, с массой трупов на улицах и во дворах, со взорванными и разорёнными соборами, осквернёнными мощами святых. Когда он входил в Москву, французские сапёры врывали стены Кремля. Он всё это слышал и потом всё это увидел. Именно он, чтобы люди не видели мерзость невероятного запустения, которая предстала перед его взором, опечатал Успенский собор. Он увидел брошенных, голодных, арестованных русских людей, которых не вывезли и, слава Богу, не расстреляли французы. Я уже приводил в 9 лекции фрагмент его воспоминаний, где молодой офицер Бенкендорф рассказывает о своем впечатлении о Москве, которую только-что оставили французы.

Бенкендорф принимает самое активное участие в кампании 1813-1814 годов. Именно он освобождает от войск Наполеона малыми силами Голландию в ноябре 1813 года. Он же содействовал возвращению и принял в Амстердаме принца Вильгельма Оранского, монарха Нидерландов, когда тот прибыл из Великобритании. Бенкендорф участвует в сражениях во Франции зимой 1814 года, в сражении под Лаоном. Он один из ста восьмидесяти пяти генералов русской армии получил крест «Святого Георгия» 3-й степени. Я напомню, что Георгиевские кресты давались за воинскую доблесть.

Бенкендорф ищет славы, ищет карьеры, ищет службы. Он любит женщин и войну. Классический тип офицера - рубаки, любовника — именно таким он и был. И в то же время он — думающий человек.

Он просит разрешения не возвращаться из Франции сразу в Россию и едет в Англию к своей сестре и её мужу, русскому послу в Лондоне. Дария Христофоровна показывает брату Англию, вводит в высший английский свет. Бенкендорф много путешествует по стране, беседует с английскими политиками, аристократами, и ему это очень интересно.

Он оставил в своих «Воспоминаниях» удивительную характеристику Англии, которая была настолько не схожа с его высказываниями последующих лет, что он даже не включил этот фрагмент в итоговое издание «Воспоманий». Однако в архивах слова его сохранились, и Георгий Бибиков нашёл этот замечательный фрагмент: «Восхищают это довольство, эта чистота, эта свобода, которые кажутся вершиной человеческого счастья, и невольно страдаешь, думая о своей родине, где понадобится ещё не одно поколение, чтобы человек мог наслаждаться подобным совершенством». [ГАРФ Ф.553, Оп.1, д.64, лист 548. Бибиков, с. 88]

Александр Бенкендорф — горячий сторонник модной тогда идеи англо-русского союза, и в этом вопросе он поддерживает Александра, который, естественно, уже хорошо знает Бенкендорфа, помня его по малому двору Павла. Теперь Александр I и Александр Христофорович — вновь близкие люди. Но видят англо-русский союз они различно.

Для Бенкендорфа этот союз с сильнейшей страной мира – с Британской империей, важен для того, чтобы «править вселенной». Бенкендорф вовсе не так амбициозно глуп, чтобы искать величие России в противостоянии сильнейшей стране мира. Он понимает, что никакого величия в этом не будет, и Россия окажется на третьих ролях. Надо быть в союзе с сильнейшей страной мира, и тогда Россию ожидает и успех, быстрое экономическое развитие, процветание, и совместное «правление вселенной». Александр видел иначе. Как вы помните, Александр не раз говорил, что Священный союз с Англией и с другими европейскими державами нужен для свободы народов от войн, революций и угнетений. Вот это уже было не очень понятно Бенкендорфу, сложно для него. Позднее он высмеивал идею Александра о создании Священного союза, считая её слишком идеалистической.

Бенкендорф в своих «Воспоминаниях» и письмах очень ругает Александра за дружественное отношение к полякам. Он возмущается тем, как можно народу, который сделал так много злого России, творить в ответ так много добра. Глубокого видения политической ситуации в Европе, требовавшего союза с поляками, и христианского отношения к побеждённому врагу, которые были у императора Александра, Бенкендорф не понимал. Как, удивляется он, можно польским аристократам возвращать имения и земли, ведь они же преступники, изменники присяги, их надо высылать в Сибирь…

Но, тем не менее, либеральные идеи Бенкендорфу близки. Став дивизионным командиром, он запрещал офицерам бить солдат, что в то время было беспрецедентным. Он организовал ланкастерские школы, где учил солдат грамоте. В этом смысле он, скорее, человек немецкой, штейновской культуры. Вы ведь помните реформы Генриха Фридриха Штейна?

3. Несложившаяся карьера при Александре

Уже с 1817 года по указанию Александра Бенкендорф начинает проводить расследования злоупотреблений чиновников и помещиков — своего рода чрезвычайные инспекции, и проводит их безупречно. Даже когда дело касалось капитана флота Сенявина — родственника его друга Михаила Семёновича Воронцова, Бенкендорф вывел Сенявина на чистую воду, преступления его против крестьян представил Александру. Правда, писал, что можно Сенявина простить, помиловать, сам подучил Сенявина написать письмо Императору с нижайшей просьбой о прощении, но при этом всё описал так, как было на самом деле. Император не простил Сенявина, его имение было взято под контроль казны, но Бенкендорф показал себя безупречным человеком. Жалеть родственников друзей он мог, а выгораживать не мог, не считал себя в праве.

В то время Бенкендорф — горячий сторонник отмены крепостного состояния. Надо сказать, что и при Николае Павловиче он всегда в своих отчётах по III отделению подчёркивал, что крестьянам надо дать свободу, но так, чтобы её никто не заметил, что, естественно, невозможно. В 1818 году, когда идея освобождения крестьян была главной темой обсуждений и очень многие среди русских дворян её боялись, он писал Михаилу Семёновичу Воронцову 10 августа 1818 года из Павловска: «Вы знаете уже, что Ливония вслед за Эстляндией и Курляндией объявила свободу крестьян. Надо надеяться, что и губернии древней России последуют вскоре за этим прекрасным начинанием. Русский крестьянин для того гораздо более готов, чем те, что были освобождены; и если он мог так долго терпеть рабство, то легко стерпит и свободу. А вот кто у нас не готов к этой перемене, так это незнатное дворянство, которое во всем обвиняет крестьянина» [Архив князя Воронцова, т.35, с.239]. Бибиков перевёл употребляемое в последнем предложении цитаты слово как «незнатное», но правильнее будет сказать — дворянство второго сорта, не аристократия; аристократия готова помочь Александру в освобождении крестьян, а вот простое дворянство — нет.

И, тем не менее, главная цель Бенкендорфа — это карьера. Тот же Бибиков пишет: «Отдельные либеральные мысли, которые Бенкендорф высказывал в своей переписке, не могут заслонить того факта, что его жизненное кредо к тому времени выражалось по сути, в одном слове: "служба"». [Бибиков, Бенкендорф и политика Николая I, с.98] Причём служба, которая приносит успех. Он не готов был служить всю жизнь на третьестепенных должностях. Ему хотелось быть среди первых, ему хотелось блистать. Не просто честно тянуть лямку, а честно тянуть лямку и быть оценённым за это — вот стремление Бенкендорфа.

Характерно, что в письме своему другу Воронцову от 25 апреля 1817 года из Новохоперска, где стояла его часть, даже когда он пишет о мадам Бибиковой, своей будущей жене, о знакомстве с ней, о её красоте и очаровании, Бенкендорф не забывает отметить: «Желание служить и служебные амбиции занимают всю мою душу». И вскоре эти мечты сбываются. [АВ. Т.35 с.198]

18 марта 1819 года Александр Христофорович назначен Императором начальником штаба Гвардейского корпуса, командиром которого был Илларион Васильевич Васильчиков. Это очень важная, вторая после Васильчикова, должность в гвардии. Ему подчинялись все гвардейские полки Российской империи.

Бенкендорф поддержал начинания, которые в гвардейском корпусе завёл его предшественник генерал Николай Мартемьянович Сипягин: ланкастерские школы, библиотеку для нижних чинов и даже типографию, где печатались книги, учебники, брошюры, которые должны были учить солдат грамоте и культуре. Князь Васильчиков, Сипягин и Бенкендорф были сторонниками всего перечисленного, что очень характерно для блистательной эпохи Александра. Но задача Бенкендорфа не ограничивалась этими культурными начинаниями и прямыми служебными обязанностями. Он осуществлял сыск в отношении офицеров гвардии, и делал это возможно, и скорее всего, по просьбе Александра. Потому что Александр в это время, в 1818-1820 годах, уже начинает бояться заговоров в гвардии, особенно после событий в Семёновском гвардейском полку.

Сыск этот был неприятен большинству офицеров, аристократов, даже Васильчикову. А Бенкендорф осуществляет его с удовольствием. Это ему нравится. И не из гнусных соображений, а из идеи абсолютно честной службы и преданности Государю. Если уж это твой царь, если ты ему служишь, то ты должен быть ему абсолютно предан. Это - рыцарский немецкий принцип отношений вассала и сюзерена. Говорят, что Николай Павлович когда-то сказал (но никто точно не знает, когда сказал и сказал ли на самом деле) такие слова: «Русские дворяне служат России, а немецкие дворяне служат лично мне». Так вот, по крайней мере, Бенкендорф, безусловно, служил лично Александру, а потом лично Николаю. Бенкендорфу хочется свободы крестьян, но этого хочет и Александр. Ему хочется, чтобы солдаты были грамотны, этого же хочет и Александр. А вот те люди, которые замышляют зло против царя, вместо того, чтобы служить и помогать ему управлять, для Бенкендорфа враги.

Как писал в своей книге «Пушкин» Юрий Михайлович Лотман, как раз в это время, в начале 1820-х годов, проходит водораздел между эшафотом и лестницами Зимнего дворца. [Ю.М. Лотман. Пушкин. СПб., 1995. С.94] Одни выбирают путь борьбы — не только за свободу, но и за власть, желая завладеть страной и осуществить свои государственные планы. Другие выбирают служение царю, и часто люди, избиравшие эти противоположные пути - ближайшие друзья.

Бенкендорф, как и его коллега Михаил Кириллович Грибовский, весной 1821 года пишет записку о необходимости создания тайной армейской полиции, в которой не только описывает план создания такой полиции, но и рассказывает о уже тогда разветвлённой сети декабристов. Именно записка Бенкендорфа 1821 года, описывает всю декабристскую организацию (Союз благоденствия, Северное и Южное общества). Все эти сведения подаются Александру. И тогда, как вы помните, происходит удивительное и не объяснённое историками явление — Александр начинает не разгром потенциальных революционеров, а разгром самой секретной полиции и оставляет революционеров в покое. Вскоре после этого военная секретная полиция при гвардии была ликвидирована, Бенкендорф из начальника штаба гвардейского корпуса назначается начальником первой кирасирской дивизии, что формально означало повышение, а по факту означало отставление от дел сыска. Был отставлен, кстати говоря, и Илларион Васильевич Васильчиков, и само министерство полиции ликвидировано, а именно через него осуществлялся сыск, и его штаты были переведены в Министерство внутренних дел.

В это время Бенкендорф очень активно переписывается с великим князем Николаем Павловичем. Переписка эта очень интересна. Молодой Николай Павлович начинает свои письма со слов «мой дорогой Александр», что говорит о близости двух корреспондентов. Великий князь берёт пример со своего старшего товарища, научается у него многому.

Император же Александр всё более и более холоден к Бенкендорфу. Тот же в свою очередь старается себя проявить перед Императором по-всячески.

Во время наводнения 7 ноября 1824 года Бенкендорф — дежурный флигель-адъютант в Зимнем дворце. И когда Александр видит, как перед ним проносится снесённая наводнением крыша, на которой примостились люди, которые с минуты на минуту утонут, и сердобольно говорит: «Сколько бы я дал, если бы удалось спасти этих людей», — Бенкендорф тут же бросается им на помощь. Он берёт своего помощника мичмана Петра Беляева, молодого человека 1805 года рождения, и они вдвоём на дворцовом катере (тогда, естественно, гребном) плывут и спасают этих людей.

Бенкендорф докладывает Императору о том, что его указание выполнено и все эти люди спасены. Император обнимает Бенкендорфа, велит ему переодеться в его (Императора) бельё, мундир, даёт ему драгоценный подарок, деньги. Бенкендорф всё это берёт. Но отношение Императора не меняется, отношение остаётся тем же. И 11 августа 1825 года Бенкендорф решается на невероятный в придворной среде поступок. Он пишет Александру письмо, где спрашивает Императора, почему он в немилости: «Осмеливаюсь покорнейше просить Ваше Величество, смилостивиться и сказать мне, какое я имел несчастие провиниться перед Вами. Я не могу нести тяжелую мысль, что Вы, Государь, уезжаете (а Александр собирался как раз в Таганрог — А.З.), а я заслужил немилость Вашего Императорского Величества». [Н.К. Шильдер. Александр. т.4. с.472] Александр уехал, так и не ответив на письмо Бенкендорфа ни письменно, ни устно.

Собственно, загадка этой немилости так и осталась, видимо, загадкой для Бенкендорфа. А разгадка я думаю в том, что Императору не нравился сыск, который устраивал Бенкендорф, ему не нравилось, что Бенкендорф выдавал людей. Почему? Что задумал Александр? Об этом можно говорить бесконечно. Это тайна. Мои взгляды на этот вопрос вы знаете, и я не буду повторяться.

4. Друг и слуга императора Николая

Однако с Николаем Павловичем Бенкендорф рядом. В тот решительный день утром 14 декабря 1825 года, когда произошло выступление декабристов, Бенкендорф вновь флигель-адьютант, но уже у Николая Павловича. Именно ему Николай сказал перед тем, как ехать к войскам, ещё во дворце: «Итак, возможно, сегодня вечером нас обоих не будет в живых, но, во всяком случае, мы исполним наш долг». Эти слова записал в своих Записках сам Бенкендорф. [Бенкендорф. Записки, с. 326]

После выступления 14 декабря 1825 г. Бенкендорф играл одну из главнейших ролей — он вместе с генералом Александром Ивановичем Чернышёвым вёл следствие. Бенкендорф занимался Северным обществом, а Чернышёв — Южным. При этом в общих заседаниях, когда их было двое, Александр Бенкендорф исполнял роль доброго следователя, а грубый, резкий генерал Чернышёв — злого. Многие декабристы догадывались, что это лишь театр. Но, как бы там ни было, результаты деятельности Бенкендорфа и Чернышёва разные. Бенкендорф осудил на каторгу тринадцать процентов подсудимых и оправдал двадцать четыре человека. Чернышёв осудил на каторгу пятьдесят процентов и оправдал одиннадцать человек. Этот подсчёт провёл Эдельман в своей работе «Следственный комитет по делу декабристов». [О.В. Эдельман. След. комитет по делу декабристов. с. 225]

В январе 1826 года Бенкендорф подаёт Николаю Павловичу «Записку о высшей полиции». Этим вопросом он интересовался, как вы помните, давно, ещё до того, как Александр назначил его начальником штаба Гвардейского корпуса. Будучи во Франции, он исследовал, как там устроен корпус жандармов и полиция, беседовал с Фуше. Принцип Бенкендорфа вполне соответствует его типу личности. Он — благородный человек, который при этом считает абсолютную монархию безусловным принципом. Соответственно, подчинение ей — благо, неподчинение ей, замышление против неё ради достижения любых целей — величайшее преступление. Записка Бенкендорфа была опубликована в журнале «Русская старина» в 1900 году. Надо сказать, что колоссальное количество ценнейших, архивных, в том числе и секретных материалов было опубликовано в последнее десятилетие Российской империи. Вот что Александр Христофорович пишет в своём проекте: «Полиция должна употребить всевозможные старания, чтобы приобрести нравственную силу, которая во всяком деле служит лучшей гарантией успеха». [Русская старина. 1900, №12. С.616]

То есть нужно, чтобы было не всеми презираемое сообщество тайных шпионов, а всеми уважаемое мощное ведомство. Жандармы должны действовать открыто, должны носить специальные мундиры. Они должны быть явными агентами власти, а не тайными. Все должны их уважать за безукоризненное поведение, честность, порядочность, манеры, помощь слабым, оклеветанным, и, естественно, за выведение на чистую воду различных заговорщиков и смутьянов. При этом, безусловно, должны быть и тайные осведомители, должна быть широкая перлюстрация, но это, если угодно, — подпольная часть. Все знают, что она есть. Представителями этой высшей полиции должны быть дворяне, аристократы, гвардейские офицеры, порядочные люди. А тайным сыском может заниматься народ попроще.

Однако сам Бенкендорф, хотя всем этим сильно интересовался, мало что в тайной полиции понимал. Реально тайным сыском долгие годы руководил Максим Яковлевич фон Фок, тоже эстляндский дворянин, действительный статский советник. Он возглавлял особенную тайную канцелярию с дела Сперанского, с марта 1812 года.

Это был тоже необычный человек. Мы привыкли считать, что такими делами занимаются полные негодяи, но, оказывается, это не так. Пушкин, великий поэт, хотя и не безупречный политический мыслитель, 4 сентября 1831 года записал в дневник (в то время шло Польское восстание): «На днях скончался в Петербурге Фон-Фок, начальник 3-го отделения Государевой канцелярии (тайной полиции), человек добрый, честный, твердый. Смерть его есть бедствие общественное. Государь сказал: «J'ai perdu Fock; je ne puis que le pleurer et me plaindre de n'avoir pas pu l'aimer» (Я потерял Фока; могу лишь оплакивать его и сетовать, что не мог его любить) Вопрос: кто будет на его месте? важнее другого вопроса: что сделаем с Польшей?» То есть начальник этой тайной канцелярии важнее вопроса о польском восстании, — и это дневник - непубличное размышление великого поэта [А.С.Пушкин. Дневники, воспоминания, автобиографическая проза. В книге - Поэт, Россия и цари. М.: Фонд Сергея Дубова, 1999. – С.19.].

Николай Иванович Греч, когда-то либеральный писатель, который потом, кстати говоря, оставаясь писателем, был одним из осведомителей тайной полиции, вспоминал: «Я был знаком с директором особенной канцелярии министра внутренних дел (что ныне III Отделение канцелярии Государя) Максимом Яковлевичем фон Фоком с 1812 года и пользовался его дружбой и благосклонностью. Он был человек умный, благородный, нежный душой, образованный, в службе честный и справедливый…» «Записки» Греча с цензурными купюрами были изданы в 1886 году и заново переизданы полностью только в 1990. Это интересное издание. [Н.И. Греч. Записки о моей жизни. СПб., 1886, с ценз. купюрами; переизд.: М.; Л., 1930; М., 1990]

Фок действительно был человеком абсолютно честным и действительно, видимо, человеком «нежным душой». Он не старался быть Малютой Скуратовым, ничего подобного, но он тоже, как и многие немцы на русской службе, был принципиальным исполнителем воли Государя.

26 марта 1826 года именно Фок составляет записку о том, как надо создать новую тайную полицию, которую он называет «наблюдательная полиция». Он говорит о том, что очень скоро и было осуществлено Николаем, и о том, чего не понимал Бенкендорф. Александр Бенкендорф думал, что необходимо или воссоздать министерство полиции, или создать специальный особый отдел в министерстве внутренних дел, а фон Фок прямо пишет, что надо создать особую канцелярию, вывести её из министерства полиции, из министерства внутренних дел и создать её в системе Собственной Его Императорского Величества канцелярии вместо министерства полиции. Создать эту «наблюдательную полицию» под непосредственным высшим управлением Императора, передать ей жандармерию — высшую охрану Империи в отличие от полиции (полиция — если угодно, наблюдает за каждодневным порядком, жандармерия — чрезвычайная полиция, что-то вроде внутренних войск или Росгвардии в то время), а также передать и Императорскую главную квартиру, то есть наблюдение и охрану особы императора и жизни императорской семьи. Вот это всё и было сделано. Некоторые вопросы, которые фон Фок и Бенкендорф тоже рекомендовали включить, а именно — еврейские дела, государственную статистику и цензуру, Император в эту наблюдательную полицию передавать не стал, потому что понимал, что нельзя всё сосредотачивать в одних руках.

25 июня 1826 года из командира 1-й кирасирской дивизии Александр Бенкендорф был назначен на, пожалуй, самый ответственный пост в Российской Империи, как раз тогда и учреждённый Николаем. Он стал начальником III Отделения и командиром корпуса жандармов. Николай Павлович назначил на эту должность друга, на которого мог положиться. И после этого назначения их дружба стала ещё более крепкой. Обратим внимание: ближайшим другом Николая был заведующий его высшей полиции, его личная охрана, начальник III Отделения и командир корпуса жандармов. Напомню, что III Отделение императорской личной канцелярии было создано для осуществления высшего контроля за нравственным и политическим состоянием подданных русского царя, включая семейные отношения. Голубые мундиры жандармских офицеров должны были свидетельствовать о кристальной честности, совершенной преданности престолу и моральной безукоризненности. И, понятно, камертоном поведения своих подчиненных должен был стать совершеннейший джентльмен генерал от кавалерии (с 1829 года) граф (с 1832 года) Александр Бенкендорф. Он действительно был таковым. И он с облегчением констатировал, что ему больше не надо заниматься тайным сыском, которым он занимался, видимо, не потому, что любил его, а потому, что хотел быть верным царю, хотел выслужиться.

Своему свойственнику Ливену, мужу сестры Дарии, Бенкендорф пишет 3 июля 1826 года: «Я назначен шефом военных и губернских жандармов, командующим Императорской квартирой, начальником III Отделения собственной канцелярии Императора. Итак, мои должности не секретны: это облегчит мою работу». [Письмо Х.А. Ливену от 3 июля 1826. Бибиков… с.128].

В чём же была суть деятельности III Отделения? По определению самого Николая Павловича тайная полиция стала открытой и самой важной частью его системы. Бенкендорф и III Отделение «не судит и не решает ничьей участи, а лишь открывает и изобличает виновного». В некотором роде это похоже на сегодняшний Следственный комитет.

Перечислим функции, которые возлагались на III Отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии:

1. Сбор сведений по сектам и расколам. Только сведений. Всё остальное будет делать уже обычная полиция.

2. Сбор сведений о фальшивых ассигнациях, монетах, штемпелях. Опять же только сведения.

3. Наблюдение за людьми, которые состоят под надзором полиции.

4. Высылка и размещение людей подозрительных и вредных.

5. Заведование наблюдательное и хозяйственное всеми местами заточения, то есть надзор за тюрьмами, острогами, ссылками.

6. Наблюдение за всеми иностранцами в стране находящимися.

Как мы видим, недоверие к иностранцам, которое совершенно исчезло в эпоху императора Александра I, вернулось. Иностранец опять подозрителен как таковой. Почему? Потому что в несвободной России он — свободный человек. Он выехал из свободной европейской страны и остаётся свободным человеком. А в стране рабов подозрителен свободный человек.

7. Сообщение обо всех происшествиях.

8. Статистические сведения до полиции относящиеся. Сколько убийств, сколько ограблений, сколько фактов выявленной коррупции — всё это сообщается.

Городская и земская полиция с их розыскной частью осталась в Министерстве внутренних дел.

III отделение делилось на 4 экспедиции:

1-я и самая главная экспедиция: наблюдение за общественными настроениями, за тайными обществами, отслеживание заговоров и подготовки покушений на особу Государя, наблюдение за лицами под надзором состоящими и ссыльными, служебные злоупотребления.

2-я экспедиция: секты, фальшивомонетчики, изобретения, жалобы по семейным делам, личный состав Отделения, тюрьмы для государственных преступников.

3-я экспедиция: контроль над иностранцами.

4-я экспедиция: вопросы статистики ведомства и происшествия в стране.

5-я экспедиция, которую добавили с 1842 года: цензурная часть.

Эти огромные функции исполнялись очень небольшим числом людей. Штат III отделения составил шестнадцать человек при его создании и только тридцать человек к 1842 году, к моменту прибавления цензурных функций. Это вовсе не тысячи людей. Да, конечно, был ещё корпус жандармов. Но тех людей, которые получали зарплату как сотрудники III отделения, было всего от тринадцати до тридцати человек.

Зато круг осведомителей был очень широк, и мы до сих пор до конца не знаем очень многих из этого круга и можем только гадать, кто были эти люди. Многие имена вообще не фиксировались в бумагах, картотека не велась. III отделение умело скрывать своих агентов. Причём одни агенты получали деньги, а другие работали за идею или за карьеру. Среди осведомителей были граф Лев Иванович Соллогуб, писательница Екатерина Наумовна Пучкова (почитательница Шишкова), Фаддей Булгарин и уже известный нам Николай Греч.

Деятельность III отделения была чёткой и жёсткой. Например, в 1831 году была разослана анонимная записка-проект учреждения вечевого правления в России. III отделение тут же обнаружило, что автором записки является штабс-капитан Генерального штаба Ситников. Он был изобличён и отправлен как умалишённый в монастырь. Действительно, вечевое правление в России — разве может нормальный человек об этом думать? Только что, правда, об этом думал император Александр, когда Новосильцов составлял проект русской конституции в 1819 году… Но вот прошло всего двенадцать лет, — и за такие мысли записывают в сумасшедшие и отправляют в монастырь.

Дворовый Фёдор Подшивалов составил рукопись «Новый свет и законы его», где описывал, как надо устроить общество. Да, действительно, дворовый человек не ахти какой культурный, но, тем не менее, он размышлял и писал искренне. Он не был посажен, но был отправлен на Соловки. Разве может нормальный человек, тем более дворовый, думать об устроении государства? Пусть отдохнет на Соловках, поучится монастырскому благочестию.

Служащие Черемесского завода в Перми в 1836 году составили кружок, чтобы обсуждать (только обсуждать) необходимость будущих преобразований в России, и шесть человек из них были отправлены в солдаты.

Мы знаем, что III отделение осуществляло надзор за Василием Андреевичем Жуковским, братьями Киреевскими, Хомяковым, Пушкиным, Вяземским, Юрием Фёдоровичем Самариным. И это вполне устраивало Николая Павловича, он считал это важным, необходимым делом.

Каждый год Бенкендорф на основании представлений с мест жандармских офицеров и генералов, которые в свою очередь собирали сведения среди своих осведомителей и чиновников различных ведомств на губернском уровне, составлял полный отчёт о том, что происходит в России. Эти отчёты во многом формировали представление Императора. Эти очень интересные тексты изданы сейчас в большом томе «Россия под надзором».

С 1828 по 1837 год Бенкендорф всегда сопровождал Николая Павловича в его поездках по России. В коляску они садились всегда вдвоём. Их разговоры на различные политические, государственные, международные темы, которые Бенкендорф часто записывал, достаточно интересны. Николай очень ценил в Бенкендорфе не только верного слугу, но и приятного собеседника. Они виделись практически каждый день.

Когда в 1837 году Бенкендорф тяжело заболел и уехал в своё имение, Император писал ему: «Не нахожу надобности уверять Вас, что если мне сегодня чего-либо не достает, это лишь Вашего присутствия». [Письма Имп. Николая Павловича к графу Бенкендорфу. 1837// Русский Архив, 1884. №1. с. 188]

Монархизм Бенкендорфа, как я уже говорил, был абсолютный. Своему другу Воронцову в 1843 году, уже накануне своей смерти, он писал: «Абсолютная власть есть необходимая основа нашего существования. Можно, даже нужно искать возможности для улучшения, но инициатива перемен должна исходить только от Государя». [16 января 1843. АВ т.35, с.394]

Немецкий остзейский аристократ Александр фон Бенкендорф стал великим поборником русского национального начала, не смущаясь даже тем, что не вполне правильно писал по-русски. В одном из своих отчётов, поданных Государю, он скажет: «Никакая черта царствования нынешнего Государя не приобрела ему столько любви, столько похвал, столько всеобщего одобрения, как постоянное стремление его… к возвеличиванию всего русского, к покровительству всему отечественному и к постепенному искоренению рабского подражания иностранцам» [Россия под надзором. с. 114]. Напомню, что эту и другие свои записки Бенкендорф писал Императору на французском языке.

Бенкендорф был не так наивен и прост, чтобы только негативно относиться к своим противникам. Люди, которые хотели свободы политической, были его противниками и были противниками Николая Павловича. Однако, есть сведения, что Николай Павлович в личных беседах называл себя сторонником республики, говорил, что хотел бы жить в республике, потому что в республике жить безопасней, но для России необходима абсолютная монархия. Бенкендорф был в этом смысле человеком более чётким, прямым, и никакая республика его не привлекала ни для себя лично, ни для России, но он не мог отрицать, что люди, думающие о конституции, о конституционализме сами по себе не такие уж и плохие, просто они для России не подходят.

В той же записке, поданной Государю, в которой он писал против рабского подражания иностранцам, Бенкендорф замечает: «И либералы по-своему любят отечество; и им не чужда национальная гордость. Ныне же они видят, что достоинство России, величие её крепко соединены с качествами той мощной руки, которая нами управляет». [Россия под надзором. с. 116]

Да, либералы тоже любят отечество, любят русский народ. Ни славянофилов, ни западников не обвинишь в отсутствии национальной гордости. Но они отрицают необходимость мощной руки монарха, они хотят, чтобы народ сам в той или иной форме управлял Россией. И именно в этом между либералами и империей, по убеждению Бенкендорфа, непреходящий конфликт, а не в том, что они все иностранные агенты, шпионы, корыстные и коварные враги. До такой глупости Бенкендорф никогда не опускался, даже когда вел следствие по делу Декабристов. Нет. Либералы достойные честные люди, но их цель народного представительства противоположна целям, которые имеет Империя.

В этом смысле и Николай Павлович, которому пишет эту записку Бенкендорф, и сам Александр Христофорович мыслили, я бы сказал, значительно шире многих современных охранителей, которые только себя считают достойными людьми.

Бенкендорф с удовольствием принимал государственные почести. Я уж не говорю об орденах, которые он в изобилии получил, о графском титуле… Но важно отметить, что с 1827 года Бенкендорф при своём более чем скромном образовании стал почётным членом Императорской Академии наук и с этого же года членом общества поощрения художников. Кстати, его близким другом и коллегой был Алексей Фёдорович Львов, автор русского гимна «Боже, Царя храни», который часто приезжал к нему и с которым Бенкендорф весьма тесно дружил до последних дней своей жизни.

В том же 1827 году Бенкендорф покупает в Эстляндии замок за шестьдесят пять тысяч рублей серебром. По его заданию архитектор Андрей Иванович Шакеншнейдер, потомок немецких переселенцев в Россию, строит на месте старого новый замок Фалль в неоготическом стиле. В Эстонии сейчас его называют Кейла-Йоа. Во время Второй мировой войны в замке находилась школа Абвера, потом какие-то военные учреждения Советской армии. В общем, сооружение это в ХХ веке было почти полностью разрушено, но в 2014-2018 годах восстановлено русскими и эстонскими бизнесменами и сейчас является центром научных приёмов, конгрессов и гостиницей высшего класса. В замке Фалль и похоронен Бенкендорф.

Как я уже говорил, в 1837 году Бенкендорф перенёс тяжёлую болезнь, по всей видимости, что-то вроде инсульта. И Модест Корф цинично писал: «Умри Бенкендорф в 1837 году, смерть его была бы народным событием, до такой степени он пользовался тогда общей популярностью, благодаря своему добродушию и тому, что на его посту не делать зла уже означало делать добро. Но он выздоровел и стал при Дворе неинтересен». [Русская старина 1899 №12. Из записок М.А.Корфа]

Это не совсем так, опять же, как всегда бывает у Модеста Корфа. Да, Корф пишет правду про добродушие Бенкендорфа и про то, что тот не делал никому зла, по крайней мере, старался не делать никому зла, кроме врагов Государя. В этом смысле глава III отделения действительно был ценим, и современники его, как ни странно, любили, в чём мы скоро убедимся. Но Корф ошибается в том, что Бенкендорф «стал при Дворе неинтересен». Нет, он продолжал быть интересен Николаю Павловичу. Да, конечно, они общались реже, но он же оставался во главе III отделения Императорской канцелярии. Их общение, дружба и любовь продолжались. Тот же Корф вспоминал, что «во время болезни его (Бенкендорфа – А.З.) в 1837 году император Николай проводил у его постели целые часы и плакал над ним, как над другом и братом» (М.Корф. Записки… - с.270).

Император Николай, кстати говоря, дал Бенкендорфу удивительную краткую характеристику, для мира высшей бюрократии во все века и во всех странах очень важную и очень положительную: «В течение 11 лет он ни с кем меня не поссорил, а со многими примирил» (М.Корф. Записки… - с.270). Такая характеристика на самом деле дорогого стоит.

Александр Сергеевич Пушкин в письме одной из своих знакомых так характеризовал Бенкендорфа: «В сущности, это честный и достойный человек, слишком беспечный для того, чтобы быть злопамятным и слишком благородный, чтобы стараться повредить тебе». [А.С. Пушкин. Полн.собр. Т.10, с.200] Опять же, как вы видите — благородство, незлопамятность, честность, — все современники графа говорят об этих качествах. Даже Александр Иванович Герцен, которому, казалось бы, Бенкендорф точно стоял поперёк горла, тем не менее, вспоминая о начальнике III отделения в «Былом и думах» пишет: «Может быть, Бенкендорф и не сделал всего зла, которое мог бы сделать, будучи начальником этой страшной полиции, стоящей вне закона и над законом, имевшей право мешаться во всё, - я готов этому верить, особенно вспоминая выражение его лица, - но и добра он не сделал, на то у него не доставало энергии, воли, сердца…» [А.И. Герцен. Былое и думы. – с.391]. Для Герцена это максимально положительная характеристика, когда речь идёт о начальнике высшей русской государственной полиции.

Представьте себе, чтобы какой-нибудь враг Берии что-нибудь подобное написал бы о Берии или Ежове, или Ягоде, или Андропове? Да никогда бы в жизни! А про Бенкендорфа пишут. Это не значит, что он был замечательный человек. Он действительно был легкомыслен, малообразован, не имел положительных высоких идеалов помимо служения, не любил вникать в дела, и всем действительно занимался фон Фок или генерал Леонтий Васильевич Дубельт – начальник Корпуса жандармов, но всё-таки Бенкендорф был человеком совершенно другого, совсем не людоедского типа. Всё-таки о нём могли писать так, как писали Пушкин и Герцен.

Между тем, отрицательные стороны Бенкендорфа, и очень серьёзные, были тоже хорошо известны русскому обществу. Вся Россия прекрасно знала о двух его слабостях. Как пишет тот же Корф, а уж он-то знал лучше других: «Имя его стояло всегда во главе всех промышленных и спекулятивных предприятий…. Он был директором всех возможных акционерных компаний и учредителем многих из них; и всё это делалось (Бенкендорфом – А.З.) … более от того, что все спекуляторы сами обращались преимущественно к графу, для приобретения себе в нём сильного покровителя. В жизни своей он много раз значительно обогащался, потом опять расточал всё приобретенное и при конце дней оставил дела свои в самом жалком положении». [М. Корф. Записки… С.269]

Говоря современным подлым языком, ближайший друг императора Николая, пользуясь своим исключительным положением, «крышевал» бизнес, причем делал это совсем не бескорыстно и время от времени становился крайне богатым, но потом опять разорялся и становился бедным. На что растрачивал шеф жандармов так приобретенные миллионы, если и последний подарок Императора — полмиллиона рублей серебром (умопомрачительная в то время сумма), выданные ему на лечение за границей в апреле 1844 года, он был вынужден почти полностью потратить ещё в России «для покрытия, по крайней мере, самых вопиющих долгов»?

Проматывал баснословные деньги граф главным образом на женщин. Как пишет тот же Корф: «При живой очень почтенной жене у него всегда было по нескольку гласных любовниц». [М. Корф. Записки… С.270]

Личная жизнь человека не так важна, если она не касается государственных дел. Но если она впрямую связана с государственными делами, то тогда, конечно, о ней приходится говорить историку. А жизнь Бенкендорфа, его отношение с женщинами, к сожалению, были связаны с государственными делами.

Уже после удара 1842 года (видимо, уже второго, апоплексического) добивался он любви двоюродной сестры императрицы Александры Фёдоровны статс-дамы баронессы Амалии фон Крюденер (урожденной графини Лерхенфельд).

Эта дама 1808 года рождения была признанной красавицей. И обратите внимание, Бенкендорф никогда не льстился на женщин не самого высшего круга, ему нравились самые-самые. Он, как говорили злые языки, стал возлюбленным знаменитой мадемуазель Жорж, французской актрисы, которая приехала в Россию и которой увлекался сам Александр I ещё в начале своего царствования. Бенкендорф не боялся становиться на пути особ самых высокопоставленных.

Кстати говоря, Амалией фон Крюденер очень увлекался и император Николай Павлович, который тоже был, как известно, большим любитем женщин. Желая избавить Бенкендорфа от Амалии и, заодно, не унижать себя, Николай Павлович назначил мужа Амалии послом в Швецию, но это не помогло. Великая княгиня Ольга Николаевна, дочь императора Николая, писала: «Служба Бенкендорфа очень страдала от влияния, которое оказывала на него Амели Крюденер, кузина Мамб… (то есть кузина императрицы — А.З.) Как во всех запоздалых увлечениях, было и в этом много трагического. Она пользовалась им холодно, расчетливо распоряжалась его особой, его деньгами, его связями, где и как ей только этого хотелось, — а он и не замечал этого». [Сон юности. Записки дочери императора Николая I вел. кн. Ольги Николаевны… Николай I и его время. Т.2. М. 2000]

Амалия вызывала любовь у многих. Стихотворение Тютчева, ставшее знаменитым романсом, «Я встретил вас, и все былое в отжившем сердце ожило…» посвящён именно ей. Графиня Елизавета Андреевна Бенкендорф, жена Александра Христофоровича, признавалась Львову, что Амалия всех их пустит по ветру, что её муж всё завещает любовнице.

В поездку, ставшую для графа последней, ту самую в апреле 1844 года на Карлсбадские воды, с ним открыто отправилась не жена, дожидавшаяся супруга в родовом замке Фалль, а, как аккуратно пишет Корф, «одна из прелестнейших женщин Петербургского высшего света», жена русского дипломата (та самая Амалия Крюденер). «Кокетка, — продолжает Кофр, — просто любила свои интересы и сперва долго влачила за собой старого любезника, а потом и предалась ему, единственно из того, что он тратил огромные суммы на удовлетворение её прихотей». [М. Корф. Записки… С.271]

Когда состояние здоровья графа резко ухудшилось, он попросил Амалию уехать (или она его преспокойно бросила, как считает Корф) и остался на руках дочерей, сестры Дарии и племянника Константина. Он просил, чтобы его привезли умирать в родной Фалль. Николай Павлович прислал за ним пароход «Геркулес», но по дороге в Фалль Александр Христофорович умер на борту. Перед смертью он просил передать, что он просит у своей жены прощения за всё то, что он сотворил ей плохого. Он просил после смерти снять с его руки обручальное кольцо, чтобы его жена, это кольцо носила. И эту последнюю просьбу Елизавета Андреевна исполнила.

Николай Павлович очень чтил память своего друга и распорядился поставить бронзовый бюст графа Бенкендорфа в своём кабинете. Он велел лично передать погребавшему его лютеранскому пастору (Бенкендорф был лютеранин), чтобы тот упомянул в надгробном слове, что смерть Бенкендорфа отняла у Императора в лице графа ближайшего друга.

Нет сомнений, что о «слабостях» своего сердечного друга Николай Павлович был прекрасно осведомлен и если не увольнял его от ответственейшей должности до самой кончины в течение двух почти десятилетий, то, значит, и не считал эти «слабости» помехой ни службе, ни дружбе.

Как писал Василий Андреевич Жуковский после разговора с Императором, «он (Николай I – А.З.) полагает, что Бенкендорф не может обмануться». [Бибиков. с.338] Несмотря на его фактически коррупционные действия и на его в общем безобразное, демонстративное поведение в высшем свете. Любящий делать всё прилично, Николай Павлович всё ему прощал. Более того, очень может быть, что примером своего старшего товарища (граф был на тринадцать лет старше царя) Николай Павлович вдохновлялся на те сомнительные подвиги, конечно, не коррупционные, но любовные, которыми сам прославился, и от которых, как мы потом узнаем, тоже на смертном одре страшно страдал. Так что этот друг императора Николая был действительно очень похож на самого Императора. Это не чудовище, как его часто рисуют, не тупица, не бездушное существо, это человек, для которого личное удовольствие, личное тщеславие было важнее всего. Для императора Николая важнее всего была слава главы Империи. Для Александра Христофоровича — слава близкого слуги. Ни религиозно-нравственные позиции, ни вопрос, что скажут люди, не волновали ни того, ни другого. Рассмотрев личность друга Государя, мы видим, каков был и сам Государь. Бенкендорф — это отраженное лицо Николая Павловича.

5. Князь Александр Николаевич Голицын

А теперь обратимся к другому человеку — Александру Николаевичу Голицыну, который был ближайшим другом («не подданным, а другом») императора Александра I.

Голицын старше Бенкендорфа на десять лет. Он родился 8/19 декабря 1773 года и происходил из древней русской, не немецкой, аристократической семьи. Его родители: отец князь Николай Сергеевич Голицын и мать Александра Алексеевна (урождённая Хитрово). Александр единственный их сын. Через две недели после рождения Александра отец его умер, и позже мать Голицына вышла замуж вторично — за майора Кологривова. Поэтому Кологривовы — ближайшие родственники князя Голицына.

Голицын учился вместе с Александром Павловичем и Константином Павловичем. Его тоже учил Лагарп, а религии обучал протоирей Андрей Самборский. В 1794 году Голицын окончил Пажеский корпус. С 1795 года он — камер-юнкер при Александре Павловиче. И именно с этого времени пошёл обычай их ближайшей сердечной дружбы. И тогда, и намного позже два Александра часто обедали вдвоём.

Когда Александр стал императором, он вызвал Голицына к себе из ссылки, в которую при Павле непонятно за что был отправлен Александр Николаевич, и сказал: «Все знают, как ты мне близок, а ты без должности».

И вот, 21 октября 1803 года, Император назначает Голицына обер-прокурором Святейшего Синода. В этой должности он состоял до 1817 года, пока не стал министром духовных дел и народного просвещения. Сам Голицын рассказывал Юрию Никитичу Бартеневу об этом назначении: «Знаю, — сказал мне Государь улыбнувшись, — что сперва тебе покажется дико это новое занятие; но мне совершенно известны твои честные правила, от которых, равно как и от твоей добросовестности, я всего надеюсь доброго». [Рассказы кн. А.Н. Голицына из записок Ю.Н. Бартенева. РА 1886. Кн.3, вып.6. с.58]

Александр Николаевич на правах старого близкого друга всячески отказывался, говорил, что он вообще безнравственный человек, что он в Бога не верит. Ну, как он может быть обер-прокурором Синода? Это смешно даже! Это очень не понравилось Александру. Император сказал ему подумать пару дней, а потом приходить. Голицын хотел посоветоваться со своим родственником Хитрово об этом предложении, но не успел. А Александр, когда узнал об этом его намерении, сказал: «Ну что же ты меня, своего старого друга-императора не слушаешь, а Хитрово хочешь слушать?» Пришлось соглашаться.

Голицын честно рассказывал Бартеневу в 1837 году: «Неверственная школа XVIII-го столетия пустила глубокие корни в моем сердце. Деизм, который в то время был признаком людей высшего общества и хорошего тона, был, так сказать, моя рациональная принадлежность и составлял всё мое верование. Иногда в злоупотреблении своего разума я доходил до таких крайностей, о которых воспоминание поражает меня и доселе горькою справедливою скорбью».

«Иногда, в чаду молодого разгулья, в тесном кругу тогдашних прелестниц, я внутренно любил смеяться своей странной случайности; очень тогда казалось забавно, что эти продажные Фрины (если выражаться просто — проститутки — А.З.) никак не воображали, что у них на этот раз гостит обер-прокурор Святейшего Синода. Милосердный Боже!... Сколь Ты терпелив был ко мне, и сколько раз милость Твоя меня щадила! Ну если бы тогда пресеклась жизнь моя? Что бы тогда было со мною, слепым и несчастным грешником!» — восклицает он через много лет в 1837 году. [Записки Ю.Н. Бартенева. РА 1886. Кн.3, вып.6. с.62-63]

Об обращении к вере и Александра I, и Голицына очень интересно мнение митрополита Филарета. Он совершенно откровенно на склоне дней, уже 1858 году, рассказывал об этом, и эти его слова только в 1906 году опубликовали в «Русском архиве». Напомню, что в 1812 году тогда ещё архимандрит Филарет был назначен ректором Санкт-Петербургской духовной академии и, соответственно, он знал не понаслышке всё, о чём пишет.

«Я хорошо знаю… постепенность обращения императора Александра к вере. Он получил совершенно философское образование и чужд был вере. Товарищ его детства князь А.Н. Голицын тоже не имел её. Когда Император назначил его обер-прокурором, он сказал: "Какой я обер-прокурор Синода? Вы знаете, что я не имею никакой веры". — "Ну полно, шалун, остепенишься". — "Когда же — говорил после Голицын — я увидел, что члены Синода делами занимаются серьезно и не как ремеслом, а с убеждением: то мало-по-малу и сам стал серьезнее, почтительнее относиться к делам веры и Церкви; когда через год или два спросил себя, «верую ли я», то увидел, что верую, как веровал в детстве, наученный бабушкою, хотя иностранное и придворное общество так удалило меня от веры, что из всех уроков бабушки остался один: перекреститься, ложась в постель"».

Филарет продолжает свой рассказ, и то, что он говорит, нам важно: «Голицын и гофмейстер Родион Кошелев старались как-нибудь направить Государя и дали прочитать на французском книгу, где философским путем доказана необходимость христианства и объяснены главные его догматы, хотя ни догматы его, ни оно само не названы по имени. Эта книга произвела на Государя впечатление, но все ещё в историческое христианство он не веровал. Когда пришел двенадцатый год, тут он стал молиться. На дорогу ему, когда ехал в Финляндию на свидание с наследником-принцем шведским, Голицын успел дать в руки Новый Завет. По тогдашним там дорогам надо было ехать в дрожках: Государь и читал дорогою послания апостола Павла, которые нравились своим учением; его, как имеющего направление философское, они пленили. "Да неужели вы прежде в церкви ничего не слыхали?" — Спросил его Голицын. — "Да в церкви, во-первых диаконы орут так, что ничего нельзя разобрать; а, во-вторых, я туг на ухо". С тех пор принято было им (Александром Павловичем — А.З.) за правило читать главу из Ветхого или Нового Завета и из Апокалипсиса ежедневно, так что Апокалипсис прочитывался чаще». [Из воспоминаний митрополита московского Филарета. Русский Архив. 1906. №10. Стр.215]

Александр Павлович знал, что Александр Николаевич Голицын, мягко говоря, — далёкий от нравственного совершенства, легкомысленный и, я бы даже сказал, развратный человек. Про него даже ходили какие-то слухи о гомосексуальных связях, хотя они никем и никак не были подтверждены. Но, тем не менее, Император доверил ему Святейший Синод, говоря, что ему там нужен свой человек. И Александр Николаевич Голицын уверовал, стал много читать духовных произведений и привёл к вере Императора. Он стал дорог Александру Павловичу уже не как друг детских проказ и сомнительных юношеских забав, а как человек, который открыл и объяснил ему Евангелие. Ведь именно Александр Голицын, не митрополит Филарет, стал человеком, который помогал императору Александру вникнуть в священный текст. Представляете, как верующий человек мог полюбить друга детства, который будучи таким, каким он был в юности, первым стал глубоко верующим человеком? Вот почему он оказался «не подданным, а другом».

И именно поэтому Голицын уже в 1810 году назначается главным управляющим иностранными исповеданиями, а в 1816 году — министром народного просвещения. В 1817-1824 годах Голицын, кстати говоря, с 1806 года член императорской Академии наук, — министр духовных дел и народного просвещения, с 1810 года и до конца жизни — член Государственного совета.

Александр Николаевич с самого начала являлся крупнейшим в России филантропом. Когда 16 мая 1802 года императором Александром было создано Императорское человеколюбивое общество (первоначально Благодетельное общество), он почти сразу становится его главным попечителем, а это ведь крупнейшая организация по оказанию помощи нуждающимся в России. Её оборот был до полутора миллионов рублей, помощь единовременно оказывалась до ста пятидесяти тысячам человек. Это мощнейшая филантропическая организация, и я очень советую вам прочесть о ней специально.

Её основателями были известные вам протоиерей Герасим Павский, Дмитрий Блудов, менее известный, но тоже интересный человек сенатор барон Фитингоф-Шель - академик ботаник, и Александр Николаевич Голицын, который её и возглавлял. Человеколюбивое общество существовало до 1918 года, было упразднено большевиками, и все средства его были конфискованы. О человеколюбии большевики не желали вспоминать.

В 1819 году при активном участии Голицына было создано Попечительное о тюрьмах общество, которое возглавил его ближайший сторонник Гавриил Степанович Попов. В 1821 году Император ввёл Голицына как члена правления в Сибирский комитет. И сделал это для того, чтобы руководить образованием народов Сибири — не только русских, но и инородцев: мусульман, буддистов, шаманистов. То есть, Александр Николаевич был человеком, который занимал очень серьёзные позиции в Империи.

Он был активным сторонником создания Санкт-Петербургского университета и Ришельевского лицея в Одессе. И поэтому несправедливо звучат стихи молодого Пушкина, написанные где-то между 1817 и 1820 годами:

Вот Хвостовой покровитель,
Вот холопская душа,
Просвещения губитель,
Покровитель Бантыша!
Напирайте, Бога ради,
На него со всех сторон!
Не попробовать ли сзади?
Там всего слабее он.
[А.С. Пушкин. Собр. Соч. в 10 томах. М.: ГИХЛ, 1959—1962. Т. 2]

Это - безусловно гадкое стихотворение. Оно намекает на гомосексуальные склонности Голицына, но были ли они, — какое нам дело? Ни разу они не скандализировали общество. Поэтому, возможно, их вовсе не было, разве что в далёкой молодости. Почему же на это намекает Пушкин? Слухи ходили. Бантыш-Каменский, сотрудник министерства иностранных дел, о котором идёт речь в стихотворении, был известный на весь Петербург, как бы мы сейчас сказали, гей. И то, что пишет Пушкин («Покровитель Бантыша!» и так далее) — очень подлая форма обращения к выдающемуся мудрому человеку Александру Голицыну.

А что касается Александры Петровны Хвостовой, то тут совсем глупо, потому что эта племянница Михаила Хераскова, была знаменитой писательницей, о которой говорили во Франции. Она содержала в Петербурге, высокоинтеллектуальный и мистический литературный салон, который любили посещать и Дмитрий Блудов, и граф Жозеф де Местр. Она писала прекрасной карамзинской прозой сентиментальные произведения. Была мистически одарённой, хотя и немолодой уже (1768 года рождения) дамой. Голицын покровительствовал ей, бывал у неё в салоне. Что в этом постыдного? Разве это может дать повод восемнадцатилетнему Пушкину издеваться над князем Голицыным?

Князь Александр Голицын действительно увлекался всяческой мистикой, причём был очень наивным человеком, верил всему, что казалось ему откровением. Когда кто-то говорил ему, что имеет видения, слышит голоса, князь Голицын с удовольствием приглашал этого человека, слушал, беседовал с ним, потому что сам имел видения и переживал откровения. Голицын верил каждому. И Магницкий, Рунич, архимандрит Фотий эксплуатировали эту его духовную доверчивость. «Будьте как дети» — и он был как дитя в этом смысле.

Очень точную характеристику религиозности Голицына дал уже известный нам Чистович, автор книги о русской Библии, опубликованную в «Христианском чтении» в 1872 году. Он пишет, что, любя Христа, Голицын не видел разницы между Православной церковью и сектами. И это, конечно, беда. И то, что он заставлял архиереев печатать и распространять в своих епархиях произведения совсем не православных мистиков, тоже дело, по крайней мере, сомнительное, которое, как я ранее вам уже рассказывал, в конечном счёте, стоило ему должности министра народного просвещения и Двойного министерства.

Но он, как пишет Чистович, пробудил в высшем обществе стремление к глубокому размышлению над Писанием и предметами веры. Он во многом открыл высшему русскому обществу духовный путь. Понятно, что молодой Пушкин, который в это время, как он сам пишет, увлекался афеизмом, этого ни оценить, ни понять не мог.

Позднее Фотий утверждал, что Голицын и Император сознательно готовили революцию и наводнили все университеты революционной антиправославной литературой. [Русская старина 1882. Т.33, №3. с.769] Но это, безусловно, бред самого Фотия, к сожалению для так называемых русских охранителей, весьма характерный.

Александр Николаевич, хоть он и был отстранён 15 мая 1824 года от руководства Двойным министерством, и само министерство было упразднено (министерство просвещения возглавил адмирал Шишков, Голицын же остался только министром почт), до самого конца оставался ближайшим другом Императора, доверенным его лицом. Вместе с митрополитом Филаретом он тот человек, кому было доверено завещание Императора, где он передавал престол своему брату Николаю Павловичу. То есть это был самый близкий Государю человек до последних дней его царствования. И это очень ценил Николай Павлович. Как потом писал историк князь Владимир Михайлович: «В князе Голицыне Николай Павлович ценил «вернейшего друга своего семейства».

Голицын перестал играть важную государственную роль, хотя был членом секретных комитетов и советником императора Николая, исполняя важные придворные и правительственные обязанности в Петербурге. В 1839-1841 годах был даже председателем Государственного совета. Вы помните, что Николай Павлович внимательно, заботливо, относился к ведущим деятелям Александрова царствования — к князю Кочубею, Новосильцову и Голицыну. Но здесь я должен сделать оговорку, сам Александр Николаевич Голицын в своих воспоминаниях довольно жёстко, я бы даже сказал, некрасиво пишет о других соратниках Александра I. Ощущается ревность. О князе Чарторижском Голицын рассказывает просто баснословные гадости, будто бы он незаконный сын князя Репнина, а не своего отца, князя Адама Чарторижского. Новосильцова называет пьяницей и гулякой, а Строганова просто не очень умным человеком. Всё это, конечно, неправда, а если даже где-то и правда, то приличные люди об этом никогда не говорят. Потому что это на общественно-политическую жизнь страны никакого влияния не оказало. И Новосильцов, и Кочубей, и Строганов, пока он был жив, исполняли свои обязанности тщательнейшим образом и действительно не за страх, а за совесть. Но здесь мы видим простую ревность. Такую ревность, постоянное желание сказать о другом плохо, я встречал и среди современных кремлёвских вельмож. В бюрократической среде это — отвратительное качество, и те, кто им не обладает, те, кто его в себе обуздывает, — достойнейшие люди. К сожалению, Александр Николаевич при всей своей вере греха осуждения ближнего обуздать в себе не смог.

Но, тем не менее, тот же Модест Корф, который достаточно строг к людям, говорит о князе Голицыне, что он «всегда имел одни добрые намерения, действовал по убеждению и совести, более же всего был, в истинном высшем значении слова, человек добрый» [М. Корф. Записки… С.274]. Единоутробная сестра князя, Елизавета Михайловна Кологривова, вскоре после смерти брата писала секретарю и преданнейшему другу Голицына Василию Михайловичу Попову: «Я не сомневаюсь, что Господь примет его в Свои объятия. Вся жизнь его была – молитва и благие дела! При телесных страданиях он не роптал, считая себя великим грешником. Вся жизнь его была - живая проповедь… Нам остается просить у Господа во всём ему быть подобными» [М. Корф. Записки… С.279]. Я думаю, что это достаточно объективные слова.

В начале 1842 года Голицын подал в отставку со всех постов и попросил у Николая Павловича разрешения удалиться в своё крымское имение Александрию. Он его строил в Гаспре в 1831-36 годах специально для отдыха в старости.

Архитектором был Уильям Гунт, тот самый, что построил и Алупкинский Воронцовский дворец. Площадь дворца на удивление мала — 144 квадратных метра. Это небольшое здание. В этом дворце, купленном позднее Левашовым и потом перешедшим Софье Владимировне Паниной, Лев Николаевич Толстой в 1901-1902 годах писал своего «Хаджи Мурата», а в годы Гражданской войны жил Владимир Дмитриевич Набоков (отец писателя) с семьей, в том числе и с сыном Володей.

Этот дворец, конечно, ещё в 1922 году, был национализирован, ныне, после присоединения Крыма к России, передан таможенной службе и находится в ужасающем состоянии. Один из примеров того, как печально, что вместо восстановления прав собственности (а, безусловно, можно бы было снова передать дворец потомству Паниных), его просто доламывают вместе с парком, в котором он находится.

Что же касается князя Голицына, то он писал императору Николаю: «Подобно древним нашим боярам и князьям, которые перед смертью, отлагая всякое житейское попечение, постригались в монашество, я, хотя и без клобука и схимы, оставил весь окружавший меня в Петербурге блеск, чтобы перейти в уединение…». Приводя эти слова, перекладывая их в третье лицо, Модест Корф пишет, что это уединение равняется «любому монастырю». [М. Корф. Записки… С.275]

Ослепнув (зрение вернулось к нему за несколько недель до смерти стараниями киевского хирурга профессора Владимира Караваева), князь проводил дни в слушанье Библии и иных религиозных книг, а также сочинений по русской истории, в пеших и в экипаже прогулках по чудесным крымским прибрежьям, в беседах с редкими гостями. Умирая, он спокойно отдал все распоряжения, в том числе велел передать Императору и его семье дорогие реликвии, доставшиеся ему от Александра Павловича.

Передавая Николаю Павловичу старинный золотой крест-мощевик, святыню князей Голицыных с конца XVII века, он напутствовал царя специальной запиской: «Я молю Господа Иисуса Христа, да послужит сей крест Государю Императору Николаю Павловичу щитом против его видимых и невидимых врагов, и да почиет на главе его и в сердце Святый Дух, для внутреннего его возрождения [М. Корф. Записки… С.278]. Именно «возрождения» желал старый Голицын русскому царю, который в это время, к сожалению, шёл не по восходящей, а по нисходящей…

В сравнении с Бенкендорфом князю Голицыну, когда он ушёл на покой, было определено очень небольшое содержание — двенадцать тысяч рублей в год и единовременная выплата «на дорогу» в десять тысяч (а вы помните, что Бенкендорфу было выдано полмиллиона на последнее лечение). Но князь не роптал. Более того, он окончил дни со скромным достатком, не в долгах, и ещё умудрился поддержать сестру и отблагодарить близких ему помощников несколькими тысячами рублей каждого. На крышку своего гроба, обязательно скромного («без серебра и позолот — моё грешное тело того не стоит»), князь, против обычаев времени и сословия, просил не класть ни шляпу, ни шпагу, но только прикрепить Распятие. Похоронен Александр Николаевич Голицын по собственному его желанию был в древнем монастыре Святого Георгия близ Балаклавы. Смерть его действительно была непостыдной, мирной, как просят об этом в ектенье христиане.

Ни скромная жизнь князя в новое царствование, ни смерть ничем не бросили тень на его царственного друга. Царь Александр и князь Александр оказались достойны друг друга. При всех слабостях, которых было немало и у одного, и у другого, они жили ценностями высшего порядка, ценностями нравственными и религиозными, чем весьма отличались и от графа Бенкендорфа, и от императора Николая Павловича, ценности которых были совершенно иного плана.

Вот так жили и так закончили свою жизнь два самых близких человека к двум братьям, русским царям. Из этих двух историй, возможно, мы лучше поймём эти два царствования.