1. Цели Священного союза в системе Александра I и Николая I

Данная лекция нашего курса посвящена международным отношениям России, которые охватывают два десятилетия — годы между завершением Русско-турецкой войны, то есть 1829 годом, и «Весной народов» - 1848 г.

Но прежде, чем говорить об этом времени, надо сказать о самом главном, осевом принципе русской внешней политики эпохи Николая I. Как и во всём, император Николай Павлович и здесь пытался продолжать дело своего брата Александра. Он искренно старался исполнять его заветы, приглашал его ближайших сподвижников участвовать в своем политическом деле. И в частности, министром иностранных дел он сделал графа Карла Роберта фон Нессельроде-Эресховена (на русский манер Карла Васильевича), который после отставки Иоанна Каподистрии стал единственным управителем международных отношений Российской империи. Но разница между внешней политикой Александра и Николая колоссальна. И эта разница в гении. Александр I, безусловно, был гениальным политиком, хотя и неоценённым в России. Николай I был обычным заурядным государственным деятелем. И ту сложную модель, которую построил в международных отношениях Александр, Николай формально пытался воспроизводить, но фактически он её разрушил.

Чтобы понять, что хотел построить и что хотел сделать в международных отношениях Александр I, хотя об этом мы уже много раз с вами говорили, я прочту фрагмент из письма от 31 января/12 февраля 1817 года графа Нессельроде графу Густаву Оттоновичу фон Штакельбергу, в то время русскому послу в Вене. Речь идёт о Священном союзе, центральной идее императора Александра после 1814 года. «Государь не изменит своей системы. Система эта одна и состоит в ненарушимом соблюдении мира посредством самого тщательного исполнения существующих постановлений, в особенности акта 14/26 сентября (акт Священного союза – А.З.), который Его Величеству угодно считать краеугольным камнем восстановленной Европы». Если же наши нынешние союзники «перейдут в наступление и даже возьмутся за оружие против нас… Тогда настанет для них время предстать на суд общественного мнения от которого в наши дни более чем когда-либо зависят все правительства, как бы ни были они могущественны. Такова справедливая воля Божественного Провидения, установившего, чтобы в эпоху, когда ветхие и отжившие учреждения не заменены еще учреждениями новыми и прочными, сила общественного мнения умеряла, пока длится междуцарствие, политический и общественный порядок». [С.С. Татищев, стр. 10-11]

Эти слова графа Нессельроде крайне важны. Во-первых, Нессельроде, конечно, транслирует идеи самого Александра Павловича, это очевидно. Во-вторых, суть этих идей не только в самом акте Священного союза и в незыблемости принципов, границ, установлений, которые он провозгласил и которые приняты на Венском конгрессе, но и в том, какими средствами и для чего эти принципы и установления будут осуществляться.

Для чего же? Мы видим, что Александр предполагает, что принципы Священного союза важны не сами по себе, а для того, чтобы в тот момент «междуцарствия», то есть, когда отжившие учреждения ещё не заменены на новые, содействовать стабильности в Европе. Александр прекрасно понимал, что революция — это результат отмирания старых, как бы мы сейчас сказали, феодальных установлений, установлений абсолютной монархии, установлений сословного государства с разными правами, а то и просто с полным бесправием некоторых общественных групп, с запретом на политическую деятельность, с жёстким контролем над самим ходом мыслей граждан. То есть средневековое и абсолютистское сообщество, когда нельзя верить не так, как верит государь (cuius regio, eius religio), нельзя следовать другим политическим теориям, нежели государь, и тем более воплощать их в практику, это сообщество в Европе умирало. И Александр I это видел прекрасно, намного лучше большинства других политических мыслителей и, тем более, лучше монархов Европы. Он ясно понимал, что этому отходящему царству абсолютизма должна наследовать иная система. Эту иную систему Александр называл системой свободно-законных учреждений, включавшей избираемый гражданами парламент, независимый суд, равенство всех социальных групп перед законом.

Но между этими двумя точками, между прошлым и будущим, лежит тяжёлый период потрясений. И Священный союз, помощь одних государств другим здесь очень важны, тем более, что этими потрясениями могут воспользоваться различные тёмные или, как говорил сам Александр, сатанинские силы, которые постараются установить свою тиранию, свою диктатуру, принести народам, захватив власть, ещё большее порабощение, под видом освобождения. А Александр хотел как раз освобождения. И, как вы помните, главная его идея заключалась в беге наперегонки с революцией, чтобы обогнать ее разрушительный эффект.

Революционеры, используя недовольство людей старым режимом, стремились захватить власть. Они уже попробовали сделать это во Франции, где был 1793 год и жесточайший якобинский террор. Но ведь люди на самом деле хотят совсем не этого. Они не хотят террора, они хотят организованной, но свободной жизни. И идея Александра была в том, чтобы эту правильную свободную жизнь дать людям быстрее, чем революционеры, пользуясь несвободой народа и желанием народов иметь свободу, захватят власть для себя, а не для народа.

Второй принцип — это общественное мнение. Обратите внимание на слова графа Нессельроде — если наши нынешние союзники пойдут на нас войной, мы в первую очередь бросим против них не армию, не пушки, не корабли, а мировое общественное мнение. Потому что мировое общественное мнение жаждет мира, оно не жаждет войны, и оно будет против своих правительств, которые вдруг возжаждут войны. Люди не хотят умирать на поле боя. А взгляды и цели (цели создания этих свободно-законных учреждений) Священного союза прозрачны, и общественное мнение будет на его стороне. И поэтому сами народы, перешедшие в той или иной форме к демократии или хотя бы к представительным учреждениям, будут против войны. Даже если какой-нибудь король или император захочет воевать, то кортесы, парламент, сейм не проголосуют за войну. Вот таково значение общественного мнения. Александр смотрел далеко вперёд. Уж в России-то точно такого общественного мнения не было. Оно только формировалось в самых развитых европейских странах. Но он видел тенденцию. И, таким образом, Священный союз — не цель, а средство, а цель — освобождение народов. Освобождение не от колониальной зависимости (европейские народы не были друг у друга в колониальной зависимости, Наполеон был низвергнут), а именно от зависимости низших сословий от высших, граждан - от абсолютного монарха, то есть освобождение гражданское и политическое. Вот в чём была задача Священного союза по представлениям Александра.

То есть речь идёт о правильном переходе, правильной транзиции. Но всего этого, даже если предположить, что Александр I совершенно искренне и ясно объяснял это своему младшему брату, которому он хотел передать престол, Николай не понимал. Не понимал тоже, я думаю, совершенно искренне, просто в силу ограниченности своего ума и в силу своего воспитания сначала генералом Ламздорфом, потом Карамзиным, для которых палладиум абсолютной власти был высшей ценностью. И для Николая Священный союз остался высшим принципом, но уже не как средство, а как цель или, вернее, как средство для сохранения статус-кво, для сохранения монархических, по возможности, абсолютистских или полуабсолютистских режимов. Ни о какой демократии, ни о каком парламенте как цели, речи не было.

Как вы помните, в 1815 году Александр создал свободную парламентскую Польшу, дал ей самые свободные государственные институты ради того, чтобы потом распространить эти институты на Россию. Николай настолько уважал старшего брата, что ни в коем случае не хотел и не стал отнимать эти парламентские институты у Польши, но и распространять их на Россию, как вы знаете, он совершенно не собирался. Он хотел сохранить Польшу, какой она уже была после 1815 г., а Россию такой, какой она была к началу его правления – абсолютистской властной вертикалью. А это неизбежно вело к взрыву. Ни поляки не могли быть довольны, ведь они мечтали о большем — о том, что территория Польши будет постепенно расширяться и, одновременно с этим новые польские провинции, будут получать либерально-свободные учреждения. Ни русские — те, кто мечтал о свободе, — не были довольны этим, отсюда — восстание декабристов.

И когда Николай только-только взошёл на престол, в тот самый трагический и важный день 14 декабря, как раз Нессельроде разослал циркуляр всем иностранным послам в Петербурге, где говорится от имени самого Николая Павловича: «Во внешней политике я намерен строго придерживаться начал, установленных моим августейшим братом и предшественником и в продолжение десяти лет обеспечивавших мир Европы».

«Вы можете смело уверить его императорское величество (императора Австрии Франца), — передаёт посол в Петербурге граф Людвиг фон Лебцельтерн князю Меттерниху слова Николая 26 мая/6 июня 1826 года, — что как только он испытает нужду в моей помощи, силы мои будут постоянно в его распоряжении, как то было при покойном брате. Император Франц всегда найдет во мне усердного и верного союзника и искреннего друга».

Речь уже идёт не об общественном мнении (о нём было забыто с самого начала правления Николая), речь идёт об обычной военной силе, которую, если надо, Николай Павлович готов послать на помощь австрийцам. То есть принцип силового поддержания status quo 1815 года, status quo Венского конгресса и Священного союза, — вот что стало главной идеей Николая. И при этом он по-настоящему верил, что этим продолжает политику старшего брата. Он настолько был в этом уверен, что до сих пор большинство историков называют Священный союз чуть ли не тюрьмой народов и полицейской системой Европы, хотя это всё имело совсем другие цели при Александре и стало таковым только при Николае Павловиче, и то не сразу.

2. Новая внешняя политика Николая I

Но если в делах Европы Николай обещал действовать по венским принципам, то есть в союзе со всеми державами (в первую очередь, с Францией, Великобританией, Пруссией и Австрией), и ничего не делать односторонне, то на Востоке он решил поступать иначе. В Турции Россия будет действовать самостоятельно, как тут же объявляет Нессельроде. А в делах Греции, а в то время шла речь о свободе Греции, — с Великобританией и Францией.

Опять же, вспомним, что для Александра в отношении Греции был важен совсем другой принцип — не политическая свобода Греции, а свобода греческого народа, его возможность самостоятельно управлять своей судьбой в рамках Османской империи. То есть свобода самоуправления, свобода языка, религии. Для Николая Павловича это – «тонкая материя». Речь для него идёт о политической свободе Греции, и в этом вопросе Николая прекрасно понимают и англичане, и французы, которым Александр казался идеалистом-фантазером. Нессельроде предупредил Дмитрия Павловича Татищева, направляя его послом в Вену, что Россия никогда не допускала вмешательства в свои отношения с Османской империей, тем более со стороны Австрии, и никогда не допустит. Тогда, в 1826 году, это был принцип. Но не забудем, что за спиной уже восстание декабристов, которому в свою очередь предшествовал целый революционный пожар в Европе в начале двадцатых годов (Неаполитанская революция, Испанская революция, революция в Пьемонте). Таким образом, революция пугает все державы Европы, (кроме, может быть, Англии) - и Францию, в которой восстановлена власть власть Бурбонов, и Австрию, и Пруссию, и Россию.

В 1829 году Россия заключает Адрианопольский мир, надо сказать, довольно мягкий, но Европа уверена, что теперь Турция покинет Европу, и надо создавать независимую Грецию. Независимая Греция была создана, но Турция Европу не покинула. Значительная часть Европы — нынешняя Болгария, Румыния, Сербия, Черногория, Албания, значительная часть Греции (сегодняшняя северная её часть), остров Крит, Додеканесские острова — остается во власти Турции.

В 1830 году, как вы помните, происходит вторая волна революций. Цель их такая же — расширение прав граждан. Эти революции отражаются даже на Англии, где на место партии тори, правившей страной с начала ХIХ века, пришёл кабинет вигов с проектом расширения избирательного закона. Министр иностранных дел Англии лорд Палмерстон (виг) устанавливает союз с новым, «революционным» французским королем Луи-Филиппом.

Эта младшая ветвь Бурбонов, которую возглавляет Луи-Филипп, с недовольством встречена в Берлине и в Вене, и с особой брезгливостью в России. Как прямо сказал Прусский король, корона Луи-Филиппа слеплена из дерьма и уличной грязи и украшена булыжниками мостовой. Луи-Филипп, по мнению континентальной Европы, — народный король, вульгарный король, это не король милостью Божьей, а король волей улицы. Он не пользуется таким респектом при дворах, каким пользовался Карл Х, который был свергнут улицей.

Граф фон Нессельроде-Эресховен — сторонник продолжения политики Александра I с ориентацией на общеевропейский мир и стабильность. Но он тоже не гений в политике, и, постепенно уйдя от рекомендаций, которые давал ему император Александр, начинает мыслить проще — в обычных категориях национальной гегемонии, при сохранении, безусловно, мира и «концерта держав».

Князь Климент фон Меттерних, первый министр Австрии, о котором очень часто плохо говорят в России, но о котором, кстати, не думали плохо в России люди власти, передаёт в Карлсбаде Нессельроде, после свержения во Франции старшей линии Бурбонов, от руки написанную записку, так называемый лоскут Меттерниха или Карлсбадский лоскут. Это небольшой листок бумаги, где описаны те принципы, предназначенные для передачи Николаю, на которых Австрия хочет основать свою политику и на которые, надеется она, согласится Россия.

Какие же это принципы?

«Принять за общее основание нашего поведения решение не вмешиваться во внутренние дела Франции, но и не допускать, с другой стороны, чтобы французское правительство посягало на материальные интересы Европы в том виде, как они установлены и гарантированы общими уговорами, а также на внутренний мир европейских государств». [«Карлсбадский лоскут», с.23-24, помечен 6 августом 1830. Memoires de Metternich, T.V, P.16]

Нам сейчас с вами важно, хотя это и перевод на русский язык дипломата и историка Татищева, перевести эти слова на современный язык. Итак, первое: как вы помните, в дела Франции собирался самым действенным образом вмешаться Николай. Он готовил мощную армию, но случилось Польское восстание, и его планы были сорваны. На момент написания «Карлсбадского лоскута» Польское восстание ещё не началось, а Русская армия как раз собиралась в экспедицию на другой конец Европы. И Меттерних пишет, видя эти приготовления русских, что вмешиваться во внутренние дела Франции не надо, это ни к чему хорошему не приведёт.

Но он подчеркивает, что нужно «не допускать, с другой стороны, чтобы французское правительство посягало на материальные интересы Европы». Под «материальными интересами» понимается не то, что под ними понимаем сейчас мы, — тогда речь шла не об интересах кошелька, а о территориальных интересах, то есть о пространстве, о незыблемости границ. А не допускать посягательств на «внутренний мир европейских государств» — это значит не создавать в них искусственно революционную ситуацию и не изменять из-вне принятую в них форму правления.

Император Александр понимал, что причина революции — это возмущение народов старым порядком, и этот старый порядок нужно менять, чтобы революционеры не захватили власть. Он знал, что революционеры — паразиты на слезах народа, которых нельзя допускать к власти, но сами проблемы есть, и их надо решать. Но в отличие от Александра, и Меттерних, и Нессельроде, и тем более Николай Павлович считали, что ничего не надо менять, что революция плоха сама по себе. Совершенно не важно, какой это заговор — масонский или не масонский, чисто политический или вообще это не заговор, а действия групп каких-то авантюристов в разных странах, или общий заговор, как считал Александр, главное понять, что это заговор на слезах людей. А вот на слёзы-то людей ни Меттерних, ни Нессельроде, ни Николай Павлович обращать внимания не хотели. Они считали, что надо законсервировать нынешний порядок, status quo. Да, конечно, при этом что-то менять, модернизировать, даже, может быть, со временем отменить в России крепостное право, но, как вы помните, так, чтобы никто не заметил этих перемен.

Вообще идея революции и страх перед революцией становятся главной темой международной политики Европы после примерно 1819 года, ещё при Александре I, и тем более в 1830-40-ее годы. Всё пронизано страхом революции. Вроде бы всё очень стабильно и красиво, ещё существуют все эти средневековые титулы, длинные фамилии, номера английских графов и виконтов (помните, 3-й виконт Пальмерстонский), торжественные одеяния, мантии и светских, и духовных князей, но всё уже подточено, всё это уже не настоящее и люди это чувствуют.

Другой немец на русской службе Эрнст Филипп граф фон Бруннов (Филипп Иванович), один из виднейших русских дипломатов, учитель наследника престола Александра Николаевича в сфере дипломатии, потом русский посол в Лондоне, в 1838 году написал меморию (записку) молодому Александру Николаевичу о принципах русской международной политики. Эту меморию, которая называется «Об общих началах нашей внешней политики», написанную от руки, активно цитирует тот же Татищев.

Итак, граф фон Бруннов пишет:

«Оплот, образуемый ныне Австрией и Пруссией, падет. Борьба мнений, происходящая на берегах Рейна, перенесется на наши собственные границы. Словом, Россия, как и в 1812 году, будет вынуждена снова схватиться с Францией (напомню, что данная записка датируется 1838 годом — А.З.), но борьба эта, можно смело сказать, будет опаснее, чем тогда (опаснее, чем нашествие Наполеона — А.З.). Придется не сражаться с врагом в открытом бою, а обороняться от более страшного противника. Мы станем лицом к лицу с революционным духом, глухо подтачивающим державы самые сильные. Существенная польза России требует, чтобы мы держали его в удалении от себя, посредством стран, отделяющих нас от очага революции (очаг революции — Франция — А.З.). Поддерживать между нами и Францией нравственную преграду, состоящую из дружественных нам держав и монархий, твердо основанных на началах, сходных с нашими – таков истинный и постоянный интерес России» [С.С. Татищев, Внешняя политика императора Николая I, - с.25].

Как вы понимаете, это абсолютно проигрышная позиция — только оборона в наглухо закрытой крепости, равелинами или фортами перед которой являются Австрия и Пруссия. Установка такова: не менять жизнь, чтобы революция прошла в России сверху, а не снизу, и управлялась бы властью, а не заговорщиками, а просто ничего не менять – «держать и не пущать». Россия стояла на том, что надо сохранять status quo 1815 года по той простой причине, что в 1815 году при Александре I Россия действительно была во главе концерта держав, и Николая Павловича это вполне устраивало. Он хотел остаться в этой же позиции — верховным блюстителем монархического абсолютизма, этой системы былых столетий, которую так мечтал изменить Александр.

Но другие страны действовали иначе. Пруссия, например, мечтала объединить Германию. Как вы помните, это было время оживления народов, время, когда народы проснулись, осознали себя как этносы как коллективные личности. Уже писал об этом и Шеллинг, и Гегель, и Фихте в своих «Речах к германской нации», и итальянские политики и мыслители – Джузеппе Мадзини, Винченцо Джоберти, Карло Каттанео. Речь шла о новом национальном духе, духе народов, которые должны создать единые национальные государства, не феодальные анклавы – Саксония, Бавария, Шлезвиг, Пиза, Пьемонт или Неаполь, а единые национальные государства. Что касается Германии, то и Пруссия, и Австрия, стремились встать во главе процесса национального возрождения и создания национального государства в Германии. В Италии государством объединителем выступало Сардинское королевство – Пьемонт.

Но если император Австрии и король Пруссии думали о какой-то форме такого же средневекового династического монархического союза однонациональных государств – новом издании Священной Римской империи Германской нации, то народы, в том числе и их самый образованный высший слой, культурные люди, такие как Гёте и Мадзини, мечтали, конечно, о новом — о национальных парламентах, о ликвидации в большей или меньшей степени многочисленных государств и создании единой Германии, единой Италии.

Для Германии это был процесс созидательный. Для Австрии всё было намного сложнее, потому что Австрия складывалась на принципе многих народов (немецкий, мадьярский, славянские языки, итальянский язык), но одной религии — католической и одного правителя. Австрия была этническим конгломератом, и при подъёме национализма этот конгломерат мог легко распасться. Головная боль Австрийской империи до самого её конца, до 1918 года, — это сохранить единство многих народов в условиях подъёмах национализма, когда эти народы уже не связывает ни единая религия - католическая вера для многих молодых людей перестала быть абсолютной ценностью, ни, тем более, фигура императора.

В 1833 году Русский император Николай встречается с Прусским королем Фридрихом Вильгельмом III в Шведте и с Австрийским императором Францем в Мюнгенгратце. Они обсуждают все эти проблемы, а также другую трудную проблему Европы — проблему Османской империи. Османская империя — это больной человек Европы. Даже не помню, кто первый бросил этот термин, но уже в 1840-е годы он стал общим местом. Иногда рождение этого термина приписывают Николаю Павловичу в его беседе с Джорджем Сеймуром. Но, как бы то ни было, Османская империя, отставшая экономически, плохо управляемая политически, распадается намного быстрее и драматичней, чем Австрийская. Там тоже зарождается национализм — арабский, египетский, тюркский, славянский. Как быть с Османской империей, если она распадётся?

Европейские державы пытаются делить османское наследство. Причём, у России аппетиты вполне определённые и немалые. В первую очередь, это проливы — Босфор, Дарданеллы и сам Константинополь — необходимая, как считает Николай Павлович (из-за этого и началась Русско-турецкая война 1828-29 гг.), связь между богатыми хлебородными областями России и миром, куда экспортируется русский хлеб. Во-вторых, это православные земли Османской империи, а они огромны — это Валашское и Молдавское княжества, Сербия, Болгария, и, наконец, Греция. Россия считает, что эти земли так или иначе должны быть под её протекторатом. Николай не хочет отдавать эти земли, а австрийцы страшно боятся (и, между прочим, правильно делают), что идея славянского единства революционизирует их огромное славянское население и объединит его с Россией, вследствие чего Австрийская империя рухнет.

В этой ситуации император Николай предлагает заключить какие-то соглашения относительно будущего Османской империи, но Австрийский император и Меттерних избегают делать что-либо подобное. Всё повисает в воздухе. И тогда Николай Павлович решает действовать самостоятельно, поскольку Османская империя — это его, как он считает, вотчина. Но всё получается не так просто.

Дело в том, что в 1830 году провозглашается независимость Греции, то есть происходит первое отпадение от Османской империи. Алжир начинает завоевываться Францией ещё при старшей линии Бурбонов, тоже в 1830 году, а в 1831 году Египет, главная жемчужина Османской империи, отложился от неё, и наместник Египта Мухаммед Али начал вести дело к полной независимости Египта.

В 1831-1833 году происходит Османо-египетская война. И когда войска сына Мухаммеда Али приближались к Босфору, Султан Махмуд II согласился принять помощь России, и тридцатитысячный русский корпус Николая Николаевича Муравьёва-Карсского и адмирала Михаила Петровича Лазарева высадился на Босфоре.

Три русских эскадры вошли в Босфор. Французы тоже хотели в этом участвовать. Но посланный с большими деньгами генерал-адъютант Алексей Фёдорович Орлов подкупил, как он сам говорил, в Константинополе всех, кроме султана. Подкупил бы и султана, но это уже не было нужно, потому что и без султана все действовали в интересах России. И, таким образом, благодаря только русским штыкам и только русскому флоту удалось отстоять Константинополь и заключить почётный мир с Мухаммедом Али. 28 июня 1833 года русские войска покинули Османскую империю, заключив при этом Ункяр-Искелесийский договор, который предполагал, что Чёрное море фактически становится морем только Турции и России. В военное время в это море не могут входить вообще никакие другие корабли, а в мирное время — вход разрешён только с согласия России и Турции. Итак, проливы Чёрного моря остались открытыми только для России и для Турции. Это очень не нравилось Англии.

Это был момент наивысшего влияния России в Османской империи. В 1833 году, после оказания помощи Султану Махмуду II, Россия фактически стала протектором всей Османской империи. Османский султан был очень недоволен Францией за захват Алжира, подозревал и Францию, и Англию в аппетитах в отношении Египта. Что касается России, то тоже никакого удовольствия не было. Россия отняла значительную часть турецких владений на Чёрном море, шла партизанская война за Кавказ, но, тем не менее, султан решил при прочих равных опереться на Россию. Ункяр-Искелесийский договор, я бы сказал, впервые вбил клин в англо-франко-русский союз. Австрии он впрямую не коснулся. Однако не будем забывать, что Австрия, которая уже владела Трансильванией (внутренней частью нынешней Румынии), претендовала на княжества Валахии и Молдавии. За эти княжества фактически шла борьба, а русские договорились с турками, что эти княжества будут под русской оккупацией и протекторатом. Вы помните, что граф Павел Дмитриевич Киселёв довольно долго был администратором в этих княжествах.

3. Охранительный консерватизм

В октябре 1833 года в Берлине была заключена конвенция России, Австрии и Пруссии по оказанию взаимной помощи с целью предотвращения «тех опасностей, которые продолжают угрожать порядку, установленному в Европе публичным правом и договорами 1815 года». Три монархии «единодушно решили: укрепить охранительную систему, составляющую незыблемое основание их политики, в том убеждении, что взаимная поддержка правительств друг другу необходима для сохранения независимости государств и прав, отсюда вытекающих, в интересах общеевропейского мира».

Предусматривалась защита каждой из стран двумя иными по её просьбе и разделение сфер ответственности. Пруссии отдавалась протестантская часть Германии, Австрии — католический юг Европы, включая Швейцарию. России — вся Польша, даже немецкая и австрийская, и Балканы, но, конечно, не как территория, а как те районы, которые должны были защищать русские войска. Вот, собственно, таким было разделение сфер в 1833 году.

Продолжая свою записку наследнику русского престола, граф фон Бруннов писал в 1838 году: «России посреди весьма трудных обстоятельств, удалось сохранить всеобщий мир лишь благодаря тому, что она успела противопоставить охранительную систему тройственного союза, соединенным усилиям двух морских держав. Пока Австрия и Пруссия будут за нас, одного этого достаточно, чтобы задержать исполнение честолюбивых замыслов Франции и расстроить враждебные нам намерения Англии…»

Заметим, что речь идёт уже только об охранительных целях. У Александра были цели пересоздания Европы, а здесь — чисто охранительные. У Александра была идея союза всех европейских держав, а здесь — уже разделение и противопоставление трёх континентальных двум, как их часто будут называть, морским державам — Франции и Англии. На самом деле, разделение идёт вовсе не по принципу «море/суша», а по принципу свободных институтов. Англия — демократическая страна, Франция — это тоже в значительной степени демократическая страна, а Австрия и Пруссия, и тем более Россия, — страны недемократические, страны без парламентов, без конституции. Таким образом, страны старого порядка и страны нового порядка противостоят друг другу. И это опять же заведомо проигрышная ситуация. Это ситуация, в которой старый порядок никогда не сохранится. Он может продержаться чуть дольше или чуть меньше, но всё равно рухнет. Новый порядок более динамичных стран победит.

Но продолжим чтение этой записки графа фон Бруннова: «Ибо с той минуты, как Франция заметила бы ослабление уз, соединяющих три двора, она несомненно возвысила бы голос. В свою очередь Англия стала бы более дерзкой и с тем большей ревностью начала бы преследовать свой смелый план, заключающийся в распространении повсюду своего политического влияния и в навязывании прочим государствам конституционных форм, которыми она сама управляется…» Как вы видите, всё сказано откровенно — ни в коем случае не допускать никаких конституционных форм, держать всё в рамках абсолютизма или полуабсолютизма.

«Таким образом, обе морские державы… кончили бы тем, что осуществили бы в пользу революционных учений мечту Наполеона о всемирной монархии. Доколе будет существовать во всей своей силе охранительный союз, не случится такого несчастия». «Роль примирителя, выпадающая, таким образом на долю нашего Августейшего монарха, представляет необыкновенную важность для будущего спокойствия Европы… Торжество революционных идей на берегах Дуная и Одера будет касаться нас гораздо ближе, чем билль о парламентской реформе или июльские баррикады. Вот почему мы должны считать дело монархии в Пруссии и Австрии не чуждым нам делом, а вопросом, прямо касающимся России… Конечно, может наступить время, когда Австрия и Пруссия подчинятся непреодолимому влиянию духа времени. Тогда наши интересы разделятся, Россия останется одна на поле сражения. Это может случиться, но этого еще нет». [Рукописная записка графа Бруннова, С.С. Татищев. Внешняя политика императора Николая I, с. 31-32]

Даже Бруннов понимает, что демократические преобразования - это «непреодолимый дух времени». Но если это непреодолимый дух времени, то зачем же с ним бороться? Надо наоборот попытаться его оседлать, двигаться на нём и не дать им завладеть революционерам. Но этого не понимает Николай Павлович, как не понимают его очень многие политики-охранители вплоть до сего дня, и в этом трагедия такой примитивной охранительной политики. Она всегда, абсолютно всегда кончается крахом, у неё нет шансов.

Народ в абсолютистских государствах требует политическую свободу, в конституционных — республику или парламентскую монархию британского типа. Но Николай Павлович продолжает свою политику охранительства, и с ним солидарен в особенности Австрийский император, которому тоже есть, что охранять, а именно — свою распадающуюся по национальным линиям империю, и до некоторой степени Прусский король и вообще германские государи, особенно государи маленьких и средних германских государств, с многими из которых дом Романовых состоит в родственных отношениях, но роль которых в будущей национальной Германии будет небольшой, если вообще будет. Будущую Германию будут определять совершенно другие силы.

В августе 1835 года император Николай Павлович встречается в Теплице (ныне Чехия, девяносто километров от Праги, Судеты) с новым австрийским императором Фердинандом и с королем Фридрихом-Вильгельмом III. «Поддержание монархического принципа не только в России, но и за пределами ее, считал он (Николай) неотъемлемым своим правом и священной обязанностью». [С.С. Татищев, с.29]

И эту идею он внедрял своим собеседникам. «Россия совершенно бескорыстно вам поможет!» — опять же одна из тенденций глупой русской политики. «Мы пошлём вам на помощь войска!», «сколько хотите войск!». То, что эти войска будут погибать, то, что они будут посланы на собранные копеечки с подушной подати нищих русских крестьян, это Николая Павловича не волнует, как и не волнует многих русских политиков до сего дня. Важно то, что мы — большая страна, у нас большой народ, и мы можем послать большую армию.

Многие тогда в России, особенно в славянофильском лагере, исходили из принципа «Не тронь меня!», что означало — Россия должна замкнуться в своих границах, быть тоже охранительной, но не лезть в Европу. Но Николай Павлович считал себя продолжателем дела своего брата, хотел быть общеевропейским политиком и честно продолжать линию Александра на сохранение Священного союза, но только понимал эту линию просто и элементарно: в христианской Европе вмешательство только по просьбе законных государей, в Азии — произвольно, если где-то в Азии наступает хаос.

4. Ликвидация вольности города Кракова

Тогда же в Теплице заключается соглашение об оккупации тремя державами «вольного и строго нейтрального» города Кракова. Всё дело в том, что на Венском конгрессе было принято и решение о вольном городе Кракове, который оставался независимым от всех трёх соседних государств — Австрии, Пруссии и России. Войска этих трёх государств не должны были в него вступать. Там управлял местный польский магистрат. Это маленькое польское государство оставалось последней тенью польской свободной республики — Речи Посполитой.

Кстати говоря, большое значение в управлении Краковом принадлежало профессуре Ягеллонского университета, то есть образованной и культурной части польского общества. В революционных событиях 1830-1831 годов, в Польской войне за независимость против России, Краков сыграл очень большую роль. Именно там, на независимой земле, принимались многие решения, туда уходили от плена многие потерпевшие поражение польские части. Поэтому в этом соглашении было сказано, что, если в поведении Кракова будут замечены какие-то опасные для трёх держав моменты, то тогда он должен быть оккупирован тремя державами. Это решение было принято в октябре 1835 года, и уже в феврале 1836 года Краков был оккупирован тремя державами. Только под давлением Англии и Франции, которые как раз требовали соблюдения независимости вольного Кракова в соответствии с договоренностями 1815 г., оккупационные войска были выведены окончательно к 1841 году.

5. Россия и Османская империя в 1840-е гг.

В 1839 году вспыхивает новая война между Египтом и Турцией. Мехмет Али провозгласил себя независимым правителем Египта и Сирии. 24 июня 1839 года Ибрагим Паша, сын Мухаммеда Али, разбил турок при Низибе (кстати, артиллерией турок командовал генерал Хельмут Карл фон Мольтке старший), и так был открыт путь на Константинополь. Египет мог запросто разгромить турок.

К тому же, буквально через несколько дней после битвы при Низибе умер султан Махмуд II, и 2 июля султаном стал Абдул Меджид I, который будет править до 1861 года. Весь турецкий флот ушел в Египет к Мухаммеду Али, отряды курдов и туркмен разбежались, и у турок вообще практически не осталось армии. Султан уже думал соглашаться на независимость Сирии и Египта, но европейские державы, в том числе и Россия, убедили его не делать этого.

22 августа 1839 союзные державы получили от султана право на переговоры с Египтом. Россия, желая привлечь Францию, поддерживавшую Египет, к союзу держав готова была отказаться от своего единоличного протектората над Османской империей, который был заключён, как вы помните, в 1833 году, и соглашалась поставить Османскую империю под защиту концерта держав. Этого требовали союзники, и в первую очередь Австрия. Против этого не возражала Пруссия, и, конечно же, за это выступала Великобритания.

15 июля 1840 года в Лондоне прошла конференция, в которой участвовали Англия, Россия, Австрия, Пруссия и Турция. На конференции было решено начать военное вторжение в Египет и в Сирию для того, чтобы обеспечить сохранение Османской империи. Да, Османская империя в очень плохом состоянии, но если её делить, то, во-первых, на больших территориях может случиться анархия, во-вторых, могут переругаться сами европейские державы. Поэтому лучше всё сохранить. И после принятия этого решения Франция перешла на сторону остальных держав, подписав эту же конвенцию в 1840 году.

Летом 1840 года английские и австрийские войска высадились в Сирии. Август Джакомо Йохмус, барон Котиньола, вместе с турецкими войсками занял восставший против Египта христианский Горный Ливан, и с того времени идёт отсчёт христианской автономии Ливана. Союзные, в основном английские, войска, 10 октября заняли Бейрут, 3 ноября — Акру. Мехмет-Али был принуждён к перемирию, и 27 ноября 1840 года английский адмирал Чарлз Джон Нейпир подписал перемирие-капитуляцию с египетским правителем. 13 июля 1841 года это перемирие превратилось в договор, подписанный пятью державами, уже с участием Франции, опять же в Лондоне. По этому решению проливы были закрыты для военных судов всех наций, а также провозглашена «целостность и независимость Оттоманской империи в интересах упрочения европейского мира». [Т. Юзефович. Договоры России с Востоком. СПб., 1869. С.89-92] Таким образом, на Османскую империю фактически были распространены венские соглашения 1815 года о незыблемости границ. Запомним это. Это важный принцип. Мухаммеда Али оставили наследственным правителем только Египта, без Сирии.

Вскоре после этого умирает Прусский король Фридрих Вильгельм III. Перед смертью он пишет в своей записке «Моему милому Фрицу» своему наследнику Фридриху Вильгельму IV: «В особенности заботиться о том, чтобы Россия, Австрия и Пруссия продолжали пребывать в единении». Но «Фриц» склонялся к союзу с Англией и к введению пусть и ограниченного народного парламента.

Видя, что ситуация в Османской империи очень нестабильна, в 1844 году Николай Павлович поехал с государственным визитом в Великобританию. Этот визит был организован по его инициативе. Но Англия Русского императора Николая встречала с радостью. 31 мая он со свитой высадился в Вульвиче, был принят молодой королевой Викторией. Виктория, и её супруг принц-консорт Альберт были очарованы Николаем. Император Николай Павлович умел очаровывать. С равными он вёл себя равно, а это, конечно, касается английской королевы, и действительно его считали оплотом монархического принципа Европы.

Ведь тогда даже Британская королева Виктория и особенно принц Альберт - немецкий принц, связанный с новым бельгийским престолом - всё ещё думали: а вдруг эта эпоха революций закончится, вдруг монархический принцип не уйдёт, а укрепится. Таких людей, как Александр I, были единицы, а среди монархов тех, кто думал о демократии и прогрессе, не было вообще. И поэтому с Николаем Павловичем королевская чета общалась очень дружески. А также были довольно дружеские встречи и конструктивные переговоры с правительством Великобритании, с лордом Джорджем Гамильтоном Гордоном, 4-м графом Абердином, тогда министром иностранных дел Великобритании, и с премьер-министром Великобритании Робертом Пилем. Главной темой переговоров была Турция.

Понятное дело, в России об этом в то время не говорили, всё это было за семью печатями, но в Европе это не было тайной. И Абердин оставил записки, которые уже через несколько десятилетий были опубликованы, в которых зафиксировано, что говорил Николай Павлович, как шли переговоры с ним. Николай говорил: «Турция — умирающий человек. Мы можем стремиться сохранить ей жизнь, но это нам не удастся. Она должна умереть, и она умрет. Это будет моментом критическим. Я предвижу, что мне придется заставить маршировать мои армии. Тогда и Австрия должна будет это сделать. Я никого при этом не боюсь, кроме Франции. Чего она захочет? Боюсь, что многого в Африке, на Средиземном море и на самом Востоке (Сирия, Ирак, Ливан — А.З.)».

Пугая Абердина возможностью французских притязаний в Египте, Сирии и на Средиземном море, то есть именно там, куда англичане ни за что не хотели допускать французов, царь продолжал: «Не должна ли в подобных случаях Англия быть на месте действия со всеми своими силами? Итак, русская армия, австрийская армия, большой английский флот в тех странах! Так много бочек с порохом поблизости от огня! Кто убережет, чтобы искры его не зажгли?»

Вывод был ясен, и Царь сделал его весьма определённо в разговорах с Абердином и с премьер министром Робертом Пилем (тори): чтобы успешно побороть французские вожделения, чтобы не дать и Австрии воспользоваться наследством «больного человека», Россия и Англия должны заблаговременно сговориться. Царь повторил то, что сказал в 1833 году в Мюнхенгреце Меттерниху. Но тогда, когда он говорил в Мюнхенгреце о «больном человеке», Меттерних прикинулся глухим. А теперь, в 1844 году, царские слова об «умирающем человеке» были услышаны в Виндзоре и Абердином, и Пилем. Это были тори, консерваторы, и они были готовы услышать Николая Павловича. «Турция должна пасть, — сказал Царь Роберту Пилю. — Я не хочу и вершка Турции, но и не позволю, чтобы другой получил хоть ее вершок». Роберт Пиль поведал Николаю, что Англии приятно было бы при будущем разделе Турецкой империи получить именно Египет: «Англия относительно Востока находится в таком же положении (т.е. не хочет ничего — А.З.). В одном лишь пункте английская политика несколько изменилась - в отношении Египта. Существование там могущественного правительства, такого правительства, которое могло бы закрыть перед Англией торговые пути, отказать в пропуске английским транспортам, Англия не могла бы допустить».

Понятно, что под могущественным правительством имеется в виду не правительство Мухаммеда Али, а правительство Франции. Франция постоянно тогда стремилась по следам Наполеона в Египет.

Роберт Пиль знал, что Николай претендует не на Египет, а на Константинополь и проливы, а также на Молдавию и Валахию; на Египет же претендуют французы. Николай продолжал: «Теперь нельзя решать, что следует сделать с Турцией, когда она умрет. Такие решения ускорят ее смерть. Поэтому я все пущу в ход, чтобы сохранить status quo. Но нужно честно и разумно обсудить все возможные случаи, нужно прийти к разумным соображениям, к правильному, честному соглашению». [E. von Stockmar: Denkwürdigkeiten aus den Papieren des Freiherrn Ch. F. v. Stockmar. Vieweg, Braunschweig, 1872]

Царь даже приказал Нессельроде отправить в Англию мемуар с изложением всех своих мыслей о необходимости заблаговременного соглашения на случай распада Турции; ему очень хотелось иметь у себя нечто вроде подписанного Пилем или Абердином подтверждения их согласия с изложенными Царем мыслями. Но английские министры связывать себя документом не пожелали.

Это было, как вы помните, в июне 1844 года, а в июне 1846 года кабинет Роберта Пиля ушёл в отставку, виги победили на выборах и сформировали правительство во главе с Джоном Расселом (1-м графом Расселом, дедом известного философа Бертрана Рассела), и с Генри Джоном Темплом 3-м виконтом Палмерстоном в качестве статс-секретаря по иностранным делам.

Виги, как вы помните, были либеральной партией. Они действительно в большей степени отстаивали принцип независимости наций, были партией свободных народов в Европе. И Палмерстон ещё в 1837 году говорил русскому послу в Лондоне Поццо-ди-Борго: «Европа слишком долго спала, она теперь пробуждается, чтобы положить конец системе нападений, которые царь хочет подготовить на разных концах своего обширного государства». То есть в отличие от тори, которые пусть и осторожно, но соглашались делить мир с Русским царём, виги не хотели об этом и слышать. Никакого распространения абсолютистской власти России на свободные или полусвободные государства они не желали, потому что понимали, что усиление России даже в Турции тоже очень опасно для Европы. Поэтому пытаться возобновить в 1846 году с Палмерстоном те разговоры, которые так легко и удобно было вести с Пилем и Абердином, представлялось Царю совершенно невозможным.

6. Восстание в Галиции и ликвидация Краковской республики

Идея панславизма, многих тогда увлекавшая, не увлекала Николая Павловича. Николай мыслил в категориях не нации, а абсолютизма. И в этом с ним был согласен Нессельроде. В отчёте по международным делам за 1845 год Нессельроде писал Императору: «Славизм есть не что иное, как маска, которою прикрывается революционная пропаганда французов и поляков, ищущих возмутить славянских подданных Австрийского императора и султана». [С. Пушкарёв. Россия 1801-1917. Власть и общество]

То есть, как считал и Нессельроде, и Император Николай, славизм (а в России были и панслависты, и славянофилы, и, как мы знаем, Кирилло-Мефодиевское братство в Киеве) — это только оружие в борьбе против охранительного духа абсолютистских и полуабсолютистских империй. Находясь в Вене проездом в декабре 1846 года, Николай снова заговорил с Меттернихом о Турции и счёл необходимым заявить, что, если Турция распадётся, то Константинополя он никому не отдаст. Если же кто попробует послать туда войско, то он, царь, явится в Константинополь раньше. А если он уже войдет туда, то там и останется. Это было скорее заявление о намерениях, чем предложение дележа. «Константинополь наш», — говорил Царь Меттерниху.

В это время замышляется новое общепольское восстание. Поляки совершенно не смирились со статусом народа, потерявшего Родину, разделённую между Пруссией, Австрией и Россией. И на февраль-март 1846 года было намечено общепольское восстание. Об этих планах узнали и по-разному на них отреагировали. В русской Польше и в прусской Польше, в Познани, все заговорщики были арестованы, и так восстание было сорвано. Австрийцы же устроили более страшную вещь — так называемую Галицийскую резню. Они подбили местных крестьян, а крестьяне в Галиции были в основном русины и поляки, выступить против шляхтичей, обещая им деньги за каждую голову шляхтича-революционера. В этой страшной резне погибло до трёх тысяч человек. Причём многих убивали на глазах австрийцев. Убивали шляхтичей, убивали священников, но не трогали ни богатых крестьян, ни австрийских чиновников.

Но польское восстание началось в Кракове. Его возглавил Ян Тыссовский. Он объявил о создании Польской республики, об упразднении сословий и передаче земли крестьянам.

Именно тогда, чтобы ликвидировать этот анклав, который вносил смуту во все польские дела, было принято решение о присоединении Кракова к Австрии. 15 апреля 1846 года Австрия объявила об этом присоединении официально. Как вы видите, включение в свой состав Польши оказалось на самом деле не радостным приобретением, а постоянным бременем, которое приводило к очень жестоким решениям и русских, и австрийцев, и пруссаков. Лондон, Париж и даже Берлин были против присоединения Кракова к Австрии. Но Русский царь согласился на это. И это событие, которое на самом деле было прямым нарушением решения Венского конгресса, опять же вбило клин между Лондоном, Парижем с одной стороны, Веной и Петербургом — с другой.

7. Британская политика экспорта народовластия

Следующее нарушение решения Венского конгресса — это так называемая Зонденбургская война — гражданская война, которая началась в Швейцарии в ноябре 1847 года. Католические кантоны отделились от протестантских, и это было сделано под франко-австрийским патронатом. Не забудем, что обе стороны — и Франция, и Австрия — были католическими странами, а королевская Франция, в отличие от времен республики, любила подчеркивать свой католический дух. Австрийская конфедерация стояла на пороге распада и надеялась, через успех в Швейцарии улучшить своё внутреннее положение.

Война продолжалась две недели, и, наверное, это была самая малокровная гражданская война в мире. На ней было всего около ста погибших и четыреста раненых. Обе стороны призывали жалеть противника, не разорять мирных жителей (ведь это соотечественники). То есть это была война по принципам, которые до сих пор не воплотились, но, может быть, станут принципами войны ХХII века. В войну вмешалась Англия. Вместе с Пруссией она сохранила Швейцарскую конфедерацию единой. Католики проиграли протестантам. Лорд Палмерстон, как министр иностранных дел, как раз поддерживал Швейцарскую конфедерацию и освободительные движения в Италии, которые шли в это время и были очень мощными.

В 1847 году Италия уже кипела. В Италию посылается известный английский политический деятель лорд Минто (Гилберт Мюррей Кинемонд, 2-й лорд Минто), который должен был убедить итальянских государей пойти на уступки народу, создать конституции, ввести парламенты, начать либеральные реформы, в Неаполе осуществить посредничество между королём и восставшим народом. Очень интересно письмо, которое лорд Палмерстон писал лорду Минто в октябре 1847 года. Оно показывает изнутри английскую политику. Очень часто говорят о кознях «англичанки», «коварности Альбиона», на самом деле всё тогда обстояло иначе. Видя существенно дальше охранительных континентальных режимов, Великобритания старалась поддерживать те либерально-законные политические установления на континенте, которыми пользовались ее граждане.

Вот что пишет Палмерстон: «Правительство Её величества проникнуто убеждением, что государи и их правительства поступили бы мудро, следуя в управлении своими делами системе прогрессивного улучшения, стремясь излечить обнаруженное по тщательном расследовании зло и время от времени преобразуя древние учреждения своих стран так, чтобы они согласовывались с постепенным ростом умственного развития и возрастающим распространением политических знаний. Правительство Её Величества считает за непреложную истину, что если независимый государь, по зрелом размышлении, признает полезным в пределах своих владений, ввести в законы и учреждения страны улучшения, по мнению его клонящиеся к увеличению благосостояния его народа, то никакое другое правительство не имеет права пытаться ограничить эти меры или вмешаться в такое отправление одного из существенных преимуществ самостоятельной верховной власти».

Здесь названы очень важные принципы. В общем-то, это та же линия, что и у Александра I, но через тридцать лет, она уже чётче сформулирована. Рост образования и просвещения, в том числе и политического просвещения народов, требует изменения древних институтов. Древние институты (институты абсолютизма, институты сословного государства) больше не сообразуются с состоянием умов, более образованных, проникнутых новым национальным, этническим духом. Государям следует совершать необходимые реформы сверху. Но есть могущественные правители (и в первую очередь лорд Палмерстон имеет в виду, конечно, Русского царя и до некоторой степени Австрийского императора), которые хотят этому помешать, хотят заморозить Европу, хотят, чтобы люди забыли и о национальном возрождении - о славизме, эллинизме, немецком единстве и о гражданской свободе. Такие правители есть, но ни одна страна не имеет права вмешиваться в дела другой страны, когда та совершает прогрессивные реформы. Вот принцип британских Вигов.

Разумеется, в то время был и противоположный принцип: если страна зажимает всё — тоже особо вмешиваться было нельзя. Но тут были оговорки. А сейчас, как вы знаете, главенствует принцип примата прав человека над правами государства. То есть сейчас после Второй Мировой войны народы уже не позволяют устраивать холокосты в одной отдельно взятой стране. Это преступление против человечности и против человека как такового.

Эти идеи, первоначально сформулированные Александром I, а потом и лордом Палмерстоном, в 1840-е желают осуществлять пришедшие к власти на выборах британские либералы. Конечно, эта линия выгодна Великобритании. Новые прогрессивные режимы — это режимы более интенсивной торговли, более интенсивного культурного обмена, и лидером в этом процессе является Англия, которая стоит во главе промышленной революции. Страны архаичные, консервативные, бедные, мало покупающие и мало продающие, такие как Россия, Англии экономически не выгодны. Но Россию она готова на некоторое время оставить в покое, главное, чтобы она не мешала развитию Европы по пути либерализма, демократии и свободы. Вот это абсолютно чёткий принцип, сформулированный британской международной политикой.

Лорд Палмерстон сообщил австрийскому кабинету, что если Австрия вмешается во внутренние дела Италии, стараясь поддержать абсолютистских правителей, то Англия и Австрия будут не на одной стороне (так дипломатично сказано). А Император Николай однозначно поддержал Австрию в её борьбе за сохранение гегемонии в Италии, где Австрия в это время обладала большими владениями — всей Ломбардией, Венецианской областью, а её вассалами были многие небольшие государства Центральной Италии, такие как Лукка, Модена, герцогство Тосканское и даже Папская область.

Император Николай послал шесть миллионов рублей золотом из русского казначейства, чтобы помочь собрать австрийскую армию для борьбы против этих новых тенденций Рисорджименто – национального возрождения и объединения Италии. И даже сообщил, что готов поддержать Австрию войсками, если на её владения в Ломбардии нападёт Пьемонтский (Сардинский) король Карл-Альберт. Сардиния (Пьемонт) — было единственным вполне независимым государством Италии, которое вскоре и начало объединение всего Апеннинского полуострова.

Русский царь Николай Павлович готов был давать миллионы и посылать русские войска, чтобы обеспечить вчерашний день в Италии, а в Италии уже вовсю идёт революция. Князей Лукки и Модены просто прогнали. Великий герцог Тосканский Леопольд II сам согласился дать конституцию под страхом, что его прогонят. Папу в Папской области лишили светской власти. И вот Австрия должна восстановить Италию вчерашнего дня, в том числе на русские деньги. Николай не скупился устанавливать в Европе порядок вчерашнего дня на деньги тогдашних своих налогоплательщиков. Однако наступал 1848 год — год так называемой «Весны народов».

8. «Весна народов»

В 1848 году началась революция во Франции. 24 февраля народ Франции восстал. Луи Филипп сохранял цензовую демократию. Для того чтобы голосовать, надо было платить налог в двести золотых франков, а для того, чтобы быть избранным, надо было платить пятьсот франков прямых налогов. Из всех французов, а в то время совершеннолетних французов мужского пола года было девять миллионов триста тысяч, право избирать имели только двести пятьдесят тысяч человек. Безусловно, это не была демократия в прямом смысле этого слова. И когда народ требовал расширения избирательного права или всеобщего избирательного права (речь идёт о мужчинах, о женщинах как избирателях тогда еще никто не говорил нигде), премьер-министр Франции Франсуа Гизо, известный историк и культурнейший человек, цинично сказал: «Вы хотите участвовать в выборах? — Обогащайтесь». То есть станете богатыми — будете участвовать.

В результате – народное возмущение и правительство Гизо пало. Вскоре Луи Филипп отрёкся от престола. Временное республиканское революционное правительство знаменитого поэта и публициста Альфонса Мари Луи де Пра де Ламартина было признано всеми. Кстати он уговорил восставших заменить красный флаг революции на национальный трехцветный, напоминая о той крови, которую уже пролила первая французская революция. И народ согласился. Русский народ в 1917 г. оказался упорней. И красный флаг развивался над Россией до августа 1991 года

13 марта произошла революция в Австрии. Она началась лозунгами «Долой Меттерниха! Не хотим русского союза». Народ Австрии, в основном интеллигентная молодёжь, не желал больше полуабсолютистского режима, который был наследован болезненным если не слабоумным Фердинандом после смерти императора Франца, и не желали тем более покровительства со стороны абсолютистской России. Они хотели политической свободы, они хотели жить по английскому образцу. На улицы Вены вышла академическая молодёжь, студенты. Эрцгерцог Людовик, брат императора и фактический правитель Австрии при Фердинанде, приказал ни в коем случае не применять оружие - «Не стреляйте в свой народ!» Он запретил войскам маршала Виндишгреца находиться в городе. На место князя Меттерниха во главе правительства был назначен (причём его назвали министром-президентом - модный тогда термин), чешский граф Франц Антон фон Коловрат Либштейнский, который пообещал широкие либеральные реформы. Но граф Коловрат правил всего пятнадцать дней, с 20 марта по 5 апреля.

Академическая молодёжь вооружилась. Рабочие и студенческие отряды заняли Вену, фактически они контролировали город. Новым министром-президентом был назначен ещё более либеральный Карл Людвиг фон Фикельмон. 28 апреля 1848 года Эрцгерцог Людовик от имени императора Фердинанда даровал либеральную конституцию со всеми гражданскими и политическими свободами, с выборами в учредительное собрание, которое должна была определить будущее Империи. Страна скатывалась в анархию и распадалась на национальные части — Венгрию, Чехию, Ломбардо-Венецию. Страшные сны Меттерниха сбывались.

Отвечая на письмо Меттерниха, которым тот извещал Николая об отставке, русский Император писал 23 марта/4 апреля 1848 года: «В глазах моих исчезает вместе с Вами целая система взаимных отношений мысли, интересов и действий сообща. На новом пути, на который ныне вступает австрийская монархия, не взирая на добрую волю ее правительства, крайне трудно будет обрести их в одинаковой степени, под иной формой». То есть Николай Павлович прекрасно понимал (и, кстати, красиво писал), что старый порядок гибнет.

Одновременно начинается революционное движение и в Германии. Начинается то, чего так боялся Нессельроде, — идеи революции перешли через Рейн. 31 марта во Франкфурте на Майне собрался общегерманский Сейм, и на 18 мая 1848 года был назначен созыв учредительного общегерманского собрания — собрания не князей, а народа Германии и Австрии, всех немцев. Идея единой народной Германии становилась реальной.

Но Прусский король был против конституции. Он говорил, что конституция — это листок бумаги между королём и народом. Однако после свержения монархии во Франции в феврале 1848 года народ Пруссии стал требовать от короля встать во главе объединительного национального движения. Обратим внимание — требовать не отречения Прусского короля, а того, чтобы он возглавил национальное движение. Единый народ во главе с королём, народная монархия — это словосочетание стало произноситься всё чаще и чаще. Народная монархия — монархия не милостью Божьей, а волей народа.

18-20 марта 1848 года в Берлине также народом были захвачены арсеналы, войска выведены из города. 21 марта 1848 года Прусский король обратился «к моему народу и к германской нации», что было совершенно новой формой обращения. «Отныне Пруссия должна слиться с Германией», — говорил он. Надо создать единое германское Отечество вместе с Австрией и всеми германскими государствами. Конечно, это была революция. Вот есть арабская весна 2012 г., а на самом деле это название восходит к весне 1848 года, которую называли тогда «Весной народов» — «народов» в этническом смысле этого слова - немцев, итальянцев, венгров. Народы в духе романтиков осознали свою силу, свою личность и своё единство.

В Россию известие о революции во Франции пришло из Варшавы в субботу 21 февраля/5 марта, на Сырную седмицу. Разговоры начались ещё в субботу, но большинство людей узнали о революции только в воскресенье 6 марта/22 февраля на балу у наследника. Вот как об этом пишет Модест Корф: «22 февраля, в заключительное воскресение Масленицы, бал назначен был, как я уже говорил, у Наследника царевича. В 5 часов в залу, где шли танцы, вдруг входит Государь с бумагами в руке, произнося какие-то невнятные для слушателей восклицания о перевороте во Франции, о бегстве короля из Парижа и тому подобное. Сперва царская фамилия, а потом, мало-помалу, и все присутствующие устремились за Государем в кабинет Наследника. Здесь Государь громко прочёл депешу, полученную от посланника нашего в Берлине, барона Мейендорфа, и вслед за тем заставил принца Александра Гессенского (брата Цесаревны) прочесть, так же громко, чрезвычайное прибавление к Берлинской газете, присланное при этой депеше. В последней было сказано, что из Парижа нет никаких ни газет, ни писем, но что приехавший из Брюсселя путешественник сообщил вести, которые находящийся в этом городе прусский поверенный в делах передал своему двору, а Мейендорф спешит представить Государю с особой эстафетой. Во Франции была республика…

Вечером, когда и мы все собрались на бал, к которому Государь вышел гораздо позднее, первые, кто попались ему на глаза, были стоявшие вместе князь Меньшиков, наш посланник в Вене, граф Медем и я.

— Что вы об этом скажите, — сказал он, обращаясь преимущественно к Медему, — вот, наконец, комедия сыграна и кончена, и бездельник свергнут. Вот скоро восемнадцать лет, что меня называют глупцом, когда я говорю, что его преступление будет наказано ещё на этом свете, и однако же мои предсказания уже исполнились; и поделом ему, прекрасно, бесподобно! Он выходит в ту же самую дверь, в которую вошёл…» [М. Корф. Записки, с. 410-412]. То есть к Людовику у Николая самое отрицательное отношение.

«Не может быть, — восклицали аристократы на балу, — статочное ли дело: все казалось так спокойно, мы были уверены, что живем в самой прозаической, пресной эпохе, и вдруг, нечаянно, попали во весь разгар революции 1789 года!..»

Говоря о состоянии умов в это время, Модест Корф пишет: «…По мере того, как после известия о французской революции, следовали, одна за другой, вести о восстаниях в Германии, умы в Петербурге всё более и более приходили в напряжённое состояние, хотя собственно в России всё, благодаря Богу, продолжало обстоять по-старому… При таком расположении умов всё, казавшееся еще за две недели до того предметом первостепенной важности, отодвинулось вдруг на последний план и лишилось всякого значения. И интересы, и направления, и мысли, и оценка вещей — всё в эти роковые две недели изменилось до такой степени, что настоящее представлялось как бы тяжелым сном, а близкое прошедшее — отдалившимся на целые годы. Все ходили озабоченные, в каком-то неопределенном страхе…

Где только сходились два человека, там непременно шла речь о современных событиях на Западе. Публично слышался везде один лишь голос негодования и омерзения. Войско одушевлено было превосходным духом, и все офицеры, вся молодежь, страстно желали одного — войны. Купечество горевало об участи 50 млн. руб., за год перед тем вверенных нашим правительством французскому (речь идёт о деньгах, положенных во французские банки — А.З.). Говорили и кричали более всего в бюрократии, но в ней никогда не было у нас ни единодушия, ни силы.

В училищах являлись разные партии, между ними и партия красных, мечтавших о республике даже и для России, но тут расправа была не трудна. Все это не представляло никаких серьезных элементов для опасений, тем более, что господствовавшие тогда на Западе идеи: свобода книгопечатания, народное представительство, национальное вооружение и проч. составляли для девяти десятых нашего населения один пустой, лишенный всякого смысла, звук» [М. Корф, Записки, с. 416]. Эту, последнюю часть цитаты я уже в своё время приводил.

Император опять, следуя своей традиции, решил направить во Францию войска. Тот же Корф зафиксировал такой разговор графа Павла Дмитриевича Киселёва и генерала Паскевича, так называемого князя Варшавского, который, как вы помните, и Эривань взял, и Варшаву покорил, и написал, докладывая царю о победе: «Варшава у ног Вашего Императорского Величества».

И вот теперь Паскевич говорил: «К весне мы можем выставить 370 тысяч войска, а с этим пойдем и раздавим всю Европу!». Это очень характерные слова. «Очень хорошо,— сказал ему разумный Киселёв, — да где же возьмёте вы на эту армию денег?» — «Деньги! Всякий даст, что у него есть, и я сам пошлю продать последний мой серебряный сервиз», — «Ну, не велики будут эти деньги; да другой вопрос: кому же командовать вашей армией?» — «Кому? А на что ж Паскевич? Кто поправил Ермолова грехи, кто Дибичевы? Кто, во всей новейшей истории, счастливо и с полным успехом совершил пять штурмов? Всё тот же Паскевич. Авось Бог даст ему и теперь не ударить лицом в грязь!».

Как вы видите, излишней скромностью князь Варшавский не отличался. Но надо сказать, что эти голоса через несколько дней совершенно стихли. И к 29 февраля (год был високосный) по старому стилю Государь твёрдо решил никаких войск не посылать, остаться в своих границах. Однако повелел издать Манифест о революционных событиях в Европе. Этот манифест был написан 13/25 марта, а издан 14/26 марта 1848 года.

Примечательно, что этот манифест написан самим императором Николаем. Корф его даже не решился редактировать. Как император Николай написал, так манифест и был издан. К чести Императора надо сказать, что писал он красиво, но обратите внимание на дух этого манифеста. Это страшный на самом деле испуг.

«После благословений долголетнего мира, запад Европы внезапно взволнован ныне смутами, грозящими ниспровержением законных властей и всякого общественного устройства… Разливаясь повсеместно с наглостью, возраставшей по мере уступчивости правительств, поток сей, прикоснулся, наконец, и союзных нам Империи Австрийской и Королевства Прусского. Теперь, не зная более пределов, дерзость угрожает в безумии своем и нашей, Богом нам вверенной России. Но да не будет так! По заветному примеру православных наших предков, призвав в помощь Бога Всемогущего, мы готовы встретить врагов наших, где бы они ни предстали, и, не щадя себя, будем в неразрывном союзе со Святою нашею Русью, защищать честь имени русского и неприкосновенность пределов наших! Мы удостоверены, что всякий русский, всякий верноподданный наш ответит радостно на призыв своего Государя; что древний наш возглас: за веру, царя и отечество и ныне предукажет нам путь к победе! И тогда, в чувствах благоговейной признательности, как теперь в чувствах святого на Него упования, мы все вместе воскликнем: С нами Бог! Разумейте языцы и покоряйтеся, яко с нами Бог!» [II ПСЗ т. XXIII, часть 1. С.181-182, N 22087]

Все манифесты Государя становились законами Российской империи. И этот — не исключение. Этот закон вошёл в 23-й том II издания «Полного собрания законов Российской империи» под номером 22087. Но посмотрите, в каком тоне выдержан манифест. Никакой войны нет. От посылки войск Николай, слава Богу, отказался. Революция идёт, но не у нас, а в Австрии, Германии, Франции, Италии. В чём же дело? Почему манифест звучит так, будто мы идём в бой? Вот он - ужас и страх перед новым.

К 1848 году Николай Павлович окончательно утратил понимание динамики политического, исторического развития и стал только консерватором. Во главе всего стал принцип — сохранять то, что есть любой ценой. Совершенно убийственная политика, которая через несколько лет приведёт Россию к катастрофе Крымской войны.

Не думайте, что этот Манифест был холодной работой пера. Написав текст, Николай дал барону Корфу прочесть его вслух. Барон читал, Император слушал. «Я, — пишет барон, — окончив, взглянул на Государя. У него текли слёзы… Очень хорошо, — сказал он, — переделывать тут, кажется, нечего». Николай Павлович был, я бы сказал, в состоянии крайнего психического возбуждения. Этот мощный, красивый пятидесяти двух летний мужчина, любитель женщин, рыдал одновременно и в ужасе, и в восторге, и в умилении от того, какую он преграду своим словом поставил перед европейской революцией.

Когда наследник Александр Николаевич 14 марта зачитал этот манифест, написанный отцом, офицерам гвардии, все эти офицеры, тоже суровые воины, рыдали, целовали руки Наследнику, хотели его на руках носить и качать. Но маленькие дети Цесаревича испугались этого экзальтированного восторга, расплакались и тем испортили триумф. Однако Император распорядился, что в церквях после прочтения манифеста на литургии необходимо хору петь «Спаси, Господи, люди Твоя, и благослови достояние Твое, победы на сопротивныя даруя» - то есть молитву о сохранении отечества. Восторженная экзальтация переливалась через край.

9. Русское общество в год Весны народов

Но в действительности в России ситуация была тоже неоднозначной. Не надо думать, что русское общество тогда было молчаливо-послушным. Да, высшие слои боялись, но даже Корф пишет о том, что были разные идеи, в том числе и красные. И они точно были. В 1840-е годы возрождение духа, интеллектуальный поиск достигли в России высокого уровня. Это было следующее после Александрова века поколение. В 1840-е годы главным законодателем умов был «неистовый Виссарион» Белинский. Наиболее читаемым журналом - «Отечественные записки», которые издавал Краевский. А с 1847 года — «Современник» Панаева и Некрасова.

Виссарион Белинский по своим философским взглядам был левым гегельянцем. Идея национального духа, национального возрождения, только не немецкого, а русского, была распространена среди молодёжи, и с ней соединялись откровенно социалистические идеи. У Михаила Васильевича Буташевича-Петрашевского с 1845 года проходили пятницы, на которых собиралось большое количество молодёжи. Вечера происходили у Дурова, Моммеля, Плещеева. У Николая Сергеевича Кашкина собирались молодые социалисты и обсуждали вопросы коммуны, почитатели Сен-Симона, Леру, Ламенне, Луи Блана, Этьена Кабе, Шарля Фурье.

Иван Аксаков, сам не разделявший этих воззрений, писал своим близким в 1856 году о ситуации предшествовавших лет: «Николай Алексеевич Полевой и Белинский имели огромное влияние на общество — вредное, дурное, но все же громадное влияние. Много я ездил по России: имя Белинского известно каждому сколько-нибудь мыслящему юноше, всякому жаждущему свежего воздуха среди вонючего болота провинциальной жизни. Нет ни одного учителя гимназии в провинциальных городах, который бы не знал наизусть письма Белинского к Гоголю (помните сборник «Выбранные места из переписки с друзьями», который издал Гоголь, так вот письмо Белинского к нему написано было по этому поводу — А.З.); в отдаленных краях России только теперь еще проникает его влияние и увеличивает число прозелитов». «Мы Белинскому обязаны своим спасением, говорят мне молодые честные люди в провинции… И если вам нужно найти честного человека, способного сострадать болезням и несчастьям угнетенных, честного доктора, честного следователя, который полез бы на борьбу, ищите таковых в провинции между последователями Белинского. О славянофильстве здесь, в провинции, и слыхом не слыхать, а если и слыхать, так от людей, враждебных направлению…» [А.А. Корнилов. Курс истории XIX века]. Иван Аксаков признавался, что и его 1848 год – «Весна народов» - выбил из колеи.

Михаил Бакунин и Александр Герцен были в это время за границей. Бакунин принимал участие в народном восстании в Дрездене и во многом возглавлял, инспирировал славянское движение в Австрийской империи. Герцен участвовал в революционных событиях в Париже, издавал вместе с Пьером-Жозефом Прудоном газету «La Voix du Peuple». И Бакунин, и Герцен были недоступны для полиции императора Николая.

Но судьба тех вольнодумцев, которые оставались в России, была печальна. Белинский успел умереть в мае 1848 года в своей постели. А с остальными обошлись очень жестоко.

21-22 апреля 1849 года были произведены аресты участников кружка Петрашевского – 24 образованных молодых человека от 20 до 39 лет. Двадцать из них приговорили к смертной казни, заменённой под эшафотом каторгой, то есть до последнего этим людям не говорили, что они будут пощажены. Их, если это были офицеры, разжаловали в солдаты и высылали на Кавказ, других отправили в сибирскую каторгу. Среди них – будущий великий Федор Достоевский, сам Михаил Петрашевский, 27-летний титулярный советник, 33-летний поэт Михаил Дуров, 26-летний врач Дмитрий Ахшарумов, 20-летний служащий Азиатского департамента Николай Кашкин, 23-летний писатель, поэт Алексей Плещеев, 28-летний помещик Николай Спешнев, как говорят, прототип Ставрогина в романе «Бесы», 27-летний гвардейский поручик Николай Момбелли. Но в чём была их вина? Как говорит их критик барон Корф, это был «заговор идей». Никакого политического заговора не было. Никто не планировал вооружённого восстания, подрыва царского дворца или стрельбу по особе Государя. Это был заговор идей. Молодые люди искали в левых социалистических идеях своё будущее. Они не хотели жить в затхлой России. Это же так понятно. Культурная русская молодёжь жила на одном дыхании с Англией, с Францией, с революционным движением Германии, Австрии, Италии, Польши, а режим ещё пытался жить в ХVIII столетии.

В Киеве в это время было создано и тоже разогнано (люди были арестованы, сосланы, разжалованы в солдаты или отправлены в лучшем случае в имение к родителям) «Кирилло-Мефодиевское общество». Пострадали Шевченко, Костомаров, Кулиш, Белозерский, Опанас Маркович. А ведь они грезили о славянской федерации, о той самой идее славизма, которую немец Нессельроде считал отравой, выдуманной французами и поляками. А эти молодые и талантливые люди, поэты, историки, такие как Костомаров, они мечтали об этом… Они думали о славянском единстве русского и украинского народов, народов Балкан, чехов, даже поляков. Но их за это наказывали.

В устав о гражданской службе был введён тогда 3-й пункт — право увольнения чиновников без объяснений за подозрение в неблагонадёжности без права обжалования увольнения. То есть совсем как сейчас в России — право просто вызвать человека и сказать ему, что он нарушает корпоративную этику и должен уйти и всё.

«Сердце ноет при мысли, чем мы были прежде и чем стали теперь», — пишет в 1853 году Александру Герцену историк Тимофей Грановский. Раздавленный происходящим он уже с трудом мог продолжать читать свои блестящие лекции, начал пить и в 42 года умер в 1855 от инфаркта.

В России была своя революция. Очень тонкий слой молодой интеллигенции жил будущим. Стареющий император Николай жил прошлым. А революция между тем разворачивалась во всю ширь и грозила России совсем не победой петрашевцев. Она грозила России полным крахом её заскорузлых охранительных политических позиций, которые вскоре привели нашу страну не только в полный интеллектуальный, но и в полный политический тупик.