1. От «Весны народов» к реакции

Дорогие друзья, данная лекция нашего курса «История России. XIX век» посвящена последним годам царствования Николая Павловича и его смерти. В ней мы будем говорить о катастрофе Крымской войны 1853-56 гг.

Но прежде чем перейти к разговору о войне, давайте рассмотрим то, что ей предшествовало. А предшествовала Крымской войне реакция на «Весну народов», реакция на то рождение политических наций, которое, как вы помните по прошлой лекции, происходило почти по всей Европе, от Франции до Дунайских княжеств, и в какой-то степени коснулось даже России и, безусловно, коснулось русской Польши.

Это было движение, когда народы стали сознавать себя не поддаными того или иного государя, а этническими гражданскими сообществами. Возникла мощная горизонтальная связь людей, объединённых языком, общей историей, представлением о своей общей судьбе и, как они тогда думали, общей кровью. Это движение, которое во многом, как мы с вами говорили, было результатом идей романтизма, философии Гегеля, Фихте, получило название «Весны народов». Но очень быстро наступила реакция. Реакция не есть полное уничтожение всех достижений этих революций. Реакция есть отступление. Многое из того, что было достигнуто во время революционных движений 1848 года, никуда не ушло ни во Франции, ни в Германии, ни в Австрии, ни в Италии. Напротив, современная политика, современные национальные образования, скажем, единая Германия или единая Италия, возникли как раз благодаря этим революциям эпохи «Весны народов». Однако реакция тоже была значимым фактором и, как мы увидим, имела непосредственное отношение к России.

В 1848-1849 годах происходили волнения в Дунайских княжествах, то есть в Молдове и Валахии, которые формально подчинялись Османской империи, а на деле были автономными. Эти волнения, ставившие своей целью создание единого государства с национальным румынским языком (Румынии), были подавлены русскими войсками, которые Николай I по соглашению с Султаном ввёл для восстановления на этих землях «порядка и спокойствия».

1 мая 1849 года между Портой и Россией была заключена Балта-Лиманская конвенция, восстанавливающая порядок в Дунайских княжествах. По этой конвенции господарь назначался на семь лет, а боярские собрания, учреждения парламентского типа — большое достижение, которого удалось добиться во многом под влиянием графа Киселева, — упразднились. В Дунайских княжествах волнения были прекращены довольно легко.

Сложнее было в Австрии. Весной 1848 года на территории Австрийской империи в Праге проходит Славянский съезд.

Обсуждается идея австро-славянского союза, сторонником которой является Франтишек Палацкий и ещё целый ряд чешских политических деятелей. Смысл этой идеи в том, чтобы сделать Австрийскую империю славянско-немецко-венгерской, достичь национального славянского возрождения с помощью объединения славян Чехии, Польши, Украины (тех областей, которые находятся под властью Австрии), Словении, Хорватии и, конечно же, тех славянских народов, которые отчасти находятся в Австрийской империи, например, сербов. Эту идею австро-славянского союза, кстати, поддерживает император Австрийской империи Фердинанд. И надо сказать, Фердинада до сих пор очень любят в Чехии и называют «добрый Фердинанд».

Фердинанд был неплохим учёным и добрым человеком), но страдал эпилепсией и водянкой мозга, поэтому почти не мог заниматься государственными делами и вести публичную политическую деятельность. Фактически регентом при нём был его младший брат эрцгерцог Франц-Карл.

Этот Славянский съезд проходит мирно, но в июне во время одного из митингов молодёжи в пользу создания австро-славянского союза кто-то из толпы стреляет и убивает жену наместника Чехии князя Альфреда цу Виндишгреца Марию Элеонору, урождённую княжну фон Шварценберг, а другая пуля тяжело ранит сына князя Альфреда.

Это событие заставляет наместника прекратить все собрания, которые перестали быть мирными, и 17 июня 1848 года австрийские войска штурмом берут Прагу, в которой всё это произошло.

25 октября 1848 года императорские войска Виндишгреца занимают Вену, тоже, как вы помните, охваченную революционным возмущением. Лидеры восставших казнены. Студенческие отряды распущены, стремление к крайнему либерализму осуждено.

Было сформировано правительство Австрии под председательством князя Феликса Шварценберга, родственника Виндишгреца через погибшую жену. На письме русского посланника в Вене Феликса Фонтона к Нессельроде, в котором он писал, что главнокомандующий австрийской армией князь Альфред цу Виндишгрец надеется на помощь русского императора в случае необходимости, Николай 14/26 октября 1848 года написал: «И я отвечу на их призыв, и они во мне не ошибутся».

Император Николай был возмущён произошедшими жестокостями и кровопролитиями. Он видел, что Австрийская империя находится на грани распада, боялся провозглашения независимой Венгрии, независимых славянских земель, боялся, что это приведёт к революционизации и распаду России, поэтому готов был прийти на помощь.

После занятия Вены имперскими войсками император Фердинанд не упразднил учредительный Сейм, который должен был разработать и принять конституцию Австрийской империи, но перенёс его в Кремзиру, в Моравию. 2 декабря 1848 г. и Фердинанд, и Франц-Карл, отреклись от прав на престол в пользу сына Франца-Карла восемнадцатилетнего Франца-Иосифа, одного из самых долголетних будущих императоров Европы, который правил с конца 1848 года до ноября 1916 г. – 68 лет.

4 апреля 1849 года новый молодой император Франц-Иосиф распустил учредительный Сейм в Кремзире, а конституцию даровал сам. То есть это была не принятая учредительным собранием, а октроированная (дарованная) императором конституция, более консервативная, но открывающая путь к реформам, которые в 1860-е годы и произошли в , переформировав её в то государство, которое нам известно под названием Австро-Венгрия.

Весной 1849 года, по истечении перемирия, сардинская армия, то есть армия Пьемонта, которая боролась за объединение Италии, перешла в наступление против австрийской армии, чтобы освободить те австрийские итальянские провинции (Ломбардия, Венето), которые находились под властью австрийской короны. Вы помните, что революция в Италии в 1848 году была очень мощной. Австрийской армией командует граф Иоганн-Иосиф Радецкий фон Радец. Он, уже пожилой человек (1766 года рождения), успешно ведёт военную кампанию, разбивает войска сардинского короля Карла-Альберта, и тот отрекается от престола в пользу сына Виктора-Эммануила II, который заключил с Австрией мир.

Австрийцы восстановили не только все свои владения в Италии, но и престолы независимых, но очень на самом деле зависимых от Австрии монархий средней Италии — престолы Пармы и Модены, а Наполеон III восстановил власть папы в Папской области. Тоскана сама вернула великого герцога, который до этого был изгнан из страны. Неаполитанский король отменил конституцию, и занял Сицилию, а своих либеральных министров отправил рабами на галеры. Реакция торжествовала. 22 августа 1849 года капитулировала перед австрийскими войсками Венеция.

Николай Павлович воспринимал эту победу старого генерала Радецкого как свою. «Ура герою Радецкому, нашему Фельдмаршалу», — написал он на депеше. После этого Радецкому было дано звание фельдмаршала Российской империи. Он был назначен шефом Белорусского гусарского полка, который принял его имя.

2. Венгерская война 1849 г.

Но беды Австрийской империи на этом не закончились. Восстала Венгрия, венгры освободили страну, разгромили при Коморне и Раабе австрийские войска и 15 апреля 1849 года на чрезвычайном сейме в Дебрецене объявили австрийскую династию низложенной и избрали Лайоша Кошута главой временного венгерского национального правительства.

Именно тогда князь Виндишгрец, а потом и сам молодой император Франц-Иосиф обратились к императору Николаю Павловичу с настоятельной просьбой о помощи. Николай послал армию из Дунайских княжеств (там она больше была не нужна) и армию генерала Паскевича из Галиции с указанием «не щади каналий». Около ста тысяч русских войск, и с юга, и с севера, вошли в Венгрию. Ими командовали генерал от инфантерии Михаил Иванович Чеодаев, генерал-адъютант граф Фридрих Александр (Федор Васильевич) фон Рюдигер и генерал-лейтенант Павел Яковлевич Куприянов.

26 апреля 1849 года в России был опубликован манифест, вновь написанный, как отмечает Корф, самим императором Николаем. В этом манифесте сообщалось, что Император австрийский просил помощи «против общих наших врагов». В манифесте присутствовали следующие слова: «Укрепясь полчищами наших польских изменников 1831 года и других разноплеменных пришельцев, изгнанников, беглых и бродяг, бунт развился там в самых грозных размерах. Среди сих пагубных событий Император австрийский обратился к нам с желанием нашего содействия против общих наших врагов. Мы в нем не откажем. Мы повелели разным армиям нашим двинуться на потушение мятежа и уничтожение дерзких злоумышленников, покушающихся потрясти спокойствие и наших областей. Да будет с нами Бог и никто же на ны!» [II ПСЗ т. XXIV, часть 1, с. 235. N 23200] Как вы видите, этот манифест, как и манифест 1848 года по поводу революции в Европе, выдержан в своего рода мистических тонах, с призыванием имени Божьего.

Генералы восстания, польские офицеры Генрих Дембинский и Юзеф Захария Бем, которые возглавили венгерскую освободительную армию, были разбиты. Русский историк Сергей Спиридонович Татищев, который описывает внешнюю политику Николая Павловича, констатирует: «Мы в Венгрии сражались прежде всего, дабы обеспечить за собой спокойное обладание Царством Польским». [С.С. Татищев. Внешняя политика императора Николая I. СПб. 1887. с.86]

Обратите внимание, дорогие друзья, как одна политическая ошибка, допущенная в своё время, когда император Николай Павлович вместо того, чтобы пойти на разумные соглашения, в общем-то, из гордости начал войну, а победив поляков, ликвидировал их полунезависимое царство и превратил его фактически в область Российской империи, ошибка эта влечёт всё новые и новые проблемы. Императору Николаю и русским «патриотам», среди них и А.С.Пушкину, казалось в 1831 году, что у нас есть силы и мы можем решить «спор славян между собою» силой, но оказалось, что силы не так много, и вообще силой политика никогда не решается. Политика всегда решается умением, компромиссом, отступлением, если угодно, фланговым маршем и редко грубым принуждением. Грубое принуждение, как правило, не бывает долговечным. Это политическая мудрость, которую, видимо, Николай Павлович до конца не понимал, и уж тем более, мало кто понимает из российских политиков сегодня. В Венгрии в 1849 году русский Император вновь решил применить грубую военную силу.

Русские войска всё своё довольствие взяли с собой, ничем не обременяли Австрию, платили деньги за то, что брали у местного населения, но отказались подчиняться австрийским военным начальникам, чем вызвали их недовольство. Русская армия на территории Австрийской империи вела себя как независимая от австрийцев армия, а не как союзная армия. Австрийцы отвечали тем же и в своих действиях далеко не всегда координировали шаги с русскими войсками. Но кампания была быстрой. Против стотысячной русской армии венгерская армия, тоже не маленькая, насчитывающая до семидесяти тысяч человек, но, конечно, во многом добровольческая и плохо обученная, сопротивляться не смогла. После короткой летней кампании и поражения под Вилагошем 13 августа 1849 года венгры капитулировали.

Генерал Паскевич, в 1831 году написавший Царю — «Варшава у ног Вашего Величества», вновь писал Императору то же самое только о другой стране — «Венгрия у ног Вашего Величества».

Русские не совершали карательных действий, казнили восставших австрийцы, но во всей Европе ненавидели русского «жандарма», который подавил венгерскую революцию.

Лорд Палмерстон пишет лорду Джону Расселу 9 апреля 1849 года, когда ещё только начиналась эта русская кампания: «Мы не можем помешать России в этом деле и никакие красноречивые наши слова не пересилят превосходных войск самодержца. Большое несчастие для Австрии и для Европы, что австрийское правительство вынуждено встать в такое положение зависимости от России, ибо это лишает Австрию возможности сделаться впоследствии преградой русскому честолюбию и экспансионизму».

Как ни странно, Австрия вовсе не была благодарна России за подавление Венгерского восстания. Венгры русских просто возненавидели, поляки, которые помогали венграм, естественно, тоже, а в самой Австрии чувствовали унижение, продолжения которого австрийские генералы и австрийские политики вовсе не желали. Помощь обернулась скорее неприязнью. Никакой особой благодарности ни император Франц-Иосиф, ни, тем более, его генералы и его канцлер Шварценберг к России не испытывали.

3. Россия и германские государства

Даже традиционно дружественный народ Германии, особенно дружественный после освобождения русскими войсками Германии от Наполеона, теперь отворачивается от России. Это происходит опять же после событий «Весны народов». Не забудем, что в Германии идёт мощное национальное объединяющее движение, цель которого — создать единую государственную территорию германской нации. И в этом движении в какой-то момент внимание сконцентрировалось на Дании.

Вы помните, что по решению Венского конгресса у Дании была отторгнута и передана Швеции Норвегия, потому что Швеция в свою очередь потеряла Финляндию, которая была передана России, но даже это не помешало шведам стать участниками антинаполеоновской коалиции в 1812-14 гг. За это Швеция и получила Норвегию. А чтобы компенсировать Дании её потери, ей передали немецкие княжества, Шлезвиг и Гольштинию (родственные русскому императорскому дому, потому как Пётр III, как вы знаете, был Гольштинским герцогом), а также Шведскую Померанию со столицей в Штральзунде. Но теперь немцы хотели эти земли вернуть чтобы они были в составе Германии. Бывшую Шведскую Померанию и остров Рюген Пруссия выкупила у Дании в 1816 г. Чужую провинцию продать было проще. Со Шлезвигом же Дания расставаться не желала.

Тогда из-за этих территорий Пруссия начинает с Данией войну. Россия на стороне Дании, так как отторжение Шлезвига и Гольштинии от Дании есть нарушение Венских конвенций (в первую очередь Кильских договоров января 1814 г.). Император Николай, который является фанатиком соблюдения соглашений 1815 года, посылает русский флот в Копенгаген. 10 июня 1848 года флот приходит в Копенгаген и тем даёт Дании символическую защиту от прусской армии. Народ Германии негодует из-за того, что Русский император выступил против Германии и готов вступить с Россией в войну. Прусский король, традиционно союзный России (тем более что его сестра Шарлотта — жена императора Николая Павловича), говорит, что скорее отречётся от престола, чем объявит России войну. Но сам факт этих разговоров уже говорит о многом. Россия становится непопулярной в Германии.

Да и в сношениях с прусским министерством Россия была осторожна. Николая Павловича не устраивала новая либеральная конституция Пруссии и терпимое отношение к Франкфуртскому парламенту, то есть к новому общегерманскому революционному законодательному собранию.

2 ноября 1848 года первым министром Пруссии был назначен генерал граф Бранденбург. Через неделю учредительное собрание Пруссии было закрыто, в Берлин введены войска, а 5 декабря была обнародована новая, дарованная королем конституция. То есть Пруссия действовала по австрийскому образцу. Но к новой, уже конституционной Пруссии, император Николай Павлович относится с большим подозрением.

Объединение германских государств вокруг Пруссии император Николай Павлович не приветствовал и созыв нового парламента 26 февраля 1849 года не поддерживал. Англия сочувствовала германскому плану объединения всех лютеранских государств Германии без Австрии. Россия прусского короля считала «большим фантазёром». И поскольку революционное национальное движение в Германии всё время разрасталось, чтобы германских социалистов и революционеров не допустить в Россию, границу Германии с Россией поставили под замок.

В мае 1850 года в Варшаве прошла встреча Николая Павловича, молодого императора Франца Иосифа, приехавшего с князем Шварценбергом, и принца прусского Вильгельма, брата короля Фридриха-Вильгельма и будущего первого императора Германии. Николай Павлович апеллировал к Венскому конгрессу 1815 года, но его не слышали ни Франц-Иосиф, ни принц Вильгельм. А не слышали его потому, что Николай жил ещё временами абсолютизма ХVIII века, а народы Австрии и Пруссии уже жили идеями романтизма, национального объединения, особенно усиливавшегося во время и после наполеоновских войн. И монархи Австрии и Германии были вынуждены считаться с волей своих, обретших политический голос, народов.

В этот момент Николай Павлович нашёл себе союзника в лице Франции, которая боялась объединённой Германии, боялась, что Германия станет противовесом французской мощи (и правильно боялась — так через некоторое время и произошло). Поэтому Франция вместе с Россией противодействовала Пруссии в Шлезвиге, и обе страны договорились, что если Пруссия будет продолжать войну с Данией, то Россия оккупирует Саксонию, а Франция — Рейнскую область. В Пруссии это называли новым Тильзитом (вы помните Тильзитский мир 1807 года). Всё это, конечно, не добавляло популярности России и вызвало ещё большую ненависть к ней в немецком народе, однако Прусский король пошёл на уступки.

30 ноября 1850 года в Ольмюце под покровительством русского посла в Вене барона Петера Леонарда фон Мейендорфа было заключено соглашение, по которому Пруссия фактически уступала Австрии первенство в формировании будущего германского государства. Это было ненадолго, это был последний успех Австрии в противостоянии с Пруссией, но он вошёл в историю как Ольмюцкий позор Пруссии. Германский народ обвинял Россию в предательстве, и, подчеркну ещё раз, от былой симпатии к России в немецком народе не осталось и следа.

Знаменитый религиевед Фридрих Макс Мюллер писал Христиану Карлу фон Бунзену (послу Пруссии в Лондоне, известному археологу) 5 ноября 1850 года: «Для того ли тысячи отцов и сыновей принесли в жертву свою жизнь и свое счастье, чтобы видеть Германию, управляемою милостью России?» [F. M. Muller. The Life and Letters of the Right Honorable Friedrich Max Muller Vol.I, 1902].

Вот таким было настроение культурной элиты Германии.

4. Русско-французские отношения после «Весны народов»

Во Франции тоже началась реакция на «Весну народов». 23-26 июня 1848 года генерал Кавеньяк подавил рабочее коммунистическое восстание. Национальные гвардейцы шли на штурм баррикад с криком «смерть коммунистам». Это было именно коммунистическое восстание, это было время коммунистического манифеста Маркса и Энгельса с его призывами коммунизации жизни, экспроприации собственности, призрак коммунизма действительно бродил по Европе.

Во время этой парижской и общефранцузской борьбы погибли пытавшиеся вести переговоры с коммунистами архиепископ Парижский Дени Огюст Афр и генерал Брюа. Нет ясности от руки кого они погибли, но скорее всего, они были застрелены коммунистами, которые были и антирелигиозно настроенными людьми.

20 декабря 1848 года Шарль Луи Наполеон Бонапарт, племянник Наполеона I, был избран президентом Франции демократическим образом, победив на выборах генерала Кавеньяка. Россия без колебаний признала нового главу французской республики.

В декабре 1852 года Луи Наполеон был провозглашён императором. Николай Павлович вполне приветствовал избрание Наполеона, но был недоволен нарушением соглашений 1814-1815 годов, по которым члены семьи Бонапартов отрекались от притязаний на французский престол. Поэтому Николай отказывался, в отличие от других монархов Европы, называть Наполеона III «братом», а писал ему «мой дорогой друг».

5. Рыцарь умершего абсолютизма

Николай был даже готов двинуть против Наполеона войска, он уже собрал шестидесятитысячную армию и готов был, если надо, ввести в действие все свои силы. Слава Богу, на этот раз его отговорили. Николай Павлович считал своей обязанностью не заниматься только Россией, но заботиться о стабильности во всей Европе, о сохранении статус-кво в Европе. Он всё время пытается навязать Европе свой порядок кровью русских солдат.

Ещё в 1844 году во время своего визита в Англию четвёртому лорду Абердину, тогда министру иностранных дел Великобритании, Николай Павлович говорил: «Я никогда не признавал Бельгийской революции (1830 года — А.З.) и никогда её не признаю. Но, впоследствии, я признал Бельгийское государство. Я умею держать слово и честно уважаю и исполняю договоры. Обязанность моя отныне заботиться о сохранении Бельгии, также точно, как и всякого другого государства в Европе». [С.С. Татищев. Внешняя политика императора Николая I… с.126].

В эпоху революций и даже реакции, но реакции, которая отступает не на сто, а лишь на сорок или тридцать процентов от достижений революции, Россия как защитник старого абсолютистского дореволюционного порядка становится в Европе пугалом. В немецких семьях русскими солдатами и русским императором стали пугать детей. Вот как быстро произошла метаморфоза.

Барон Кристиан Фридрих Стокмар, советник принца Альберта, мужа королевы Виктории и советник короля Леопольда Бельгийского, один из сильнейших политических умов Европы середины XIX века, писал: «Когда я был молод, над Европейским материком господствовал Наполеон. Теперь (в 1851 году), по-видимому, Русский император занял место Наполеона и будет, по крайней мере, в течение нескольких лет, предписывать законы Европе».

На первый взгляд, это очень лестное определение для русского сознания. Но вот только законы эти были законами вчерашнего дня, законами, с которыми после «Весны народов» уже не соглашались ни императоры, ни короли, ни сами народы. Итальянский, немецкий, французский, польский, румынский, чешский народы желали создания национальных государств. И в глазах десятков миллионов европейцев, к тому времени уже и образованных, и газеты читавших (газета ведь стала первой формой массовой политической коммуникации в Европе), Николай Павлович как символ России и российской власти становится совершенно одиозной фигурой.

Посол Пруссии в Лондоне Барон Христиан Карл Иосия фон Бунзен указывал: «Политика законности Священного Союза была религией императора (Николая). Конституционная система представлялась ему ересью, полной лжи и обмана: либо скрытой республикой, либо деспотизмом под маской».

Народы стремятся к конституции. Пусть ограниченную, но конституцию дают своему народу и Пруссия, и Австрия. Во Франкфурте, в церкви апостола Павла заседает общегерманское собрание, которое работает над конституцией для всей Германии и принимает демократическим путем 28 марта 1849 так называемую Конституцию Паульскиркхе (Paulskirchenverfassung). А император Николай хочет абсолютизма, которого в Европе уже нигде нет.

В 1852 году Николай посетил Берлин и Вену. Он был принят с величайшими почестями и королём Прусским, и императором Австрийским. Николай Павлович был счастлив, говорил, что к Францу-Иосифу относится как к сыну. Однако это была его иллюзия. С Россией просто не хотели портить отношения. Короли и императоры уже стыдились дружбы с Николаем. И Фридрих-Вильгельм, и новый император Франц-Иосиф стыдились этой дружбы перед своими народами, которые обрели голос и стали значимым фактором политической жизни. Монархи не то что боялись, но были вполне уверены, что будет новая революция, если они проявят слишком большую склонность к абсолютизму. А тогда что? Опять в Европу будут, как в 1849 году, входить русские войска? Это ещё больше ожесточит народы, вызовет народную войну против России в Австрии и Германии, от которой на самом деле народы средней Европы отстоят уже только на один шаг.

Именно поэтому уважительное отношение к императору Николаю было позой, за которой не было содержания. К западу от границ России, в Европе, искренних и преданных союзников у России больше не было. Это очень важно понять. И это произошло не из-за коварства Англии, Франции, Германии или Австрии (у нас очень любят говорить об австрийском коварстве и неблагодарности, об английском). Нет, причина в том, что изменился сам дух Европы. Из Европы королей Европа стала Европой народов, а император России этого понять не мог. И в этом была его великая трагедия и трагедия управляемой им России. Русская власть отстала от Европы на полстолетия. В обстоятельствах быстро развивающегося из-за промышленной революции мира такое отставание легко могло обернуться катастрофой. И катастрофа произошла.

6. Восточная война

Началась Восточная война, та самая война, которую у нас, как и в Турции, называют Крымской войной (Kırım Savaşı). Французы называют её la Guerre d'Orient (Восточная война), англичане называют Russian war (Русская война). Это была война практически всей Европы с Россией. Она была почти предопределена предшествующими годами, эпохой реакции после «Весны народов», но могла бы не разразиться, потому что её никто не хотел. Не надо думать, что её хотели. Кому нужна война? Ни Николай Павлович, ни европейские монархи, ни даже народы не хотели этой войны. Но всё шло, как это часто бывает, как это было и с Первой Мировой войной, против воли всех, но к трагедии.

Только что ставший императором Луи-Наполеон хотел показать, что он теперь настоящий монарх Франции и покровитель веры, в отличие от французских республиканцев, которые были в основном атеистами. Он решил продолжить традицию французских королей и объявил себя покровителем христиан Востока в соответствии со старинным договором 1740 года между Францией и Османской империей, по которому французские короли считались покровителями христиан этой империи. Луи-Наполеон настоял, чтобы турецкое правительство передало ключи от Вифлеемского храма Рождества Христова от православных католикам. Но по Кучук-Кайнарджийскому договору 1774 года, покровителем православных Османской империи считался российский император. Возник международный конфликт.

После некоторых колебаний Порты в начале декабря 1852 года ключи от храма были турецкой администрацией переданы католикам. Французский линейный восьмидесяти пушечный корабль «Шарлемань» встал на рейде Стамбула в поддержку позиции Порты и для защиты города от возможных происков русского правительства. Так же, как через сто лет, как вы помните, после Второй Мировой войны, когда Сталин хотел отнять у турок проливы, американский линейный корабль «Миссури» вошёл на рейд Стамбула. И это был один из факторов, сорвавших новую, на этот раз сталинскую, авантюру.

Следует иметь в виду, что этот спор о ключах был не таким уж мелочным. Речь шла о престиже той или иной европейской нации среди христиан Турции. Наполеон мечтал о том, чтобы он и Франция приобрели себе лицо покровителей христиан Османской империи. Россия не хотела терять своего лица как покровителя православных греков, болгар, арабов, сербов, румын. Это был спор не столько о владении ключами общехристианской святыни, сколько за культурное и политическое влияние в Османской империи.

В начале 1853 года после того, как ключи были переданы, Николай Павлович посылает князя Александра Сергеевича Меньшикова чрезвычайным послом в Константинополь, чтобы восстановить права православных на храм Рождества Христова в Вифлееме.

5 апреля 1853 года Великобритания назначает в Константинополь нового посла Чарлза Стратфорда Каннинга, виконта де Рэдклиффа, который был сторонником мирного урегулирования конфликта. Именно он, а не князь Меньшиков, грубый как дипломат человек, убедил султана Абдул-Хамида I вернуть ключи от храма Рождества Христова греческому патриарху Иерусалима, то есть православным от католиков. Султан Абдул-Хамид I издал соответствующий фирман, но отказался возобновить договор о протекции России над всеми православными Порты. То есть ключи вернул, но принцип Кучук-Кайнарджийского договора, что Россия — покровитель православных, подтвердить отказался.

Опять же, мы должны понять, что это результат новых народных движений — и в Турции усиливается национальное самосознание. Да, часть турецких подданных исповедует православие, но это же турецкие подданные, почему им должна покровительствовать внешняя держава? С их проблемами разберётся сам Султан и его министры, и разберутся достаточно приличным образом. Он же разобрался и вернул ключи православным от храма Рождества Христова в Вифлееме и отказался от фактически колониального договора с Россией о покровительстве, по которому православные Османской империи уже как бы не подданные турецкого султана, а наполовину подданные российского императора. Великобритания считала такую позицию Порты естественной, Россия же не желала согласиться на утрату своих прав.

21 мая 1853 года раздосадованный несговорчивостью Порты князь Меньшиков покинул Константинополь, а 1 июня Россия разорвала дипломатические отношения с Турцией. 21 июня/ 3 июля 1853 года Николай Павлович повелел русским войскам вступить в Дунайские княжества. Он заявил, что не хочет начинать войну, но желает «иметь в руках наших такой залог, который бы, во всяком случае, ручался нам в восстановлении наших прав», то есть прав быть защитниками православного населения Османской империи.

Турция потребовала вывода русских войск из Дунайских княжеств и обратилась к другим державам за помощью в соответствии с конвенцией 1841 года — конвенции о гарантиях территориальной целостности Османской империи, которую подписали Англия, Франция, Пруссия, Австрия и Россия, о которой мы с вами говорили на прошлой лекции. Теперь против России, которая не соблюла эту конвенцию и оккупировала Дунайские княжества, султан просит применить дипломатические усилия, чтобы конвенция была соблюдена и русские войска ушли из Османской империи.

Чтобы подкрепить дипломатические усилия Порты, британский Средиземноморский флот вошёл в Эгейское море и подошёл к Дарданеллам. Николай пробовал убедить англичан вернуться к договорённости 1844 года о разделе Османской империи, но настроения в Европе теперь были иными. В Англии у власти находились не тори, а виги, и они Николая Павловича с его испорченной репутацией ретрограда, реакционера и душителя свободы народов слушать не хотели. И все же ради мира Европа была готова на новые уступки.

31 июля 1853 года в Вене собрались представители четырёх держав (англичане, французы, австрийцы, пруссаки) и турки, и была принята так называемая Венская нота, которая подтверждала права Николая Павловича покровительствовать христианам, но в то же время не объявляла его защитником христиан Турции, а также подтверждала нерушимые границы Османской империи и, естественно, требовала немедленно вывести русские войска из Дунайских княжеств. Николай согласился на эту ноту, что мало известно, но Турция внесла в неё две маленькие редакционные поправки, которые как раз подчёркивали новый статус России — статус покровителя, но не защитника. По этим поправкам Россия не может по своей воле принуждать Турцию. Она может только покровительствовать православным, а в случае необходимости воздействия на Порту, обращаться к мировому сообществу для созыва новой международной конференции.

И вот тут, как говорится, произошла беда. Пока великие европейские державы формулировали Венскую ноту, Николай Павлович, тоже боясь войны, скрепя сердце, был готов пойти на признание этой ноты, несколько ограничивающей права Российской империи в империи Османской. Но поправки, уже после принятия ноты, предложенные Турцией, которую он не уважал, давно считал больным человеком Европы и которой, как вы помните, в 1844 году, в разговорах с англичанами, пророчил скорый конец, он отверг. Турецкую редактуру Николай Павлович стерпеть не мог, считать султана равным себе не желал, и, соответственно, эвакуировать войска из Дунайских княжеств отказался.

В октябре 1853 года англо-французская эскадра поддержки вошла уже в Мраморное море, и 4/16 октября 1853 года Турция объявила России войну. Военные действия начались для России крайне благоприятно. 18/30 ноября 1853 года эскадра вице-адмирала Нахимова сожгла турецкий флот в Синопской бухте. Кавказская русская армия генерала Бебутова, перейдя границу, одержала победу 19 ноября / 1 декабря под Башкадыкларом, разгромив турецкую армию сераскира Ахмет-паши.

Французский император, не желая превращения Русско-турецкой войны в общеевропейскую, 17/29, января 1854 года посылает России ультиматум, в котором говорится, что надо начать переговоры с Турцией, прекратить военные действия и вывести войска из Дунайских княжеств. Но император Николай Павлович, воодушевленный первыми победами, как говорится, закусил удила и приказывает войскам перейти на правый берег Дуная и начать осаду крепости Силистрии. То есть вторгнуться не только в Азии, но и в Европе непосредственно на территорию Османской империи.

В ответ на это 15/27 марта 1854 года Англия и Франция объявили России войну. В 4 марта 1855 г. к коалиции присоединилось Сардинское королевство, которое особых интересов в России не имело, но король Виктор Эммануил II и его премьер-министр граф Камилло Бенсо ди Кавур мечтали стать объединителями Италии (и в скором времени стали) и хотели вести себя как представители великой европейской державы.

Австрия и Пруссия войны России не объявили, но заключили между собой конвенцию: в случае вторжения России в Турцию — поддерживать Турцию, а если, не дай Бог, Россия дойдёт до того, что начнёт войну с Австрией, — поддерживать друг друга против России объединёнными силами. Стотысячная русская армия, под командованием генерала Паскевича, осталась на границе с Австрией, потому что в любой момент могла начаться война. В России это называют «чёрной неблагодарностью», но никакой неблагодарности не было, а была авантюристическая и крайне опрометчивая политика Николая Павловича. Не говоря уже о том, что он проявил себя таким нечувствительным к изменившемуся духу Европы, он ещё и не пошёл на разумные уступки, чтобы избежать большой войны в начале 1854 года. Поэтому вся Европа, до того уже объединившаяся против России морально, теперь объединилась против неё и военно-политически.

7. Итоги царствования

Война со всем миром показала итоги тридцатилетнего правления Николая Павловича, как определяет Корнилов, «одной из наиболее последовательных, в мировой истории попыток осуществления просвещенного абсолютизма». [А.А. Корнилов. Курс истории России XIX в. С. 372]

Убеждённый в непобедимости России, твердо верящий в мощь её миллионной армии, Император решил повторить в 1853 году опыт 1828 года, той его войны с Турцией. Он не рассчитал свои силы. В 1828 году Великобритания и Франция были союзниками России. Теперь на Венской конференции 31 июля 1853 года они поддержали Турцию. И в 1828 году война была трудной и кровавой, но за четверть века Европа прошла огромный путь технической модернизации, а Россия, закованная Царём в колодки, не могла поспеть за ней.

В октябре 1829 года в Англии вошла в строй первая в мире Ливерпуль-Манчестерская железная дорога с паровой тягой. Через двадцать лет в Великобритании было уже 10660 километров железных дорог, в Соединенных Штатах — 13828 километров, в Германии — 5856 километров, в Австрии – 2240. В России, с её сравнимыми с США просторами, была только одна дорога Москва-Петербург длиной в 601 километр, то есть меньше, чем в маленькой Бельгии, где к этому времени было уже 853 километра железных дорог. В войне 1853-56 годов отсутствие железных дорог сыграло роковую роль. Огромная русская армия не могла быстро перебрасываться с одного театра войны на другой. Когда англо-французская армия высадилась под Евпаторией, ей противостояла сравнительно небольшая армия князя Меншикова. Фельдмаршал Паскевич, как я говорил, не решился отводить в Крым корпуса от австрийской границы, потому что вернуть их назад, если австрийцы нарушат нейтралитет, без железных дорог было бы опасно долгим делом.

Русский черноморский парусный деревянный флот мог успешно сражаться против флота турецкого, но против парового железнокорпусного флота Великобритании и Франции русские парусники оказались бессильными, и адмиралу Нахимову пришлось затопить свои линейные корабли у входа в Севастопольскую бухту.

Шеф флота великий князь Константин Николаевич, сын Императора, вынужден был отдать все свои личные средства для спешного строительства паровых канонерок, которые могли бы охранять Кронштадт, Свеаборг и саму столицу Империи от неприятельского флота. Но канонерки не строятся за один день, и все желающие могли любоваться французскими броненосными батареями инженера Гийе с балконов Ораниенбаумского дворца и с капониров Кронштадтских фортов. Военно-морские силы России были совершенно бессильны перед этими новинками европейской техники, обеспечивавшими англо-французам господство на море и державшими в полной блокаде Черноморское и Балтийское побережья России.

Стрелковое оружие, артиллерия также отстали от европейских образцов на четверть века. В кампании 1812-14 годов русское оружие по качеству не уступало европейскому, теперь разрыв стал громадным, и его пришлось восполнять русской удалью и солдатской кровью. «Пуля дура, а штык молодец» — говорили русские солдаты. Но винтовки шотландских стрелков редко подпускали русских на длину их четырехгранного штыка, а кремневые русские ружья поражали цель только на триста шагов против тысячи двухсот шагов убойной стрельбы из британского нарезного ударного оружия. Да к тому же в русской армии не хватало даже пороха.

Через три недели после высадки в Крыму англо-франко-турецких войск и первых столкновений их с русской армией обнаружилась для всех очевидно полная несостоятельность наших вооруженных сил.

24 сентября 1854 года Анна Тютчева записывала в своем дневнике: «Моя душа полна отчаяния. Севастополь захвачен врасплох! Севастополь в опасности! Укрепления совершенно негодны, наши солдаты не имеют ни вооружения, ни боевых припасов; продовольствия не хватает. Какие бы чудеса храбрости ни показывали наши несчастные войска, они будут раздавлены простым превосходством материальных средств наших врагов. Вот 30 лет, как Россия играет в солдатики, проводит время в военных упражнениях и в парадах, забавляется смотрами, восхищается маневрами. А в минуту опасности она оказывается захваченной врасплох и беззащитной. В головах этих генералов, столь элегантных на парадах, не оказалось ни военных познаний, ни способности к соображению. Солдаты, несмотря на свою храбрость и самоотверженность, не могут защищаться за неимением оружия и часто за неимением пищи. В публике один общий крик негодования против правительства, ибо никто не ожидал того, что случилось. Все так привыкли беспрекословно верить в могущество, в силу, в непобедимость России. Говорили себе, что если существующий строй несколько тягостен и удушлив дома, он, по крайней мере, обеспечивает за нами во внешних отношениях и по отношению к Европе престиж могущества и бесспорного военного и политического превосходства. Достаточно было дуновения событий, чтобы разрушилась вся эта иллюзорная постройка… <Мы увидели>, что вахтпарады не создают солдат, и что мелочи, на которые мы потеряли тридцать лет, привели только к тому, что умы оказались неспособными к разрешению серьезных стратегических вопросов». [А.Ф. Тютчева. Воспоминания. Дневники. М., Захаров, 2000. С.100]

Напомню, что это дневниковая запись, суждение момента. С глаз образованного русского общества Крымская война сорвала пелену грезы, и все, даже двадцатипятилетние барышни, ясно увидели, что тридцать лет Николаевского правления не построили, а разрушили Россию. Или, если угодно, намного больше разрушили, чем построили. Блистательная победа Александра I над Наполеоном и над всей, объединённой под его скипетром, Европой в 1812-14 годах, освобождение Москвы, а потом и Варшавы, Вены, Берлина, Амстердама, взятие Парижа — и полный разгром армии Николая I у себя дома через сорок лет от руки сравнительно небольшого экспедиционного корпуса, отправленного в Крым за пять тысяч вёрст от своих тыловых баз. Россия давно не испытывала такого позора, такого унижения. То самое большинство ведущего русского слоя, которое, ради сохранения удобного крепостного права и чиновничьего всевластия, побуждало Императора отказываться от любых преобразований общественной и политической жизни, и сам Николай Павлович, с годами всё более соглашавшийся на роль не преобразователя, но охранителя, — они пожинали теперь горькие плоды потерянного тридцатилетия.

Полную неподготовленность России к войне видели не только «со стороны» фрейлины и штатские «шпаки». За несколько дней до высадки англо-французов, после маневров в виду вражеского флота, главнокомандующий русской армией в Крыму светлейший князь Меншиков записал в дневнике: «Увы, какие генералы и какие штаб-офицеры: ни малейшего не заметно понятия о военных действиях и расположении войск на местности, об употреблении стрелков и артиллерии. Не дай Бог настоящего дела» [Н.К. Шильдер. Николай Первый… т.1, с.98]. Но через неделю, дорогие друзья, «дело» началось, и отчаянное положение России обнаружилось в полной мере…

Вскоре стало ясно, что отставание в военной технике было только частным следствием долгой общехозяйственной стагнации. Несмотря на финансовые реформы графа Георга Людвига Канкрина (министр финансов в 1823-1844 годах) русское народное хозяйство в Николаевское тридцатилетие оказалось в глубоком упадке. Да и об успехе этих реформ можно говорить только отчасти. Финансы страны были действительно стабилизированы, но во многом ценой винных откупов, которые разлагали пьянством и разоряли простонародье. «Целью разумной финансовой деятельности, — говорил граф Канкрин, — должен быть не рост казенных доходов, а благосостояние народных масс». [А.А. Корнилов. Курс истории России XIX века. Москва, 2004. С.325]

Но как раз роста благосостояния народных масс и не было в Николаевское царствование. Винные откупа и также введённая Канкрином подушная подать низших сословий привели к уменьшению покупательных возможностей внутреннего рынка Империи. Протекционистские барьеры защищали от конкуренции национальную промышленность, но не способствовали росту качественности товаров, а нищета народной массы приводила к тому, что низкокачественные товары, не способные к конкуренции на внешних рынках, оставались на складах нераскупленными, и производство замирало.

Вместо фабричного развивалось самое примитивное кустарное деревенское производство. Так, к началу 1850-х годов во Владимирской губернии 18 тысяч ткацких станков стояло на фабриках и более 80 тысяч — в крестьянских избах. Выплавка чугуна — общемировой в то время показатель промышленной развитости — сократилась с 5 кг на душу в 1806 году до 3,3 кг к концу царствования Николая I. Сбор зерна на душу населения достиг в 1820 году 700 кг, но в течение всего Николаевского царствования этот показатель снижался и в 1850 году составлял только 580 кг. [П.А. Хромов. Экономическое развитие России 1800-1917, М., Госполитиздат 1950. Прил. С.434-545]. Во время Крымской войны недоедание и даже голод стали реальностью для крестьян многих областей Империи, вовсе не охваченных военными действиями.

Впрочем, военная отсталость и хозяйственный упадок были лишь внешними проявлениями глубокой духовной и культурной деградации правящего класса русского общества. Как констатировал Борис Николаевич Чичерин: «В верховных правительственных сферах, а также в окружающем двор высшем аристократическом обществе произошло громадное умственное и нравственное понижение. Чтобы убедиться в этом, стоит сравнить людей, которых Николай получил от своего предшественника, и тех, которых он передал своему преемнику. Когда пришлось приступить к реформам, среди сановников не оказалось ни одного, кто был бы в состоянии руководить делом. На сцену выступили второстепенные деятели, проникнутые либеральным духом и скрывавшиеся прежде в тени». [Б.Н. Чичерин. Воспоминания. М.Минск. 2001. С. 180]

И действительно, в 1825 году молодому Николаю Павловичу достались от Александра I граф Аракчеев и князь Голицын, Виктор Кочубей и князь Адам Чарторыйский, Карамзин и Уваров, Пушкин и Дурново, Блудов и генерал Киселев, Канкрин и епископ Филарет (Дроздов). В 1855 году многих уже не было в живых, другие давно были отставлены от дел или обветшали от лет и борений с толпой временщиков, третьих уволил новый царь Александр Николаевич, который далеко не сразу осознал, что без фундаментальных реформ Россия обречена на участь Османской или Китайской Империй в быстро меняющемся мире. И главное — новые талантливые люди не были сысканы, не были выдвинуты.

Только что окончивший Московский университет в последние годы Николаевского царствования, молодой аристократ Борис Николаевич Чичерин рассуждал: «Могла ли меня заманивать служба при господствовавших тогда политических условиях? Стать непосредственным орудием правительства, которое беспощадно угнетало всякую мысль и всякое просвещение и которое я вследствие этого ненавидел от всей души, раболепно ползти по служебной лестнице, угождая начальникам, никогда не высказывая своих убеждений, часто исполняя то, что казалось мне величайшим злом, - такова была открывающаяся передо мной служебная перспектива. Я отвернулся от неё с негодованием… Наглый произвол тогдашней администрации выступал здесь во всей своей отвратительной наготе и сеял в молодых сердцах семена ненависти и злобы…» [Б.Н.Чичерин. Воспоминания. Москва: АСТ, 2001 – с. 131;137].

Как и через полвека поражение в Дальневосточной войне, и ещё через восемьдесят лет — в «Холодной» и Афганской, Крымская катастрофа 1854-55 годов явилась обрушением всей государственной системы, неспособной к самоисправлению, и, простите уж, нуждавшейся в сокрушительном «целительном» ударе извне. Эту несчастную особенность русского прогресса всегда сознают современники и, сами стыдясь своего чувства, желают поражения своему отечеству для его же блага. Вот что пишет известный нам Александр Кошелёв: «В 1853 году началась война с Турциею, и предчувствовалась борьба с Европою…. Казалось, что из томительной мрачной темницы мы как будто выходим, если и не на свет Божий, то, по крайней мере, в преддверие к нему, где уже чувствуется освежающий воздух. Высадка союзников в Крыму в 1854 году, последовавшие затем сражения при Альме и Инкермане и обложение Севастополя нас не слишком огорчили; ибо мы были убеждены, что даже поражения России сноснее и даже для неё полезнее того положения, в котором она находилась в последнее время. Общественное и даже народное настроение, хотя отчасти бессознательное, было в том же роде…. Ибо нелегко было для России только что закончившееся продолжительное тридцатилетнее царствование; но особенно тяжко и удушливо оно было с 1848 года». [А.И. Кошелев. Записки (1812-1883 годы). М.: Наука, 2002. С.58]

И ведь Александр Кошелёв — это не какой-то моральный урод-пораженец, а глубокий мыслитель, богатый русский барин, принадлежащий к высшему кругу общества и всю жизнь трудившийся на благо отечества. И подобный стон стоял повсеместно. Блестящая победа русского оружия, безусловно, упрочила бы «тяжкий и удушливый» режим и тем способствовала его дальнейшему сползанию в бездну — к катастрофе уже вовсе неисцельной; военно-политическая неудача, при всей её унизительности для национального самолюбия, при всей утрате престижа и даже потерях территориальных (не забудем, поражение в Восточной войне 1853-56 годов стоило России Дунайских устьев и левобережья Прута), означало освежающий, как говорит Кошелёв, ветер перемен.

Разгромив нас на море и на суше, союзники тем самым заставили русскую государственную власть пойти на широкомасштабные преобразования всей общественной жизни вопреки консервативным настроениям большинства высшего класса. Несмотря на явную склонность продолжить дело покойного отца и «держать всё», как перед смертью указывал ему Николай Павлович (Предсмертное указание Николая I сыну — А.Ф. Тютчева. Воспоминания. Дневники… С.128), молодой государь Александр Николаевич, постепенно осознав с помощью новых советников глубинные причины Крымской катастрофы, приступил к единственно возможной реформе — к раскрепощению всего русского общества и внедрению в него современных принципов гражданского ответственного «самостоянья». Упразднение крепостного рабства, введение земского и городского самоуправления, замена рекрутчины всеобщей воинской обязанностью, учреждение независимого гласного судопроизводства, открытие учебных заведений для всех желающих и Священного Писания для всех алчущих слова Божьего, дарование автономии Финляндии и попытка возродить польскую автономию — все эти реформы Александра II, имевшие единственную цель — призвать общество в соработники власти в деле возрождения России, все эти реформы, заслуженно прозванные «великими», начали осуществляться, как ни горько это признать, только в результате позорно проигранной войны и запечатлевшего её унизительного Парижского мирного договора.

Эти реформы начали осуществляться поспешно, на скорую руку. Принцип Александра I и потом графа Уварова — сначала научите — потом освобождайте, принцип этот был отброшен. Учить теперь было некогда. Тридцать лет не учили, а потом в три года освободили десятки миллионов рабов, не уча их ни грамоте, ни гражданскому самоуправлению, ни самостоятельному хозяйствованию, ни нравственно-религиозной ответственности. В 1861 году не более десяти процентов населения России старше девяти лет были грамотными (умели читать, но, по русским стандартам, не обязательно — писать). Ко времени завершения гражданской войны и ликвидации рабства, в США умели и читать и писать 90,6 процента белых и 30 процентов черных американцев старше девяти лет. [U.S. Bureau of the Census. Historical Statistics of the United States. Wash., D.C., 1975. H-664-668.] И то, в США расовый конфликт продолжался после эмансипации целое столетие и ещё не изжит, как показали последние события, до конца по сей день.

В России к тому же очень плохую службу при освобождении простонародья сыграло распространившееся романтическое народничество. Считалось приличным «верить в мужика», в то, что, несмотря на всю свою невежественность, он и богоносец, и правдолюбец, и хранитель исконных устоев общественной (община) и семейной жизни. Потому и давать ему современное европейское образование, в общем-то, не очень нужно, а скорее следует у него учиться исконно русской жизни. Эта славянофильская идея была наследована народниками и потом новым изводом народников — социалистами-революционерами.

В результате, вплоть до революции 1917-22 годов, русское простонародье и высший класс так и не соединились в одно гражданское общество, с единой, пусть и разноуровневой культурой, с едиными высшими национальными интересами. И потому те, кто решились цинично воспользоваться этим неуврачеванным разломом, повели простонародье войной на высший класс и победили в великой русской смуте на горе и высшего класса, и самого мужика, и всей России. Кроме бандитов и разбойников от этой победы не выиграл никто. А их успех — всем на горе, на долгое горе, почти на целый век. А может быть и на дольше? А может быть и навсегда? Отвечать на эти вопросы придется нам и детям нашим.

8. Смерть императора Николая

Но тогда, в конце 1854 года государь Николай Павлович как убитый ходил по Гатчинскому дворцу. 19 октября фрейлина Анна Тютчева записывает в свой дневник: «Его высокая фигура начинает сгибаться. У него какой-то безжизненный взгляд, свинцовый цвет лица, чело, ещё недавно надменное, каждый день покрывается новыми морщинами». Узнавая о приезде очередного курьера с театра военных действий, он, забыв все, столь любимые им прежде приличия, сбегает по ступеням во двор, часто даже и не одетый, только накинув на плечи шинель. Он, как экзальтированная барышня, радуется каждому, даже ничтожному успеху, каждому, пусть на час отбитому редуту. Узнав об удаче корпуса генерала Липранди под Балаклавой, он бросился на колени перед образами и разрыдался на глазах у потрясённой свиты. Подобного Император не позволял себе до того никогда.

Но хорошие известия из Крыма так редки и так непостоянны. Поражение следует за поражением, отступление за отступлением. «В Гатчине, где тогда жил Государь, помнят про его бессонные ночи, как он хаживал по двору и клал земные поклоны перед церковью», — пишет Тютчева. [Русский Архив. 1892. Т.8. С.479]

Он понял, слишком поздно, но понял то, что понимают все вокруг него. Он понял, что тот режим, который с таким упорством, даже упрямством созидал он тридцать лет, не выполнив, но перечеркнув все заветы старшего брата, что режим этот погубил столь любимую им Россию. «Его нервы в самом плачевном состоянии. Видя, как жестоко он наказан, нельзя не жалеть его, а между тем приходится признать, что он пожинает то, что посеял», — продолжает запись Тютчева. [А.Ф. Тютчева. Воспоминания. Дневники… С.107]

У государя Николая Павловича была отличная память, и в эти тяжкие дни поздней осени 1854 года он, скорее всего, вспоминал две странные встречи с юродивым Киево-Печерским монахом Феофилом, недвусмысленно пророчившим ему горе.

19 сентября 1851 года на одной из улиц Печерска «попался Государю отец Феофил на своем бычке, и едва только царские лошади поравнялись с телегою старца, как остановились против быка, точно вкопанные. Все усилия кучера направить их вперед были напрасны», — повествует старинный дееписатель старца. — «Ты что за человек? – сурово спросил Феофила Николай Павлович, окидывая его проницательным взглядом. — Божий я человек — с детским простодушием отвечал блаженный. — Знаю, что Божий, но откуда ты и куда едешь? – Видкиля я, там мене вже нема. Де нахожусь теперь, там мене всяк бачит. Бе буду посля, одни Бог зная». Свитские пояснили Государю, что это, кстати, говорящий на украинском языке, «юродивый монах из Китаевой пустыни». «Юродивый монах? — переспросил Николай Павлович с удивлением. — Странно»… «И добродушно обратился к Феофилу, сказав: ˝Ну, поезжай с Богом. Пожелай и мне счастливого пути˝. — ˝Ни, Государь. Тоби треба пройти через терние˝… В эту минуту лошади рванулись в сторону, и царский экипаж помчался вперед». «Через терние» — эти слова юродивого Государю запомнили многие.

Через год, накануне войны, Царь уже сам искал встречи со «странным монахом», чтобы найти поддержку своим воинственным планам. В конце лета 1852 года он спрашивает киевского митрополита Филарета: «Нет ли и теперь у вас одухотворенных благодатью старцев, у которых я мог бы испросить совета на мои предстоящие политические проекты». Митрополит Филарет указывает Государю на Феофила, и Николай Павлович решает ехать к нему в Китаеву пустынь. Митрополит строго приказал Феофилу дожидаться приезда Государя, но юродивый сбежал из пустыни и встретил экипаж Государя на дороге. Вот как об этом повествует тот же дееписатель: «Погода в тот день была солнечная, теплая…, но Государь всё время был молчалив и в глубоком раздумье рассматривал по сторонам окружающую местность. Вдруг зоркий взгляд его увидел в стороне черное пятно. — Что там такое? — быстро вопросил Государь митрополита, указывая рукой на заинтересовавший его предмет. — Мертвое тело, что ли?... — Это лежит человек… Но только не мертвый, а живой. Вон у него и ноги шевелятся. — На чем же он лежит? — Да, видать, на муравейнике… — Странно, — сказал на это Государь и приказал кучеру свернуть в сторону». Император и митрополит вышли из экипажа. Человек лежал не шевелясь. Руки его были сложены на груди крестообразно, как на смерть, а глаза закрыты совсем. По всему телу его и по лицу копошились муравьи целыми массами, но он, точно не чувствуя ничего, притворялся мертвым. «Это схимонах Феофил, — тихо прошептал митрополит Государю… — Это тот самый старец, к которому мы едем… — Чего же он лежит тут? Ну-ка узнайте», — повелел Николай Павлович. Но как ни пытался митрополит вызвать старца Феофила на беседу — тот не отозвался и даже не пошевелился. «Странно — с досадой сказал Государь и, сердито махнув рукой, повернулся назад и пошел к экипажу». [В.И. Зноско. Сказание о преподобном старце Феофиле, М.: Валаамское общество Америки, 2010. С. 191-197]

Юродивый монах Феофил умер 28 октября 1853 года. Наступало время исполнения его странных пророчеств.

К политической катастрофе в конце ноября 1854 добавляется тяжкая, как считают врачи, смертельная болезнь жены Императора Александры Фёдоровны. Вся прошлая жизнь теперь перед глазами Государя, перед взором его совести. Он в самом начале царствования выбрал, возможно, по совету Карамзина, удобное христианство, которое не обязывает преобразовывать в себе падшего человека в образ Христов. Он убивал ради государственной целесообразности, он держал в рабстве миллионы своих подданных ради мира с дворянством, он выгонял студентов из университетов и закрывал школы для крестьянских детей, запрещал переводить Библию на русский язык, думая, что тем укрепляет Россию, он не хранил святыню брака, поддаваясь естественным влечениям плоти, и не искал причаститься тайнам Божиим, вчитываясь в Писания, ибо это ему казалось до зевоты скучным. Веселей было скакать на балах и маскарадах. Теперь ему стыдно смотреть в глаза курьерам, приезжающим с донесениями из разбомбленного и залитого кровью Севастополя. Стыдно смотреть в глаза детей, жены, подданных. Стыдно смотреть в глаза Божии…

«Вид Государя пронизывает сердце, — записывает Анна Тютчева в дневник 24 ноября, — за последнее время он с каждым днём делается всё более и более удручен, лицо озабочено, взгляд тусклый. Его красивая и величественная фигура сгорбилась… Это дуб, сраженный вихрем, дуб, который никогда не умел гнуться и сумеет только погибнуть среди бури… Господь да сжалится над ним и да сохранит ему самое дорогое для него существо в ту минуту, когда у него уже всё отнято». [А.Ф. Тютчева Воспоминания… С.113]

Молитва фрейлины была услышана. Александра Фёдоровна выздоровела. Выздоровела, чтобы 18 февраля 1855 года закрыть глаза своего супруга.

То, что Государь покончил самоубийством, сознательно желая умереть от воспаления легких, и для этого в февральские промозглые морозы в одном мундире и летней шинели прощался в манеже с войсками, уходящими в Крым, — скорее всего исторический анекдот. Смерти он не искал и о смерти не думал даже в последний день жизни: за несколько часов до кончины он говорил супруге, что причастится, когда поправится и сможет встать на ноги. Придворному доктору Мартину Вильгельму фон Мандту пришлось прямо сказать Государю, что ему осталось жить считанные часы, и тогда он согласился позвать пресвитера Василия Бажанова со Святыми Дарами.

Смерти он не искал, но о здоровье своем перестал заботиться вовсе, хотя и раньше не особенно обращал на него внимание. Он, скорее, не самоубийца, но человек, пошатнувшийся в рассудке, нервы которого вышли из повиновения. Он уже не ведал, что творил. И вспоминаются слова Иова: Бог «отнимает ум у глав народа земли и оставляет их блуждать в пустыне, где нет пути: ощупью ходят они во тьме без света и шатаются, как пьяные» [Иов. 12, 24-25].

Только на смертном одре ясность мысли и воли вернулась к несчастному Государю. Он долго исповедовался пресвитеру Василию, потом твёрдым голосом прочел молитву «Верую, Господи, и исповедую…», которую читают перед причастием, и причастился Святых Тайн с величайшим благоговением. «Господи, прими меня с миром» — были его первые слова после причастия. Затем умирающий Император велел собраться у одра всей своей семье и каждого благословил особо, каждому сказал несколько напутственных слов. «Напоминаю вам о том, о чем я так часто просил вас в жизни: оставайтесь дружны» — завещал он всем близким и с этими словами отпустил их, сказав, что перед смертью ему надо побыть одному.

Часа через три он призвал Цесаревича, супругу и нескольких ближайших сановников — князя Орлова, графа Адлерберга, князя Василия Долгорукого. Он призвал также несколько дворцовых гренадер и велел им передать его последний привет гвардии и войскам, особенно же защитникам Севастополя. Цесаревича он попросил особо: «Скажи войскам, что я и там буду продолжать молиться за них, что я всегда старался работать на благо им. В тех случаях, где это мне не удалось, это случилось не от недостатка доброй воли, а от недостатка знания и умения. Я прошу их простить меня». [А.Ф. Тютчева Воспоминания… С.124] В лице армии, всегда столь дорогой для императора Николая, он в этот страшный предрассветный час просил прощения у всей России.

Он ещё успел, умирая, распорядиться относительно собственных похорон и бальзамировки собственного тела. Он приказал сократить до трёх недель прощание с ним подданных, вместо сорока дней, как это было принято ранее, и выбрал для бальзамировки новомодный метод Ганоло, по которому делается надрез шейной артерии и в неё пускается электрический ток. Здесь он показал себя новатором, и зря. Бальзамировка совершенно не удалась, и после кончины тело стало быстро разлагаться. Несмотря на повторную бальзамировку ко дню похорон 6 марта тело покойного Государя являло собой страшное зрелище… Он вновь хотел сделать для своих подданных, как лучше, и вновь ошибся… Впрочем, это было последнее повеление умиравшего Императора.

Он уже не стал принимать очередного курьера из Севастополя, хотя на этот раз это был сын главнокомандующего Владимир Меншиков: «Эти вещи меня уже не касаются. Пусть он передаст депеши моему сыну». Пораженья ли, победы — это больше не волновало его.

Умирающий Император стоял перед иным испытанием. Не решаясь войти в комнату, где лежал Николай, у закрытых дверей стояла та, кому все последние годы он отдавал свое сердце. «Трудно передать выражение ужаса и отчаяния, отразившееся в её растерянных глазах и в красивых чертах, застывших и белых как мрамор… Видно было, что безумие отчаяния овладело её бедной головой». Императрица, которая только что просила супруга позволить умереть вместе с ним, увидела несчастную фрейлину Нелидову и, пройдя мимо неё в комнату Государя, шепотом сказала умирающему: «Некоторые из наших старых друзей хотели бы проститься с тобой: Юлия Баранова, Екатерина Тизенгаузен и Варенька Нелидова». Это был последний урок христианского милосердия, преподанный Государю. И он понял его, принял и ответил: «Нет, дорогая, я не должен больше её видеть, ты ей скажешь, что я прошу её меня простить, что я за неё молился и прошу её молиться за меня». [А.Ф. Тютчева Воспоминания… С.125]

Теперь он весь был в молитве. Светало. Страдания возрастали. Парализующиеся легкие не давали дышать. «Долго ли продлится эта отвратительная музыка, — хрипя, спрашивал умирающий доктора Мандта. — Если это начало конца, это очень тяжело. Я не думал, что так трудно умирать». Сколько людей умерло по его воле — на кронверке Петропавловской крепости, под шпицрутенами, бичами, на Кавказе от малярии и пуль горцев, в Сибирских рудниках, сколько теперь умирали в Севастополе…. И вот умирал он сам, и предсмертная мука стала его опытом. Он давал теперь ответ за каждую загубленную им душу. За всех и за вся…

Он попросил супругу читать ему «Отче наш…» и после слов молитвы «Да будет воля Твоя» твердым голосом сказал: «И ныне, и присно, и во веки веков» [М. Мандт. Некоторые подробности о кончине Императора Николая… Русский Архив. 1906, кн.3. С.145]. Ещё несколько часов назад повелитель величайшей Империи, он с упованием на милость Божию предавал Господу свою душу.

В восемь утра отец Василий пришел читать отходную. Император со вниманием слушал слова канона и всё время крестился. Когда, прочтя от имени умирающего все положенные покаянные молитвы, священник благословил его, осенив крестом, Николай, отвечая должно быть мучавшей его мысли, произнёс: «Мне кажется, я никогда не делал зла сознательно». И тут же совесть укорила его в самом простом, в самом явном, и, повернувшись к Императрице, державшей его холодеющие руки, он прошептал: «Ты всегда была моим ангелом-хранителем с того мгновения, когда я увидел тебя в первый раз, и до этой последней минуты». Всегда…

Какое-то таинственное примирение совершалось в нём. Потеряв в девять часов утра дар речи, Император вновь смог произнести несколько фраз перед самой кончиной. Доктор Мандт, который неотступно был рядом с ним в эту ночь, передаёт, что, обведя глазами стоявших вокруг кровати на коленях близких, Николай сказал им: «Мне хорошо, мне прекрасно, мне отрадно, мне сладко, желаю всякому того же».

Предсмертные хрипы становились всё сильнее, дыхание — труднее и прерывистей. По лицу умирающего пробежала судорога, голова откинулась назад. Император последний раз открыл глаза, поднял их к небу, улыбнулся — и всё было кончено.

«В эту минуту, когда смерть возвратила мягкость прекрасным чертам его лица, которые за последнее время так сильно изменились благодаря страданиям, подтачивавшим Императора и преждевременно сокрушившим его, — в эту минуту его лицо было красоты поистине сверхъестественной. Черты казались высеченными из белого мрамора… в том неземном выражении покоя и завершенности, которое, казалось, говорило: "Я знаю, я вижу, я обладаю"». [А.Ф. Тютчева Воспоминания… С.127]

Императора Николая Павловича больше не было среди живых нашей временной земной жизнью. Бескрайней Империей и десятками миллионов русских людей обладал теперь его сын Александр, который не знал и не видел того, что открылось в момент смерти его отцу. Ему придётся на ощупь искать путь, чтобы вывести его Россию из той пропасти, куда завел её покойный Государь. Он ещё не знает, что в это холодное февральское утро закончилась в России полуторавековая эпоха абсолютизма, и что его собственное царствование и всю последующую историю Императорской России, все её последние шестьдесят лет назовут эпохой реформ и контрреформ. Он не знает, конечно, что ни ему, ни его царственному сыну, ни внуку так и не удастся исправить то, что сломали его предки в XVIII веке, что не успел починить дядя и не захотел чинить отец — единство и гражданское самостояние русского народа, его духовное здоровье и нравственное достоинство. Он не знает и собственной своей судьбы — страшной и кровавой.

Всё это знаем теперь мы — не очень далекие потомки русских людей, которые не сохранили ту нашу Россию. А с тех, кто знает, то есть с нас, дорогие друзья, спрашивается вдвойне.