1. Предисловие

Дорогие друзья, на прошлой лекции мы говорили о личности Александра II — о том, как она формировалась, какое будущий император получил образование, а теперь посмотрим на Александра Николаевича после воцарения.

Восшествие Александра на престол государство Российского, как пишет в своём письме Александру II Герцен, не было осквернено ни цареубийством, в котором участвовал бы сам наследник (намекая на Александра I), ни убийством подданных (намекая на подавление декабрьского восстания 1825 года). Александр Николаевич получает престол, хоть и во время тяжёлой войны, которая к тому же уже приближалась к поражению России, но, тем не менее, абсолютно законно наследуя трон после смерти отца.

К тому же, Александр II, вступая на престол, не был двадцатилетним мальчиком, как Александр I, а был уже взрослым человеком — 37-ми лет. Вы увидите, что этот возраст — 37 лет — был возрастом и большинства тех людей, которые встали рядом с ним совершать те великие реформы, которые он задумал. Годы между тридцатью и сорока - самый креативный возраст. Но реформы эти он не продумывал до воцарения, как юный Александр Павлович. В том-то всё и дело, что Александр Николаевич, человек, я бы сказал, довольно слабой воли, был подавлен волей своего отца и хотел просто продолжать его дело. Но продолжение дела Николая после тягостного, мрачного, как его называли, последнего семилетия его царствования - 1848 -1855 годов, было невозможно.

Если бы Александр попытался продолжить дело своего отца (но даже никаких «если» тут быть не может, он не смог бы продолжать дело Николая, и мы сейчас увидим почему), он бы загубил Россию очень быстро, с треском проиграв Крымскую войну, и, упорствуя до последнего (если бы он был человеком малого ума но сильной воли), лишился бы и власти, и престола и всего. Но этот сценарий был ещё не так очевиден в феврале 1855 года. И, как замечает Сергей Германович Пушкарёв, «вступая на Престол, Александр, ученик и почитатель своего отца, не имел плана широких и систематических реформ. Но потрясенный неудачами войны 1854-55 гг., обнаружившими банкротство Николаевского режима, он осознал необходимость серьезных преобразований и твердо решил осуществить их на благо России». [С.Г.Пушкарев. История России 1801-1917. С.218.]

Это суждение наполовину правильно, а наполовину - нет. Когда Александр вступил на престол, он ещё не осознал необходимость серьёзных преобразований, и уж тем более у него не было ещё твёрдого решения их осуществлять. Он чувствовал, что всё неладно, но не понимал, что надо делать. В историческом описании Александра II встречается очень много, как мы это увидим и как я уже говорил на предыдущей лекции, стилизаций. Он совершил великие реформы, и все приписывают ему великий замысел. Вот только замысла-то не было.

Как же получилось, что, взойдя на престол продолжателем дела отца, Александр Николаевич перестал им быть? Вот первый вопрос, который бы я задал.

2. Колебания

20 февраля, то есть сразу после смерти Николая Павловича, произошла встреча дипломатического корпуса — встреча с послами. Понятно, что английского и французского послов быть на ней не могло — шла война, но были шведский и датский, прусский и австрийский послы. Александр заявил, что жаждет мира, но готов продолжать войну, если мир не будет почётным. «Я готов протянуть руку примирения на условиях, принятых моим отцом; но если совещания, которые откроются в Вене, не приведут к почетному для нас результату, тогда я, господа, во главе верной моей России, и весь народ – смело вступим в бой», — вот такая была позиция. [С.С. Татищев. Император Александр II. Его жизнь и царствование. Ч. 2]

А, между тем, в обществе, в петербургских придворных кругах было очень много противников продолжения войны. Да, были люди подобные поэту Фёдору Тютчеву, которые мечтали о кресте на Святой Софии, о триумфальной победе, освобождении христиан Османской империи, но очень многие понимали, что гибнет не Османская, а Российская Империя, а соответственно, гибнут и они, как её ведущий класс. Российская Империя замахнулась на то, на что она не могла безнаказанно замахнуться — на самые сильные державы мира — на Англию и Францию одновременно. Тут проигрыш неизбежен.

Анна Тютчева, фрейлина молодой Императрицы, не раз в эти дни записывает в дневник, что очень многие в России из высшего круга желают мира даже ценой постыдных уступок, но, слава Богу, Царь не с ними, он готов биться. 21 февраля 1855 года она отмечает: «Говорят, что партия, враждебная войне, хотела отделаться от Императора (Николая)». [А.Ф. Тютчева. Воспоминания. Дневники. Запись от 21 апреля]

Ходят даже досужие слухи, что Николая Павловича убили — люди партии, враждебной войне, то ли сговорились с доктором Мандтом, который лечил Императора, и отравили его, то ли извели Императора как-то иначе. Конечно, это полная чепуха. И надо сказать, подобные слухи часто распространяются, когда скоропостижно умирает известный человек, тем более глава государства.

24 февраля Анна Тютчева записывает, что эта партия высшего петербургского общества хочет мира «даже ценой самых унизительных уступок». Мы должны это помнить — большая часть петербургского общества хотела мира ценой больших уступок ради того, чтобы сохранить Россию, и, понятно, свою власть над ней. А Александр был готов биться дальше, если не будет мира почётного.

Слава Богу, между союзниками, как я уже рассказывал, не было согласия о будущем. Наполеон III, так же как мечтал быть покровителем христиан Востока, продолжая традицию католических королей Франции, мечтал быть и покровителем Польши, продолжая политику своего дяди Наполеона I. Как трофей этой войны, он хотел возродить независимую или хотя бы конституционную Польшу (как это было в 1815-32 гг.) в составе России и тем открыть прецедент вмешательства во внутренние дела Российской Империи.

Англия, боясь усиления Франции, была против этого и была против затягивания войны вообще. Англия — это парламентское государство. Тяготы войны были велики. Не надо думать, что эта война была для английского экспедиционного корпуса лёгкой прогулкой. В одной знаменитой кавалерийской атаке под Балаклавой в октябре 1854 под шрапнельным огнём русской артиллерии погиб цвет английской аристократической молодёжи.

Кстати, в том же сражении появилось и широко ныне используемое выражение «красная линия». Конечно, в градостроительстве оно применялось и раньше, но в политике – именно с того времени. Тонкой красной линией (the thin red line), ощетинившейся сталью штыков, встали, одетые в красные сюртуки, шотландские стрелки Сазерлендского полка генерала Колина Кэмпбелла против донских и уральских казачьих сотен. И они не пропустили многократно превосходившие их силы противника, став пределом его атаки.

Многие в Англии были недовольны финансовыми расходами, гибелью людей и не понимали, зачем за тридевять земель вести войну. В Парламенте громко раздавались голоса, что сохранение Османской империи не та причина, из-за которой должны гибнуть британцы. 30 января 1855 г. пало правительство консерваторов (тори-пилитов) графа Абердинского Джорджа Гамильтона Гордона. Либералы-виги победили консерваторов и 6 февраля кабинет сформировал прославленный виконт Пальмерстонский Генри Джон Темпл. Британия потому и предпочла вигов тори, что ждала почетного завершения этой затянувшейся кровавой заморской войны.

Мечты покойного царя Николая, с которыми он начинал войну – гегемония в Османской империи, Проливы и крест на святой Софии – также явно становились неисполнимыми. Страна была истощена, а победа намного более иллюзорной, чем осенью 1853 г. Все стороны искали мира, но мира почетного. Увы, в войне такое бывает крайне редко и только при равновесии сил сторон. Здесь же Россия, хоть и медленно, но отступала.

Очень характерно, что, когда 5 марта 1855 года императора Николая Павловича, наконец, предавали земле, хотя как вы помните, из-за неудачной бальзамировки его тело разлагалось, и уже было страшно к нему подойти, несмотря на это, перед тем, как гроб закрыли и опустили в могилу, вдова Александра Фёдоровна незаметно положила (но поведала об этой тайне Анне Тютчевой) на грудь Императора крест, сделанный из кусочков смальты (мозаик) храма Святой Софии Константинопольской, как залог будущего присоединения Константинополя к России. «Чтобы он на небе не забыл молиться о своих братьях на Востоке» — сказала Императрица. [А.Ф. Тютчева. Воспоминания. Дневники. Запись от 8 апреля]

Идея присоединения Царьграда, тогдашняя идея «Крым наш», маниакально владевшая Николаем Павловичем, теперь могла быть исполнена только в такой интимной, тайной форме. Это была одна из целей войны, несмотря на все разговоры о том, что Россия не стремится ни к каким присоединениям. Теперь только крест из константинопольской смальты в гробе – осуществление мечты Николая I.

Я думаю, что Александр Николаевич уже с первых дней своего царствования понимал, что о Константинополе надо забыть, что цель — выйти из войны хотя бы без территориальных уступок и не потеряв права на покровительство православного народа Османской империи. Это было очень важно. Как говорил Константин Леонтьев, важно не потому, что так уж жалели православных и так уж хотели их свободы, а потому что православное население Османской империи, довольно, надо сказать, большое — греки, болгары, сербы, румыны, и, в общем-то, армяне, которым тоже потом покровительствовали русские цари, — это пятая колонна, которая всегда будет с Россией, если та будет ей покровительствовать. Николай Павлович хотел не свободы этих народов — он ведь даже для своего народа свободы не хотел, а хотел свободно распоряжаться этими людьми в соседней империи. Вот какова была его цель. Эту же цель ставил перед собой и Александр Николаевич, но, как вы помните, ничего не получилось.

После некоторых кратковременных успехов в июне, 4 августа проиграно сражение на реке Чёрной. Русская армия потеряла более 8 тысяч убитыми и раненными. 24-го, как я уже рассказывал, началась последняя бомбардировка Севастополя. 27 августа в 10 часов вечера генерал от артиллерии Михаил Дмитриевич Горчаков писал Государю: «Войска Вашего Императорского Величества защищали Севастополь до крайности, но более держаться в нем за адским огнем, коему город подвержен, было невозможно… Неприятелю оставили вместо города только груду окровавленных развалин». Закончилась одиннадцатимесячная оборона города.

Анна Фёдоровна Тютчева, которая 28 августа, в день, когда пришло это телеграфное сообщение, присутствовала за завтраком у Императора и Императрицы, сделала запись: «Государь и Государыня тихо плакали». [А.Ф. Тютчева. Дневники. Запись от 28 августа 1855 г.]

Я с трудом представляю, что в какие-то моменты, даже 1941 года, Сталин тихо плакал. Он мог бояться, мог дрожать, он мог, как из своей фантазии описывает Солженицын, молиться на пустой угол Богу, говоря Ему, что мы только с Тобой двое во Вселенной, - но он не мог плакать. Плачут люди, у которых есть сердце. У большевиков сердца не было. А у этих людей сердце было. И отличие Александра от отца, в том, что он, и это будет важно, когда мы будем говорить о реформах, любил и жалел людей.

Вы помните, на прошлой лекции я рассказывал, что он плакал, получая весть о кончине (неважно как произошедшей — на поле боя или нет) кого-то из офицеров, вовсе не родственников, а просто лично знакомых ему. Александр по-человечески относился к людям и не считал их пешками. Николай Павлович же рассматривал подданных как фигуры на шахматной доске, хотя тоже умел плакать, в отличие от Сталина.

Отвечая на эту депешу Горчакову 2 сентября 1855 года, Александр писал: «Как ни тяжела материальная потеря Севастополя и уничтожение нашего Черноморского флота, но я сожалею и сожалею гораздо более, о дорогой крови, которая ежедневно проливается геройским гарнизоном Севастополя. Поэтому не могу не одобрить решимость Вашу очистить Южную сторону, что было исполнено столь удачно… Не унывайте, а вспомните 1812 год и уповайте на Бога. Севастополь не Москва, а Крым – не Россия. Через два года после пожара Московского победоносные войска наши были в Париже. Мы те же русские и с нами Бог!» [С.С. Татищев. Император Александр II. Его жизнь и царствование. Ч. 2 Гл.7]

Севастополь тоже сгорел, как сгорела Москва в 1812 году, Севастополь тоже оставили, как и оставили Москву… А потом что? - На Париж! Вот как пока ещё мыслит Александр II. 2 сентября 1855 года, уже после разгрома Севастополя, несмотря на все поражения, несмотря на всю кровь, о пролитии которой он искренне, я думаю, сожалеет, Александр еще мечтает о Париже, о победе, о реванше.

И не откажем Императору в смелости — вместе с братом Михаилом он сначала прибывает в Николаев, после в Кинбурн, 28 сентября 1855 года в Бахчисарай — главную ставку русской крымской армии после эвакуации Севастополя, и потом даже на северную сторону Севастополя под пули и бомбы англичан и французов. Император и его брат мужественные люди. Они не командуют уничтожением людей издалека. И это была совершено специальная позиция. Они могли никуда не приезжать, ничего бы не изменилось. Но подвергнуть себя риску в то время, когда льется по твоему повелению русская кровь, было делом дворянской чести, актом рыцарской порядочности.

Армия встречала Александра и его брата ликованием. Кстати говоря, тогда произошло событие вполне в римском духе: когда Александр приехал в тот Бахчисарайский дом, что был отведён под его резиденцию, с крыши этого дома взлетели, как пишет историк, 22 орла. Было решено, что это залог великой победы. Но никаким залогом эти птицы не оказались. Однако войска действительно встречали Императора радостно. Они надеялись на то, что могучая сила, наконец, победит, а шёпот петербургских кругов, что надо идти на мир на позорных условиях, замолкнет навсегда.

Надежды добавило взятие Карса 16 ноября. Генерал Николай Николаевич Муравьёв, которому потом будет добавлено почётное прозвище «Карсский», докладывал в депеше 16 ноября: «Карс у ног Вашего Величества. Сегодня сдался военнопленным изнуренный голодом и нуждами гарнизон сей твердыни Малой Азии». [С.С. Татищев. Император Александр II… Ч. 2 Гл.7] Сдался и турецкий главнокомандующий Вассиф-паша.

Это был, безусловно, большой успех. Казалось, надежда возвращается, но радоваться не было оснований. 20 декабря 1855 года опытный старый вельможа граф Павел Дмитриевич Киселёв, всегда отличавшийся тем, что всё и всем говорил честно, и Александру I, и Николаю I, написал Императору:

«Положение наше – чрезвычайно трудное. В истории не было еще примера – союза двух морских держав, уничтоживших сообща действия нашего флота. Четыре союзных державы со 108 миллионами населения и тремя миллиардами дохода стоят против России, у которой 66 миллионов населения и едва один миллиард дохода… При том нейтральные государства склоняются на сторону наших противников… Недостаток оружия и запасов усиливается…»

3 января 1856 года на заседании в Зимнем дворце обсуждались условия мира, и Александр никак не хотел соглашаться на территориальные уступки и на демилитаризацию Чёрного моря и Дуная. А это были обязательные условия. Австрии был нужен демилитаризованный Дунай и демилитаризованное Чёрное море, неконтролируемые ни Османской империей, ни Россией, для того, чтобы беспрепятственно осуществлять торговлю с Европой пользуясь этим путем. В те времена значительная часть торговли осуществлялась по рекам и морям. Так, впрочем, происходит и сегодня.

На этом заседании 3 января граф Киселёв объяснял Государю: «Области присоединенные к Империи около полувека назад еще не успели слиться с ней. Глухое недовольство распространяется на Волыни и в Подолии агентами польской эмиграции. Финляндия тяготеет к Швеции. Польша восстанет как один человек, как только военные действия союзников дадут ей к тому возможность… Если мы потеряем эти громадные области, как и когда сможем мы их вернуть? Лучше пожертвовать немногим».

Граф Дмитрий Николаевич Блудов, другой старый и верный вельможа, просвещённый человек, заметил, вспоминая пословицу одного из военачальников Людовика ХIV: «Если мы не умеем вести войну, так заключим мир».

Именно эти аргументы заставили Александра II отказаться от всех попыток с честью выйти из войны, и согласиться завершить её с потерей лица и с потерей земли. В результате Парижского мира Россия утратила контроля над всей южной зоной своих интересов. Безопасность торговля России через Одессу и Таганрог больше не обеспечивалась её флотом. На это пришлось пойти. Совсем недавние мечты Александра о победе, о том, что русские будут в Париже, а если не в Париже, то, по крайней мере, отыграют захваченное при его дяде и тёзке Александре I, обратились в прах. Ничего не получилось. Если бы война продолжилась, всеобщее восстание в западных областях, к которым надо добавить Остзейские провинции, привело бы к тому, что Российская империя или бы очень сократилась, или бы перестала существовать.

Иван Аксаков 14 октября 1855 г. писал родителям из Бессарабии, где он стоял с ополчением: «На одной станции зашел я после обеда к одному из своих товарищей, был уже вечер, хозяин, только что воротившийся с панщины, сидел усталый на печи, подле него две женщины, сидели они молча… И наконец молчание прервано было выдавленными из груди словами хозяина: «Хоть бы англичанин скорее пришел!» [И.С.Аксаков. Письма к родным. 1849-1856. М.: Наука, 1994. – с.386]. В записке, отправленной Императору в начале 1858 г. А.И.Кошелев откровенно указывал: «Последняя война возбудила во многих сильные опасения насчет возмущений, могущих вспыхнуть в случае, если неприятель проникнет во внутренность Империи и провозгласит вольность. Не знаю, насколько эти опасения были справедливы, но всем известно, что в народе действительно ходили слухи, что французы и англичане хотели объявить вольность» [А.И.Кошелёв. Записки 1912-1883 гг. М.: Наука, 2002. – С.236].

Да, полное сокрушение России стоило бы союзникам денег и жизней солдат, но присоединилась бы Пруссия, другие германские государства, Австрия, Испания, и тогда объединённая Европа разгромила бы Россию. Как глупо утверждать, как это делают некоторые политики и сегодня, что единственные союзники России — это её армия и флот. Армия и флот у России были, но, как оказалось, это плохие союзники. Реальные союзники — это дружественные государства. Важна опора на своих граждан, и на страны, которые в тебе заинтересованы, которые хорошо к тебе относятся, как это было во время Второй Мировой войны. Не были бы нашими союзниками Англия и Соединённые Штаты, не выиграли бы мы один на один эту войну с Германией. А если бы Англия и Соединённые Штаты стали союзниками Германии и Японии, тогда вообще была бы для СССР быстрая катастрофа. Так что умение находить союзников среди сильнейших и самых развитых государств — это и есть, дорогие друзья, искусство дипломатии. И если этого искусства нет, если мы им пренебрегаем и грубо надеемся, как шпана в подворотнях, только на свою силу, то, как правило, в конце концов, оказываемся в очень неприглядном положении.

Осознав всё это, Александр Николаевич повелел подписать 18/30 марта 1856 г. в Париже мирный договор, а на следующий день 19 марта провозгласить Высочайший манифест о мире. Он большой, при желании вы можете прочесть его полностью, я же приведу эту часть: «Чтоб ускорить заключение мирных условий и отвратить, даже в будущем самую мысль о каких либо с нашей стороны видах честолюбия и завоеваний, мы дали согласие на установление некоторых особых предосторожностей против столкновения наших вооруженных судов с Турецкими в Черном море, и на проведение новой граничной черты в южной, ближайшей к Дунаю части Бессарабии. Сии уступки не важны в сравнении с тягостями продолжительной войны и с выгодами, которые обещает успокоение Державы, от Бога нам врученной. — Да будут сии выгоды вполне достигнуты совокупными стараниями нашими и всех верных наших подданных….». Далее будем внимательны — идёт первое заявление о будущих реформах: «При помощи Небесного Промысла, всегда благодеющего России, да утверждается и совершенствуется её внутреннее благоустройство; правда и милость да царствуют в судах её; да развивается по всюду и с новою силою стремление к просвещению и всякой полезной деятельности, и каждый под сению законов, для всех равно покровительствующих, да наслаждается в мире плодом трудов невинных (т.е. невоенных и непреступных — А.З.). Наконец, и сие есть первое, живейшее желание наше, свет спасительной веры, озаряя умы, укрепляя сердца, да сохраняет и улучшает более и более общественную нравственность, сей вернейший залог порядка и счастия». [Высочайший Манифест о прекращении Крымской войны 19 марта 1856 г.]

Как вы видите, этот манифест о конце войны — это не только стыдливо закамуфлированные (однако всё-таки объявленные) уступки, но и программа реформ: честный суд, равенство всех перед законом, стремление к просвещению (а вы помните, что последние семь лет царствования Николая Павловича — это затмение: сокращение числа учащихся в университетах, прекращение создания новых гимназий, запрет людям из низших сословий учиться в гимназиях, университетах) и, наконец, свет Библии, свет Божий. Обратим внимание на слова «свет спасительной веры, озаряя умы, укрепляя сердца». Здесь каждое слово выверено. Спасительная вера озаряет умы и укрепляет сердца. То есть рациональное познание веры (озарение ума) возможно только, когда человек читает Священное Писание. И решение о том, что Священное Писание должно быть возвращено русскому народу — тоже в этом Манифесте о мире, в этой первой программе реформ.

3. Общественное мнение

Манифест 19 марта 1856 года вызвал потрясение в обществе. Общество, которое было задавлено Николаевской деспотией, деморализовано поражениями в войне и хотело мира любой ценой, вдруг увидело, что цена уже уплачена, не великая, но всё же и не малая. Но самое главное — из этого поражения был сделан вывод, и этот вывод — программа преобразований.

Один из будущих революционеров, а тогда замечательный лесной инженер и крупный чиновник лесного ведомства Николай Васильевич Шелгунов, друг Чернышевского, писал в своих записках: «Россия точно проснулась от летаргического сна». [Н.В. Шелгунов. Сочинения, т.2. СПб 1891. – с.639]

Далее, дорогие друзья, прежде чем процитировать записку «О царском времени» Михаила Петровича Погодина, я скажу вам пару слов об этом замечательном человеке.

Сын дворового человека, получившего вольную от графа Ивана Петровича Салтыкова только в 1806 году, Михаил Петрович был рождён в 1800 году в крепостной неволе, но, благодаря вольной отца, получил образование в Московском университете, стал профессором отечественной истории, академиком, издателем значительнейших журналов — альманаха «Урания», журнала «Москвитянин», «Русского исторического сборника». Это был человек с охранительными, но при этом с очень интересными взглядами, горячий сторонник норманской теории происхождения Российского государства. И этот человек стал писать записки ещё Николаю I во время войны. В своих посланиях Погодин высказывался критически, говорил о необходимости прекращения войны, писал, что эта война губит Россию. Теперь он пишет Александру Николаевичу. Такие записки стали новым явлением русской жизни. Они расходились по всей России. Михаил Петрович пишет лично императору, но с написанного делаются сотни копий, люди читают, обсуждают его мысли и замечания и в результате появляется общественное мнение. Записки Погодина — это феномен рождающегося общественного мнения. Несмотря на то, что взгляды Погодина не всем близки, он дорог нам как человек, создавший общественное мнение в России. Рожденный крепостным, он стал одним из законодателей дум консервативного направления. Его дом (усадьба князя Щербатого) на Девичьем поле, ныне Погодинская 12 а - улица Погодина в Москве, слава Богу, есть - погиб во время Второй Мировой войны, и на его месте сегодня ныне стоит Иракское посольство. Сохранился лишь деревянный флигель, который, увы, находится в ужасном состоянии. В доме Погодина собирались многие литераторы. Михаил Петрович вёл дневники, которые ещё не изданы, но которые надо издать обязательно. Ещё не раз, дорогие друзья, мы встретимся с тем, что существует огромное количество ненапечатанных воспоминаний нашего недавнего прошлого.

Но вернёмся к запискам. Итак, Погодин эту традицию открытых, как бы мы сейчас сказали, писем царям распространил и на Александра II. Вот, что он написал Государю сразу же после его воцарения в своей записке «О царском времени»:

«Несчастная система, низведшая во гроб, вместе с внешними неожиданными ударами, покойного императора Николая Павловича! В порыве неограниченного своего усердия ко благу отечества он хотел делать всё сам. … Первая задача Государственному Совету в наше время – разобрать и определить, какие дела, без малейшего нарушения самодержавной власти, могут быть решаемы разными отдельными высшими ведомствами… Вторая задача – определить, в какой степени может быть допущена гласность, в видах предохранения правительственных и прочих решений от произвольности, и учреждения над ними новой необходимой инстанции – бдительного общего мнения, без которого само правительство остается часто не в теме. Эта гласность, в пределах благоразумной осторожности, доставит… средство узнавать людей». [М.П.Погодин. Историко-политические письма и записки. М., 1874, с. 310-313]

Под предлогом того, что покойный Государь себя загубил тем, что всё брал на себя, Погодин пишет, что надо обратиться к общественному мнению. Слово «гласность», которое мы связываем с Перестройкой, как вы видите, произнесено задолго до Горбачёва. Для чего должна быть допущена гласность? Чтобы поставить «общее» (т.е. общественное) мнение мерилом деятельности учреждений, сделать так, чтобы учреждения находились под контролем общественного мнения. Вот то, что полностью исключается в нашей нынешней России, в которой под предлогом государственной тайны всё больше и больше тем исчезают из-под контроля общественного мнения, а само общественное мнение разрушается и уничтожается. Как вы видите, 170 лет назад Погодин говорил, что действием общественного мнения Россия вернётся в нормальную жизнь, гласность — её спасение. Но важно понимать, что это предложение Погодина было высказано потому, что государь Александр был готов его услышать.

Через несколько дней после смерти Николая I Алексей Степанович Хомяков пишет собирателю русского фольклора Александру Фёдоровичу Гильфердингу: «Дай Бог доброй воли и яснейшего понимания молодому Государю! Особенно дай Бог ему доверия к России и неверия к тем, кто оподозривает всякое умственное движение. Мы дошли до великих бед и срама по милости одного умственного сна: но перемены не могут быть слишком быстрыми». [Русский Архив, 1878, №7. Стр.381.]

Речь о том, что «мы дошли до великих бед и срама» потому, что Николай Павлович запретил свободное преподавание в университетах и свободную дискуссию, создал цензуру над цензурой (Бутурлинский комитет), всё погрузил в умственный сон, и в итоге мы погибли. Нельзя так действовать — это то, что ясно культурным и умным русским людям. И все надеются на то, что новое царствование будет отличным от царствования его отца.

Иван Сергеевич Аксаков, будущий муж Анны Федоровны Тютчевой, пишет князю Дмитрию Александровичу Оболенскому, знаменитому деятелю «великих реформ», 1822 года рождения (к слову, заметки Оболенского в 4-х томах были опубликованы только в 2005 году в Санкт-Петербурге, а до этого не публиковались): «Возникает новая эра государственного бытия, начинается новая эра и для нравственного общественного существования каждого русского. И конечно, каждый… пожелает, чтобы царствование его (нового царя) было обильно плодами тепла и света, добра и разума, и богато всякой человечностью. Не знаю, что будет дальше, но первый манифест всем по сердцу. Желательно было бы, чтобы новый царь чаще обращался к народу со своим царственным словом, и чтобы тесной, безбоязненной искренностью скреплялись естественные узы, связывающие подданных с Государем». [И.С.Аксаков, Сочинения. Т.3, с. 105-106]

Иван Аксаков — известный славянофил, говорит о том, что необходимо восстановление единства народа и власти. А восстановление единства народа и власти возможно не путём одурения народа казённой пропагандой, а только путём безбоязненного доверия, с которым власть относится к народу. Власть должна помнить, что народ, а не царь — это хранитель мудрости и нравственности, и что царь, если будет действовать против народа, всё погубит. Поэтому новое царство должно быть богато человечностью, любовью к человеку. Нравственное общественное служение каждого русского человека — это служение правде. Она должна циркулировать между людьми. Каждый говорит правду, и эта правда восходит к престолу — вот как должно быть, считает Аксаков.

Тогда, в середине XIX века, из доступных средств у людей в лучшем случае были газеты и открытые письма, такие как записки Погодина, но всё равно циркуляция идей существовала. Сейчас благодаря интернету она, конечно, намного шире. Такая циркуляция — принцип, без которого невозможно построение государства. Те, кто думают, что можно на одном диктате, на одной вертикали, на окрике сверху и согбенном послушании снизу построить страну, просто безумцы. Даже не двоечники, а просто безумцы. Тогда это был прямой путь к крымской катастрофе, ныне это путь к новой гибели России.

Другой очень интересный автор - Александр Васильевич Никитенко, выходец из крепостных графа Николая Петровича Шереметева из Воронежской губернии (Бирючинский уезд).

Он родился в 1805 году в семье управляющего, крепостного, и только в 1824 году, будучи уже девятнадцатилетним, стараниями Александра Николаевича Голицына, Василия Андреевича Жуковского и Кондратия Фёдоровича Рылеева получил вольную. До этого его как крепостного в гимназию не принимали. Ещё при Александре I он стал активным сотрудником Библейского общества, потом был товарищем министра просвещения, а окончил свою карьеру тайным советником и умер в 1877 году. Этот умнейший и блестящий человек вёл дневник, и этот дневник бесценен. И сейчас мы приведём из него несколько записей. Мы, историки, очень любим дневники, потому что это записи непосредственно того времени, того момента, в который происходило событие, а не последующая стилизация. Это очень ценно.

Это запись сделана 6 октября 1855 года, то есть ещё идёт война, ещё сохраняются надежды на победу: «Авраам Сергеевич (Норов, министр просвещения; Никитенко — его заместитель — А.З.) сказал в Казани профессорам: "Наука, господа, всегда была для нас одною из главнейших потребностей, но теперь она первая. Если враги наши имеют над нами перевес, то единственно силою своего образования. Итак, мы должны все наши силы устремить на это великое дело"»

«Всё это хорошие слова, — добавляет дальше Александр Васильевич, — Дай Бог, чтобы они обратились в такие же дела. Теперь все видят, как поверхностно наше образование, как мало у нас существенных умственных средств. А мы думали столкнуть с земного шара гниющий Запад! Немалому еще предстоит нам у него поучиться!»

Понятно, что это ирония. Но ведь апологеты Николая Павловича в конце его царствования действительно называли Запад гниющим (вам это ничего не напоминает, господа?). Однако всё это привело к тому, что сгнивший Запад разгромил русскую армию и флот.

Александр Васильевич Никитенко продолжает запись: «Теперь только открывается, как ужасны были для России прошедшие 29 лет. Администрация в хаосе; нравственное чувство подавлено; умственное развитие остановлено; злоупотребления и воровство выросли до чудовищных размеров. Все это плод презрения к истине и слепой варварской веры в одну материальную силу (то есть в силу военную — А.З.)». [А.В. Никитенко. Дневник. Захаров, 2005. Запись от 6 октября 1855 г.]

Через 2 дня он добавляет: «Отчего, между прочим, у нас мало способных государственных людей? Оттого, что от каждого из них требовалось одно - не искусство в исполнении дел, а повиновение и так называемые энергические меры, чтобы все прочие повиновались. Такая немудреная система могла ли воспитать и образовать государственных людей? Всякий, принимая на себя важную должность, думал об одном: как бы удовлетворить лично господствовавшему требованию, и умственный горизонт его невольно суживался в самую тесную рамку. Тут нечего было рассуждать и соображать, а только плыть по течению». [А.В. Никитенко. Дневник. Запись от 8 октября 1855 г.]

Вот куда заводит неправильное управление, неправильное отношение к человеку и неправильное отношение к свободе.

27 октября Никитенко, который сам был одним из главных цензоров империи, цензором всего, что связано с театром, друг многих писателей, сделал такую запись: «Говорил с графом (Ланским, министром внутренних дел — А.З.) о цензуре и, разумеется, не щадил ее (то есть он против цензуры — А.З.). У нынешних цензоров, — сказал я, — врожденная неприязнь ко всем книгам, кроме одной, которую они чтут высоко. — Какая же это книга? — спросил граф. — Книга приходо-расходная, — отвечал я, — где они расписываются в получении жалованья». [А.В. Никитенко. Запись от 27 октября 1855 г.]

3 декабря 1855 года (дата важна) Никитенко записывает: «Ходит в рукописи по рукам замечательный приказ великого князя Константина Николаевича (младшего брата императора Александра — А.З.), отданный им по своему ведомству (Министерству флота)». Рукописи ходили по России, как ходили по рукам тексты в эпоху самиздата, только при Николае Павловиче, когда рукопись начинала «ходить», её автора сразу пытались отловить, а в 1855 году за это уже не наказывают и рукописи ходят по рукам в изобилии. «Приказ говорит о том, чтобы начальство в отчетах своих не лгало, уверяя, что все находится в чудесном виде, как это обыкновенно делается. В приказе есть ссылка на какую-то записку (это записка П.А.Валуева – А.З.), в которой весьма резко говорится о разных форменных и официальных лжах (вот так здесь использовано множественное число — А.З.). Это производит большой шум в городе. Министрам и всем, подающим отчеты, приказ очень не нравится. В сущности же это прекрасное дело. Многим вообще не нравится, что начинают подумывать о гласности и об общественном мнении». И действительно подумывали. И Император подумывал.

6 декабря 1855 года был упразднён Бутурлинский негласный комитет. Как вы помните, одним из главных инициаторов его создания был тот же Александр Николаевич, тогда цесаревич, вместе с Модестом Корфом, а теперь он же подписывает указ о его упразднении. Царь понял, к чему привели стремления к охранительству.

После этого начинается расцвет печати. К солидным журналам «Русский Вестник», который возобновлён в Москве, «Отечественные Записки», «Современник», «Библиотека для чтения» теперь прибавились «Русская Беседа» нашего старого знакомца Александра Ивановича Кошелёва и Тертия Ивановича Филиппова и «Русский вестник» Михаила Никифоровича Каткова. Лучшей газетой продолжают быть «Петербургские ведомости». На частные деньги начинает издаваться множество журналов-однодневок. Они выдерживают месяцы, иногда и не более одного месяца, и затухают, потому что люди не в состоянии покупать столько прессы.

Помните, в «Бесах» Фёдора Михайловича Достоевского, произведении, создававшемся в 1870-1871 годах и описывающем как раз события конца 1850-х, говорится о том, как богатая дама Варвара Петровна желает издавать журнал, и вокруг неё собирается круг журналистов, готовых сотрудничать. Люди предлагают сами себя и топят других:

«Она позвала литераторов — и к ней их тотчас же привели во множестве. Потом уже приходили и сами, без приглашения; один приводил другого. Никогда еще она не видывала таких литераторов. Они были тщеславны до невозможности, но совершенно открыто, как бы тем исполняя обязанность. Иные (хотя и далеко не все) являлись даже пьяные, но как бы сознавая в этом особенную, вчера только открытую, красоту. Все они чем-то гордились до странности. На всех лицах было написано, что они сейчас только открыли какой-то чрезвычайно важный секрет. Они бранились, вменяя себе это в честь. Довольно трудно было узнать, что именно они написали; но тут были критики, романисты, драматурги, сатирики, обличители. Степан Трофимович проник даже в самый высший их круг, туда, откуда управляли движением. До управляющих было до невероятности высоко, но его они встретили радушно, хотя, конечно, никто из них ничего о нем не знал и не слыхивал, кроме того, что он «представляет идею». Он до того маневрировал около них, что и их зазвал раза два в салон Варвары Петровны, несмотря на всё их олимпийство. Эти были очень серьезны и очень вежливы; держали себя хорошо; остальные видимо их боялись; но очевидно было, что им некогда. Явились и две-три прежние литературные знаменитости, случившиеся тогда в Петербурге и с которыми Варвара Петровна давно уже поддерживала самые изящные отношения. Но, к удивлению ее, эти действительные и уже несомненные знаменитости были тише воды, ниже травы, а иные из них просто льнули ко всему этому новому сброду и позорно у него заискивали… Говорили об уничтожении цензуры и буквы ъ, о заменении русских букв латинскими, о вчерашней ссылке такого-то, о каком-то скандале в Пассаже, о полезности раздробления России по народностям с вольною федеративною связью, об уничтожении армии и флота, о восстановлении Польши по Днепр, о крестьянской реформе и прокламациях, об уничтожении наследства, семейства, детей и священников, о правах женщины, о доме Краевского, которого никто и никогда не мог простить господину Краевскому, и пр., и пр. Ясно было, что в этом сброде новых людей много мошенников, но несомненно было, что много и честных, весьма даже привлекательных лиц, несмотря на некоторые все-таки удивительные оттенки. Честные были гораздо непонятнее бесчестных и грубых; но неизвестно было, кто у кого в руках. Когда Варвара Петровна объявила свою мысль об издании журнала, то к ней хлынуло еще больше народу, но тотчас же посыпались в глаза обвинения, что она капиталистка и эксплуатирует труд. Бесцеремонность обвинений равнялась только их неожиданности». [Ф.М.Достоевский. Бесы. Часть I, глава 1, vi] – таким представлялся этот «литературно-журнальный процесс» 1855-57 гг. современникам. Это была свобода со всеми неизбежными ее издержками. Но – неслыханная в предшествующее царствование свобода. Сам дух, само желание писать и издавать в то время было очень велико. И новый Император активно в это включается.

29 февраля 1856 года он смотрит пьесу графа Соллогуба «Чиновник». В этой пьесе изображён идеальный и честный чиновник Надимов, который возглашает: «На всю Россию надо крикнуть "Пора искоренить зло с корнями"!». «Не правда ли пьеса очень хороша?...Давно бы пора говорить это», — заметил Государь Петру Александровичу Плетнёву, своему учителю, издателю Пушкина и журнала «Современник» [А.В. Никитенко. Запись от 29 февраля 1856 г.]. То есть идея гласности идёт и снизу, и сверху.

Комедия мало известного писателя Николая Михайловича Львова «Свет не без добрых людей», где пусть не очень талантливо, но изображено то, как правда искореняет неправду после многих лет неправды в чиновничьих кругах, имеет огромный успех в Петербурге.

Вскоре принимается решение о возвращении к практике свободной выдачи заграничных паспортов. Это извечно русская проблема. Когда народ зажимают, тогда его не пускают за границу, чтобы не соблазнился там свободой и богатством. При Николае Павловиче выезд за границу был почти невозможен без личного разрешения императора. Так же, как вы помните, было и при императоре Павле Петровиче. С чего начал Александр I? Со свободной выдачи паспортов. С чего начал Александр II? Со свободной выдачи паспортов— вот они загранпаспорта! И тогда и теперь это должно было оживить общество.

Отменены стеснения, введенные в университетах после 1848 года. Студентов стали принимать неограниченно (а вы помните, что раньше принимали всего по 300 человек). Выданы стипендии для отправления за границу молодых ученых. Снят запрет на издание произведений лучших русских писателей, среди которых Николай Васильевич Гоголь. Да, Николай Васильевич Гоголь в последние годы царствования Николая Павловича был под запретом. И те, кто пытались писать или говорить некрологи в память о Гоголе после его смерти в 1852 году, наказывались. Теперь же цензура по отношению к Гоголю отменена и получено указание Императора печатать его произведения «без всяких исключений и изменений».

Принимается решение рассматривать сочинения славянофилов «обыкновенным цензурным порядком». А, как вы помните, произведения славянофилов ранее вообще запрещали печатать. На этот круг людей — Хомяков, братья Аксаковы, братья Киреевские, А.И.Кошелев, Ю.Ф.Самарин — был введён полный запрет в последние годы правления Николая Павловича. Вроде бы более патриотичных людей и найти-то нельзя, но они были свободномыслящие патриоты, критикующие порядки и в государстве Российском и в Церкви. Они самостоятельно вступали в беседу с иностранными богословами — вспомним переписку Хомякова с англиканским архидиаконом Уильямом Пальмером (1811-1879). Всё это Николая Павловича не устраивало. Всё должно было быть у него под надзором. А теперь — пожалуйста.

Александр Корнилов пишет: «Настроение было совершенно оптимистическое, необыкновенно розовое и благодушное… Господствующим чувством было чувство освобождения от гнета николаевского режима и то ожидание более либеральной политики, которое поддерживалось первыми мерами Александра». [А.А. Корнилов. Курс истории России XIX века. С. 380]

Все — от Грановского (умершего в октябре 1855 года) до искушенного политикой и свободного Герцена, который жил в Лондоне, — были единодушны.

Чернышевский в «Современнике» так обозначал задачи, стоявшие перед страной, и это было напечатано: распространение просвещения, увеличения учащих и учащихся, смягчение цензурных условий, строительство железных дорог (а железные дороги — это интернет того времени, это скорая связь для передачи информации), «разумное распределение экономических сил», то есть освобождение крестьян. Об освобождении крестьян тогда впрямую писать ещё не разрешалось. [Н.Г. Чернышевский. «Заметки о журналах». Современник, 1856 год. №6]

Публицист, писатель и композитор Николай Александрович Мельгунов (1804-1867) в статье «Мысли вслух об истекшем тридцатилетии России» также успел написать, что желательна отмена крепостного права постепенная, без потрясений страны. И эти «Мысли» опубликованы были в «Голосах из России» Герцена в 1856 году.

Вообще, диалог между лондонскими изгнанниками – Герценом и Огаревым – и Россией становится очень интенсивным и практически невозбранным в эти годы.

Сам Герцен пишет письмо Александру II в марте 1855 года (опубликовано в «Полярной звезде», №1). Характерно, что этот давний враг николаевского режима, революционер, теперь совершенно меняет тон, вспоминая свою вятскую ссылку:

«Сосланный, в дальнем заволжском городе, я смотрел на простую любовь, с которой шёл Вам навстречу бедный народ, и думал: «Чем он (император Александр II — А.З.) заплатит за эту любовь?

Вот оно, время уплаты и как она Вам легка! Дайте волю Вашему сердцу. Вы, верно, любите Россию — и Вы можете так много—много сделать для народа русского.

… Государь, дайте свободу русскому слову. Уму нашему тесно, мысль наша отравляет нашу грудь от недостатка простора, она стонет в цензурных колодках. Дайте нам вольную речь… нам есть, что сказать миру и своим.

Дайте землю крестьянам. Она и так им принадлежит; смойте с России позорное пятно крепостного состояния, залечите синие рубцы на спине наших братий — эти страшные следы презрения к человеку.

… Торопитесь! Спасите крестьянина от будущих злодейств, спасите его от крови, которую он должен будет пролить…

…Я стыжусь, как малым мы готовы довольствоваться; мы хотим вещей, в справедливости которых Вы так же мало сомневаетесь, как и все. На первый случай нам и этого довольно…» [А.И. Герцен. Письмо к Александру II — журнал «Полярная звезда», 1855, № 1]

В августе 1856 года в Москве состоялась коронация Александра II. Обычно коронация совершалась через полгода после вступления на престол, когда заканчивался первый период траура. Но Александр сказал, что я не могу принять корону, пока идёт война и пока гибнут русские люди. И поэтому коронация произошла не через полгода, а через полтора года после вступления на престол Александр Николаевича.

Все были поражены «просвещённой благостью» нового царя, добротой, соединённой с образованностью и культурой. «Незабвенные слова: простить, разрешить, возвратить». Простить — тех, кто имел прегрешения перед режимом, в первую очередь декабристов и последующих, так называемых, преступников. Разрешить — свободу, выезд за границу, образование. Возвратить — не просто простить, но возвратить из ссылки и каторги людей, которые, пылко любя Россию, пошли против его отца. Казалось бы, то, что они пошли против его отца — ужасно для сына. Но Александр, ещё раньше, объезжая Западную Сибирь и встречаясь с декабристами, поражённый их проектами, мыслями, добротой и раскаяньем, писал отцу о необходимости их прощения и возвращения. Отец этого не сделал, но это сделал сам Александр во время коронации. В своей коронационной речи он также призвал к необыкновенному для русского правителя — «совершать подвиги более согласные с требованиями века, чем гром оружия». То есть гордиться не воинскими подвигами, а подвигами науки, культуры, свободы.

4. Подходы к освобождению крестьян

И, конечно, главным подвигом стало освобождения крестьян.

Мы с вами уже немало лекций нашего курса посвятили крепостному состоянию русского общества. Я не буду возвращаться назад, но замечу: надежда, что культурные, образованные, европейско-просвещённые помещики сами на выгодных условиях освободят своих крестьян, которая была сформулирована в двух разрешительных законах (законе о вольных земледельцах 1803 года и законе об обязанных крестьянах 2 апреля 1842 года), не оправдалась. И сам Царь говорит в одном из своих манифестов, что по закону о вольных земледельцах за два царствования с 1803 по 1855 год было освобождено не более ста тысяч человек. А в обязанные крестьяне с 1842 (2 апреля) по 18 февраля 1855 года перешло всего 24 708 ревизских душ, а если считать жён и дочерей, то около 50 тысяч человек. То есть получается, что за два царствования дворянами и помещиками было добровольно освобождено менее о,5% частновладельческих крестьян. Помещики, даже самые гуманные, как я уже не раз говорил, показали свою дикость, корысть и жестокость. И это трагедия России. Среди трагедий России это одна из великих трагедий. Те, кто обладали европейской культурой, не обладали европейской совестью. Европа «гнила», но всё-таки освободила чернокожих рабов (в Англии окончательно в 1837 г., когда билль о свободе рабов в колониях прошел всего 5 голосами, но все же прошел и тем обессмертил кабинет лорда Мельбурна), а наши внутренние европейцы не хотели освобождать таких же русских мужичков как они сами.

Надо заметить, что освобождение крестьян становится не только нравственной, но и чисто экономической проблемой. Во-первых, развитие новых, как мы бы сказали, капиталистических отношений, неизбежно. Появляется новая техника, паровая машина, железная дорога, новые сельскохозяйственные изобретения, которые во много раз увеличивают производство хлеба и другой сельскохозяйственной продукции, а также скорость доставки. Всё это требует вольного труда, но свободных рук нет в достаточном количестве. И второе, в северной зоне, в зоне отходных промыслов, сокращается численность населения. Из-за неплодородной почвы крестьяне не занимаются земледелием, а уходят на заработки. Да, они платят оброк своим помещикам, но уходят с земли. Земля, как и сейчас в Нечерноземье, начинает пустеть и дичать. Кроме того, из-за тяжёлых условий жизни в этих краях большое количество рожениц и крестьянских детей умирают. Всё это приводит к реальной убыли населения в северной половине Европейской России.

В южной половине России, где земля плодородна, люди живут лучше. Дети чаще выживают, но на этой земле с такими сельскохозяйственными условиями такое количество людей не нужно, и помещику приходится кормить крестьян, которые большую часть года практически не работают, потому что их труд не к чему приложить. Идёт интенсификация труда, надо дать людям возможность свободно двигаться в поисках лучшей работы. Поэтому необходимость освобождения крестьян назрела не только нравственно, но и экономически.

Василий Осипович Ключевский, вспоминая опыт разрешительных законов Александра I и Николая I, пишет: «Прямое действие указов (которые практически не осуществились — А.З.) того времени о крепостном праве менее важно, чем косвенное: не изменяя значительно положения дела, они подготовили умы к неизбежной реформе и клали юридические основания для нового устройства быта крепостных людей. В законодательстве и в сознании самого дворянства выяснились и состав крепостного права, и основные начала предстоящей реформы: из состава крепостной собственности выделена личность крепостного; с помещичьим правом на труд крепостного крестьянина неразрывно соединено наделение его землей; это наделение поставлено непременным условием раскрепления, а добровольное соглашение обеих сторон – главным юридическим средством определения их взаимных отношений». [В.О.Ключевский. Краткое пособие по Русской истории. М.: 1906. с. 165]

Это цитата из «Краткого пособия по русской истории», изданного в 1905 году, можно сказать, завещание великого историка Василия Осиповича Ключевского. Но я с ней не соглашусь, как не согласитесь с нею скоро и вы. Дело в том, что никого (или почти никого) эти указы Александра I и Николая I ничему не научили. Никого и ничему. В 1855 году помещики относились к крепостным крестьянам точно так же, как и в 1801 году. Так же считали своей собственностью их труд, их личность, их тело — всё было собственностью крепостника. Да, в каждой губернии были люди, которые действительно стали понимать то, о чём пишет Василий Осипович, но их было мало. И поэтому, когда Царь решает освободить крестьян, среди помещиков, среди дворян его поддерживает совсем не большинство и даже не половина, и даже не 1/3, а крайнее меньшинство. Я боюсь называть процент, но максимум 20%, а то и 10% помещиков поддерживали освобождение крестьян в 1856-57 гг.

Когда Александр вступал на престол, ходили слухи, что новый царь за господ. Но очень быстро началось прояснение. И хотя мы не знаем, как у Александра Николаевича сформировалась новая позиция, и приходится только гадать, под чьим она сформировалась влиянием, но можно точно сказать, что она появилась быстро и очень решительно и, безусловно, до программы реформ. Император не знал, как проводить эту реформу, не знал, как освобождать крестьян, но знал, что надо это сделать, причём надо это сделать быстро. Его отец всю жизнь держал в уме задачу освобождения крестьян и так за 30 лет их не освободил. Александр Николаевич хотел это сделать быстро.

Может быть, его пугало всеобщее восстание крепостных? Но такого восстания не было. Напугать Александра Николаевича крестьяне ничем не могли. Статистика скорее говорила об учащении локальных крестьянских возмущений. До катастрофического обвала было далеко. Можно было ещё пытаться навести порядок обычными методами — военными командами, ссылками, арестами или какими-то запретами на слишком жестокие действия помещиков, как это делал Николай Павлович. Но Александр II выбрал другой путь — освобождение.

Вскоре ставший знаменитым на всю Россию, а тогда, в апреле 1857 г. только избранный Тверским губернским предводителем дворянства, Алексей Михайлович Унковский едет в Зимний дворец представляться Императору: «Помню, меня впустили в кабинет. Вхожу, Государь стоит посреди комнаты. Я представляюсь Тверским предводителем дворянства. Государь подошел к дверям, щёлкнул замок и начал чрезвычайно тихо говорить, как человек, который чего-то боится, чтоб его не подслушали. "Теперь патриархальные отношения между помещиками и крестьянами должны уничтожиться, — говорил он, — надо подумать об изменении этих отношений. Надо надеяться, что дворянство пойдет впереди в этом деле. Как Вы думаете, чего можно ожидать?"… На прощание он подчеркнул, что надеется на содействие дворян, намекнув, что необходимо освободить крестьян с почвой…» [Записки А.М.Унковского. Русская Мысль. 1906. №6].

Итак, в апреле 1857 Государь говорит о своих планах по освобождению крестьян, к тому же с землей, только при закрытых дверях, один на один, но с надеждой, что просвещенное русское дворянство поддержит его начинание.

Он сменяет министра внутренних дел Дмитрия Гавриловича Бибикова. Бибиков, как вы помните, выступал за инвентари, за ограничение власти помещиков, но за ограничение власти без её ликвидации. Александр, будучи цесаревичем, был против Бибикова и против ограничения власти помещиков. Теперь же Император против Бибикова по другой причине — Александра уже не устроит ограничение власти помещиков, он — за освобождение крестьян и за упразднение патриархальной помещичьей власти.

Генерала Бибикова сменяет Сергей Степанович Ланской, уже старый человек, 1787 года рождения. В своё время он был близок, а, быть может, даже входил в «Северное общество», но не был привлечён к ответственности. С молодости он являлся сторонником эмансипации крестьян. Александр всё это знал, и поэтому назначил новым Министром внутренних дел именно его.

На первом докладе, который представлял собой обзор первых месяцев царствования, представленным новым министром царю, Государь написал: «Читал с большим любопытством и благодарю, в особенности, за откровенное изложение всех недостатков, которые с Божией помощью и при общем усердии, надеюсь, с каждым годом будут исправляться». Ланской не скрывает недостатков. Он делает то, к чему призывал великий князь Константин Николаевич, — не лжёт, и за это получает благодарность. Николай Павлович иногда такие доклады называл дерзостью, а тут — благодарность.

Поскольку начинают распространяться слухи об эмансипации крестьян, московский генерал-губернатор Арсений Андреевич Закревский просит Александра успокоить московское дворянство и сказать им, что всё в целом будет оставаться по-прежнему. Александр обещает успокоить дворян, но на встрече с представителями московского дворянства 30 марта 1856 года (запомним и эту дату) говорит нечто неожиданное:

«Я узнал, господа, что между вами разнеслись слухи о намерении моем уничтожить крепостное право. В отвращение разных неосновательных толков по предмету столь важному я считаю нужным объявить всем вам, что я не имею намерения сделать это сейчас. Но, конечно, и сами вы понимаете, что существующий порядок владения душами не может оставаться неизменным. Лучше начать уничтожать крепостное право сверху, нежели дождаться того времени, когда оно начнет само собой уничтожаться снизу. Прошу вас, господа, обдумать, как бы привести всё это в исполнение. Передайте слова мои дворянам для соображения» [Русская старина. 1881. Том 27. С.228-229. Записки сенатора Соловьева].

Это экспромт. Александр Николаевич вообще, надо сказать, умел и любил говорить экспромтом. Он не читал речь по записке, составленной спичрайтерами. У русских царей так делать было не принято, у них было достаточно своей культуры.

И эту его речь, сказанную экспромтом, записал сенатор Яков Александрович Соловьёв. Фактически ровесник императора, 1820 года рождения, выпускник Санкт-Петербургского университета, замечательный чиновник, он получил золотую медаль Географического общества за работу «Сельскохозяйственная статистика Смоленской губернии». Яков Соловьев вскоре станет одним из главных деятелей реформ.

Речь Императора облетела не только московское дворянство, но и всё дворянство Империи, весь образованный слой России. Да, на тот момент она нигде не была опубликована, но по рукам ходили рукописи этой речи, и все поняли, что дело плохо. Когда говорят — сейчас не будет, но будет после — это означает, что всё случится очень и очень скоро. Всё дворянство вздрогнуло.

Умная двадцатилетняя девушка Елена Андреевна Штакеншнейдер, дочь придворного архитектора немца и русской дворянки Холчинской записала 22 апреля 1856 г. в свой дневник: «Недавно Государь был в Москве и в речи своей к дворянству сказал несколько слов, которые очень озадачили. Он объявил, что разнесшийся слух, что будто бы правительство приняло проекты об освобождении крестьян, ложен, но что этим вопросом заняться пора, и что он надеется, что дворянство им займется, и что лучше начинать сверху, пока не началось снизу. Вот эти-то слова сверху и снизу и ударили, как обухом, по всем головам, сверху – снизу же и не чуют еще ничего». – Е.А.Штакеншнейдер. Дневник и записки (1854-1886). М.; Л., 1934.

Александр Николаевич говорил старому приверженцу освобождения крестьян, хорошо нам с вами знакомому графу Павлу Дмитриевичу Киселёву: «Крестьянский вопрос меня постоянно занимает. Надо довести его до конца. Я более чем когда-либо решился и никого не имею, кто помог бы мне в этом важном и неотложном деле». Эти слова Царя Киселёв записывает в свой дневник 7 июля 1857 года и добавляет: «Вообще мне показалось, что Государь совершенно решился продолжать дело освобождения крестьян, но его обременяют и докучают со всех сторон, представляя препятствия и опасения». [П.Д.Киселёв. Дневник 7 июля 1857 г.]

Обратим внимание на слова Императора, они очень важны. Во-первых, Государь обращается к известному стороннику освобождения крестьян, к своему единомышленнику, старшему опытному товарищу, который его не подведёт. Во-вторых, он говорит, что он не знает, никого, кто бы помог ему в деле освобождения крестьян (а это июль 1857 года). И в-третьих, что он полон решимости довести это дело до конца. Как этот разговор с Киселевым, похож на беседу при закрытых дверях с Унковским.

До 1857 года действовал ещё николаевский запрет на обсуждение крепостного права в печати. Словосочетание «крепостное право» не упоминали печатно вообще. Касаясь этой темы, чтобы как-то выйти из положения, писали про изменение экономики, рентабельный труд и так далее. Даже когда Константин Сергеевич Аксаков в 1857 году в газете «Молва», которая издавалась с апреля по декабрь 1857 года, позволил упомянуть о том, что вольный труд в Америке более выгоден, чем труд чёрных рабов, возглавлявший на тот момент цензурный комитет Пётр Андреевич Вяземский, тоже, как вы понимаете, свободомыслящий и культурный человек, сделал ему дружеское внушение. Нельзя было говорить даже о том, что в Америке труд рабов менее рентабельный, чем труд свободных людей.

В 1856 году лицом к лицу говоря Сергею Степановичу Ланскому, что надо отменить крепостное право, Император при этом указывал, что нельзя об этом говорить публично, нельзя впрямую писать об этом в печати.

И в 1856 году Ланской издаёт циркуляр всем губернаторам, чтобы успокоить помещиков: «малейшее отклонение от законного порядка и от повиновения помещичьей власти подвергнет их (крепостных крестьян) гневу Государя и будет преследуемо со всей строгостью». [С.С. Татищев. Император Александр II. Его жизнь и царствование. Кн. 3 Гл.13]

То есть Ланской в этом смысле играет с Государем в одну игру — не пугать помещиков. Александр Николаевич боится их напугать. Как вы видите, мысль Ключевского о том, что все были подготовлены к освобождению крепостных, совершенно неверна. Никто не был подготовлен. Все знали о том, что такая реформа может произойти, и почти все были против её, и я думаю, Александр Николаевич не меньше Александра Павловича боялся, что аристократы, помещики с ним просто разделаются. Поэтому всё пока держится в тайне, чтобы не было смуты, но не смуты крестьянской, а смуты помещичьей.

На слова наивного А.М.Унковского: «едва ли можно ожидать бунта от человека, которого только что освободили» Император только рассмеялся. Тогда, в 1857 году он опасался иного бунта – восстания против него дворянства. Поэтому, как опытный стратег, обладающий очень ограниченными силами, он наносит удар, и тут же отходит. Это видят все, но каждый понимает по-своему. Та же Елена Штакеншнейдер записывает 20 марта 1860 г. – «Сегодня огромный шаг вперед и либералы торжествуют. На завтра шаг этот кажется уже слишком огромным, и отступают на полшага; потом делают шаг в сторону и затем ещё неуверенность…» Но, думаю, это была не мнительность и не неуверенность, а фланговые маневры, которые в большой политике порой не менее необходимы, чем в военных действиях, и требуют не меньшего искусства и еще большего хладнокровия.

7 апреля 1856 года опытный старец Сергей Степанович Ланской подаёт Александру II записку «О постепенном стремлении к освобождению помещичьих крестьян». Обратите внимание, какое аккуратное название — не «об освобождении», а «о постепенном стремлении к освобождению». В ней он пишет: «Начав столь великое и важное дело нельзя ни останавливаться, ни слишком быстро идти вперед: надо действовать осторожно, но постоянно, не внимая возгласам как пылких любителей новизны, так и упорных поклонников старины, а прежде всего надо начертать план постепенных действий правительства в руководство поставленным от него властям» [С.С. Татищев. Император Александр II. Его жизнь и царствование. Кн. 3 Гл.13]. Александр Николаевич соглашается с тем, что план надо составить, а вот с тем, что спешить не надо, он не согласен - откладывать нельзя.

После того, как 26 ноября 1856 года Ланской сообщил Государю, что все почти предводители дворянства саботируют приглашение к совместным действиям, отговариваясь тем, что не ведают, на каких началах правительство желает устроить дела, а сами придумать не могут, 3 января 1857 года Александр учреждает Негласный комитет (в отличие от Тайного, он называется Негласным), в котором фактически сам является председателем. Но формально председателем назначается только что возведённый в княжеское достоинство Алексей Фёдорович Орлов. Его членами были Ланской, уже знакомый нам Яков Иванович Ростовцев, о котором мы ещё будем чуть позже говорить, барон Модест Корф, Павел Павлович Гагарин (с 1864 председатель комитета министров).

Сам император открыл первое заседание комитета. Комитет работал медленно, потому что работать не хотел. Сторонниками реформы, подготовкой которой Комитет должен был заниматься, являлись только Ланской и Ростовцев, большинство же других членов были её противниками. Кроме Орлова, тормозили работу Комитета князь Долгоруков, граф Адлерберг, князь Гагарин, граф Панин, генерал Муравьёв-Карсский. Министерство внутренних дел, возглавляемое Ланским, подгоняло Комитет. Для того чтобы он работал ещё быстрее, летом 1857 года в него был введён тридцатилетний великий князь Константин Николаевич, большой поборник реформы, можно сказать, мотор реформы. Он предложил распубликовывать результаты работы комитета, но тогда это было отвергнуто.

Князь Орлов и другие члены комитета надеялись ограничиться сбором материалов и соображений. Это хорошо видно из трёхтомника Дмитрия Петровича Хрущева (1816/17 – 1864) «Материалы по истории упразднения крепостного права», изданного в Берлине в 1860-1862 годах.

Но, тем не менее, Комитет приветствовал подачу ему соображений частных лиц о ликвидации крепостного состояния в России. За время работы Комитета записок набралось более ста. Они сводились к трём основным позициям:

1. Немедленно отменить крепостное право одним общим указом без наделения крестьян землей.

Это хитрый ход. Его придумали польские помещики и в 1807 году заставили на него пойти Наполеона. Это так называемая «птичья свобода» – выражение, которое фигурирует даже в документах этого времени – крестьянам даётся личная свобода, но вся земля, вплоть до земли под домом крестьянина, остаётся у помещика. Естественно, чтобы иметь право пользоваться этой землёй, крестьянин должен работать на помещичьей земле практически за любые деньги. Оплата его труда фактически контролируется восстанием, иными словами она должна быть низкая, но не настолько, чтобы крестьянин восстал. Ведь понятное дело, когда крестьянину кормить детей будет нечем, он заколет помещика вилами.

Итак, очень многие предлагают именно этот вариант: освободить крестьян без земли. Для крестьян же это абсолютно невозможно, потому что они всю землю считают своей. Крестьяне прекрасно помнят, что это была их земля, которую потом вместе с ними отдали помещикам: сначала при царе Алексее Михайловиче было тягло (натуральный налог), а начиная с императора Петра I и особенно после указа о вольности дворянства императора Петра III, - в рабство. Именно поэтому крестьяне говорят: «Земля наша, верните нам нашу землю. А с помещиком пусть царь расплачивается из своих денег».

Кстати, здесь надо сказать и о «своих деньгах». Денег-то не было. Ведь не забудем, что крестьянская реформа предпринята Александром II в момент, когда страна разорена Крымской войной, в момент невиданной инфляции – как вы помните, стоимость рубля после войны упала в два с половиной раза. Денег в казне нет. Откуда взять деньги государству, как совершить выплаты кому бы то ни было – крестьянам, помещикам? Всё очень сложно. Но, несмотря на это, прекрасно понимая текущее состояние финансов (учителем экономики у Александра всё-таки был не кто-нибудь, а Канкрин), Царь говорит, что реформу надо проводить немедленно. Её нельзя не провести. Но по возможности необходимо оттянуть государственные выплаты.

Если же действовать согласно первому предложению, то платить никому ничего не надо будет, крестьяне как работали, так и будут работать на помещика, пусть и считаясь лично свободными.

2. Отменить крепостное право с сохранением за крестьянами их наделов при помощи выкупа их путём какой-либо общей финансовой операции, так как сами крестьяне выкупить землю не смогут, а помещики не будут ждать рассрочки платежей.

Но, как я уже сказал, после Крымской войны такой операции провести было нельзя. Выкупная сумма помещикам оценивалась округленно в один миллиард рублей, то есть была больше ежегодного дохода всех сословий России. Денег таких не было в принципе. Валовый национальный продукт России был меньше миллиарда, а помещикам надо было выплатить больше миллиарда. Заём у тех же помещиков или купцов был невозможен из-за сильного обесценения денег.

3. Перевод крестьян в положение «временно обязанных» на неопределённый срок. Вроде положения в Остзейских губерниях 1804 года или реформы графа Киселева в Дунайских княжествах.

В таком случае государство ничего не платит, определяются фактически обязательные платежи крестьян помещикам. Помните, как в своё время московский губернатор просил Николая I о том, чтобы закон об обязанных крестьянах 1842 года сделать обязательным для помещиков. Тогда Николай сказал, что не может этого сделать, помещики не поймут, а против них он пойти не может. Вот теперь предлагают пойти этим путём.

Товарищ министра внутренних дел, замечательный деятель реформы Алексей Ираклиевич Лёвшин (1798-1879), востоковед, выпускник Харьковского университета, работавший в Оренбургской пограничной комиссии, изучавший за границей многие вопросы государственного управления, Одесский градоначальник (1831-37), оставивший о себе очень хорошую память, в докладной записке 26 июля 1857 года предлагал постепенность реформы и настаивал на праве помещиков на землю. В то же время, сам имея много поместий (особенно в Воронежской губернии), понимал, что временнообязанные крестьяне не будут приносить доход своим бывшим владельцам там, где они работают отходно, а не на земле.

Если крестьянину не нужна земля, если он в северной части империи работает на заработках, то зачем ему платить помещику за землю? Пусть подавится помещик своей суглинистой землёй, сам пусть её обрабатывает, если хочет. Крестьянин может жить, платя только за аренду того, что под домом находится, ходить на работу на кирпичный завод или вести ткацкое производство, а заработанные деньги складывать себе в карман. Но в таком случае помещик понесёт большие убытки. Помещик разорится, крестьянин разбогатеет.

Записку Лёвшина в первом заседании Государь повелел прочесть председателю Госсовета графу Блудову. Комитету от Царя были предложены три вопроса:

1. Останется ли вся земля по-прежнему во владении помещиков?

2. Если да, то должно ли быть ограждено право крестьян пользоваться землей, им отведённой. Может ли помещик сгонять крестьян с земли?

3. Могут ли помещики надеяться получить от правительства какое-либо вознаграждение как за личность освобождаемых, так и за земли, им отведенные?

[Журнал заседания 3 января 1857. Также Материалы для истории упразднения крепостного состояния в России. Записки сенатора Соловьева// Русская Старина. 1880, том 27, с.321-323]

Именно поиски ответов на эти вопросы легли в основание работы Комиссии.

Каковы же были ответы на эти вопросы? Как продолжила работать Комиссия? Как при полном противодействии помещиков и даже при полном противодействии членов Комиссии и при одном желании Государя и нескольких его сторонников, таких как Ланской, Ростовцев, Киселёв, всё-таки удалось осуществить крестьянскую реформу всего за 4 года? Ведь 3 января 1857 года состоялось первое заседание Комитета о крестьянской реформе, а 19 февраля 1861 года уже был подписан Государем Манифест о крестьянской свободе. Как за это небольшое время удалось добиться такого колоссального результата? Вот об этом, дорогие друзья, мы и поговорим на следующей лекции.