1. Вступление

Итак, дорогие друзья, мы начинаем последнюю лекцию по эпохе Великих реформ — лекцию, в которой мы расскажем о попытке последней великой реформы, а именно о попытке создания общенациональных представительных учреждений, и о трагическом конце царствования Александра II.

Ответом на революционную деятельность, на многочисленные покушения и убийства высших государственных служащих императорская администрация сделала не тотальный антитеррор, не тотальное подавление всех общественных сил. Она смотрела глубже и дальше и понимала, как и мы с вами понимаем, что террор во многом поддерживался обществом потому, что не было законных форм проявления общественного мнения в политической сфере. Великие реформы открыли возможность проявления общественного мнения в печати, до какой-то степени, хотя и весьма ограниченно, в земском самоуправлении, но политически общество никак не могло воздействовать на власть — не только не могло управлять властью, но даже не могло политически оформленным образом давать власти рекомендации и советы. Для уже сравнительно развитого образованного слоя русского общества это было невыносимо. Неслучайно подавляющее большинство революционеров составляли не малообразованные рабочие и крестьяне, а интеллигенция, бывшие студенты, бывшие сотрудники земских учреждений, порой даже бывшие военные, которые ощущали, что они могут внести свою лепту в управление страной, но их к этому никто не призывал. Можно было только включиться в бюрократию, только стать исполнителем верховной власти, но многим этого казалось мало. Многие считали, что верховная власть, как и любая человеческая власть, ограничена, поэтому просто исполнять её волю, а не давать ей рекомендации и предлагать свою волю обществу через систему законодательных учреждений, это ошибка.

Тем более, и об этом я рассказывал в первых лекциях об Александре II, сам Император вызывал смешанные чувства у общества. С одной стороны, его уважали как царя, решившегося на Великие реформы и использовавшего все силы и возможности абсолютной власти, чтобы эти реформы провести в жизнь. А с другой стороны, люди видели, что в личной жизни он аморальный человек. Все знали, что он бросил свою жену, что меняет любовниц, что в Зимнем дворце он живёт не только со своей официальной семьёй, но там же имеет комнаты его любовница Екатерина Долгорукова и дети, рожденные от их сожительства. Всё это не добавляло Александру Николаевичу уважения в русском обществе. Его не без основания считали лицемером. Император, который именует себя защитником веры, земным главой Православной церкви, сам находится в состоянии, в котором каноны церкви запрещают причащаться, соответственно, запрещают быть в теле Христовом до полного покаяния и изменения своей жизни.

Такова была ситуация в России. Русская власть, русская бюрократия, виднейшие деятели русского государства того времени приняли твёрдое решение соединить с полицейскими мерами подавления революционеров политические меры привлечения на свою сторону граждан России.

2. Общероссийские представительные учреждения

Вы помните, что граф Пётр Александрович Валуев, который сменил Сергея Степановича Ланского на посту министра внутренних дел, одним из первых стал выступать за необходимость примирения правительства с обществом. И об этом прекрасно знал Император, потому что Валуев передал ему свой проект о призвании представителей общества к участию в общественных делах. И вот именно графа Петра Валуева Император в 1879 году назначает председателем Комитета министров, то есть на второй по значению пост в государстве после самого императора.

Ещё в своём дневнике от 1 апреля 1866 года Валуев записал: «Оказалось, что он (великий князь Константин Николаевич — А.З.) замышляет о приведении в исполнение моей мысли о призыве сюда депутатов от земства. Но он желает рядом с ними иметь и съезд депутатов от дворянства. Таким образом, при Государственном совете были бы две небольшие депутатские камеры. Великий князь не знает моего проекта 1863 года, но сам дошел до некоторых из моих предположений… Теперь он сам идет к тому, что прежде находил невозможным, и сегодня мне высказал, что рано или поздно без "конституции" нельзя будет обойтись. Я по обычаю тотчас устранил бумажную идею конституции и поставил не её место идею представительства» [Запись от 1 апреля 1866 г. Граф П.А. Валуев. Дневник 1865-1876 гг. М.: Наука, 1961. Том II. – С.113-114].

То есть независимо от графа Петра Валуева идеи создания какого-то общенационального совещательного представительства появляются и у «главного мотора» Великих реформ в императорской семье — великого князя Константина Николаевича, младшего брата императора Александра II. А не забудем, что великий князь Константин Николаевич ещё и является председателем Государственного совета, а это наряду с председателем Комитета министров — важнейший государственный пост. Получается, представители второго и третьего государственных постов в России в то царствование выступали за создание представительных учреждений общества в той или иной форме. 18 октября 1867 г. Петр Валуев даже обмолвился в дневнике, что в его «официальной жизни есть доля азартной игры… моя игра - игра России. Не я имею значение, а те вечные начала справедливости, человеколюбия, сострадания, уважения к правам и чувствам человечества, на стороне которых я стою. Не я, а эти начала выиграют или проиграют. Если же они проиграют, то и Россией будет проиграна ее историческая партия» [Запись от 18 октября 1867 г. Граф П.А. Валуев. Дневник 1865-1876 гг. М.: Наука, 1961. Том II. - С.219-220]. Почти наверняка министр имеет здесь ввиду народное представительство, которое должно заместить абсолютизм.

18 октября 1866 года Валуев записывает в дневнике: «Вчера Великий князь говорил мне, что он сказал Государю о своём проекте выборных дворянских и земских комиссий при Государственном совете. Государь как будто не помнил. И здесь не изумляюсь» [Запись от 18 октября 1866г. Граф П.А. Валуев. Дневник 1865-1876 гг. М.: Наука, 1961. Том II. – С.157].

Это ещё один очень важный момент — тогда, в 1860-е годы, Император не был сторонником представительных учреждений. Как вы помните, в одной из своих бесед с представителями Московского областного дворянства он говорил, что такой огромной империей невозможно управлять через представительные учреждения, и в России нужен абсолютизм. Но и Император меняется. И этим объясняется то, что Валуев назначается на высший государственный пост председателя Комитета министров.

А откуда у великого князя Константина Николаевича тот самый проект? - Идея конституции (именно конституции) с превращением России в конституционное государство идея создания общенационального представительства была в высшей степени распространена в сообществе реформаторов, которое возглавляла великая княгиня Елена Павловна, вдова великого князя Михаила, и великий князь Константин Николаевич, председатель Государственного совета.

По предложению Константина Николаевича проект представительных учреждений для России в 1866 году был составлен сенатором князем Сергеем Николаевичем Урусовым и представлен Великому князю в Нижней Ореанде, его крымском имении. Князь Урусов предлагал создать законосовещательный собор.

Сергей Николаевич, происходивший из ярославской ветви древнего княжеского рода Урусовых, в это время был начальником II отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии, которое, как вы помните, занималось кодифицированием законов. Именно в этом отделении работал в своё время Михаил Сперанский. Так что кому, как не князю Сергею Николаевичу Урусову, было заниматься разработкой положения о законосовещательном органе по мысли Константина Николаевича. Но важно то, что это была не инициатива Урусова, хотя он разделял взгляды своего заказчика, а инициатива второго человека по родословной и значимости в иерархии императорского дома (если не считать цесаревича молодого Александра Александровича) — великого князя Константина.

Что же предложил Урусов? Он предложил сделать совещательное собрание из сорока шести гласных (то есть депутатов), избираемых губернскими и городскими думами. Эти гласные должны были составить нижнюю палату Государственного совета. Госсовет делился на две палаты: высшую, назначаемую Государем, как в то время и было, и низшую, избираемую губернскими и городскими земскими учреждениями. Напомню, что проект 1866 года — земские учреждения были созданы за два года до того.

После работы с Константином Николаевичем этот проект был несколько модифицирован. Великий князь тогда настаивал на том, чтобы кроме земств были отдельно представлены дворянские губернские собрания. После внесения изменений было предложено создать две палаты: дворянских депутатов и земских депутатов. В каждую из палат (в земскую — земские собрания, в дворянскую — дворянские) избирают по два-три депутата, и из этих депутатов правительство выбирает людей, которым поручается рассматривать тот или иной вопрос по усмотрению правительства. За этими палатами, как и за Государственным советом в целом, признается только законосовещательное право. Председатели палат назначаются Государем из членов верхней палаты Государственного совета. Как вы видите, это очень ограниченная в своих возможностях структура. Выборы есть, но отбор тех, кто будет принимать участие в обсуждении того или иного законопроекта, принадлежит Императору. Действуют эти палаты под председательством членов верхней палаты Госсовета, тоже назначаемой Императором, и фактически являются только совещательным органом даже не при Императоре, а при том же Госсовете.

Как совершенно справедливо написал государственный секретарь Егор Абрамович Перетц уже в последние годы царствования Александра II: «Эти меры весьма либеральные по своей форме… но в сущности в них нет ничего опасного» [Запись 15 января 1880 г. Е.А. Перетц. Дневник (1880-1883). М. 2018. с.62].

Проект Валуева был намного более радикален. Он тоже предлагал создать законосовещательный орган. Но в нём не предполагалось наличия отдельных дворянской и земских палат. Валуев считал, пусть депутатов будет меньше, но пусть это будут реально избранные депутаты, которые займутся обсуждением законов империи, налогов и их распределения. Причем, все - in corpore - а не только отдельные, избранные Государем, люди.

В 1867 году в одном из заседаний Совета министров Александр II сказал: «В городе (т.е. в Петербурге – А.З.) говорят, будто бы брат мой Константин Николаевич составил с Урусовым проект конституции. Это неправда!» [Запись от 13 января 1880г. Е.А. Перетц. Дневник (1880-1883). М. 2018. С.58]. Это единственное публичное упоминание Государем о вручённом ему Константином Николаевичем проекте. О проекте Валуева тоже не вспоминали. И вдруг в январе 1880 года всё меняется.

Говоря об этих проектах, мы во многом основываемся на недавно переизданном дневнике государственного секретаря Егора Абрамовича Перетца.

Егор Абрамович — сам по себе интересный человек. Действительный тайный советник, происходящий из богатой еврейской петербургской семьи. Его отец Абрам Израилевич - банкир, корабельный подрядчик и откупщик, советник коммерции, друг Михаила Михайловича Сперанского и Егора Францевича Канкрина. Он принял в 1813 году лютеранство. То, что Егор Абрамович был евреем, мало кого волнует, важно, что не иудеем - антисемитов тогда в политическом руководстве России было немного. Как христианин Е.А.Перетц делает обычную государственную карьеру. В 1854 году он заканчивает юридический факультет Петербургского университета, работает над подготовкой судебной реформы, ездит в заграничные командировки. Как поощрение за участие в разработке судебной реформы, Перетц включен в орден Святого Владимира, получив знаки ордена 3-й степени. После того, как в июле 1878 года граф Дмитрий Мартынович Сольский был назначен государственным контролёром, Егор Абрамович занимает его место и становится государственным секретарём. К этому времени он уже потомственный дворянин. Герб был дан Перетцу 21 декабря 1872 года. У него есть своя усадьба Приютино под Петербургом, которая сохранилась до сего дня.

Егор Абрамович Перетц — государственный секретарь, второй человек в Государственном совете после председателя Госсовета, человек, безусловно, очень близкий к великому князю Константину Николаевичу, тоже либеральный, тоже стремящийся к реформам, к конституции. 13 января 1880 года великий князь приглашает его к себе в кабинет в Государственном совете и говорит, что весьма обнадёжен произошедшим. Перетц видит, что Константин Николаевич как-то особенно счастлив, и спрашивает: «Что же случилось сегодня, Ваше Высочество, что вы считаете великим событием? Я вижу радость на вашем лице…». И вот каков, по словам Перетца, был ответ великого князя: «Государь сообщил мне теперь, что желал бы к предстоящему дню 25-летия его царствования оказать России знак доверия, сделав новый и притом важный шаг к довершению предпринятых преобразований. Он желал бы дать обществу большее, чем ныне, участие в обсуждении важнейших дел… Вы понимаете теперь, почему я рад. Быть может, прекратится время реакции и наступит заря возрождения». [Запись от 13 января. Е.А. Перетц. Дневник (1880-1883). М. 2018. С.58]. В этих словах Великого князя, мы, безусловно, видим мечту о конституции.

После Константин Николаевич сообщает Перетцу, что проекты, и его, и Валуева, в руках у Государя. Оказывается, Александр Николаевич их никогда не забывал, просто раньше считал, что они несвоевременны, но теперь хочет дать этим запискам ход и предлагает созвать специальное совещание для их обсуждения.

Зная, что Император боится конституции, в своей записке, которую готовит уже к обсуждениям, намеченным на 23 января, великий князь Константин делает несколько существенных изменений. Во-первых, пишет преамбулу, в которой чётко отмежёвывается от идей «бумажного» (по словам Валуева) конституционализма: «Для России, в настоящее время и ещё надолго, конституционное правление было бы гибелью, потому что оно немедленно обратилось бы в олигархию или в анархию. Мы должны всеми силами поддерживать самодержавие» [Е.А. Перетц. Дневник (1880-1883). М. 2018. – С.59-60]. Аргумент слабый. Непонятно, почему конституционное правление должно превратиться во власть олигархии или в анархию. Но такая преамбула была написана.

Во-вторых, теперь Великий князь решил не делать два собрания — дворянское и земское, а сделать одно земское, и дать этому собранию in corpore, а не выбранным по воли Государя нескольким депутатам, право обсуждать законопроект.

23 января состоялось совещание, на котором был выражен большой скепсис по поводу этих законопроектов. Сам князь Урусов задавался вопросом: не будут ли говорить, что правительство испугалось угроз социально-революционной партии, что оно идёт на поводу у революционеров? Шеф жандармов Дрентельн был против предложенного. Министр внутренних дел Лев Саввич Маков (1830-1883) говорил, что сначала надо отменить чрезвычайные законы, которые были приняты из-за многочисленных покушений и террористических актов, а потом уже приступать к расширению прав граждан. После всего высказанного было решено собраться через день.

На заседании 25 января уже присутствовал цесаревич Александр Александрович, которого в первый день не было. И вдруг оказывается, что он против и проекта Валуева, и проекта своего дяди Константина Николаевича, и вообще против всякого конституционализма. Обратим на это внимание. Это очень важная вещь. Будущий император Александр III, ещё будучи цесаревичем, 25 января произносит речь, в которой он отвергает предложения обоих проектов и их аргумент, что надо ответить на террор не только антитеррором, но и положительными реформами по привлечению общества к управлению государством.

Он говорит следующее, и эта речь Александра Александровича очень важна и очень нам понадобится, когда мы будем говорить о представлениях о государстве и будущем России императора Александра III: «Я не разделяю этого взгляда (то есть взгляда своего дяди и Валуева — А.З.). По моему мнению, проекта не нужно издавать ни сегодня, ни завтра. Он есть, в сущности, начало конституции, а конституция, по крайней мере надолго, не может принести нам пользы. Выберут в депутаты пустых болтунов-адвокатов, которые будут только ораторствовать, а пользы для дела не будет никакой. И в западных государствах от конституции беда. Я расспрашивал в Дании тамошних министров, и они все жалуются на то, что благодаря парламентским болтунам нельзя осуществить ни одной действительно полезной меры. По моему мнению, нам нужно теперь заниматься не конституционными попытками, а чем-нибудь совершенно иным. Я думаю так потому, что со всех сторон слышу о том, что происходит в наших выборных учреждениях. Земские собрания и городские думы бездействуют; очень часто заседания не могут состояться за неприбытием гласных. При такой апатии общества нельзя ожидать выбора толковых и полезных людей» [Е.А. Перетц. Дневник. С.71-72].

Великий князь возражал, и заседание так никаким положительным решением и не закончилось, хотя граф Валуев в конце сказал: «Нам надо усваивать постепенно общие конституционные порядки, составляющие достояние всего образованного мира». То есть фактически председателем Комитета министров было произнесено слово «конституция».

Итак, с одной стороны, полное отрицание конституции, представление, что она не нужна, и мы скоро поймём, откуда у цесаревича Александра Александровича такое убеждение. С другой стороны, мнение великого князя Константина Николаевича и графа Валуева, что надо постепенно усваивать общие конституционные порядки, составляющие достояние всего мира.

3. «Диктатура сердца»

После 25 января, как вы помните, происходит страшное событие — взрыв в Зимнем дворце, который, слава Богу, не погубил царскую семью. Только чудо спасло от гибели практически всю династию.

Сразу после взрыва, 8 февраля собирается новое совещание. По плану должно было обсуждаться то же предложение Государя — ознаменовать двадцатипятилетие царствования (а оно состоится 19 февраля 1880 года) изданием манифеста о призвании гласных в Госсовет. Это желание Императора, но не желание Цесаревича. Однако, теперь главная повестка — что делать после страшного взрыва? Цесаревич предложил утвердить верховную следственную комиссию наподобие комиссии при пожарах 1862 года и после покушения Каракозова на Государя в 1866 году, и распространить деятельность этой комиссии на всю Россию. Император возражает, говорит, что такие чрезвычайные меры не нужны. Но на следующий день в новом совещании неожиданно соглашается на создание Верховной распорядительной комиссии по борьбе с крамолой с «диктаториальными функциями», по его собственному выражению. То есть Александр II фактически соглашается с мнением Наследника о том, что надо избрать в стране диктатора, человека, которому будет всё подчинено и который будет за всё отвечать.

И, видимо, опять же по предложению Цесаревича во главе этой комиссии было решено поставить генерал-адъютанта Харьковского генерал-губернатора графа Лорис-Меликова, заменив последнего в Харькове князем Дондуковым-Корсаковым. Это было совершенно неожиданно, в том числе для самого графа Лорис-Меликова, который в это время находился в Петербурге и принимал участие в том самом заседании.

Дмитрий Алексеевич Милютин 9 февраля записал в свой дневник: «Такое неожиданное решение изумило не одного меня. Очевидно, был вчера сильный напор на Государя; мнение, внушённое Наследнику Цесаревичу, взяло верх» [Запись от 9 февраля. Д.А. Милютин. Дневник. Т.2 – С.256]. Поражены были, судя по их заметкам, и Валуев, и Маков, и министр юстиции Дмитрий Николаевич Набоков, дед великого писателя. Валуев, когда было произнесено имя Лорис-Меликова, сказал Государю: «Хотя вчера я выражал своё мнение против меры, ныне решённой Вашим Величеством, но теперь, узнав, что выбор Председателя выпадает на такое лицо, как граф Лорис-Меликов, я вполне сочувствую такому решению…» [Запись от 10 февраля. Д.А. Милютин. Т.2, с.257]. Приводя эти слова Валуева в своём дневнике, Милютин как бы намекает на то, что со стороны Петра Александровича это был реверанс царедворца, но он ошибался.

В своём дневнике 10 февраля 1880 года, как раз в то время, как только было предложено имя Лорис-Меликова, сам Валуев писал: «Перемена во взглядах Государя (как догадывается граф Адлерберг, вследствие письма, вчера полученного от Цесаревича); учреждается здесь верховная комиссия, и во главе её граф Лорис-Меликов… При графе Лорис-Меликове дело может пойти. Во всяком случае, на публику будет произведён эффект» [Запись от 9 февраля 1880г. Граф П.А. Валуев. Дневник 1877-1884. С.60]. Значит, Валуев считает Лорис-Меликова действительно подходящим человеком, а не угодствует перед Государем.

Что же произошло на самом деле? Почти наверняка цесаревичу Александру Александровичу посоветовал графа Лорис-Меликова Константин Петрович Победоносцев.

Константин Петрович Победоносцев, которого мы уже упоминали в своих лекциях, — это очень интересный и очень образованный человек. Доктор honoris causa пяти зарубежных университетов и член Французской академии, он с 1866 года преподавал юридические дисциплины цесаревичу и являлся его конфидентом. Двухтомник писем Победоносцева к князю Александру Александровичу был опубликован уже после революции по рукописям, и он исключительно интересен [К.П. Победоносцев. Письма Победоносцева к Александру III. Центрархив. М.: Новая Москва, 1925-1926]. Мне в своё время пришлось писать большую работу о политико-правовых воззрениях Константина Петровича Победоносцева — «Политико-правовые воззрения К.П. Победоносцева и их интерпретация зарубежными исследователями русской мысли» [Русская политическая мысль второй половины ХIХ века. М.: ИНИОН.1989].

Так вот, именно Константин Петрович Победоносцев убедил великого князя Александра Александровича выступить категорически против конституции и проектов Валуева и великого князя Константина Николаевича. И он же, по всей видимости, рекомендовал Великому князю Лорис-Меликова. Почему так? В чём тут дело?

Что касается конституции, то Константин Петрович был решительным её противником. Во-первых, в своей книге «Московский сборник» он называет парламентаризм «великой ложью нашего времени» и глубоко аргументированно, но исключительно недобросовестно убеждает публику в том, что парламентаризм — это плохо. С момента создания этой книги прошло полтора века, и мы видим, что весь почти мир живёт сейчас с парламентаризмом, так что Константин Петрович Победоносцев явно ошибся. А во-вторых, 14 декабря 1879 года, то есть буквально за полтора месяца до знаменитого выступления Александра Александровича против конституционных проектов, Победоносцев пишет Цесаревичу в частном письме: «В нынешнее смутное время у всех добрых русских людей душа в крайнем смущении, в болезни… От всех здешних чиновных и ученых людей душа у меня наболела, точно в компании полоумных людей или исковерканных обезьян (обратите внимание, какие он использует выражения — А.З.). Слышу отовсюду одно натверженное, лживое и проклятое слово: конституция. Боюсь, что это слово уже высоко проникло и пускает корни. Но я вижу и слышу и здоровых русских людей в крайнем смущении. Душа у них объята страхом - боятся больше всего именно этого коренного зла, конституции. Повсюду в народе зреет такая мысль: лучше уж революция русская и безобразная смута, нежели конституция. Первую ещё можно побороть вскоре и водворить порядок в земле; последняя есть яд для всего организма, разъедающий его постоянною ложью, которой русская душа не принимает» [Письмо № 191. К.П. Победоносцев. Письма Победоносцева к Александру III. Т.1, с. 248-249.].

Таково мнение о конституции конфидента Цесаревича Константина Петровича Победоносцева, и его полностью разделяет ученик — будущий император. Александр III был человек, я бы сказал, неглубокого философского ума, человек простой, и в хорошем и в плохом смысле этого слова. И такой блестящий, склонный к софизмам, ум, как ум Победоносцева, его полностью покорил. Александр Александрович ему полностью доверился.

Кто же такой граф Лорис-Меликов, о котором мы уже немного вспоминали? Граф Лорис-Меликов — это человек, который очень ярко проявил себя во время русско-турецкой войны. После всех неудач первого периода войны он взял Карс, осадил Эрзерум, добился решительного перелома на Кавказе. Он также, как вы помните, блестяще решил проблему чумной эпидемии и смог минимальными деньгами остановить распространение чумы в Поволжье. Будучи генерал-губернатором в Харькове, он смог расположить к себе общественность генерал-губернаторства и в то же время эффективно подавить революционную деятельность, которая в убийстве его предшественника князя Дмитрия Кропоткина достигла кульминации.

По всей видимости, эта активность и в то же время воинская доблесть графа Лорис-Меликова пленили Победоносцева, который сам был сугубо гражданским человеком. Ему нравились такие активные служаки, смелые генералы, каким он считал Михаила Тариэловича, — государственные люди, проявляющие инициативу, но в рамках следования воле Императора и чтоб никакого либерализма у них не просматривалось. Видимо, именно Победоносцев, внимательно наблюдая за Лорис-Меликовым рекомендует его кандидатуру великому князю Александру Александровичу. Императору же Александру, только что пережившему тяжелейшие минуты из-за взрыва в Зимнем дворце и истерику своей возлюбленной Екатерины Долгоруковой (она не была участницей приёма в роковой вечер, находилась в своих покоях и, услышав гром взрыва, подумала, что её возлюбленный погиб), вообще в это время было не до того, и он, судя по всему, разрешил Цесаревичу организовать всё по его желанию. Именно поэтому Царь изменил свою позицию и согласился на назначение диктатора, готов был сам уйти в тень, чтобы всем занимался другой человек.

Но Победоносцев ошибся в графе Лорис-Меликове. Микаэл Тариэлович вовсе не был служакой с ограниченной только исполнительной инициативой. Это был человек широких и глубоких взглядов, но он проявлял их, не переходя данный ему уровень компетенции. Когда ему был дан уровень компетенции генерал-губернатора Нижней Волги, он очень талантливо занимался ликвидацией чумной эпидемии. Когда ему был дан уровень компетенции харьковского генерал-губернатора в связи с размахом террористической деятельности, он проявлял большую активность, в том числе в успокоении и ведении диалога с общественностью. Будучи на Кавказе, он талантливо исполнял функции боевого генерала. Он не считал себя призванным к чему-то большему. Он всегда точно исполнял то, на что был поставлен. Но когда, по настоянию Александра Александровича, Лорис-Меликова назначили диктатором, уровень его компетенции, естественно, увеличился на всю Империю, и его ответственность в его собственных глазах возросла многократно.

Микаэл Тариэлович, уже фактически назначенный диктатором (официальный указ выйдет 12 февраля), 10 февраля заехал к Милютину, который на заседании 9 февраля отсутствовал, чтобы рассказать о случившемся. Лорис-Меликов говорил, что потрясён своим назначением. И я думаю, это не поза, а искреннее ощущение — он довольно искренний человек. После встречи Д.А.Милютин записал в свой дневник: «Граф Лорис-Меликов понял свою новую роль не в значении только Председателя следственной комиссии, а в смысле диктатора, которому как бы подчиняются все власти, все министры. Оказывается, в таком именно смысле проповедовали "Московские ведомости" (то есть Катков — А.З.) несколько дней тому назад; а известно, что "Московские ведомости" имеют влияние в Аничковом дворце (резиденция цесаревича Александра Александровича — А.З.) и многие из передовых статей московской газеты доставляются Победоносцевым — нимфой Эгерией Аничкова дворца. Вот и ключ загадки» [Д.А. Милютин, т.2, с. 257, запись от 10.2.1880].

Как вы помните, раньше нимфой Эгерией называли брата Дмитрия Алексеевича Милютина — Николая Алексеевича - организатора и великого проводника крестьянской и земской реформ. Эгерия — та, кто помогает в родах. Теперь такой нимфой для Цесаревича является Победоносцев. Он помогает будущему императору родить мысль. Итак, с помощью приведённых выше слов Милютина нам удаётся установить ту самую цепочку — Катков, Победоносцев, Цесаревич, — которая привела к тому, что Государь, совершенно деморализованный взрывом и истерикой своей возлюбленной, поручил Александру Александровичу делать то, что он считает нужным, что в конечном итоге привело к назначению Лорис-Меликова диктатором.

12 февраля издаётся очень важный именной указ Императора Сенату. В нём говорится: «В твёрдом решении положить предел беспрерывно повторяющимся в последнее время покушениям дерзких злоумышленников поколебать в России государственный и общественный порядок, мы признали за благо: Учредить в С.-Петербурге Верховную Распорядительную Комиссию по охранению государственного порядка и общественного спокойствия». [Полное собрание Законов РИ, т. 54, часть 2. N60492. 12 февраля 1880. - С.450]

«Главным начальником быть генералу от кавалерии, генерал-адъютанту графу Лорис-Меликову». Он теперь является Главноначальствующим в Санкт-Петербурге и окрестностях с непосредственным подчинением ему Санкт-Петербургского градоначальника. Ему поручено прямое ведение и направление следственных дел по государственным преступлениям в Санкт-Петербурге и Санкт-Петербургском военном округе, а также по всем другим местностям Российской империи.

В 6-м пункте этого указа говорится: «Все требования главного начальника Верховной распорядительной комиссии подлежат немедленному исполнению как местными начальствами, Генерал-губернаторами, губернаторами и Градоначальниками, так и со стороны всех ведомств, не исключая военного». III (жандармское) отделение Собственной Е.И.В. канцелярии тоже подчинено диктатору.

В 10-м пункте сказано: «Эти меры должны подлежать безусловному исполнению и соблюдению всеми и каждым. Они могут быть отменены только им самим (т.е. диктатором — А.З.) или особым Высочайшим повелением». То есть отменены не словами, не когда Государь скажет Лорис-Меликову — «Голубчик, это, пожалуй, слишком. Давай так делать не будем». Нет. Должно быть специальное Высочайшее повеление, специальный закон. Только он сможет отменить то или иное решение председателя комиссии — диктатора графа Лорис-Меликова.

Вот такие невероятные полномочия получил граф Лорис-Меликов. Подобных полномочий никогда никто официально в России не имел. И напомню, что наделил его ими не секретный, а открытый указ 12 февраля 1880 года, вступивший в силу с момента опубликования. Теперь все подданные Российской империи — от военного министра Милютина, председателя Кабинета министров Валуева, великого князя Константина Николаевича, Цесаревича до самых простых людей — знают, что Император царствует, а правителем является Лорис-Меликов. И произошло это (но об этом уже знают, конечно, не все) по воле Победоносцева, цесаревича Александра Александровича и благодаря активному проталкиванию этой идеи Михаилом Катковым.

Сам Лорис-Меликов говорил: «Ни один временщик, — ни Меньшиков, ни Бирон, ни Аракчеев – никогда не имели такой всеобъемлющей власти». И когда эта власть стала осуществляться, один из самых умных и критических людей тогдашней России, сын друга Пушкина, дипломат Павел Петрович Вяземский (1820-1888) написал, что власть Лорис-Меликова «сильная, но не досадливая». Это очень характерные слова.

О Лорис-Меликове и его коротком диктаторстве, которое длилось год с февраля 1880 по март 1881 года, целый ряд хороших людей вспоминали очень хорошо. О нём прекрасно в своих воспоминаниях отзывается Кошелёв. О нём, что самое интересное, замечательно говорит Анатолий Фёдорович Кони в воспоминаниях, опубликованных в «Голосе минувшего» в 1914 году [А.Ф.Кони. Граф М.Т. Лорис-Меликов. №1, с.181-202], и многие другие люди, в том числе личный врач Микаэла Тариэловича – Николай Андреевич Белоголовый (1834-1895).

Оказалось, что Победоносцев ошибся. Лорис-Меликов был совсем не тем человеком, которого он искал. Это был не бюрократ, не талантливый исполнитель повелений свыше, а талантливый государственный человек, который сам видит задачи государства и, оказавшись на высшем посту, когда вся Империя — сфера его компетенции, делает очень важные, ответственные и очень существенные вещи.

А.Ф. Кони, который только что оправдал Веру Засулич, то есть либеральнейший либерал, пишет в своих воспоминаниях о Лорис-Меликове: «Среди людей, игравших в русской жизни последних десятилетий крупную и влиятельную роль, одно из ярких, и в то же время трагических мест занимает граф Михаил Тариэлович Лорис-Меликов». [с.181]

И в отличие от многих чиновников, которые, даже имея либеральные взгляды, скрывали их, выражали исподволь, Микаэл Тариэлович с открытостью большого человека тут же высказал представления о своей деятельности в обращении к гражданам Санкт-Петербурга - не к Царю, не к членам Государственного совета, а именно к гражданам столицы. Это его обращение было опубликовано в «Правительственном вестнике» 14 февраля 1880 года, то есть через два дня после его назначения. Теперь Лорис-Меликов — диктатор, и «Правительственный вестник» печатает то, что он повелевает. И вот как Лорис-Меликов обращается к петербуржцам: «Сознаю всю сложность предстоящей мне деятельности, и не скрываю от себя лежащей на мне ответственности. Не давая места преувеличенным и поспешным ожиданиям, могу обещать лишь одно — приложить всё старание и умение к тому, чтобы, с одной стороны, не допускать ни малейшего послабления и не останавливаться ни перед какими строгими мерами для наказания преступных действий, позорящих наше общество, а с другой — успокоить и оградить законные интересы его здравомыслящей части». Обратите внимание, действия революционеров, убийц, террористов он называет действиями, «позорящими наше общество». Не опасными для власти, что само собой разумеется, а позорящими общество. Опять же — другой тип сознания.

Он продолжает: «Убеждён, что встречу поддержку всех честных людей, преданных Государю и искренно любящих свою родину, подвергнувшуюся ныне столь незаслуженным испытаниям». Опять же, обратите внимание на слово «незаслуженным». Огромные реформы осуществлены, страна стала другой, а террористы всё пытаются погубить Царя, убивают его ближайших слуг. Дальше Лорис-Меликов пишет: «На поддержку общества смотрю как на главную силу, могущую содействовать власти к возобновлению правильного течения государственной жизни, от перерыва которой наиболее страдают интересы самого общества» - не царская власть, не бюрократия, не армия, не полиция, а поддержка общества — вот главная сила. И антитеррор, который был предпринят до этого и который ничем не увенчался, кроме ещё больше жестоких террористических актов, Микаэл Тариэлович называет перерывом «правильного течения государственной жизни».

От антитеррора надо перейти опять к опоре на общество. «В разумном и твёрдом отношении населения к настоящему тягостному положению, вижу прочный залог успеха в достижении цели равно для всех дорогой, — восстановления потрясенного порядка и возвращения отечества на путь дальнейшего мирного преуспеяния, указанного благими предначертаниями августейшего вождя». [«Правительственный вестник». 14 февраля 1880]

Разумеется, в конце речи присутствует реверанс в сторону Государя. Иначе быть не могло, и без этого Лорис-Меликов предстал бы просто как узурпатор. Но всё, что он пишет, целиком обращено к обществу. Это новый почерк, новый стиль — стиль, если угодно, покойного Николая Алексеевича Милютина и его брата Дмитрия, стиль Великих реформ. Только то, что выражалось ещё робко в 1860-е, через двадцать пять лет сказано твёрдо — без опоры на общество невозможно восстановление порядка.

А.Ф. Кони в своей статье пишет: «Обращение его… произвело необычностью своего тона крайне благоприятное впечатление. С первых его шагов стало ясно, что он не намерен идти избитым путем рутинных мероприятий… что он понимает невозможность держать общество в положении безучастного зрителя политической борьбы, не прислушиваясь к его упованиям, не опираясь на его доверие и не вглядываясь любовно и пытливо в его нужды. Закипевшая затем вокруг него работа по устранению вопиющих злоупотреблений, окружила его миссию общим доверием всех порядочных людей». [«Голос Минувшего», 1914, №1. с. 183]

Лорис-Меликов был легко доступен. Он общался с людьми легко, без всякой фанаберии, без всякого подавания одного пальца. Ничего такого и в мыслях Микаэла Тариэловича не было. Это был совершенно открытый, простой, с располагающей через свои густые усы улыбкой уже немолодой генерал. Он возродил надежду на Великие реформы, на их правильное завершение. Об этом пишут очень и очень многие.

Московское земство в ответ на это заявление Лорис-Меликова к гражданам Петербурга отправляет ему свою записку, отредактированную двумя известными московскими людьми — Сергеем Андреевичем Муромцевым, будущим председателем первой Государственной думы, и Александром Ивановичем Чупровым, академиком экономистом. Эта записка важна тем, что является мнением русского образованного либерального слоя, лучших, наиболее культурных людей тогдашней русской общественности, в том числе и столичной, ведь Москва всё-таки — вторая столица.

Московское земство высказывает известную уже мысль о том, что насилие радикалов — результат закрытия властью всех законных форм воздействия общества на власть, и далее пишет: «Образованное общество, сохраняя глубокую преданность Монарху, усматривает корень зол в бюрократическом механизме, оторванном от народа. В этом виде недоверие к правительству образовалось вполне. Рассеять такое недоверие администрация неспособна, не проявляя ни достаточного знания, ни нравственной силы, ни какого-либо идеала. Её бессилие не ускользает от внимания общества и ещё более раздражает его, ибо для людей нет ничего унизительней и оскорбительней, как чувствовать себя в обязательном подчинении лицам, которые — за редкими исключениями не внушают к себе ни уважения, ни доверия». Здесь речь идёт, конечно, о министрах, но намёк делается и в сторону Императора, который в своей личной жизни ведёт себя несоответственно своему сану. «При таких условиях, что бы ни делала власть в видах принудительного восстановления своего авторитета, её усилия будут оказывать лишь раздражающее действие». [Записка о политическом состоянии России весною 1880 г. Берлин, 1881. с.9]

Эта записка Московского земства, опубликованная в Берлине в 1881 году, — очень важный документ, который показывает видение русским образованным обществом ситуации весной 1880 года, поэтому я продолжу её цитировать:

«Невозможность высказываться открыто заставляет людей таить мысли про себя, лелеять их втихомолку и равнодушно встречать всякую, хотя бы незаконную, форму их осуществления (то есть теракт — А.З.). Таким образом, создаётся весьма важное условие для распространения крамолы — известное послабление со стороны людей, которые при иных обстоятельствах отвернулись бы от неё (крамолы — А.З.) с негодованием.

В обществе есть запас сил, ищущих простора для деятельности. Есть запас самостоятельных суждений, стремящихся к свободному выражению». Вы помните слова цесаревича Александра Александровича, что кроме продажных адвокатов никого в земстве нет. Вот ответ на эти слова самого земства. «Чем сильнее будут стеснять это законное стремление, тем скорее оно бросится по пути незаконному; и чем резче обнаружится несоответствие между стремлениями общества и образом действий власти, тем распространённее и ярче станут формы незаконного протеста; и чем ярче будут они, тем заразительнее. Когда в обществе нет средств для спокойного и гласного заявления и обсуждения своих нужд (а спокойствие возможно только при гласности), тогда активные слои общества, бросаясь в страстную и тайную деятельность, постепенно отвыкают от разумного способа действий. Что прежде было уделом голов особенно горячих и заблуждающихся, то наконец станет достоянием и других категорий людей, ибо у этих других не будет почвы для образования лучших качеств» [с.10-11].

«Создается тяжёлый внутренний разлад между самыми элементарными правилами гражданской жизни, созданными и укреплёнными в нас воспитанием, литературой и ежеминутным наблюдением происходящего за пределами России с одной стороны, и окружающей нас действительностью с другой стороны. Этот разлад отравляет в самом корне личное и общественное существование» [с.29-30].

Здесь, дорогие друзья, сказано очень важное. Весь мир идёт путём строительства либеральных учреждений, о создании которых думал ещё Александр I (вы помните проект конституции Николая Николаевича Новосильцова 1820 года). И есть Россия, где боятся призвать общество даже к совещательному управлению страной. Даже советоваться с обществом на институциональном государственном уровне боятся. И именно это вызывает терроризм.

Далее в записке земства упоминается тот самый пример Болгарии, о котором я говорил на прошлой лекции: «Русское общество, не менее Болгарии, созрело для свободных учреждений и чувствует себя униженным, что его так долго держат в опеке. Глухо и затаенно, — потому что иначе и не может быть при настоящем порядке, — желание этих учреждений высказывается повсюду и представителями земства, и дворянскими собраниями, и печатью. Дарование таких учреждений с представителями земства, созванными в особое собрание, во главе, придаст великому народу новые силы и новую веру в правительство и в своё будущее. Готовясь к минувшей войне, русское общество инстинктивно ожидало, что великое дело освобождения соплеменных народов должно будет сопровождаться и внутренним освобождением. Неужели же нашей стране суждено обмануться в этих заветных чаяниях?» [с.44-45]

В другое время, даже при Александре II, авторы этой записки должны были бы ожидать, что Император вызовет их и распечёт, а, скорее всего, без всякого вызова осудит, и их сошлют на поселение в какие-нибудь северные городки то ли Костромской, то ли Вятской, то ли Архангельской губерний. Но на этот раз ничего подобного не произошло. Записка Московского земства была внимательно прочтена Лорис-Меликовым, и после этого в апреле 1880 года он подал Государю уже свою записку, где после обещания твёрдо бороться с крамолой пишет: «По миновании чрезвычайных обстоятельств, должно стремиться к возвращению от чрезвычайных мер к законному течению дел». Пишет также о том, что надо установить отношения нанимателей к рабочим и даровать права раскольникам, что «полезно привлекать дворянство, земство и города к участию в таких вопросах, которые близко касаются их местных нужд». И необходимо «восстановить утраченное учебным ведомством доверие всех сословий и всех слоев общества путем изменения личного состава управления». В последней фразе — намёк на то, что надо сместить графа Дмитрия Андреевича Толстого, министра народного просвещения, которого все считали в России душителем образования (это несправедливо, но это было так).

Лорис-Меликов считал, что надо смягчить цензуру и упразднить совершенно одиозное III Отделение, что и было сделано. Телесных наказаний уже не было, жандармы не могли уже без суда и следствия расстреливать людей или отправлять их на каторгу или в рудники, но они могли без суда и следствия арестовывать столичных культурных деятелей, изолировать, административно высылать в совершенно глухие места, затыкать им рот (интернета и телефона тогда не было) и тем самым терроризировать общество. И с этим было покончено.

Вслед за этим Лорис-Меликов добился отставки министра просвещения и обер-прокурора Синода Дмитрия Андреевича Толстого.

Эта отставка породила большой энтузиазм в обществе. Алексей Иванович Кошелёв пишет: «Увольнение графа Толстого очень обрадовало и успокоило общественное мнение. Оно было принято как лучшее красное яичко, каким Государь мог похристосоваться с Россиею». [А.И. Кошелёв. Записки (1812-1883 годы). М., 2002] Увольнение произошло в Пасхальные дни, поэтому Кошелёв употребляет такое сравнение. Газета «Русская старина» провозгласила Царя «трижды освободителем. Ибо он освободил крестьян от ига крепостного права, болгар — от турецкого ига и всю Россию — от ига графа Толстого».

Вместо Дмитрия Андреевича Толстого министром народного просвещения Российской империи был назначен «сознательный и искренний либерал» (А.А. Корнилов, с. 719) Андрей Александрович Сабуров (1837-1916) — интереснейший человек из некогда славного боярского рода Сабуровых, один из тех людей, которых мы хорошо забыли.

Дмитрий Алексеевич Милютин в дневнике отмечает: «А.А. Сабуров — хороший, доброжелательный и честный человек». До своего назначения он был попечителем Дерптского учебного округа, который занимался контролем и организацией образовательного процесса в Остзейских губерниях, где Сабуров хорошо себя зарекомендовал в общении с просвещёнными немцами, эстонцами и латышами. В то время Дерптский университет был ещё немецким, позже Александр III сделает его русским. В 1900 году Андрей Александрович станет основателем Российского общества защиты женщин, целью которого являлось «содействие предохранению девушек и женщин от опасности быть вовлечёнными в разврат и возвращению уже падших женщин к честной жизни». Он также основал Петербургский дом милосердия. Его отец — член Северного декабристского общества Александр Иванович Сабуров. Его старший брат — Пётр Сабуров, посол в Берлине. То есть Андрей Александрович — человек из потомственно-либеральной части русской аристократии.

Надо сказать, это назначение очень оскорбило Ивана Давыдовича Делянова, который с 1866 по 1874 год был товарищем министра просвещения и мечтал занять пост министра. Иван Давыдович, безусловно, талантливый человек, директор Императорской публичной библиотеки (1861—1882), был, как и Лорис-Меликов, аристократ-армянин, но в отличие от Микаэла Тариэловича, который думал о благе государства, мечтал о личной карьере.

В своей деятельности Сабуров желал вернуться к идеям министра просвещения начала эпохи Великих реформ - Александра Васильевича Головина (1861-1866 гг.). Когда 8 февраля 1881 года несколько студентов университета разбросали против нового министра листовки, то на следующий же день они были избиты своими товарищами – настолько велика была популярность Андрея Александровича среди студентов. Д.А.Милютин в дневнике отмечал, что разбросавшие листовки и избитые были евреями [т.2, с.357]. Не знаю, важно ли это, но для Милютина почему-то было важно.

Жена Сабурова — Елизавета (или как её все называли — Леля) Сабурова, в девичестве Соллогуб, была хозяйкой блестящего культурного салона, одного из главных центров либерального общества в последние годы царствования Александра II. Ей удалось выехать из коммунистической России в 1928 году и прожить в эмиграции до 1932 года.

Обер-прокурором Святейшего синода — а это вторая должность, которая освободилась после отставки Толстого, — был назначен Константин Петрович Победоносцев. Лорис-Меликов ведь не только либерал, но и опытный царедворец. Он прекрасно знал, что за оказанные услуги надо благодарить. И раз Победоносцев продвинул его на пост диктатора, надо сделать реверанс и уважить Константина Петровича, тем более что последний был известен как человек благочестивый, и образованный не только юридически, но и религиозно. Назначение его обер-прокурором в 1880 году порадовало не столько самого Победоносцева, который всегда спокойно относился ко всем должностям (подобно Лорис-Меликову он тоже был человеком компетенции и считал, что на любом посту должно исполнять свою роль максимально правильно; другое дело, что свою роль Константин Петрович понимал совсем не так, как Михаил Тариэлович, он был типичным консерватором, тогда как Лорис-Меликов — типичным либералом и реформатором), но в первую очередь цесаревича Александра, который по совету Победоносцева предложил Лорис-Меликова на пост диктатора. Вскоре Победоносцев и Цесаревич станут оппонентами Лорис-Меликова и всех его действий, а также Петра Александровича Валуева, но об этом чуть позже.

Вторым очень важным назначением Лорис-Меликова было назначение министра финансов. Вы помните, что вскоре после завершения Русско-турецкой войны министр финансов Михаил Христофорович Рейтерн подал в отставку. Он был против этой войны и считал, что вытягивать Россию после случившегося из-за войны экономического кризиса невозможно тяжело. На место Рейтерна в 1878 году был поставлен генерал Самуил Алексеевич Грейг, второй сын знаменитого шотландского адмирала на русской службе Алексея Самуиловича Грейга. Человек он был, может быть, и неплохой, но абсолютно экономически некомпетентный. Поэтому в 1880 году Лорис-Меликов заменил его Александром Агеевичем Абазой (из молдавского дворянского рода), который был известен своими глубокими знаниями в области финансов и к тому же являлся искренним другом и сторонником по убеждениям Михаила Христофоровича Рейтерна, другом Николая Алексеевич Милютина и членом кружка великой княгини Елены Павловны, то есть был одним из либеральных деятелей Великих реформ.

Абаза тут же отменил тяжёлый налог на соль. Начались иные реформы. Был поставлен вопрос об изменении всей податной системы и введении подоходного налога. Кстати, его жена Юлия Штаубе тоже была хозяйкой блестящего музыкального салона, где тоже собирались весьма либеральные люди. Однако по печальной традиции того времени Абаза практически открыто жил с другой женщиной — Еленой Николаевной Нелидовой, урождённой Анненковой, вдовой брата той самой Вари Нелидовой, любовницы Николая I. Всё зашло так далеко, что Юлии Штаубе даже пришлось переехать в другой дом. Но что важно — по описанию Витте госпожа Нелидова «была очень умной дамой; в её салоне собиралась вся либеральная партия петербургских сановников, желавших провести конституцию». Так что мы видим, что Абаза, как и сам Лорис-Меликов, был сторонником конституции.

Итак, в русском властном круге складывается мощнейшее конституционное лобби. Несмотря на все свои осторожные слова, это великий князь Константин Николаевич, великая княгиня Елена Павловна, «диктатор» Лорис-Меликов, Александр Агеевич Абаза и новый министр просвещения Сабуров.

Цензура была существенно облегчена. Новые газеты стали появляться буквально как грибы после дождя: либеральная «Страна» Леонида Александровича Леливо-Полонского, «Порядок» Михаила Матвеевича Стасюлевича, который издавал и «Вестник Европы». Выходит журнал «Русская мысль» под редакцией Сергея Андреевича Юрьева, друга Алексея Ивановича Кошелёва. Иван Аксаков стал выпускать газету «Русь». В 1880 году в Москве на деньги Кошелёва, под редакцией Василия Юрьевича Скалона стала издаваться еженедельная земская газета «Земство» либерально-радикального направления.

М.Т. Лорис-Меликов управлял газетами и журналами не рескриптами и не запретами. Он приглашал редакторов изданий к себе и просил их печатать одно, воздерживаться от другого и особенно настаивал на том, что не следует писать, что он, Лорис-Меликов, стремится ввести конституцию. Пока о конституции говорить рано, надо действовать аккуратно – объяснял он.

Уже известный нам Сергей Андреевич Муромцев рассказывает об одной из таких бесед: «6 сентября 1880-го года министр внутренних дел, граф Лорис-Меликов, пригласил к себе нескольких редакторов большой прессы со специальною целью разъяснить им, чтоб они не волновали напрасно общественных умов, настаивая на необходимости привлечения общества к участию в законодательстве и управлении — в виде ли представительных собраний на манер европейских, в виде ли наших бывших земских соборов, — что ничего подобного в виду не имеется и что ему, министру, подобные мечтательные разглагольствования прессы тем более неприятны, что напрасно возбуждаемые ими надежды в обществе связываются с его именем, хотя он, министр, никаких полномочий не получал на это и сам лично в виду ничего подобного не имеет, будучи твёрдо убеждён, что в настоящее время самое необходимое, чем надобно заняться и на что он обратил всё свое внимание и труд, — это дать должную, силу новым учреждениям, уже существующим, a также привести в сообразность и гармонию с последними учреждения старого порядка, видоизменив их, насколько потребуется, для этой цели».

«Поэтому ближайшей его программой, исполнение которой потребует, может быть, от 5 до 7 лет времени, будет: 1) Дать земству и другим общественным и сословным учреждениям возможность вполне пользоваться теми правами, которые дарованы им законом, стараясь при этом облегчить их деятельность в тех случаях, когда на опыте в том или другом отделе предоставленной им законом деятельности окажется недостаток полномочий, необходимых для правильного ведения дела и экономического улучшения местностей; 2) Привести к единообразию полицию и поставить её в гармонию с новыми учреждениями, чтобы в ней не было более возможности проявляться разным уклонениям от закона, существовавшим доселе; 3) Дать провинциальным учреждениям большую самостоятельность для разрешения подведомых им дел, чтобы они не имели нужды с каждым, иногда совсем незначительным, вопросом обращаться в Петербург и ждать разрешения оттуда; 4) Дознать желания, нужды и состояние населения разных губерний, для чего, по ходатайству Министерства внутренних дел, высочайше назначены сенаторские ревизии нескольких губерний, и на основании того, что будет добыто означенными ревизиями, по возможности удовлетворить желания и нужды населения, обратив при этом внимание и на его экономическое положение; 5) Дать печати возможность обсуждать различные мероприятия, постановления и распоряжения правительства, с тем только условием, чтобы она не смущала и не волновала напрасно общественные умы своими помянутыми мечтательными иллюзиями» [А.А. Корнилов, Курс истории России… - с. 720-721].

Так что вы видите, граф Лорис-Меликов откровенно говорит — давайте действовать по этим пяти заявленным направлениям, а о конституции писать не надо. Но это не значит, что сам он, как думает даже Кони, не хотел конституции. Очевидно, в узком кругу он высказывался о стремлении к ней, но исполнение мечты видел не сейчас, а через те самые заявленные пять-семь лет, когда основные решения названных пяти проблем будут достигнуты.

Корнилов, подводя итог этой деятельности в области массовой печати — не забудем, что тогда печать это и были все средства массовой информации, других не существовало; к обществу впервые началось обращение не власти, а самой общественности, — пишет: «Когда кончился этот режим "диктатуры сердца", то большая часть прогрессивных газет и журналов все-таки с благодарностью вспоминала о тех облегчениях, которыми она пользовалась в этот короткий промежуток относительной свободы». [А.А. Корнилов, с. 722]

«Диктатурой сердца» правление Лорис-Меликова было названо полувсерьёз, потому что, как вы сами видите, это была диктатура не жёсткого подавления, не навязанная, а диктатура любви, раскрывающая свободу.

После отставки Микаэла Тариэловича Санкт-Петербургская городская дума тут же присвоила ему звание почётного гражданина Петербурга.

Лорис-Меликов неизменно смягчал приговоры осуждённым политическим преступникам и при своём управлении ни над одним из них не дал осуществить смертную казнь, не считая покушавшегося на его собственную жизнь в самые первые дни его диктатуры. Этот человек был повешен. О нём я несколько слов скажу позже.

Своими советниками Лорис-Меликов призвал быть самых уважаемых людей того времени — сенатора Михаила Евграфовича Ковалевского (1829-1884) и профессора права Александра Дмитриевича Градовского (1841-1889). Александр Дмитриевич Градовский исповедовал идею, что суть права и государства — это человек. Не человек для государства, а государство для человека. Не человек — объект правового воздействия, а право — творение человека в его интересах и для его блага. Собрание сочинений Александра Дмитриевича Градовского в девяти томах было опубликовано в Санкт-Петербурге в 1899—1908 годах.

Тот же Кони об этом пишет: «Вот почему не образ правления, а задачи и способы управления преимущественно привлекали к себе его внимание. Он (Градовский — А.З.) настаивал на необходимости политического воспитания личности (того, что так необходимо и нам сейчас — А.З.) и, следовательно, целого общества. Отсюда его восторженное отношение к внутреннему смыслу реформ Александра II. Видя в Лорис-Меликове человека, желавшего на практике осуществить его идеалы, Градовский относился к нему с величайшим сочувствием и, заходя ко мне или встречаясь со мною, рассказывал о нем с восторгом…» [с.185]

Мы с вами уже слышали о сенаторских ревизиях. По указанию графа Лорис-Меликова сенаторские ревизии были осуществлены одновременно в десяти губерниях, материалы должны были поступить на обсуждение и правительства, и общественности. Даже такие радикальные земства, как Тверское, которое всегда было оппозиционным и которое в своё время вместе с Московским выдвигало к Лорис-Меликову целый ряд требований, в адресе конца 1880 года, резюмируя деятельность диктатора, говорило: «В короткое время, Ваше Сиятельство, Вы сумели оправдать и доверие Государя, и многие из надежд общества. Вы внесли прямоту и доброжелательность в отношения между властью и народом. Вы мудро признали законные нужды и желания общества… Вы дали надежду, что прискорбное прошлое не воротится, а для дорогого нам всем отечества открывается счастливое будущее». Приводя эту цитату, Корнилов резюмирует: «С тех пор, как существуют земские учреждения, руководители высшей государственной политики ни разу не удостаивались общественного одобрения в таких искренних выражениях, ни раньше, ни после Лорис-Меликова». [А.А. Корнилов, с. 724]

«Он (Лорис-Меликов — А.З.) понимал, — продолжает Корнилов, — что его задачи, в сущности, прежде всего полицейские, хотя в то же время смотрел на эти полицейские задачи с необычайной для русского администратора широтой… Он думал допустить в той или иной форме некоторое участие представителей населения в обсуждении государственных дел. Его формулировка объема и форм этого участия совершенно непохожа была на введение каких бы то ни было конституционных форм». [А.А. Корнилов, с. 717]

Это так. Но это публичные формулировки. В голове у Лорис-Меликова, безусловно, была конституция как предельная цель, но только должная осуществиться не тотчас же, а через пять-семь лет его «диктатуры», а может быть, и позднее. Он как истинный государственный человек понимал, что нельзя ничего сделать в один момент, что необходимо готовить и общество, и власть. Тем более что власть, хоть и была передана ему фактически, но формально оставалась в руках абсолютного монарха.

«…Идеи о ненарушимости гражданских прав и гражданской свободы мирных обывателей Лорис-Меликов проводил довольно последовательно», — резюмирует Корнилов [с. 719]. Микаэл Тариэлович восстановил в полной мере земское положение 1 января 1864 года, уничтожив в нём все стеснения и искажения возникшие после покушения Каракозова. Восстановил в полном объёме действие судебных уставов, тоже ограниченных в 1866 -1870-е годы.

О конституционном проекте Лорис-Меликова много пишет Андрей Николаевич Медушевский в своей книге «Конституционные проекты России XVIII–начала XX в.», изданной в 2010 году в Москве.

4. Прекращение диктатуры и дальнейшие действия

Но случилось небывалое дело — сам диктатор попросил о прекращении его диктатуры. Сказал, что её функции исполнены — в стране установился порядок. И действительно — покушений практически не случалось. 6 августа 1880 года, то есть через полгода после создания, Верховная распорядительная комиссия по охранению государственного порядка и общественного спокойствия была распущена, и Лорис-Меликов назначен просто министром внутренних дел вместо Льва Саввича Макова.

Обратите внимание, созданная большевиками в декабре 1917 года Чрезвычайная комиссия ВЧК существует до сих пор, и нынешнее ФСБ прямо говорит, что является продолжением ВЧК, ОГПУ, НКВД, КГБ. То есть за сто пять лет ничего «чрезвычайного» не упразднено. Здесь же даже по названию похожая на эти органы Верховная распорядительная комиссия по охранению государственного порядка и общественного спокойствия была по просьбе самого её возглавителя упразднена всего через полгода после создания. Перед нами совершенно другой проект — проект, который заключается не в том, чтобы держать власть в руках и никому не отдавать, а в том, чтобы, как только появляется возможность прекратить эту репрессивную деятельность, завершить её и перейти к обычной форме правления.

Как пишет Анатолий Фёдорович Кони: «Впереди виделась картина величавого заключения исторической роли Царя-Освободителя, благодаря которому, без смуты и кровавых потрясений, постепенно и систематически подготовленное общество было бы призвано к участию в законодательной деятельности» [с.184].

После 1906 года, когда в стране уже была Государственная дума, Анатолий Фёдорович Кони в своих воспоминаниях пишет, что это же самое могло появится в Империи намного раньше, если бы не трагические события, завершившие царствование Александра II. И это плавное и мирное вхождение в конституционализм должно было осуществиться руками «диктатора сердца» Лорис-Меликова.

О том, что от конституционных идей не отказывались, говорит записка Великого князя Константина Николаевича, поданная Государю 28 сентября 1880 года. О ней подробно рассказывает Егор Абрамович Перетц в своём дневнике. Что же предполагалось? Создать «совещательное собрание гласных» при Государственном совете. Гласных выбирают на специальных заседаниях губернские и областное (Войска Донского) собрания и города — Санкт-Петербург, Москва, Одесса, Киев, Харьков, Рига, Казань, Саратов, Кишинёв, Вильна, Тифлис. От каждого города и региона избирается один гласный.

22 декабря 1880 года Лорис-Меликов циркуляром передал через губернаторов губернским и уездным земствам не только право, но и обязанность обсудить дальнейшее развитие крестьянского вопроса. Этим впервые был создан прецедент совместной работы правительства и земства. То есть земство, как он и обещал, привлекается к законодательной работе. Пока на местах.

28 января 1881 года Лорис-Меликов подаёт Государю доклад, созданный на основе доклада Великого князя Константина Николаевича, о необходимости привлечения представителей общества к разработке дальнейших административно-хозяйственных и финансовых реформ. Он предлагает создать две комиссии (не палаты) при Государственном совете, куда будут выбраны представители от земства. Одна комиссия — административно-хозяйственная (местное губернское управление, развитие крестьянской реформы, местное городское и земское самоуправление, система народного продовольствия и охранение скотоводства), вторая — финансовая (вопрос податей и налогов). От земских губерний и больших городов по два избранных земством или городской думой представителя, от неземских — два назначенных общественных деятеля. В комиссиях предполагается обсуждение и проведение через Государственный совет соответствующих финансовых и административных законопредложений.

Именно эти предложения от 28 января 1881 года, разобранные Медушевским в уже упомянутой книге «Конституционные проекты России XVIII–начала XX в.», будут позже называть «Конституцией Лорис-Меликова». 17 февраля, то есть накануне очередной годовщины (уже двадцать шестой) своего воцарения, данный документ был одобрен Александром II, а 28 февраля 1881 года Императору уже был представлен проект закона «о привлечении представителей населения к законосовещательной деятельности». 1 марта 1881 года утром Государь, сказав, «Да ведь это — Генеральные Штаты!», имея в виду Генеральные штаты, созванные перед Французской революцией, подписал этот проект, признав тем самым, что делает, по его же словам, «первый шаг к конституции». На 4 марта 1881 года было назначено заседание правительства по вопросу введения нового указа в действие.

Надо сказать, что деятельность Лорис-Меликова вызывала восторг у одних и, как это всегда бывает, ненависть у других. Революционеры в подпольной прессе правление Лорис-Меликова называли «политикой лисьего хвоста», утверждали, что он безыдейно обманывает общество и делает карьеру. Они, как указывает Корнилов, всё больше чувствовали себя изолированными и отрезанными от общества «ловкой и рационально направляемой политикой "диктатуры сердца"» [с. 725]. Революционеры ненавидели Лорис-Меликова, потому что понимали — если реформы будут продолжаться, то скоро исчезнет всякая поддержка революционного движения в обществе и они останутся просто террористами. А такие террористы, как известно, никому, кроме своих жертв, не страшны и по большому счёту никому не нужны. Им уже не будут, как Вере Засулич, аплодировать и в зале суда, и на улице демонстранты-студенты, но будут просто ненавидеть как убийц, властолюбцев и честолюбцев.

Покушение на Лорис-Меликова случилось в первые дни после его назначения. 20 февраля 1880 года слуцкий мещанин, крещёный еврей Ипполит Иосифович Молодецкий стрелял в Лорис-Меликова, но неудачно, после чего был схвачен и 23 февраля повешен на Семёновском плацу. «Народная воля» отмежевалась от преступника и заявила, что, если бы организацией нападения занималась она, всё прошло бы лучше. Но мы до сего дня не знаем, имела ли она к нему отношение на самом деле или нет. Молодецкий перед смертью целовал крест, и было видно, как он трагически потрясён содеянным. При казни, кстати говоря, пожелал присутствовать Фёдор Михайлович Достоевский.

Пётр Александрович Валуев, который сначала был горячим сторонником Лорис-Меликова, но который в своих дневниках, как самолюбивый человек, писал, что всё на самом деле организовано им, видя, что Царь полностью следует указаниям Лорис-Меликова, а не Валуева, стал издевательски именовать Микаэла Тариэловича «ближним боярином Мишелем I».

Иван Давыдович Делянов, мечта которого стать министром просвещения скоро осуществится (он будет находиться на этом посту с 1882 по 1897 год), ненавидел Лорис-Меликова за его успех и карьеру, но не потому, что, как многие говорят, был ретроградом и консерватором, — он был вполне либеральным человеком. Делянов ненавидел Лорис-Меликова так, как только могут ненавидеть один другого соплеменники. «Он только — хитрый армяшка», «фокусник и негодяй», говорил Делянов. А Егор Абрамович Перетц записал в свой дневник такую фразу Делянова: «Преданные Лорису люди — пьяная, угорелая толпа, не понимающая, что она влечёт Россию к пропасти». [Запись 16 октября 1880г. С.103]

Константин Петрович Победоносцев, убедившись, что Лорис-Меликов идёт совсем не тем путём, каким он, Победоносцев, ожидал, возненавидел Михаила Тариэловича лютой ненавистью, какой только можно возненавидеть человека, которого до этого любишь и на которого надеешься. И вместо Лорис-Меликова начал проталкивать своего друга, с которым его связывало что-то странное (я, как исследователь Победоносцева, имею некоторые подозрения, но не хочу их высказывать публично), Николая Михайловича Баранова (1837-1901), морского офицера, потом полковника, вроде бы героя и в то же время человека со скандальной репутацией. Баранов уже при Александре III был назначен градоначальником Петербурга, даже создал какую-то особую палату из респектабельных граждан, которую называли «палатой баранов» и которая не пользовалась никакой симпатией в столице. Впоследствии он был переведён губернатором в Архангельск.

Витте о нём писал: «Градоначальником он был очень недолго, выделывал различные фокусы и, в конце концов, не мог ужиться градоначальником, хотя ему все время очень протежировал Константин Петрович Победоносцев» [С.Ю. Витте. Воспоминания. Том 1]. Но Победоносцев писал Александру III о Баранове, человеке, даже если и совершившем какие-то военные подвиги, никак себя в русской истории не зарекомендовавшем, так: «Завтра приедет сюда Баранов; ещё раз смею сказать, что этот человек может оказать Вашему Величеству великую службу, и я имею над ним нравственную власть». Ни больше, ни меньше. Какую нравственную власть имел Победоносцев над Барановым, мы не знаем.

6 марта 1881 года, то есть уже после трагедии 1 марта, Победоносцев писал Александру III: «Не оставляйте графа Лорис-Меликова, я не верю ему. Он фокусник и может играть ещё в двойную игру. Если Вы отдадите себя в руки ему, он приведет Вас и Россию к погибели. Он умел проводить только либеральные проекты и вёл игру внутренней интриги. Но в смысле государственном он сам не знает, чего хочет… И он — не патриот русский (намёк на армянское происхождение Лорис-Меликова — А.З.). Берегитесь, ради Бога, Ваше Величество, чтоб он не завладел Вашей волей…» [К.П. Победоносцев. Письма Победоносцева к Александру III. Т.1, с. 316].

Сам Лорис-Меликов, уже находясь в глубокой отставке в Европе, говорил Кони: «Когда я был диктатором, они толклись в моей приемной так, что проходу не было, и мне приходилось видеть их душу, вывороченную наизнанку… Отец родной! Какая это гадость!» [А.Ф. Кони. Памяти графа М. Т. Лорис-Меликова. СПб., 1914. № 1. С.19]

5. Вопрос престолонаследия

Между тем в эти месяцы «диктатуры сердца» вплотную встал и вопрос престолонаследия — важнейший вопрос, кстати говоря, и конституционной реформы. Александр II, как я уже рассказывал вам, после завершения Русско-турецкой войны, окончательно и демонстративно ушёл от своей жены к любовнице Екатерине Долгоруковой, которой он, уже шестидесятилетний человек, писал, как мальчишка: «Я обожаю просыпаться с тобой, когда ты лежишь в кровати рядом со мной, глаза закрыты, красивая, как никогда в нашей солнечной комнате». (Из письма Александра Долгоруковой от 1878 года)

Великий князь Александр Михайлович, который мальчиком видел Долгорукову, вспоминал, что шестидесятилетний Царь, имеющий многих внуков, ведёт себя с ней, как восемнадцатилетний мальчик — ловит каждое слово, соглашается с любым её мнением, смотрит на неё с безмерным обожанием. Комнаты Александра и Екатерины в Зимнем дворце находились одни над другими и соединялись лифтом. Когда хотел, Император отправлялся к своей возлюбленной, а потом появлялся у себя. Жена же жила сначала в другой части дворца, а потом, больная, уехала за границу от всего того позора, которым окружил её супруг, говоривший когда-то, что и дня без неё прожить не может.

28 мая 1880 года, уже в эпоху «диктатуры сердца», императрицы Марии Александровны не стало. Она хотела умереть в России, поэтому совершенно разбитая, почти неходячая, вернулась в январе из Ниццы и в конце весны ушла из жизни. «Святая женщина» — пишет о ней Дмитрий Милютин.

Император Александр даже траур толком не соблюдал. 6 июля того же 1880 года, то есть точно на сороковой день после смерти императрицы Марии, он венчался с Екатериной Михайловной Долгоруковой в Царскосельском дворце на походном алтаре, даже не в церкви. Венчал их протопресвитер Ксенофонт Яковлевич Никольский. Свидетелями были генералы Александр Адлерберг, Эдуард Баранов, Александр Рылеев. Со стороны княжны Долгоруковой присутствовала Варвара Шебеко. Лишь позднее Александр Николаевич сообщил об этом браке Лорис-Меликову, а тот рассказал о новости Милютину. Представил же Милютину свою новую жену Император только в августе в Ливадии.

4 октября 1880 года Милютин записал в свой дневник: «В первый раз Государь показался в публике и перед частью войск вместе со своей новой супругой и детьми. Мальчик был даже одет в казачью форму Собственного конвоя. Официальное появление княгини Юрьевской (такое имя в браке было дано Екатерине Долгоруковой — А.З.) произвело на всех нас тяжёлое впечатление. Позже, возвращаясь по почтовой дороге в Симеиз, я встретил коляску, в которой Государь катался со своей новой семьей под охраной многочисленного конвоя. Грустно и жаль его». [Т.2, с.329] Грустно и жаль Царя было практически всем.

Наследник цесаревич испытывал очень сложные чувства к своему отцу. Конечно, это был отец, но в то же время это был человек, который совершил надругательство над его матерью. Александр Александрович не мог его простить.

Александр II, призвав старшего сына вместе с женой, будущей императрицей Марией Фёдоровной, датской принцессой Марией Софией Фредерикой Дагмарой, к себе в Ливадию просил Александра Александровича дать слово — чтобы, если Александр II погибнет от рук революционеров, сын обеспечил достойную жизнь Екатерине Долгоруковой. Для этого Александр Николаевич выделил 3 миллиона 300 тысяч золотых рублей, часть положил в государственный банк, часть — в Лондонский банк. Отец просил сына не отбирать эти деньги и всячески помогать своей второй жене. Есть и соответствующее завещание Александра II, которое он передал наследнику тогда же — в Ливадии в 1880 году. Александр Александрович, как порядочный человек, обещал все просьбы отца исполнить, но радости никакой при этом не испытывал. К тому же отец требовал, чтобы его дети от брака с Екатериной Долгоруковой (это были мальчик Георгий и две девочки – Ольга и Екатерина, ещё один мальчик умер вскоре после рождения), играли вместе с детьми Цесаревича. Мария Фёдоровна, жена будущего Александра III, была категорически против, но воля Императора есть воля Императора. То есть все подчинились, сжав зубы. Встреча с новой семьёй Государя, произошедшая 7 октября, произвела самое тяжёлое впечатление на Марию Фёдоровну.

Да и на самого Александра II этот новый брак не подействовал положительно. Государь стал часто болеть. Он был вял и апатичен. Многие пишут, что он мечтал объявить княгиню Юрьевскую императрицей, отречься вместе с ней от престола в пользу наследника Александра Александровича и вести частную жизнь за пределами России.

Но тут встаёт вопрос. Александр Александрович категорически против реформ. Александр II за реформы. Лорис-Меликов тоже за реформы. Цесаревич вместе с Победоносцевым против Лорис-Меликова. Как быть? И вот исподволь то ли сам Лорис-Меликов, то ли другие царедворцы начинают подталкивать императора Александра II к мысли о том, что надо изменить закон о престолонаследии и передать престол не цесаревичу Александру Александровичу, а Георгию, единственному сыну от княгини Юрьевской. Это даст возможность просить Великого князя Константина Николаевича, брата Царя и известного либерала и конституционалиста, быть регентом при несовершеннолетнем мальчике Георгии (Гоше, как его называет сам Царь). И одновременно оставить Лорис-Меликова фактически премьер-министром, «диктатором сердца» и правителем России. Такая комбинация становится всё более вероятной.

Революционеры тоже о ней знают и очень её боятся, потому что это прямой путь к либерализации России. Теперь уже не Лорис-Меликов, а сам Император становится объектом их лютой ненависти. Всё сильнее в них желание как можно скорее его уничтожить. Не потому, что он царь — это раньше думали, если убить царя, будет новая жизнь, — а потому что он тот человек, который может всё изменить в России и больше для революционеров места в России не будет — начнутся широкие либеральные реформы.

6. Цареубийство

Именно поэтому идёт бешеная подготовка к покушению на Александра II. Сначала цареубийцы решают сделать подкопы на Малой Садовой и Гороховой улицах под Красным мостом в Петербурге, заложить туда динамит, тогда его называли «гремучий студень» (взрывчатое вещество класса нитроглицеринов), и взорвать.

За неделю до 1 марта известный нам Желябов крикнул клич к молодым террористам «Народной воли». Он и Михаил Николаевич Тригони, тоже народоволец, дворянин, грек, сын генерала, встретились и обсудили детали цареубийства. Николай Иванович Кибальчич, инженер, делает метательные снаряды, начинённые этим самым гремучим студнем, который был открыт Альфредом Нобелем в 1875 году. Софья Перовская расставляет бомбометателей. Было решено или взорвать улицу, по которой будет ехать Царь, или, если первый вариант провалится, бомбами уничтожить царскую карету.

1 марта 1881 года в воскресенье Торжества Православия, в первое воскресение Великого поста, после причастия в субботу, Государь в полдень подписал указ «О привлечении представителей общественности к участию в законодательной работе», перекрестился, повелел его обнародовать, после отправился в Михайловский манеж для присутствия при разводе караулов, затем нанёс визит своей двоюродной сестре Екатерине Михайловне в Михайловский дворец.

В 2 часа 15 минут дня, возвращаясь от двоюродной сестры по берегу Екатерининского канала, Александр II подвергся нападению террористов. Это была одиннадцатая, и теперь удачная, попытка его убийства. Первая бомба, брошенная в карету, остановила и повредила карету, а вторая бомба, уже брошенная под ноги, вышедшего из кареты, Царя, смертельно ранила его. Государь прошептал: «Домой, домой». Это были его последние слова. Александр Николаевич был отвезён в Зимний дворец и в 3 часа 35 минут пополудни скончался после причастия. Его голову в момент смерти держали Цесаревич Александр Александрович и княгиня Юрьевская.

Убийца — польский дворянин Игнатий Иоахимович Гриневицкий — был сам смертельно ранен бомбой и вскоре скончался. Остальные преступники — Желябов, Перовская, Кибальчич, Михайлов и Рысаков — были арестованы и повешены на плацу Семёновского полка 3/15 апреля 1881 года. Ещё одна участница заговора Геся Гельфман, в то время беременная, повешена не была. Казнь была отложена до рождения дитя, а затем заменена бессрочной каторгой.

Лев Николаевич Толстой и философ Владимир Сергеевич Соловьев просили Александра III о помиловании всех убийц, но получили отказ. Тригони, который непосредственно в цареубийстве не участвовал, получил двадцать лет крепости, до 1902 года находился в Петропавловской и в Шлиссельбурге, а после был отправлен на Сахалин, где пробыл с 1902 по 1905 год. Там он был освобождён японцами и, что характерно, в 1906 году вернулся в Россию, больше уже никакой революцией не занимаясь, стал этнографом Крыма. Умер в Балаклаве 5 июля 1917 года. Могила его сохранилась до сего дня.

Характерно, что царствование Николая I и царствование его внука Александра III начались одинаково — с пяти виселиц, в первом случае потенциальных, а во втором — актуальных цареубийц.

На протяжении 1881—1883 годов были судимы и остальные участники событий 1 марта: Юрий Богданович, Анна Якимова, Михаил Фроленко, Вера Фигнер, Николай Суханов, Григорий Исаев, Михаил Грачевский, Е. Сидоренко, Иван Емельянов, Елизавета Оловенникова и другие. Это были так называемые «Процесс двадцати», «Процесс семнадцати», «Процесс четырнадцати».

Большинство из них были приговорены к смертной казни через повешение и к длительным срокам каторги (в том числе, бессрочной). Но при утверждении приговоров Александр III, и об этом мало кто знает, заменил всем, кроме Суханова, смертную казнь бессрочной каторгой. Лейтенант флота Николай Евгеньевич Суханов (1851 года рождения) как офицер, изменивший присяге, был расстрелян 19 марта 1882 года в Кронштадте.

На месте страшного убийства царя Александра II по проекту Альфреда Парланда был простроен храм в русском стиле, открытый в 1907 году и закрытый большевиками в 1930 году. Богослужение в нём было возобновлено только 23 мая 2004 года. Великолепные мозаики храма, которые меня восхищали с детства, были выполнены в мастерской Владимира Александровича Фролова. В храме сохранялся и сохраняется до сих пор фрагмент мостовой, на которую упал смертельно раненый император Александр Николаевич.

Великие реформы, великое двадцатишестилетнее правление Александра II завершилось его убийством в тот момент, когда он подписал для России первый шаг к конституции. Были бы сделаны при нём новые шаги, остался бы Александр II императором, отрёкся бы он в пользу Александра III или в пользу Георгия, сына Долгоруковой, мы не знаем. История, как известно, не знает сослагательного наклонения. Но Россия без всякой радости, с огромным ужасом приняла известие об убийстве своего Царя. И во множестве семей хранились его портреты в память о тех реформах, которыми он освободил и хотел еще более освободить русское общество. Многие чиновники, высшие вельможи, несогласные с контрреформами его сына Александра Александровича, вступившего в тот же день 1 марта на престол, продолжали носить бакенбарды á la Александр Николаевич, подчёркивая этим свою близость к Великим реформам и отвержение контрреформ, символом которых стала мощная лопатообразная борода нового царя. Таков конец и итог этой великой эпохи в истории России.