1. Вступление

Эта лекция посвящена политическому развороту марта 1881 года, когда от эпохи реформ Россия переходит к эпохе противоположной — к разрушению их достижений. Это происходит не спонтанно и не случайно. Мы подробно разберем дискуссию в высшем слое российской власти, которая шла по поводу политического разворота России в 1881-1882 гг., пока этот разворот не совершился вполне.

У нас есть уникальное свидетельство — это дневник государственного секретаря Егора Абрамовича Перетца: он конспектировал первое заседание Совета министров после убийства Александра II, будучи его младшим участником. Сохранился и дневник военного министра Милютина, в котором Дмитрий Алексеевич достаточно подробно изложил содержание этого заседания. Есть и другие свидетельства. Мы соединим их вместе и посмотрим, как в первые дни после цареубийства начинается разворот вспять, рассмотрим его внутренние силы — не социальные, а индивидуальные — человеческие. Это всё важно знать для понимания того, что такое политика вообще и российская политика, в частности.

2. Понимание абсолютизма в 1881 г.

Для начала задумаемся над тем, как в России отразилось цареубийство. Нам, людям ХХI века, тяжело представить, как воспринимали такое событие без малого полтора века назад — в марте 1881 года. Какую же роль в то время играла монархия? Возьмем два свидетельства людей, которые застали гибель Александра II в юности, но вспоминали о ней уже через полвека, в эмиграции.

Первое свидетельство - писателя Ивана Алексеевича Бунина. В момент убийства Царя ему было 10 лет. Цепким детским умом он запомнил эту трагедию и события, последовавшие за ней. Бунин пишет в автобиографическом романе «Жизни Арсеньева» в конце 1920-х гг.: «Теперь ведь и представить себе невозможно, как относился когда-то рядовой русский человек ко всякому, кто осмеливался „идти против Царя", образ которого, несмотря на непрестанную охоту за Александром Вторым и даже убийство его, все еще оставался образом „земного бога", вызывал в умах и сердцах мистическое благоговение. Мистически произносилось и слово „социалист" — в нем заключался великий позор и ужас, ибо в него вкладывали понятие всяческого злодейства. Когда пронеслась весть, что „социалисты" появились даже и в наших местах (Елецкий уезд Орловской губернии — А.З.),… это так поразило наш дом, как если бы в уезде появилась чума или библейская проказа». [И.А.Бунин «Жизнь Арсеньева» 2, XII]

Семья Арсеньева-Бунина была интеллигентной и культурной дворянской семьей и, тем не менее, — такая реакция.

А вот слова политика Василия Алексеевича Маклакова (1869-1957), одного из лидеров Партии Народной Свободы, тоже современника того страшного события. Он пишет свои воспоминания «Власть и общественность» в конце 1920-х годов: «В широком обществе самодержавие еще хранило свое обаяние. Не за реформы, которые оно провело в 1860-х годах, а за то, что олицетворяло в себе народную мощь и величие государства. Монархические чувства в народе были глубоко заложены. Недаром личность Николая I в широкой среде обывателей не только не вызывала злобы, но была предметом благоговения. Когда я студентом прочел „Былое и думы", ненависть Герцена к Николаю оказалась для меня „откровением" (это время царствования Александра III, когда был студентом Маклаков — А.З.). Я до тех пор встречал восхищение Николаем. „Это был настоящий Государь" — говорили про него… Следы рабства проходят не скоро. Они воскресли в Советской России; они лежат в основе мистического обожествления Ленина и постыдного холопства перед Сталиным» [В.А.Маклаков, «Власть и общественность». — С.39].

Эти два свидетельства, одно человека – с предельно сильным эстетическим восприятием, другого, — крупного либерального политика, показывают, что русское общество пережило убийство Государя как величайший позор и величайшую трагедию, и вовсе не сочувствовало цареубийцам.

3. Первые действия нового Царя

В самый день убийства — 1 марта 1881 года - новый Император Александр III поручил Председателю комитета министров России Петру Александровичу Валуеву составить манифест о восшествии на престол. Валуев подготовил проект манифеста при участии министра юстиции Дмитрия Николаевича Набокова, председателя департамента законов князя Сергея Николаевича Урусова, государственного контролера Дмитрия Мартыновича Сольского. Государь подписал документ поздней ночью с 1 на 2 марта в Аничковом дворце. Почти все авторы манифеста — это люди, которые были активными участниками и даже инициаторами Великих реформ.

Вот что говорилось в тесте манифеста:

«Господу Богу угодно было в неисповедимых путях Своих поразить Россию роковым ударом и внезапно отозвать к Себе ее благодетеля Государя Императора Александра II. Он пал от святотатственной руки убийц, неоднократно покушавшихся на Его драгоценную жизнь. Они посягали на сию столь драгоценную жизнь, потому что в ней видели оплот и залог величия России и благоденствия Русского народа. Смиряясь пред таинственными велениями Божественного Промысла и вознося ко Всевышнему мольбы об упокоении чистой души усопшего Родителя Нашего, Мы вступаем на Прародительский Наш Престол Российской Империи и нераздельных с нею Царства Польского и Великого Княжества Финляндского.
Подъемлем тяжкое бремя Богом на нас возлагаемое с твердым упованием на Его всемогущую помощь. Да благословит Он труды Наши ко благу возлюбленного Нашего Отечества и да направит Он силы наши к устроению счастия всех Наших верноподданных.
Повторяя данный Родителем Нашим Священный пред Господом Вседержителем обет посвятить по завету Наших предков всю жизнь Нашу попечениям о благоденствии, могуществе и славе России, Мы призываем Наших верноподданных соединить их молитвы с Нашими мольбами…» [ПСЗРИ. Третье собрание, Т.1, №1 - с.5].

Характерно, что в царском указе целью правления Монарха называется не величие Империи, а устроение счастья народов России. Лишь после этого говорится о благоденствии, то есть о благополучной жизни, могуществе и славе.

Манифест опубликовали в ночь с 1 на 2 марта, и в тот же день был дан следующий важный указ — о приведении к присяге крестьян. Крестьяне в России не приводились к присяге после 1741 года — со времени восшествия на престол Елизаветы Петровны, дочери Петра I. Особым указом Императрица исключила из числа тех, кто должен ей присягать на верность, «пашенных крестьян». Кто такие пашенные крестьяне в указе не объяснили и для простоты крестьян вообще перестали приводить к присяге. То есть они были не гражданами России, а рабами тех, кто присягал императрице — дворян, духовенства, мещан, казаков и купцов. Как потом не раз объясняли — за крепостных крестьян присягают их помещики.

Александр III в указе Сенату отходит от этой отвратительной и позорной для России традиции: «Манифестом 19 февраля 1861 года (№36650) блаженный памяти Родитель Наш, Государь Император Александр II освободил крестьян от крепостной зависимости, предоставил им права свободных сельских обывателей. С распространением, согласно сему Манифесту и дополнительным оному законоположениям на крестьян действия общих законов, повелеваем привести и крестьян, наравне со всеми верными нашими подданными, присяге в верности Нам и Наследнику Нашему… Николаю Александровичу» [ПСЗРИ. Третье собрание, Т.1, №2 - с.5-6].

Таким образом, указ восполнил то, что сделано было Александром II — крестьяне, самое многочисленное сословие России, окончательно стали гражданами. Манифест о восшествии на престол и указ о приведении к присяге крестьян утвердили в обществе впечатление, что Александр III идет по стопам своего отца и продолжает дело реформ. Так думали и раньше, потому что никакой политики Александр Александрович как Цесаревич не вел и вести не мог. Собранный его отцом из выдающихся людей Совет министров мог стабилизировать жизнь Империи, несмотря на страшное цареубийство, думали люди. Сам Государь, принимая членов Государственного Совета и высших чинов двора в Малахитовом зале Зимнего дворца, сказал, что надеется следовать во всем заветам и политике своего отца. Это было 3 марта.

4 марта Министерство иностранных дел опубликовало и разослало всем послам текст циркуляра, определяющего принципы внешней политики нового Государя. Александр III объявил, что он продолжит внешнюю политику отца, которая, несмотря на позор Балканской войны, была политикой мира, нацеленной на внутреннее созидание страны: «Внешняя политика Его Величества будет миролюбивою по существу. Россия остается верна державам, с которыми связывают её издавна установившиеся дружба и сочувствие, и будет отвечать взаимностью на добрые отношения к ней всех государств… Россия полагает, что её цели тесно связаны с всеобщим миром, основанным на уважении к праву и к договорам. Прежде всего она должна заботиться о себе самой и не оставлять своей внутренней работы иначе, как для защиты своей чести и безопасности. Государь Император ставит себе целью сделать Россию мощной и преуспевающей, ей во благо и не во зло другим».

Этот принцип был осуществлен всем тринадцатилетним правлением Александра III, за что он и заслужил имя — «Миротворец». Под ним он войдет в русскую историю. Вот как писал о циркуляре в своем дневнике Егор Абрамович Перетц: «Циркулярная депеша Министра иностранных дел по случаю восшествия на престол Императора Александра III чрезвычайно хороша. Встретясь сегодня с Николаем Карловичем Гирсом (министром иностранных дел — А.З.), я высказал ему это. Он очень скромно отмечал, что заслуга не его, а Жомини. (Барон Александр Генрихович Жомини, сын франко-швейцарского генерала и писателя. На русской службе был заместителем, как тогда говорили, «товарищем» министра иностранных дел — А.З.). Сам он дал только основную мысль о миролюбии России и о том, что она должна заняться преимущественно внутренними делами. На эту тему Жомини тут же написал депешу, почти без помарок, в какие-нибудь четверть часа. Государь остался депешей весьма доволен и сказал, что содержание ее вполне соответствует личным его убеждениям» [Е.А.Перетц. Дневник, - с.142-143, запись от 7 марта 1881 г.].

Позднее основные мысли этого циркуляра были кратко выражены в высочайшем рескрипте на имя Николая Карловича Гирса от 15 мая 1883 года. Император подчеркивал, что обширность русского государства, достигшего после вековых усилий народа и его правителей высокой степени могущества, исключает какие бы то ни было завоевательные замыслы. Поэтому предпочтение Россия всецело будет отдавать мирной внешней политике.

Таким образом, все первые заявления продолжали принципы предыдущего царствования и, несмотря на шок, который переживало русское общество, казались признаком продолжения реформ. Так думали и министр внутренних дел и, фактически первый человек в правительстве, граф Лорис-Меликов, и граф Валуев, и Дмитрий Милютин.

Как я говорил ранее, в окружении Александра III понимали, что он был наивным человеком сравнительно недалекого ума, в отличие от своего умершего старшего брата Николая. Реформаторы надеялись, что объединенными усилиями сравнительно молодой и сильной группы министров, а им было всем около пятидесяти лет, получится убедить Царя продолжать реформы, несмотря на заметные косность и традиционализм Александра III.

4. Отвергнутая конституция. Заседание Совета министров 8 марта 1881 г.

Поворотным событием стало заседание Совета министров 8 марта. Об этом собрании в Зимнем дворце лишь отчасти знали современники. Больше сведений появилось с отменой цензуры в начале ХХ века, когда опубликовали дневники Егора Перетца. Теперь благодаря переписке Константина Победоносцева с Александром III и его частным письмам, мы можем представить как произошел этот дворцовый переворот. Он начался 8 марта и продлился почти два месяца. Завершающим аккордом переворота стал Манифест о незыблемости самодержавия 29 апреля 1881 года.

Перетц замечает, что «вопрос, подлежавший обсуждению 8 марта, совершенно выходил из общего ряда» [Е.А.Перетц. Дневник, с.143, запись от 8 марта 1881 г.]. Речь должна была идти о том документе, который Александр II подписал в Зимнем дворце за два часа до своей гибели. Распоряжение Императора предполагало призвание выборных от земств и городов к работе в Государственном совете. Только на первый взгляд это — мелочь.

Как я уже говорил в лекциях об Александре II, власть в России была только исполнительной — Совет министров исполнял волю Царя. Кабинет получал легитимность от монарха — он назначал министров и требовал от них исполнения своей воли. Министры и другие чиновники государственного аппарата могли высказывать свое суждение, но окончательное решение принимал Император. Он мог согласиться с большинством или с меньшинством. Министры должны были исполнять его волю или уходить в отставку. И вот впервые Александр II, по предложению Лорис-Меликова, подписал указ, что на общенациональном уровне часть Государственного совета будет не назначалаться Императором, а избираться от земств и городов. Так как земские и городские органы избирались напрямую населением, то впервые в систему государственного управления должны были войти люди имеющие законную власть от народа, а не от царя. Это был принципиально новый, революционный для самодержавной России, подход.

О чем-то подобном думал Александр I, когда мечтал о конституции и поручил своему другу Николаю Новосильцову разработать её проект. Но тогда конституционные планы не осуществились. Для Александра II проект указа, после долгих обсуждений на государственных совещаниях, разработали граф Лорис-Меликов и граф Николай Валуев. В полдень 1 марта 1881 г. Император подписал документ. Граф Лорис-Меликов вышел из кабинета в Зимнем дворце с утвержденным указом, а в кабинете остались великие князья, сыновья Александра II, —наследник Александр Александрович и его младший брат Владимир Александрович. Когда двери кабинета закрылись и ближайшие родственники остались одни, Александр II сказал: «Я дал свое согласие на это представление (представление в смысле на этот проект — А.З.), хотя и не скрываю от себя, что мы идем по пути к конституции». Эти слова потом великий князь Владимир Александрович сообщил на заседании Совета министров 28 апреля 1881 года.

Александр II отлично понимал, что этот указ — первый шаг в направлении парламента и соответственно конституции, которая определит, какие права останутся у Государя, какие перейдут к народу и к избранному им парламенту. Александр II подписал этот документ в тот роковой воскресный день свободно, без всякого принуждения. Государь хотел увенчать здание России, в котором его усилиями уже было введено гражданское местное самоуправление, свободный от исполнительной власти суд, в котором жил освобожденный от рабства народа, созывом парламента и дарованием конституции. Царь думал сделать это не в один день, не в один год, может быть даже не в одно десятилетие, но он хотел заложить конституционные начала на общегосударственном уровне. Александр II вполне отдавал себе отчет в том, что он делал.

4 марта Совет министров должен был обсудить форму публикации указа, но Император был убит. Заседание перенесли на 8 марта.

Вокруг Александра II сформировалась коалиция людей, которые мечтали о введении русской конституции: в нее вошли министр внутренних дел, «диктатор сердца» граф Михаил Тариэлович Лорис-Меликов, министр финансов, (его родственник, кстати говоря — А.З.), Александр Агеевич Абаза, военный министр Дмитрий Алексеевич Милютин, министр образования Андрей Александрович Сабуров и, по всей видимости, еще несколько министров. Реформаторы не произносили слово «конституция» перед Государем, но прекрасно понимали, что дело к ней идёт и, уверен, неоднократно обсуждали это друг с другом.

К концу XIX века все страны Европы имели конституционный строй. Даже Турция приняла конституцию в 1878-1879 гг. Сербия, Румыния, Болгария от начала независимости уже были конституционными монархиями. Россия оставалась последней абсолютной монархией в Европе. Группа ведущих министров империи любила Россию и верила, что конституционный проект — её будущее, а российский народ, через законно избранных своих представителей, примет участие в государственном управлении.

Когда в два часа дня 8 марта началось заседание, то министры с удивлением увидели, что среди них сидит человек, который не имеет никакого отношения к Совету министров — ультраконсерватор, старый граф Сергей Григорьевич Строганов, очень богатый человек, который до последнего был против освобождения своих примерно 150 тысяч крепостных, но покорился царскому Манифесту.

Также на заседании присутствовали трое великих князей — братья Александра II Константин Николаевич, председатель Государственного совета, и Михаил Николаевич, а также брат нового императора — великий князь Владимир Александрович.

Милютин записал в своем дневнике после заседания: «Можно было полагать, что мера эта (то есть призвание от земств и городов выборных — А.З.) уже на половину одобрена новым Императором, лично участвовавшим в прежнем совещании (еще при Александре II — А.З.). Однако же с первых слов, сказанных им, мы могли уже заметить в нем колебания и опасения; можно догадываться, что на него уже повлияли тлетворные советы Победоносцева и других, подобных ему, реакционеров» [Д.А.Милютин. Дневник. Т.2. с.370, запись от 8 марта]. Эти слова потом Милютин вычеркнул из дневника, но они абсолютно верны. Догадка министра подтверждается письмами Победоносцева Александру III, опубликованными уже в большевицкое время.

Благодаря сохранившемуся конспекту этого важного заседания можно войти во внутренний мир высшего государственного органа России — Совета министров. Все деятели Великих реформ еще находились на своих постах, привычка свободно обсуждать решения Императора еще не изглажена. Так работал высший правительственный орган Империи при Александре II, особенно в последние годы его правления.
Заседание проходило в небольшой комнате Зимнего дворца, участники сидели за длинным столом лицом к лицу друг к другу. Император предварил встречу словами, что «вопрос (о выборных от земств — А.З.) не следует считать предрешенным, так как и покойный батюшка хотел прежде окончательного утверждения проекта, созвать для рассмотрения его Совет министров».

Далее Лорис-Меликов читает указ, который была одобрен на предшествующем заседании под председательством Александра II. В месте, где было сказано об успехах примирительной политики последних лет, когда во главе государства фактически стоял Лорис-Меликов, Государь прервал чтение записки и сказал: «Кажется, мы заблуждались». Император имел в виду убийство отца. После Лорис-Меликова государь неожиданно дает первое слово не члену Совета министров, а графу Строганову.

86-летний Строганов с места в карьер начинает говорить: «Ваше Величество, предполагаемая Вами мера, по моему мнению: не только несвоевременная при нынешних обстоятельствах, требующих особой энергии со стороны правительства, но и вредная. Мера эта вредна, потому, что с принятием её власть перейдет из рук самодержавного монарха, который теперь для России безусловно необходим, в руки разных шалопаев, думающих не о пользе общей, а только о своей личной выгоде. В последнее время и без предполагаемой новой меры власть значительно ослабла. В журналах пишут Бог знает что и проповедуют невозможные доктрины… Путь этот ведет прямо к конституции, которой я не желаю ни для Вас, ни для России…»

Как бы не был храбр Строганов, он никогда бы не осмелился в лицо Государю сказать, что предлагаемая им мера столь плоха. Значит, проведена была какая-то предварительная работа и речь старого графа была одобрена Александром III заранее .

Д.А.Милютин пишет об этой «ульраконсервативной речи старого реакционера»: «Услышали мы, что в предложенной программе мирных законодательных работ прозреваются призраки революции, конституции и всяких бед».

Государь же ответил на слова Строганова вполне положительно: «Я тоже опасаюсь, что это первый шаг к конституции». То есть, если для Александра II Конституция — это желанная цель, то для Александра III — источник страха, он не хочет Конституции. Взгляды погибшего и нового императора расходятся.

Следующим слово берет Председатель Совета министров Петр Александрович Валуев: «Предлагаемая мера очень далека от конституции. Она имеет целью справляться с мнением и взглядами людей, знающих более чем мы, живущие в Петербурге, истинные потребности страны, её населения, до крайности разнообразного. В пределах необъятной Империи, под скипетром Вам Богом врученным, обитают многие племена, из которых каждое имеет неоспоримое право на то, чтобы верховной власти Вашего Величества были известны его нужды. Вам, Государь, небезызвестно, что я — давнишний автор, могу сказать, — ветеран рассматриваемого предположения… Я постоянно держался одного и того же взгляда на настоящий вопрос. Я не изменю своих убеждений и теперь. Напротив того, я нахожу, что предлагаемая нам мера оказывается в особенности настоятельною и необходимою… Необходимо озаботиться, чтобы журналистам, этим самозваным представителям общественного мнения, был создан противовес настоящих, законных представителей общества, которое, без малейшего сомнения, и мыслит, и чувствует совершенно иначе, нежели авторы газетных статей».

Петр Александрович Валуев ещё в 1860-е годы выступал с проектами призвания выборных от народа в исполнительную власть. Он мыслил этот шаг как подступ к конституции. Но поскольку Александр III боится перемен, то Валуев его убеждает как несмышленого человека, что никакая это не конституция. Валуев подчеркивает, что Россия — многоплеменное государство, и выборы представителей помогут Царю понять нужды всех народов; пусть опосредованно, через выборы в земство, а потом — выборы земством представителей в Государственный совет.

Несмотря на цареубийство Валуев настроен против запретных мер для печати и хочет создать в противовес правому и левому журналистскому экстремизму, фактически, предпарламент.

После Валуева выступает военный министр граф Дмитрий Алексеевич Милютин. В годы Великих реформ Милютин бессменно занимал этот пост и провел великолепную военную реформу.

«Предлагаемая Вашему Величеству мера, по моему мнению, совершенно необходима и необходима именно теперь. В начале каждого царствования каждый монарх, для пользы дела, должен заявить народу свои намерения и виды относительно будущего. По части внешней политики взгляды Вашего Величества нашли себе прекрасное выражение в циркулярной депеше Министерства иностранных дел. Как видно из известий, приходящих со всех концов Европы, депеша эта произвела всюду наилучшее впечатление. Но она касается собственно международных наших сношений, — из нее не видно, какой внутренней политики будет держаться Император Александр III. Между тем, вопрос этот естественно озабочивает всю Россию. Безотлагательное разрешение его представляется мне в высшей степени настоятельным.

Покойный Государь по вступлении на престол предпринял целый ряд великих дел. Начатые им преобразования должны были обновить весь строй нашего отечества. К несчастью, выстрел Каракозова (4 /16 апреля 1866 г. — А.З.) остановил исполнение многих благих предначертаний великодушного Монарха. Кроме святого дела освобождения крестьян, которому покойный Государь был предан всей душой, все остальные преобразования исполнялись вяло, с недоверием к пользе их, причем нередко принимались даже меры, несогласные с основной мыслью изданных новых законов. Понятно, что при таком образе действий нельзя было ожидать добрых плодов от наилучших даже предначертаний. В России почти всё затормозилось, почти всё замерзло, повсюду стало развиваться глухое неудовольствие… В самое последнее только время общество ожило, всем стало легче дышать, действия правительства стали напоминать первые, лучшие годы минувшего царствования. Перед самой кончиной Императора Александра Николаевича возникли предположения, рассматриваемые нами теперь. Слух о них проник в общество, и все благомыслящие люди им от души сочувствуют. Весть о предполагаемых мерах проникла и за границу…»

Александр III неожиданно прерывает Милютина: «Да, но император Вильгельм, до которого дошел слух о том, будто бы батюшка хочет дать России конституцию, умолял его в собственноручном письме не делать этого; на случай же, если бы дело зашло так далеко, что нельзя отступить и обойтись вовсе без народного представительства, Император Германский советовал устроить его как можно скромнее, дав представительству поменьше влияния и сохранив власть за Правительством».

В речах министров-реформаторов заметна смелость, отсутствие подобострастия и некоторая хитрость, потому что явно Валуев, Милютин, Абаза и Сабуров договорились друг с другом перед заседанием убедить нового Царя в том, что речь не идет о конституции, а предлагаемая ими мера для страны очень нужная. Вспоминая письмо императора Вильгельма «батюшке», наивный Александр Александрович старается таким аргументом разубедить этих опытных политиков, что для России конституция – вещь полезная и хорошая. Однако граф Милютин, как бы не обращая внимания на реплику Государя, продолжает:

«Ваше Величество, не о конституции у нас теперь идет речь. Нет её и тени (Это, конечно, лукавство — А.З.). Предлагается устроить на правильных основаниях только то, что было и прежде. Когда рассматривались проекты крестьянских положений и других важнейших законов, всякий раз, с соизволения покойного Государя, приглашаемы были для предварительного обсуждения этих проектов люди практические, которые знают действительную жизнь потому, что живут не в столице, а в уездах и деревнях, где многие вопросы представляются в ином свете, нежели в нашей среде. Теперь предстоят важные законодательные труды по окончании сенаторских ревизий (Сенатские ревизии были призваны проверить ход воплощения новых решений в жизнь. Фактически в Российской империи судебная, прокурорская власть проверяла исполнительную — А.З.). Естественно, что для успеха дела необходимо сообразить их всесторонне, то есть не с канцелярской только или бюрократической точки зрения. В виду этого, Ваше Величество, я позволяю себе горячо поддерживать предложение графа Лорис-Меликова».

Милютин записал в дневнике важный заключительный тезис, которого нет в конспекте Е.А.Перетца: «…теперь Россия ждет такого же благотворного возвещения царской воли по внутреннему благоустройству государства (как это было сделано по международной политике — А.З.). Оставить это ожидание неудовлетворенным гораздо опасней, чем предложенный призыв к совету земских людей» [Д.А.Милютин. Дневник, т.2 с.371. Запись 8 марта 1881].

После Милютина выступает Лев Саввич Маков, министр почт и телеграфов. Ранее он занимал пост министра внутренних дел, был смещен Александром II и заменен Лорис-Меликовым. Маков ненавидит своего преемника. Находясь на малоприметной должности, он пытается выслужится. Маков пугает участников заседания ограничением самодержавной власти и выражает солидарность со Строгановым. При этом министр признается, что с предложениями ознакомился только на заседании: «Сколько я мог понять из записки, прочитанной Министром внутренних дел, основная его мысль — ограничение Самодержавия. Доложу откровенно, что я, с моей стороны, всеми силами моей души, моего разумения решительно отвергаю эту мысль. Осуществление её привело бы Россию к погибели… Не в такие минуты, которые, как те, которые, к несчастью, переживаем мы, возможно заниматься проектами об ослаблении власти и об изменении формы правления, благодетельной для Отечества. В смутное нынешнее время, по глубокому убеждению моему, нужно думать только о том, чтобы укрепить власть и искоренить крамолу… Но если уж принимать и обнародовать постановление, то не от имени графа Лорис-Меликова… подобный правительственный акт может исходить исключительно от Вас, Государь».

Собственно, так и предполагалось, поэтому эта оговорка несущественна. Через два года — 27 февраля 1883 Лев Саввич застрелился из-за подозрений в коррупции, которая открылась среди высших чиновников Министерства почт и телеграфов.

Следующим берет слово министр финансов Александр Агеевич Абаза — светлая голова, решительный и честный человек. Перетц замечает, что он «выступает с некоторой горячностью». Видимо министра возмутили речи Строганова и Макова: «Что касается возражения министра почты, телеграфа, - говорит Абаза, - то я попрошу разрешения остановиться, прежде всего, на указании его о невозможности принять предлагаемую меру в эти смутные времена. Я бы понял это возражение, если бы смута исходила из народа. Но мы видим совершенно противное. Смута производится горстью негодяев, не имеющих ничего общего с народом, исполненным любви и преданности своему Государю (Замечу, что это — истинная правда — А.З.). Против шайки злодеев, ненавидимых всем населением Империи, необходимо принять самые решительные и строгие меры. Но для борьбы с ними нужны не недоверие к обществу и всему народу, не гнет населения, а совершенно иные средства, — нужно устроить сильную, деятельную и толковую полицию, не останавливаясь ни перед какими расходами… (далее Абаза уточняет, что его министерство готово выделить чрезвычайные средства на усиление полиции — А.З) В предложениях графа Лорис-Меликова… нет ни тени того, чего опасается статс-секретарь Маков. Если бы они клонились к ограничению Самодержавия, которое более, чем когда-либо необходимо в нынешнее время, то, конечно, никто из нас не предложил бы и не поддерживал бы этой меры. (это лукавство, видимо, предварительно обговоренное — А.З.).

Проектированные редакционные комиссии должны иметь значение учреждения только совещательного. Без совещания с представителями общества обойтись невозможно, когда речь идет об издании важных законов. Только посредством такого совещания познаются действительные нужды страны. Трон не может опираться исключительно на миллион штыков и на армию чиновников. В царствование покойного Государя не раз приглашаемы были в различные комиссии и даже в Государственный совет лица выборные, именно предводители дворянства, председатели земских управ, городские головы и т. п. Теперь предлагается поступить несколько иначе, то есть приглашать не людей, избранных обществом для совершенно иной цели, а людей, которым население доверит его голос именно для рассмотрения законодательных проектов. Я, с моей стороны, считаю этот прием важным усовершенствованием, потому что очень хороший предводитель дворянства, городской голова или председатель земской управы могут быть очень плохими советниками по части законодательной. (Здесь Александр Агеевич фактически прямо говорит о парламентской функции обсуждаемого указа — А.З.). Ваше Императорское Величество, предлагаемая графом Лорис-Меликовым мера представляется мне, как министру финансов, совершенно необходимою еще и потому, что, как Вашему Величеству известно, нам предстоит издать целый ряд законов о новых налогах. Подобного же рода вопросы не могут быть рассматриваемы путем исключительно кабинетным. Для справедливости и практического удобства налога он непременно должен быть соображен при участии тех лиц, которым придется платить его». Контроль над налогами – это важнейшая и главная функция парламента, начиная со средневекового британского парламента, и Абаза говорит об этом совершенно откровенно.

Государь предоставляет слово самому Лорису-Меликову. Граф сразу же просит отставки из-за того, что не уберег от гибели Александра II. Государь отвечает: «Нет. Я знал, что Вы действительно сделали всё, что могли». Тогда Лорис-Меликов продолжает: «В настоящее время я полагаю, что в отношении к злодеям нужно принять самые энергические меры, но вместе с тем, я убежден, что относительно всего остального населения Империи правительство не должно останавливаться на пути предпринятых реформ. По окончании сенаторских ревизий нам предстоит издание весьма важных законодательных мер. Необходимо, чтобы меры эти соображены были как можно тщательнее для того, чтобы они оказались полезными в практическом применении. Затем, не менее важно и то, чтобы на стороне правительства были все благомыслящие люди. Предлагаемая теперь мера может много этому способствовать. В настоящую минуту она вполне удовлетворит и успокоит общество; но, если мы будем медлить, то упустим время. Через три месяца нынешние, — в сущности, весьма скромные предположения наши, окажутся, по всей вероятности, уже запоздалыми».

Здесь Михаил Тариэлович, конечно, переступил красную черту. Он говорит, что революция будет развиваться. Если сейчас достаточно этих решений, то через три месяца придется осуществлять более радикальные меры, и это еще больше могло напугать Александра III.

После этого слово получает Министр путей сообщения, адмирал Константин Николаевич Посьет. Он много сделал для развития русского флота, но, видимо, не был опытным государственным деятелем. Д.А.Милютин именует в дневнике Посьета «тупоумным», — как Военный министр он, конечно, хорошо знал адмирала. Посьет выступил против реформаторов и закончил речь нападками на так называемый прогресс.

Е.А.Перетц пишет: «Довольно нескладно и темно он объяснил, что предполагаемые меры не своевременны, тем более, что они могут быть приняты за уступку требованиям и угрозам социалистов… Почти в один голос Лорис-Меликов, Абаза и Сольский заявили, что этого бояться нечего, так как социалисты требуют совсем не того, и что предлагаемая мера их, конечно, не удовлетворит».

Далее граф Милютин пишет: «Но всё сказанное Строгановым, Маковым и Посьетом было бледно и ничтожно сравнительно с длинной и иезуитской речью, произнесенной Победоносцевым: это было уже не одно опровержение предложенных ныне мер, а прямое огульное порицание всего, что было совершено в прошлое царствование; он осмелился назвать Великие реформы Императора Александра II преступною ошибкой! Речь Победоносцева, произнесенная с риторическим пафосом, казалась отголоском туманных теорий славянофильских; это было отрицание всего, что составляет основу европейской цивилизации».[Дневник Д.А.Милютина, Т.2, с.371-372. Запись от 8 марта 1881 г.]

От Победоносцева никто подобного не ожидал. Он учил праву умершего наследника Николая Александровича и его брата, ставшего Императором, Александра Александровича. Лорис-Меликов знал об особой симпатии между Александром Александровичем и Победоносцевым. Желая обезопасить себя от человека других взглядов, Лорис-Меликов решил ввести Константина Петровича в правительство на место графа Дмитрия Андреевича Толстого, который 15 лет был обер-прокурором и одновременно министром народного просвещения. В феврале 1880 года Лорис-Меликов предложил Победоносцева на пост обер-прокурора святейшего Синода. 24 апреля назначение було утверждено Императором. Граф думал, что облагодетельствованный им Победоносцев не выступит против преобразований, тем более сравнительно молодой Победоносцев был известен как один из авторов судебной реформы 1864 года, как профессор университета и крупнейший в России специалист по гражданскому праву. Всё говорило за то, что этот человек, пусть с некоторыми оговорками, но тоже поддержит продолжение реформ и европеизацию России. Оказалось иначе.

Перетц записал, что Победоносцев начал свою речь «бледный как полотно и, очевидно, взволнованный». Константин Петрович действительно был весь наэлектризован. Перед ним стояла колоссальная задача: остановить корабль Великих реформ и повернуть его вспять. Перед ним выступили опытные министры, которые провели эти реформы. Они долгие годы они возглавляли главные министерства Империи, были близкими личными друзьями покойного Государя. Теперь надо было их убрать, и предложить новый курс, прямо противоположенный курсу Великих реформ. Победоносцев до сих пор скрывал свои истинные взгляды, никогда их не высказывал публично. Теперь он решил раскрыть карты. В этом и заключался драматизм момента.

О Победоносцеве мы будем читать специальную лекцию. Многие меня просили прочесть о нем специальную лекцию. Я так и сделаю. Победоносцевым я много занимался в 1980-е гг. С тех пор я во многом изменил свои взгляды на него и думаю о нем иначе, чем раньше. Но, как бы то ни было, сейчас я не буду говорить о генезисе его взглядов. Нам он важен в этой лекции как некий мотор будущих контрреформ.

Е.А. Перетц так законспектировал выступление Победоносцева:

«Ваше Величество, по долгу присяги и совести я обязан высказать Вам все, что у меня на душе. Я нахожусь не только в смущении, но и в отчаянии. Как в прежние времена перед гибелью Польши говорили «Finis Poloniae», так теперь едва ли не приходится сказать и нам «Finis Russiaе». При соображении проекта, предлагаемого на утверждение Ваше, сжимается сердце. В этом проекте слышится фальшь, скажу более, он дышит фальшью… (И в этом есть определенная правда. Реформаторы и покойный Император понимали, что речь идет о начале конституционного процесса, но Александра III убеждали, что речи тут о конституции нет — А.З.). Нам говорят, что для лучшей разработки законодательных проектов нужно приглашать людей, знающих народную жизнь, нужно выслушивать экспертов. Против этого я ничего не сказал бы, если б хотели сделать только это. Эксперты вызывались и в прежние времена, но не так, как предлагается теперь. Нет, в России хотят ввести конституцию и, если не сразу, то по крайней мере сделать к ней первый шаг… А что такое конституция? Ответ на этот вопрос дает нам Западная Европа. Конституции, там существующие, суть орудия всякой неправды, орудие всяких интриг. Примеров этому множество, и даже в настоящее именно время мы видим во Франции охватившую все государство борьбу, имеющую целью не действительное благо народа или усовершенствование законов, а изменение порядка выборов для доставления торжества честолюбцу Гамбетте, (Леон Мишель Гамбетта — сторонник сохранения республиканской Франции, противник возвращения монархии — А.З.), помышляющему сделаться диктатором государства. Вот к чему может вести конституция».

Заявление Победоносцева абсолютно демагогическое. Он умный человек и понимает, что конституция — одно, Гамбетта — другое, да и тот — не диктатор, а сторонник определенной политической линии, и конституция тут не при чем. Победоносцев специально так связывает факты - о Гамбетте прекрасно осведомлен противник республиканской формы правления Александр III. Через несчастного Гамбетту, который скоро погибнет, возможно, от выстрела своей любовницы, Победоносцев пытается настроить Царя против конституции, отмечает, что конституция — орудие неправды и интриг. Конечно, глядя из ХХI века, мы понимаем абсурдность этих слов. Но не забудем, что тогда конституции только зарождались. Конституция во Франции появилась в 1791 году, и вновь - в 1815, в Австрии и Германии - с 1848 года. Бóльший конституционный опыт был в Великобритании и США, но, в целом, в 1881 году конституции казались еще новшеством. Поэтому этот термин и обрастал неправдой в словах Победоносцева. А правда звучала бы иначе: я сторонник абсолютной монархии; народ не должен участвовать в политической жизни, — Победоносцев так думает, но вслух не говорит, а лжет, желая запугать простоватого и неискушенного Государя.

Продолжу цитировать его речь: «Нам говорят, что нужно справляться с мнением страны через посредство ее представителей. Но разве те люди, которые явятся сюда для соображения законодательных проектов, будут действительными выразителями мнения народного? Я уверяю, что нет. Они будут выражать только личное свое мнение и взгляды…».

Государь согласился с учителем: «Я думаю то же. В Дании мне не раз говорили министры, что депутаты, заседающие в палате, не могут считаться выразителями действительных народных потребностей».
Так могли рассуждать в частных разговорах датские министры, но кто тогда выразитель народных потребностей? Датский король, русский царь или министры? Неужели они знают потребности народа лучше, чем избранные народом депутаты? Но Александр III соглашается со своим учителем: наверное не раз они обсуждали эти темы в тиши кабинета. Победоносцев продолжает. «И эту фальшь по иноземному образцу, для нас непригодную, хотят к нашему несчастью, к нашей погибели, ввести и у нас. Россия была сильна благодаря самодержавию, благодаря неограниченному взаимному доверию и тесной связи между народом и его Царем (хорошо же доверие при крепостном праве — при превращении большинства народа в рабов! — А.З.). Народ наш есть хранитель всех наших доблестей и добрых наших качеств; многому у него можно научиться (Через пару предложений Победоносцев будет говорить о серости, дикости и убогости народа — А.З.). Так называемые представители земства только разобщают Царя с народом. Между тем, правительство должно радеть о народе, оно должно познать действительные его нужды, должно помогать ему справляться с безысходною, часто, нуждою. Вот удел, к достижению которого нужно стремиться, вот истинная задача нового царствования (Но ведь для этого и выбираются парламенты, чтобы цари лучше узнали волю народа. Но нет, волю народа надо узнать как-то иначе, без выборов — А.З.)

А вместо того предлагают устроить нам говорильни, вроде французских États Généraux (Генеральных штатов — А.З.). Мы и без того страдаем от говорилен, которые под влиянием негодных, ничего не стоящих журналов разжигают только народные страсти. Благодаря пустым болтунам, что сделалось с высокими предначертаниями покойного незабвенного Государя, принявшего под конец своего Царствования мученический венец? К чему привела великая святая мысль освобождения крестьян?... К тому, что дана им свобода, но не устроено над ними надлежащей власти, без которой не может обойтись масса темных людей. Мало того, открыты повсюду кабаки; бедный народ, предоставленный самому себе и оставшийся без всякого о нём попечения, стал пить и лениться к работе, а потому стал несчастною жертвою целовальников (это продавцы алкоголя в трактирах — А.З.), кулаков, жидов и всяких ростовщиков».

Представления о населении России у Победоносцева оказываются совсем не возвышенные, а все апелляции к великому и святому народу — чистая демагогия. Победоносцев считает, что народу нельзя вообще давать гражданскую свободу, а надо над ним поставить надсмотрщиков. Эта мысль позже будет реализована Александром III — для присмотра за крестьянами помещиков заменят волостные начальники. Свободы, с точки зрения Победоносцева, быть не должно, но сам он позволяет себе говорить на Государственном совете совершенно свободно.

Вернемся к его речи: «Затем открыты были земские и городские общественные учреждения – говорильни, в которых не занимаются действительным делом, а разглагольствуют вкривь и вкось о самых важных государственных вопросах, вовсе не подлежащих ведению говорящих. И кто же разглагольствует, кто орудует в этих говорильнях? Люди негодные, безнравственные, между которыми видное положение занимают лица, не живущие со своим семейством, предающиеся разврату, помышляющие лишь о личной выгоде, ищущие популярности и вносящие во всё всякую смуту».

Победоносцев к 1881 году не мог не видеть, что земские учреждения не бесполезны, а, напротив, способствовали развитию медицины и образования, но эти факты он опускает. Победоносцев позволяет себе очень странный ход и говорит о разврате земских деятелей, о том, что они не живут со своими семьями. Такое случается всегда и во всех сферах жизни. Не жил со своим семейством и предавался разврату покойный Александр II. Победоносцев прекрасно знал об этом, и он понимал, что именно это глубоко ранило душу Александра III. Психику Александра Александровича глубоко травмировала неверность отца его матери, жизнь с другой семьей, планы назначить Георгия, сына от княгини Долгоруковой, наследником в обход Александра III. Именно на эту душевную рану молодого Царя сыпет едкую соль своих слов хитрый Победоносцев.

Продолжаем цитирование: «Потом открылись новые судебные учреждения — новые говорильни, говорильни адвокатов, благодаря которым самые ужасные преступления, —несомненные убийства и другие тяжкие злодейства, — остаются безнаказанными (здесь идет речь об оправдании присяжными Веры Засулич и другие подобные случаи, возмущавшие в свое время Цесаревича Александра, но великое дело всей Судебной реформы, в котором Победоносцев сам принимал участие, он перечеркивает одной этой, тоже нечестной, фразой — А.З.). Дали, наконец, свободу печати, этой самой ужасной говорильни, которая во все концы необъятной русской земли, на тысячи и десятки тысяч верст, разносит хулу и порицание на власть, посевает между людьми мирными, честными семена раздора и неудовольствия, разжигает страсти, побуждает народ к самым вопиющим беззакониям». Свобода слова тоже ненавистна Победоносцеву. Все, что противно его взглядам он называет «говорильней». Он переводит слово французское слово «parlement» прямым образом – место где говорят (от parle – говорить) и вкладывает в это презрительный смысл. Но заседание Совета министров под председательством Государя Победоносцев при этом «говорильней» не называет.

Он продолжает : «И когда, Государь, предлагают Вам учредить, по иноземному образцу, новую верховную говорильню?... Теперь, когда прошло лишь несколько дней после совершения самого ужасающего злодеяния, никогда не бывшего на Руси, когда по ту сторону Невы, рукой подать отсюда, лежит в Петропавловском соборе непогребенный еще прах благодушного Русского Царя, который среди белого дня растерзан русскими же людьми. Я не буду говорить о вине злодеев, совершивших это ужасающее, беспримерное в истории преступление. Но и все мы, от первого до последнего, должны каяться в том, что так легко смотрели на совершавшееся вокруг нас; все мы виноваты в том, что, несмотря на постоянно повторявшиеся покушения на жизнь общего нашего благодетеля, мы, в бездеятельности и апатии нашей, не сумели сохранить праведника. На нас всех лежит клеймо несмываемого позора, павшего на Русскую землю. Все мы должны каяться!...»

Император, потрясенный словами Победоносцева, говорит: «Сущая правда, все мы виноваты. Я первый обвиняю себя». Но хитрый Победоносцев совсем не хотел, чтобы Александр III корил себя. Его мишенью стали те, кто проводили политику реформ: Лорис-Меликов, Милютин, Абаза, Валуев — против них он наносит удар, который формально призывает всех к покаянию. Победоносцев гнусно лицемерил, сусально называя убитого Царя праведником. Вот что он пишет в частном письме своей конфидентке Екатерине Федоровне Тютчевой в январе 1881 года об императоре Александре II (Это письмо не опубликовано. Текст я выписывал сам в Центральной библиотеке, в архиве — А.З.): «Нас тянет это роковое царствование, тянет роковым падением в какую-то бездну. Прости, Боже, этому человеку – он не ведал, что творил, и теперь ещё менее ведает. Теперь ничего и не отличишь в нём, кроме Сарданапала (собирательный вымышленный образ ассирийского царя, утопающего в роскоши и самом непотребном распутстве, описанный Диодором Сицилийским— А.З.). Судьбы Божии послали нам его на беду России» [ОРГБИЛ. Фонд № 230 (Победоносцев), № 4410/1- 2 января 1881 г. л.1]. Это письмо написано за три месяца до речи в Совете министров, когда Сарданапал превратился в «Праведника». То есть Победоносцев - лицемер и лжец, а Александр III ему верит.

Победоносцев заканчивает свою речь: «В такое ужасное время, Государь, надобно думать не об учреждении новой говорильни, в которой произносились бы новые растлевающие речи, а о деле. Нужно действовать!»

Как замечает Перетц, «речь эта произвела на многих, в особенности на Государя, весьма сильное впечатление» [Е.А.Перетц, Дневник. - С.157]. На это, собственно, и рассчитывал Победоносцев.

Д.А.Милютин записывал: «Многие из нас не могли скрыть нервного вздрагивания от некоторых фраз фанатика реакционера. Абаза первый поднял голос против опасных инсинуаций Победоносцева» [Дневник Д.А.Милютина. Т.2, с. 371-372. Запись от 8 марта 1881]

Привожу ответ министра финансов Победоносцеву в передаче Перетца:

«Ваше Величество, речь обер-прокурора Святейшего Синода есть, в сущности, обвинительный акт против царствования того самого Государя, которого безвременную кончину мы все оплакиваем. Если Константин Петрович прав, если взгляды его правильны, то Вы должны, Государь, уволить от министерских должностей всех нас, принимавших участие в преобразованиях прошлого, скажу смело, великого царствования. Смотреть на наше положение так мрачно, как смотрит Константин Петрович, может только тот, кто сомневается в будущем России, кто не уверен в её жизненных силах. Я, с моей стороны, решительно восстаю против таких взглядов и полагаю, что Отечество наше призвано к великому еще будущему. Если при исполнении реформ, которыми покойный Император вызвал Россию к новой жизни, и возникли некоторые явления неутешительные, то они не более как исключения, всегда и везде возможные и почти необходимые в положении переходном от полного застоя к разумной гражданской свободе (Абаза формулирует манифест министров и вообще сторонников Великих реформ — А.З.). С благими реформами минувшего царствования нельзя связывать постигшее нас несчастие – совершившееся у нас цареубийство. Злодеяние это ужасно. Но разве оно есть плод, возросший исключительно на русской почве? Разве социализм не есть в настоящее время всеобщая язва, с которой борется вся Европа? (Далее Абаза приводит большой список покушений и на прусского короля, и на других государственных особ. Террор против правителей - это действительно общеевропейская беда — А.З.). Обер-прокурор Святейшего Синода заявил нам, что вместо учреждения так называемой им "верховной говорильни" нужно главным образом заботиться и радеть о народе. Ваше Величество, в этом последнем, собственно, отношении, то есть о относительно забот о возможном благе народа, взгляды наши совершенно сходятся (далее примеры по министерству финансов, отмена соляного налога и т.п. – А.З.). Но заботясь и радея о нём, не нужно забывать, что кроме простого народа в населении государства есть и образованные классы общества. Для пользы дела необходимо, по мере возможности, привлекать их к участию в управлении, выслушивать мнение их и не пренебрегать их советами, весьма часто очень разумными». - Опять Абаза говорит о прообразе парламентаризма.

Следующим берет слово государственный контролер Дмитрий Мартынович Сольский. Как подчеркивает Е.А.Перетц, он выступает совершенно спокойно и невозмутимо отвергает мысль, что предложение реформаторов — подступ к конституционализму:

«О конституции нет и речи. Если бы в проекте была хотя тень такой мысли, то каждый из присутствующих, без сомнения, отверг бы её с негодованием (это, конечно, лукавство — А.З.). Не конституция, не ограничение власти нужны нам теперь, — нам нужна, напротив, того, власть сильная, энергическая, неограниченная, какою она была до сих пор на Руси. Одним словом, нам нужно Самодержавие». Сольский заметил, что между мыслями Победоносцева и реформаторами нет противоречия, и осторожно поддержал предложения Лориса-Меликова. Государственный контролер отметил, что «Правительство должно озаботиться не только о том, чтобы подати были справедливые и чтобы они распределялись по возможности равномерно – в этом много помогли бы представители разных местностей и разных классов общества, - но также и тем, чтобы не нести одному всей ответственности в принятых мерах. Коль скоро меры эти будут предварительно обсуждены представителями страны, то ответственность будет разделяться ими, правительство найдет в них опору». Опять же, Сольский озвучивает одну из идей парламентаризма — разделить ответственность Царя с народом через волю избранных самим народом его представителей. С разных сторон группа сторонников конституции, к которой принадлежал и Александр II, аккуратно убеждает консервативного Царя, теперь уже зная, кто стоит за его спиной — своей речью Победоносцев открылся.

Сольский примирительно завершает: «Речью своей Константин Петрович всех нас расстроил. При этом он представил в самых мрачных красках весь ужас нынешнего нашего положения. Но [дальше] этого не пошел. Он раскритиковал всё, но сам не предложил ничего… Нам предложен план действий (Лорис-Меликовым — А.З.) Если он не хорош, то нужно заменить его другим; но ограничиваться одною критикой и оставаться неподвижным – невозможно».

Затем выступает главный управляющий Вторым отделением собственного Его Императорского Величества канцелярии князь Сергей Николаевич Урусов, который указывает: «Ваше Императорское Величество, если предложение Министерства внутренних дел будет принято, то, по моему мнению, нужно рассмотреть его не как меру политическую, а как меру практически полезную. Коль скоро правительство должно искать себе помощи в содействии представителей общества, то необходимо, чтобы эти представители были лучшие люди страны. Но из рассматриваемого нельзя вынести убеждения, что представители земства и городов будут именно такие люди. Поэтому, Ваше Величество, я, с моей стороны, признавал бы полезным и необходимым пересмотреть проект предварительно в Комитете министров». То есть князь Урусов намекает на то, чтобы, как и прежде, людей назначать самим, — это идет вразрез с проектом Лориса-Меликова и его друзей.

Горячим сторонником проекта является министр народного просвещения Андрей Александрович Сабуров, светлая личность и очень культурный человек: «Ваше Императорское Величество, проект Министерства внутренних дел признается здесь многими за меру слишком либеральную. Я не могу согласиться с таким мнением. Весьма основательно было возражаемо, что предложение графа Лорис-Меликова не есть что-либо совершенно новое… При нынешних грустных обстоятельствах мера эта особенно необходима. Она вызывается неотложною потребностью опереться на здоровые силы страны. В настоящее время правительство опирается в своих действиях, собственно, на одних чиновников, то есть на людей, хотя и образованных, но дышащих исключительно петербургским воздухом и усваивающих себе взгляды и убеждения газет, не всегда верные и не всегда соответствующие истинным потребностям государства. Нужно выслушать и людей другой среды. Мнения их во многом не согласны с газетными статьями. Люди земские, особенно за Москвою, думают совершенно иначе, чем петербургские деятели. Они несравненно более консервативны и самостоятельны, а потому представят, несомненно, более твердую опору для правительства».

Милютин цитирует завершающие слова Сабурова: «Все начавшиеся более 13 лет назад преступные покушения наших нигилистов имели то прискорбное влияние, что останавливали движение правительства по пути реформ и парализовали благие намерения Государя; а через это само Правительство как бы действовало на руку нигилистам, ближайшей целью которых и было производить неудовольствие и смуту в обществе, недоверие и охлаждение к правительству в народе».

Министр юстиции Дмитрий Николаевич Набоков поддерживает проект Лорис-Меликова, но в довольно туманных выражениях. Принц Ольденбургский присоединяется к предложению князя Урусова пересмотреть решение на новом заседании Совета министров. Министр Государственных имуществ князь Андрей Александрович Ливен говорит о том, что надо расширить пределы местного самоуправления, а не призывать депутатов земств в Петербург для участия в делах управления, потому что это во многих отношениях опасно. То есть Ливен с оговорками присоединяется, если не к мнению Победоносцева, который вообще отрицает земства, то, по крайней мере, к предложению Строганова.

Сам Перетц боится, что ему тоже придется выступить и облегченно вздыхает, когда Государь ему слова не предлагает, хотя Егор Абрамович безусловно сочувствует проекту.

Великий князь Константин Николаевич также выступил за преобразования и присоединился к мнению князя Урусова и принца Ольденбургского. Он призывает к принятию решения: «Нужно несколько раз отмерить наши предположения, но в конце концов нужно их отрезать». Великий князь Михаил Николаевич уклонился от выступления под предлогом того, что не знаком с запиской, хотя ее только что прочли на заседании.

С жаром говорит великий князь Владимир Александрович, младший брат Александра III: «Ваше Величество, всеми сознается, что нынешнее положение наше – невозможное. Из него необходимо выйти. Нужно сделать или шаг вперед, или шаг назад. Я убежден, что назад идти нельзя, поэтому нужно сделать шаг вперед. На это нужно решиться. Если против меры, предложенной графом Лорис-Меликовым и были возражения, то, как оказывается, возражения возникли собственно в отношении к подробностям, а не относительно основной мысли. Ввиду этого, не позволите ли, Ваше Величество, признать полезным повелеть, чтобы проект был пересмотрен? Но отвергать его, по моему мнению, не следует».

Даже граф Строганов уже не возражает против пересмотра проекта в кабинете министров. Князь Урусов предлагает создать для пересмотра небольшую комиссию из лиц, назначенных Императором. Государь отвечает, что не видит этому препятствий: «Цель моя заключается в том, чтобы столь важный вопрос не был разрешен слегка, но, напротив того, был соображен как можно основательнее и всестороннее». Царь предлагает Строганову возглавить комиссию, но тот отказывается: «Я всегда и во всем готов служить Вашему Величеству. Но позвольте заметить, что 86-ти лет от роду нельзя быть председателем». Тогда Александр просит Строганова войти в состав комиссии, на что граф охотно соглашается.

Так завершилось заседание Совета министров. Состав комиссии не был определен. Император предложил повторно разобрать вопрос на узком совещании, а потом вынести его на рассмотрение Совета министров. Милютин вспоминает, что министры «вышли из зала совещания в угнетенном состоянии духа и нервном раздражении». Лорис-Меликова Государь пригласил в кабинет на особую беседу.

Милютин знал о предсмертном заявлении Александра II о том, что Россия встает на путь конституции и записал в дневнике со слов великого князя Владимира Александровича: «Понятно, что произнесенные им (Александром II — А.З.) незадолго до кончины вещие слова должны были глубоко запасть в мысли обоих молодых царевичей и приготовить почву для восприятия ретроградных теорий Подедоносцева, Каткова и компании» [Милютин. Дневник, с.401-402, запись от 28 апреля 1881].

5. Победоносцев меняет курс Империи

Хотя Победоносцев и презирал Александра II за прелюбодеяния, реформы и слабость правления, гибель Императора его действительно тяжело поразила. В ночь с 1 на 2 марта он написал Тютчевой: «Вот до какого дня, до страшного дня мы дожили! Я был в Зимнем Дворце, видел эти ужасные сцены. Бог наказал нас таким горем, таким позором! Неужели всё пойдёт по-прежнему? опять будут разговоры о парламентском „громоотводе", о либерализации, конституции. Такой ужас во мне, что кажется, какой-то кошмар случился, и как будто ещё не верится» [ОРГБИЛ. Фонд № 230 (Победоносцев), № 4410/1, 1/2 марта 1881 г., л.23- 23 об.] Короткое письмо написано необычным угловатым почерком — рука Победоносцева дрожала.

Уже 3 марта Победоносцев пишет новому Императору: «Простите Ваше Величество, что не могу утерпеть и в эти скорбные часы подхожу к Вам со своим словом: ради Бога, в эти первые дни царствования, которые будут иметь для Вас решительное значение, не упускайте случая заявлять свою решительную волю, прямо от Вас исходящую, чтобы все слышали и знали: „Я так хочу, или я не хочу и не допущу"» [Письмо К.П.Победоносцева от 3 марта 1881, т.1, с.315.

Победоносцев знает, что уже овладел душой Царя. О своем протеже — генерал-лейтенанте Николае Михайловиче Баранове Победоносцев обмолвился, что «он нравственно зависимый» от него человек. Таким же нравственно зависимым Победоносцев считал Императора. Через Царя, подвластного его воле, Победоносцев хотел осуществить свои политические цели. Эти цели, думаю, были бескорыстными - Константин Петрович был сторонником абсолютно самодержавного строя, противником всех новшеств и особенно — конституции. Именно для этого он советует Государю делать то, что тот считает нужным и никого не слушать.

6 марта Победоносцев даёт Александру III советы о дальнейших действиях: «Или теперь спасать Россию и себя, или никогда. Если будут Вам петь прежние песни сирены о том, что надо успокоиться, надо продолжать в либеральном направлении, надобно уступить так называемому общественному мнению, — о, ради Бога, не верьте, Ваше Величество, не слушайте. Это будет гибель, гибель России и Ваша: это ясно для меня. Безопасность Ваша этим не оградится, а еще уменьшится. Безумные злодеи, погубившие родителя Вашего, не удовлетворятся никакой уступкой и только рассвирепеют. Их можно унять, злое семя можно вырвать только борьбой с ними на живот и на смерть, железом и кровью (Повторяет Отто фон Бисмарка — А.З.). Победить не трудно: до сих пор все хотели избегать борьбы и обманывали покойного Государя, Вас, самих себя, и всех и всё на свете, потому, что то были не люди разума, силы и сердца, а дряблые евнухи и фокусники. Нет, Ваше Величество: один только и есть верный, прямой путь – встать на ноги и начать, не засыпая ни на минуту, борьбу, самую святую, какая только бывала в России. Весь народ ждёт Вашего властного на это решения, и как только почует Державную волю, всё поднимется, всё оживится и воздух посвежеет. Народ возбужден, озлоблен; и, если еще продлится неизвестность, можно ожидать бунтов и кровавой расправы <…> Народ одно только и видит здесь – измену, – другого слова нет. И ни за что не поймут, чтоб можно было оставить прежних людей на местах» [Письмо К.П.Победоносцева от 3 марта 1881, т.1, с.315) (Письма К.П.Победоносцева к императору Александру III. - т.1, с.315-318, №253].

Всего через несколько дней после смерти Александра II, Победоносцев убеждает Императора менять Совет министров: «И нельзя их оставить Ваше Величество. Простите мне мою правду. Не оставляйте графа Лорис-Меликова (а это благодетель Победоносцева, который убедил Императора его назначить его обер-прокурором — А.З.). Я не верю ему. Он фокусник и может еще играть в двойную игру. Если Вы отдадите себя в руки ему, он приведет Вас и Россию к погибели. Он умел только проводить либеральные проекты и вёл игру внутренней интриги… И он - не патриот русский (намек на армянское происхождение — А.З.). Берегитесь, ради Бога, Ваше Величество, чтоб он не завладел Вашей волей, и не упускайте времени (Победоносцев сам хочет владеть волей Императора и боится конкуренции — А.З.) А если не он, то кто же? Ваше Величество, — я их всех вижу и знаю, каких грошей они стоят. Изо всех имен смею назвать Вам разве графа Николая Павловича Игнатьева. Он имеет еще здоровые инстинкты и русскую душу, и имя его пользуется доброй славой у здоровой части русского населения – между простыми людьми…». Откуда знает мнение простых людей Победоносцев непонятно. Игнатьева царь действительно назначит на место Лориса-Меликова, но потом прогонит — тоже по указке Победоносцева, потому что Игнатьев не захочет проводить его решения в жизнь.

Далее Победоносцев пишет: «Петербург… это – проклятое место. Вашему Величеству следует тотчас после погребения выехать отсюда в чистое место, хотя бы в Москву, — и то лучше, а это место бросить покуда, пока его ещё очистят решительно. Пусть здесь остается новое Ваше правительство, которое тоже надобно чистить сверху донизу. Здесь в Петербурге люди найдутся, авось (Надо сказать, что Император последовал этому совету. Он уехал в Гатчину и там заперся — А.З.) Завтра приедет сюда Баранов; (генерал, протеже Победоносцева — А.З.) еще раз смею сказать, что этот человек сможет оказать Вашему Величеству великую службу, и я имею над ним нравственную власть».

Действительно, 8 марта петербургский градоначальник генерал-майор Федоров был замещен Николаем Михайловичем Барановым. Правда, на этом посту Баранов продержался около полугода, так как оказался абсолютно бездарным управленцем. Среди его глупых решений — окружить большую европейскую столицу заставами, выставить конные патрули на всех въездах, что было невозможно сделать, — не хватало конногвардейцев. Несмотря на отставку из-за бесталанности, Победоносцев будет двигать Баранова по службе до конца собственной карьеры.

Вернемся к письму: «Новую политику надобно заявить немедленно и решительно. Надобно покончить разом, именно теперь, все разговоры о свободе печати, о своеволии сходок, о представительном собрании. Всё это ложь пустых и дряблых людей, и её надо отбросить ради правды народной и блага народного (Оказывается, все гражданские и политические свободы противоречат благу и правде народной. Из ХХI века видна безумная ретроградная позиция Победоносцева — А.З.). Сабуров (Министр народного просвещения — А.З.) не может быть долее терпим на месте: это совсем тупой человек, и тупость его наделала много бед и с каждым днем все больше делает (Так Победоносцев говорит о талантливом и нравственно чистом человеке — А.З.). В приискании ему преемника было бы не так много затруднений. Из называемых кандидатов всех серьезнее барон Николаи: но в ожидании прочного назначения есть возможность немедленно поручить управление Делянову, которого знает всё ведомство очень близко и [он] человек здравого духа. (Так и произошло. Сначала Делянову, потом барону Николаи передали министерство народного просвещения — А.З.). Позовите к себе старика Сергея Григорьевича Строганова - он человек правды, старый слуга Ваших предков, свидетель и деятель великих исторических событий. Он на краю гроба, но голова его свежа и сердце его русское. Нет другого человека в России, с кем было бы благоприятнее Вам иметь совет в эту страшную минуту…» Теперь мы понимаем, что графа Строганова не случайно позвали на заседание Совета министров.

Победоносцев пафосно завершает письмо: «Боже, Боже, спаси нас! Но мы люди Божии и должны действовать. Судьбы России на земле – в руках Вашего Величества. Благослови Боже Вам сказать слово правды и воли, и вокруг Вас соберется полк истинно русских, здоровых людей вести борьбу на жизнь и на смерть за благо, за всю будущность России». [Письмо К.П.Победоносцева от 6 марта 1881, т.1, с.315-318) №253]

В это время многие уговаривают императора продолжать реформы. Флигель-адъютант генерал-майор Павел Петрович Шувалов пишет ему: «Общественное мнение в стране чрезвычайно приподнято и единственной мерой для успокоения возбужденного общества является объявление новым правительством либерального курса» [А.А.Корнилов. Курс истории России XIX века. Часть третья. Директ-медиа, М; 2012].

Но Император выбирает другое. Д.А.Милютин 15 апреля записывает в дневник: «Победоносцев, несмотря на свое влияние во Дворце, чувствует, по-видимому, неловкость своего положения, он приезжал к графу Лорис-Меликову с объяснениями, уверяя, что его речь в пресловутом совещании 8 марта понята в превратном смысле» [Милютин, Дневник, т.2, с.394. Запись от 15 апреля 1881].

Этот визит Победоносцева — абсолютное лицемерие, желание замаскировать свои действия, обезопасить себя и творить втайне, что он задумал. Следующее совещание Совета министров состоялось у Государя в Гатчине 21 апреля. Все проходило очень миролюбиво. Как пишет Милютин, если министры ехали в Гатчину угрюмые и друг с другом почти не говорили, то на обратном пути легко беседовали, и Победоносцев был в их компании. Все радовались, что решения принимались спокойно, даже смещение Сабурова и назначение Николаи никого особо не смутило. 25 апреля Милютин подписывает предписание о том, что всем военным можно носить бороды, по образцу Александра III. Все очень мило, но никто не знает, что в это время делает Победоносцев.

Именно после совещания, когда вроде бы наметился мир и дружба в Совете министров, Победоносцев пишет 23 апреля письмо Императору: «Смею думать, Ваше Императорское Величество, что для успокоения умов в настоящую минуту необходимо было бы от имени Вашего обратиться к народу с заявлением твердым, не допускающим никакого двоемыслия. Это ободрило бы всех прямых и благонамеренных людей. Первый манифест (манифест от 1-2 марта — А.З.) был слишком краток и неопределенен». Победоносцев тут же вызывается сам писать этот манифест и пишет его. Этот манифест пускал под нож Великие реформы и утверждал абсолютную самодержавную власть — больше никаких мечтаний о конституции. Подробно о нём я расскажу в следующей лекции.
В письме от 26 апреля Победоносцев посылает этот Манифест в рукописном виде царю и добавляет: «Нет надобности и советоваться о манифесте и о редакции, (то есть с министрами — А.З.). Дело ясное до очевидности само по себе: я боюсь, что если призовутся советники, то многие из них скажут: Зачем?

Не лучше ли оставить намерения Государя в неизвестности, дабы можно было ожидать всего от нового правительства… Манифест следует быть данным из Петербурга 29 апреля» [Письмо 265 от 26 апреля 1881 г. с. 332-333, т.1].

Победоносцев просит Царя ни с кем не советоваться, а отдать текст Манифеста на распубликование министру юстиции 28 апреля, а 29 апреля, в день, когда Государь впервые после совещания 8 марта приедет из Гатчины в Петербург, манифест будет опубликован. Победоносцев диктует Государю по шагам, что нужно делать, и Александр III послушно исполняет его наказы.

Развязка происходит через два дня — 28 апреля 1881 года, когда собирается Совет министров во главе с Лорис-Меликовым. Обсуждение проходит более-менее нормально, а потом происходит скандал. Вот как об этом пишет Милютин: «Совещание окончилось в первом часу ночи (то есть уже 29 апреля — А.З.)… и тут только узнаем мы от министра юстиции (Набокова — А.З.), что на завтрашний день приготовлен Высочайший манифест, который он и показал в печатном оттиске. Такая неожиданная новость поразила нас как громом. Какой манифест? Кем он изготовлен? С кем советовался Государь? Сконфуженный Победоносцев объявил, что это произведение его пера; что вчера (27 апреля — А.З.) Государь призвал его в Гатчину и приказал сочинить манифест, чтобы сегодня он был напечатан, а завтра, по прибытии Государя в Петербург, обнародован» (Победоносцев откровенно врет: в этом и суть интриги — А.З.).

Заявление это было как un coup de théâtre (театральный трюк (фр.) — А.З.). Как? После бывшего ровно неделю тому назад совещания в Гатчине, после положительно заявленного Государем желания, чтобы впредь между министрами было полное согласие и единство, чтобы по всем важным вопросам они входили в предварительное между собою соглашение, вдруг является совершенным сюрпризом для всех нас такой важный государственный акт, как манифест царский! Лорис-Меликов и Абаза в сильных выражениях высказали свое негодование и прямо заявили, что не могут оставаться министрами. Я присоединился к их мнению. Набоков, Игнатьев и барон Николаи, хотя сдержаннее, также высказали свое удивление. Победоносцев, бледный, смущенный, молчал, стоя как подсудимый перед судьями. Расстались мы в сильном волнении» [Д.А.Милютин. Дневник. Т.2, с.402. запись 28/29 апреля].

29 апреля манифест был опубликован. Лорис-Меликов, Абаза и Милютин подали прошения об отставке и царь прошения принял — так Победоносцеву удалось убрать этих министров. Чтобы вынудить их уйти он добился издания этого Манифеста, который всю их деятельность в эпоху Александра II объявлял фактически преступной или, по крайней мере, ошибочной и ненужной. Реформаторы ушли, остался Победоносцев, который владел душой Александра III, останутся те послушные Победоносцеву люди типа Баранова, которых он и назначил. Целью Победоносцева был захват власти ради того, чтобы повернуть корабль империи на 180 градусов от реформ к контрреформам.

Победоносцев действовал не один: как бы он не презирал «говорильни» и народное мнение, он сам же и создавал общественное мнение, беседовал с людьми, которые знали об общественных настроениях и были близки к нему по взглядам. Издатель «Московских ведомостей» Катков, близкий друг Победоносцева, с его полного согласия выпускает в марте одну передовую статью за другой, в которых утверждается, что революционное движение идет не извне и не изнутри страны, но «свило себе гнездо в преддверии власти». Катков намекает на министров, на Лориса-Меликова, на высшие бюрократические круги и говорит о том, что эту революцию надо выкорчевать. А «Московские ведомости» читает внимательно Александр III и Победоносцев это отлично знает.

22 марта 1881 года публицист Иван Сергеевич Аксаков произносит речь в Славянском обществе в Петербурге. Мы помним, что славянофилы создали Славянское благотворительное общество для поддержки славянских народов в преддверии Балканской войны 1878 года. Аксаков выступает против конституции, Запада, фактически, против правительства: «И именно теперь, когда на самом Западе уже ветшают его исторические и государственные формы, и со всех сторон поднимаются протесты против парламентаризма и конституционализма, обретаются в русской, так называемой интеллигентной среде страстные конституционные вожделения, — вожделения: нашу-то Россию, — считающую себе тысячу лет исторической жизни, с её несметным населением, соблюдающим залог иного, самобытного, оригинального политического и духовного строя — облечь в обноски Европы, когда она соблаговолит их сбросить на поживу своим лакеям!»

Такую гадость говорит этот когда-то замечательный человек. Сегодня мы понимаем, что конституционализм в ХХ-ХХI веке сделал Европу действительно мощной, свободной и мирной. Тогда же европейские конституции еще были молодыми, но неприятие демократизации у Аксакова очевидно: «Кто хочет причины, тот хочет и её логических последствий; кто хочет западной конституции, тот не может отвергать и последнего слова западной политической жизни: социальной революции со всеми её проявлениями.

Но к тому ли готовила Россию тысячелетняя историческая страда нашего народа? Всё переиспытал он, пересилил долготерпением, всякие великие невзгоды, и остался верен своим гражданским и нравственным началам (какие это начала — Аксаков не говорит — А.З.). Пора же нам, хоть в виду зияющей пред нами бездны, очнуться и стряхнуть с себя путы, которыми оплели наше общество ложные человеческие мудрования. Пора утвердить нам свое подвижное сердце, свою подвижную мысль — на камне истины Божьей и нашей правды народной. Я счастлив, что от имени Славянского общества мог исповедать здесь вслух гражданские и нравственные задачи и идеалы Русского народа. Но этого мало. Нужно, — необходимо, до крайности нужно, припасть к стопам Богом данного нам Царя и молить Его, молить неотступно. Да дозволит Он нам всей землею, всем народом окружить тесно Его престол и возгласить пред лицом во всеуслышанье всей вселенной, громовое слово негодования и осуждения всем, посягающим на святыню народного духа и на исторический принцип самодержавной власти, лежащей в основе нашего государственного бытия: молить — да обновится вновь в животворной силе и действии старый союз Царя с народом, на началах любви, доверия, единения духа и взаимного искреннего общения!».

Эту демагогическое заявление Аксаков сделал за месяц до Манифеста 29 апреля, и оно готовило почву проекту Победоносцева.

Писатель Тургенев наблюдал тогда за событиями в России из Франции. Иван Сергеевич пишет в еженедельнике «La revue politique et litereres» 26 марта 1881 г. грустные слова: «Те, кто ожидают от нового Царя парламентской конституции, скоро утратят свои иллюзии <…> Его весьма близкие отношения с ультранациональной партией, напротив, указывают на известное недоверие по отношению к конституционалистам. Общепринятые в Европе идеи об ограничении власти, предоставляемой монархам, были и останутся еще долго чуждыми России. Императорская власть предпочтет проводить важные реформы, жалуя их сверху путем указов, чтобы мало-помалу добиться заметного улучшения участи подданных, в особенности крестьян… Эти реформы, впрочем, необходимы, давно разрабатывались и вполне подготовлены» [Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем: В 12 т. Т. 10 М., 1982 С. 288–289]. Тургенев еще не знает, что и эти реформы будут проводиться очень непоследовательно.

Напоследок приведу свидетельство малоизвестного очевидца — Сигизмунда Феликсовича Либровича, издателя в книготорговой компании «Товарищество М.О. Вольф», автора многих популярных книг и просветителя. В Совете министров все обращаются к народу: одни говорят, что народ хочет представительство во власти, другие, — что народ хочет передать всю волю Царю, забыть о ней и сплотиться вокруг него. Либрович же не знает об этих дискуссиях и пишет о состоянии умов в те дни 1881 года:

«События, последовавшие после цареубийства 1 марта 1881 года и реакционное направление, которое взяло верх в русской государственной жизни в царствование Александра III, заметно отразились на беседах высоких сановников, бывавших в магазине Вольфа (которым он заведовал — А.З.). Большинство из сановников — (клиентов Вольфа — А.З.) очутились не у дел; одни уехали, кто за границу, кто в деревню; другие, — оставаясь в Петербурге в каком-нибудь почетном звании, перестали играть роль в государственной машине, а те, которые и при новом курсе сумели удержаться на посту, cтали сдержаннее в своих разговорах. Вообще, после оживленной поры бесед на политические темы, в первые же месяцы после вступления на престол Александра III наступила пора какого-то уныния, молчания, страха. Даже высокопоставленные лица опасались сказать лишнее слово» [С.Ф. Либрович На книжном посту: Воспоминания. Записки. Документы. Пг., 1916 С. 298–299]

Так Победоносцев совершил руками Александра III поворот от Великих реформ к контрреформам. Как некий Титан он повернул государственный корабль, по крайней мере, на 120 градусов от прежнего курса и, как оказалось, — во вред России. Через год, в мае 1882 г., вызвав отставку своего протеже, графа Н.П. Игнатьева, Победоносцев еще более развернет Россию к любезному его сердцу Абсолютизму.