1. А.Б.Зубов. Парламентская демократия и политическая традиция Востока. М.: Наука, 1990.
2. Московский сборник. М.: Синод.тип., 1896
https://rusneb.ru/catalog/000199_000009_007875328/
3. Московский сборник. М.: Синод.тип., 1901
https://rusneb.ru/catalog/000199_000009_004075958/
4. К.П.Победоносцев и его корреспонденты. Письма и записки. Т.I-II, М; Петроград; Государственное издательство; 1923
https://rusneb.ru/catalog/000199_000009_0200002327...
5. Письма К.П.Победоносцева к Е.М.Феоктистову:
http://old.old.imli.ru/litnasledstvo/Tom%2022-24/5...
24_Письма%20К.П.Победоносцева.pdf
6. К.П.Победоносцев. Ученье и учитель: Педагогические заметки, М. Синод.тип. Кн.1-2, 1904-05,
7. П. А. Тверской. Из деловой переписки с К. П. Победоносцевым. 1900–1904 гг.// Вестник Европы. 1907.
8. Н.Н.Фирсов. Победоносцев (опыт характеристики по письмам) // Былое, М; 1924., № 25.
http://russianway.rhga.ru/upload/main/19_Firsov_N....
9. Б.Б.Глинский. Константин Петрович Победоносцев. (Материалы для биографии) // Исторический вестник. Апрель 1907.
10. Историческая переписка о судьбах православной церкви. С. Витте и К. Победоносцев, М.: Тип. Т-ва И. Д. Сытина, 1912
11. Прот. Георгий Флоровский, Пути Русского богословия, Париж, 1937
12. В.А.Маклаков. Власть и общество на закате старой России (воспоминания современника). М: Новое Литературное Обозрение, 2023.
13. Н.А.Бердяев. Истоки и смысл русского коммунизма. Париж: YMCA-press, 1955.
14. R.F.Byrnes. Pobedonostsev: His Life and Thought. Bloomington: Indiana univ. press, 1968.
15. G. Simon. Konstantin Petrovic Pobedonoscev und die Kirchenpolitik des Heiligen Sinod, 1880-1905. - Gottingen: Vandenhoeck u. Rupprecht, 1969.
16. E.C.Thaden, Conservative Nationalism in XIXth Century Russia. – Seattle: university of Washington press, 1964.

1. Враг демократии

Константин Петрович Победоносцев был противником парламентской демократии. Он считал, что это явление недолговечно и скоро исчезнет. Как историк и культурный человек Победоносцев отлично знал, что большинство правителей эгоистичны и губят эгоизмом себя. Говоря об абсолютной власти, он предупреждал об обольщении блеском правления, об опасности наслаждения властью. Почему он думал, что монархическая форма лучше парламентской, если она губит саму себя? О парламентских замыслах Александра I, кроме дарования конституции Польше и Финляндии, он почти ничего не знал. Аргументов у Победоносцева нет — для него это вопрос вкуса: он был монархист по сознанию.
Статью о парламентской демократии в «Московском сборнике» Победоносцев характерно называет «Великая ложь нашего времени». Он начинает текст статьи следующим абзацем:

«Что основано на лжи не может быть право. Учреждение, основанное на ложном начале, не может быть иное, как лживое… Одно из самых лживых политических начал есть начало народовластия, та, к сожалению, утвердившаяся со времени Французской революции идея (подчеркнуто Победоносцевым — А.З.), что всякая власть исходит от народа и имеет основание в воле народной. Отсюда истекает теория парламентаризма, которая до сих пор вводит в заблуждение массу так называемой интеллигенции— и проникла, к несчастию, в русские безумные головы. Она продолжает еще держаться в умах с упорством узкого фанатизма, хотя ложь её с каждым днем изобличается все явственнее перед целым миром» [Московский сборник. М.: Синод.тип., 1901, — с.38]

Здесь Победоносцев противоречит сам себе. Он только что говорил о человеке как об образе божественного бытия и тут же заявляет, что власть не может исходить от народа. Но если человек божественен, то от него как и от Бога может исходить власть. Это внутренняя ошибка рассуждений Победоносцева.


Он продолжает: «На фронтоне этого здания (парламентаризма — А.З.) красуется надпись: „Все для общественного блага". Но это не что иное, как самая лживая формула; парламентаризм есть торжество эгоизма, высшее его выражение. Все здесь рассчитано на служение своему я. По смыслу парламентской фикции, представитель отказывается в своем звании от личности и должен служить выражением воли и мысли своих избирателей; а в действительности избиратели — в самом акте избрания отказываются от всех своих прав в пользу избранного представителя… И такая-то комедия выборов продолжает до сих пор обманывать человечество и считаться учреждением, венчающим государственное здание... Жалкое человечество!» [Московский сборник. М.: Синод.тип., 1901, — с.41-42].

Победоносцев прекрасно знал, что люди избирают не конкретного человека, а определенную программу. Например, британские виги предлагали освобождение Греции, британские тори выступали против этого. Голосуя за вигов, люди голосовали за освобождение Греции, а, отдавая голос за тори, они выбирали сохранение границ Османской империи, то же самое и с налогами, и прочими вопросами внешнего и внутреннего устройства государства. Парламентарий никого не обманывает, а ясно выражает позицию партии, к которой принадлежит. Поэтому за него или против него голосуют. В Европе и тогда, и поныне редко голосуют за личность кандидата, намного чаще за программу его партии (см. А.Б.Зубов. Парламентская демократия и политическая традиция Востока. М., Наука, 1990).

В популярности идей парламентаризма Победоносцев видел вину философии Жана Жака Руссо: «Много зла наделали человечеству философы школы Ж.Ж. Руссо. Философия эта завладела умами, а между тем вся она построена на одном ложном представлении о совершенстве человеческой природы и о полнейшей способности всех и каждого уразуметь и осуществить те начала общественного устройства, которые эта философия проповедовала. На том же ложном основании стоит и господствующее ныне учение о совершенствах демократии и демократического правления. Эти совершенства предполагают совершенную способность массы уразуметь тонкие черты политического учения, явственно и раздельно присущие сознанию его проповедников. Эта ясность сознания доступна лишь немногим умам, составляющим аристократию интеллигенции; а масса, как всегда и повсюду, состояла и состоит из толпы— vulgus, и её представления по необходимости будут „вульгарные"» [Московский сборник. М.: Синод.тип., 1901, — с.41-42]

Противоречиво отношение Победоносцева к человеку: или уважать его как образ и подобие Божие, поскольку человек несет в себе бездну божественного бытия, или же представлять его тупым существом, устремленным только к самым примитивным и вульгарным целям. Да, конечно, многие политики не понимают тонкостей политической философии — это удел ученых и мыслителей. Но политики строят из философских учений политическую жизнь — демократию или авторитаризм, либерализм или социализм. Это зависит от выбора народа. Гитлер не лгал, когда говорил немецким избирателям, что он за тысячелетний рейх. Граждане добровольно избрали его. Ленин, конечно, лгал, когда говорил о власти рабочих и крестьян. Но опять же, умный человек мог разобраться, что это ложь. Однако, Ленина «народные массы» поддержали, потому что он обещал дать им то, чем они мечтали завладеть. Мысль, что политика обман — это распространенная точка зрения, но, вряд ли – верная. Просто, как и в любом деле, осуществляя свои права гражданина, голосуя на выборах, человек должен думать и рассуждать.

Пожалуй, лучше Черчилля о парламентаризме не сказал никто: «Демократия — наихудшая форма правления, если не считать всех остальных». Победоносцев считал иначе: «Честолюбивый искатель сам выступает перед согражданами и старается всячески уверить их, что он, более чем всякий иной, достоин их доверия. Из каких побуждений выступает он на это искательство? Трудно поверить, что из бескорыстного усердия к общественному благу. Вообще, в наше время редки люди, проникнутые чувством солидарности с народом, готовые на труд и самопожертвование для общего блага; это — натуры идеальные; а такие натуры не склонны к соприкосновению с пошлостью житейского быта. Кто по натуре своей способен к бескорыстному служению общественной пользе в сознании долга, тот не пойдет заискивать голоса, не станет воспевать хвалу себе на выборных собраниях, нанизывая громкие и пошлые фразы. Такой человек раскрывает себя и силы в рабочем углу своем или в тесном кругу единомышленных людей, но не пойдет искать популярности на шумном рынке. Такие люди, если идут в толпу людскую, то не затем, чтобы льстить ей и подлаживаться под пошлые её влечения и инстинкты, а разве затем, чтобы обличать пороки людского быта и ложь людских обычаев. Лучшим людям, людям долга и чести противна выборная процедура: от неё не отвращаются лишь своекорыстные, эгоистические натуры, желающие достигнуть личных своих целей. Такому человеку не стоит труда надеть на себя маску стремления к общественному благу, лишь бы приобрести популярность. Он не может и не должен быть скромен, — ибо при скромности его не заметят, не станут говорить о нем. Своим положением и тою ролью, которую берет на себя, — он вынуждается — лицемерить и лгать: с людьми, которые противны ему, он поневоле должен сходиться, брататься, любезничать, чтобы приобрести их расположение,— должен раздавать обещания, зная, что потом не выполнит их, должен подлаживаться под самые пошлые наклонности и предрассудки массы, для того чтоб иметь большинство за себя. Какая честная натура решится принять на себя такую роль? Изобразите ее в романе: читателю противно станет; но тот же читатель отдаст свой голос на выборах живому артисту в той же самой роли» [Московский сборник. М.: Синод.тип., 1901, — с.42-43].

Эти замечательные аргументы обрушиваются и на самого Победоносцева. Возникает вопрос, почему же он сам выбрал путь публичной деятельности? Потому что считал, что это — Божий путь, но ведь так может считать и другой политик, и избиратель. Победоносцев считает себя исполнителем воли Божьей, а другому политику в таком чувстве отказывает. А ведь значительная часть политиков и в Германии, и в Англии, и даже в республиканской Франции — верующие люди, которые тоже думали о жертвенности и исполнении воли Божьей.

Еще больше Победоносцев критикует партийность: «Большая, значительная в парламенте партия образуется лишь под влиянием личного честолюбия, группируясь около одного господствующего лица. Люди, по природе, делятся на две категории: одни — не терпят над собою никакой власти, и потому необходимо стремятся господствовать сами; другие, по характеру своему, страшась нести на себе ответственность, соединенную со всяким решительным действием, уклоняются от всякого решительного акта воли; эти последние как бы рождены для подчинения и составляют из себя стадо, следующее за людьми воли и решения, составляющими меньшинство. Таким образом, люди самые талантливые подчиняются охотно, с радостью складывая в чужие руки направление своих действий и нравственную ответственность. Они как бы инстинктивно „ищут вождя" и становятся послушными его орудиями, сохраняя уверенность, что он ведет их к победе — и, нередко, к добыче» [Московский сборник. М.: Синод.тип., 1901, — с.47-48].

К какой категории относит себя Победоносцев, к большинству или к меньшинству? Конечно, к меньшинству. Он не считает себя стадом и хочет вести людей за собой, но сам же говорит, что такие люди ведут к чему-то плохому, а поэтому и парламентские партии плохи. Победоносцев не видит ничего предосудительного в том, чтобы управлять монархом с помощью своей воли. Он считает, что «Державный Вождь», как называли в царской России монарха, — от Бога, а политический вождь — нет. Но ведь и избранный народом депутат тоже может быть от Бога?

Победоносцев путается в определениях, но тверд в отторжении парламентаризма: «Вот каково, в сущности, это учреждение, выставляемое целью и венцом государственного устройства. Больно и горько думать, что в земле Русской были и есть люди, мечтающие о водворении этой лжи у нас; что профессоры наши еще проповедуют своим юным слушателям о представительном правлении, как об идеале государственного учреждения; что наши газеты и журналы твердят о нем в передовых статьях и фельетонах под знаменем правового порядка; твердят, — не давая себе труда вглядеться ближе, без предубеждения, в действие парламентской машины. Но уже и там, где она издавна действует,— ослабевает вера в нее; еще славит ее либеральная интеллигенция, но народ стонет под гнетом этой машины и распознает скрытую в ней ложь. Едва-ли дождемся мы, но дети наши и внуки несомненно дождутся свержения этого идола, которому современный разум продолжает еще в самообольщении покланяться… Страшно и подумать, что возникло бы у нас, когда бы судьба послала нам роковой дар—всероссийского парламента! Да не будет!» [Московский сборник. М.: Синод.тип., 1901, — с.49, 54]

Спустя 115 лет, с того времени, когда Победоносцев писал эти слова, стало совершенно ясно, что он ошибался, что он не увидел и не понял сути парламентаризма, который сегодня является политической системой самых развитых и богатых стран мира. Победоносцева обольстил абсолютизм — он был традиционалистом и придерживался консервативной позиции человека, который любит наличествовавшую в России абсолютную власть и ужасается, когда эта власть ослабевает, а независимый суд присяжных может оправдывать людей типа Веры Засулич. Свое консервативное убеждение Победоносцев сделал теорией и навязал ее неискушенному в философии политики императору Александру III, а тот сделал ее программой русского государства.

Когда в России возникла «опасность» даже не парламентаризма, а всего-навсего русского Земского Собора, сторонником которого оказался назначенный по рекомендации Победоносцева министр внутренних дел граф Д.А.Игнатьев, Победоносцев пришел в ужас. Граф Игнатьев видел Земский Собор как пример «великого единения Царя и Земли: единения в любви, уже не только властной и покорной, но и советной». Вот как отреагировал на проект Игнатьева Победоносцев: «Если воля и распоряжение перейдут от правительства на какое бы то ни было народное собрание,— это будет революция, гибель правительства и гибель России» [Письма к Александру III. Т.1, - с.381; 4 мая 1882].

Константин Петрович пригрозил уйти в отставку со всех постов, если Император подпишет указ, предложенный Игнатьевым. Александр III указ не подписал и отправил в отставку Игнатьева, а Победоносцев остался у власти. Он был твёрдым противником любой формы народного представительства и считал свои убеждения голосом Божьим. История показала ошибочность такого суждения. Победоносцев объясняет свою позицию: «Демократическая форма правления самая сложная и самая затруднительная из всех известных в истории человечества. Вот причина—почему эта форма повсюду была преходящим явлением и, за немногими исключениями, нигде не держалась долго, уступая место другим формам» [Московский сборник. М.: Синод.тип., 1901, — с.50].

В этом абзаце Победоносцев имеет в виду античность. В его время демократия только стала развиваться вновь, и там, где она сложилась, например в Соединенных Штатах и Великобритании, она больше не исчезала. Еще в годы правления Александра II Победоносцев допускал существование демократии, но при определенном уровне развития общества. Вот как он характерно рассуждал об Испании в статье 1873 года:

«К несчастью, политический либерализм в Испании не имеет под собой здоровой и твёрдой исторической почвы: в Испании либерализм неразрывно связан с мятежом… Конституционное правление, основанное на обсуждении и совещании, предполагает всегда (чего не признают доктринеры конституционности) установившуюся дисциплину мысли и порядка в обсуждении… Народ этот (испанский. – А.З.) всегда был и поныне находится в таком состоянии первобытной, непосредственной восприимчивости, при котором идея народовластия повсюду оказывалась и будет оказываться ложью» [К.П.Победоносцев. «Испания» «Гражданин», №37, с.991; 10.09.1873].

В 1873 году, Победоносцев считал, что для демократизации нужно образование — народ нужно воспитать и сделать культурным, вывести его из первобытности и тогда демократия возможна. Это как раз дух Великих Реформ, надежда на просвещение народа, а отнюдь не полное отрицание конституционализма, как «Московском сборнике». Но и в нём он делает исключения — это Великобритания и Соединенные Штаты, и, возможно, Скандинавия. Победоносцев признает, что в Великобритании парламентская форма «организована прежде всего и оправдала себя успехом». О Соединенных Штатах он говорит, что там «учреждения (кроме королевской власти и аристократии), скопированные с английских, принялись на новой почве прочно и плодотворно», благодаря «прямому преданию и праву» [Московский сборник. М.: Синод.тип., 1901, — с.41, 50, 60] То есть он оценивает англо-саксонскую демократию совершенно положительно.

Нынешние российские ненавистники англо-саксонской демократии и вообще Англии и Соединенных Штатов, и очень любящие при этом Победоносцева, должны внимательно прослушать этот кусок его рассуждений из «Московского сборника». Мы же обратим внимание на внутреннюю противоречивость воззрений Победоносцева:

«Социальная наука в последнее время принялась вскрывать исторические и экономические ключи, откуда истекают особливые учреждения англосаксонской и отчасти скандинавской расы сравнительно с учреждениями остальных европейских народов. Англосаксонское племя, с тех пор как заявило себя в истории и доныне, отличается крепким развитием самостоятельной личности: и в сфере политической, и в экономической этому свойству англосаксонское племя обязано и устойчивостью древних своих учреждений, и крепкой организацией семейного быта и местного самоуправления, и теми несравненными успехами, коих оно достигло своею энергическою деятельностью и влиянием своим в обоих полушариях. Этою энергией личности успело оно, в начале своей истории, осилить чуждые норманнские обычаи своих победителей и утвердить быт свой на своих началах, которые сохраняются и доныне. Существенное отличие этого быта состоит в отношении каждого гражданина к государству. Каждый привыкает с юности сам собою держаться, сам устраивать судьбу свою и добывать себе хлеб насущный. Родители не обременены заботой об устройстве судьбы детей своих и об оставлении им наследства. Землевладельцы держатся своих имений и сами стремятся вести на них хозяйство и промыслы. Местное управление держится личным, сознательным по долгу, участием местных обывателей в общественном деле. Учреждения административные обходятся без полчища чиновников, состоящих на содержании у государства и чающих от него обеспечения и возвышения. Вот на каком корне сами собою исторически выросли представительные учреждения свободной Англии, и вот почему её парламент состоит из действительных представителей местных интересов, тесно связанных с землею: — вот почему и голос их может считаться, в достаточной мере, голосом земли и органом национальных интересов» [Московский сборник. М.: Синод.тип., 1901, — с.54-56].

Думаю, что под этими словами из «Московского сборника» охотно подписался бы такой либерал как Николай Борисович Чичерин, да и я бы подписался тоже.

Победоносцев говорит об англо-саксонском политическом опыте не поверхностно. Он любил Англию и часто ездил туда отдыхать. Летом он предпочитал отдых на острове Уайт и оставил много писем Екатерине Тютчевой и цесаревичу Александру III о том, как прекрасно устроена общественная жизнь Англии, самоуправление и церковь, насколько свободны и, в то же время, религиозно ответственны и образованы её граждане. В одном из первых писем к цесаревичу Александру в 1869 году Победоносцев восторженно пишет о Лондоне:
«Все, что я видел в этом изумительном городе до того любопытно, что я не могу еще опомниться от своих впечатлений. Особливо поражает меня здесь история, которая в каждом углу, на каждом камне, в каждом учреждении положила могучие следы свои» [Письма к Александру III. Т.1, - с.8; 8 июля 1889].. Таким образом Победоносцев подтверждает, что в Англии и Америке демократия получилась. Тогда, естественный вывод, что и русское общество не надо держать навсегда вдали от парламентаризма, и парламентаризм совсем не так плох — совсем не «великая ложь», а просто институт, соответствующий определенному уровню развития, которого Россия, русское общество еще не достигло. Так считали многие русские мыслители и политики в течение всего XIX века. Но Константин Петрович так не считал. Для русского народа парламентаризм он отрицал в принципе.

В марте 1903 года он писал П. А. Тверскому, поселившемуся в США: «Вы, выехав из России, стоите на той же точке, на какой тогда были, веруя в благодетельное значение каких-то реформ в смысле новой свободы. Но вера в „учреждения", оторванные от жизни и от народа, ничего не принесла нам, кроме лжи и стеснения истинной свободы, ибо мы стали так опутаны учреждениями, что деваться некуда. И те, кои проводили их, пустив их в народ, успокаивались, воображая, что учреждения сами себя двинут и оживят что-то. Но у нас без руководства ничто само собой не оживает. Славянская раса не то, что англо-саксонская, скандинавская и даже немецкая: там дух партикуляризма и крепкого индивидуального развития; у нас — обязанность. И так вышло, что мы наряжены все в какое-то чужое платье, сшитое родным портным Ваською, и не можем в нем двигаться» (П. А. Тверской. Из деловой переписки с К. П. Победоносцевым. 1900–1904 гг. //Вестник Европы. 1907. Кн. 12. С. 665).

Под псевдонимом П.А.Тверской писал свои статьи гвардейский офицер и земский деятель Петр Алексеевич Дементьев (1850-1919) - предводитель дворянства Весьегонского уезда Тверской губернии. После абсолютистского Манифеста 29 апреля 1881 Дементьев навсегда уехал в США, где известен под именем Питер Деменс.

По мнению Р. Бирнса, успех Обер-прокурора в борьбе со сторонниками продолжения либеральной политики, на четверть века отодвинул в России создание конституционной монархии, идеологических партийных блоков, законодательной ассамблеи и «всех иных институтов, на которых могла бы воздвигнуться демократическая Россия» (R.F.Byrnes. Pobedonostsev: His Life and Thought. Bloomington: Indiana univ. press, 1968.- P.164).

2. Тёмная «зиждительная сила»

Победоносцев, считая русский народ «темным» и «диким», не называет причин отсталости русского общества. А причины просты — это крепостное право и абсолютизм, это искусственное невежество народного большинства, удержание людей в безграмотности, ради того, чтобы они были послушными рабами. Об этом Победоносцев молчит.

Но тут вырисовывается цель Победоносцева и причина его преданности Абсолютизму — он с помощью Абсолютизма стремится постепенно изменить дикий народ, сделать его более культурным. В этом он очень отличался от славянофилов.

27 января 1886 года Победоносцев произнес речь над гробом Ивана Сергеевича Аксакова, своего старинного и ближайшего друга. Он говорил о воззрениях Аксакова и славянофилов. Эти откровенные слова были и его собственным «кредо» общественного служения: «Это были честные и чистые русские люди, родные сыны земли своей, богатые русским умом, чуткие чутьём русского сердца, любящего народ свой и землю, и алчущего и жаждущего правды и прямого дела для земли своей. Они были высоко образованы, но близкое знакомство с наукою и культурой Запада не отрешило их от родимой почвы, из которой почерпает духовную силу земли всякий истинный подвижник земли Русской. Перегорев в горниле западной культуры, они остались плотью от плоти, костью от кости русского своего отечества, и правду, которую так пламенно желали осуществить в нём, искали не в отвлечённых теориях и принципах, но в соответствии вечных начал правды Божией с основными условиями природы русского человека, отразившимися в историческом его быте» [К.П. Победоносцев. Вечная память, М.: Синод.тип. 1899, с.64].

В этих золотых и пламенных словах содержится, между тем, великая ложь: это не естественный быт русского народа, а противоестественный быт человека, задавленного неволей, крепостничеством, абсолютизмом, невежеством по воле и вине русских самодержцев - Петра I, Екатерины Великой, Павла I, Николая I. Славянофилы ошибались, считая искусственно созданную форму бытия народа, естественным его состоянием. Эту социально-обусловленную форму существования русского общества изменили как раз реформы Александра II, но против них и восстал Победоносцев и начал политику контрреформ.

Парадокс заключался в том, что это было не возвращение к какому-то историческому бытию русского народа, а это была трагедия русской жизни, запечатленная абсолютизмом русских монархов и их абсолютной жестокостью к своим подданным, которых они просто считали средством для осуществления своих желаний и целей. Поэтому критика Победоносцевым Великих реформ в его речи на заседании Совета министров 6 марта 1881 года не соответствует сути проблемы. Победоносцев, который радовался освобождению крестьян, не мог этого не понимать, но он обольстился абсолютизмом, он обольстился сам собой, возомнил себя пророком, а был просто человеком, у которого консервативные воззрения в зрелые годы его жизни победили либерализм и даже простую объективность гражданских воззрений.

В итоге получилось то, о чем хорошо написал немецкий исследователь Герхард Зимон: «К.П. Победоносцев был консерватором не в силу своей косности; консерватизм Победоносцева имел основание в его глубинных убеждениях. Своё призвание он видел в том, чтобы противостоять модным веяньям времени и охранить Россию от их недоброго влияния… Он взял на себя эту задачу в глубоком убеждении, что правда на его стороне, на стороне царского самодержавия, на стороне нерефлектирующего благочестия, на стороне созданных историей общественных порядков… Он был уверен, что с ним воля Божия и истина и потому не считал необходимым даже объяснить свои политические действия» [G. Simon. Konstantin Petrovic Pobedonoscev und die Kirchenpolitik des Heiligen Sinod, 1880-1905. - Gottingen: Vandenhoeck u. Rupprecht, 1969. - S.258-259].

Последняя фраза ученого не совсем точна. Победоносцев как раз был одним из первых русских государственных людей, который объяснял свои действия открыто много и подробно, в том числе и в «Московском сборнике», и в массе других статей анонимных и подписанных. При этом, Зимон прав в том, что Победоносцев был абсолютно убежден в своей правоте. Но он принимал за суть русского народа то, что было его несчастным историческим приобретением.

3. Противник свободной печати

Победоносцев категорически восставал против свободной печати. В той же Англии печать воспитывала и просвещала народ, делала его политически грамотным. Без свободной печати англичанин не был бы политически искушенным избирателем. Победоносцев не мог не знать этого. Но в «Московском сборнике» он пишет: «С тех пор как пало человечество, ложь водворилась в мире, в словах людских, в делах, в отношениях и учреждениях. Но никогда ещё, кажется, отец лжи (т.е. сатана. – А.З.) не изобретал такого сплетения лжей всякого рода, как в наше смутное время, когда столько слышится отовсюду лживых речей о правде. По мере того, как усложняются формы быта общественного, возникают новые лживые отношения и целые учреждения, насквозь пропитанные ложью. На всяком шагу встречаешь великолепное здание, на фронтоне коего написано: „Здесь истина". Входишь и ничего не видишь, кроме лжи. Выходишь, и когда пытаешься рассказывать о лжи, которой душа возмущалась, – люди негодуют и велят верить и проповедовать, что это истина без всякого сомнения. Так нам велят верить, что голос журналов и газет или так называемая пресса есть выражение общественного мнения... Увы! Это великая ложь, и пресса есть одно из самых лживых учреждений нашего времени» [Московский сборник. М.: Синод.тип., 1901, — с.57].

При этом сам Победоносцев активно пользуется прессой, много печатается и, наверное, понимает, что пресса разная. В этом и ценность прессы, что можно выбирать газету левую, правую, либеральную, консервативную, выбирать журнал «Гражданин» или «Современник». Но Победоносцев отвергает свободный выбор человека, то есть то самое, в чем заключается его божественность. Это еще одно внутреннее противоречие Константина Петровича.

Осуждая свободу прессы в «Московском сборнике», Победоносцев пишет: «Любой уличный проходимец, любой болтун из непризнанных гениев, любой искатель гешефта, может, имея свои или, достав для наживы и спекуляции, чужие деньги, основать газету… и с завтрашнего дня стать в положение власти, судящей всех и каждого, действовать на министров и правителей, на искусство и литературу, на биржу и промышленность» [Московский сборник. М.: Синод.тип., 1896, — с.60]. Прошло 150 лет. Мы знаем, что пресса — это четвертая власть, важнейшая власть, при том, что как и всё в человеческом мире — несовершенная. Но именно в различии подходов многих газет, журналов, интернета, телевидения и создается то поле, на котором воспитывается гражданин. А Победоносцев желает, чтобы поле было мертвым и в нем звучало только одно слово, слово его правды, слово его истины, которое он принимает за слово Божье.

Председателю комитета по цензуре Евгению Михайловичу Феоктистову Победоносцев пишет 14 октября 1891 года. «Нынче газеты распространяют всюду, и дешёвые издания приманивают публику приложениями. Подумайте, что это за яд: с дешёвою газеткой проникают в деревню сквернейшие, развратные французские и английские романы, – а ныне в деревне растёт страсть к такому чтению! Ведь это нравственная порча целых поколений!»

Победоносцев выступает сторонником строгой цензуры, однако не газеты «портили целые поколения», а держание народа в невежестве и неграмотности стали нравственной порчей поколений, использование простых людей помещиками для своих порой отвратительных прихотей. Возможность же прочесть и просмотреть что-то не вполне, как бы мы сейчас сказали, приличное, не развратит взрослого человека, который сам достаточно умен и нравственен, чтобы решать, что ему избирать для чтения. Этому и служит образование, от которого столь долго удерживали большую часть русского общества.

Как обер-прокурор Синода Победоносцев должен был бы уважать человеческую природу, видеть в человеке божественную бездну. Он должен был учить правде, а не запрещать человеку делать свободный выбор, ибо сам Бог позволил человеку свободно делать выбор между добром и злом. Если Победоносцев ценил выбор между добром и злом и считал его главной задачей власти, то почему тогда лишал права на решение этой задачи обычного человека?

4. Скептическое отношение к народу и его вере

Эдвард Таден в книге «Консервативный национализм» пишет: «Подобно Леонтьеву Победоносцев считал русский народ отсталым, невежественным и неспособным к развитию и прогрессу без постоянного руководства со стороны церкви и государства». Ученый отмечает, что в этом существенное отличие от славянофилов, «которые верили, что глубокая религиозность и спонтанная творческая способность народа были главными источниками прогресса и национального благосостояния России». [E.C.Thaden, Conservative Nationalism in XIXth Century Russia. – Seattle: university of Washington press, 1964 , p. - 186-187]. Об этом же пишет и Роберт Бирнс [R.F. Byrnes, Pobedonostsev, His life and Thought. L.,- Bloomington: Indiana univ.press, 1968 - Р. 11]. И это так.

Но Императору, который был стихийным славянофилом, и любил простой народ, Победоносцев пишет и говорит о том, что «народ не примет», «народ не захочет», народ противится тому, народ далек от этого; это только интеллигентские взгляды; это только отщепенцы так думают. При этом, сам Победоносцев в народ не верил. Да, он хотел раствориться в народной массе и исчезнуть со своим «я» среди молящейся толпы, как пишет в «Праздниках Господних», но одновременно он прекрасно понимал, что это за толпа, и уподобляться ей он отнюдь не желал.

В своем слове о вере русского народа в разделе «Вера» «Московского сборника» Победоносцев с придыханием утверждает: «Какое таинство – религиозная жизнь народа такого как наш, оставленного самому себе, неучёного! Спрашиваю себя: откуда вытекает она? — и когда пытаешься дойти до источника — ничего не находишь. Наше духовенство мало и редко учит, оно служит в церкви и исполняет требы. Для людей неграмотных Библия не существует; остаётся служба церковная и несколько молитв, которые, передаваясь от родителей к детям, служат единственным соединительным звеном между отдельным лицом и церковью. И ещё оказывается, в иных глухих местностях, что народ не понимает решительно ничего ни в словах службы церковной, ни даже в „Отче наш", повторяемом нередко с пропусками или с прибавками, отнимающими всякий смысл у слов молитвы. И, однако — во всех этих невоспитанных умах воздвигнут, – как было в Афинах, – неизвестно кем, алтарь Неведомому Богу (Деяния апостолов. 17:23. – А.З.); для всех действительное присутствие воли Провидения во всех событиях жизни есть факт столь бесспорный, так твёрдо укоренившийся в сознании, что когда приходит смерть, эти люди, коим никто никогда не говорил о Боге, отверзают Ему дверь свою, как известному, давно ожидаемому Гостю. Они в буквальном смысле отдают Богу душу» [Московский сборник. М.: Синод.тип., 1896, - c.138-139].

На самом деле, это - страшные слова. Они страшны потому, что, во-первых, он, Обер-прокурор Синода, говорит о том, что людей никто никогда не учил вере в Бога. Люди не знают ни одной молитвы, не понимают церковного богослужения, никогда не читали Библии. Поскольку русское большинство в эпоху Победоносцева неграмотно, то какому Богу отдают люди душу? Эта стихийная вера ничего общего не имеет с Православием, с Христианством. Она бесконечно далека от представления о человеке как подобии и образе Божьем. Чему радуется Победоносцев; какое таинство, какая религиозная жизнь вызывают его восторг? Он должен был знать, что в его время большинство людей не причащались годами Святых Таин, а многие и вовсе не причащались. То есть у большинства русских людей никакой церковной жизни не было. И это спустя 10 лет после смерти Победоносцева доказала революция 1917 года. Уже в первую революцию 1905 года, при его жизни, русские люди с наслаждением восстали на Церковь, глумились над святынями, отошли от веры, жгли иконы, убивали священников, гадили в храмах. Ничего святого у них не было, потому что священники, — огромный клир, насчитывавший более ста тысяч человек, и начальником которого фактически был обер-прокурор, — не учил о Боге.

5. Церковная школа

Победоносцев понимал — учить надо. Он не говорил, что людей надо держать в невежестве. Вот что писал Константин Петрович в книге «Педагогические заметки»: «Наша Православная церковь обладает… неоценённым сокровищем… нет ни одного догмата, ни одного великого или важного лица и события в Ветхозаветной и Евангельской истории, чтобы не находило в себе не только отголоска, но и живого образа в составе нашего богослужения. Всему найдётся тут отражение в стихирах, догматиках, антифонах, канонах, псалмах и паремиях. И всё это является в слове, исполненном глубокой поэзии и в связи, неразрывной связи слова с пением, размеренным и рассчитанным на слово. Но этим сокровищем мы так скудно пользуемся, что многие и совсем с ним не знакомы; так что эти, самые существенные, самые внятные для народа и поучительные части нашего богослужения пренебрегаются…» [К.П.Победоносцев. Ученье и учитель: Педагогические заметки, М. Синод.тип. Кн.1-2, 1904-05, - кн.2, с.10-11].

Богослужения проводились на славянском языке, непонятном необразованным людям. Ведь и сейчас в церкви даже образованные люди, только пользуясь русским переводом, читаемым со смартфона, могут следить за всеми паремиями и антифонами богослужения. Все это делало церковную службу магическим служением. Победоносцев проблему понимал и старался ее решить.

Веру Константина Петровича, может быть не вовсе справедливо, описал священник Георгий Флоровский, крупнейший российский богослов ХХ века:

«Когда он говорит о вере, он всегда разумеет веру народа, не столько веру Церкви. <…> В православной традиции он дорожил не тем, чем она действительно жива и сильна, не дерзновением подвига, но только её привычными, обычными формами. Он был уверен, что вера крепка и крепится нерассуждением, а искуса мысли и рефлексии выдержать не сможет. Он дорожит исконным и коренным больше, чем истинным. <…> Богословия Победоносцев решительно не любил и боялся, и об „искании истины" отзывался всегда с недоброй и презрительной усмешкой. Духовной жизни не понимал, но пугался её просторов. Отсюда вся двойственность его церковной политики. Он ценил сельское духовенство, немудрёных пастырей наивного стада и не любил действительных вождей. Он боялся их дерзновения и свободы, боялся и не признавал пророческого духа. <…> Победоносцев не хотел общественной и культурной влиятельности иерархии и клира и властно следил за выбором епископов, не только по политическим мотивам, не только ради охраны правительственного суверенитета» [Прот. Георгий Флоровский, Пути Русского богословия, Париж, 1937, - с. 412].

Это отчасти только правда. Сам по себе Победоносцев и знал, и ценил богословие. Он перевёл замечательного западного христианского мистика Фому Кемпийского, перевёл на русский язык Новый Завет. Его перевод оказался лучше синодального. Но Победоносцев не понимал живой духовной жизни. В его трудах и письмах не говорится о преподобном Серафиме Саровском, хотя этого подвижника почитал Николай II; у него вообще нет упоминаний об отце Иоанне Кронштадтском, хотя на его руках умер Александр III, нет ни единого упоминания об Оптиной пустыни и ее старцах, о Подмосковной Зосимовой пустыни, - монастырях, которые стали важными центрами религиозной жизни русского народа и просвещенного, и неграмотного в XIX- начале XX века. Он выступал против канонизации Серафима Саровского и император Николай II против воли Победоносцева повелел совершить канонизацию. Победоносцев настоял на отлучении Толстого от Церкви. За это его, кстати, ругал Николай II и первый раз в жизни Константин Петрович в своем письме Государю извинялся за то, что он без разрешения Царя совершил этот акт «отпадения», как официально называли отлучение Льва Николаевича. Николай II возражал против этого документа, но члены Синода — митрополит Антоний (Вадковский) и иные иерархи по инициативе Победоносцева настояли.

Для Победоносцева духовную жизнь заменял благочестивый строй богослужений, в котором, даже ничего не понимая умом, мог «растворяться» молящийся. Он пишет Александру III 30 июля 1883 года, что народ — это «единственная здоровая среда, в коих хранятся зиждущие инстинкты и зиждительные начала народной государственной жизни» [Письма к Александру III. Т.2, - с.39; 30 июля 1883] Ну какая здоровая среда, если там даже не знают «Отче наш», если там вообще нету осмысленной христианской веры; какая же это «зиждительная среда»? Это была еще одна глубочайшая ошибка, и, боюсь, ложь Победоносцева. Потому что он-то сам понимал, что такое русский народ.

Мы видели, что он пишет о народе в «Московском сборнике», а вот другое место из письма Александру III от 30 июля: вслед за разговором о том, что народ — это хранитель «инстинктов и начал»: «Кабак есть главный у нас источник преступлений и всякого разврата умственного и нравственного, и действие его невообразимо ужасно в тёмной крестьянской и рабочей среде, где ничего нельзя противопоставить его влиянию, где жизнь пуста и господствуют одни материальные интересы насущного хлеба. Кабак высасывает из народа все здоровые соки и распространяет повсюду голое нищенство и болезнь. Необъятная Россия состоит из пустынь, но нет такой пустыни, нет глухого уголка, где бы не завелись во множестве кабаки и не играли бы первенствующей роли в народной жизни. И чем дальше, тем хуже» [Письма к Александру III. Т.2, - с.39; 30 июля 1883].

Но если ничего нельзя противопоставить, если жизнь рабочих и крестьян темна и невообразимо ужасна, то какие там могут быть «зиждительные начала»? Если простой народ живет одним материальным интересом насущного хлеба, если в нём нет серьезной веры, а только какой-то инстинкт, то к чему можно апеллировать? Сражаться с кабаком, конечно, надо и здесь Победоносцев абсолютно прав. Но как можно опираться на такой народ? Народ нужно образовывать, создавать как сознательную силу, а не оправдывать абсолютизм власти его бессознательными инстинктами.

Школа стала одним из тех внутренних принципов, ради которых действовал Победоносцев. Он не собирался держать народ в невежестве. Он хотел его учить, но учить так, как он считал правильным, — с помощью монархической власти и рычага абсолютизма. Победоносцев лукаво апеллировал к народу и его выдуманным представлениям перед Царем, а при этом думал использовать абсолютную царскую власть для формирования народа через систему начального образования в желательном ему духе.

Роберт Бирнс указывал, что правильное государство, по убеждениям Победоносцева, должно уподобляться семье, моделировать ее на «макроуровне»: «В некоторых отношениях он рассматривал Русское государство как семью с абсолютным отеческим авторитетом и отеческой заботой, с одной стороны, и невопрошающим подчинением и любовью – с другой… Его политическая философия — это во многом попытка создать условия, при которых народ смог бы жить детской жизнью» [Robert Francis Byrnes, Pobedonostsev, His life and Thought. L.,- Bloomington: Indiana univ.press, 1968 - Р. 310] .

Цареубийство Победоносцев воспринял с ужасом — как убийство отца. Вновь процитирую его письмо Екатерине Тютчевой, написанное в ночь на 2 марта 1881 года дрожащим, угловатым почерком: «Вот до какого дня, страшного дня дожили! Я был в Зимнем Дворце, видел эти ужасные сцены. Бог нас наказал таким горем, таким позором!… Неужели все пойдет по-прежнему? Такой ужас во мне, что кажется, какой-то кошмар случился и как будто еще не верится» [1-2 марта 1881 г. ГПБ ОР, ф. 230 (Победоносцев), № 4410/1. Л. 23-23].

Чтобы изменить жизнь и воспитать народ в своем духе, Победоносцев создает церковно-приходскую школу. Земская школа делала большие успехи в годы Великих реформ, но Победоносцев считал, что там учат «ложным словам самообольщения». В противовес земскому образованию он фактически создает церковно-приходское.

В 1884 году по его инициативе принят первый закон о церковно-приходской школе (№ 2318). Второй закон - № 21290 - принят в 1902 году. Цель этих школ проста — ученики должны усвоить начала веры и нравственности, верности Царю и Отечеству, а также получить «первоначальные полезные знания». [Правила о церковно-приходских школах. // «Правительственный вестник». — 25 июля 1884. — № 164. — С. 1] То есть полезные знания — важная, но дополнительная вещь, а главное — вера-нравственность, Царь и Отечество.

В России были созданы двухлетние и четырехлетние церковно-приходские школы. В них преподавалось немного предметов: русский и церковнославянский языки, закон Божий, церковное пение, арифметика, немного отечественной истории ии. Считалось, что для человека трудящегося на земле этого достаточно — знания, которые он никогда не сможет применить на практике или вскоре забудутся, или развратят его душу неудовлетворенностью нынешним состоянием. Только для наиболее способных открывался путь из церковно-приходской школы в гимназию и далее — в университет.
Внешний успех церковно-приходского образования был колоссальный. Борис Глинский пишет в материалах для биографии Победоносцева, что к концу царствования Александра II в России было 273 церковно-приходских школы, в которых училось или выучилось 13 035 учеников, а в 1902 году уже имелось 43 696 церковно-приходских школ с 1 782 883 учащимися [Б. Б. Глинский, Константин Петрович Победоносцев. Материалы для биографии. «Исторический вестник». Апрель 1907. С. 268].

На практике из церковно- приходских школ вышло много священников, учителей, врачей, оставшихся в своих губерниях, уездах. Выпускники таких школ уже могли разбирать самостоятельно Писание, осмысленно произносить молитвы, участвовать в церковной службе.

Победоносцев считает, что пока народ учится, а это долгий процесс, нужна строгая цензура. Он пишет о пропагандистах «новых идей»: «Гордость, ослепляя их, не допускает их сознать, какой соблазн вносят они в область веры, разрушая простоту её и цельность в душах простых, которые Церковь не успела ещё воспитать и привести в сознание веры. Нетрудно – но и как безумно, как бессовестно соблазнить простую душу, в которой есть только чистое, незанятое поле религиозного чувства, душу невоспитанную, невежественною в истинах веры!» [Московский сборник. М.: Синод.тип., 1896, - c.149]. Вновь очень нелицеприятная характеристика русского народа, на самом деле.

Но эта характеристика – истинная, а мнение о народе, «хранителе зиждительных начал» - заведомая ложь. Именно необразованностью, дикостью народной души воспользовались социалисты, большевики, когда обманули народ и развратили его душу. Но к тому времени 900 лет русский народ был христианским, и что же за почти тысячелетие дала ему Церковь? Поэтому Победоносцев пытался охранить народ от яда и соблазна новых идей и постепенно его образовать, воспитать для далекого будущего, — быть может, когда-то он станет таким как английский и можно будет создать парламентскую демократию. Но вслух об этой надежде Победоносцев не говорил, тем более своему царственному ученику.

Уже будучи членом правительства, Победоносцев пишет Екатерине Тютчевой: «Главное призвание власти — охранять малых сих, верующих в нее, то есть многомиллионный народ, от яда и соблазна». [Письмо Екатерине Федоровне Тютчевой 26 января 1881 г. ГПБ ОР, ф. 230 (Победоносцев), № 4410/1. Л.14]

О том, что народное образование — это медленный и долгий процесс, он пишет на примере Французской революции: «Обновить общество… можно… только применением к гражданскому обществу христианских начал» [Московский сборник. М.: Синод.тип., 1896, - c.7]. А начала эти, как он объясняет, не реформами вводятся, но развиваются, выращиваются долгим воспитанием: «О природе мы, как будто на беду, забыли и, не справляясь с нею, составляем свои детские рецепты развития: в цветочной почке мы хотим механически раскрыть и расправить лепестки грубою рукою прежде, нежели настала им пора раскрыться внутренним действием: мы только уродуем почку, и раскрытые нами лепестки засыхают без здорового цветения, без надежды на плод здоровый! Не безумное ли это дело? И не похоже ли оно на фантазию того ребенка, который думал чашкою вычерпать море?» [Московский сборник. М.: Синод.тип., 1896, - c.131-132] То есть Победоносцев видит дикость русских людей и говорит, что парламентаризм невозможен, что люди некультурны, не образованны, практически неверующие. Народ нужно насытить сознательной верой, считает Победоносцев, но, как писал отец Георгий Флоровский, этого дара Константин Петрович сам не имел — не имел духа дерзновения в стоянии перед Богом. Если этого дара ему не было дано, то значит он шел не по пути Божьему, -Бог дает не мерой тем, кто служит ему. Он соблазнился идеей охранительства, но тогда схожим образом думали многие.

6. Великий Инквизитор

Уже в 1880-е годы знаменитый образ Великого Инквизитора из притчи пятой части «Братьев Карамазовых» стал в русском обществе прочно ассоциироваться с личностью и деятельностью Константина Победоносцева. И действительно, между Победоносцевым и героем этой притчи – поразительное сходство. Они оба считают Церковь средством, для решения земных задач, как это и было принято в эпоху Абсолютизма по всей Европе, и не видят, не ценят и откровенно боятся той свободы воли, о которой говорит Благая весть Христа.

Это сходство тем более удивительно, что оно не преднамеренно. Ф.М.Достоевский близко дружил с Победоносцевым. Их мысли были сходны. И в то время, когда в 1878-начале 1879 г. Достоевский работал над притчей о Великом Инквизиторе для своего последнего романа, Победоносцев был еще вне большой политики. Великим консерватором и Великим Инквизитором Победоносцев стал для России уже после смерти писателя, с восшествием на престол Александра III. Примечательно, что Победоносцев, прочтя июньскую тетрадь за 1879 г. «Русского Вестника», в котором печатался роман «Братья Карамазовы», писал Достоевскому «Ваш „Великий инквизитор" произвёл на меня сильное впечатление. Мало что я читал столь сильное». В диалоге Ивана и Алеши Карамазовых Победоносцев вряд ли узнал самого себя, и уж точно Достоевский вовсе не хотел вывести своего друга в этом, крайне несимпатичном ему образе, а вот – получилось.

Знаменитый либеральный политик Маклаков попытался ввести в политический обиход слово «Ахеронт», которое потом так и не привилось в России. Ахеронт по представлениям древних греков — это мощная река в подземном царстве, которая течет среди бесплотных теней. Таким «Ахеронтом» Маклаков называет русский народ, причем называет его уже в эмиграции в 1930-е годы, когда пишет свои воспоминания. Русский народ жил своей жизнью. Жизнь эта была жестокая, невежественная, — она прекрасно описана Иваном Буниным в «Деревне». Никаких «зиждительных сил» там и в помине не было. Народ был страшно озлоблен на помещиков, на богатых, на образованных. Это была мощная, полноводная народная река, но воды ее были темны от невежества, пенились самыми грубыми инстинктами.

Победоносцев по-своему пытался преобразить, просветить этот «Ахеронт». Об этом же грезили наиболее просвещенные либералы. А социалисты хотели использовать «Ахеронт», его бурную, непросветленную пучину, чтобы смыть старую Россию, уничтожить старую элиту, самим захватить власть и после — опять вернуть народ в состояние дикости, пусть и с грамотностью и с основами математических знаний, но без знаний о Боге, без знаний философии, без сознательной рефлексии и понимания духовной значимости человека.

Маклаков писал: «Ахеронт с его многообразными „злобами" давно себя проявил в России. Боязнь его стихийной мощи иногда вдохновляла власть на разумные уступки. Опасение перед „крепостным" Ахеронтом, по признанию Александра II, убедило его в необходимости реформы 1861 года. Бессилие справиться с террором в 1870-е годах привело к политике Лорис-Меликова. Но подобными мерами хотели Ахеронт укротить, лишить его благоприятной для него атмосферы. Но по существу ему не уступали, либеральная политика была лишь видом борьбы с ним. Для либерализма старого времени союз с ним казался немыслимым. В эпоху „освободительного движения" недовольство широких кругов опять создало благоприятную обстановку для выступления Ахеронта» [В.А.Маклаков. Власть и общество на закате старой России (воспоминания современника). Москва: Новое Литературное Обозрение, 2023. - С. 166]. В итоге, соблазненный социалистами и революцией, «Ахеронт» выступил из берегов и разрушил Россию.

Философ Николай Бердяев в своей книге «Истоки и смысл русского коммунизма» сравнивает Победоносцева с… Лениным: «[Победоносцев был ]духовным вождем старой монархической России эпохи упадка. Ленин был духовным вождем новой коммунистической России. Победоносцев и Ленин представляли полярно противоположные идеи. Но есть сходство в их душевной структуре, они во многом принадлежат к одному и тому же типу… Я когда-то характеризовал мировоззрения Победоносцева как „нигилизм на религиозной почве". Он был нигилистом в отношении к человеку и миру, он абсолютно не верил в человека, считал человеческую природу безнадежно дурной и ничтожной. „Человек измельчал, характер выветрился. Гляжу вокруг себя, и не вижу, на ком взгляд остановить" (якобы это цитата из Победоносцева — А.З.). У него выработалась презрительное и унизительное отношение к человеческой жизни, к жизни мира. Это отношение распространялось у него на епископов, с которыми он имел дело как обер-прокурор Св. Синода (добавлю, и на царя Александра III, и на Николая II — А.З.)… Победоносцев верил в Бога, но эту свою веру в Бога не мог перенести на своё отношение к человеку и миру… Он не любил „дальнего", человечества, гуманность, прогресс, свободу, равенство и пр. В чём же может быть сходство с Лениным? Ленин тоже не верил в человека, и у него было нигилистическое отношение к миру. У него было циническое презрение к человеку, и он также видел спасение лишь в том, чтобы держать человека в ежовых рукавицах. Как и Победоносцев, он думал, что организовать жизнь людей можно лишь принуждением и насилием. Как Победоносцев презирал церковную иерархию, над которой господствовал, так и Ленин презирал иерархию революционную, над которой господствовал, он отзывался о коммунистах с издевательством и не верил в их человеческие качества. И Ленин, и Победоносцев одинаково верили в муштровку, в принудительную организацию людей как единственный выход» [Н.А.Бердяев. Истоки и смысл русского коммунизма. Париж: YMCA- press, 1955. – C. 127-128].

И все же между Лениным и Победоносцевым разница есть, и немалая. Победоносцев знал, что в человеке есть божественное начало и пытался развить его, пусть и не веря в эмпирического человека и потому для его обучения нуждался в кнуте абсолютистского принуждения. Ленин же ненавидел божественность человека. Ленин хотел сделать из человечества просто массу, управляемую его гением. Победоносцев же хотел своим гением вести русский народ к исправлению тех ошибок власти, о которых он стыдился говорить, об ошибках абсолютистской власти, а Ленин старался использовать эти ошибки власти, чтобы народ навсегда оставить рабом. Победоносцев использовал свою власть для насаждения и творения Божьего дела, как он его понимал, а Ленин наслаждался повиновением ему бесконечного числа людей.

Французский дипломат, посол в императорской России - Морис Палеолог, знавший Победоносцева не понаслышке, писал в своих воспоминаниях: «Выдающийся юрист, учёный богослов, фанатичный поборник православия и самодержавия, Победоносцев вносил в защиту своих реакционных взглядов пламенную веру, экзальтированный патриотизм, глубокую и непреложную убеждённость, широкое образование, редкую силу диалектики, наконец, – что покажется противоречием, – совершенную простоту и великое обаяние манер и речи. Самодержавие, православие и народность — этими тремя словами резюмировалась вся его программа, и он преподавал её с чрезвычайной суровостью, с великолепным презрением мешавших ему явлений действительности» [М.Палеолог. Царская Россия накануне революции. М.-Пг. 1923. – С.180].

Победоносцев мечтал быть властителем дум царя и через это — создателем правильных дум народа и общества. Он осуществил свою идею в эпоху контрреформ, - по крайней мере до нового революционного подъема 1901 года он действительно заморозил Россию.

В самом начале своей деятельности, еще при Александре II, Победоносцев признавался Екатерине Федоровне Тютчевой в том, что он стал «последним из Могикан, Коренного единого начала» в эпоху, когда «все разбилось» [Письмо Екатерине Федоровне Тютчевой 2 января 1881 г. ГПБ ОР, ф. 230 (Победоносцев), № 4410/1. Л.1]. Он видел, что все разбилось, и он пытался это разбитое даже не склеить, а сохранить для будущего, когда вдруг народ станет другим. Этого не понимали, кстати, очень многие. В статье «Памяти Победоносцева» в консервативной газете «Московские ведомости» говорилось: «Его влияние в 1881 году спасло Русское самодержавие от уничтожения, к которому со всех сторон толкали его все влиятельнейшие государственные деятели того времени. <…> Спасение самодержавия в 1881 году есть его историческая заслуга» [Памяти Победоносцева. «Московские ведомости», 13 (26) 1907, № 59, стр. 2].

Заслуга ли, вина ли — судить каждому из нас. Теперь я думаю, что скорее вина, но спасение самодержавия — действительный факт. Константин Петрович Победоносцев, — человек в своем роде гениальный, остановил Россию на 20 лет, с 1881 до 1901 года, а может быть и на все 25 лет, — до своей отставки 19 октября 1905 года. как о том писал Роберт Бирнс. Великий Инквизитор России сумел совершить, казалось бы, невероятно много, а в итоге – не совершил ничего кроме революции.

Константин Петрович Победоносцев был погребен у алтаря церкви Свято-Владимирской церковно-учительской школы в Санкт-Петербурге. Ныне это двор дома № 104 по Московскому проспекту, в котором находится больница скорой помощи №21 имени Коняшина. На погребении Победоносцева члены императорской фамилии не присутствовали — весной 1907 года он уже был отвергнутым прошлым.

Могила его сохранилась до наших дней. И мы можем почтить память этого странного, страшного, но, безусловно, исключительного для русской истории человека.