1. Вступление

В первые годы царствования Александра III эпоха контрреформ еще не наступила. Шла борьба. Одни высшие сановники Империи отстаивали продолжение Великих реформ Александра II, другие пытались законсервировать Россию. Консерваторы хотели не вернуть страну в начало XIX века, а стремились отодвинуть общество от решения насущных политических вопросов, сохранить Россию всецело самодержавной. К этому стремился Александр III и его ближайший советник — Константин Петрович Победоносцев. Мы рассмотрим противостояние между сторонниками продолжения реформ, — а к ним принадлежала большая часть образованного общества России, — и противниками преобразований. Во власти последних было меньше, но к их лагерю принадлежал Император, что для самодержавного государства являлось огромной силой. Речь пойдет о деятельности правительства графа Николая Павловича Игнатьева, сменившего на посту Министра внутренних дел графа Лорис-Меликова. Также мы разберем так называемый Манифест о незыблемости самодержавия от 29 апреля 1881 года, ставший прологом политики контрреформ.

2. «Паршивый либерализм»

«Правительство графа Игнатьева» — это неофициальный термин. Никакого самостоятельного правительства кроме Императора, в России тогда по сути не существовало. Русские цари вплоть до Николая II говорили «мои министры», «мое правительство». Формальный глава Кабинета был не главной фигурой в правительстве. Председатель Кабинета министров, — так называлась эта должность официально, если он не обладал другими портфелями, был просто одним из членов Совета министров, его администратором — не более.

Самым влиятельным министром в правительстве России, начиная с введения системы министерств при Александре I, считался Министр внутренних дел. Особенно эта функция определилась в эпоху Александра II и сохранялась до конца абсолютистского и, во многом, во время последующего конституционного монархического правления в России. Именно министр внутренних дел де-факто возглавлял Кабинет. Поэтому мы называем кабинеты России XIX века не по имени Председателя Кабинета министров, а по имени Министра внутренних дел. Мы говорим о кабинете графа Лориса-Меликова, Сергея Ланского (1855 -1861 годы), Петра Валуева (1861 -1868 годы), Александра Тимашева (1868 -1878 годы). Того самого Тимашева. В шуточном, но, к сожалению, в очень назидательном стихотворении Алексея Константиновича Толстого «Русская история от Гостомысла до Тимашева» назван именно этот Тимашев.

Министр внутренних дел граф Лорис -Меликов выступал инициатором реформ по созданию де-факто конституционного строя в России. Сам Михаил Тариэлович Лорис -Меликов и его ближайшие соратники — Александр Аггеевич Абаза, Дмитрий Алексеевич Милютин и Председатель Кабинета министров Петр Александрович Валуев, — все они убеждали Царя, что речь идет о косметических мерах, а не об ущемлении самодержавия. Министры призывали пригласить выборных от земств и городов для консультаций в Государственный совет. В правительстве понимали, что осторожный шаг в сторону народного представительства нужен не только для того, чтобы не пугать царя, а потому что нельзя в такой социально отсталой стране как Россия делать реформы скоропалительно, — это может привести к катастрофе, к политическому взрыву. Но такая реформа открывала путь к парламентаризму. Россия оставалась последней абсолютистской страной в Европе. Новая система экономики, информации, наличие газет, журналов, телеграфа — все это делало абсолютистский режим неэффективным и устаревшим. Абсолютистский режим не допускал общество к власти, а лишь управлял им. Общество желало участвовать в управлении страной не ради удовлетворения каких-то амбиций, а потому что понимало свои интересы и цели иначе, чем власть. Абсолютистское правление себя изжило. Кабинет графа Лорис-Меликова стремился аккуратно и постепенно заменить абсолютизм представительным управлением государства, конституционной монархией.

Таким путем шла Россия до поворота, который произошел на заседании Кабинета министров расширенного состава 8 марта 1881 года, когда Константин Победоносцев подверг критике политику Великих реформ и получил одобрение Царя. После того заседания Лорис -Меликов и его соратники пытались продолжить реформы, игнорируя обличения Победоносцева. Победоносцев соткал сложную интригу. Как опытнейший интриган, он делал вид, что с либеральными министрами примирился и готов работать с ними, а в это время тайно напитывал Александра III, — наивного, молодого Царя, ядом ненависти к представительному правлению, к демократии, к министрам Кабинета Лориса-Меликова, называл их самыми гнусными именами «обманщиков», «факиров» и.т.д. Все это Победоносцев делал ради того, чтобы утвердить абсолютистское правление и удовлетворить свое собственное честолюбие как «вице-императора» при своем царственном ученике. Так разворачивалась после 8 марта 1881 г. драма борьбы за власть и за дальнейшее развитие России.

Александр III как любой нормальный человек был шокирован, травмирован и испуган убийством отца. К отцу он относился двояко: за его поздний брак с Екатериной Долгоруковой, за попытку отстранить Александра от власти и передать власть сыну от второго брака — Георгию при регентстве Екатерины Долгоруковой, а может быть и Лориса-Меликова – он его презирал и боялся, но как хороший сын не мог не любить. С графом Лорис-Меликовым у Александра III были особые счеты - он подозревал «Диктатора сердца» в заговоре против него в пользу сына от Екатерины Долгоруковой.

На нравственных травмах и испуге Царя играли силы, которые хотели задержать реформы. За 25 лет Великие реформы набрали ход — остановить такой государственный корабль было тяжело. Разворот 8 марта был скорее разворотом на карте, чем разворотом курса в политическом океане. Но Константин Победоносцев пытается совершить полный разворот, чтобы самому стать у руля политики Российской империи.

Российские ученые не всегда замечают один интересный момент: в политике есть своя мода — как и мода в одежде или литературе. Моду континентальной европейской политики в 1870-80-е годы задавал Отто фон Бисмарк — канцлер и первый министр прусского короля, а потом германского императора. Бисмарк фактически отстранил монарха от управления страной, подчинил всех министров себе и стал единственным связующим звеном между Советом министров Германии и Императором. Роль парламента в Германии он минимизировал. И во многих странах Европы, а они все почти были конституционными монархиями, и особенно в России, амбициозные политики высшего уровня мечтали стать русскими «бисмарками». Наверное мечтал об этом и граф Лорис -Меликов, об этом на свой хитрый манер «серого кардинала» безусловно мечтал и Победоносцев. Это был поединок двух русских «бисмарков». Но и настоящий Бисмарк тоже вмешался в политическую борьбу в России.

3 апреля 1881 года посол России в Берлине Петр Александрович Сабуров передал Александру III срочной депешей рекомендацию Отто фон Бисмарка. Канцлер писал Императору о том, что русской власти «необходимо принять строгие меры против нигилистов, — меры, которые бы упрочили порядок и дисциплину; что прежде чем думать о расширении реформ прежнего царствования, надо, чтобы абсолютная власть восстановила свой престиж, и чтобы повсюду чувствовалось ее присутствие».

Запуганному революционерами-цареубийцами Александру Александровичу сообщают о таком мнении всесильного германского Канцлера. Прочитав послание, Император начертал на его полях: «Дайте прочесть это письмо гр. Лорис-Меликову. Это до того верно и справедливо, что дай Бог, чтобы всякий русский, а в особенности министры наши, поняли наше положение, как его понимает князь Бисмарк, и не задавались бы несбыточными фантазиями и паршивым либерализмом» [Дневник В. Н. Ламздорфа (1886–1890) / Под редакцией и с предисловием Ф. А. Ротштейна. Издание Центрархива, М., 1926. С. 111].

«Паршивый либерализм», «паршивые министры», «паршивые журналисты» — любимые слова Александра III. Паршивыми называли больных стригущим лишаем и подобными кожными недугами. Таким детским ругательством Император именует либерализм. Для Александра III либерализм — это болезнь и уродство. Иначе думали другие абсолютные монархи — Александр I и Александр II. Даже Екатерина II думала иначе, когда собирала Уложенные комиссии. Но Александр III не понимал хода времени, вызванного не модой, как мода на Бисмарка, а объективным развитием общества, его технических навыков и политических потребностей.

3. Поворотный Манифест

27 апреля 1881 г. — в некотором смысле ключевая дата: Победоносцев уже составил проект Манифеста о незыблемости самодержавия, который будет зачитан через два дня и опубликован через четыре. Министры Кабинета Лорис-Меликова еще не знали, что обречены на изгнание. Как раз на совещании Кабинета 27 апреля они решили, что взяли верх над Победоносцевым, уехали с совещания счастливые, а все было иначе. В тот день, всецело распропагандированный Победоносцевым, Александр III пишет учителю: «Дорогой Константин Петрович, посылаю Вам для прочтения письмо Карамзиной, которое я получил из Крыма. Это опять взгляд истинного русского и понимающего настоящее наше положение человека» . Здесь неважно кто такая Карамзина, важно то, что Александр говорит слова «истинный русский человек». Одиозная фраза «истинно русские люди», которая станет лозунгом и самоназванием черносотенного «Союза русского народа», у Александра III употребляется легко: есть истинно русские люди, а есть, видимо, не истинно русские люди. К этим «не истинно русским людям» Александр III вероятно относит оппонентов своих и Победоносцева. Не случайно же Победоносцев презрительно именовал Лорис-Меликова «азиатцем».

Вот что пишет Император в этом письме дальше: «Сегодняшнее наше совещание сделало на меня грустное впечатление. Лорис, Милютин и Абаза положительно продолжают ту же политику и хотят так или иначе довести нас до представительного правительства, но, пока я не буду убежден, что для счастия России это необходимо, конечно этого не будет, я не допущу. Вряд ли, впрочем, я когда-нибудь убеждусь в пользе подобной меры, слишком я уверен в ее вреде. Странно слушать умных людей, которые могут серьезно говорить о представительном начале в России точно заученные фразы, вычитанные ими из нашей паршивой журналистики и бюрократического либерализма. Более и более убеждаюсь, что добра от этих министров ждать я не могу. Дай Бог, чтобы я ошибался. Не искренни их слова, не правдой дышат. Вы могли слышать, что Владимир, мой брат, правильно смотрит на вещи и совершенно, как я не допускает выборного начала. Трудно и тяжело вести дело с подобными министрами, которые сами себя обманывают». [Победоносцев и его корреспонденты. Письма и записки. Государственное издательство, Москва, Петроград, 1923 г., письмо 21 апреля 1881 г.].

Как вы видите, это пока не ненависть — министры еще в представлении Александра III умные люди, выбранные его отцом и ведущие Россию путем серьезных реформ. Он еще говорит, что они сами себя обманывают, то есть, что они не злоумышленники, а невольные обманщики самих себя, но, тем не менее, к ним отношение однозначное, — царь хочет от них избавиться.

В тот же день Александр III отправляет письмо младшему брату великому князю Владимиру Александровичу. Великий князь Владимир 15 марта 1881 года был назначен регентом при несовершеннолетнем цесаревиче Николае Александровиче (будущем Николае II) на случай гибели Александра III.

Александр III готовился к худшему и переехал по совету Победоносцева в Гатчину. Вся Гатчина была перекопана рвами, чтобы исключить риск заложения бомбы народовольцами. Масса войск и полиции находилась в Гатчинском парке. Начальник полиции предлагал Императору заколотить калитки частных дачников, ведущих в Гатчинский парк и оставить только одни охраняемые ворота. Но Государь был достаточно благороден, чтобы отказаться от предложения, которое сейчас бы у руководителей не вызвало малейшего сомнения. Александр возмутился таким предложением своей Охраны и попросил оставить все калитки в покое. Он понимал, что Император не должен полностью отгораживаться от своего народа, хотя это и несло в себе исключительные риски.

Александр III, отправляя проект Манифеста, пишет брату письмо: «Посылаю тебе, любезный Владимир, мною одобренный проект Манифеста, который я желаю, чтобы вышел 29. IV, день приезда моего в столицу. Я долго об этом думал и министры все обещают мне своими действиями заменить Манифест, но так как я не могу добиться никаких решительных действий от них, а между тем шатание умов продолжается всё более и более, и многие ждут чего-то необыкновенного, то я решился обратиться к Конст [антину] Пётр [овичу] Победоносцеву составить мне проект Манифеста, в котором бы высказано было ясно, какое направление делам желаю я дать и что никогда не допущу ограничения самодержавной власти, которую нахожу нужною и полезною России. Кажется, Манифест составлен очень хорошо, он был вполне одобрен гр [афом] С. Г. Строгановым, который также нашёл своевременность подобного акта. Сегодня я лично прочёл Манифест А [лександру]. В[ладимировичу] Адлербергу, который также вполне одобрил его. Итак, дай Бог, в добрый час». [Журнал «Родина», 1992, №2, с. 43]

Победоносцев, разыгрывал свою интригу и продолжал делать вид, что примирился с другими министрами. На совещании 27 апреля министры убеждали царя, что направят действия на пресечение деятельности революционеров и умиротворение страны. Победоносцев с ними соглашался, а одновременно готовил проект Манифеста. Константин Петрович понимал, что, когда выйдет Манифест, сторонники постепенного движения к конституции скорее всего подадут в отставку, и он завладеет полнотой власти.

27 апреля Победоносцев пишет своей конфидентке Екатерине Федоровне Тютчевой в ожидании поезда из Гатчины в Петербург: «Как только мы вышли из комнаты (то есть министры после совещания — А.З.), точно очарование спало. Между министрами показалась внезапная оттепель. Абаза едва не бросился на шею ко мне: рад, что недоразумения кончились… Они ехали туда в страхе, не прогонят ли их, вернулись в торжестве невообразимом и стали говорить, что одержали блестящую победу. Над кем это? Надо мною или над Государем? Пароль дан такой, что я посрамлен и победа одержана надо мной. Едва приехал домой Лорис, как дамы (о, эти дамы!), с волнением сидевшие в гостиных, посылают спрашивать его: что? Елизавета Павловна, бывшая Эйлер, (кстати говоря, внучка знаменитого Эйлера — А.З.) пишет ему: знаем, что Вам некогда; но скажите два слова: победили вы? Он пишет: да, и отсылает записку. Лорис и Абаза обедали в этот день у Елены Николаевны Нелидовой, пили здоровье, поздравляли друг друга. Вечером тоже». [Первые недели царствования Императора Александра Третьего. Письма К.П.Победоносцева из Петербурга в Москву к Е.Ф.Тютчевой. 1881 // Русский Архив. М.,1907, № 5. - С. 99].

По этому фрагменту видно, насколько осведомлен Победоносцев в деталях — он, безусловно, имеет данные сыска и получает сведения от наушников из столичных гостиных. Он четко осознает, что ведет интригу и скорее всего победит. Говоря об этой победе, современный российский историк Владимир Алексеевич Томсинов в книге «Конституционный вопрос в России» пишет: «Александр III столкнулся в первые месяцы своего царствования с настоящей политической оппозицией. Ее составила группа самых влиятельных в его окружении сановников — людей, занимавших ключевые должности в правительстве, а именно: посты Председателя Комитета министров, Министра внутренних дел, Министра финансов, Министра юстиции, Военного министра, и обладавших поддержкой в императорской фамилии — со стороны ряда Великих князей. Они имели план преобразования самодержавно-монархического правления в России в конституционно-монархическое и сознавали себя вполне могущественной группировкой для того, чтобы провести его в жизнь, поэтому действовали совершенно свободно, игнорируя в ряде случае даже распоряжения Государя» [В.А.Томсинов. Конституционный вопрос в России. М.: Зерцало, 2013. - С.195-196].

Мнение Владимира Алексеевича совершенно справедливо. Среди Великих князей ведущее место занимал дядя Царя — брат Александра II Константин Николаевич, — именно он был высшим покровителем реформаторов в царствующей фамилии.

Утром 29 апреля Александр III приехал в Петербург на смотр войск и для провозглашения Манифеста. Он выбрал объездной путь через Тосно, боясь нападения террористов. Победоносцев был достаточно умен, чтобы понимать, что плетет отвратительную и лживую интригу. Вероятно его мучала совесть и тем же утром он написал Екатерине Тютчевой: «Я долго не мог заснуть. Думал и ни в чем не могу упрекнуть себя. Эти люди ведут к гибели. Государь не вступал с ними ни в какое соглашение, и претензия их странная (претензия на то, что реформы будут продолжены, что манифест о призвании выборных в Госсовет Император все-таки провозгласит — А.З.). Неужели Русский Государь не может прямо, не совещаясь с министрами, обратиться к народу с открытым словом… Неужели не может он без совета заявить народу о своей самодержавной власти? А в настоящем случае пора было: ибо все, одни с восторгом, другие с ужасом, ждали Манифеста о конституции. Вся Россия в смятении. Необходимо было прекратить все толки твердым словом» [Первые недели царствования Императора Александра Третьего. Письма К.П.Победоносцева из Петербурга в Москву к Е.Ф.Тютчевой. 1881 // Русский Архив. М.,1907, № 5. - С. 100].

Екатерина Федоровна отлично знала, кто на самом деле писал Манифест и что проводник этой линии Победоносцев, а не Александр III. Важно то, что в этом письме конфидентке Победоносцев вряд ли что-то преувеличивал. Он констатирует, что «вся Россия в смятении», что общество с восторгом или ужасом ждет манифеста о конституции. Если одни ждут с надеждой, то другие боятся — и среди последних - Победоносцев. Оставить Россию абсолютной монархией в европейском мире парламентских демократий и полудемократий — такую колоссальную и неблагодарную задачу Победоносцев принял на свои не очень мощные плечи.

И вот Манифест провозглашен. Он включен под номером 118 в первый том третьего собрания Законов Российской империи. Люди ожидали манифест о призыве выборных от земств и городов к участию в управлении Империей или, мягче сказать, к участию в деятельности Государственного совета. И этот Манифест начинается такой преамбулой: «О призыве всех верных подданных к служению верою и правдою Его Императорскому Величеству и Государству, к искоренению гнусной крамолы, к утверждению веры и нравственности, доброму воспитанию детей, к истреблению неправды и хищения, к водворению порядка и правды в действии учреждений России».

Далее текст Манифеста звучит так: «Объявляем всем верным Нашим подданным: Богу, в неисповедимых судьбах Его, благоугодно было завершить славное Царствование Возлюбленного Родителя Нашего мученической кончиной, а на Нас возложить Священный долг Самодержавного Правления.

Повинуясь воле Провидения и Закону наследия Государственного, Мы приняли бремя сие в страшный час всенародной скорби и ужаса, пред Лицем Всевышнего Бога, веруя, что, предопределив Нам дело Власти в столь тяжкое и многотрудное время, Он не оставит Нас Своею Всесильной помощью. Веруем также, что горячие молитвы благочестивого народа, во всем свете известного любовию и преданностью своим Государям, (это после убийства царя — А.З.) привлекут благословение Божие на Нас и на предлежащий Нам труд Правления.

В Бозе почивший Родитель Наш, прияв от Бога Самодержавную власть на благо вверенного Ему народа, пребыл верен до смерти принятому Им обету и кровию запечатлел великое Свое служение. Не столько строгими велениями власти, сколько благостью ея и кротостью совершил Он величайшее дело Своего Царствования –освобождение крепостных крестьян, успев привлечь к содействию в том и дворян-владельцев, всегда послушных гласу добра и чести; утвердил в Царстве Суд и подданных Своих, коих всех без различия соделал навсегда свободными, призвал к распоряжению делами местного управления и общественного хозяйства. Да будет память Его благословенна вовеки!»

Примечательно, что в первой части Манифеста основные реформы Александра II оцениваются положительно. При работе с текстом Победоносцев был намного аккуратнее, чем в выступлении на заседании Совета министров 8 марта, где он все реформы царя-освободителя подверг жестокой критике. Вернемся к Манифесту: «Низкое и злодейское убийство Русского Государя, посреди верного народа, готового положить за Него жизнь свою, недостойными извергами из народа — есть дело страшное, позорное, неслыханное в России и омрачило всю землю нашу скорбию и ужасом (Вся Россия знала, что это дело слыханное: в XVIII веке убили Петра III, Ивана VI, Павла I, но об этом, естественно, и слова нет. Официально они все умерли от геморроидальной колики или от апоплексического удара — А.З). Но посреди великой Нашей скорби глас Божий повелевает Нам стать бодро на дело правления, в уповании на Божественный Промысел, с верою в силу и истину Самодержавной Власти, которую Мы призваны утверждать и охранять для блага народного от всяких на нее поползновений.

Да ободрятся же пораженные смущением и ужасом сердца верных наших подданных, всех любящих Отечество и преданных из рода в род наследственной Царской Власти. Под сению Ея и в неразрывном с Нею союзе земля наша переживала не раз великие смуты и приходила в силу и в славу посреди тяжких испытаний и бедствий, с верою в Бога, устрояющаго судьбы Ея.

Посвящая Себя великому Нашему служению, Мы призываем всех верных подданных Наших служить Нам и Государству верой и правдой к искоренению гнусной крамолы, позорящей землю Русскую, — к утверждению веры и нравственности, — к доброму воспитанию детей, — к истреблению неправды и хищения, — к водворению порядка и правды в действии учреждений, дарованных России благодетелем ея, возлюбленным Нашим Родителем.

Дан С.-Петербурге, в 29-й день Апреля, в лето от Рождества Христова тысяча восемьсот восемьдесят первое, Царствования же Нашего в первое» [Высочайший Манифест 29 апреля 1881. Полный свод законов Российской Империи, Третье собрание. - Т.1, Закон 118. СПб, 1885 г. – С.53-54].

Заметим, что опять в конце Манифеста говорится об учреждениях эпохи Великих реформ, но нигде в тексте не объясняется: как он послужит «доброму воспитанию детей, истреблению неправды и хищения, утверждению веры и нравственности». Предполагается, что это все сделает самодержавный монарх. То есть вместо Манифеста, который объяснил бы людям, как будут достигаться те или иные цели государства и который призовет их разделить эти тяготы с монархом, говорится, что власть останется самодержавной. И эта самодержавная власть будет заботиться о том, как воспитывать детей, как быть нравственными, верующими, как избежать исчезновения из кармана кошелька — все это, с точки зрения Победоносцева, — забота монарха, а задача людей — жить спокойно и ни о чем не волноваться.

Невероятный анахронизм, говорить о культурном и образованном русском обществе как о несмышленых детях, об обществе, где пишет философ Владимир Соловьев, в котором пишут произведения Достоевский и Толстой, а Островский — драмы, где создает замечательную музыку Чайковский, в обществе, где работают сотни и тысячи крупных профессоров и мыслителей, как о младенцах.
Константин Петрович руководствовался совершенно не современными представлениями об обществе, в котором Манифест должен прозвучать.

Общество восприняло манифест сдержанно. Государственный секретарь Егор Абрамович Перетц пишет в тот же день, 29 апреля 1881 года по горячим следам: «Манифест очевидно написан Победоносцевым. Государственных талантов он им не выказал: Манифест дышит отчасти вызовом, угрозою, а в то же время не содержит в себе ничего утешительного ни для образованных классов, ни для простого народа. В обществе он произвел удручающее впечатление» [Е.А.Перетц. Дневник, запись 29 апреля 1881, с. 205]. На следующий день, выяснив некоторые детали, он добавляет: «Манифест писан Победоносцевым по соглашению с Игнатьевым и Островским. (Михаил Николаевич Островский, младший брат драматурга Александра Николаевича, министр государственных имуществ с 4 мая 1881 года. Но тогда еще он не был назначен на этот пост — А.З.). По совету Игнатьева выписан был на помощь из Москвы Катков» [Е.А.Перетц. Дневник, запись 30 апреля 1881, с. 205].. Михаил Никифорович Катков — видный русский журналист крайне консервативного направления, главный редактор «Московских ведомостей». Катков был другом Победоносцева и, можно сказать, его рупором. Через несколько дней в свой дневник Егор Абрамович добавляет: «Победоносцева называют „Бедоносцевым". Потому он принес беду» [Е.А.Перетц. Дневник, запись 6 мая 1881, с. 211].

Сам же Катков торжествует и так пишет о своем детище — Манифесте в «Московских ведомостях» (о своем авторстве он, понятно, не упоминает — А.З.) «Теперь мы можем вздохнуть свободно, — Конец малодушию, конец всякой смуте мнений. Пред этим непререкаемым, пред этим столь твёрдым, столь решительным словом Монарха должна, наконец, поникнуть многоглавая гидра обмана. Как манны небесной народное чувство ждало этого царственного слова. В нём наше спасение: оно возвращает русскому народу Русского Царя Самодержавного». [Газета «Московские ведомости». 30 апреля 1881 г.]

Ждало ли русское общество возвращения самодержавного русского царя — это большой вопрос. Но М.Н.Катков не считается с социальной реальностью. Он выдает, как и Победоносцев, свое желание за действительное общественное сознание. Вспомним, что Победоносцев все время в письмах Царю говорит, что все здравомыслящие русские люди думают так-то, все истинные патриоты думают и желают того-то, — так же пишет Катков. Русские консерваторы читают эту демагогию с восторгом. Либеральные издания - «Голос», «Страна», «Порядок» - в ответ на Манифест говорили о необходимости продолжения реформ. 30 апреля газета «Страна» писала: «Итак, дело преобразований, предпринятое покойным Государем, освящённое его памятью, должно продолжаться» [Газета «Страна», 30 апреля 1881 г.]. Тем самым журналисты намекали, что не важно, самодержавный государь или нет, — главное, чтобы он продолжал реформы.

Последний предреволюционный историк Александр Александрович Корнилов так пишет о царском манифесте: «Слова в Манифесте 29 апреля 1881 г., естественно, рассматривались как определенное указание свыше на то, что ни о какой конституции думать не следует и что принцип самодержавия ставится на будущее время определенно во главу угла правительственного режима» [А.А.Корнилов, Курс истории России XIX века. М.: Астрель, 2004. - С.737].

4. Разгон реформаторов

Вернемся, однако, к героям драмы. Мы помним, что 29 апреля, еще до объявления Манифеста, за утренним кофе Победоносцев совестливо, хоть и с апломбом пишет Екатерине Тютчевой о сомнениях в правильности своих действий. Но уже вечером, когда появилась первая реакция на Манифест, он пишет той же Тютчевой: «Абаза обезумел от самолюбия и от досады на меня… Теперь он ставит вопрос так: либо они (все министры-реформаторы — А.З.) либо я. Государя они сразу почли за куклу или за идиота… Взбешенный азиатец Лорис может задумать много скверного; но я чувствую, что со мною правда. Не о себе я забочусь, а о России и о Государе, которого люблю» [Первые недели царствования Императора Александра Третьего. Письма К.П.Победоносцева из Петербурга в Москву к Е.Ф.Тютчевой. 1881 // Русский Архив. М.,1907, № 5. - С. 100]. Победоносцев все-таки упомянул себя. Видимо, совесть его укоряет: а не старается ли он стать российским Бисмарком? Но даже Екатерине Федоровне он в этом не признается, а говорит, что заботится о Государе и России. Но с помощью закулисных писем Императору он и дальше будет пытаться управлять Россией.

Владимир Алексеевич Томсинов, будучи человеком советского и послесоветского культурного фона, увидел последующие события, можно сказать, по-советски: «На следующий день после издания этого манифеста М. Т. Лорис-Меликов подал прошение об отставке с поста министра внутренних дел. 4 мая 1881 года Александр III удовлетворил это прошение. Через день был уволен с поста министра финансов А. А. Абаза. 22 мая был отправлен в отставку военный министр Д. А. Милютин. 4 октября 1881 года был снят с поста председателя Комитета министров П. А. Валуев. С оппозицией самодержавному правлению, гнездившейся в самом центре управления Российской империей, было покончено» [В.А.Томсинов. Конституционный вопрос в России. М.: Зерцало, 2013. - С.199].

Совсем в иной тональности пишет об этом событии Александр Корнилов, человек старой русской культуры: «Как только этот Манифест стал известен, перед самым его опубликованием (28 апреля — А.З.) Лорису-Меликову, то он сейчас же решил подавать в отставку. А вместе с Лорис-Меликовым подали в отставку министр финансов А.А.Абаза и военный министр Д.А.Милютин, который играл такую выдающуюся роль в правительственных сферах при покойном императоре Александре II. Когда император Александр III спросил Милютина, что же он теперь намерен делать, то Милютин, как говорили в то время, будто бы ответил, что из Петербурга уедет и будет писать историю своего Государя» [А.А.Корнилов, Курс истории России XIX века. М.: Астрель, 2004. - С.737]. Это характерные слова — величайший из министров Великих реформ Дмитрий Алексеевич Милютин будет писать «историю своего Государя», а «свой государь» — это Александр II, а не Александр III.

Победоносцев после Манифеста продолжает давить на Царя. 4 мая Александр III подписал прошение об отставке Лорис-Меликова. Абазу Государь просил остаться в Государственном совете до окончания сессии, то есть как минимум еще на две недели. Об отставке Милютина в тот момент и речи не было.
Вот что пишет Царю в личном письме столь добрый и милый в общении с министрами Константин Петрович Победоносцев: «Ваше Величество, не извольте обманываться. С 29 апреля эти люди – враги Ваши. Они хотят доказать во что бы то ни стало, что они были правы, а Вы не правы… Верьте, Ваше Величество, эти люди могут быть только опасны для Вас в настоящую минуту… Время тяжкое. Я не успокоюсь, покуда здесь еще остаются и граф Лорис-Меликов, и Абаза, и Великий князь Константин Николаевич. Дай Бог, чтобы все они ушли и разъехались как можно скорее… Сегодня уже (4 мая — А.З.) распространился слух в городе, что всё вновь переделалось, что Л.-Меликов и Абаза остаются на своих местах. Надобно спешить, чтобы положить конец этой смуте» [Письма Победоносцева к Александру III. - Т.1, с.337-339. - 4 мая 1881 г.].

С 4 по 6 мая Победоносцев пишет несколько писем, в которых запугивает Царя, будто Лорис-Меликов мечтал его свергнуть и стать первым президентом России. Конечно, ничего подобного не было. Речь шла только о реформах, которые привели бы лишь к уменьшению объема императорской власти, как в той же Германии, Австро-Венгрии, Великобритании и повсюду в Европе.

Потом, намного позже Победоносцев признается, что Лорис-Меликов — умный человек и умелый политик, но в тот момент Михаил Тариэлович был уже совершенно не у дел и бессилен. А пока - он враг, он нес в себе не меньшую опасность консерваторам, чем террорист.
Великий князь Константин Николаевич тяжело переживал уход с поста Председателя Госсовета. Его уволили 13 июля 1881 года. Великий князь писал своему секретарю Александру Головнину: «Государь тебе объяснял необходимость моего устранения тем, что при новом направлении нужны и новые деятели. И так, выходит, что Константин есть старый, ненужный деятель. А Михаил (великий князь Михаил Николаевич — младший брат Константина, тоже дядя царя — А.З.) есть деятель новый, пригодный» [ГАРФ. Ф. 722. Оп. 1. Д. 1118. Л. 97об.]. Перед отъездом из Петербурга Константин Николаевич посетовал Милютину: «Теперь человек, самого себя уважающий, не может здесь (в высших правительственных структурах) оставаться» [Д.А.Милютин. Дневник. Т.2 М; «Захаров», 2016 Запись от 11 марта 1881 года].

Общение министров после отставки подробно описала в специальной статье Анна Борисовна Прилуцкая [А.Б. Прилуцкая (МГУ). Особенности взаимоотношений отставных министров и их преемников в начале правления Императора Александра III (Вел. Кн. Константин Николаевич, Д.А. Милютин, М.Т. Лорис-Меликов) // Человеческий Капитал, 2018, № 7(115). С.44-53].

Советскому представлению Томсинова, что Царь прогнал всех министров, противоречит тот факт, что они покидали свои посты сами. Даже Великий князь Константин, который не подал прошение об отставке и дождался своего увольнения, все равно понимал, что после всего происшедшего оставаться в Петербурге нельзя и сотрудничать с новым Царем, своим племянником, невозможно — он встал на путь реакции, невероятного абсолютивного консерватизма, несвоевременного, ненужного, опасного и разрушительного для России. И Милютин, и Абаза, и граф Лорис-Меликов ушли сами потому, что дальнейшая политика России не была совместима с их принципами правильного государственного управления.

За советское время не только ученые-историки, но и современные политики утратили чувства совести и чести. Сегодня политики как мальчишки, выгоняются из сада, в котором они наворовали яблок. Они не уходят в тот момент, когда видят, что власть делает ошибочные и преступные шаги. К сожалению, немногие руководители могут сказать, вспоминая пребывание у власти, что они, уходя, «честь имели».

Как же реформы к 1881 году уже изменили власть и общественную жизнь? Обратимся к Василию Маклакову, политическому мыслителю и практически современнику тех событий, — тогда он был еще маленьким, но все равно все происходило на его глазах. Маклаков пишет: «В какой мере самые реформы 1860-х годов с самодержавием совместимы? – Этого вопроса в 1860-х годах не затрагивали, ибо, напротив того, самодержавие считалось нужным для того, чтобы их провести <…> Дилемма была сформулирована уже в самом начале царствования Александра III и получила ответ в Манифесте 29 апреля. <…> Начала, на которых реформы 1860-х годов были построены, в конце концов, действительно неограниченное самодержавие подрывали. Свобода личности и труда, неприкосновенность приобретенных гражданских прав, суд как охрана закона, а не усмотрение власти, местное самоуправление были принципами, которые противоречили "неограниченности" власти монарха. <…> Нормальный рост созданных в 1860-х годах учреждений уже вёл к тому, что неограниченное самодержавие оказалось позднее ненужным и вредным; оно держалось на подчинении крепостного крестьянского большинства дворянскому меньшинству. Эта социальная несправедливость была его главной опорой. Самодержавие было нужно дворянству, чтобы силой государственного аппарата защищать эту несправедливость. Оно держалось и мистической верой народа в царя, надеждой, что он оберегает народ от помещиков. С тех пор как самодержавие отделило свою судьбу от дворянства, освободило крестьян и этим нанесло сословности непоправимый удар, его дни были сочтены» [В.А.Маклаков. Власть и общественность на закате старой России. Воспоминания современника. М.: НЛО, 2023. - С.46-47].

Люди из Кабинета Лориса-Меликова старались мягко трансформировать абсолютистскую монархию в соответствии с духом времени, со смыслом и самим ходом Великих реформ. Александр II это понимал, а вот Александр III и Победоносцев — нет. Они решили поставить плотину на пути этих осторожных преобразований, думая, что абсолютизм сам по себе устоит, а в динамично развивающемся обществе эпохи Великих реформ, он устоять не мог. В итоге абсолютизм в России закончился не после мягкой трансформации, как надеялись реформаторы 1881 года, а рухнул в кровь и огонь революции 1905 года. А тогда, в конце XIX века, Великие реформы уже набрали скорость и, как плуг при вспашке, перевернули жизнь России.

Александр Корнилов пишет: «Можно заключить, что к 29 апреля решительную победу (имеется в виду Манифест — А.З.) одержало реакционное направление над прогрессивным. Однако же на самом деле это было не вполне ещё так: хотя представители прогрессивного направления и потерпели несомненное поражение, но, в сущности говоря, власть не перешла еще в руки реакционеров» [А.А.Корнилов, Курс истории России XIX века. М.: Астрель, 2004. - С.737].

Американский ученый-русист Эдвард Таден талантливо передал этот момент: «Хотя Манифест 29 апреля не вызвал немедленных изменений в правительственной политике, он безусловно подорвал позиции либералов в бюрократии, лишив их трех самых влиятельных и деятельных вождей. Их непосредственные преемники, должно отметить, в общем продолжали политическую линию, которая обсуждалась и отчасти уже осуществлялась в течение 1880 и начала 1881 г., но они не действовали уже как единодушная команда и уже не имели четко сформулированной и сбалансированной программы реформ, сравнимой с проектом Лорис-Меликова 28 января 1881 г. Бунге, сменивший Абазу, был талантливым Министром финансов, но генерал Петр Семенович Ванновский (1822-1904), Военный министр в 1881-1898 гг. ни в какой мере не может быть сравним с Д.А.Милютиным, а новый Министр внутренних дел, бывший посол в Турции Н.П.Игнатьев, был интриганом и авантюристом» [Edward C.Taden, Russia Since 1801: The Making of a New Society, Wiley-Interscience, 1971, P.297].

Сам Милютин в дневнике отмечает: «На панихиде (по принцу Петру Георгиевичу Ольдербургскому) встретил Игнатьева. Ему, видимо, совестно и неловко» [Д.А.Милютин. Дневник. Т.2 М; «Захаров», 2016 запись 3 мая 1881 года]. Порядочный Милютин думал, что Игнатьев как друг (а они общались на «ты» — А.З.) почувствует неловкость, в связи с тем, что его друзья отправлены в отставку, а его, Игнатьева, назначают Министром внутренних дел. Но ничего подобного. Сейчас мы знаем переписку Победоносцева с Игнатьевым этих дней. Игнатьев жаждал этого поста, стремился к нему и разрабатывал план как действовать, когда к нему перейдет власть. Игнатьев давал обещания, что он будет действовать следуя советам Победоносцева.

Император, хотя и находился под моральной властью Победоносцева, но все же не полностью отдавался в его руки, — Александру III хватало здравого смысла этого не делать. Когда Милютин прощался с Государем, тот сказал отставному министру, что тот «заодно с графом Лорис-Меликовым и Абазой в числе представителей воображаемой либеральной партии, не сочувствующей принципу Самодержавия. Государь весьма откровенно высказался, что в настоящий момент, когда вся задача состоит именно в „укреплении самодержавной власти", (это Бисмарк и Победоносцев внушили царю — А.З.) мы трое не пригодны ему (то есть Абаза, Лорис-Меликов и Милютин — А.З.), но впоследствии, когда настанет время опять приступать к государственным реформам, тогда и мы можем быть снова призваны к государственной деятельности» [Д.А.Милютин. Дневник. Т.2 М; «Захаров», 2016 запись 8 мая 1881 года, с.410]

Александр III не лицемер, — он правдив и наивен. Думаю, он понимал ситуацию так: сейчас опасное время, социалисты готовят новые покушения (только что были казнены цареубийцы — А.З.), надо заниматься консолидацией власти, а потом уже продолжать реформы. Император понимал, что в принципе, реформы надо продолжать. Кстати говоря, когда он назначал графа Игнатьева по рекомендации Победоносцева, он сознавал, что граф Игнатьев, друг Лорис-Меликова, будет продолжать реформы, пусть и более осторожно. То есть в сознании Царя еще не было представления о том, что реформы надо прекратить, а Россию - заморозить. Этого представления у него не появилось и до конца жизни. В этом смысле не надо быть слишком схематичным. Александр III был более либерален и более прогрессивен, чем его учитель Константин Петрович Победоносцев.

Хорошо знавший придворную сферу и настроения людей, Егор Абрамович Перетц в записи 4 мая отмечает: «От происшедшей перемены (министров — А.З.) Победоносцев вряд ли будет в выигрыше. Он воображает, что Игнатьев пойдет у него на буксире. Я думаю, он сильно ошибается. Игнатьев и по направлению своему, и по приемам – тот же Лорис» [Е.А.Перетц. Дневник. Сост. и науч. ред. А. А. Белых, М, издательский дом «Дело», 2021].

5. Николай Игнатьев. «Лжец-паша»

Настало время подробнее рассказать о Николае Павловиче Игнатьеве, который заменил Лорис-Меликова на посту главного министра России.

Николай Павлович родился 17/29 января 1832 года и прожил до 20 июня/3 июля 1908 года. Его отец граф Павел Николаевич Игнатьев, генерал инфантерии, был председателем Комитета министров России в 1872 -1879 годах. Павел Игнатьев был близок декабристам. За его сестрой ухаживал декабрист Александр Поджио (его усадьба – Знаменское, сейчас превратившаяся, увы, в руины, находится на окраине Торопца), но мать Павла Николаевича, Надежда Извекова взяла с сына слово о благоразумии. Во главе первой роты Преображенского полка Павел Игнатьев прибыл на Сенатскую площадь для защиты Николая I.

Его сын Николай Павлович выбрал дипломатическую карьеру. В 1856 году он трудился на Парижской конференции над мирным договором после разорительной для России Крымской войны. По проекту договора южную часть Бессарабии Россия была вынуждена передать Молдавскому княжеству вассальному Турции. Но Игнатьев отстоял границу русской Бессарабии по реке Ялпужель, сохранив за Россией большинство болгарских колоний Гагаузии.

В 1857 -1858 году Игнатьев путешествовал по Переднему Востоку и славянским областям Австрии. Из Праги он пишет отцу: «До последнего путешествия я не постигал значения православия и славянизма в политическом положении Турции и Австрии, ни того магического влияния, которое имеет Россия на соверующие ей племена на Востоке. Я думал, что, во всяком случае, ежели влияние это существовало до минувшей Восточной войны, то ныне оно исчезло вследствие неудачного исхода военных действий и мирных переговоров, уступки неприкосновенной доселе земли русской и западных происков. Радостно убедился я теперь, что значение нашего любезного отечества не умалилось в глазах восточных народов от минувшей войны, что России грешно было бы отказаться от влияния, данного ей Богом, на Востоке и не воспользоваться благоприятными обстоятельствами, когда оные наступят, чтобы идти путем, указанным Великою Екатериною. Теперь на будущее время, как и прежде, по мановению Русского Царя может разлететься вдребезги Турецкое царство, потрясенная до основания ненавистная Австрия, несмотря ни на какую западную помощь» [ГАРФ. Ф. 730. Оп. 1. Д. 4484. Л. 157–158. Письмо от 19 декабря 1857 г.].

Игнатьев открывает для себя огромный мир восточного православия, сочувствующий России и ждущий от нее помощи. Молодой дипломат видит: на Россию с одинаковым восторгом смотрят православные в Сирии, копты в Египте, католики-славяне Австрийской Крайны и Хорватии и уж тем более православные славяне Балкан, подвластные тогда Турции. Открыв этот мир, Игнатьев становится его фанатиком и защитником.

В 1858 году по поручению Императора Игнатьев отправился в экспедицию в Центральную Азию и провел переговоры с Хивинским ханом и Бухарским эмиром. С Ханом его постигла неудача, а с Эмиром договориться удалось — Игнатьев добился освобождения русских невольников в Бухаре. С марта 1859 года Игнатьев служит послом в Пекине. Он заключил Пекинский договор, по итогам которого Уссурийский край и Нижний Амур перешли во владение России. За заключение 2 ноября 1860 года Пекинского трактата Игнатьев получил звание генерал-адъютанта. Позже Игнатьев заведовал Азиатским департаментом в Министерстве иностранных дел, с 1864 года занимает должность посланника, а с 1867 года — посла Российской империи в Константинополе. На этом посту Игнатьев снискал дурную славу. Его называли «ментир-паша» (то есть «лжец–паша» — А.З.), «отцом лжи» и «черной лисой». По словам одного немецкого дипломата Игнатьеву не верили «ни христиане, ни мусульмане».

Русский дипломат Юрий Сергеевич Карцов так вспоминал о роли Игнатьева в Константинополе: «В продолжение целых 12 лет (1864—1876 гг.) делами посольства нашего в Константинополе заведовал генерал Николай Павлович Игнатьев. Турецким Востоком канцлер А. М. Горчаков интересовался мало; поэтому, в действиях своих Н. П. Игнатьев был почти полным хозяином. <…> В Константинополе, где каждый человек на счету, он скоро приобрёл преобладающее значение. Его называли le vice-Sultan; да он и был им на самом деле: турецкие министры его боялись и были у него в руках. Главною и неизменною целью игнатьевской политики было разрушение Турецкой империи и замена её христианскими, предпочтительно славянскими народностями. <…> Умозрительным политиком Н. П. Игнатьев не был: с принципами и отвлечённостями он обращался довольно бесцеремонно. Политическому миросозерцанию его недоставало глубины исторического чернозёма. Однажды, по поводу болгарских церковных дел, советник А. И. Нелидов заметил, что православие Россия восприняла от Византии. „Совсем не от Византии, — возразил Н. П. Игнатьев, — а от славянских первоучителей Кирилла и Мефодия"… В Константинополе Н. П. Игнатьев был в упоении собственного политического значения. События его окружали таким ореолом, что он становился как бы вождём всего славянства» [Ю.С.Карцов За кулисами дипломатии. Петроград, 1915, С. 10—11]

От Лориса-Меликова или Абазы Игнатьева отличали авантюризм и невероятное честолюбие. Министры-реформаторы тоже не были лишены честолюбия, но в них преобладала ответственность перед государством. Как вождь славянства Игнатьев в 1878 году выступал против соглашения с европейскими державами в Берлине. Он ратовал за унизительный для Османской империи Сан-Стефанский договор и был уволен за авантюризм и инсинуации. На его место русского представителя на переговорах назначили Петра Андреевича Шувалова, посла в Лондоне, противника Русско-Турецкой войны 1877–1878 гг., который и подписал за Россию Берлинский договор.

Журналист Евгений Михайлович Феоктистов в своих мемуарах (опубликованных уже после Октябрьского переворота, так как его книга многих деятелей старой России представляла в невыгодном свете — А.З.), желчно писал об Игнатьеве: «Кому в России неизвестна была печальная черта его характера, а именно: необузданная, какая-то ненасытная наклонность ко лжи? Он лгал, вследствие потребности своей природы, лгал как птица поёт, собака лает, лгал на каждом шагу, без малейшей нужды и расчёта, даже во вред самому себе… Я ни на минуту не сомневаюсь, что у Николая Павловича была натура совершенно родственная Ноздрёву, что он вполне олицетворял собою этот тип гоголевского героя» [Е.М.Фекотистов, «За кулисами политики и литературы. 1848—1896».—М.: Новости, 1991, с.199-200]. Быть может, Феоктистов немного преувеличивает, но, по сути, он прав.

Игнатьев был близким другом Ивана Сергеевича Аксакова. Вместе они бредили идеями славянского братства, славянофильства, древнего русского единства. Поэтому Игнатьев стал поборником Земского собора, о котором мы еще будем говорить, чтобы объединить землю и царя. Естественно, он тоже мечтал о славе русского Бисмарка, а может даже о большей славе.

25 марта 1881 г. Игнатьева по представлению Лорис-Меликова назначали Министром государственных имуществ. Изначально его планировали назначить Министром просвещения вместо Сабурова. Слава Богу, не назначили: представляю какое просвещение было бы при Игнатьеве.

Победоносцев продвигал Игнатьева на должность Министра внутренних дел вместо Лорис-Меликова. 6 марта 1881 года Константин Петрович пишет Императору: «Ваше Величество, я изо всех имен смею назвать Вам разве графа Николая Павловича Игнатьева. Он имеет еще здоровый инстинкт и русскую душу и имя его пользуется доброй славою у здоровой части русского населения между простыми людьми. Возьмите его на первый раз» [Письма Победоносцева к Александру III. - Т.1. - С. 316-317. 6 мая 1881 г.].

Победоносцев прекрасно знал Игнатьева — они состояли в переписке, общались лично. Тем удивительнее, что Константин Петрович, будучи обер-прокурором Синода церковным и верующим православным человеком, рекомендует Игнатьева Царю и говорит, что «он пользуется доброй славою у здоровой части русского населения». Да, наивные простые люди, которые видели в Игнатьеве защитника славянства и врага Берлинского трактата, к нему относились хорошо. Но те, кто знали его чуть лучше, в том числе Победоносцев, знали те качества Николая Павловича, о которых писали Феоктистов и Карцов. Они не могли не понимать, что на должность первого министра Империи при таком безусловно нравственном и честном человеке как Александр III Игнатьев не годится. Но это почему-то не смущало Победоносцева. Почему же аморального человека, лжеца-Ноздрева толкает на высшие посты Победоносцев? Потому что они оба любили славян и не любили евреев? Слишком просто все объяснять этим. Они различались во взглядах: Победоносцев был абсолютный консерватор, а Игнатьев мечтал о Земском соборе, о народном представительстве, но во главе этого народного представительства он представлял в виде условного князя Пожарского самого себя. И, тем не менее, это устраивало Победоносцева.

6. Николай Бунге — теоретик финансов и критик Маркса

Кресло Министра финансов Александра Аггеевича Абазы занял его заместитель Николай Карл Павел фон Бунге (1823-1895), которого в русской традиции называли Николай Христианович Бунге. Бунге отказывался от должности министра, так как в отличии от Абазы считал себя не практиком, а теоретиком финансового дела. Он имел звание доктора политических наук, издал в 1852 году книгу «Теория кредита», был ректором университета Святого Владимира в Киеве. С 1862 года Бунге - директор Киевской конторы государственного банка и Киевского общества взаимного кредита. В 1863–1864 году он преподавал теорию финансов и экономику цесаревичу Николаю Александровичу, умершему сыну Александра II. С 1859 года Бунге — член-корреспондент Академии наук, с 1890 года — ординарный академик и учитель экономики у цесаревича Николая, будущего императора Николая II.

Бунге отличали прекрасные знания западной экономической теории. Он был сторонником философа Джона Стюарта Милля и решительным противником социализма и марксизма, противником не столько эмоциональным, сколько теоретическим. Он критиковал социалистов за беспочвенное обещание человечеству счастья в идеальном обществе будущего.

В своих «Очерках политико-экономической литературы» Бунге обвинил Карла Маркса в слабости аргументации, догматизме, тяжеловесности и малодоступности изложения, туманности терминологии [Н.Х.Бунге, «Очерки политико-экономической литературы» - СПб.: тип. В. Киршбаума, 1895]. Причину популярности марксизма Бунге видел в том, что Маркс «обращается к хищническим инстинктам обездоленного человечества» и предупреждал, что попытка осуществить его заветы завершится социальной катастрофой.

В последние десять лет жизни, в 1885-1895 году, уже в отставке с поста Министра финансов, Бунге писал заметки, которые были найдены в его столе после смерти. Они приобрели название «Загробных заметок». В этих записях Николай Христианович называл социализм «злом, от которого гибнут нравственность, долг, свобода и личность». Бунге объяснял живучесть утопических идеалов в народном сознании естественным стремлением к социальной справедливости. Но он же придерживался теории государственного социализма, распространенного в Германии Бисмарка. Бунге объяснял: «…Между настоящим социализмом и социализмом государственным различие огромное: первый имеет в виду подорвать существование государства или превратить всё народное хозяйство в государственное; второй хочет усилить хозяйственную деятельность государства настолько, насколько это необходимо для устранения гибельных последствий неограниченной свободы интересов» [Н.Х.Бунге. Загробные заметки // Источник. Документы русской истории. - № 1993/0. (Приложение к журналу «Родина»). – С.28-40]. Фактически Бунге был одним из провозвестников современного социального государства или социализма скандинавского образца.

После увольнения с поста министра финансов Бунге был назначен на почетную должность Председателя Кабинета министров с 1 января 1887 года вплоть до своей смерти 3 июня 1895 года.

Что касается его назначения Министром финансов, то об этом хорошо написал в дневнике Егор Перетц: «Был у меня Н.Х.Бунге… Он очень сожалеет об уходе Абазы и говорит, что принял его наследство после долгих колебаний. Он намерен во всем идти по стопам Александра Аггеевича» [Е.А.Перетц. Дневник, с.211]. Из этой записи видно, что кардинального изменения курса не произошло, — Александр III его не хотел.

С 1885 года по инициативе Бунге начал издаваться журнал «Вестник финансов, промышленности и торговли», который выходил до 1917 года в России. Николай Христианович оставил пост министра финансов под нажимом Победоносцева, считавшего, что Бунге слишком следует «западным теориям». Впрочем, новый Министр финансов Иван Алексеевич Вышеградский тоже следовал «западным теориям», без которых просто невозможно было управлять современной экономикой России.

Бунге был осторожным человеком, но он абсолютно сочувствовал идее перехода России к представительному правлению. В своих «Загробных заметках», говоря как бы о Николае I, он приводит объяснение своему ученику Николаю II, как надо управлять: «Не допуская обсуждения государственных и общественных вопросов ни в печати, ни в совещаниях экспертов, призванных к тому Верховной властью, Государь, не замечая этого, Сам подчинялся влиянию ближайшей среды. Среда эта состоит обыкновенно из некоторых Министров и высших должностных лиц, наиболее приближенных ко Двору, отличающихся династическою преданностью, но редко обладающих разносторонним образованием и основательным знанием России. Поэтому такие лица нередко стараются только или приноровиться к веяниям минуты, или, не понимая дела, восстают против него. Этим путем, очевидно, не могли доходить до Императора Николая I сведения, достаточно точные, а тем более верно освещенные. Доходили толки столичных гостиных и отзывы администрации, более или менее благонадежного образа мыслей местного общества или населения; сведения эти прилаживались к взглядам начальства и к дошедшим слухам о желаниях, опасениях и надеждах монарха, которому полагали услужить тем, что донесения и отчеты соответствовали не действительности, а Eгo настроению и Eгo ожиданиям. Таким образом, Император, при всем желании знать истину, получал неверное понятие о фактическом положении Государства, а тем более о настроении, господствовавшем в интеллигентных классах и в народе» [Н.Х.Бунге. Загробные заметки // Источник. Документы русской истории. - № 1993/0. (Приложение к журналу «Родина»). – С.30-31].

Так Бунге аккуратно намекал будущему Государю, что нужно постепенно вводить парламентские начала. Николай II оказался довольно вменяемым учеником: когда он прочел эту рукопись, а она была ему адресована по предсмертной воле Бунге, он повелел её напечатать в 120 экземплярах и раздать высшим сановникам Империи, а также Великим князьям. То есть в 1895 году Николай II мыслил в направлении продолжения реформ, правда потом от этих мыслей он быстро избавился. Об этом я и мои коллеги рассказываем в книге «История России. ХХ век» [История России. ХХ век. / под ред. А.Б.Зубова. - М.: ЭКСМО, 2016-2017. - Тт. 1-3].

7. Барон Николаи. Разочарование Победоносцева

На пост министра народного просвещения вместо Андрея Александровича Сабурова был назначен барон Александр Павлович Николаи (Alexander Freiherr von Nicolay — А.З.) (1821-1899), потомок шведских аристократов. Деда Николаи пригласили на русскую службу из Страсбурга при Екатерине II. Барон Николаи был культурным, образованным и просвещенным европейским человеком. Он родился в Копенгагене в 1821 г. в семье дипломата Павла Андреевича Николаи и принцессы Александрины Симплиции де Бройли. Александр Николаи закончил с серебряной медалью Царскосельский лицей в 1839 году. С 28 декабря 1861 года, на заре Великих реформ, он занял пост товарища Министра просвещения при Александре Васильевиче Головнине. О Головине и его роли в реформе образования я подробно рассказываю в лекциях о Великих реформах. По словам Александра Корнилова, Николаи «тут же начал проводить головнинскую политику, возобновленную его предшественником Сабуровым, и деятельно боролся с Победоносцевым» [А.А.Корнилов, Курс истории России XIX века - С.738].

Парадокс заключается в том, что Николаи активно рекомендовал на должность министра сам Победоносцев. Он ненавидел Сабурова, называл его самыми гадкими именами и советовал на первое время назначить на его место Николаи как порядочного и достойного человека. В людях Победоносцев разбирался плохо. Под давлением Константина Петровича Александр III увольняет Сабурова и назначает 24 марта 1881 года Николаи Министром народного просвещения. Это никого не напугало, скорее, обрадовало, потому что Сабурова многие считали не самым способным министром. Николаи же считался человеком образованным и очень талантливым.

Александр Николаи в точности продолжил политику Сабурова — собирался привлечь «сведущих людей», выбранных земствами и городскими думами к обсуждению реформы среднего образования. Барон задумал широкую реформу образования, предусматривающую расширение университетских и даже гимназических свобод.

Когда Победоносцев все это увидел, он пришел в ужас и стал в январе 1882 года бомбардировать Александра III письмами о том, что Николаи никуда негодный министр, что он находится под полным влиянием Сабурова и его надо увольнять, ни в коем случае не позволять созывать никакие комитеты из выборных людей и назначить на этот пост человека консервативных взглядов.

«Надо с ума сойти, чтобы думать, что какие-то выборные люди могут обсуждать такую важную тему, как направление образования. Это чисто государственная задача, которую должен решать только император и доверенные его люди» [Письма Победоносцева к Александру III. – Том.1, - С.367. Письмо от 16 января 1882 г.]. Привлечение выборных и обсуждение в газетах реформ образования абсолютно недопустимо, считает Победоносцев. Барон Николаи становится врагом Обер-прокурора и, соответственно, Императора.

В итоге новые министры и министры, сохранившие портфели, продолжали реформы. Это все больше огорчало и возмущало Победоносцева. Но общество, наоборот, с энтузиазмом смотрело на деятельность Кабинета Игнатьева. Граф Николай Павлович ориентировался на общественное мнение, а не на мнение Императора, вынашивал далеко идущие и, в отличие от предшествующего Кабинета, вполне авантюристические планы, имея перед глазами образ князя Бисмарка, правившего Германией от имени императора Вильгельма I, или очень тогда модного лорда Биконсфильда - Бенджамина Дизраэли, великого премьер-министра Великобритании в 1868 и 1874-1880 гг. Фактически Дизраэли тоже правил Британской империей от имени королевы Виктории. Втайне от Победоносцева Игнатьев мечтал о чем-то подобном, но он прекрасно понимал, что Победоносцев этого не допустит — двух Бисмарков в России быть не может, двух Дизраэли, понятно - тоже.

Поэтому Кабинет графа Игнатьева — это время большой государственной интриги. Но важно, что в этой интриге Игнатьев надеялся положиться в первую очередь на общество и уже потом — на свою популярность у Царя, а Победоносцев, хотя и говорил постоянно от имени «истинно русских людей» – опирался исключительно на Императора, так как в обществе он был крайне непопулярен и прозывался «Бедоносцевым».

В следующей лекции разберем, как развивалась политическая жизнь России в этот короткий, но очень важный период – март 1881 — первая половина 1882 года.